Михаил Ахманов

Солдат удачи

Часть I

Остров

Глава 1

Мрак был глубоким, безбрежным, непроницаемым; знакомая тьма Инферно, объявшая Дарта в десятый или двадцатый раз. В точности он этого не знал – ментоскопирование, которому его подвергали на Анхабе, ликвидировало часть воспоминаний. Помнились основные факты – те, что могли считаться драгоценным опытом, полезным в дальнейших странствиях; но от многого остались лишь смутные проблески, скользившие меж явью и сном, туманные картины, странные пейзажи, призраки действий и привидения слов. Эйзо, Растезиан, Лугут, Буит-Занг, Конхорум, Йелл Оэк… Звуки-символы, олицетворявшие миры, все еще не были позабыты. Но что он там отыскал? Какие подвиги совершил? И как вернулся? С позором или увенчанный славой?.. Ни Джаннах, его сеньор и господин, ни тем более Констанция не говорили на эти темы, но странствия Дарта продолжались – значит, поиск был пока безрезультатным.

Возможно, на сей раз…

Мрак отхлынул, сменившись неярким мерцанием стен Марианны, и Дарт перекрестился. Символический жест, почти бессознательная реакция, наследие прежней жизни… Такое же, как шпага и кинжал в магнитных креплениях его скафандра, как странное словечко «сир» и как его собственное имя…

Подпространственный скачок в Инферно был завершен. После давящей тьмы и ощущения холодных, леденящих кровь объятий рубка системного корабля казалась уютным прибежищем; мягкий зеленоватый свет успокаивал, шелест гравиметра и генераторов дисторсионного поля напоминал о трепете листвы под ветром, налетевшим с горных пиков. Их названия не сохранились в памяти Дарта, но временами ему снились каменистые кручи, дуб у обрыва – огромный, величественный, с черной морщинистой корой, синее небо и облако, похожее на птицу, парившую над неприступной вершиной.

Он вздохнул и снова перекрестился, царапнув перчаткой о лицевой щиток скафандра. Что поделаешь, привычка! Хотя после этих бесконечных лет он не верил ни в дьявола, ни в бога и полагался лишь на собственную удачу.

Колпак кабины, внезапно мигнув, стал прозрачным. Дарт запрокинул голову.

Знакомый вид, такой же, как в мнемонических картинах Джаннаха… Два безымянных светила, голубое и алое, таившиеся во тьме и пустоте: голубой гигант в обрамлении протуберанцев и его покорный спутник – красное солнце, остывающий уголек, будто унесенный вихрем из звездного костра Галактики. Две драгоценности из королевской короны: тускловатый, припорошенный пылью рубин, а рядом – сапфир, сверкающий победным блеском…

Прищурившись, Дарт поглядел на голубую звезду, затем веки его опустились, не выдержав яростного сияния. Он пробормотал:

– Мон дьен!.. Горит, будто око Люцифера в преисподней… Ну и зрелище, клянусь Создателем!

Марианна пробудилась, будто вырванная его голосом из сладкой дремоты. Мир за прозрачным колпаком дрогнул, голубое солнце поплыло назад, откатываясь за спину Дарта, кресло, в котором он сидел, повернулось – так, чтобы овальная панель гравиметра была перед глазами. В ее глубине скользили мглистые тени, эхо ветров и бурь, ярившихся в пространстве, – привычный Дарту образ, более ясный, чем формулы и чертежи анхабских математиков. Впрочем, знания формул и чертежей от него не требовалось: зачем они разведчику, наемному солдату-кондотьеру? Он был всего лишь пассажиром, частью системного корабля – правда, самой важной и совершенно незаменимой.

Кабина наполнилась звуками. Генераторы смолкли, зато начал посвистывать корректор траектории и шелест гравиметра стал громче; к ним добавились рык планетарных ускорителей, отчетливые щелчки биотелеметрии и грозное, нараставшее с каждой секундой гудение дисперсора – его экран с семиконечной пентаграммой вдруг ожил, наполнился светом и глубиной, бросая серебристые отблески на скафандр Дарта. Потом что-то грузное заворочалось в дальнем конце кабины, запыхтело, зашаркало, и он услышал гулкий бас Голема-ираза:

– Функционирую нормально, мой капитан. Готов служить.

