Утро следущего дня выдалось на редкость солнечным; око Митры, поднявшись над широкой долиной Хорота, озарило опочивальню королевы чудным, каким-то бело-розовым светом. Блестели нити шелковых занавесей, сочные узоры ковров сливались в одно яркое многоцветное пятно, серебряные и бронзовые светильники на стенах сверкали яркими отблесками, а в хрустальных сосудах для омовения свет дробился на тысячу радужных бликов, подобный тонким клинкам Иранистана или кинжалам Вендии.
      Зенобия открыла глаза, радостно улыбнулась наступающему дню и повернула черноволосую головку. Улыбка тут же сползла с ее лица - Конана рядом не было. Неясный страх на мгновение сжал сердце королевы; она вскочила, сама еще не зная, что будет делать, но вдруг дверь тихо отворилась.
      – Уже встаешь, моя красавица?
      Король вошел в опочивальню. На губах его тоже играла улыбка, не слишком радостная, но тревоги Зенобии вмиг улетучились. Она кинулась ему навстречу, но, не добежав полшага, замерла и склонила голову набок, разглядывая супруга.
      – Что-то не так? - Конан оглядел свою тунику с золотым львом на груди, поправил свисавшую с могучей шеи цепь и пожал плечами. - Кром! Мне кажется, я в полном порядке.
      – Ты в полном порядке, - подтвердила королева. - Но о себе я этого сказать не могу.
      – Тебе приснился дурной сон? - король нахмурил брови.
      – Хвала Митре, нет! Мне приснился хороший сон. Но… но я вижу, ты снова обеспокоен. Чем, мой повелитель? Твои заботы тревожат мое сердце…
      Конан отвел глаза.
      – Ты видела принца?
      – Да. Вчера он показывал мне, как умеет метать копья и сражаться на мечах… и позавчера тоже… Весь день он не снимает панцирь, но Эвкад сказал, что это хорошо - чем раньше мальчик привыкнет к тяжести доспехов, тем лучше.
      – Эвкад прав. И доспехи, что ты заказала Конну, достойны принца Аквилонии. Щит только великоват… под мужскую руку…
      – И ты расстроен из-за этого?
      – Нет. Разумеется, нет! - Король склонился к ней, и жесткие темные волосы защекотали щеку Зенобии. - Я знаю, - негромко произнес он, - что ты, женщина, многое видишь яснее меня. Наверно, боги одарили душу твою предвидением, и я, не раз убедившись в том, готов прислушаться к твоему совету. И сейчас мне нужен совет… совет и твоя помощь.
      Зенобия отпрянула, всматриваясь в хмурое лицо короля. Улыбка его исчезла, лоб изрезали морщины, и он будто бы разом постарел лет на десять.
      – Что случилось, мой супруг? Почему ты спрашивал о Конне? Почему говорил о его доспехах и щите? Что с нашим мальчиком?
      – Ничего… с ним ничего плохого… Если не считать, что с его наследством непорядок.
      – С наследством? О каком наследстве ты говоришь?
      – О камне, - пробормотал король сквозь зубы. - О талисмане, о Сердце бога, хранившем Аквилонию! Недавно ты предупреждала меня… предупреждала, но был слеп и глух! Мне надо было поставить у сокровищницы сотню воинов, навесить сто замков и призвать Хадрата с Пелиасом, чтоб они наложили сто заклятий! Но я не успел… Камень украли!
      Казалось, новость эта не поразила королеву. Словно в раздумье, она прикрыла шелковистыми ресницами глаза, и тонкие ее пальцы, утешая и успокаивая, легли на грудь Конана. Они стояли совсем рядом - исполин в синей бархатной тунике и хрупкая невысокая женщина, едва достававшая ему до ключицы. И король, глядя в спокойное и прекрасное лицо своей супруги, творил безмолвную молитву - странное занятие, которое в прежние годы вызвало бы у него лишь презрительную усмешку. Но теперь, случалось, он молился и благодарил; молился за свою королеву и своего сына и благодарил Митру, пославшегоему это счастье. Теперь ему было с кем разделить тяжкий груз и у кого спросить совета.
      – Камень украли, - тихо и печально повторила Зенобия. - Ну, что ж, все бывает, мой супруг! Я думаю, сотня воинов, и сто замков, и самые могучие чары не защитили бы его - ведь коварство людское безмерно! А против коварства есть только одно оружие - хитрость. Верней, хитроумие… искусство упредить врага и расставить ему ловушку.
