Михаил Ахманов

Темные небеса

Глава 1

Видения

Он тонул в густом вязком непроницаемом мраке. Если как следует разобраться, быть такого не могло: «ястреб» маневрировал в бою, и на внутренней поверхности кабины возникали то серо-коричневый огромный Тхар, то далекое солнце Гаммы Молота, то редкая россыпь звезд на краю Провала. Однако он их не видел – ни планеты, ни согревающего ее светила, ни далеких созвездий, памятных с детских лет. Но главное, он не видел тех, с кем сражался, ни одного корабля, ни единой цели.

Что бы это значило? Отказ систем наружного обзора? Но встроенные в корпус микродатчики работали даже тогда, когда от УИ^[1] оставалась лишь груда обломков. Был только один способ их уничтожить – превратить истребитель в плазменный шар. Но, конечно, эта гипотеза была нелепой – если бы дроми сожгли «ястребок», он сгорел бы вместе со своим кораблем.

Но он жив! Несомненно жив, хотя не может пошевелить ни рукой, ни ногой и ничего не видит!

Может быть, дело не в истребителе, а в нем самом? Гравитационный удар способен отключить все центры восприятия… Но дроми не пользовались таким оружием, слишком громоздким, дорогим и малоэффективным в борьбе с земными кораблями. К тому же от сильного всплеска гравитации полопались бы кровеносные сосуды, что означает мгновенную смерть. Во всяком случае, он не сумел бы сейчас призадуматься о причинах своей неподвижности, об этой тьме и полном отсутствии ориентиров! С другой стороны, разряд плазменного метателя, преодолевший защитное поле, мог не убить его, а только изувечить. Скажем, проделать дырку в позвоночнике, срезать конечность, проткнуть живот… Это штатная ситуация, и «ястреб», спасая пилота от болевого шока, задействовал бы гипотермический блок. Так, возможно, и произошло; и тогда он несется сейчас в своем кораблике прямо к реаниматорам «Мальты». Летит туда замороженным, как древний таракан в куске арктического льда… Но разве анабиоз не блокирует сознание? В инструкции для младших офицеров и нижних чинов об этом говорилось как-то не совсем отчетливо… Наверное, чтобы нас не шокировать, решил он; затем подумал, что гипотермия, скорее всего, частичная и не затронула мозг.

Но все же интересно, сколько в нем дырок? И что струится в жилах – собственная кровь или питательный раствор? А может, кровь замерзла вместе с артериями, венами и прочей требухой? Нет, это невозможно, ведь мозг не отключился! Мыслю, значит существую… То есть мозговые клетки снабжаются глюкозой и кислородом в необходимых количествах… Хотя, пожалуй, мысли текут не очень ясные и с памятью тоже непорядок. Не вспомнить самых простых вещей, даже…

Тьма разошлась, будто мрачные бездны Галактики вдруг озарились взрывом сверхновой. Он увидел чье-то лицо – оно плавало над ним в смутной дымке и казалось таким знакомым и родным… Определенно он его где-то видел! Где-то, когда-то… Светлые волосы, серые глаза, белая кожа и веснушки на носу… Женщина! Мама? Быть не может! Мама сейчас с отцом на крейсере «Урал», в сотнях парсеков от Тхара, на границе сектора дроми… Они там, а он здесь, в эскадре «Мальты»… Припомнить бы только, кто он такой. Пусто в голове, ни имени, ни должности, ни звания! Хотя, должно быть, лейтенант, раз стал пилотом «ястреба»… Боевую машину не доверят курсанту-сопляку…

Нет, это не мать, подумал он, всматриваясь в знакомые черты; матери за шестьдесят, а этой девице втрое меньше. Мать тоже выглядит совсем не старой, но дело тут не в алых губках и нежной коже, а в выражении лица. Мать смотрит так, будто перед нею орудийный монитор на корабле лоона эо, а здесь глазки юные, наивные. Где же я их видел? Вертится в голове, а не ухватить…

Мрак сомкнулся снова, и мысль, прерванная видением, завершилась: ему не вспомнить самых простых вещей, даже собственного имени! Он твердо знал лишь то, что сражался с дроми над Тхаром, прикрывая нижний квадрант под «Мальтой» вместе с другими «ястребками». Кажется, бились они в двух мегаметрах над поверхностью, и у жаб был перевес пять к одному… Кажется, кроме малых кораблей, атаковали их дредноуты, и «Мальта» спалила один или два ударами аннигилятора… Кажется, погиб фрегат – вот только какой? Они были так похожи – «Гектор», «Ахилл» и «Диомед»…

Кажется, кажется… Ничего ясного, ничего определенного! Та сероглазая девица – не врач ли медицинской службы крейсера? Великая Пустота! Даже этого не вспомнить! Не помню, ничего не помню!

Где-то в подсознании строгий голос произнес: «Можешь все забыть, солдат, все, кроме инструкций. Они – твои Коран и Библия. Пока с тобою командир, ты выполняешь приказы, но если ты один, что остается? Только инструкции».

Голос был знакомым. Пилот-наставник в Академии… как его?.. Самид Сухраб или Сухраб Самид?.. Не важно! А вот про инструкции он не зря сказал, в инструкциях ясно говорится: посттравматический синдром может вести к временной амнезии, и в этом случае надо вспоминать не имена, не обстоятельства, не факты, а визуальные образы… самые устойчивые образы, лицо возлюбленной или жены, а если не обзавелся подругой, вспомни мать… это первый шаг к восстановлению памяти…

Похоже, он выполнил инструкцию, вспомнил маму. Или то была не она?..

Мысленное усилие оказалось слишком тяжелым, и крылья беспамятства сомкнулись над ним.

* * *

Все еще не шевельнуться. Зато вспоминается больше: того пилота-наставника звали не Самид Сухраб, а Джафараль-Хусейн. Самид Сухраб – капитан «Мальты», командир группировки «Дальний рубеж». Тяжелый крейсер, три фрегата, семьдесят два истребителя, десантный батальон и боевые роботы… Капитан Самид – тощий, хмурый, смуглый, с носом как у коршуна… Вроде марокканец с примесью французской крови. Ровесник отца, полвека на Флоте, сражался в Четвертой Войне Провала, но у лоона эо не служил и с отцом незнаком. Хотя, конечно, слышал про него… Да и кто не слышал об адмирале Вальдесе?

Имя всплыло точно рыбка из морской пучины. Вальдес, Сергей Вальдес, адмирал Космического Флота Земной Федерации – это отец. А сам он – Марк Вальдес, лейтенант, пилот-истребитель, приписанный к группе «Дальний рубеж». Он просил об этом, просил о переводе на «Мальту». Он тхар, потомственный тхар – правда, только по матери. Отец не из тхаров, из метрополии, землянин… Не из тхаров, но стал тхаром…

Мама… как же зовут маму?.. Инга. Точно, Инга! И встретилась она с отцом на Данвейте; он служил в Патруле, она – в Конвое…^[2] Там еще случилась какая-то история с женщиной лоона эо… мама не любит об этом вспоминать…

Они на войне, вся семья воюет… Или не вся? Есть кто-то еще – близкий, очень близкий… Отцовы друзья? Дядька Степан по прозвищу Птурс? Кро Лайтвотер, индейский вождь Светлая Вода? Нет, ближе, гораздо ближе… Та сероглазка, похожая на маму… Кто она?

Он попытался вспомнить, но не смог: все заслонила другая мысль – он на войне! Земная Федерация воюет с империей дроми, мирное время кончилось, да и длилось оно не очень долго – сорок с лишним лет. От Четвертой Войны с бинюками до первых стычек с дроми… Хотя кто знает, когда случилась первая стычка? Наемники лоона эо тоже земляне, а они сражались с дроми двести лет…

Где же он все-таки находится, в своем «ястребке» или на «Мальте»? Если он ранен – а это казалось очевидным – УИ выйдет из боя и помчит пилота к крейсеру. Чтобы попасть на борт, нужно совсем немного времени… Прошло это время или нет? В гипотермии бывают странные эффекты – секунды растягиваются в часы, восприятие затормаживается. Что вполне объяснимо – ведь чувство субъективного времени связано с физиологией, а если жизненные процессы приостановлены, секунда длится вечность… Нет, ничего нельзя сказать; возможно, он в медблоке «Мальты», возможно, в своем истребителе. Та сероглазка могла оказаться просто видением, бредом…

Мысли разбегались, и он решил, что надо сосредоточиться, восстановить последние минуты схватки. Но зачем вообще их послали на Тхар, в систему Гаммы Молота? Сюда, на дальний рубеж, к границе Провала, что разделяет два галактических Рукава?^[3] Битвы с зеленокожими жабами велись совсем в иных местах, в направлении вражеского сектора и примыкающих к нему миров, колонизированных дроми за последнее столетие. Они множились стремительно и расползались как пожар… там, в сотнях парсеков от Тхара…

Тхар был захвачен, вспомнил он. Не только Тхар, но обе звездные системы, Бета и Гамма Молота. У Беты была земная колония Эзат, у Гаммы – Роон и Тхар; в этих мирах, когда-то отнятых у бинюков, люди обитали уже в течение десяти поколений. То был один из самых старых форпостов Федерации, переживший четыре страшные войны – здесь, в этих темных небесах, земной флот сражался с бинюками, пока не отбросил их армады за Провал. Теперь людей и бино фаата разделяла бездна в четыре тысячи парсеков, и обе системы Молота считались безопасными. Собственно, то были задворки цивилизованного мира – от сектора жаб, да и от всех прочих, слишком далеко. И от хапторов далеко, и от кни'лина, и от лоона эо.

Почему дроми оккупировали эти земные колонии? Внятного ответа на данный вопрос не существовало. Дроми не являлись гуманоидами, и их побуждения были такими же странными и не всегда понятными, как тайна исчезновения даскинов, древнейшей из галактических рас. Дроми и людей разделяли психологические барьеры, отличия в физиологии и способах воспроизводства потомства, в отношении к жизни и смерти, к ценности разумного существа и к самому понятию о разуме. Но, конечно, имелись общие моменты: космическая технология, включавшая контурный привод^[4], и неодолимое стремление к экспансии. Что, собственно, и стало причиной конфликта.

Тхар, Роон и Эзат были захвачены в первые годы войны, межзвездная связь с колониями прервалась, и никакой информации об участи людей в этих далеких мирах на Землю не поступало. Двадцать восемь месяцев молчания и неизвестности… В прошлом и в настоящем все контакты с дроми сводились к обмену выстрелами, и опыт этих битв подсказывал, что хоть они разумные твари, но жизнь, свою и чужую, не ценят и пленных не берут. Имелось ли у них понятие о мирном населении, о женщинах и детях? Это был сомнительный момент, так как дроми не обладали половыми различиями и размножались иначе, чем гуманоиды. Поэтому прогноз судьбы многих миллионов колонистов не исключал тотального уничтожения.

Группировке «Дальний рубеж» полагалось очистить системы Молота от дроми и при нужде вызвать флотилии с гуманитарным грузом и штатом медиков, ожидавшие на базах Ваала и Гондваны, самых ближних обитаемых планет. Считалось, что крейсер и три фрегата справятся с этой задачей, ибо, по всем стратегическим соображениям, силы дроми были невелики. С одной стороны, им не имело смысла держать большие гарнизоны вдали от театра военных действий, а с другой – они могли бы развить наступление, ударить на Гондвану, однако активности не проявляли. Штаб Флота полагал, что три колонии заняты боевой семейной трибой с несколькими дредноутами и шестью-семью десятками малых кораблей, так что сила была на стороне земной эскадры – в любом столкновении аннигиляторы превосходили оружие дроми.

Цепочка рассуждений Марка прервалась, ему почудилось, что темнота отступает, что в светлом окне, раскрывшемся на миг, мелькнуло женское лицо. Та девушка, похожая на мать?.. Кажется, нет – у этой темные глаза… Впрочем, он не мог сказать, было ли новое видение реальностью или миражом.

Память постепенно возвращалась. Он уже ясно представлял, как крейсер, вынырнув из Лимба, устремился к Тхару, как три фрегата ринулись за ним – гепарды под предводительством льва. При дальнем прыжке – а этот прыжок был именно таким – точку выхода трудно фиксировать в пределах миллиона километров: эскадра могла оказаться ближе к Роону, чем к Тхару, или наоборот. Наоборот и получилось – Тхар был, по космическим масштабам, рядом, лишь вдвое дальше, чем Луна от Земли. Возможность внезапной атаки – большое везение! И капитан Самид использовал эту удачу, вышел на гравидвижках к заатмосферной базе дроми и распылил ее аннигилятором. А через пару минут схватился с кораблями жаб в самом опасном сражении, вблизи планеты, в гравитационном поле, где каждый маневр требовал быстрых и точных расчетов. В этом «Мальта» тоже имела преимущество – ее АНК^[5] был мощнее тех странных приборов, что заменяли дроми компьютеры.

Помнилось Марку, что было четыре дредноута, а мелких лоханок – штук пятьдесят. Лоханками и корытами их называл дядька Степан, когда, хлебнув спиртного, плел байки о службе в Патруле, о чудных кораблях бейри, о фантастических пушках лоона эо, что пробивали броню и силовую защиту даже у дредноутов. В детстве, слушая эти рассказы, Марк всегда косился на Лайтвотера: если тот кивал, байка была правдивой, а если усмехался, верить ей не стоило.