Повернувшись, Дарт оглядел массивную серую тушу на четырех ногах и произнес:

– Время службы не пришло. Спи, мон петит!

Шарканье стихло.

Далекие звезды тронулись в путь за прозрачным колпаком, алое солнце переместилось в его центр – Марианна маневрировала, покачивалась среди гравитационных приливов и отливов, словно рыбачья лодка на волнах прибоя. Она была на удивление молчаливой, и Дарт мог бы пересчитать по пальцам те случаи, когда он слышал ее голос, грудное, теплое и мягкое контральто. Редкостный талант для дамы! Молчать и говорить по делу – свойство, которым господь наградил скорее мужчин, чем женщин… Он понимал, что Марианна – всего лишь мыслящий анхабский механизм, такой же, как Голем-ираз, но тем не менее корабль ассоциировался у него с женщиной. Даже не просто с женщиной, а с благородной принцессой или герцогиней, хранящей своего верного рыцаря в пути и вдохновляющей его на подвиг.

Рыцарь, принцесса, герцогиня… Эти слова тоже пришли из его прошлого, и смысл их оставался неясным, но волнующим, как мимолетная улыбка Констанции. Она была очаровательной! Темноволосая, с голубыми глазами, чуть-чуть вздернутым носиком и белоснежной кожей, отливавшей розовым опалом… Дарт не знал, почему она приняла такую внешность – может быть, затем, чтобы напомнить ему о прошлом и расположить к сотрудничеству. Этого она достигла: когда он видел ее улыбку, то чувствовал, как замирает сердце и тянется к шпаге рука, дабы пронзить неведомых соперников. В такие мгновения он был готов отринуть обещанную награду, забыть земные сны и жить в летающих дворцах Анхаба, остаться в хрупкой колыбели, баюкавшей последних из его хозяев. Остаться навсегда! Лишь бы видеть ее, касаться тонких пальцев и шелковых прядей волос, любоваться ее улыбкой…

Он заворочался в кресле, потом, вздрогнув, расширил глаза: над ним, заслоняя алое солнце, медленно полз туманный диск. Даже с большого расстояния чувствовалось, как он огромен – гигантская линза величиной с планету, загадочная конструкция Ушедших Во Тьму, целый мир с горами и океанами, с речными долинами и лесами; возможно, мир населенный, что делало его еще опаснее. Этот искусственный планетоид вращался по орбите вокруг голубой звезды, обращенный к ней выпуклой стороной, тогда как другая, вогнутая, смотрела на алое солнце. Так было с момента его сотворения Темными: чудовищный диск кружил в пространстве век за веком, не зная ни восходов, ни закатов, не ведая о мраке ночи и звездных небесах, всегда купаясь в голубом и алом свете. Как полагали Ищущие на Анхабе, его кружение длилось пару миллионов лет – быть может, немного больше или меньше. В общем, достаточный срок, чтобы внушить уважение и трепет любому смертному существу.

Дарт сглотнул, чувствуя, как пересохло в горле. Его повелители-анхабы являлись древней расой, давно клонившейся к упадку; их и землян разделяло сто или двести тысячелетий, немалый период времени, который он не мог по-настоящему осмыслить. Но этот планетоид был еще древней. Гораздо древней! И он хранил секреты, какое-то знание, неведомое анхабам, то, что не первую тысячу лет искали их слуги – искали долго и упорно, в чужих мирах, у самых дальних звезд. Дарт тоже относился к этим слугам, если оставить в стороне соображения вежливости и пиетета. Древняя тайна была ценой его свободы и возвращения на родину.

Планетоид неторопливо приближался; его вогнутую поверхность, обращенную к красному солнцу, окутывали облака. Изображение на панели гравиметра сделалось четким, контрастным, затем чудовищный диск перевалился на ребро – будто серебряное блюдо, желавшее похвастать тем, какие узоры выбиты на нем с той и другой стороны. Дарт терпеливо ждал, пока Марианна не закончит пару витков вокруг гигантской линзы; наконец над его головой раскрылись лепестки коммуникатора, и узкий стремительный луч затанцевал в воздухе, рисуя символы и цифры.

