…Каа ткнул Дика носом, напоминая, что время течет, что в животе пусто, а неразделанный саблезуб тухнет под жарким солнцем, так что прожорливые Ши и Шу – не говоря уж о благородном змее! – не смогут слопать ни куска. Дик, размышлявший о Чочинге и своем отце, поднялся, стряхнул с тела прохладные капли и свистнул игравшим неподалеку гепардам. Пробираясь меж камней, они стали спускаться к поселку, и Дик, оставив мысли о загадках человечества Земли и Тайяхата, предался сладким мечтам.

Он победил саблезуба! Великий подвиг, что ни говори… Такое не снилось ни Цору, ни Цохани, ни остальным парням, промышлявшим за водопадами крыс, жаб да рогачей… Наставник будет доволен, отец – горд, а Чия наверняка поплачет, поволнуется, а потом уведет его куда-нибудь подальше от Чиззи и остальных любопытных девчонок, чтоб расспросить о битве, разглядеть страшные клыки и коснуться ладошкой его ран… Эта мысль – о тонких теплых пальчиках Чии, о похвале Учителя и радости отца – будоражила Дика куда сильней, чем сознание собственной ущербности. «Сражайся так, словно у тебя четыре руки», – говорил Чочинга, и был безусловно прав.

Само собой, брата ему не хватает, отец – одинединственный, мать-си'та умерла, а вместо теи'та – тетушка Флори… Ну и что с того? Что с того, что он – ко-тохара, неприкаянный и несчастный? Так считают тайят, но у людей с Земли свои обычаи, а он все-таки земной человек! Хотя, говоря по правде, уже немного тай… Или совсем не немного? Насколько? На четверть или наполовину? И не превратится ли он в тайя совсем, спустившись в лес, в воинский лагерь Теней Ветра?

Не превратится, решил Дик, покосившись на свои руки. Хотя бы потому, что в Правобережье слово «ко-тохара», заимствованное из тайятского, имеет совсем иной смысл. Так называют сына, старшего и единственного, наследника имени предков, – а разве он не последний мужчина в роду Саймонов? Ричард Саймон Две Руки, сын Филипа Саймона Золотой Голос и Елены Прекрасной! Неплохо звучит…

Дик ухмыльнулся и ускорил шаги.

* * *

Вечером, когда его спина согнулась под грузом славы, он не выдержал, сбежал из поселка вместе с Чией к пропасти – туда, где горный склон черно-бурой стеной обрывался вниз, к прозрачным озерным водам. Учитель хвалил его умеренно, в похвалах отца звучала тревога, а вот соседи восторгались искренне и от души. В основном тайя, хозяйки жилищ: во-первых, потому, что саблезуб, гуляющий в окрестностях Чимары, мог натворить всяких бед; а во-вторых, кабанье мясо считалось деликатесом, и каждый понимал, что Саймоны, со всей семьей и зверьем Наставника, не съедят его даже за месяц. Мысль эта была правильной, и когда Чулут, сын Чочинги, кликнул клич, три десятка мужчин тут же собрались за водопады, разделывать кабана.

Этим они и занимались до самого вечера, подбрасывая лакомые кусочки Шу и Ши.

Вообще-то у Чочинги и его погибшего брата Чу было две дочери и два сына. Дочери давно хозяйничали в собственной хижине, и сыновья тоже были женаты – но Чулут, кузнец и оружейник, жил в Чимаре, а Чоч, великий мастер метать копья и рубить секирой, большей частью пропадал в лесах, поддерживая боевую семейную славу. Дик как-то видел Чоча и убедился, что сын Наставника – бравый воин: уши и пальцы целы, а Шнур Доблести свисает до колен.

Закат, пылавший над лесом, стал меркнуть, и на смену ему сквозь зубчатые горные вершины проскользнула луна – бледно-серебристая, с темным пятном у левого края, похожим на распластавшую крылья птицу. На западе – там, где солнце утонуло в зеленой лесной чаще, – зажглись самые первые и самые яркие искры Небесного Костра. Черная пропасть меж ними казалась бездонной, но Дик знал, что вскоре ее заполнят столпотворение звезд, калейдоскоп цветных огней и туманные призрачные спирали газовых облаков. Ночи Тайяхата были тихими, теплыми и чарующе прекрасными.