Четыре дредноута и пять десятков мелких лоханок… Это в момент отстрела УИ из посадочных гнезд… Потом их стало больше, много больше; противник надвигался из-за темного сфероида планеты будто грозовая туча. Звенья «ястребов», в каждом – четыре машины, потонули в ней, и сейчас в памяти Марка всплывали только отдельные фрагменты боя: ливень багровых стрел от плазменных метателей, контур вражеского корабля в кружке прицела, фонтан раскаленных обломков и алые сполохи взрыва над серо-коричневым ликом планеты. Еще были голоса: Паншин, ведущий, кричал, чтобы держались плотнее к нему, Рийс, второй помощник капитана, координатор истребителей, распоряжался, пытаясь собрать звенья и крылья в единый кулак.

Марк маневрировал и стрелял, стрелял и маневрировал. Это требовало не физических усилий, а быстрой ментальной реакции; боевой шлем, соединявший его с «ястребком», превращал пилота и машину в единое целое. Дроми сражались отчаянно… Нет, не так, подумал он; отчаянно, храбро, упорно – это наши определения, неприменимые к чуждой расе То был для него не первый бой, и он хорошо усвоил, что дроми не отступают. Не отступают никогда! На инструктажах это объясняли особенностью психики – у низших дроми, особенно касты синнко, тяга к жизни была не столь повелительным императивом, как у людей. В стадии халлаха они погибали миллионами; вопрос «быть или не быть?..» не обладал у них той страшной актуальностью, как у потомков Гамлета.

На седьмой минуте схватки дроми уничтожили фрегат. Возможно, «Гектор», но не исключалось, что «Диомед» или «Ахилл»… Сто девяносто человек, промелькнуло в голове у Марка мрачным похоронным звоном. Нет, сто семьдесят восемь; двенадцать пилотов-десантников с этого корабля сражались сейчас в «ястребках». Фрегат попал под удар плазменных орудий дроми, пробивших защитное поле. Солнце и дальние звезды затмились огненной тучей, мир содрогнулся и замер на мгновение в раздумье: не распылить ли остальных, этих мелких тварей, что убивают друг друга в дальнем уголке Вселенной, у крохотной планетки?.. Но, в сравнении с горнилом звезд, со взрывами сверхновых и чудовищным костром, пылавшим в ядре Галактики, их суета была такой ничтожной, совсем не стоившей внимания! Мир вздохнул и рассеял обломки фрегата и человеческий прах в Великой Пустоте.

Эта страшная картина задержалась в воображении Марка ярким мазком, наложенным на окружающую тьму. Он попытался двинуться дальше по ниточке воспоминаний, но мрак внезапно отступил, явив ему женское лицо. Та сероглазка… Ксения… – подумал он. Как повзрослела! Девять лет ее не видел…

Ксения, сестренка! Прорехи в памяти исчезали, стремительно затягивались плотью минувшего бытия, и он уже понимал, что видит не фантом, не иллюзию, а нечто реальное. Личико Ксении казалось немного размытым, будто он глядел на нее через тонкий слой воды; ее светлые волосы топорщились в беспорядке, глаза ввалились, и под ними залегли голубоватые тени. Но это была она!

Невероятно!

Он чувствовал сейчас огромное облегчение, словно груз, лежавший на сердце двадцать восемь месяцев, бесследно исчез. Больше двух лет минуло, как дроми захватили Тхар, и никто не мог сказать, кто на нем выжил, кто погиб и какой была их смерть, быстрой или медленной и мучительной. Теперь он знал, что попросился в «Дальний рубеж» из-за сестры и что в командах «Мальты» и фрегатов были сотни тхаров. Тхары и поселенцы с Роона и Эзата, те, у кого здесь оставались родичи… те, кто прилетел сразиться за них и спасти уцелевших или пропеть прощальные песни над их могилами… те, кто ненавидел дроми черной ненавистью, мечтая истребить проклятый род по всей Вселенной…

Лицо сестры исчезло, растаяло во тьме, одарив его радостью и облегчением. Жива! Она жива! Однако…

Однако как она очутилась на «Мальте»? Марк уже не сомневался, что лежит в реаниматоре, хотя последние секунды боя никак не вспоминались. Может, и не вспомнятся никогда, стертые болью, шоком, ужасом… Но это не страшно, совсем не страшно; жизнь – долгая дорога, и если сделал шаг и позабыл о нем, пусть так и будет. Тем более что этот провал можно восполнить, зная о том, что было до и после. До – сражение над Тхаром, всплески плазменных разрядов, гибель «Гектора»… или «Ахилла»… или «Диомеда»… После – саргофаг реаниматора… Это означает, что верный «ястребок» принял меры к спасению пилота, заморозил и перенес на крейсер, а там его поместили в госпитальный отсек. И лежит он теперь под крышкой саргофага с отключенными болевыми центрами и ждет, когда срастутся кости, регенерируют ткани и восстановится кожный покров. Вполне понятный ход событий… только Ксюшка в него не вписывается…

Хотя, с другой стороны, он может оказаться не на «Мальте». Возможно, эскадра раздолбала жаб и ушла к Роону или к Эзату, а раненых спустили вниз. В Западный Порт, Ибаньес, Мэйн и другие города… Там прекрасные врачи и все необходимые устройства, реаниматоры, кибер-хирурги и криогенные камеры. Если так, то все объяснимо: он на Тхаре, в госпитале родного Ибаньеса, и Ксюшка приходит поглядеть на братца. Тоже ведь девять лет его не видела, а сейчас он здесь, любуйся, сколько хочешь… Правда, с дыркой в животе или того интересней, похож на пережаренный бифштекс… Зато герой! Все же добрался до Тхара и…

Тьма опять раздвинулась, и он увидел два огромных черных глаза. Они парили над Марком как две луны в ореоле ресниц, и он не сразу понял, что кто-то его разглядывает – близко, очень близко. Потом темные луны стали подниматься, и на небосводе возникли лоб и нос, губы, подбородок и темные волосы. Еще одна девица, подумалось ему. Наверно, к саргофагу очередь, все красотки в Ибаньесе ходят смотреть на героя-десантника. И эта красивая. Только худая – вон щеки как запали…

Черноглазая была ему знакома, определенно знакома, хотя вспомнить, как ее зовут, он не сумел. То, что знакома, не удивительно: Ибаньес – город небольшой, тринадцать тысяч жителей, все знают всех. А что не вспомнилось имя, тоже понятно: когда на Землю улетал, эта черноглазка в куклы играла. Может, жила по соседству? Или в колледже училась, в младшей группе?.. Ну ничего, подлечимся, возобновим знакомство!

Губы девушки дрогнули, зашевелились, и он внезапно услышал негромкий щелчок и ощутил тепло у шеи. Вводят кси-блокатор, прямо в сонную артерию, мелькнула мысль. Звук и ощущение тепла подсказывали, что реанимация идет успешно, каких бы дырок ни насверлили метатели жаб. Он глубоко вздохнул, впервые почувствовав, как в грудь вливается прохладный воздух, и погрузился в сон.

Снилось ему, будто они с отцом и дядькой Степаном идут охотиться на каменного дьявола, шагают по россыпи щебня, мимо темных скал, распугивая ящерок-сирендов. Степан в штанах и куртке с обогревом, у рта колышется завеса маски, ему на Тхаре холодно и не хватает кислорода, а Марк с отцом одеты в легкие комбинезоны и дышат без усилий. Они тхары и в масках не нуждаются, у них имплант… Здесь, над грудью, где крохотный шрамик, думает Марк, касается пальцем этого места и вдруг вспоминает, что импланта нет. Дыхательный имплант заменен боевым офицерским, ведь он не мальчишка, а лейтенант космофлота, и жизнь его проходит не на Тхаре, а на огромном корабле, где воздуха хоть отбавляй. Но сейчас он вместе с отцом и Птурсом бредет по каменной пустыне, слушает посвист ветра, смотрит, не шевельнется ли в разломах скал темная быстрая тень… «Как же я здесь дышу? – думает Марк в изумлении. – И где я? Может быть, здесь вовсе не Тхар, а голограмма-иллюзия?» Но отец поворачивается к нему, сурово сводит брови и говорит: «Ты уже дома, Марк. Очнись! Пора просыпаться!

Глава 2

Реальность

– Очнись! Пора просыпаться! – звал его чей-то знакомый голос.

Он открыл глаза и уставился в потолок. Сиявший неярким светом белый купол нависал над ним – точь-в-точь как в медицинском отсеке корабля. Ниже из стен выползали кабели и шланги, тянувшиеся к саргофагу, в котором он лежал, и к другому устройству, напоминавшему паука с десятками задранных вверх щупальцев и лапок. Киберхирург, подумал он, разглядывая лазерные скальпели, отсосы крови, иглы и многосуставчатые захваты. Значит, не ошибся: тут его резали, штопали и возвращали к жизни.

– Марк! Ты меня слышишь, Марк?

Его взгляд метнулся к девушке. Светлые растрепанные волосы, серые глаза, созвездия веснушек на носу…

– Слышу, Ксюша, – прошептал он, удивляясь, как слаб и неуверен голос. – Слышу и вижу, сестренка. Вижу! И знаешь, нет зрелища прекраснее.

Она обхватила его плечи, помогла приподняться. Крышка саргофага была сдвинута, восстановительный раствор откачан; под ним мягко пружинило ложе реаниматора. В свете, что струился с потолка, Марк видел свое нагое тело, бледную кожу и шрамы, два на груди и еще один – справа под ребрами. Печень проткнули, подумалось ему. Может, и сердце задето… Вот дьявол! Едва не сел на грунт!^[6]

Лицо Ксении, прижимавшейся к его плечу, казалось влажным. Неожиданно она всхлипнула.

– Марк… Марк, братец мой дорогой… я думала, мы тебя потеряем… Ужас, ужас! Раны… страшные раны…

– Было так плохо, малышка?

– Тут, – ее пальцы отыскали шрам под ребрами, – тут все сгорело. Наверное, лазер. Чуть не рассек тебя пополам…

– Это было бы неприятно, – согласился Марк, гладя ее мягкие волосы.

– Кожа обуглилась, от легких остался пепел…

– Обычное дело, когда накрывает рассеянным лучом. – Он заметил, что руки Ксении, обнимавшие его, худы, что косточки на плечах выпирают, а шея тонкая, как у двенадцатилетней девочки. Странно! Больна? С чего бы? Нет болезней, от которых нельзя исцелиться за пару часов… Во всяком случае, Марк таких не знал.

– Правая сердечная сумка… позвоночник в двух местах… Марк, о, Марк! Родной мой!

– Что там с позвоночником? – полюбопытствовал он.

– Был перебит у почек, а почки, почки…

Она зарыдала. Марк прижался виском к ее виску и смежил веки. То была игра, которой они увлекались в детстве – угадай, что я думаю. Конечно, речь шла не о чтении мыслей, но, не являясь в полной мере телепатами, они ощущали эмоциональный настрой друг друга и тех, кто был им особенно близок. Отец утверждал, что эту способность дети унаследовали от него, но что произойдет со временем, сказать нельзя – то ли дар затухнет и совсем исчезнет, то ли станет чем-то большим, нежели эмпатия. Как-то он проговорился, что в жилах Вальдесов есть капля крови бино фаата, но Марк, тогда подросток, воспринял это как неудачную шутку – бинюки были для людей жутким пугалом, заклятыми врагами. Мать таких разговоров не любила – должно быть, они напоминали ей о чем-то неприятном.

Однако что есть, то есть: прижимая к себе невесомое тело сестры, Марк ощущал ее страх, ее горе и ее облегчение. Но не только это – к ее чувствам примешивались эмоции другого человека, такие же сильные, острые и полные тревоги. Еще – нетерпеливого ожидания. Марк огляделся, но в помещении не было никого.

Отодвинувшись, он поцеловал мокрые щеки Ксении, удивляясь, как они ввалились, и пробормотал:

– Значит, печень, легкие, сердце и позвоночник… Надо же! Не иначе как отраженным потоком накрыло, хвала Владыкам Пустоты! При прямом попадании я бы целиком сгорел… И долго я здесь валяюсь?

– Восемнадцать дней, – шмыгнув носом, сообщила Ксения. – Еще с желтого месяца.^[7]

– «Мальта» уже ушла?

Она недоуменно моргнула.

– «Мальта»? Какая «Мальта»?

– Мой крейсер. Ну корабль, с которого меня доставили в Ибаньес. Это ведь Ибаньес, малышка? Или Западный Порт?

Ксения вытерла глаза ладошкой – должно быть, сообразила, что дочери адмирала Вальдеса слезы не к лицу. Ее взгляд стал на мгновение растерянным, потом брови строго сдвинулись, серые зрачки потемнели и щеки окрасил лихорадочный румянец. Что-то хочет сказать, но не решается, подумал Марк. Внезапно его коснулось ощущение беды.