      – Поздно ставить ловушки, - сказал Конан. - Талисмана уже нет! Но о том известно лишь мне, тебе и Паллантиду. Мы будем искать, однако…
      – …однако, - подхватила королева, - я - всего лишь женщина, а вы с Паллантидом - воины. Для всякого же дела нужен свой мастер, ибо умеющий выковать меч и набрать кольчугу не сможет пошить плащ или огранить самоцвет. Тарантия - город великий и большой, и есть в нем разные люди, и оружейники, и портные, и ювелиры… Отчего ж не быть искуснику, помогающему в поисках утерянного?
      – Таков твой совет? - произнес король.
      – Да! Найди умельца, мастера розыска, и поручи ему это дело. - Зенобия слабо улыбнулась и погладила темную гриву супруга. - Не знаю, милый, одарена ли я предчувствием, как ты говоришь, но сейчас мне кажется, что все будет хорошо. Поищи надежного человека, и пусть он поможет нам - за деньги или ради чести послужить королю Аквилонии.
      – Я велел Паллантиду собрать всех таких умельцев, что шляются по тарантийским базарам и ворожат, помогая найти утерянное. Может, кто из них сгодится?
      – Не думаю, - Зенобия покачала черноволосой головкой. - Люди с базара немногого стоят. Тут нужно другое…
      – Маг?
      – Возможно, маг, или человек, равный магу в своем искусстве. Такой, который умеет следить, слушать и размышлять.
      Конан потер старый рубец на щеке, след гирканской стрелы.
      – Не навестить ли Хадрата? - пробормотал он. - Слушать и размышлять Хадрат умеет… да и следить тоже…
      – Навести, - сказала Зенобия. - Хадрат умен, и однажды помог тебе. Но я думаю, что дело это - не для мага и не для жреца. Человек опытный и хитроумный справится с ним лучше.
      Кивнув, король направился к двери. Зенобия проводила его взглядом, потом подошла к окну, посмотрела на солнце, висевшее над черепичными крышами Тарантии, на ослепительно-яркое небо, обитель Митры, и сотворила священный знак. Пусть Светозарный хранит ее короля, ее сына и ее любовь к ним! Все остальное неважно… Все остальное они сумеют преодолеть - силой оружия, силой разума, силой чар… Или хитроумия!
      Щит, - внезапно подумала она, - щит и в самом деле тяжел для мальчишеских рук… Но Конану будет в самый раз!
 

***

 
      Казалось, с желтого сморщенного лица кхитайца никогда не сходит вежливая улыбка. Зато узкие темные глаза под набрякшими веками смотрели на Паллантида холодно, даже угрюмо, пронизывая его насквозь. Несмотря на малый рост и хрупкое телосложение кхитаец был бы опасным противником даже для воина в броне и с мечом - в этом Паллантид не сомневался. Минь Сао хоть и был в преклонных годах, являлся мастером кхиу-та, жестокой и подлой борьбы, где смертельным оружием мог оказаться и свернутый особым образом лист пергамента, и птичье перо, и нашейная цепь, и просто отточенный до небывалой остроты ноготь. А ногти у Минь Сао были острыми, очень острыми!
      Конечно, Паллантид не боялся; в прошлом капитану Черных Драконов случалось встречать врагов и пострашнее. Но что-то в кхитайце настораживало его, наводило на размышления; он думал, что натурой своей, изворотливой, коварной и, вероятно, злобной, кхитайский посланец не уступает черным стигийским магам. Похоже, Минь Сао никогда и никому не говорил правды, и все его слова, хоть их и было немного, следовало пропускать мимо ушей и по возможности отвечать ему так же - вежливо и бессмысленно. Именно эту науку Паллантид и называл дипломатией и владел ею лучше своего короля. Король был слишком нетерпеливым и не всегда мог сдержать руку и спрятать горячий нрав под маской холодного равнодушия.