Новостей оказалось немного; повторялись данные первой разведки, выполненной беспилотным анхабским зондом, обнаружившим планетоид. Его диаметр, в привычных Дарту мерах, равнялся четырем тысячам лье, толщина – восьмидесяти шести, а превышение выпуклости над краем – сорока двум^[1]. Рельеф обеих поверхностей, голубой и алой, был идентичен: тут и там центральную – или полярную – часть занимали океаны в ожерельях горных хребтов с изрезанными краями, похожие на расплывшихся медуз, а по периметру материки были охвачены кольцевыми водными пространствами, которые тоже полагалось бы счесть океанами – не очень широкими, зато огромной протяженности в двенадцать с половиной тысяч лье. Полярные и периферийные эстуарии соединялись могучими реками, по дюжине с каждой стороны, и потому континенты напомнили Дарту круглый пудинг, разрезанный на треугольные дольки.

Затем пошла информация полюбопытней. Беспилотный зонд, предшественник Марианны, просканировав поверхность диска, определил, что горные массивы тянутся на глубину двух лье – где-то побольше, а где-то поменьше, особенно под океанским дном. Ниже, под слоем базальтов и гранитов, располагалось нечто странное – сплошной и, вероятно, прочный монолит, служивший основой всей конструкции; он не пропускал никаких излучений, даже нейтрино, и был абсолютно инертен. Другие его особенности казались столь же загадочными: так, например, генерация поля тяготения, всегда направленного к плоскости диска и менявшегося с периодом в тридцать часов, благодаря чему влага циркулировала в атмосфере между периферийными и полярными океанами.

Исследование этого материала и являлось ближайшей целью Дарта, а чтобы докопаться до него, Марианну снабдили молекулярным дисперсором и оборудованием для быстрого и эффективного каротажа. «Возможно, зря, – подумал Дарт, взирая с напряженной усмешкой то на панель гравиметра, то на поток значков и цифр, исторгнутых коммуникатором. – Кажется, в горных массивах имелись полости… определенно имелись… очень большие пустоты, если не сказать – гигантские… – Гравиметр обозначил их темными кляксами на голубой поверхности диска: одна, самая обширная – на острове в центральном океане, и три поменьше, среди береговых хребтов. Особый оптимизм вселяло то, что с красной стороны нашлись такие же каверны и в тех же местах. – Значит, – решил Дарт, – они связаны шахтами, насквозь пронизывающими монолит…»

Это было большой удачей. Вскрыть такую полость дисперсором, послать вперед ираза, потом спуститься самому, проникнуть в шахту, взять пробы… Дело несложное и безопасное. Можно сказать, подарок судьбы.

На миг он ощутил удивление, затем подумал, что удивляться нет причин. Собственно, из-за таких «подарков» его и выбрали. Избрали сейчас, для этой миссии, избрали в прошлом, после смерти. Фантастическое везение! Его вторая жизнь была сплошной удачей – как, вероятно, и первая. Способность уцелеть во всевозможных передрягах являлась столь же важным качеством его натуры, как дух авантюризма, толкавший к приключениям.

Он шевельнул рукой, подавая команду Марианне, и символы тут же сменились видом с высоты на горный хребет, причудливо изогнувшийся у побережья. Темно-бурые каменные стены были рассечены потоком – видимо, одной из речных артерий, соединявших океаны. Ее ширина казалась поразительной – десять-пятнадцать лье, а в некоторых местах – до двадцати! Не река, а морской пролив с медленным плавным течением… Или все-таки река?