– Это Ибаньес, – медленно промолвила сестра, – да, это наш Ибаньес. Мы в городской больнице, в той, что около стадиона, помнишь? Здание с колоннами из Лабрадора, очень массивное, мрачноватое… Ты говорил, что оно похоже на египетские храмы… – Марк молча кивнул. – Этот лечебный центр сохранился – не весь, конечно, а часть подземных этажей с операционными и блоком реанимации. В нем мы сейчас и сидим. Ты провел здесь восемнадцать дней. К счастью… – она судорожно сглотнула, – один реаниматор уцелел, и мне с Пьером удалось его наладить. Еще у нас есть три киберхирурга, все исправные. Этот, – Ксения показала взглядом на установку-паука, – занимался тем, что от тебя осталось. Он запрограммирован на операции любой сложности.

Марк слушал, не перебивая и уже не сомневаясь, что случилось нечто ужасное. Это не было связано с Ибанъесом или больницей, от которой сохранились лишь подземелье, реаниматор и три робота-хирурга – вероятно, город, как и другие города, сильно пострадал при атаке дроми. И странный вид Ксении, ее истощенное лицо и невесомое тело, тоже были ни при чем; повод к гнетущему беспокойству находился вне Тхара и тех людей, которым удалось выжить в годы оккупации.

Дождавшись, когда сестра замолчит, он мягко напомнил:

– Я спрашивал о «Мальте», девочка, о крейсере, на котором я служу. Он ушел на Роон? Или уже к Эзату?

В глазах Ксении снова мелькнула растерянность.

– Я не знаю, Марк, не знаю, где твой крейсер. Ночью… нет, уже под утро в небе сверкнули зарницы, и Пьер сказал, что у нас такого быть не может, что это не атмосферное явление, а, вероятно, схватка в ближнем космосе. Значит, о нас не забыли, прислали боевые корабли! Мы… Ну ты понимаешь, что это значило для нас… Мы помчались к стадиону – там ровное место и виден весь небосвод… все побежали, Пьер, дядюшка Панчо, близнецы, мы с Майей… Сверкало до самого восхода и расплывалось зарево, такое огромное, будто небо вспыхнуло от горизонта до горизонта… Еще был свист, пронзительный свист, а потом – грохот. Пьер и дядюшка Панчо решили, что поврежденные корабли падают вниз и сгорают над Тхаром. Мы не знали, чьи, наши или дроми… наверное, те и другие… А утром… утром мы нашли тебя. Ты обгорел, и мы бы тебя не узнали, но на шлеме была чеканка – имя, звание и еще цифры. Ты был в шлеме, Марк, в шлеме и в какой-то штуке, похожей на… – Она беспомощно всплеснула руками. – Не могу сказать! Никогда не видела такого!

– Это спаскапсула с гипотермическим блоком, – произнес Марк, чувствуя, как заледенело сердце. – Вот оно что… Значит, я не добрался до «Мальты»… все же не добрался… Мой истребитель подбили, и я падал… падал на Тхар, направляя корабль к Обитаемому Поясу, к Западному Пределу, к Ибаньесу… Великая Пустота! Не помню! Я этого не помню! Хотя…

Он зажмурился и вздрогнул. Преграда в его сознании рухнула, барьер, отделявший последние минуты боя, вдруг растаял и исчез. Быть может, он сам воздвиг эту стену, не желая признать очевидное; выстроил ее инстинктивно и спрятал то, что страшило, что погружало в скорбь. Сейчас тьма Провала раскрылась перед ним, вспыхнули сотни плазменных молний, и над каменным ликом планеты закружились пылающие облака. Останки малых кораблей, фрегатов и дредноутов падали на плоскогорья Тхара, сгорали в атмосфере или, отброшенные взрывом, уносились в Провал; Великая Пустота глотала тела, разбитое оружие, куски обшивки, пластик, металл и мертвую плоть. Повсюду были враги, жерла метателей и струи смертоносной плазмы. Марк уже не слышал голос командира; связь прервалась, и только шум крови да его тяжелое дыхание разгоняли тишину. Эта битва, как и другие сражения в космосе, была беззвучной; смерть подкрадывалась на мягких лапах и молча собирала урожай.

«Ястреб» Марка сделал мертвую петлю, далекое солнце Гаммы Молота и огромный Тхар покатились по экранам, он выстрелил, и огненный шнур лазера настиг врага. Фонарь кабины потемнел, спасая глаза от ослепительной вспышки, машина вильнула, плазменные разряды пронеслись над ней, и где-то вверху, в направлении центра Галактики, вдруг стало расплываться багровое пятно. Не истребитель и не малый корабль дроми, мелькнула мысль; что-то покрупнее. Вражеский дредноут?.. Или?..

«Мальта»! То была «Мальта»! На долю секунды он ощутил агонию сотен людей, своих соратников; этот миг был краток, как промелькнувший сон, и страшен, точно видение Апокалипсиса. Затем «ястреб» встряхнуло, зажглись алые огни тревоги, и хищные тени чужих кораблей окружили его. Он бросил истребитель вниз, к планете, но фронт раскаленного облака взрыва двигался быстрей. Посудины дроми, что вились вокруг, вспыхивали точно факелы, выбрасывая смертоносные лучи; его ударило в грудь, жаркий воздух застрял в горле, ноги и поясница окаменели. Рук он тоже не чувствовал, но, став наполовину трупом, теряя сознание, все еще направлял свой кораблик – вниз, вниз, вниз, к Обитаемому Поясу Тхара, к Ибаньесу. Он еще успел разглядеть цепочку озер у экватора, зелень лесов и серые остроконечные скалы, торчавшие над деревьями, потом услышал тихий шелест гипотермического блока и погрузился в беспамятство.

Так было! Он вспомнил, соединил разорванное бытие… Но эта память оказалась горькой.

– Погибли… все погибли… – пробормотал Марк в тягостном изумлении. – Ни один корабль не смог приземлиться, и никто не уцелел… Мы потерпели поражение…

– Но ты жив! – сказала Ксения. И, будто стараясь убедить его и себя, упрямо повторила: – Ты жив, Марк! И Пьер с дядюшкой Панчо, и близнецы, и мы с Майей! Все мы живы!

Он очнулся. Секунду смотрел на свои голые руки, на шрамы, что истончались и зарастали прямо на глазах, на сдвинутую крышку саркофага. Потом повернулся к сестре и спросил:

– Майя… Это что за Майя? Та голенастая девчонка, с которой ты дружила? Помнится, их дом был на бульваре Толедо… Такая большая гасиенда в испанском стиле, с арками и витражами… Это она?

* * *

Дом, гасиенда в испанском стиле, был разрушен снарядами дроми, стены и арки рухнули, цветные стекла витражей усыпали патио, внутренний дворик, где Майя любила сидеть у бассейна, мечтая над книгой. Но это была небольшая беда; дом можно отстроить, ведь на Тхаре хватает камня, дерева и стекла, не говоря уж о роботах. Но атака врагов оказалась внезапной, и под развалинами дома сгорели мать, отец и младшая сестра. Майя спаслась лишь потому, что была в это черное утро в колледже, и когда земля задрожала и над городскими крышами встали дымные фонтаны взрывов, думала только об одном: как бы вывести детей из младшей группы в лес. Сосны, ели и заросли можжевельника подступали к самой игровой площадке, и ей повезло, удалось перебраться через открытое пространство вместе с восемью малышами. Никого не забыла, никого не потеряла! Помчалась с ними к озеру, где нашлись другие наставники и ребята старших групп – все живые, хотя и перепуганные. Но страх длился недолго; у тхаров крепкая кость, бояться они не привыкли.

В их колледже всех ребятишек спасли и вывезли в Никель, но лицей Сервантеса накрыло снарядом, и дети с учителями погибли, кто под руинами, как ее семья, а кто сгорел живьем в лицейском парке. Снаряды дроми разбрасывали струи пламени, горевшего на камне и металле, сжигавшие живое существо за несколько секунд. Через день-другой, когда Майя пришла к родному дому и увидела прах своей семьи, обугленные черепа и кости, она как будто помешалась: села в патио над тремя скелетами, стала раскачиваться словно маятник и выть. Ксения ее увела. Ксения сказала, что это сделали не люди, не фаата, не кни'лина, а монстры, которых людям не понять, и мстить этим тварям бесполезно, надо просто вышвырнуть их с Тхара. С Тхара, Роона и Эзата… Вышвырнуть их отсюда, а потом очистить каждый уголок Галактики от этих чудищ!

Так сказала Ксения. Она сильная, она из рода Вальдесов… Может быть, сильная оттого, что знает: ее родные не погибли. Марк ведь точно жив… Хотя в недавние дни они с Ксенией были в отчаянии, думали, что потеряют его… Но Марк – тхар и Вальдес; такие бьются до последнего и не спешат в Великую Пустоту…

Майя поднялась и нерешительно шагнула к двери. В округлую камеру выходили шесть тамбуров-проходов к реанимационным блокам, перегороженных массивными переборками. Лечебный центр в Ибаньесе строили столетие назад, во время Третьей Войны Провала, и укрепили капитально: стены метровой толщины, мощные перекрытия, и по всему периметру – контрфорсы и ряды колонн. Но главное, этот подземный бункер, набитый медицинской кибернетикой, с запасами лекарств и банком стволовых клеток. Удары снарядов разрушили здание, но подземелье уцелело – правда, не все компьютеры и роботы-хирурги были в исправности. Но того, что осталось, Марку хватило.

Он сейчас здесь, за этой дверью… Реаниматор отключился час назад, и Ксения сюда вошла… Вошла первой… Ее брат, ее право…

Майя прижалась ухом к переборке, но не услышала ни звука. В камере, заглубленной в грунт на двадцать метров, царила мертвая тишина. Сферический потолок, облицованный вечно светящимся пластиком, мягкие диваны и кресла у стен, низкие столики с голопроекторами и журналами… Казалось, нет в природе никаких чудовищ-дроми, нет развалин наверху и постоянного чувства голода, нет тысяч погибших и тысяч плененных; просто она ждет, когда очнется близкий друг, детская ее любовь. Вот сдвинется переборка, она войдет, улыбнется ему, и он увидит, какой она стала – не угловатая хрупкая девочка-подросток, а женщина, настоящая женщина! Ей уже двадцать два, и она…

Зеркало! Ей нужно зеркало!

Отскочив от двери, Майя включила голопроектор, коснулась клавиши настройки, вызвала зеркальную поверхность – огромную, от пола до потолка.

Это она?.. Она?.. В потертом распахнутом комбинезоне и горных ботинках, с иглометом у пояса?.. Кожа обтягивает скулы, ключицы торчат, лицо будто бы съежилось, губы поблекли, а под глазами синие тени… И ни единой округлости, приятной для мужского взгляда… Определенно в прошлом она выглядела лучше, гораздо лучше! Но с той поры минуло больше двух лет – двадцать восемь полуголодных месяцев, если быть совсем уж точной.

Что же ты так медлил, Марк?.. Почему не пришел тогда, когда мои щеки были свежи, глаза сияли, а грудь была упругой и полной?.. Где же ты был, любовь моя, куда исчез на целых девять лет?.. И помнишь ли Майю Серано, подружку твоей сестры?..

Она вздохнула, снова подошла к дверям и стала ждать.

* * *

– Это она, Майя Серано, – сказала Ксения, помогая Марку выбраться из саркофага. – Ты ее помнишь?

– Помню. Черные глазищи в пол-лица, черные волосы до плеч… Надеюсь, с нею все в порядке?

– Нет. Ее семья погибла, когда дроми разрушили Ибаньес, но лучше ей об этом не напоминать. – Ксения протянула ему комбинезон. – Вот, оденься. Как ты себя чувствуешь?

Марка слегка покачивало.

– Слабость, – пробормотал он, – проклятая слабость…

– Это пройдет. Ты был восемнадцать дней на внутривенном питании. Хочешь есть?

– Нет, пожалуй, нет. – С помощью сестры Марк натянул одежду и башмаки. – Ты выросла малышка, но похудела. Почему?

– У нас не хватает продуктов, Марк. Склады и элеваторы во всех поселениях сгорели, сельскохозяйственные роботы уничтожены, два года мы ничего не сеем и не собираем урожай. Ты удивишься, когда узнаешь, что мы едим.

– Бедная моя… – Он попытался обнять Ксению, но она отстранилась, упрямо встряхнув головой.

– Не надо меня жалеть. Всем приходится трудно, братец, и многим – куда тяжелее, чем мне. Я, по крайней мере, знаю, что все вы живы – ты, мама, отец… Или?..

В ее глазах метнулся страх, и Марк торопливо произнес:

– Никаких «или», детка, мама с отцом на «Урале». Это флагман Седьмой флотилии, и сейчас они патрулируют границу около Новой Эллады. Далековато от Тхара, но отец сюда придет. Придет или пришлет кого-нибудь, я верю! – Он подумал о «Мальте», о трех фрегатах, о сотнях погибших и опустил голову. – Жаль, что в этот раз не получилось… Мы не думали, что здесь так много жаб…

Голова у Марка кружилась. Он покачнулся, оперся руками о крышку реаниматора и перевел дыхание. Ксения обхватила его за пояс, поддержала.

– Ты должен рассказать мне про маму и отца, Марк. Все, что помнишь! Но после, после… это наше с тобой, только наше, а Западному штабу нужна информация, нужно знать, что происходит на Земле. Мы как осколок разбитого сосуда… столько месяцев никакой связи, ничего… Мы даже не знаем, что творится на Рооне…

Надо же, подумал Марк, и штаб у них есть! Западный! Наверняка имеется и Восточный! Тхар, похоже, не думал сдаваться. Впрочем, другого он от своих соотечественников не ожидал.