      Что касается самого Паллантида, то он умел разговаривать и с государями, и с послами, и с высокими вельможами. Он знал, когда можно пригрозить, когда действовать силой, а когда лучше соблюсти вежливость. Кхитаец пока что не был уличен в преступных умыслах, а значит, грозить ему не стоило; вполне хватит просьбы, подкрепленной повелением короля. И Паллантид, поклонившись и нацепив ухмылку - безразличную, ничуть не хуже кхитайской, - произнес:
      – Волею владыки моего я обязан осмотреть твои покои, почтеннейший. Не держи обиды; государь не думает, что сам ты хоть в чем-либо нарушил наш закон или благопристойность. Но во дворце обнаружился злоумышленник, покушавшийся на короля и припрятавший где-то смертельный яд.
      – Кто же он, достойный страж нефритового дворца? - ледяным голосом промолвил Минь Сао.
      Паллантид с притворным огорчением развел руками.
      – Сир Лайональ, бывший койфитский посол!
      – Во имя Яшмовых Небес! - Кхитаец повторил жест Паллантида. - Какое злодеяние! Но разве ты, верный страж, не сумел дознаться, где спрятан яд? Этот Лай-О-Наль не выглядит умным и смелым человеком. Скорей он похож на трусливую крысу!
      – Дознание уже ведется, - сказал Паллантид, оглядываясь на Драконов, нетерпеливо топтавшихся за его спиной. - Но яд такого свойства, что мы не можем медлить, ожидая, когда злоумышленник признается.
      – Такого свойства? Что ты имеешь в виду, о старший над стражами?
      Паллантид склонился к сморщенному уху кхитайца и прошептал:
      – Пыльца черного лотоса, почтеннейший. Представь себе, что ты, по неведению, коснешься ее… И что будет?
      – О! - брови кхитайца взлетели вверх. - Черный лотос! Теперь я понимаю!
      – А раз понимаешь, то позволь, ради собственной безопасности, заглянуть в твои покои. Жизнь гостей короля драгоценна, и потому мы должны и обязаны проверить твою комнату - так же, как проверяем все комнаты во дворце. Считай, что это формальность, простая формальность, и не откажи в любезности, достопочтенный, присутствовать при осмотре. Люди мои опытны и все сделают быстро.
      – С превеликим удовольствием, - поклонившись, ответил кхитаец и отступил в сторону. Но от Паллантида не укрылся полыхнувший в темных узких глазах посла огонек насмешки - искра, что вспыхивала не раз, пока гвардейцы перетряхивали его добро, осматривали мебель и стены. Вероятно, Минь Сао не испытывал того удовольствия, о коем только что поведал! Впрочем, на чувства кхитайца Паллантиду было наплевать; главное, что тот согласился на обыск без крика и возражений.
      Вещей у кхитайского посла оказалось немного - маленький сундучок с одеждой и еще один, побольше, в котором находились три десятка лакированных футляров со свитками, исписанными черными и красными иероглифами. Имелся среди них и странно пахнувший мешочек с какими-то засушенными травами, не похожими, разумеется, на черный лотос; их острый пряный аромат в сон не клонил, а, скорее, просветлял разум и память. Понюхав эти травы, Паллантид с прежней вежливой улыбкой пробормотал извинения и распорядился заканчивать осмотр.
      Послы обитали в западном крыле огромного королевского дворца; флигель этот состоял как бы из ряда отдельных одинаковых построек, соединенных широким коридором с арками и дверьми. В городе, на постоялых дворах, чужеземным посланцам селиться запрещали, так как, с одной стороны, за каждым требовался догляд и присмотр, а с другой охранять и беречь их в дворцовых стенах было неизмеримо легче. Обычно двери под арками в коридоре оставались закрытыми, и каждый чужеземец входил и выходил из своих покоев со стороны сада, за которым располагались конюшни, зверинец и западные дворцовые врата. Но сейчас там стояла охрана, и у каждой распахнутой двери тоже высился солдат в блестящем панцире и высоком шлеме; сам же Паллантид, в сопровождении двух дюжин Черных Драконов, шествовал по коридору.
      С офирцем Мантием Кроатом и сиром Алонзелем, аргосским послом, без криков не обошлось. Они не желали, чтоб кто-то ворошил их бумаги, написанные вполне понятным языком, а не кхитайскими иероглифами, так как в тех бумагах, возможно, обнаружилось бы кое-что любопытное и не предназначенное для аквилонских глаз. Паллантид успокоил строптивцев; секретные зингарские да аргосские пергаменты его сейчас не интересовали, ибо искал он талисман либо лотосовый порошок, легко узнаваемый по запаху. Но ни магического кристалла, ни стигийского снадобья у Алонзеля и Кроата не нашлось.