Он сидел в траве у самого обрыва, а Чия стояла на коленях позади, крепко прижавшись к нему. Две ее ладошки лежали у Дика на поясе, а верхняя пара рук теплым полукольцом обхватывала ребра; подбородок девушки упирался в плечо, щека касалась его щеки, и твердые маленькие груди прижимались к лопаткам. Пожалуй, тетушка Флори сочла бы такую позу несколько вольной, но здесь, в тайятских землях, были свои понятия о нравственности. Чия обнимала его, потому что он был ей приятен, и физический контакт являлся в таком случае естественным и необходимым продолжением их дружбы. Дружбы, не более! Все остальное придет или не придет, смотря по тому, чем кончится дружба. Скорее ничем, подумал Дик, ведь у него нет брата, а Чия не может расстаться с Чиззи. В конце концов, кто он ей? Друг… Приятель… Неприкаянный с Правобережья… Почти калека… А Чиззи – сестра! И Чиззи нравятся Цор с Цохани, а еще – Сотанис и Сохо из Клана Звенящей Воды, из тех, что носят голубые повязки, украшенные бирюзой… Жаль, что у него нет брата!

– Было страшно, Ди? – шепнула девушка. Чия не любила звать его дневным именем, словно оно подчеркивало ущербность Дика и обидную разницу меж ними.

– Страшно? Нет… пожалуй, нет. Не хватило времени пугаться. Дрался, думал, как пришибить эту тварь, а потом… – Дик наморщил лоб, припоминая, – потом разозлился и вроде бы впал в цехара…

– Без огня и ножа? – в ее голосе прозвучало удивление. – Разве такое бывает?

– Бывает. Учитель как-то сказал, что нож и огонь – луна и солнце, серебряное и золотое, холодное и жаркое… И все это мы носим с собой, всегда, в собственном сердце… Конечно, если глядеть на клинок и пламя, быстрее войдешь в транс, но умелый воин и без этого обойдется.

– Ты будешь умелым воином, если захочешь, – сказала Чия, помолчав. – Только вернись из леса, Ди… вернись… И пусть Четыре звезды озаряют дорогу, которой ты возвратишься ко мне.

Путь в никуда, подумал Дик, но вслух ничего не сказал, а только погладил хрупкие пальчики Чии.

– Ну, говори! – потребовала она. – Говори же! Значит, ты не испугался, и это хорошо… Это правильно… Ведь даже женщины знают – от саблезуба не убежишь, надо драться или лезть на дерево. Или на скалу… А разве за водопадом мало больших камней? И к чему было драться? Ты мог бы…

– Не мог, – он покачал головой. – Не успел бы добежать. А если б успел, так погибли бы Шу и Ши, а с ними – змей Учителя… Что ж ты думаешь – они стали бы драться за меня, а я – прятаться? Хорошо? Правильно? – Тут Дик чуть-чуть передразнил Чию и со вздохом добавил: – Цор бы смеялся… Сказал – вот ушли человек, змей и два шестилапых охотника, а вернулся один пинь-ча…

– Да, Цор смеялся бы, – в свой черед вздохнула Чия. – И Цохани, его умма, тоже бы насмешничал и хохотал… Они не любят, когда я с тобой провожаю солнце.

– Обоим уши оборву! – с чувством пообещал Дик. – Две жабы, а мнят себя орлами… Вот Сотанис и Сохо хоть и не моего клана, а люди как люди… Серьезные и первыми в драку не лезут… Оч-чень положительные юноши!

– Ты так думаешь? – с сомнением спросила Чия.

– Уверен! На твоем месте… То есть я хочу сказать – на вашем месте, твоем и Чиззи, я постарался бы с ними подружиться. Они не сбегут в лес – ну, может, сбегут, да ненадолго. Знаешь, Сотанису нравится резать дерево и шлифовать камни, а Сохо учит ловчих зверей, здорово учит! Они у него на задних лапах бегают… Сам видел!

Девушка промолчала. Над ними, расправив широкие крылья, взмыл орел и вдруг метнулся вниз, к утопавшим во тьме лесу и озеру, стремительно превращаясь в расплывчатый темный силуэт. Несет послание, мелькнуло у Дика в голове. Чия, будто очнувшись, шепнула ему в ухо:

– Не хочу слушать о Цоре, о Сохо и Сотанисе… Говори про другое! Рассказывай! Там, за водопадами, ты играл с танцующим змеем… А после? Что случилось после?