Ксения тянула его к выходу.

– Идем! Идем, братец!

– Подожди.

Марк вгляделся в ее повзрослевшее лицо и вдруг увидел, как она, совсем еще малышка, мчится через двор к соколятне. Соколов привез на Тхар отец, и то был подарок матери, происходившей из рода Соколовых. Редкостные птицы! Где и как Сергей Вальдес раздобыл эту первую пару, оставалось тайной, но сокол с соколихой на Тхаре прижились, ловили сирендов и местных сусликов, а в урочный час самка отложила два яйца. Пятилетняя Ксюша каждый день бегала смотреть, не вылупились ли птенцы. Через несколько лет соколов стало много, и молодое поколение угнездилось в Розовых скалах, за лесом, что подступал к городу. Но чета старых птиц и кое-кто из их потомков остались в соколятне. Когда Марк уезжал, их было не меньше дюжины.

– Наш дом разрушен? – спросил он.

Сестра молча кивнула.

– А соколы? Что стало с ними?

На ее губах промелькнула улыбка.

– Соколы живы и трудятся. Летают в Никель, Китеж, Мэйн, в Порт Колумб и Северный, всюду, где есть наши посты. Летают, носят письма.

– Зачем?

Улыбка Ксении погасла, и у губ залегли суровые морщинки.

– Мы соблюдаем режим радиомолчания. У нас нет шифровальных автоматов, и мы боимся, что дроми понимают наш язык. Возможно, у них есть трансляторы… – Марк хотел сказать, что никаких трансляторов не существует, но она снова подтолкнула его к двери. – Ну, идем же, идем! Все тебя ждут, Майя, Пьер, и дядюшка Панчо, и близнецы! Идем, братец!

Он сделал шаг к выходу.

– Я не был дома девять лет, сестренка. Ты уже совсем взрослая… Извини, если спрошу: Пьер – это ведь Пьер Граве, да?.. – кто он тебе? Просто друг или… хмм… твой возлюбленный?

– Не друг и не возлюбленный, а командир нашего поста в Ибаньесе, – строго сказала Ксения. – Как это у вас на Флоте говорят?.. Камерад, боевой товарищ. Он был геологом, работал в Никеле.

Дверная переборка сдвинулась.

– А ты? Ты говорила, что вы с Пьером наладили реаниматор… Ты врач?

– Стала врачом, а была учителем. Преподавала ботанику и биологию.

– Надо же! Время течет, наделяя нас новыми дарами, – произнес Марк и шагнул в тамбур. – А Майя кто? Помнится, она любила рисовать.

– Тоже учитель. Эстетика, танцы, живопись и изящные манеры… Но сейчас она стрелок. Тринадцать дроми на счету.

– А… – начал Марк, но тут вторая дверь открылась, и он увидел девушку в таком же комбинезоне, как у него и Ксении. Она была высока и стройна, с талией, которую можно было обхватить пальцами обеих рук, с водопадом черных волос, рассыпанных по плечам, и губами, похожими на лепестки алых тюльпанов. Испанка, настоящая красавица-испанка! Марк поймал ее взгляд и на мгновение онемел – в ее глазах читалась такая надежда, такое страстное нетерпеливое ожидание, что, казалось, любые слова будут нелепы и неуместны. Другое дело, поцелуй!

Но до поцелуев не дошло. Опустились темные ресницы, затеняя блеск очей, шевельнулись яркие губы, и он услышал:

– Марк, Марк… Какой же ты стал большой и важный! Наверное, капитан?

– До капитана мне как до центра Галактики, – промолвил он, взял ее ладошку и нежно погладил тонкие пальцы. – Пилот и лейтенант десанта Марк Вальдес, белла донна. Училище, где я провел четыре года, было под Севильей, и там я видел девушек, похожих на тебя. Но ты красивее.

Она покачала головой.

– Я не испанка, Марк, я тхара.

– Это комплимент, – пояснила Ксения. – Наверное, в том училище под Севильей тоже был наставник эстетики и изящных манер.

Они рассмеялись, потом Ксения щелкнула пальцами, и сверху опустилась лестница. Таких Марк давно не видел – на Земле и на кораблях Космического Флота пользовались в основном гравилифтами.

– Поднимемся в ординаторскую. Там наши мужчины, все пятеро.

Очевидно, ординаторская была самым просторным из уцелевших помещений бункера. Тут стояли больничные койки на гравиподвеске, а в дальнем конце, на сдвинутых вместе столах, Марк разглядел инфракрасную печку, иглометы, голопроектор, большие фляги с водой, посуду и прочий нехитрый скарб. Что до мужчин, то их оказалось не пятеро, а двое: Пьер Граве, давний знакомец с Бельгийской эспланады, учившийся с Марком в колледже, и дядюшка Панчо Сантьяго, крепыш лет девяноста, механик и водитель краулера. Что до трех пятнадцатилетних мальчишек, неразличимых, как горошины в стручке, то их он узнать не мог, но после объятий с Панчо и Пьером они почтительно представились: Прохор, Павел и Кирилл, близнецы Семеновы с Псковского проезда. Дом с башенкой и флюгером, добавил Кирилл, и Марк кивнул, подумав: где сейчас та башенка, где флюгер!..

Все они, не исключая девушек, глядели на него с жадным любопытством, и он, решив не томить соплеменников, повел речь о том, что случилось в Федерации за два последних года. Конечно, то были вести о войне, о прорыве дроми у Бетельгейзе, о битве в системе Альфы Серпа, о пограничных колониях, которые пришлось эвакуировать, о новых флотах и сверхмощных рейдерах, заложенных в Поясе Астероидов, и о том, что лоона эо, через сервов, своих дипломатов и посланников, обещали любую разумную помощь, кроме поставок оружия. Лоона эо, древнее мудрое племя, были миролюбивы, торговали со всей обитаемой Галактикой, но оружие не продавали никому – должно быть, уверились, что младшие расы сами дойдут до всяких смертоносных штук и помогать им в этом не надо. Зато они прекратили вербовку наемников и согласились разорвать контракты со всеми кадровыми офицерами, служившими в Патруле.

Еще он рассказывал о спорах в парламенте Федерации и группе Анта Петерса, стоявшей за переговоры с дроми и посредничество в них лоона эо. Каким-то чудом группа вошла в контакт с одной из триб, то ли воинской, то ли вершившей политику в империи зеленокожих, и сорок человек отправились на безоружном лайнере к условленному месту встречи, но зонг-эр-зонг – или, поземному, Патриарх другого клана – этот корабль расстрелял. Петерс и часть его сторонников погибли, остальные сдали мандаты, и оппозиции пришел конец. Правда, были еще ксенологи, специалисты по негуманоидным культурам, предупреждавшие, что эта война будет не похожа на другие. В земных понятиях войны кончались победой или поражением, а также мирным договором, по никакой договор, как утверждали ксенологи, не остановит экспансию дроми, ибо основа ее – физиология размножения. Отсюда следовал элементарный вывод: зеленокожих нельзя победить, можно только уничтожить. Но дроми в Галактике было впятеро больше, чем землян и всех гуманоидов известных рас, их популяция приближалась к четыремстам миллиардам – не считая, разумеется, существ на стадии халлаха. Полное уничтожение дроми воистину стало бы космическим деянием, и такой масштабный геноцид страшил земных политиков.

– Вот, значит, как, – выслушав Марка, произнес дядюшка Педро, смуглый коренастый галисиец, тхар во втором поколении. – Или мы их, или они нас… Невеселая перспектива!

– Хуже некуда, – согласился Пьер Граве, потомок выходцев из Нанта. Французских семей на Тхаре было немного, в основном этот мир заселялся русскими и испанцами. Хотя попадались и другие колонисты, из Скандинавии, Кореи и Монголии. Пьер был синеглазым, белокурым и худым – впрочем, все они выглядели тощими, недокормленными, особенно близнецы.

– А что же Флот? – спросил Пьер, уставившись на Марка требовательным взглядом. – Где наш славный и могучий Флот?

– Я уже здесь, – ответил Марк и отдал салют.

– Это хорошо. Но я имел в виду не тебя персонально, а десяток крейсеров и корпус десантников. Где был Флот, когда нас убивали? И что он делает сейчас?

Марк уставился в пол.

– Не думай, что о Тхаре позабыли… о Тхаре, Рооне, Эзате… Нет, это не так! Пусть не десять крейсеров, но один ведь все-таки пришел… – и погиб, добавил он про себя. Потом поднял глаза на Пьера. – Флот сражается на границах сектора, сдерживая превосходящие силы дроми. У них гораздо больше кораблей, и пока в строй не войдут новые рейдеры, крупномасштабные операции невозможны.

Пьер вытащил игломет, почесал стволом макушку и повторил:

– Невозможны… Адмирал Вальдес тоже так думает?

– Я всего лишь лейтенант, – отозвался Марк. – Мысли адмиралов лейтенантам недоступны.

– Даже если адмирал – твой отец?

Но этот вопрос остался без ответа.

* * *

Адмирал Вальдес тоже бы ничего не ответил – за неимением времени. Стиснутый боевым коконом, он словно парил в пустоте, в восемнадцати астрономических единицах от солнца Новой Эллады, обозревая рой огромных каменных глыб. Он не нуждался в экранах, радарах и локаторах; в моменты высшего напряжения сил ему удавалось видеть – или, возможно, как-то иначе ощущать – то, что было недоступно человеку рода хомо сапиенс. На войне этот странный дар делал его блестящим тактиком, а склонность к логическому мышлению и опыт множества схваток – незаурядным стратегом.

Удачно, что в этой системе тоже есть пояс астероидов, размышлял он. В пустом пространстве, где три атома на кубометр, не укроешься, там все, как на ладони; любой маневр можно заметить, просчитать и упредить. Пустота лишает сражение внезапности, а это решающий фактор, если у врага больше кораблей. Зато дроми – противник неповоротливый и предсказуемый… Пожалуй, он успеет распылить их дредноуты первым же залпом – в крайнем случае, вторым.

Семь крейсеров его флотилии и двадцать два фрегата прятались среди гигантских скал, обломков неведомой планеты, погибшей в незапамятные времена. Как и в Солнечной системе, астероидный пояс здесь не был сплошным, а состоял из нескольких плотных роев, тщательно изученных и занесенных со всеми элементами движения в память АНК. В рое Бальдр с самыми крупными астероидами располагались база Седьмой флотилии, склады оружия и снаряжения и транспортные суда; остальные четыре роя, Один, Фрейя, Тор и Локи^[8], оборудованные наблюдательными постами, позволяли засечь любой корабль, что появлялся из Лимба. Рои прикрывали внутрисистемное пространство с двумя планетами, Новой Элладой и Пелопоннесом. Оба мира были населены, и вывезти миллионы колонистов не представлялось возможным. Что до Пелопоннеса, мира скалистого и холодного, то он для дроми не подходил, а вот Эллада, теплая и зеленая, с большим количеством воды, напоминала Файтарлу-Ата, материнскую планету зеленокожих и нынешнюю их метрополию. Неудивительно, что они считали, будто Одаривший Мыслью предназначил этот мир для них, для молоди– халлаха, синн-ко и прочих каст их биологической иерархии. Адмирал Вальдес, знавший о дроми не меньше любого ксенолога, мог их понять, но понимание и согласие – разные вещи.

С какой бы стороны ни намечалась атака, он успевал перебросить флотилию в ближайший к дроми рой Сейчас он поджидал их в сгущении Фрейя, ориентированном в данный момент на северный полюс Галактики. Противник двигался плотным строем, шестнадцать больших кораблей и около сотни малых. У дроми эти боевые аппараты так и назывались: сидура – большой, халлаха – малый, но в Патруле, где в юности служил Вальдес, более крупные корабли, имевшие несколько башен с метателями плазмы, прозвали дредноутами, а малые, угловатых очертаний – корытами или лоханками.

Шестнадцать дредноутов, сотня лоханок… Дредноуты он накроет аннигиляторами крейсеров и девяти фрегатов, остальные тринадцать охватят малые суда и после первого залпа сбросят истребители… В пространстве, открывшемся перед Вальдесом, уже перемещались корабли, но это была иллюзия – он всего лишь просчитывал, откуда нанести удар и как расставить наличные силы. Здесь имелись определенные тонкости, ибо аннигилятор, самое мощное оружие его крейсеров и фрегатов, был устройством громоздким, намертво соединенным с корпусом, и выстрел требовал должной ориентации всего корабля. Поговаривали, что новые рейдеры класса «Паллада», заложенные в Солнечной системе, будут иметь по два эмиттера антиматерии, с приводами прицела. Еще толковали о новом оружии, молекулярном дисперсоре, якобы похищенном Секретной службой Флота у лоона эо; этот дисперсор будто бы уже испытали и даже запустили в производство. Адмирал относился к этим слухам скептически; в бою он привык обходиться тем, что есть под руками.