Дарт нахмурился и снова пошевелил пальцами, заставив приблизиться один из речных берегов. Он был каменистым, обрывистым, сложенным из серого песчаника; на косогоре, в сотне шагов от воды пластались приземистые деревья с сине-зелеными кронами, лезли на прибрежные холмы, карабкались по скалистым отрогам. Новое движение пальца, и картина внизу изменилась: теперь он летел над предгорьями, всматриваясь в темные провалы ущелий, оглядывая россыпи камней, крутые склоны и утесы, торчавшие всюду, словно гигантские черные пни. Они мелькали перед Дартом, как лесная пустошь, опаленная огнем, – хаотический, мрачный, но величественный вид, совершенно невероятный для Анхаба. Уже давным-давно, с эпохи Среднего Плодоношения, Анхаб являлся миром неги и порядка; на его семнадцати континентах все было приглажено и расчищено, ручьи текли среди пологих берегов, горы не превышали четверти лье в высоту, и на их склонах травинка росла к травинке. Возможно, в других мирах и на Земле пейзажи выглядели иными, более дикими и естественными, чем на Анхабе, но Дарт не мог довериться памяти; память была одним из тех излишеств, которые не полагались реанимированным кондотьерам.

Изображение замерло, и сразу раздался мелодичный аккорд, похожий на звон соприкоснувшихся бокалов. Корабль завис неподвижно; от поверхности диска его отделяли четыре лье, и он парил сейчас над перевалом между двумя скалистыми вершинами. Одна – будто трезубец Нептуна, другая – шипастая рыцарская булава с нацеленным в зенит острием… Причину таких ассоциаций Дарт объяснить не мог. Слова будто рождались сами собой, то анхабские, то на другом языке, еще не потерянном, не позабытом, – в отличие от фактов и обстоятельств, от облика недругов и друзей и всего остального, что кануло в вечность, смытое ливнями времени.

Он покосился на экран дисперсора – целеуказатель-пентаграмма накрыла седловину между трезубцем и булавой. Здесь, под каменным щитом, был гигантский грот – полость, уходившая вниз как минимум на лье. «Будто котел сатаны, – подумалось Дарту. – Котел, где готовят адское варево, закрытый гранитной крышкой… Пробить ее дисперсором? Или отправиться на остров в океане? Тот, с самым большим подземельем?»

Предчувствия безмолвствовали, и он решил, что варианты равноценны.

– Голем! Проснись, мон гар.

Серая туша в дальнем углу кабины зашевелилась.

– Да, хозяин. Слушаю, мой господин.

– Бьен! Спустишься вниз и будешь ждать – вот тут, под скалой с тремя вершинами. Без команды не двигайся. Не хочу, чтоб ты попал под луч дисперсора – жаркое из тебя получится неважное.

– Неважное, шевалье, – согласился ираз. На его голове и плечах вспыхнули щели видеодатчиков, над макушкой серебристым шлейфом развернулась антенна; Голем приподнял переднюю пару ног, потом – заднюю, согнул и выпрямил гибкие длинные конечности. Ираз, искусственный разум, являлся квазиживым разумным механизмом, слугой, оруженосцем, регистратором и складом всяческого имущества, необходимого в походе. Дарт был без него как без рук.

С минуту он наблюдал, как помощник проверяет системы ориентации и связи, затем негромко произнес:

– Извольте поторопиться, сударь! И повторите задание.

– Спуститься и ждать у скалы с тремя вершинами. Без команды не двигаться. – Гулкий бас раскатился в тесной кабине. – Готов выполнять, мой господин.

Рука Дарта описала в воздухе круг, панели обшивки разошлись и вновь сомкнулись, коммуникатор издал хрустальный звон. Серый контур с растопыренными конечностями, напоминающий морскую звезду, быстро опускался вниз, но вскоре его движение замедлилось, звезда вильнула к скале-трезубцу, превратилась в пятнышко, в черную точку и исчезла, слившись с камнем и темными древесными кронами. Дарт, проводив Голема взглядом, кивнул с довольной улыбкой. Пока что он не собирался приземляться – здесь, высоко над рекой и горами, в защитном коконе Марианны, он сохранял свободу маневра и чувствовал себя в безопасности. Пусть вскроется дьявольский котел, и пусть ираз ныряет в него первым… Пусть! Пусть лезет вниз, разнюхивает и докладывает…

