"Наконец пробил час, когда Адольфу нужно было ехать к графу".
      Но десять бьет...
      Адольф чувствует трепет, приближаясь к Элленоре.
      Он с трепетом к княгине входит.
      Но всего примечательнее то, что в 8-й главе светский денди Онегин неожиданно становится таким же застенчивым и робким, как Адольф, когда он оставался наедине с Элленорой.
      Татьяну он одну находит,
      И вместе несколько минут
      Они сидят. Слова нейдут
      ИЗ УСТ ОНЕГИНА. Угрюмый,
      Неловкий, он едва-едва
      Ей отвечает.
      Здесь Пушкин очень близко повторяет Б. Констана: "tous mes discours expiraient sur mes levres" .
      Онегин, так же как Адольф, не решается на объяснение и посылает письмо. Для этого письма Пушкин черпает из "Адольфа" целый ряд формул и таким образом прибегает к "Адольфу" для создания языка любовных переживаний:
      Я знаю: век уж мой измерен;
      Но чтоб продлилась жизнь моя,
      Я утром должен быть уверен,
      Что с вами днем увижусь я...
      Ср. у Констана: "Je n'ai plus le courage de supporter un si long malheur mais je dois vous voir s'il faut que je vive" {54}.
      Адольф, пославший первое любовное письмо Элленоре, боялся угадать в ее улыбке след какого-то презренья к нему. Ср. в "Письме Онегина":
      Какое горькое презренье
      Ваш гордый взгляд изобразит!
      "Чего хочу?" - восклицает Онегин. "Qu'est-ce que j'exige?" - спрашивает Адольф в объяснении с Элленорой (гл. III). В том же объяснении с Элленорой Адольф говорит: "Напряжение, которым одолеваю себя, чтобы говорить с вами несколько спокойно, есть свидетельство чувства для вас оскорбительного" - и просит Элленору не наказывать его за то, что она узнала тайну (т. е. его любовь). Это место отчеркнуто в пушкинском экземпляре "Адольфа". Ср. в "Письме Онегина":
      Предвижу все: вас оскорбит
      Печальной тайны объясненье.
      Выражение "милая привычка", дважды употребленное Пушкиным в любовных объяснениях {55} и между прочим в "Письме Онегина" - "Привычке милой не дал ходу", находится все в том же объяснении Адольфа с Элленорой ("Vous avez laisse naitre et se former cette douce habitude") {56}.
      И, наконец, письмо Адольфа к Элленоре (гл. III), вторая половина которого в пушкинском экземпляре "Адольфа" перечеркнута карандашной линией (от слов "Tout pres de VOUS" и до конца), содержит одно место, очень близкое к "Письму Онегина", написанному 3 октября 1831 года {57}.
      Желать обнять у вас колени ...lorsque j'aurais un tel beso
      И, зарыдав, у ваших ног in de me reposer de tant d'ango
      Излить мольбы, признанья, isses, de poser ma tete sur vos
      пени, genoux, de dormer un libre cours
      Все, все, что выразить бы мог, a mes larmes, il faut que je me
      А между тем притворным contraigne... (гл. III) {58}.
      хладом
      Вооружать и речь и взор...
      Все эти сопоставления должны рассматриваться как перенесение Пушкиным из "Адольфа" в "Евгения Онегина" психологической терминологии любовных переживаний.
      5
      Жанровые эксперименты, характеризующие работу Пушкина в конце 20-х годов, идут по самым разным линиям.
      Теперь уже можно говорить, что именно в конце 20-х годов Пушкин работал над жанром своих маленьких романтических трагедий. И очень примечательно, что параллельное использование Байрона и Б. Констана мы находим также и в одной из этих трагедий - в "Каменном госте".
      Таким образом, "Адольф" был использован Пушкиным еще по одной линии его жанровых исканий. С одной стороны, сатирический роман "Евгений Онегин", с другой -психологическая повесть "На углу маленькой площади", с третьей романтическая трагедия "Каменный гость".