Выйдя из транса, Вальдес осмотрел огромную рубку флагмана «Урал», отметил, что люди работают спокойно, задержался взглядом на фигурке жены, запрятанной в прозрачный кокон АНК, и произнес:

– Внимание, красная тревога! Готовность к бою через сорок минут. Все крейсера и фрегаты с первого по девятый остаются на своих местах. Остальным кораблям передислоцироваться на периферию роя и быть готовыми к охвату вражеской группировки.

Вызвав голограмму роя, он указал новые позиции для тринадцати фрегатов и принял рапорты их капитанов. Потом соединился по внутренней связи с постом аннигилятора, где, в ожидании приказов, дежурил самый опытный и надежный из его подчиненных. И самый старый на всей флотилии – конечно, если не считать Кро Лайтвотера.

– Палец на кнопке, Птурс? – спросил адмирал и усмехнулся.

– Как обычно, командир. Но пока не вижу ни единого ублюдка.

– Скоро будут, дружище. Шестнадцать дредноутов, идут строем конуса. Головной – персонально для тебя. Поприветствуешь?

– Вмажу по самые помидоры, – отозвался Птурс. – Будь уверен, адмирал! Старый конь борозды не испортит.

* * *

В тот день они не поднялись в город – хватило разговоров, да и Марк чувствовал еще некую слабость. Девушки вскипятили воду, заварили кло, национальный напиток тхаров, которого Марк не пробовал целых девять лет. Кло было вдоволь, но в остальном трапеза оказалась скудной – галеты, жесткое вяленое мясо местных грызунов и по яблоку на нос. Майя и Ксения подкладывали Марку то лишнюю галету, то кусочек мяса или половинку яблока, а когда он начал возражать, Сантьяго, по праву старшего, прикрикнул: ешь, парень! Ешь, чтобы ветром не шатало! Нам нужен боец, а не инвалид!

Прихлебывая горьковатый напиток, Марк обшаривал взглядом комнату, отмечая, что иглометы, ножи и мачете есть у всех, а вот оружие посерьезнее – в единственном числе и к тому же раритет, МП-36^[9], вещь почтенной древности. Мощный ствол, но тяжелый, неповоротливый, годится палить из укрытия, а в рукопашном бою с этакой штукой пупок надорвешь. Прежде такими метателями вооружали десант, атаковавший в боевых скафандрах с искусственными мышцами, но вряд ли на Тхаре осталось подобное снаряжение.

А ведь я не прав, вдруг мелькнуло у Марка в голове. На всех планетах пограничной зоны есть Арсенал, и здесь он тоже наверняка имеется. Устроен во время Первой или Второй Войны Провала и набит под завязку хоть старьем, но все же не иглометами с мачете. Там и продовольствие должно найтись! Сублимированные пайки хранятся столетиями… Конечно, вкус у них тот еще, но калорийность повыше, чем у галет и крысятины… Добраться бы до этого хранилища!

Он оглядел своих отощавших компатриотов и поинтересовался:

– Кто из вас меня нашел?

– Все нашли, – буркнул Пьер. – Все мы были наверху и любовались, как жабы разносят нашу эскадру.

– Нет, – возразила Ксения, – Прохор первым тебя заметил, закричал, и подбежали мы с Майей. Потом остальные подошли.

– Я был в спаскапсуле и в шлеме, – сказал Марк. – Вы ничего не трогали? Где, например, мой шлем?

На лицо Майи набежала тень.

– Ты страшно обгорел… Одежда и кожа сходили клочьями, но тело было ледяным. И ты словно не чувствовал боли…

– Я был под действием криогенного препарата, – пояснил Марк и напомнил: – Так что там со шлемом?

– Мы не знали, как его снять, – промолвила Ксения. – Но Паша разобрался. Он среди нас лучший знаток военной техники.

Марк ткнул наугад в одного из близнецов, сидящих рядком на койке.

– Ты Павел?

– Я Кирилл, старший.

– Павел – это я, – сообщил крайний справа мальчишка.

– Значит, ты открыл магнитный замок и снял с меня шлем… Что дальше? Куда ты его дел?

– Бросил рядом с капсулой и побежал за гравиподвеской. После, старший, когда вы уже лежали в реаниматоре… – Павел смущенно потупился. – В общем, я ходил смотреть на капсулу. Любопытно! Я такой в голофильмах не видел.

– Каждый день туда бегал, – сообщил Прохор, подтолкнув брата локтем. – Пашка у нас метит во Флот.

– Бегал, но ничего не трогал! Клянусь Великой Пустотой! Только раз примерил шлем!

– И как тебе? – поинтересовался Марк.

Брови паренька печально сдвинулись.

– Он не стал со мной разговаривать Потребовал, чтобы я не прикасался к военному имуществу… Как он узнал, что я – не вы, старший?

– У меня имплант, здесь. – Марк прикоснулся к виску. – Такое опознавательное устройство есть у каждого на Флоте. Имя, звание, кодовый номер и все такое… Кстати, – он повернулся к Пьеру, – второй имплант мы мне ввели?

– Ну ты ведь нормально дышишь.

– Да, разумеется. – Кивнув, Марк нащупал крохотный шрам над левой грудью. – Завтра мы выйдем на поверхность и отыщем мою спаскапсулу и шлем.

Пьер хмыкнул.

– Это так важно?

– Очень важно. В шлеме есть кое-какие полезные штучки – бинокль, радар, пеленгатор. В капсуле – НЗ и оружие.

– Игломет?

– Бластер. Более мощный, чем эта труба. – Марк покосился на метатель плазмы.

– Хорошо, мы постараемся найти твое снаряжение. Пригодится, когда Панчо повезет тебя в Никель.

– В штаб Западного Предела?

– Да. Ты тхар, наш брат, и потому нам дорог, но ты еще источник информации. – Пьер улыбнулся. – Бесценный человек!

Марк ответил улыбкой на улыбку.

– Еще какой! Ты, Пьер, даже не догадываешься.

Голова у него кружилась. Он закрыл глаза, стараясь превозмочь слабость, но это не помогло; перед ним всплывали то лица его соратников, то темная поверхность Тхара, то жуткое облако на месте «Мальты» и сотни гибнущих людей, то ослепительный луч, что тянулся от вражеского корабля к его «ястребку». Эти картины дергались, накладывались одна на другую, не давали обрести покой. Не открывая глаз, он глубоко вздохнул, потер виски и услышал голос Ксении:

– Тебе нужно выспаться, братец. Я введу снотворное.

Прохладный кончик ампулы прижался к сгибу локтя, и это было его последним ощущением.

Глава 3

Адмирал Вальдес

Над дверью адмиральского салона промелькнули световые сполохи, и Вальдес недовольно нахмурился. Всем, казалось, было известно, что после боя он нуждается в отдыхе – напряжение сил и вызванные им видения изматывали, и в такие минуты он не желал видеть никого, кроме Инги. Но это была не она – перед ней дверь салона открывалась без всяких сигналов.

– Входите, – произнес адмирал.

В каюту шагнул энсин^[10] секции связи. Мундир на нем сидел как влитой, башмаки и серебряные нашивки сверкали, на лице застыло выражение крайней сосредоточенности. Бравый молодец, с одобрением подумал Вальдес. Имени его он никак не мог запомнить, уж очень длинным было это имя, много длиннее прожитых энсином лет.

Юноша вскинул руку в салюте.

– Экстренное сообщение с Земли, адмирал. Зашифровано вашим личным кодом.

– Положите сюда. – Вальдес показал взглядом на пульт тактического компьютера, где находился дешифратор. – Благодарю, энсин. Можете идти.

– Слушаюсь, адмирал!

Снова вскинутая в салюте рука, четкий поворот, стук каблуков. Когда дверь закрылась, Вальдес поднялся из мягкого глубокого кресла, вставил рубиновый кубик с записью в дешифратор и включил прибор. Над ним возник сотканный из световых лучей цилиндр, пока еще пустой, мерцающий серебристым блеском – расшифровка требовала некоторого времени. Адмирал ждал, пристально всматриваясь в световую колонну.

Межзвездная связь была дорогим удовольствием, требующим громоздких орбитальных установок и гигантской энергии для пробоя барьера между обычной Вселенной и Лимбом. Седьмую флотилию обслуживал спутник с решетчатой антенной трехсотметрового диаметра, обращавшийся вокруг Новой Эллады, благодаря чему Вальдес имел регулярную связь со штабом Флота. Сообщения приходили каждые пять дней, но нынешнее было внеочередным. Это тревожило адмирала, хороших вестей он не ждал. Война с дроми напоминала тлеющий пожар в сыром лесу, когда пламя то вспыхивает, то пригасает. Где полыхнуло на этот раз?..

Наконец послание было расшифровано, и в световом столбе закружились темные значки глифов^[11]. Вальдес, в силу давней привычки, читал их без напряжения, не пользуясь преобразователем звуковой речи. На его лбу, между бровями, прорезалась вертикальная морщина, лицо помрачнело; он втянул воздух сквозь сжатые зубы, коснулся клавиши повтора и прочитал сообщение еще раз. Затем повернулся к вокодеру внутренней связи.

– Брана и Лайтвотер, зайдите ко мне.

Коммодор Штефан Брана был первым помощником Вальдеса, и ему полагалось знать никак не меньше, чем самому адмиралу. Вождь Светлая Вода, он же – Кро Лайтвотер, официально числился эмиссаром Секретной службы^[12], прикомандированным к Седьмой флотилии в качестве советника. Ему перевалило за вторую сотню лет, и такое долголетие, даже с учетом возросших сроков жизни, могло показаться странноватым. Но шефы Секретной службы старательно закрывали глаза на все странности Лайтвотера, коих насчитывалось немало, продолжая держать Вождя в своем штате. Временами Вальдес задумывался, сколько персон – разумеется, кроме него – знают, кто такой на самом деле Кро Лайтвотер, якобы землянин, якобы потомок индейцев-навахо, якобы секретный агент с самым высоким статусом. Получалось, что не более трех – глава Службы и два его заместителя.

Над дверью вновь метнулся яркий сполох, вошел Брана, а за ним – Лайтвотер. Коммодор отдал салют, Вождь, на правах старого друга и соратника по службе в Патруле, кивнул и опустился в кресло, сложив руки на коленях. Правая конечность у него отсутствовала, но биопротез неплохо ее заменял. Впрочем, для Кро не составляло труда отрастить новую руку или превратиться из меднокожего черноволосого индейца в блондина-скандинава либо в туарега, что некогда странствовали по пескам бывшей Сахары. Но он не любил афишировать свои таланты.

– Пришла информация от коллегии штаба, – произнес адмирал. – Две важные новости. К нам направляется соединение крейсеров, три новейших корабля класса «Паллада». С полными экипажами и десантным корпусом.

– Вот как! – Брови Браны взлетели вверх. – Я полагал, что все суда такого типа еще на стапелях в Поясе Астероидов.

– Я тоже, но выходит, мы оба ошибались, – сказал Вальдес и после паузы добавил: – Три мощных корабля, шесть аннигиляторов… Это весьма расширяет наши оперативные возможности, камерады. И в тактическом, и в стратегическом плане.

– Полагаете, мы можем ударить по вектору Бетельгейзе?^[13]

– Не сомневаюсь. Если только не найдем более полезного приложения наших сил. Посмотрим, что за людей нам пришлют, каких капитанов и пилотов-истребителей. Если необстреленное пополнение, с наступательной инициативой придется подождать.

Лайтвотер вытянул руку с протезом, отстучал по крышке стола первые такты Третьей симфонии Горни и произнес:

– Это приятная новость. А что за плохая?

Вальдес нахмурился.

– Нет сообщений от капитана Сухраба. Прошло более двух недель, и никаких передач. Ни единого слова!

Все трое были знакомы с планами акции «Дальний рубеж» и понимали, что означает это молчание. В системе Гаммы Молота имелись два орбитальных спутника связи, у Тхара и у Роона. Не исключалось, что дроми их взорвали, сбросили с орбиты или уничтожили иным путем, и потому фрегат «Ахилл» нес оборудование для временной заатмосферной станции, монтаж которой занял бы несколько суток. В случае гибели «Ахилла» любой уцелевший корабль мог использовать собственный передатчик, не столь мощный и многоканальный, как орбитальная связная станция, однако способный послать сообщение в ближайшие миры, на Гондвану и Ваал. В самой крайней ситуации на Рооне, где население перевалило за двадцать миллионов и имелись солидные производственные мощности, переналадили бы антенны радиотелескопов или собрали новое устройство. Наконец, капитан Самид Сухраб мог отправить один из фрегатов на Гондвану, и, если считать со временем разгона и торможения, это посыльное судно добралось бы до гондванской базы за немногие дни. Но такого не произошло, и Вальдес, как и оба его собеседника, предполагал самое худшее.

Коммодор Брана, знавший, что сын адмирала на «Мальте», понурил голову.

– Если они погибли, то это самая крупная катастрофа со времен Сражения у Марсианской Орбиты…^[14] Примите мое сочувствие, адмирал. Желаете, чтобы я взял на себя командование в течение нескольких ближайших дней? Если вам необходимо…

– Благодарю, Штефан, но этого не требуется, – прервал его Вальдес. – Мысль, что кто-то близкий может погибнуть, для меня не нова, как и для многих наших соратников. Я с ней смирился.