Не очень рыцарское поведение – но, с другой стороны, Голем не являлся человеком, а значит, кодекс чести в данном случае был неприменим. Это Дарт усвоил твердо; об этом не раз твердили Джаннах, Констанция и другие анхабы, его снисходительные наставники. Прошло немало месяцев, пока он смирился с идеей, что существа, говорящие и как бы мыслящие, вроде Голема и Марианны, не божьи создания, а неживые вещи, лишенные ментальной ауры и, разумеется, души – такие же, как его скафандр, ручной дисперсор или шпага. Отличие заключалось лишь в том, что шпага, к примеру, была продолжением его руки, а Марианна и Голем – продолжением разума, и потому они помнили, знали и умели говорить. Впрочем, его клинок, хоть и казался неразговорчивым, тоже многое помнил и знал.

Выждав недолгое время, он покосился на экран дисперсора и сделал резкий жест, будто отбрасывая шпагу противника в сторону и нанося стремительный укол. Дегаже, любимый прием кого-то из спутников в прежней жизни… Кого?.. Ни лица, ни имени он вспомнить не смог и грустно скривил губы.

Гудение дисперсора сменилось пронзительным визгом, и Дарт очнулся. Сейчас невидимый дисперсионный луч тоже казался ему гигантской, невероятно длинной шпагой; он будто сжимал в кулаке рукоять и с силой давил на нее, пронзая остроконечным клинком плотный и неподатливый камень. Под ним, на седловине между трезубцем и булавой, рухнув, распались в прах деревья, затем взметнулись тучи пыли; ветер мотал их темные клочья туда-сюда, но облако лишь густело, словно сказочные джинны рвались к свободе, вновь и вновь выталкивая дымную плоть из зачарованных сосудов. Темная пелена расползалась над перевалом, облизывала подножия скал, выбрасывала вверх зыбкие полупрозрачные фестоны; в ее середине – там, куда упирался луч дисперсора, – начали распускаться огненные ржаво-красные цветы. Раскаленная порода не плавилась, не испарялась, а сразу переходила в плазму, ибо дисперсор был не тепловым оружием – собственно, не оружием вообще. Он генерировал поле, способное разрушить молекулярные связи; этот процесс шел с нарастающей скоростью, быстро, экономично и только в зоне, захваченной лучом. В древнюю эпоху на Анхабе такие агрегаты использовались в горных разработках, а также для прокладки каналов и на строительстве дорог. Но дороги, шахты и каналы были давно заброшены, вся поверхность планеты превратилась в парк, а ее обитатели переселились в воздушные замки и города.

Дарт повернулся к гравиметру. Марианна, не дожидаясь приказа, высветила полость крупным планом: темное полусферическое пространство под сероватой гранитной крышкой, которую медленно и упорно таранил невидимый луч. Яркая линия тоннеля становилась все длинней и длинней, багровые сполохи внизу погасли, пыльное облако начало оседать – сквозь него уже различались уцелевшие кое-где деревья, крутые обрывы скал и черное круглое отверстие, циклопический глаз на переносице-седловине. Колодец, пробитый дисперсором, казался достаточно широким, чтобы в нем поместилась Марианна, но посылать ее вниз пока что не было нужды. Марианна являлась залогом благополучного возвращения и к тому же, будучи особой королевской крови, имела определенные преимущества. Место принцессы – в небесах; там, на безопасной орбите, она подождет, пока ее рыцарь не одолеет подземных драконов.

«Но первым к ним в пасть отправится все же оруженосец», – подумал Дарт с усмешкой. Он поднял глаза к передатчику – тонкой спирали, вмонтированной в лицевой щиток, – и тихо произнес:

– Голем? Приятель, ты на месте?

– Да, монсеньор. Готов служить, сагиб.

– Жди. Уже скоро!