Историю схватки и славной своей победы Дику пришлось излагать уже не единожды, но сейчас замешательство охватило его; не хотелось бы, чтоб Чия думала, будто он хвастает и привирает. Он вдруг с пронзительной ясностью осознал, что любое событие, случай, деяние, факт можно описать совсем по-разному – так, что будут они восприниматься со слезами или смехом, станут трагедией или комедией, фарсом или драмой. На миг могущество слов, произнесенных либо написанных, поразило его; еще не понимая, он сделал сейчас одно из великих открытий, какие свершаются в юности, на пороге, отделяющем мальчика от мужа.

– Мы танцевали, я и Каа… – пробормотал Дик. – Мы бились у зарослей красной колючки, и я нанес первый удар… пометил ему шкурку… а потом хотел достать еще… И вдруг вылез этот! – Он коснулся клыков, болтавшихся на шее, на тонком ремешке, – первой своей добычи, первого из украшений Шнура Доблести. Чия, наклонившись и прижав теплую щеку к его щеке, тоже провела по ним ладошкой. Пальцы у нее были теплыми и нежными.

Наступило молчание. Казалось, Чия больше не собирается расспрашивать его, будто два клинка из твердой гладкой кости уже поведали о том, что ей хотелось знать. О челюстях, щелкнувших у самого запястья Дика, о комьях земли, летящих из-под когтей-копыт, о свисающей с морды зверя окровавленной слюне, о яростном сопении и злом, недобром высверке алых зрачков… Что тут еще сказать, подумал Дик. Он жив, а саблезуб – мертв, и это самое главное. Жизнь принадлежит сильным, как утверждает Учитель.

Заметив, что ему не хочется говорить о битве за водопадами, Чия сменила тему: подняв личико вверх, принялась расспрашивать о небе без воздуха и облаков, где пылают Искры Тисуйю, и о том, как перебраться с одной Искры к другой – не на железных ли птицах, подобных «пчелке», принесшей Ди в Чимару? Дик объяснил, что вертолеты в пустоте не летают и что до Искр не доберется даже большой корабль, космолет с ионным двигателем, поскольку Искры далеки и лететь пришлось бы целое столетие. «Зачем же нужен этот ко-апп-ль?» – спросила Чия. «Ну, например, – сказал Дик, – чтоб странствовать с планеты на планету в любой из обитаемых солнечных систем. Ведь Искры Небесного Света не одиноки – около них кружат миры, похожие и не похожие на Тайяхат, и есть среди них такие, что слеплены из раскаленных каменных глыб или холодного тумана, только плотного, вроде воды. Но воду эту нельзя пить, так как она и не вода вовсе, а жидкий водород, из коего делают топливо для термоядерных реакторов. А чтоб возить топливо к энергоцентралям на спутниках, нужны корабли, и блок-контейнеры, и много всяких других машин, которые плавают в водородном океане и называются сепараторами, обогатителями, компрессорами и еще по-всякому, так что каждое из этих слов длинней питона Каа, если мерить его от носа и до кончика хвоста».

«Выходит, – спросила Чия, – нет таких железных птиц, таких ко-апп-лей, чтоб долетели от нас до самой близкой Искры Тисуйю?» – «Выходит, нет, – подтвердил Дик. – Никто еще – ни страны Колумбии и Европы, ни Россия, ни Южмерика, ни Китай – не построил корабль с квантовым приводом, который мог бы преодолеть межзвездное пространство и отправиться, скажем, на Старую Землю. Да и к чему такой звездолет? Ведь есть Пандус, а для него все миры лежат на расстоянии шага… ну, не шага, так десяти шагов… И если хватает энергии, то можно перемещать города, леса и даже целые горы, как делалось в Эпоху Исхода… И можно попасть куда угодно, хоть в населенный мир, где есть станции межзвездной связи, хоть в совсем дикий, где никто еще не бывал. Так, как когда-то земные разведчики попали на Тайяхат…»

«Тайяхат – не дикий мир, – гордо возразила Чия, —

Тайяхат – Мир Людей! Или кому-то кажется, что тай и тайя – дикари? Кому-то, кто бродит среди Искр Небесного Костра, забыв про свою родину?»