Но не смирилась Инга, подумал он. Он знал, что жена не может уснуть без ментального излучателя, и длилось это уже более двух лет – с тех пор, как дроми оккупировали Гамму Молота. Страх лишиться дочери терзал ее, страх, неизвестность, не находившая выхода тоска. Но она молчала, не позволяя ему разделить эту ношу; помнила, что Вальдес – командующий флотом и лишь потом ее муж.

Брана решил, что разговор о сыне адмирала исчерпан. Будучи сильным и скрытным человеком (а только такой мог дослужиться до коммодора в сорок лет), он уважал нежелание начальника касаться личных тем. В конце концов, личное к делам службы отношения не имело.

– Вам сообщили, когда ждать эскадру? – спросил коммодор.

– Через трое суток. Пусть интенданты озаботятся размещением экипажей, зарезервируют пайки, рассчитают количество мест в блоках питания, проверят, не надо ли подвести продовольствие, воду и воздух с Эллады. Нам придется увеличить пропускную способность лазаретов и развлекательных центров… В пополнении – шесть тысяч человек, считая с десантным корпусом.

– Я займусь этим, – сказал Брана. – Что-нибудь еще, адмирал?

– Более ничего, Штефан. Можете идти.

У дверей салона коммодор остановился.

– Полагаю, весть о прибытии эскадры нужно довести до личного состава. Это поднимет боевой дух.

– Согласен.

– А… гмм… остальную часть информации?

– Вы говорите о поражении в системе Гаммы Молота? Нет. – Вальдес переглянулся с Лайтвотером и покачал головой. – Эти сведения я доведу только до некоторых командиров и сделаю это сам. Круг лиц мы определим с советником.

Брана вышел.

Несколько минут адмирал и его советник сидели молча. Вальдес думал о том, что вот пришло к нему горе, и, как ни странно, рядом с ним не жена, не родичи, а это удивительное существо, рожденное неведомо где, попавшее на Землю в эпоху Чингисхана, прожившее с людьми целую тысячу лет и ставшее человеком – пусть не по своей физической природе, но по сути. Тысячелетие – изрядный срок даже для метаморфа, наблюдателя этой загадочной расы, умевшей изменять свое обличье; такой отрезок времени не вычеркнешь из памяти и со счетов не сбросишь. Провел его с чужим народом, и вдруг выясняется, что этот народ уже не чужой, а стал твоим, и все его беды и несчастья, радости и достижения тоже твои, и никуда от этого не деться. Превращаешься в человека и, как всякий человек, хочешь того, что метаморфам, может быть, совсем не требуется – любви, тепла, понимания, дружбы. И вот он рядом, старый друг Кро Лайтвотер, Вождь Светлая Вода, сменивший за долгую, долгую жизнь сотни прозваний и обличий… Рядом с ним, человеком по имени Вальдес, – в час, когда он узнал о гибели сына…

– Не знаю, как сказать ей об этом… – слетело с его губ. – Но если скажут другие, будет хуже.

– Я понимаю, Сергей, понимаю, – произнес Светлая Вода. – Я тоже любил и тоже терял.

Он начал изменяться: кожа и волосы посветлели, темные глаза стали серыми, ястребиные индейские черты смягчились; не Кро Лайтвотер был уже перед Вальдесом, а Клаус Зибель, соратник Пола Коркорана, ходивший с ним в первый поход к Гамме Молота. С тех пор минуло почти что два столетия, и Коркоран давно уже мертв, и мертва Селина Праа, возлюбленная Зибеля, но другой – у того, кто стал Лайтвотером – не было и нет. Зато есть друг Сергей Вальдес, прямой потомок Коркорана.

– Это лицо… – прошептал адмирал, за много лет так и не привыкший к подобным метаморфозам. – Напоминание о твоем горе, так? О том, что без горя прожить нельзя, оно неизбежно приходит к любому человеку и даже к тому, кто не совсем человек… Не надо, Кро, я знаю об этом. Верни себе прежний облик.

Чеканный лик индейца-навахо снова явился Вальдесу. Он обвел взглядом просторный отсек, запрятанный в сердцевину флагманского крейсера, мчавшегося к рою Бальдр, и задумчиво покачал головой.

– Месть дроми… Я знаю, что у них нет такого понятия, но это похоже на месть.

Лайтвотер пошевелился, стиснул пальцы протеза в кулак.

– Что ты имеешь в виду, Сергей?

– Сорок лет назад мы были в Защитниках лоона эо, Кро, мы сражались с ними в те годы и деремся сейчас, на этой войне. Мы многих уничтожили – целую флотилию, не далее как вчера… И будто в отместку дроми забирают у меня самое дорогое, сына и дочь! Марк… ну Марк солдат, а для солдата риск неизбежен. Но Ксения, моя девочка! Казалось, она в безопасности на Тхаре, в этом медвежьем углу… даже мы называем планеты Молота Дальними Мирами… Что там понадобилось дроми? Зачем их туда понесло?

– Хочешь это обсудить? – спросил Лайтвотер.

Лицо Вальдеса вдруг изменилось, словно он, как его советник, был метаморфом. Взгляд его уже не казался взглядом страдающего человека, что сетует на судьбу, – внезапно он стал острым и цепким, морщина на переносице разгладилась, губы отвердели. Теперь перед Лайтвотером сидел не отец, скорбящий о погибшем сыне, но адмирал, военачальник, вождь тысяч и тысяч людей.

– Хочу ли я это обсудить? – медленно произнес он. – Да, пожалуй. У нас в Федерации слишком мало знают о дроми, об их истории, обычаях и психике, а именно это определяет их цель и средства к ее достижению. Если бы знали больше, то нашли бы объяснение непонятным фактам. Например, такому: зачем дроми Дальние Миры? Что они ищут на границе Провала? Этот район не обладает стратегической ценностью в данной войне, однако его захватили. И видимо, силы там большие, если уничтожена эскадра из четырех кораблей. – Вальдес поднял глаза на собеседника – Ты можешь что-то мне подсказать? У дроми наверняка есть ваши эмиссары… Ты связан с этими наблюдателями? Получаешь от них информацию?

– Да, но не очень регулярно – для телепатической связи дистанция слишком велика. Пока ничего такого, что имело бы отношение к Дальним Мирам и, в частности, к Тхару… Впрочем, могу поделиться одной гипотезой.

– Я слушаю, Кро.

– Есть одни дроми и есть другие, и было бы ошибкой не делать между ними различия, – произнес Лайтвотер. – Давай рассуждать логически. Нам известно, что лоона эо вербовали наемников-дроми в течение двух тысяч лет, но в 2099 году этот договор был расторгнут, и на смену дроми пришли земляне. Лончаки предоставили новым Защитникам ряд планет для поселения и снабдили боевой техникой, ибо дроми, лишившись выгод сотрудничества со столь богатой и щедрой расой, обосновались у границ сектора лоона эо и стали грабить их торговые караваны. Но что это были за дроми? – Вождь поднял палец, призывая к вниманию. – Те, с которыми ты, я и Птурс бились у Данвейта^[15] сорок лет назад? К какому клану они принадлежали? Кто были их старейшины-Патриархи?

– Это нас не слишком интересовало, – проворчал Вальдес.

– Популяция дроми очень велика, темп размножения стремителен, количество триб исчисляется миллионами… Нелепо думать, что все они вступили в борьбу с Патрулем и Конвоем. Разумеется, у границ лоона эо остались только потомки бывших Защитников, и я полагаю, что это ничтожная кучка, осколок их расы. Может быть, несколько десятков кланов или сотня… Подчинялись ли они совету старейшин на Файтарла-Ата? Были ли частью империи дроми или совершенно независимым образованием? И если верно последнее, то кем их считали – хранителями границ, оплотом против экспансии человечества или отверженными изгоями?

– Ты подводишь меня к мысли, что Дальние Миры заняты кланами бывших Защитников? – спросил Вальдес. – Теми, с кем мы дрались, когда служили у лоона эо? Это кажется мне маловероятным. Наши бывшие противники – самая боеспособная часть космических армий дроми, имеющая опыт сражений с людьми. И ее отправили в бесперспективный район, а не на острие удара… Странно!

– Странно с точки зрения человеческой логики, – возразил советник. – К сожалению, логика дроми мне так же непонятна, как тебе, и наши эмиссары в их империи не могут ее прояснить. Возможно, я не способен разобраться в их сообщениях… – Лайтвотер усмехнулся. – Став одним из вас, я потерял былую объективность, дар обозревать события сторонним взглядом и делать неожиданные выводы. Жаль!

– Не стоит сожалений. – Вальдес пожал плечами. – Я счастлив, что ты – человек. О чем я мог бы говорить с метаморфом? А так… так нам есть что вспомнить. Что и кого…

Он вновь подумал о Селине Праа и Коркоране, своем прадеде, погибшем во время Второй Войны Провала. Вероятно, Светлая Вода уловил эту мысль – его темные глаза сверкнули, губы дрогнули.

– Оставим в покое ушедших в Великую Пустоту, – произнес он, – и дроми с их тайнами тоже оставим. Вернемся к делам насущным. Не желаешь ли, друг мой, провести один эксперимент? Коснуться разумов неких молодых людей и выяснить их состояние? О чем они думают, мы, пожалуй, не поймем, но отличить жизнь от смерти… Что ж, это нам по силам!

Вальдес вздрогнул. Безумная надежда овладела им.

– Мы?.. – повторил он. – Мы?..

– Дистанция очень велика, и я один не справлюсь, – пояснил Лайтвотер. – Попытаемся вместе. Мощность ментального сигнала зависит от количества генерирующих его разумов.

– Линейно? – поинтересовался адмирал.

– Нет, зависимость более сложная. – Похоже, в детали Вождь вдаваться не хотел. – Я полагаю, вдвоем мы дотянемся до Тхара. Но есть другая сложность, помимо расстояния: селекция ментальных полей.

– Боюсь, я не совсем понимаю, Кро.

– Ты ведь не думаешь, что Ксения – единственный обитатель Тхара? Там люди, дроми, десятки тысяч разумных существ, и надо отыскать тот единственный ментальный спектр, который нужен нам. Сознание твоей дочери.

– А если обнаружить его не удастся?

Невозмутимое лицо Лайтвотера на миг исказилось.

– Это было бы печально, друг мой. Но не будем измышлять гипотез, как говорил один из ваших гениев^[16], а обратимся к опыту. Ты готов?

– Сейчас, – произнес адмирал, – сейчас… – Повернувшись к пульту, он связался с корабельным компьютером. – Блокировать дверь адмиральского салона. Не беспокоить меня в течение часа. Этого хватит, Кро?

– Вполне. Ты сможешь быстро погрузиться в транс? Или нужна моя помощь?

– Нет, – пробормотал Вальдес, – нет, я справлюсь…

Его конечности стали цепенеть, пульт, кресла, столы и стены каюты начали расплываться и вскоре исчезли вместе с броней корабля, с сотнями переборок и палуб, отсеков и боевых постов, километровой шахтой контурного привода и кольцами гравидвижков. Теперь он обозревал свой крейсер снаружи, как в моменты боя, видел серебристый вытянутый корпус «Урала» и в отдалении другие фрегаты и крейсера, окружавшие идущий в центре флагман защитным конусом. Слева по курсу виднелось яркое пятнышко, солнце Новой Эллады, вверху блистающей дорогой простирался Млечный Путь и со всех сторон сияли звезды, тысячи звезд, из которых самой заметной была кроваво-красная капля Бетельгейзе. Скоро я поведу к ней корабли, подумал Вальдес, паривший в пространстве словно незримый призрак.

Он потянулся туда, где ядро Галактики расходилось тремя спиральными ветвями, неизмеримо огромными звездными течениями длиною в миллионы светолет. Взгляд его скользнул по внешнему краю среднего из этих Рукавов; где-то там, среди миллиардов других светил, затерялись земное Солнце и Центавр, звезда Барнарда, Вольф 359, Сириус, Эпсилон Эридана, 61 Лебедя и Процион^[17]; каждая система – цитадель и оплот Федерации. Ближние к Солнцу звезды, когда-то такие далекие, а теперь до них один прыжок, ибо два, или три, или четыре парсека – в Лимбе не расстояние… Как изменился мир! – подумалось ему. Конечно, не все Мироздание, но пространство, доступное человеку, та частица Галактики, где он способен передвигаться и жить, строить и разрушать, уничтожать и созидать… Мысль о разрушении, о неизбежном противоборстве с другими разумными расами, отдавала горечью.

Внезапно он ощутил какую-то внешнюю силу, что подталкивала его к пропасти между двумя Рукавами. Усеянная звездами небесная сфера словно мигнула, сменившись беспросветным мраком; лишь немногие светила маячили где-то вдали цепочкой редких тусклых маяков. Эта картина была знакома Вальдесу, прожившему на Тхаре много лет – так много, что он уже не тосковал по небесам Земли, по лазурным водам океана и зеленому острову, на котором родился и вырос. Тхар, суровая планета на краю Провала, вошел в его сердце, чтобы остаться там навсегда; Тхар, родина его детей, земля камня, холода и почти беззвездного неба.