В сотый раз Дарт задумался о причинах, определявших его титулование. Иногда он был для ираза хозяином и господином, иногда – монсеньором, шевалье, бваной, принцем или лордом. Тайна выбора казалась ему столь же глубокой, как сам непостижимый искусственный разум, как мастерство анхабов создавать предметы, понимавшие слово, жест и даже выражение человеческого лица. В этом было что-то от магии, черной или белой! От магии, творимой в Камелоте, в цитадели Ищущих, с помощью таинственных приборов и устройств… Но и сами по себе анхабы, конечно, являлись магами, ибо могли принимать разнообразные обличья. Как ему объясняла Констанция, они были такими, какими их хотелось видеть собеседнику. Дарт до сих пор не мог понять, было это насмешкой или проявлением симпатии, а может быть, изысканной вежливости.

Яркая линия на экране почти сливалась с темнотой – вероятно, луч высверливал последнюю преграду. Возбуждение охватило Дарта; он чувствовал себя словно охотник, подобравшийся к ловушке с редкой дичью, или искатель кладов у полной сокровищ усыпальницы. Взмах руки, и слева от него возникло новое изображение: выжженная почва, скалы над сине-зелеными кронами деревьев, плавный изгиб седловины и чернеющее в земле отверстие. Он видел все это глазами Голема – верней, посредством механизмов, заменявших помощнику глаза.

Отверстие истекало дымом. Воздух вихрился и дрожал над ним, словно у зева гончарной печи, и Дарту вдруг почудилось, что из темного колодца выползает призрачный безголовый змей – ползет и ползет, делаясь все толще и выше, свивая в кольца упругое тулово, будто готовясь к стремительному прыжку. Его возбуждение внезапно сменили неуверенность и тревога; он попытался вспомнить, видел ли нечто подобное в других мирах Ушедших, но память была ему неподвластна.

Резкий пронзительный аккорд и голос Марианны бичом ударили по нервам. Не расслышав сказанного, он ощутил, что корабль ныряет вниз и в сторону, как фехтовальщик, спасающийся от ответного удара. Дисперсор смолк, но тут же взревели ускорители; пейзаж внизу распался цветной мозаикой и начал меняться резкими дикими скачками, словно Марианна пыталась уйти от погони. Изображение, передаваемое иразом, тоже распалось на две половины, разрезанное синей зигзагообразной стрелой. Затем туловище змея исторгло пучки ветвистых молний, таких ослепительных, что Дарт машинально зажмурил веки. Что-то настигло корабль, ударило в него, с жутким скрежетом раздирая прочный корпус; он слышал, как Марианна застонала, вскрикнула нечеловеческим голосом – и в следующий миг уже летел отдельно от нее, выброшенный толчком катапульты. Горный хребет исчез за горизонтом, сине-зеленый лес сменился аквамариновым, блистающая лента реки ринулась навстречу, изгибаясь и петляя, будто атакующий удав. Он падал в воду с высоты двух или трех лье; его корабль, вишнево-красный бесформенный кусок металла, разваливался в воздухе и, подгоняемый последним импульсом двигателей, мчался к скалистому речному берегу.

Защита, промелькнуло в голове, там была защита… Воистину, дьявольский котел! Вывернув шею, он убедился, что далеко-далеко, почти на грани видимости, еще ярится и бушует водопад фиолетовых молний. Потом его затмила багровая вспышка – полет и жизнь Марианны кончились на берегу безымянной реки. Ударная волна тряхнула Дарта, и он, кувыркаясь в воздухе, начал шептать заупокойную молитву. Все же что-то помнилось ему, что-то такое, заставлявшее бормотать слова, какими провожают близких, переселившихся в мир иной… Сердце Дарта наполнилось горечью, но утешала мысль, что Марианна, его хранительница, найдет покой в раю. Окажется там, без сомненья! Конечно, она не была человеком, но ведь она его спасла – так неужели ей это не зачтется?

Гася скорость, заработал двигатель скафандра, и падение замедлилось. Дарт хмуро покосился на золотистую полоску, блестевшую на бронированном рукаве, – она становилась все короче, быстро стекая от локтя к запястью. Хватит ли энергии на плавный спуск? Если не хватит, они с Марианной скоро встретятся в господних чертогах…

Энергии почти хватило. Он заметил скалистый вытянутый островок, жавшийся к правому берегу, и решил, что лучшего места для приземления не сыскать. Дальний конец островка был сравнительно низким, он порос лесом и изогнулся, словно рыболовный крючок; песчаное дно маленькой бухты просвечивало сквозь воду, и берег тоже был покрыт песком. Целые холмы песка, пологие дюны высотой в человеческий рост.