      Выше отмечено совпадение "Письма Онегина" ("Я знаю: век уж мой измерен...") с текстом "Адольфа". Тот же текст был заимствован Пушкиным для "Каменного гостя". Любопытна и не очень обычна для Пушкина форма этого заимствования. Обыкновенно в пушкинских заимствованиях источник подвергается некоторой переработке и дальнейшему развитию. Здесь же мы видим почти дословный перевод. Пушкин вкрапливает цитату из "Адольфа" в текст своей трагедии. Эта цитата находится в III сцене "Каменного гостя", в объяснении в любви Дон Гуана; уже начало реплики Дон Гуана на слова Доны Анны: "Я слушать вас боюсь"
      Я замолчу; лишь не гоните прочь
      Того, кому наш вид ОДНА ОТРАДА,
      довольно близко к "Адольфу": "чем заслужил я лишения сей ЕДИНСТВЕННОЙ ОТРАДЫ" (Адольф говорит о запрещении видеть Элленору) {59}. Затем в "Каменном госте" следует цитата из "Адольфа":
      Я не питаю дерзостных Je n'espere rien, je ne de
      надежд, mande rien, je ne veux que vous
      Я ничего не требую, но видеть voir; mais je dois vous voir s'il
      Вас должен я, когда уже faut que je vive {60}.
      на жизнь
      Я осужден.
      Лучший комментарий к этому месту дал сам Пушкин в "Арапе Петра Великого" (1827): "Что ни говори, А ЛЮБОВЬ БЕЗ НАДЕЖД И ТРЕБОВАНИЙ ТРОГАЕТ ЖЕНСКОЕ СЕРДЦЕ ВЕРНЕЕ ВСЕХ РАСЧЕТОВ ОБОЛЬЩЕНИЯ". Ср. с этой авторской ремаркой в "Арапе Петра Великого" следующее место в той же сцене "Каменного гостя":
      Когда 6 я был безумец, я б хотел
      В живых остаться, я б имел надежду
      ЛЮБОВЬЮ нежной ТРОНУТЬ ВАШЕ СЕРДЦЕ...
      После этого понятно, что тронутая любовью без надежд и требований Дона Анна отвечает:
      Завтра
      Ко мне придите. Если вы клянетесь
      Хранить ко мне такое ж уваженье {61}.
      Я вас приму; но вечером, позднее.
      Эти слова перенесены Пушкиным из предыдущей (II) главы "Адольфа", где на требование Адольфа принять его "завтра в 11 часов" Элленора отвечает: "Je vous recevrai demain, mais je vous conjure..." ("Я вас приму завтра, но заклинаю вас..."). Элленора не кончает фразы, потому что боится быть услышанной присутствующими, но по смыслу фраза ее не могла иметь иного окончания. Пушкин договаривает за Констана.
      Столь же несомненна близость к "Адольфу" слов Дон Гуана о тайне (т. е. любви своей), которую он нечаянно выдал:
      Случай, Дона Анна, случай
      Увлек меня, не то вы б никогда
      Моей ПЕЧАЛЬНОЙ ТАЙНЫ НЕ УЗНАЛИ.
      Адольф просит Элленору "удалить воспоминание о минуте исступления: не наказывать меня за то, что ВЫ ЗНАЕТЕ ТАЙНУ, которую должен был заключить я во глубине души...". Эта фраза, как было отмечено выше в связи с "Письмом Онегина", отчеркнута в пушкинском экземпляре "Адольфа" {62}.
      Дон Гуан, так же как Адольф, начинает с угрозы самоубийства: "О пусть умру сейчас у ваших ног" ("Каменный гость"); "Я сейчас еду... пойду искать конца жизни" ("Адольф").
      В начале IV сцены Дон Гуан говорит:
      Наслаждаюсь молча,
      Глубоко мыслью быть наедине
      С прелестной Доной Анной...
      Все в той же III главе "Адольфа" читаем: "Потребность видеть ту, которую любил, наслаждаться ее присутствием владела мной исключительно". Перед этим Адольф говорит, что в его "душе уже не было места ни расчетам, ни соображениям", и он "признавал себя влюбленным добросовестно, истинно" (гл. III).
      А в письме Адольфа к Элленоре, цитированном выше в связи с письмом Онегина, читаем: "А ЕСЛИ БЫ Я ВСТРЕТИЛ ВАС РАНЕЕ, вы могли бы быть моею". Ср. IV сцену "Каменного гостя": " А ЕСЛИ БЫ Я ПРЕЖДЕ ВАС УЗНАЛ..." Самое отношение Дон Гуана к Доне Анне, ни в коем случае не восходящее к традициям классических Дон Жуанов, обычно истолковывается двояко: либо Дон Гуан романтически влюблен в Дону Анну, но в таком случае психологически мало правдоподобен тот цинический и слегка пренебрежительный тон, которым он говорит о Доне Анне в ее отсутствие; либо вдохновенная искренность его слов лишь умелая игра, но этому толкованию в свою очередь противоречат слова Дон Гуана ("Я гибну - кончено - о Дона Анна!"), произносимые им в момент гибели, когда притворяться было уже незачем.