Он слился с той силой, что помогала ему и влекла в этот мир. Теперь он чувствовал планету как средоточие ментальных импульсов, отчасти нечеловеческих: излучения мелких тварей, ящериц, змей и крыс, хищная алчность каменных дьяволов, страх завидевшей куницу белки, трепет птахи в когтях сокола… Но все это было лишь фоном более отчетливой картины, сотканной мыслями разумных; они змеилось, вились, переплетались в клубке ноосферы, окружавшей Тхар, и чудилось, что в нем не разобраться даже Владыкам Пустоты. Этот телепатический водоворот оглушил Вальдеса. Видимо, его восприятие было усилено извне – обычно ему удавалось сканировать лишь разум единственного человека, но не ментальную эмиссию толпы. В этом хаосе существовала нота, некий аккорд, который он никогда не ощущал – бесспорно разумное начало, но столь же отличное от человеческого, как камень от песка. Он знал, что спектры людей индивидуальны и что из них, как из мириадов отдельных частиц, складывается та огромная дюна, что в прошлом называлась общественным сознанием; ее цементировали общность языка, обычаев и целей, но не подобие разумов. Но, очевидно, тип мышления людей не был эталоном во Вселенной – сейчас он чувствовал множество неотличимых друг от друга ментальных полей, единых, как скала. Так, во всяком случае, ему казалось.

Дроми, понял Вальдес. Общество более цельное и монолитное, чем человеческое, но лишенное гибкости и бунтарской закваски, что порождает пророков и гениев. Он не мог пересчитать пришельцев, что роились на Тхаре подобно муравьям, но, вероятно, их было великое множество, больше, чем оставшихся в живых людей. Это он осознал с полной определенностью – мощность ментальных сигналов дроми превосходила суммарное поле всех излучений, что шли от планеты.

Он сосредочился на импульсах, принадлежавших людям. Их мысли были недоступны, но аура чувств и эмоций читалась достаточно ясно, и в ней он не нашел ни страха, ни безнадежности, ни отчаяния. Только холодная ярость, только гнев и жажда мести… Это Вальдес понимал. Вторжение чужих низвело людей до рабского уровня, что было для них неприемлемо и, безусловно, являлось поводом к ожесточенной борьбе. Эпоха рабства канула в вечность, а колонисты, покинувшие Землю сто или двести лет назад, о ней вообще не ведали; в их среде свобода считалась таким же естественным состоянием, как жизнь. Особенно на Тхаре, где народ был вольнолюбив и отличался хорошей памятью; там не забыли четыре Войны Провала.

Внешняя сила – Кро Лайтвотер?.. да, несомненно, Кро!.. – продолжала руководить Вальдесом, подталкивая его к розыскам. Внезапно он догадался – или то было подсказано Светлой Водой?.. – что эта затея совсем небезнадежна, ибо ментальная матрица дочери напоминает его собственную. Вместе с этим соображением пришла еще одна мысль, не столь очевидная: нет необходимости просматривать импульсы тысяч людей, так как существует другая возможность, иной путь, гораздо более быстрый, ведущий к цели в считанные мгновения. Что для этого следует сделать, Вальдес не очень представлял, но, вероятно, должная процедура существовала на подсознательном уровне. Выполнив ее, он замер в тревожном ожидании. Будет ли отклик? И какой? Если его девочка жива… даже если жива, это не гарантия ее здоровья и безопасности… если она в плену, ее состояние может быть ужасным… у всякой психики имеется предел, и искалечить ее легче, чем тело…

Он приготовился испытать тот ужас, который вызывает у любого человека страдание его дитя, то чувство бессилия, когда невозможно помочь либо разделить невыносимую муку. Он был сильной личностью и никогда не прятался от горестей. Он считал, что неведение – худший способ убежать от бед; у беды – длинные ноги, все равно догонит. Еще он был уверен в том, что…

Пришел отклик. Осознав, что откликов два, Вальдес шумно вздохнул и вышел из транса.

– Оба живы, – произнес Кро Лайтвотер, и это был не вопрос, а утверждение.

– Живы, целы и пребывают вместе, хотя я не знаю, как это получилось. Ну разберемся со временем! – Вальдес пригасил счастливую улыбку. – Надеюсь, Марк позаботится о сестре… Но теперь, Кро, возникла другая сложность: как представить Инге наш источник информации. К этому, – он коснулся виска, – моя любимая супруга относится с недоверием. Говоря по правде, не поощряет моих ментальных экзерсисов, как и всего, что связано с лоона эо. Ей кажется, что это они, сородичи Занту, научили меня всяким неприличным фокусам… Так что мы ей скажем? Какое придумаем объяснение?

– Это, друг мой, твои семейные проблемы. Я в них не вмешиваюсь, – промолвил советник. Затем поднялся, разблокировал дверь и вышел из адмиральского салона.

Глава 4

Энсин

У энсина-стажера, прикомандированного к секции связи флагманского крейсера «Урал», имя было длинное и сложное: Олаф Питер Карлос Тревельян-Красногорцев. Согласно фамильному преданию, в начале двадцатого века, в эпоху развала Российской империи, семья казачьего полковника Федора Красногорцева бежала с Кубани в Париж, а украшением того семейства являлась полковничья дочь Мария, синеглазая русоволосая красавица. Пленила она сердце французского лейтенанта Пьера Тревельяна, но перед венчанием поставила условие: ей, девице гордой и своенравной, а вдобавок казачке, хотелось сохранить свою фамилию. От них, от Марии и Пьера, и пошел род Тревельянов-Красногорцевых, к которому добавилась потом датская кровь, и английская, и испанская. Так что три своих личных имени энсин носил не зря – то была память о славных разноплеменных предках, служивших в Космическом флоте без малого двести лет. И сам он, согласно семейной традиции, иной карьеры не желал – тем более что подвернулась к случаю война с дроми.

В Академии Флота он получил диплом навигатора, открывающий дорогу к самым высоким командным постам. Еще одной удачей было назначение к адмиралу Вальдесу, о котором на Флоте ходили легенды. Энсин полагал, что у этого командира он не заржавеет и всякий день перед завтраком – в крайнем случае, перед обедом – распотрошит десяток жаб. Грезились ему космические битвы, пылающие вражеские корабли, десанты на орбитальные базы и укрепленные планеты, блеск лазерных лучей, грозная поступь боевых роботов и рукопашные схватки с зеленокожими. Судя по тому, что говорили про адмирала Вальдеса, эти мечты были близки к реальности.

Но оказалось, что до подвигов и приключений необходимо пройти стажировку во всех корабельных службах, и первой из них являлась секция утилизации. Попав туда, энсин изумился, сколько дерьма производит экипаж и как бережно относятся к этим отходам жизнедеятельности: сублимируют, перетирают в порошок и доставляют на базу, в парники. Лейтенант Шибуми, начальник секции, считал, что его служба – самая важная на корабле, и сделал все, чтобы стажер проникся этой мыслью. Освоив чистку гальюнов, энсин попал на камбуз, затем в энергетический отсек, питавший планетарные двигатели, а после – в трюмную команду суперкарго, где пришлось вместе с киберами грузить контейнеры с боезапасом и пайком. Наконец он очутился в секции связи, где был допущен к аппаратуре посложней, к пульту внутренней коммуникации и межзвездному передатчику. Но до боевых палуб, до десантных «ястребов» и главной рубки отсюда было как до Луны. А ему так хотелось пострелять из аннигилятора!

Но там командовал Степан Раков по кличке Птурс, и хотя был он мужчиной почтенного возраста и пил, как лошадь, руки у него не дрожали. Во всяком случае, не настолько, чтобы он предоставил свой боевой ложемент какому-то двадцатилетнему стажеру, чей послужной список был короче клюва воробья. Понимая это, энсин тем не менее страдал, а кроме того, мучался от одиночества. На крейсере нашлось бы сорок или больше человек в таком же звании, но все порядком старше и не кончавшие академий; они трудились на камбузе, в трюмной команде и в той же службе утилизации. И потом, то были настоящее энсины, а не стажеры! Люди бывалые, обстрелянные, знавшие, где у метателя приклад и как раскроить вражеский череп саперной лопаткой! По боевому расписанию они охраняли внешние шлюзы, а при нужде поддерживали десант – словом, считались хоть не элитой, как пилоты и стрелки, но все-таки бойцами. Они не смотрели свысока на юного стажера, но, случалось, намекали, что завтраки здесь в постель не подают и мамочки, чтоб подтирала задницу, тоже не имеется. Последнее очень обижало стажера – его мать Индира Тревельян-Красногорцева была женщиной суровой, офицером Секретной службы, экспертом по негуманоидам.

Еще одной причиной для уныния являлись девушки. Слабому полу энсин весьма благоволил, и на Земле проблем не возникало – мундир курсанта Звездной Академии служил отмычкой к девичьим сердцам. Но здесь ситуация была иной. Недостатка в женщинах флот не испытывал, и среди них имелись красотки на какой угодно вкус, от грациозных тоненьких марсианок и темнокожих девушек с Пояса Астероидов до белокурых валькирий с Ваала, служивших в десанте. Сердечным другом обзавелась не каждая, и энсин вначале полагал, что у него широкий выбор. С нахальством юности он подкатился к лейтенанту Патрисии Дирк, младшему навигатору, и выслушал лекцию о том, как полагается себя вести со старшими по званию. Зейнаб Марчелли, знойная брюнетка из кибертехнической службы, усмехнулась в ответ на пылкие признания, тут же проинформировав, что дала зарок не совращать малолетних. Но хуже всего получилось с Мариной Брянской, пилотом-десантником – сообразив, к чему ее склоняют, она, не говоря ни слова, влепила энсину в глаз. Кулак у нее был тяжелый, как у всех уроженок Ваала, и над лиловым синяком потешалась вся секция утилизации. К счастью, до назначения на камбуз синяк прошел.

Потребность в любви, однако, осталась, и новым ее предметом он выбрал Ингу Вальдес. Это чувство было платоническим, так как коммандер Вальдес, с одной стороны, являлась супругой адмирала, а с другой – годилась стажеру в матери. Может быть, даже в бабушки – лет до девяноста женщины почти не старели, и определить их возраст сумел бы не всякий. Тем не менее энсин ее боготворил – и не потому лишь, что навигатор Вальдес была красива и могла вскружить голову любому юнцу. В ней ощущались врожденное изящество и благородство, а еще – странная для женщины суровость; казалось, что она не просто глядит на людей, а как бы оценивает их, делая в памяти заметку: этот силен, а тот – слаб, этот добр, а у того не выпросишь песка в пустыне. Поговаривали, что в юности она служила у лоона эо на Данвейте, как сам адмирал и десяток-другой ветеранов; еще шептались, что в те годы был уничтожен Конвой Вентури с ее камерадами, двенадцать кораблей, сто сорок два бойца, и значит, к жабам у нее особый счет. Еще ходили слухи, что с будущим своим супругом она познакомилась тоже на Данвейте, и там – или, возможно, в пространстве, у рубежей лончаков – случилась какая-то странная история. Подробностей никто не знал, что не мешало строить всякие гипотезы, даже самые невероятные – будто адмирала и его невесту, раненных в схватке, забрали в астроид^[18], исцелили, а заодно научили разным хитрым штукам, известным лишь лоона эо. Словом, Ингу Вальдес окружала аура тайны, что делало ее особенно притягательной. Энсин обожал ее осторожно, с дистанции шагов тридцати, и готов был поклясться, что она ничего не замечает. Но о девицах, более близких ему по возрасту, он тоже не забывал, хотя Марину Брянскую и других красоток с Ваала решил обходить стороной.

В тот день, когда он доставил адмиралу шифрограмму, настроение у него было тоскливое. Минуло двадцать часов после боя с дроми, но это славное сражение как бы скользнуло мимо него, оставив в памяти лишь слабые толчки, отдачу при разряде аннигилятора. Во время битвы он, упакованный в пластик кокона, сидел в отсеке внутренней связи и не видел ровным счетом ничего, ни вражеского флота, ни пущенных в распыл дредноутов, ни схватки истребителей с теми лоханками, что уцелели после залпа крейсеров. Смысл его боевого дежурства был таким: если связь откажет, включить запасные блоки и заняться ремонтом поврежденных. С одной стороны, дело важное – без связи крейсером не покомандуешь. Но с другой – если бы плазменный луч достал до его отсека, запрятанного в недра корабля, это был бы полный карачун. Это означало, что пробиты защитное поле и броня, что орудийные башни разрушены и, вероятно, рубка сожжена со всем командным составом, пилотами и навигаторами. Спрашивается, зачем тогда связь?..

Мрачное настроение длилось до вечера, когда энсин, сменившись с дежурства, отправился в блок питания. Он был голоден и, поедая салат и жаркое в компании младших офицеров, оторвался от тарелки лишь тогда, когда раздались сигналы срочной связи. Затем коммодор Брана зачитал послание, пришедшее с Земли, и за столами радостно зашумели. Три новейших корабля! Три мощных рейдера с судами сопровождения, сотни истребителей, десантный корпус, боевые роботы! Фактически это удваивало силы флота, и каждый энсин и лейтенант мог прозакладывать голову, что обороной Эллады дело теперь не ограничится.

Стажер Тревельян-Красногорцев тоже так считал. Три крейсера класса «Паллада», шесть аннигиляторов, тридцать шесть орудийных башен и масса вакансий! Даже если эскадра явится с полным экипажем, произойдет ротация: имеющих боевой опыт отправят на новые корабли, заменив необстрелянных лопухов – скажем, треть или четверть. Обычная практика на Флоте, как утверждали в Академии…

Вдохновленный этой мыслью, знсии ринулся к ближайшему терминалу и начал выстукивать рапорт на имя коммодора Браны. Он просил о переводе в десант или хотя бы в боевую секцию. На истребитель или к орудиям! Об аннигиляторе он даже не мечтал.