Дик поспешил ее успокоить, и Чия, сменив гнев на милость, поинтересовалась, зачем же нужны ко-апп-ли, которые возят топливо к этим рее-тто-рам? Если можно попасть куда угодно, забрав с собой целую гору? Если из мира в мир ведут дороги длиною в десять шагов? И если ходить по этим дорогам так же просто, как по тропинкам вокруг Чимары?

Это был хороший вопрос, но ответа Дик не знал. Почти в каждом мире Большой Десятки имелся космический флот, хотя, казалось бы, необходимости в том не было никакой – сквозь устье Пандуса могли проскользнуть не то что горы, а целые астероиды размером в полсотни лиг. Однако всюду строили корабли – разумеется, не в Колониях, а в Стабильных Мирах, и сей факт казался Дику необъяснимым. Во всяком случае, его учебный компьютер не давал объяснения – ни в курсе общей истории, ни в обзорах развития техники, межзвездного транспорта и связи, ни в лекциях о политическом устройстве Разъединенных Миров.

Надо будет спросить у отца, отметил Дик, в задумчивости поглаживая свисавшие с шеи клыки саблезуба.

Странное чувство – быть может, вызванное вопросами Чии, – охватило его. Он сидел тут, на краю огромной террасы, словно мошка на колене гиганта, – сидел и поглядывал в темную пропасть внизу и в бескрайнее небо, усыпанное яркими искрами звезд и мнившееся в этот поздний час кубком черного хрусталя, опрокинутым над землями и водами. Тьма под ногами, где бродили в лесу шестилапые чудища, где воины сотни кланов выслеживали друг друга, принадлежала Тайяхату; небеса с пылающими узорами созвездий – Разъединенным Мирам. Он пребывал меж этих двух реальностей, и каждая заявляла на него свои права, и право каждой мнилось неоспоримым. Так кто же он? Будущий воин-тай, носитель Шнура Доблести, или потомок землян, мальчишка, чье место рядом с учебным компьютером?

Примирить два этих мира было куда сложней, чем справиться с саблезубом. Возможно, они не желали заключать перемирия, а каждый хотел забрать Дика себе, завладеть им полностью, и каждый манил его своими собственными миражами. Здесь, на Тайяхате, была родина; были отец, Чочинга, тетушка Флори, была память о матери, были закаты и рассветы над горным хребтом, которые он встречал с Чией. Но бездна вверху, баюкавшая в темных своих объятиях мир, который он считал родным, и мириады других миров, куда человек успел или еще не успел добраться, напоминала, что Вселенная велика, а Тайяхат лишь крошечная ее частица. Там, в вышине, вращались у разноцветных солнц планеты, десятки планет, обитаемых и вполне достижимых, и где-то средь них плыла Земля, Мир Исхода, еще не забытый, не ставший легендой, но недоступный, а потому загадочно-притягательный и влекущий с особой силой.

Где же она, Земля? Где золотое земное Солнце?

Дик откинул голову, всматриваясь в темные тайя-хатские небеса, однако они молчали.

КОММЕНТАРИЙ МЕЖДУ СТРОК

– Вчера ты опять была с ним? – спросила Чиззи.

– Да.

Ответ Чии прозвучал коротко и сухо; она явно не желала обсуждать подробности.

Чиззи, сложив под грудью нижнюю пару рук, а верхней обхватив себя за плечи, потянулась. Кожа ее отливала светлой бронзой, стан и запястья были тонкими, бедра и ягодицы – крепкими, округлыми, налитыми. Не девочка – юная девушка в поре наступающего расцвета… Не поднимая глаз на сестру, свое зеркальное отражение, Чия знала, что выглядит точно такой же. Они были как два бутона на ветке дерева син'о, как два цветка, что встречаются лишь парами, превращаясь со временем в плоды – чуть удлиненные, сочные, с бархатистой кожицей и сросшимися черенками.

– Ты – моя икки, – сказала Чиззи с ноткой легкого осуждения. – Ты должна брать меня с собой.

– Должна, – согласилась Чия. – Но ты же знаешь, у Ди нет брата.