      Поведение Дон Гуана, как мне кажется, находит свое психологическое обоснование, если мы сопоставим Дон Гуана, соблазняющего Дону Анну, с Адольфом, соблазняющим Элленору. Адольф говорит о себе: "Кто бы стал читать в сердце моем в ее отсутствии, почел бы меня соблазнителем холодным и мало чувствительным. Но кто бы увидел меня близь нея - тот признал бы меня за любовного новичка, смятенного и страстного" (с. 12).
      Таким образом, исторический персонаж пушкинской трагедии приобретает психологический облик современного светского соблазнителя Адольфа {63}, героя того романа, о котором Пушкин в 1830 году вспоминает в связи с "жгучими чтениями своих юных лет" и с героиней которого Пушкин сравнивает свою корреспондентку.
      В связи с модернизацией характера Дон Гуана в "Каменном госте" интересно отметить, что один важный исторический эпизод пушкинской трагедии тоже имеет источник не исторического характера. Я имею в виду воспоминания Дон Гуана о своей ссылке. Место ссылки Дон Гуана на основании текста Пушкина не может быть указано хоть сколько-нибудь точно. Вопрос проясняется лишь из сопоставления с источником: "Дон Жуаном" Байрона. У Байрона Жуан приезжает в Англию (песнь X). Первое, что он замечает, это дым, окутывающий Лондон: "The sun went down, the smoke rose up" ("Солнце опускалось, дым поднимался"). Ср. в "Каменном госте": "а небо точно дым". В XII песне Байрон называет Англию: "the shore of white cliffs, white necks, blue eyes" (т. е. страной белых утесов, БЕЛЫХ ШЕЙ, СИНИХ ГЛАЗ). Чужестранки в "Каменном госте" СНАЧАЛА нравились Дон Гуану: "ГЛАЗАМИ СИНИМИ ДА БЕЛИЗНОЮ". Жуану они сначала не нравились ("At first he did not think the women pretty"), потому что НОВИНКИ меньше нравятся, чем впечатляют ("That novelties please less than they impress"). Ср. в "Каменном госте": "а пуще новизною". Есть в той же песне байроновского "Дон Жуана" и сравнение англичанки с андалузской девушкой: "She cannot step as does an Arab barb Or Andaiusian girl from mass returning" ("Она не может ступать как арабский конь иль андалузская девушка, возвращающаяся с мессы"). Ср. в "Каменном госте":
      А, ЖЕНЩИНЫ? ДА Я НЕ ПРОМЕНЯЮ
      ............................
      Последней в Андалузии крестьянки
      На первых тамошних красавиц, - право.
      Эта строфа "Дон Жуана" находится через одну от той, где Байрон говорит о русских, бросающихся из горячей бани прямо в снег. К этому месту Байрон сделал следующее примечание: "Русские, как общеизвестно, бегут из горячей бани, чтобы окунуться в Неву..." Об упоминаниях в байроновских поэмах русских обычаев Пушкин писал в "Отрывках из писем, мыслях и замечаниях": "В своих поэмах он часто говорит о России, о наших обычаях" ("Северные цветы на 1828 г.").
      После всех этих сопоставлений трудно рассматривать "Каменного гостя" как историческую трагедию. Она не может рассматриваться и только как решение проблемы изображения общечеловеческих страданий. Выясняется автобиографичность и современные ноты "Каменного гостя".