      Зингарец Винчет Каборра раскрыл свои двери без лишних слов. Он лишь презрительно плечами да отступил в сторону, пропуская Паллантида в свое временное жилище. Каборра был высок, крепок и жилист; темные глаза его, горделивые и мрачные, полыхали бессильной яростью. Этот человек не тратил времени даром и признавал лишь одно право - право силы, право клинка, право рыцарского своеволия. Из всех послов он был наиболее понятен Паллантиду, но неприятен не менее остальных. Зингарец, одно слово! Высокомерный и коварный, из тех нобилей, что считают себя солью земли; такой и вправду мог подбить койфитского недоумка на любую глупость.
      И потому его покои Паллантид обыскивал с особым тщанием.
      Каборра, казалось, отлично догадывался о причине подобного недоверия. И сейчас, сидя в углу своей комнаты и взирая, как стражи копаются в его добре, он то кривил в усмешке тонкие губы, то наматывал на палец длинный черный локон, то пожимал плечами, словно бы говоря: " Ищите! Ищите, болваны! Мне все равно." Гнев, высокомерие и гордость не лишили его выдержки - привычной выдержки царедворца и солдата, побывавшего во многих сражениях. И только когда гвардейцы добрались до ларчиков с монетами и письмами, Винчет Каборра проявил первый и явный признак раздражения. Внезапно кулаки его сжались, зубы скрипнули - так, что Паллантид и люди его словно по команде подняли головы; затем зингарский рыцарь резко поднялся и, не обращая внимания на подозрительные взгляды Черых Драконов, вышел вон.
      В покоях Хашами Хата начальника стражи ждал совсем иной прием. Толстозадый бородатый шемит с красным лицом, пыхтя и кланяясь, торопливо посторонился, пропуская солдат в свои комнаты. Выглядел он почтительным и подобострастным, однако в его маленьких глазках, глубоко упрятанных под черными нависшими бровями, нельзя было подметить истинного отношения к происходящему и к изложенной ему причине обыска. Паллантиду казалось, что в зрачках шемита скрывает мутная пелена, а что прячется за ней, он разобрать не мог.
      Однако, когда осмотр закончен, Хашами Хат склонился к нему и хрипло прошептал:
      – Не знаю, мой господин, какие повеления ты получил от великого короля и что ты ищешь на самом деле. Но я готов дать тебе совет.
      – Совет? - Брови Паллантида изогнулись, как два туранских ятагана.
      – Во имя грудей матери Ашторет, - прошелестел Хашами, - ты ведь не станешь подозревать меня в злом умысле? В том, что я собираюсь отравить блистательного владыку или похитить у него нечто бесценное? Не равняй меня с псами из Офира, Аргоса и Зингары и не считай глупцом вроде недоумка Лайоналя! Для них твой повелитель - враг, для нас - союзник и покровитель, защита от стигийского колдовства! И потому, что утеряно Аквилонией, утеряно и Шемом. Так?
      – Возможно, - с вежливой улыбкой произнес Паллантид.
      – Но утерянное можно найти, мой господин, если знать, как взяться за дело. Не с рвением простаков, как твои солдаты, а с умом и сноровкой… Слушай, - Хашами Хат придвинулся ближе к капитану Черных Драконов, обдавая его сочными запахами вина, баранины и лука, - слушай, доблестный: за городскими стенами, выше по течению Хорота, есть одна усадебка… Живет в ней некий Сирам, шемит, имеющий и многие другие имена… Очень умный и сноровистый человек! Почему бы не призвать его на помощь? Он работает за плату и - хвала Мардуку! - еще не было случая, чтоб он не сыскал утерянного.
      – Я охраняю дворец и город, - сказал Паллантид, - и мне известны многие люди, очень многие. Почему ж я не слышал об этом умном и сноровистом шемите?
      – Потому, что он такой умный и сноровистый, - ответствовал Хашами Хат. - Запомни, мой господин, и передай солнцеликому владыке: усадьба неподалеку от города, на речном берегу. Стены - белые, крыша - красная, над ней - голубятня, и у ворот - кусты жасмина. Только не пытайся притащить этого Сирама во дворец, он никуда не ездит.
      – А почему?
      Посол со вздохом сожаления осмотрел свой объемистый живот.