– Нет. Он – ко-тохара…

– Это неправильно, неверно! Ди мне объяснял… У нас – ко-тохара, а у них – старший сын, единственный, как Свет Небесный, как Тень Тисуйю… У них ведь все иначе, икки!

– Но мы-то у нас, а не у них, – возразила практичная Чиззи, и Чие пришлось признать, что сестра права. – У них свои обычаи, у нас – свои. И мы – разные. Если б у Ди был брат, они все равно не могли бы подарить нам детей.

Чия нахмурилась.

– Откуда ты знаешь?

Чиззи, дразнясь, высунула кончик розового языка.

– Знаю, вот!.. Спрашивала у Саймона Золотой Голос!

– И что он сказал?

– Сначала он долго смеялся.

– А потом?

– Потом тоже смеялся. А посмеявшись, вздохнул, погладил мне спину и сказал: время мчится словно ловчий зверь, один плод зреет, другой – стареет.

Чия нахмурилась еще больше.

– И это все?

– Нет, не все! Он сказал, что есть медоносные птицы, а есть певчие, и могут они любиться друг с другом, но птенцов не будет. Он хотел объяснить почему, но я не поняла…

– Не поняла про птиц? – молвила Чия.

– Нет, с птицами-то все понятно… А вот отчего птенцов не будет? – Чиззи наморщила гладкий лоб. – Хочешь, спроси ты… Ты ведь умнее меня.

Чия покачала темноволосой головкой.

– Не спрошу. Зачем? Главное сказано: мы – медоносные птицы, а они – певчие.

– Или наоборот.

– Или наоборот.

Чиззи помолчала, потом, искоса взглянув на сестру, лукаво улыбнулась.

– А вот с Цором и Цохани мы одной породы! Что скажешь?

– Скажу, что Ди отрежет им уши! А зачем нам мужья без ушей? – Сделав паузу, Чия потерла висок, словно что-то припоминая, и продолжила: – Мне больше нравятся Сохо и Сотанис… Они такие серьезные и первыми в драку не лезут. Они не сбегут в лес – ну, может, сбегут, да ненадолго. И ты знаешь, икки, Сотанис режет дерево и шлифует камни как настоящий мастер, а Сохо учит ловчих зверей… Хорошо учит! Они у него на задних лапах бегают – Ди сам видел!

Чиззи кивнула.

– Я же говорю, ты умнее меня. Ты выберешь так, как будет лучше нам обеим. Сохо с Сотанисом красивые и спокойные… Глаза у них словно полированный черный камень, а волосы темны, как ночной водопад.

– Глаза цвета неба еще красивей, – со вздохом сказала Чия. – Синие глаза и золотые волосы… Таких ни у кого нет, только у Ди…

– Синие глаза? Не уверена, что это красиво, – заметила Чиззи.

Но у Чии на сей счет было свое мнение.

ГЛАВА 3

Ичегара, боевая секира с коротким древком, была тяжела, будто один из каменных пиков Тисуйю-Амат. Дик, стараясь не сбить дыхания, осторожно подвел левую руку с топором к груди, перехватил древко правой и вытянул ее на всю длину. Теперь левая рука отдыхала, но, провисев все утро вниз головой, с увесистым грузом, он менял руки все чаще и чувствовал, что вот-вот запросит пощады. Однако нужные слова никак не приходили на ум, а когда приходили, то не могли сорваться с языка, и это было правильно: воин не должен просить о снисхождении.

Он висел на древесной ветке рядом с отцовской хижиной, пустой и темной, так как Саймон-старший недели две назад отправился в Орлеан – сдать отчеты и доложиться на семинарах своей секции. Дик, как бывало не единожды, остался при Чочинге и его женах, Ниссет и Най. Ниссет кормила его, Най поила, а Наставник заботился о том, чтобы все съеденное и выпитое не задержалось у Дика в животе. Сейчас Чочинга сидел на пороге своей пещеры, тянул долгую заунывную песню, отмерявшую время, изредка прерывая ее поучениями и внимательно посматривал на ученика.