      Итак, мы видим, что Пушкин, решая совершенно разные литературные задачи ("Евгений Онегин", "Каменный гость", "На углу маленькой площади"), несколько раз обращался к "Адольфу", но всякий раз для того, чтобы психологизировать свои произведения и придать им ту истинность (правдоподобие), которую отмечали в "Адольфе" все его читатели начиная с Сисмонди и кончая Полевым. Здесь я еще раз приведу цитаты из предисловия Вяземского (как мы видели, редактированного Пушкиным), проясняющие взгляд Пушкина и его современников на "Адольфа" как на произведение, в котором они узнавали подлинную жизнь: "Вся драма в человеке, все искусство в истине". "Во всех наблюдениях автора так много истины". "Женщины вообще не любят Адольфа, т. е. характера его, и это порука в истине его изображения". "Романист не может идти по следам Платона и импровизировать республику. Каковы отношения мужчин и женщин в обществе, таковы должны они быть в картине его. Пора Малек-Аделей и Густавов миновалась" {64}. "Трудно в таком тесном очерке, каков очерк "Адольфа", в таком ограниченном и, так сказать, одиноком действии более выказать сердце человеческое, переворотить его на все стороны, выворотить до дна и обнажить наголо во всей жалости и во всем ужасе холодной ИСТИНЫ".
      То, о чем говорит Вяземский, конечно, еще не реализм в смысле литературной школы, но уже то, что в "Адольфе" узнавали действительность и противопоставляли его истинность, т. е. правдоподобие, "мечтательной Аркадии романов" баронессы Криденер и романов, написанных почти одновременно с "Адольфом" ("Валерия" Криденер 1803 г. и "Матильда" Коттен 1805 г.), доказывает, что для Пушкина роман Б. Констана уже подступ к реализму {65}.
      Поэтому сопоставление "Адольфа" с произведениями Пушкина вплотную подводит к принципиальным вопросам, связанным с проблемой реализма в творчестве Пушкина.
      ПРИМЕЧАНИЯ:
      {1} - Н. П. Дашкевич (сб. "Памяти Пушкина", Киев, 1899, с. 184-195): Н. О. Лернер (газета "Речь", 1915, 12 января); Н. Виноградов ("Пушкин и его современники", вып. XXIX, Пг., 1918, с. 9-15).
      {2} - См.: "Causeries du Lundi", t. XI. Paris, 1868, p. 432-433.
      {3} - The Life, Letters and Journals of Lord Byron, by Thomas Moore. London, 1830, p. 309.
      {4} - "Остафьевский архив князей Вяземских", т. I. СПб., 1899, с. 60.
      {5} - В 70-х голах П. А. Вяземский, вспоминая это время, писал: "Мы были учениками и последователями преподавания, которое оглашалось с трибуны и в политической полемике такими учителями, каковы были Бенжамен Констан, Ройе-Коллар и многие другие сподвижники их" (Полн. собр. соч., т. 10. СПб., 1886, с. 292). Карамзин, Тургеневы, Вяземские читали "La Minervo Francaise" - политический журнал Б. Констана. О влиянии на Пушкина политических взглядов Б. Констана см. в статьях Б. В. Томашевского: "Французские дела 1830-1831 гг." ("Письма Пушкина к Е. М. Хитрово (1827-1832)", Л., 1927), "Из пушкинских рукописей" ("Литературное наследство", т. 16-18. М., 1934, с. 284, 286, 288). В предисловии к своему переводу "Адольфа" Вяземский делает попытку связать роман с политическими трактатами Б. Констана. Вяземский говорит о Констане следующее: "Автор "Адольфа" силен, красноречив, язвителен, трогателен... Как в создании, так и в выражении, как в соображениях, так и в слоге вся сила, все могущество его - в истине. Таков он в "Адольфе", таков на ораторской трибуне, таков в современной истории, в литературной критике, в высших соображениях, духовных умозрениях, в пылу политических памфлетов" (указ. соч., Приложение, с. X). О влиянии на декабристов политических трактатов Б. Констана см. в книге В. И. Семевского "Политические и общественные идеи декабристов" (СПб., 1909) по указателю.
      {6} - Вяземский в предисловии "От переводчика" пишет, что в автобиографической исповеди Констана видели "отпечаток связи автора с славною женщиною, обратившею на труды свои внимание целого света" (указ, соч., Приложение, с. V).
      {7} - "Рукою Пушкина". М.- Л., "Academia", 1935, с. 184.
      {8} - "Старина и новизна", 1902, кн. 5, с. 47. Очевидно сходство этого отзыва об "Адольфе" с определением языка "Адольфа" в пушкинской заметке о предстоящем выходе перевода "Адольфа". Вероятно, Вяземский сообщил Баратынскому содержание этой заметки (тогда еще не вышедшей).