      – Слишком он толстый, как многие из нас, шемитов. Я против него - ягненок против откормленного барана. Так что лучше, если милостивый король отправится к нему сам.
 

***

 
      Паллантид доложил королю об усадьбе с кустами жасмина у ворот и обитавшем в ней шемите. Это, однако, не избавило капитана стражи от неприятного занятия - объехать все базары да кабаки, притоны и злачные места Тарантии. Шемит шемитом, но повелитель желал видеть и своих искусников, аквилонских; желал потолковать с ними и убедиться, кто из этих мерзавцев и жуликов может быть полезным.
      Вот почему, едва солнце, светлый глаз Митры, перевалило за полдень, Паллантид, с полусотней помощников начал мотаться по городу, собирая во дворец всех тарантийских знахарей, предсказателей, чернокнижников, колдунов и магов, а заодно отлавливая главарей бандитских шаек. Приказ короля оказалось исполнить не так-то просто: самын умные из колдунов по базарам да постоялым дворам не шлялись, а сидели в своих домах, ни за что не желая оттуда вылезать - даже по любезному приглашению владыки. Пришлось выкуривать их: кого - угрозами, кого - лестью и всевозможными посулами. Что же касается бандитских главарей, то они никак не могли поверить, что их не собираются пытать и казнить, а посему ругались, клялись, лили слезы и отпирались от всех своих грехов сразу, утверждая, что невинны, как новорожденные ягнята. Паллантид, усталый и раздраженный, то хватался за меч и плеть, то криво улыбался, беспрестанно вытирал о плащ вспотевшие ладони и снова начинал бранить, улещивать и запугивать. Наконец все нужные люди были отловлены, пересчитаны и отправлены под охраной во дворец.
      Покачиваясь в седле, командир Черных Драконов ехал следом за носилками, в которых важно восседал самый злобный и самый знаменитый из аквилонских чернокнижников - Кабелин. Родом он был то ли из Заморы, то ли из Коринфии, никто толком не знал; во всяком случае, в Тарантии он появился лет двадцать назад и пережил двух королей, Вилера и Нумедидеса, восстания и бунты, голод и мятежи, а также бедствия времен Немедийской войны, так что мог считаться настоящим тарантийцем. На чем основывалась его слава колдуна, никто не мог объяснить. Скорее всего, пришла из чужих краев за ним следом, ибо жители Тарантии настолько боялись его надменного и неприступного вида, что редко обращались к нему за помощью. "Лучше, - говорили они меж собой, - оказаться в клетке с тигром, чем один раз пройти мимо окна Кабелина." И в самом деле, вечно торчавший в окне маг, кашляя и плюясь, обругивал прохожих на разных языках и грозил жуткими карами им и их потомству - и все лишь потому, что они не поклонились низко или обошли его дом не с той стороны. Можно было подумать, что великий и могущественный колдун рехнулся на старости лет, но ведь всякому известно, что маги с ума не сходят. Они бывают капризными и мерзкими, но уж никак не чокнутыми! И поэтому Кабелин сохранял свою славу и по сю пору, занимаясь по ночам неизвестно чем, а тарантийский люд постепенно проложил себе другую дорогу, далеко огибающую дом неуживчивого мага.
      Вот этого-то хорька, вместе с тремя десятками крыс помельче, Паллантид и конвоировал под вечер в королевский дворец.
 

***

 
      Конан, поджидая гостей, оставался в своей оружейной; раздраженно ходил из угла в угол, от камина к столу, топча сапогами туранский ковер да поглядывая на клинки и панцири, развешанные по стенам. По правде говоря, ему не хотелось видеть тех, кого он велел свезти во дворец. Заранее представляя себе постные физиономии чародеев и разбойные рожи ночных искусников, облегчавших кошельки горожан, он скрипел зубами и сыпал проклятьями, поминая Нергала и всех его грязных прихвостней. Гораздо охотнее он потолковал бы с честными пиратами или с контрабандистами; те хоть и не щеголяли ученостью, зато отличались веселым нравом, душевной широтой и пристрастием к крепким напиткам.
      В очередной раз продефилировав от стола к камину и обратно, король взял топорик, излюбленное оружие карпашских горцев, и несильно ударил о панцирь, висевший на стене и украшенный чеканкой и бронзовыми накладками. Оружейная наполнилась перезвоном, который весьма нравился Конану; звуки, отразившись от потолка, порождали в воздухе многократное эхо.