Ученик болтался меж небом и землей словно переспевший плод в коричневой кожуре. Щиколотки его обхватывала плетенная из травы веревка, привязанная к одной из длинных прочных ветвей, и над ним, защищая от солнца, шелестели огромные листья шоя, похожие на растопыренную пятерню. Среди них умостился пинь-ча, старый Диков знакомец, взиравший на него с искренним состраданием, – видно, зверек не мог сообразить, за что же большой четырехрукий, живущий в пещере, мучает его приятеля. Но Дик догадывался, что главные мучения впереди. У дерева шой была еще одна ветвь, голая и безлистная, и Чочинга давно намекал, что на ней тоже придется повисеть, – на самом солнцепеке, с двумя топорами в вытянутых руках. Стен в пещере Наставника было не видно под всяким смертоносным оружием, и Дику оставалось лишь гадать, о каких топорах речь, – кроме ичегары, имелись еще ка-ни'да, вдвое увесистей и шире, и большая секира томо, с парой лезвий, копейным острием и древком толщиной с голень.

Тут, в тени, Чочинга подвешивал его уже месяцев шесть, с того самого дня, как Дик сразился с саблезубом за водопадами. Сначала висеть приходилось пятнадцать минут по утрам и вечерам, позже – с рассвета до полудня, зато лишь три раза в неделю. В такие дни Дику давали яйца медоносных птиц и кобылье молоко, смешанное с горьким древесным соком, будто он был женщиной на сносях. Впрочем, диета, как и упражнения, пошли ему впрок: он вытянулся, почти догнав отца, и в самых неожиданных местах начали наливаться мышцы.

– Ууу-ааа-оооу-иии-ааа-оооу… – монотонно тянул Чочинга, а над плечом его раскачивалась изумрудная змеиная голова. Наставник и его змей бдительно следили за Диком в четыре глаза, но последний месяц поправлять его уже не приходилось. Он висел как полагается – полностью расслабившись, и только рука со стиснутым в ней топором была напряжена в привычном усилии. Наставник говорил, что висящий должен уподобиться мешку с мягкой шерстью, в которую воткнули копье: мешок отдыхает, копье настороже, мешок спит, копье бодрствует.

В том-то и заключался весь фокус! Сила, конечно, важна, но в бою побеждают стремительность и точность удара. А если противники равны умением и быстротой, то выиграет опять-таки не сила, а искусство сберечь ее, не растратив попусту, и вложить в решающий удар. Тут все едино – бьешься ли ты с оружием или врукопашную, со щитом или без него, с ножом длиною в ладонь или с тяжелой секирой. Главное – научись отдыхать! Стой, жди, падай, двигайся, уклоняйся, и пусть тело твое будет расслабленным, словно мешок, набитый мягкой шерстью; но в то мгновение, когда наносится удар, мышцы твои пусть станут тетивой, мечущей стрелу. Однако не все мышцы: если бьешь легким клинком, напрягай кисть, если колешь копьем – кисть и предплечье, если рубишь секирой – руку и мускулы спины… Только одну руку, остальные пусть отдыхают…

Вздохнув, Дик переложил ичегару из правой руки в левую. Других запасных конечностей у него не было, и приходилось довольствоваться тем, что есть.

– Ууу-ааа-оооу-иии-ааа-оооу… – пел Наставник, и, повинуясь тягучей мелодии, Каа склонял голову то влево, то вправо, уставившись на Дика темными колючими зрачками. Пару минут Дик представлял себя спелой сочной грушей из садика тетушки Флори, такой же мягкой, как мешок с шерстью; затем начал вспоминать один забавный древний фильм, сохранившийся с Эпохи Исхода или с еще более ранних времен. Речь там шла о благородных рыцарях-джедаях, спасавших Галактику от чудищ и всяких плохишей, а самый главный воитель проходил курс боевых наук у таинственного Наставника с неведомой планеты. Тот Наставник был крохотным существом и на вид совсем не походил на Чочингу, но методы их представлялись Дику почти адекватными. Чем тяжелей, тем лучше! А потому носись по острым кольям босиком, бегай по раскаленным углям, постигай таинства цехара, сражайся с питоном, пока семь потов не сойдет, гнись дугой в песчаной яме, держи булыжник меж колен, виси, как спелая груша…

Не собирается ли Чочинга сделать из него джедая?

Прервав заунывный мотив, Наставник хлопнул ладонью о колено, чтоб привлечь внимание Дика.