В одну из них Дарт и врезался, когда золотистая полоска на его запястье мигнула в последний раз и погасла.

Глава 2

– Хак, – просипел Вау, приподняв над валуном косматую башку. – Хак-капа. Много хак-капа! Хорошо!

«Хак» на языке криби, волосатых губастых каннибалов, означало челн, корабль, плот – в общем все, что плавает; «капа» – пищу, но не растительную или рыбную, а мясную. Сказанное Вау надо было понимать так: много плавающего мяса – хорошо!

Проблем с пониманием у Дарта не имелось – волосатым хватало трех сотен слов, а он был очень восприимчив к языкам. За семьдесят циклов, проведенных на острове, он даже успел кое-как ознакомиться с фунги, торговым жаргоном, распространенным на левом речном берегу и в иных цивилизованных местах. Его учителя, при общем человекоподобии, принадлежали к самым разным расам и все до единого кончили плохо – на вертеле, подвешенном меж двух рогулек. Криби хоть и были дикарями, но предпочитали хорошо пропеченную хак-капа.

Собственно, Дарт тоже мог угодить на кухню волосатых, хоть не приплыл по воде, а свалился с неба. Ему, однако, повезло, как везло не раз: песок смягчил падение, руки и ноги были целы, и шпага – тоже. Когда волосатые его обнаружили, он вполне оправился, встал в боевую позицию и проткнул глотки трем дикарям. Он мог бы всех их разделать из ручного дисперсора, но это грозное оружие стоило поберечь: запас энергии в нем был довольно скромен. К тому же, будучи общительным по натуре, Дарт нуждался в компании и не хотел чрезмерно ее сокращать; лучше уж дикари-каннибалы, чем пустота и безлюдье.

Его тактичность оценили, поскольку свершенное им пошло, в конечном счете, на благо волосатому народцу. Во-первых, Шу, один из покойников, самый крикливый и наглый, был в прошлом вождем, и с его кончиной пост главаря переходил к Вау, следующему по силе самцу. Для Вау это являлось значительным повышением, так как теперь он мог распоряжаться собратьями, делить между ними хак-капа и выбирать самочек поаппетитнее. Во-вторых, три мертвых тела даром не пропали, а были поджарены и съедены под громкие вопли благодарных криби. Их восхищала аккуратность, с какой чужак прикончил бывшего вождя: ни размозженной головы, ни переломанных конечностей, ни выпущенных наружу кишок. У криби, с их дубинами и камнями, так не получалось.

В результате Дарт был признан своим. Во время пира его наделили желудком и печенью Шу, но он, криво усмехнувшись, отверг почетное лакомство, потребовав плодов и рыбы. Печень с желудком достались Вау, который съел их с аппетитом, что укрепило его авторитет: теперь он считался законным предводителем орды. Ну а Дарта признали ее уважаемым членом, и теперь он мог разгуливать по острову, есть что угодно и спать где придется, не опасаясь возможности проснуться на вертеле. Почти королевские привилегии!

Вау, приподнявшись над гранитным валуном, морщил низкий лоб, глядел то на воду, прикидывая скорость течения, то на хак, плывший внизу под скалами, в нескольких бросках копья. На этот раз хак был довольно большой галерой, с мачтой, прямоугольным парусом и пятнадцатью веслами по борту; и существа, заполнявшие ее палубу, не выглядели беззащитными. Дарт сомневался, сможет ли шайка волосатых их одолеть.

Но Вау, казалось, был уверен в победе – так же, как в том, что галера не справится с быстрым течением и будет выброшена на песчаный пляж у оконечности острова. Опыт сотен схваток, кончавшихся пиром у вертелов, являлся основой его уверенности.