Глава 5

Ибаньес

Мощные стены госпиталя, укрепленные контрфорсами, устояли, но крыша и перекрытия второго этажа рухнули, раздавив мебель в больничных палатах, оборудование врачебных кабинетов и всех, кто оказался в эти минуты в медицинском центре. Была надежда, что люди долго не мучились – кроме мощной взрывной волны снаряды порождали яростное пламя. Для этого использовался неизвестный на Земле состав, вступавший в экзотермическую реакцию с атмосферным кислородом – страшное оружие, которое дроми использовали при планетарных операциях. Кислорода на Тхаре было примерно столько же, сколько в Гималаях на высоте восьми километров, однако дьявольский состав горел не хуже древнего напалма – стены потемнели от копоти, и под обломками перекрытий виднелись обугленные черепа и кости. Поймав осуждающий взгляд Марка, Пьер пожал плечами и пробурчал:

– Мы похоронили кого смогли, больше двух тысяч трупов и скелетов. Этих без техники не вытащить, а роботы уничтожены. В первые дни после приземления жабы прочесали каждый город и спалили все, что еще не сгорело. Мы едва успели убраться в Никель.

Марк печально кивнул – ему уже было известно, что живых на Тхаре осталось меньше, чем погибших. Население Обитаемого Пояса составляло сто шестьдесят тысяч – без тех, кто с началом войны ушел на Флот; дроми уничтожили две трети, а тысяч двадцать согнали в Западный Порт, где был астродром и где, очевидно, обосновался Патриарх захватившей планету трибы. Остальные бежали в копи Никеля и Северного, обосновались в глубоких шахтах и начали партизанскую войну. Пьер утверждал, что в двух рудниках собралось не меньше тридцати тысяч, но половина из них были детьми. Дети – это те, кому меньше двенадцати; в двенадцать тхар считался полноценным работником, а в четырнадцать получал оружие.

Прежде госпиталь выходил к скверу, сейчас заваленному обломками камня, пластика и кучами золы от сгоревших деревьев. По другую сторону сквера громоздились руины библиотеки и развлекательного центра. То и другое было памятно Марку до боли; бегал сюда за голофильмами, на танцы, в бассейн и в кафе. Он сморщился и скрипнул зубами.

– Что, душу дерет? – с мрачной усмешкой буркнул Пьер. – А мы, брат, уже привыкли.

– К этому нельзя привыкнуть. – Майя поправила пояс с иглометом, проверила, полна ли обойма. – Распоряжения, командир?

– Пойдешь с Ксенией и Кириллом к юго-западной окраине, – сказал Пьер. – Панчо с Прохором проверят восточные кварталы. Ты, Павел, с нами. Покажешь, где оставил шлем. Ну, за дело!

Группы разошлись. Марк оглянулся, посмотрел, как исчезают в развалинах тонкие фигурки девушек, и вздохнул.

– Как они изменились… выросли…

– Что есть, то есть, – согласился Пьер, перекладывая на другое плечо тяжелую трубу метателя. Потом замедлил шаги, приотстал от Павла и тихо произнес: – Хорошая девчонка… это я про Майю… настоящая тхара! Я вот никак не ожидал, что учитель эстетики коснется оружия. Могла бы сидеть с детишками в Никеле… Однако взяла игломет и стреляет лучше, чем наши пареньки, чем Панчо и я сам! И веришь ли, – он понизил голос, – она ведь тебя ждала. Все эти годы ждала, ни одного кавалера к себе не подпускала.

– Ты откуда знаешь? – спросил Марк, чувствуя, как ударило сердце.

– Ха! Весь город об этом знал! Все, начиная с твоей матери! – Павел оглянулся, и Пьер прикрикнул на него: – Шевели ногами, солдат! И нечего слушать, о чем толкуют отцы-командиры! Мы обсуждаем план секретной операции.

– Очень надо! – Паренек хмыкнул и поскакал вперед, перепрыгивая через покрытые сажей камни. Бульвар Аламеда, отметил Марк. Здесь были дома Ковалевых, Чавесов и Синтии Поло, первой красавицы в колледже, а за ними стояла таверна «Три пиастра», где я в первый раз хлебнул рома из пьяного гриба. Дальше… что же было дальше?

Его взгляд скользнул по черным руинам, по грудам вывороченной земли, по ямам и битой черепице. На полуразрушенной стене висела какая-то металлическая фигурка, частью оплавившаяся от страшного жара, но все еще узнаваемая. Обезьянка, подумал Марк. Здесь была бильярдная «Веселый бабуин», которую он отлично помнил. С детства изображенный над входом зверек казался ему чем-то невероятно таинственным и притягательным, ибо на Тхаре, с его бедной фауной, ничего подобного не водилось. Ни обезьян, ни слонов, ни тигров, ни жирафов, ни даже ослов и лошадей… Он долго приставал к отцу, требуя себе бабуина, такого же, как на вывеске – ведь привез же отец для матери соколов! А кроме них на Тхар доставили кошек, собак, белок, куниц и прочих мелких животных, прижившихся в городе и в лесу… Наконец Вальдес-старший подарил ему голофильмы про обезьян, и тут выяснилось, что бабуины – очень противные твари. Марк завел собаку и успокоился.

Они миновали городской театр. Зверей на Тхаре было немного, а вот камня – с избытком, и все здания, как общественные, так и жилые дома, строились капитально, из гранита, диорита, лабрадора и других пород. Театр, которым в Ибаньесе очень гордились, возвели из желтого, розового и белого мрамора. Теперь это была груда покрытых копотью развалин. Здесь, как в медицинском центре, под камнями виднелись скелеты и черепа, но маленькие, детские – вероятно, в момент атаки шел спектакль для ребятишек. Судорожно сглотнув, Марк отвернулся от этого жуткого зрелища и спросил:

– Вы патрулируете город?

– Да, регулярно.

– Зачем?

Пьер нежно погладил свой тяжелый лучемет.

– Ну чтобы жабам жизнь медом не казалась. Чтобы помнили: есть на Тхаре и другие хозяева. Они знают, где нас можно найти, и часто появляются в развалинах. В Ибаньесе, Китеже, Мэйне и прочих городах, даже на сгоревших фермах… От больших отрядов мы прячемся, мелкие уничтожаем. Это отвлекает внимание от Никеля и Северного.

– Среди убитых дроми попадаются крупные, с пятном на брюхе?

– Не припоминаю. Хотя… – Пьер прищурился. – Пожалуй, раз или два я видел что-то похожее. Фиолетовое пятно размером с ладонь, вот здесь? – Он приложил руку к животу.

– Да. Это зонг-тии, третье поколение. Их надо уничтожать в первую очередь, их, а не синн-ко. Получившие-Имя просто муравьи, без командиров с ними нетрудно справиться. Они…

Пьер окликнул Павла, велел остановиться и повернулся к Марку.

– Как ты говоришь? Зонг-тии, синн-ко? Это что за звери? Объясни!

Марк объяснил. Любая триба зеленокожих являлась огромной семьей, все члены которой были потомками зонг-эр-зонга или Старшего-над-Старшими, как назывался у дроми предок-Патриарх. Поколение, следующее за старейшиной, считалось главенствующим, первым в семейной иерархии и носило титул сидура-зонг, Большие-Старшие. Вторым и третьим поколениями были зонг-ап-сидура, Старшие-под-Большими, и зонг-тии, Старшие-с-Пятном, игравшие роль руководителей, а четвертое и более младшие поколения, очень многочисленные синн-ко или Получившие-Имя, выполняли функции работников и солдат, то есть просто пушечного мяса. Пятно появлялось у дроми примерно в возрасте двенадцати-четырнадцати лет как свидетельство половой зрелости, но потомство – причем в огромных количествах – производилось только кастами зонг-тии и зонг-ап-сидура. Последние завершали на пятом десятке жизненный цикл, и лишь немногие из них становились сидура-зонг, чья жизнь, как и жизнь Патриарха, продлялась искусственно. Кроме того, дроми, в отличие от гуманоидов, росли всю жизнь и, перебравшись из касты безмозглой молоди– халлаха в Получившие-Имя, уже были крупнее и сильнее физически, чем люди. В среднем их вес достигал ста килограммов, а у третьего и второго поколений – ста пятидесяти-ста восьмидесяти.

Пьер, задумчиво хмурясь, выслушал Марка, потом пробормотал:

– Вот оно как… Мы ничего об этом не знаем, ни в Западном штабе, ни в Восточном. На Тхаре специалистов по жабам не было и нет, а все наши библиотеки разрушены. Эти сведения… откуда они?

– Офицеры Флота проходят инструктаж, а десантники, вступающие в физический контакт с врагом, еще и особую подготовку, – объяснил Марк. – Кое-что мы о дроми знаем. Не так много, как хотелось бы, но кое-какие данные получены от тех, кто служил Защитником у лоона эо, и от сервов.

– И ты все это помнишь?

– Чего не помню, то есть в информблоке шлема.

Пьер озабоченно поджал губы.

– Я не сомневался, что ты, дружище, ценное приобретение. Когда мы тебя нашли и сунули в реаниматор, я отправил сокола в Западный штаб. Цендин хочет тебя видеть.

– Это какой же Цендин?

– Керк Цендин, инженер с рудника, член штаба. Завтра, пожалуй, отправлю тебя в Никель.

– Прежде надо шлем найти и спаскапсулу, – сказал Марк и махнул рукой Павлу. – Двигаемся дальше, камерад. Веди нас.

За зданием театра стояли руины жилых домов числом десятка два, а дальше простиралась пустошь, заросшая марсианской травой, очень подходившей к прохладному климату Тхара. Трава была голубовато-серая, в человеческий рост, и с севера это поле обрамляла чаща вековых сосен, кедров и елей, тоже генетически модифицированных когда-то для первой колонии на Марсе. Птиц, рыб, коз, овец и кое-каких мелких животных на Тхар тоже завозили из марсианских хозяйств и заповедников; вся эта немногочисленная живность была способна существовать и размножаться при низком содержании кислорода. До ее появления здесь не имелось ни птиц, ни млекопитающих, ибо эндемики Тхара были сухопутными или земноводными яйцекладущими тварями, близкими к ящерицам и змеям. Хотя если говорить о каменном дьяволе, то он скорее относился не к ящерицам, а к ящерам.

– Сюда, старшие, – произнес Павел. – Вот дорога, по которой мы шли.

Дорога, насколько помнилось Марку, вела в лес, к ручьям и водопадам, питавшим Лиловое озеро, и служила местом прогулок влюбленных. Сам он тут нагуляться не успел, отправившись в семнадцать лет на Землю, чтобы сменить майку и шорты на военный мундир. Четыре года в Академии, год стажировки и еще четыре года боевых действий – в это укладывалась вся его взрослая биография. В годы учения, до того как грянула война, его навещали отец и мать, но сестру с собой не брали – Ксения ждала его здесь, на Тхаре.

И, как выяснилось, ждала не только она, подумал Марк, озирая знакомый пейзаж. Тут следы огня и разрушений были незаметны, и Тхар казался ему прежним, таким, как помнилось в космосе и на Земле: бездонно глубокое фиолетовое небо, яркий маленький диск далекого солнца, голубая трава, мощные светло-коричневые стволы деревьев и их резные кроны на фоне низких серых облаков. Шел зеленый месяц, лето было в самом разгаре, температура – градусов двенадцать, но в своем легком комбинезоне Марк не ощущал ни холода, ни недостатка живительного газа – трудился его дыхательный имплант.

Леса, разведенные в первый век освоения Тхара, не могли насытить атмосферу кислородом до приемлемого количества, так как их площадь, если сравнивать ее с размерами суши, была ничтожной. Тхар являлся необычным миром. Две трети планетарной поверхности занимал гигантский материк, формой похожий на гриб; его огромная «шляпка» заходила нижним краем за черту экватора, верхним почти доставая до северного полюса, а толстая «ножка» тянулась к южному. Все эти пространства, за исключением экваториальной зоны, были каменистыми, почти безводными и практически необитаемыми – на плоскогорьях Тхара могли выжить только каменные дьяволы да десяток видов ящериц и змей. Материк рассекал Обитаемый Пояс, лежащий по обе стороны экватора, и именно эта территория была терраформирована и засажена лесами. Собственно, земляне закончили работу фаата, у которых отбили Дальние Миры: завезли привычные людям деревья и злаки, разыскали источники подземных вод, наладили ирригацию и простейший экоцикл. Тхар был размером почти с Землю, и Обитаемый Пояс простирался на тридцать четыре тысячи километров, при ширине, достигавшей восьмидесяти-ста. Его западная оконечность с городом Куба отделялась от восточной, где стоял Порт Колумб, семисоткилометровым океанским проливом; в результате Пояс имел форму разомкнутого кольца. В этой зоне возвели дюжину городов, самые крупные из которых, Западный Порт и Мэйн на востоке, имели население сорок и тридцать тысяч жителей, а остальные – от пяти до двадцати.