– Пока уши твои на месте, Две Руки, внимай и запоминай – и ты, быть может, сохранишь их целыми. – С этой традиционной формулы начинались все поучения Чочинги. – Вот путь Смятого Листа, скрывающий силу твою и умения: должен ты сделаться жалким и тощим, как полумертвый червяк, копошащийся в гнилых листьях. Ноги твои должны быть согнуты, спина – сгорблена, руки – свисать до колен, голова – опущена, взгляд уперт в землю… И хорошо, если пальцы твои будут дрожать, глаза – слезиться, а с нижней губы потечет слюна. Запомни, ты – смятый растоптанный лист среди зеленых и сочных; ты слышишь Ритуальные Оскорбления, но не подвластен гневу; ты видишь жест угрозы, но не отвечаешь на него… – Тут Чочинга задумчиво приставил палец к носу. – Нет, можешь ответить! Можешь обмочиться, и пусть слюны потечет еще больше, а пальцы будут дрожать еще сильней! Ты понял? Ты должен выглядеть таким жалким, будто на твоем Шнуре Доблести нанизаны одни крысиные клыки!

– Зачем? – пробормотал Дик, стараясь держать ичегару параллельно земле. Пинь-ча, таращивший на него темные глазки-бусинки, сочувственно пискнул.

– Затем, что воин без хитрости как стрела без перьев – может, улетит далеко, а цели не найдет. У хитрости же много дорог… Есть путь Теней Ветра: никто не должен разглядеть тебя, а ты видишь всех, ты прячешься среди скал и деревьев, трава не шуршит под твоими ногами, тело не испускает запахов, кожа покрыта лиственным соком и обсыпана землей… Есть путь Звенящих Вод, когда кости твои становятся жидкими, и ты не падаешь, а проливаешься дождем, не бежишь, не прыгаешь, а течешь и струишься подобно ручью… А кто может изловить ручей? Кто может нанести ему рану? – Чочинга сделал многозначительную паузу. – Есть путь Горького Камня и Холодных Капель, путь Серого Облака и Извилистого Оврага, путь Горной Лавины и Шепчущей Стрелы… Сколько кланов, столько хитрых путей! И путь Смятого Листа говорит: стань жалким червем, не показывай своей силы, ибо разгадавший ее враг уже наполовину выиграл сражение. Тебе понятно, сын Саймона?

– Понятно, – отозвался Дик, переложив топор из руки в руку. Если он ухитрялся довисеть до самого конца, не выронив секиры, то разрешалось перерезать веревку лезвием, в противном случае он должен был развязывать узел, изогнувшись как тот самый червяк, про которого толковал Чочинга. Не слишком приятное занятие! Но за последний месяц он уронил топор только однажды, когда Учитель выплеснул ему на спину кувшин ледяной воды.

– Ууу-ааа-оооу-иии-ааа-оооу… – тянул Чочинга, и звуки эти отдавались у Дика в голове, заставляя вспомнить и осмыслить сказанное поучение. Он повторил его трижды, переведя на русский и английский, размышляя над хитростями тайятских кланов и думая о времени, когда Чоч, сын Чочинги, придет за ним, чтоб отвести в лес, в лагерь Теней Ветра. Не так уж долго ждать – месяцев девять или десять! А пока он постранствует с отцом… может, в Левобережье, а может, они поднимутся на восточное плато, где тоже есть женские поселки… Или пойдут на север, осмотрят копи в ущелье Бинитар и кузницы при них… Обязательно пойдут, если отпустит Учитель…

Пока что отец, отправляясь в свои лесные экспедиции, Дика с собой не брал, но в окрестностях Чимары, на мирных землях, они ходили вдвоем, пробираясь горными тропами от одного женского поселения к другому. Филип Саймон относился к числу немногих специалистов-землян, допущенных на склоны Тисуйю, и работы у него всегда хватало. Последние три-четыре года он посвятил демографии: пробирался к самым дальним поселкам, подсчитывал, сколько в них женщин в репродуктивном возрасте, сколько мужчин занимаются ремеслом и живут с семьями, а сколько спустились в лес, дабы украситься Шнурами Доблести. Особенно он любопытствовал насчет местностей, где рождаемость была выше, чем в других поселках; он утверждал, что там, где рождается больше мальчиков, больше мужчин предпочитают связать судьбу с каким-нибудь из боевых кланов, а это означало, что лишь единицы из них доживут до сорокалетия. Видимо, в тайятском обществе действовал некий социальный инстинкт, регулирующий численность популяции, но механизм его был совершенно не изучен – как и причины пробуждения в тайят особой воинственности.