      {9} - В этом предисловии Вяземский пишет: "Любовь моя к "Адольфу" оправдана общим мнением" (указ, соч., Приложение, с. V). Последний абзац предисловия Б. Констана к третьему изданию "Адольфа" Вяземский вовсе не перевел. Вероятно, он поступил так потому, что в этом месте Б. Констан, отрекаясь от "Адольфа", пишет: "Публика, вероятно, его забыла, если когда-нибудь знала". Эта фраза Б. Констана противоречит утверждению Вяземского об "Адольфе" как о повести, "так сильно подействовавшей на общее мнение" (указ. соч., Приложение, с. VI), кроме того, она могла повредить "Адольфу" в глазах русского читателя.
      {10} - "Русский архив", 1895, No 2, с. 110. По экземпляру "Адольфа", принадлежавшему Е. М. Хитрово, Плетнев сверял перевод Вяземского.
      {11} - "Звенья", т. 9. М., 1951, с. 175.
      {12} - "На днях я с удовольствием прочел роман знаменитого Бенжамена Констана "Адольф". В нем разобраны сплетения человеческого сердца и изображен человек нынешнего века с его эгоистическими чувствами, приправленными гордостью и слабостью, высокими душевными порывами и ничтожными поступками" .
      {13} - "Московский телеграф", 1831, ч. 37, NoNo 1-4. Судя по рецензии ("Московский телеграф", 1831, ч. 41, с. 231-244) на перевод Вяземского, Полевой был знаком с французскими критическими статьями об "Адольфе". В рецензии на перевод "Адольфа" Булгарин писал: "Достоинство "Адольфа" давно уже оценено как самим автором, так и всеми людьми с очищенным вкусом" ("Северная пчела", 1831, No 273).
      {14} - См.: С. И. Родзевич. Предшественники Печорина во французской литературе. Киев, 1913.
      {15} - Иван Сергеевич Аксаков в его письмах, т. 1. М., 1888, с. 307308.
      {16} - Б. Л. Модзалевский. Библиотека Пушкина. СПб., 1910, No 813.
      {17} - Пушкин упоминает имя Б. Констана также в черновике V строфы 1-й главы "Онегина". Онегин мог вести спор "О Benjamin..." (VI, 217). Тургенев и Вяземский в 1817-1818 гг. часто называют Констана просто Benjamin (см. "Остафьевский архив...", т. I).
      {18} - Воздействие Шатобриана на Пушкина - факт установленный. "Мельмота" Пушкин назвал "гениальным произведением Матюрена". На поиски имени Констана в черновиках "Евгения Онегина" навел меня Д. П. Якубович.
      {19} - "Литературная газета", 1830, т. 1, No 1, с. 8 (XI, 87).
      {20} - Предисловие к переводу "Адольфа" (с. VII). Это, однако, неверно: "Адольф" вышел в 1815 г., т. е. после двух песен "Чайльд Гарольда" (1812), "Гяура" (1813), "Абидосской невесты" (1813) и "Лары" (1814), и Байрон прочел "Адольфа" только летом 1816 г. Заблуждение Пушкина и Вяземского объясняется, вероятно, тем, что они прочли "Адольфа" раньше, чем узнали Байрона. Впрочем, они могли знать из журналов или от лиц, знавших Констана, что "Адольф" написан задолго до выхода его в свет. Полевой в крайне враждебном отзыве ("Московский телеграф", 1831, ч. 41, с. 231-244) о переводе Вяземского, отмечая эту хронологическую ошибку, говорит, что она доказывает неверность "истин услышанных, а не почувствованных". Этим он, конечно, намекает на то, что Вяземский повторил слова Пушкина. Как известно, Пушкин узнал Байрона около 1820 г. Первое упоминание о Байроне в переписке Тургенева с Вяземским относится к 1819 г.
      {21} - "А я между тем пришлю Вам на днях два приложения к переводу моему: письмо к Пушкину и несколько слов от переводчика", - писал Вяземский Плетневу 12 января 1831 г. (Известия Отд. рус. яз. и слов. Ак. Наук, 1897, т. II, кн. 1, с. 92). Посвящение помечено: "Село Мещерское (Саратовской г.). 1829 года". Этой пометой Вяземский, по-видимому, хотел установить первенство своего перевода.