Он почесался, облизнул отвисшую нижнюю губу и поглядел на Оша, Хо и других своих воинов, прятавшихся в камнях. Для этого Вау пришлось повернуться всем телом – шея у волосатых была слишком короткой и крутить головами они не могли.

Осмотрев свое воинство, Вау стукнул в грудь огромным кулаком и проревел:

– Ха-аа!

– Ха-ааа! – дружно ответили волосатые. Ош, второй самец, одобрительно моргнул, а Хо, третий, вскинул суковатую дубину. Под его бурой шкурой заиграли могучие мышцы.

– Хак-капа – много еда! – прохрипел Вау. – Криби кусать хак-капа, стать толстый, сильный!

– Толстый! – с энтузиазмом поддержали воины.

– Толстый здесь, – продолжал Вау, оглаживая то, что свисало пониже живота. – Такой толстый, что самка пугаться и бежать. Мы – догнать! Много силы! Много самка! Много щенок!

Это было шуткой, и волосатые, хлопая себя по чудовищным гениталиям, восторженно взвыли:

– Уа-ууу! Толстый здесь! Много щенок! Ха-аа!

Решив, что он достаточно воодушевил бойцов, вождь принялся распоряжаться:

– Ош – туда! – Он махнул дубиной в сторону песчаных холмов левее бухты. – Хо – туда! – Теперь волосатая лапа указывала на середину пляжа. – Мой – здесь! – Кулак Вау снова гулко ударился о ребра. – Мой глядеть, кричать. Ош, Хо – бить!

Как всегда, это означало, что вождь понаблюдает за маневрами галеры и, когда ее вынесет на берег, даст сигнал к нападению. План атаки не отличался разнообразием: криби наваливались на пришельцев с трех сторон, причем фланговые отряды, руководимые Вау и Ошем, оттесняли их от реки. Эта тактика, несмотря на ее примитивность, всегда приводила к успеху.

Дождавшись, когда Ош и Хо с шестью десятками соплеменников покинут засаду у камней, Дарт вытянул руку к удалявшейся галере и спросил:

– Кто?

– Тиан. – Вау засопел, погладил живот и сообщил: – Тиан не такой вкусный, тири и ко лучше. Зато тиан – много! Долго кусать!

С народом тиан Дарт еще не встречался – это была какая-то новая раса из числа обитавших на Диске. Ко, вяловатые создания с лягушачьими лапами и четырьмя огромными глазами, плавали у речных берегов в гнездах-плотах, ловили мелких речных тварей и, судя по образу жизни, относились к амфибиям. Дарт испытывал сомнения в их разумности; кроме плотов, шестов и острог, у них не водилось никаких орудий, они не знали ни одежды, ни огня – или, возможно, не нуждались ни в том, ни в другом. Тири, карлики с голубовато-смуглой кожей, больше походили на людей и занимались торговлей, хоть их товары выглядели странновато: раковины всех цветов и форм, какие-то снадобья и порошки, комья пахучего мха и огромные пустотелые орехи с очень прочной гладкой скорлупой. Тири странствовали небольшими группами в примитивных пирогах, влекомых против течения рогатыми дельфинами, – так, за неимением чего-нибудь более подходящего, Дарт называл этих водяных существ с остроконечным бивнем в середине лба.

Карликам он был обязан своими познаниями в фунги. Вскоре после его приземления волосатые поймали целый караван из четырех пирог и пару циклов жгли суденышки, поджаривали путников и пировали. Но тут случилась другая добыча, и нескольких тири оставили про запас, до более скудных времен, ибо никто не знал, когда река принесет хак-капа и будет ли хак настолько беспечен, чтоб сунуться в конце дневного цикла в пролив меж островом и берегом. Карлики прожили довольно долго, и Дарт успел освоиться с их языком. Он им сочувствовал, но был бессилен чем-либо помочь: лодки тири сгорели, тягловые дельфины исчезли, а путешествовать вплавь до речного берега никто из пленников не рискнул. Они боялись водяных червей – смерть в их пасти была страшнее, чем копья и дубинки волосатых.