Во время одного из этих походов, когда Дик прожил в Чимаре месяцев шесть или семь, отец привел его к ущелью за южными водопадами. Там гигантская трещина рассекала склон Тисуйю, гранитные стены круто обрывались вниз, а на дне, среди травы и колючих алых кустов, громоздились рваные каменные обломки, одни – величиною с глайдер, а другие – не больше футбольного мяча. Каньон расширялся к западу, напоминая формой наконечник тайятского копья цухи-до, и у самого его устья хаос каменных глыб исчезал, будто остановленный деревьями – не очень высокими, но толстыми, с мощными корявыми стволами и густой листвой. Слева от них серебрился водоем, и озерный берег, как показалось Дику, был расчищен от камней, сложенных поодаль изогнутым, заросшим колючкой валом.

Отец остановился на краю обрыва и долго глядел вниз. Дик ждал, посматривая на него в недоумении, – брови Саймона-старшего сдвинулись, на лбу и у самых губ пролегли глубокие складки, и чудилось, будто он постарел разом лет на двадцать. Смятый Лист, сказал бы Дик теперь, но тогда боевые хитрости аборигенов были ему неведомы, и он просто подумал, что отец чем-то огорчен.

– Там, в ущелье, заброшенный лагерь Быстроногих… Был когда-то такой клан, вырезанный Холодными Каплями… Мы с твоей мамой спускались туда. – Филип Саймон помолчал, наматывая на палец прядь светлых волос. – Спускались, осматривали Поляну Поединков на берегу озера, загон для скакунов, кузницы, колодцы, развалины хижин… Там очень много змей, – добавил он с запинкой.

– Каких змей, дад? Вроде танцующего питона Чочинги?

– Нет, сынок. Совсем крохотные змейки, длиной в ладонь. Очень странные, не боятся ультразвука, о чем мы не подозревали… – Заметив, что Дик не понимает, отец объяснил: – Животные Тайяхата и многих других миров обычно не выносят высокочастотных звуковых колебаний – вроде тех, что излучаются нашими «вопилками», – он коснулся плоской коробочки на поясе. – Это звуковой эмиттер, и такие же, только более мощные, стоят на башенках Периметра вокруг Смоленска и пригородных ферм. Человек этих звуков не слышит, а звери пугаются… Но не все, сынок, не все… Те змейки не боялись… и были они очень ядовитыми… и очень быстрыми… Такими быстрыми, что я не успел…

Отец смолк, обнял Дика за плечи и прижал к себе с такой силой, будто боялся, что сын сейчас спрыгнет в змеиное ущелье. Они простояли так с четверть часа, не разговаривая и лишь рассматривая обрывистые склоны, поросшие кустарником в мелких белых цветах, и кипенье зелени внизу, скрывавшей разгромленный стан Быстроногих. Потом отец отпустил Дика и глухо пробормотал:

– Ты запомни это место… И еще запомни: не тот враг страшен, что прет в лоб, а тот, что прячется за углом.

– Ты сказал поучение, дад? Как Чочинга? – Дик отвернулся, размазывая слезы по щекам.

– Поучение? Может быть… Если б я мог дать тебе столько поучений, сын, чтоб хватило на всю твою жизнь!

Но поучать отец не любил, поучения были прерогативой Чочинги, и он изрекал их в таких количествах, будто в самом деле собирался снабдить ими Дика на всю последующую жизнь. Как нанести оскорбление и как ответить на него, когда горевать и когда веселиться, как оказать другу почет и как устрашить врага, как поминать предков, как найти пищу в горах и в лесных дебрях, как раствориться среди трав, зарослей и камней, стать невидимым и неслышимым, песчинкой меж гор песка, листком в древесной кроне… Как говорить с животными, предлагая им мир или бой, как отвести угрозу и успокоить хищника, когда напасть, когда схитрить, где удариться в бега, а где – стоять насмерть… Разумеется, все поучения подкреплялись практикой, и если Чочинга толковал о ножах, не приходилось сомневаться, что их надо будет метать и жонглировать ими в воздухе, представив, что рук у тебя не две, а четыре или даже шесть.