      {22} - В "Старой записной книжке" Вяземского отмечено 16 июня 1830 г.: "То ли было дело теперь пересмотреть мне моего "Адольфа", написать предисловие к переводу". 22 июля: "Перечитывал несколько глав перевода "Адольфа". 25 июля: "Сегодня кончил я мой пересмотр "Адольфа". 24 декабря: "Вот и Benjamin Constant умер; а я думал послать ему при письме мой перевод "Адольфа". Впрочем, Тургенев сказывал ему, что я его переводчик" .
      {23} - В цитированном выше письме Вяземский торопит Плетнева: "Мой Адольф пропал без вести, а между тем Полевой, всегда готовый на какую-нибудь пакость, печатает своего Адольфа в Телеграфе. Была ли моя рукопись в цензуре?" До какой степени Вяземский был раздражен поведением Полевого, доказывает следующая странная его просьба: "Поверьте с моим переводом перевод Телеграфа. Помилуй боже и спаси нас, если будет сходство. Я рад все переменить, хоть испортить - только бы не сходиться с ним". В письме от 31 января Вяземский повторяет эту просьбу.
      {24} - 19 января 1831 г. (в записке с известием о смерти Дельвига). Пушкин мог и лично передать Вяземскому свои замечания. Они виделись 25 и 26 января 1831 г. (см.: Н. О. Лернер. Труды и дни Пушкина. СПб., 1910, с. 235). 31 января Вяземский послал Плетневу с Толмачевым посвящение и предисловие, переписанные рукой В. Ф. Вяземской и получившие санкцию Пушкина ("Несколько писем кн. П. А. Вяземского к П. А. Плетневу". - Изв. Отд. русск. яз. и слов. Ак. Наук, 1897, т. II, кн. 1). В комментарии Н. К. Козмина к заметке Пушкина об "Адольфе" (Соч. Пушкина, Изд-воАН СССР, т. 9, ч. II. Л., 1929, с. 163, прим.) ошибочно указано, что Вяземский послал Пушкину на просмотр весь перевод романа Б. Констана.
      {25} - Упомянутый комментарий к заметке об "Адольфе".
      {26} - Булгарин, цитируя это место, иронически прибавил: "вероятно, не знающих французского языка" ("Северная пчела", 1831, No 274).
      {27} - Известно, что "метафизическим" Пушкин называл язык, способный выражать отвлеченные мысли. Однако когда Пушкин говорит о метафизике характера Нины Баратынского или о метафизическом языке "Адольфа", то, очевидно, имеет в виду психологизм этих произведений. В таком же смысле Вяземский называет "Адольфа" представителем "светской, так сказать практической метафизики века нашего" (предисловие к переводу "Адольфа").
      {28} - "Остафьевский архив...", т. II. СПб., 1899, с. 280.
      {29} - "У нас не то, что в Европе, - повести в диковинку", - писал Пушкин Погодину 31 августа 1827 г. И еще в 1831 г.: "В прозе мы имеем только "Историю Карамзина". Первые два или три романа появились два или три года тому назад" ("Рославлев").
      {30} - "Старина и новизна", 1902, кн. 5, с. 50. Курсив мой. - А. А.
      {31} - Вяземский писал, что хотел "изучивать, ощупывать язык наш, производить над ним попытки, если не пытки, и выведать, сколько может он приблизиться к языку иностранному" (предисловие к переводу "Адольфа"). На необработанность русского языка жалобы очень часто встречаются в "Записной книжке" Вяземского, напр.: "У нас жалуются по справедливости на водворение иностранных слов в русском языке. Но что же делать, когда наш ум, заимствовавший некоторые понятия и оттенки у чужих языков, не находит дома нужных слов для их выражения. Как, например, выразить по-русски понятия, которые возбуждают в нас слова: naive, serieux. Чистосердечный, простосердечный, откровенный, все это не выражает значения первого слова; важный, степенный не выражает понятия, свойственного другому; а потому и должны мы поневоле говорить наивный, серьезный. Последнее слово вошло в общее употребление. Нельзя терять из виду, что западные языки - наследники древних языков и их литератур, которые достигли высшей степени образованности и должны усвоить все краски, все оттенки утонченного общежития. Наш язык происходит, пожалуй, от благородных, но бедных родителей, которые не могли оставить наследнику своему... литературы утонченного общества, которого они не знали. Славянский язык хорош для церковного богослужения. Молиться на нем можно, но нельзя писать романы, политические и философские рассуждения". Приблизительно в то же время (1830) Пушкин называет метафизическими стихи Вяземского: "Вы столь же легко угадаете Глинку в элегическом его псалме, КАК УЗНАЕТЕ КНЯЗЯ ВЯЗЕМСКОГО В СТАНЦАХ МЕТАФИЗИЧЕСКИХ" (курсив мой. - А. А. См. "Карелия, или Заточение Марфы Иоанновны Романовой").
      {32} - "Corinne", livre VII, ch. 1. "De la litterature italienne". Об отсутствии у русских языка, способного выражать отвлеченные идеи, де Сталь писала в книге "Dix annees d'exil". См. об этом в статье Б. В. Томашевского "Кинжал" и m-me de Staеl" ("Пушкин и его современники", вып. XXXVI. Пг., 1923).
      {33} - Например: "Почти всегда, когда мы хотим быть в ладу с собою, мы обращаем в расчеты и правила свое бессилие и свои недостатки. Такая уловка в нас удовольствует ту половину, которая, так сказать, есть зритель другой" (с. 12). (Здесь и далее цитаты из "Адольфа" на русском языке даются по переводу П. А. Вяземского: Полн. собр. соч., т. 10, Приложение. СПб., 1886, с указанием страницы.)
      {34} - "В этой потребности было, несомненно, много суетного, но не одна была в ней суетность; может статься, было ее и менее, нежели я сам полагал" (с. 7).
      {35} - "Я успел приневолить себя и заключил в груди своей малейшие признаки неудовольствий, и все способы ума моего стремились созидать себе искусственную веселость, которая могла бы прикрывать мою глубокую горесть. Сия работа имела надо мною действие неожиданное. Мы существа столь зыбкие, что под конец ощущаем те самые чувства, которые сначала выказывали из притворства" (с. 42).
      {36} - De Stendhal. Rome, Naples et Florence. Запись 4 января. Этот отзыв Стендаля об "Адольфе" был, вероятно, известен Вяземскому, который в 1833 г. писал А. И. Тургеневу: "Я Стендаля полюбил с "Жизни Россини" ("Остафьевский архив...", т. III. СПб., 1899, с. 233). "La vie de Rossini" появилась в 1823 г., 3-е изд. "Rome, Naples..." - в 1826 г.
      {37} - Это говорит представительница высшего петербургского общества, из чего следует, что ее идеалом был Адольф. В том же "Романе в письмах" сцена встречи влюбленных среди многочисленного общества очень напоминает такое же описание в "Адольфе" (гл. II). В "Дубровском" (1832) описание поведения "светского человека" кн. Верейского в гостях у Троекурова также восходит к "Адольфу": "Князь был оживлен ее, присутствием, был весел и успел несколько раз привлечь ее внимание любопытными своими рассказами". Ср. в "Адольфе": "Я... испытывал тысячу средств привлечь внимание ее. Я наводил разговор на предметы для нее занимательные... я был вдохновен ее присутствием: я добился до внимания ее..." (с. 16).
      {38} - Можно указать, какие романы Вяземский называл "гостиными". "Прочел я "Le Moqueur amoureux" роман Sophie Gay: слабо, жидко, но довольно хорошо, роман гостиной" (П. А. Вяземский. Полн. собр. соч., т. 9. CПб., 1884, с. 126, запись 6 июля 1830 г.). "Прочел я и "Granby, roman fachionable". В самом деле, читая этот роман, думаешь, что переходишь из гостиной в гостиную" (там же, с. 142). Полевой в уничтожающем разборе перевода Вяземского писал, что "роман Б. Констана верный список с невымышленной сцены света - не боле" ("Московский телеграф", 1831, ч. 41, с. 535).
      {39} - Путеводитель по Пушкину (А. С. Пушкин. Поли. собр. соч., т. 6. М.-Л., 1931).
      {40} - Датировка этого отрывка представляет некоторые затруднения: план повести (тетрадь No 2282, л. 23 об.) находится среди черновиков "Гасуба" и рядом со стихотворением "Поедем, я готов" (24 декабря 1829 г.). Черновик начала 1-й главы находится в бывшем "Онегинском собрании". Он написан на двух листах с жандармскими цифрами (64 и 76). Как установлено Л. Б. Модзалевским, эти листы вырваны самим Пушкиным из тетради No 2371, в которой находится (почти примыкающее к онегинскому черновику) продолжение 1-й и известная нам часть 2-й главы (лл. 86, 87, 88, 89). Они не могли быть написаны раньше лета 1830г. (см.: Б. В. Томашевский. Пушкин и романы французских романтиков. - "Литературное наследство", т. 16-18, с. 947). В тетради No 2286 находится (лл. 13 и 50) перебеленный текст 1-й главы с пометой "24 февраля", как указал мне Г. О. Винокур. Обе рукописи носят на себе следы нескольких слоев работы. Все это говорит за то, что Пушкин писал этот отрывок с перерывами: начал его в 1830 г. (или даже в последние дни 1829 г.), а в 1832 г. 24 февраля переписал (поправляя), очевидно намереваясь продолжать его.
      {41} - Эпиграф 1-й главы : "Ваше сердце губка, напитанная желчью и уксусом", - конечно, служит дополнительной характеристикой героя. Примечательно также, что фраза: "В эти минуты надобно мне сидеть дома..." имела первоначально такой вид: "В эти минуты надобно мне сидеть дома и не досаждать тебе моей хандрой".
      {42} - "Я находил в этом роде успехов наслаждение самолюбия" (с. 65), говорит Адольф о своих светских успехах. "Вы увидите его в обстоятельствах различных и всегда жертвою сей смеси эгоизма и чувствительности, которые сливались в нем" (с. 81). В 1836 г. Пушкин писал: "Нынешние (писатели) любят выставлять порок всегда и везде торжествующим и в сердце человеческом обретают только две струны: эгоизм и тщеславие". Отсюда понятно, почему в конце 20-х годов Пушкин считал Адольфа современным героем.
      {43} - Предшественница Зинаиды в творчестве Пушкина - гр. Леонора Д. в "Арапе Петра Великого", которая "была не в первом цвете лет, но славилась еще своею красотою".
      {44} - В рукописи 2-я глава начинается зачеркнутой фразой: "Зинаида им овладела". Очевидно, Пушкин первоначально предполагал более подробно изложить предысторию. В "Адольфе" приведенной фразе соответствуют следующие места: "Я был только человек слабый, признательный и порабощенный...", "Я покорился ее воле" (с. 33, 34).
      {45} - Первоначально было: "На Васильевский остров". То и другое соответствует третьему этажу в "Адольфе".
      {46} - Первоначально было: "оттуда послала Волоцкому страничку". У Констана: billet, т. е. листик, письмецо, записка.
      {47} - См. также: "Она никогда не отпускала меня, не старавшись удержать" ("Адольф"). "- Ты уже едешь? - сказала дама с беспокойством. - Ты не хочешь здесь отобедать? - Нет, я дал слово. - Обедай со мною, продолжала она ласковым и робким голосом" ("На углу маленькой площади").
      {48} - Тетрадь No 2371, л. 68 (VIII, 728).
      {49} - Самая фамилия героя пушкинского отрывка раскрывает его социальную позицию. Кн. Волоцкие - угасший в пушкинское время род, ведший свое происхождение от Рюрика и владевший гор. Волоком Камским или просто Волоком. Пушкин, так живо интересовавшийся своей родословной, конечно, знал древние русские роды и в том же 1830 г. упоминает о прекращении многих из них: "Смотря около себя и читая старые наши летописи, я сожалел, видя, как древние дворянские роды уничтожались..." (см. также: "Мне жаль, что нет князей Пожарских, Что о других пропал и слух". - "Езерский"). В подготовительных заметках к "Борису Годунову" (VII, 289) Рюриковичи выписаны из Карамзина: "Князья Рюр пл Шуйский, Сицкий, Воротынской, Ростовский, Телятееский а пр."; некоторые из них названы в самой трагедии: Шуйский, Воротынский, Сицкий, Шастуновы (также Курбский - "великородный витязь". Ср. в 10-й главе "Евгения Онегина": "Но виршеплет великородный" о кн. Долгорукове), фамилия Сицких повторена в "Езерском": "И умер, Сицких пересев". В "Арапе Петра Великого" Ржевский, про которого сказано, что он происходил от древнего боярского рода, его тесть Лыков; предполагаемые женихи Ржевской - Львов, Долгоруков, Троекуров, Елецкий (о происхождении Елецких Пушкин писал в отрывке "Несмотря на великие преимущества", 1830). Снова Ржевская в плане повести "О стрельце и боярской дочери".