      Звон еще не смолк, как в зале появился Дамиун, старый слуга в шерстяной тунике, подпоясанной широким ремнем. Он с выжиданием взглянул на повелителя, хмурого, как грозовая туча. Впрочем, ему было заранее известно, что прикажет король. Так и получилось.
      – Вина! - буркнул Конан, усаживаясь в кресло.
      Когда служитель возвратился с подносом, на котором стояли кубок и кувшин с красным вином, нахмуренные брови владыки разошлись, и на челе промелькнул намек на улыбку. Эта особенность короля была хорошо известна Дамиуну: временами государь любил выпить, и пара чаш аргосского или офирского всегда повышала его настроение.
      Отпустив слугу, Конан принялся за вино. В несколько глотков он ополовинил кубок, откинулся на спинку кресла и замер; его настроение все еще оставляло желать лучшего. Он размышлял о войсках, сосредоточенных на южной границе и готовых к походу, о похищенном камне и совете королевы, и мысли его были невеселыми. Правда, Зенобия сказала, что все обойдется… Но как? Разве что поможет один из умельцев, коих Паллантид собирал сейчас по всему городу… или тот сноровистый малый, о котором было рассказано шемитским послом…
      Кувшин еще не показал дно, когда в дверь постучали, а вслед за стуком на пороге возникла рослая фигура капитана Черных Драконов.
      – Я привел их, владыка! - возвестил Паллантид, вытирая испарину со лба. - Гнать в сарай за конюшнями?
      – Не сюда же, в мои покои! - Конан встал, с сожалением бросил взгляд на недопитый кубок, где искрилось ароматное вино, и двинулся к выходу. У самых дверей он вдруг застыл, пробормотал проклятье и вернулся к столу. Поднял чашу, медленно, с наслаждением, допил аргосское, чувствуя, как проникает внутрь теплая струя, посмотрел на свое отражение на дне кубка, затем поставил его и, не торопясь, вышел из оружейной.
      Гости уже поджидали короля в большом сарае за конюшней, наполовину заваленном сеном - сброд, к которому Конан относился с давней неприязнью, не заслуживал лучшего приема. Бандитов и воров он бы еще мог пустить во дворец, но не чернокнижников, занимавшихся подозрительным чародейством и приносивших больше вреда, чем пользы. Стоя на пороге строения, оцепленного стражами под командой Пирима и Альбана, король прислушался, мрачно усмехаясь: глухое недовольное ворчание раздавалось из глубины сарая, факелы тускло мерцали, бросая блики света на закованных в сталь Черных Драконов, а окруженная ими толпа ворочалась и смердела, как стая гирканских шакалов. Переколоть бы эту нечисть, подумал он, или отослать в Железную Башню, к мастеру Хрису… Впрочем, Хрис, как было велено, уже находился здесь и мог в любой момент приступить к своим обязанностям. Но не сейчас, решил Конан, не сейчас. Сейчас он нуждался в помощи этого сброда.
      Раздраженно скривившись, король, сопровождаемый Паллантидом, мастером Хрисом и Альбаном, вошел внутрь.
      – Ну, ублюдки, явились! - прорычал он, шагая к приготовленному для него месту - сидению, покрытому красным сукном. В ответ в толпе недовольно заголосили, но, тем не менее, головы у всех склонились низко, а шапки и колпаки подмели пол. Их было не меньше четырех дюжин, как определил Конан; пяток известных грабителей, еще не схваченных за руку и потому гулявших на свободе, а остальные - тарантийские колдуны, маги, чародеи да провидцы прошлого и будущего. Одни были облачены в длинные черные или пурпурные хламиды, другие - в мантии, расшитые символами их ремесла, третьи - в яркие туранские халаты с радужными полосами, что извивались при каждом движении будто змеи. Ни один из этих людей не был одет пристойно, как полагается жителю Аквилонии, что изобличало в них жажду видом своим, если не прочими достоинствами, отличаться среди добропорядочных тарантийцев. Это и смешило, и раздражало короля; а пуще прочего ненавидел он застывшее на их лицах выражение, словно бы говорившее: "Кто вы все такие, невежды и недоумки? Кто вы, по сравнению со мной, всеведущим и мудрым? Жалкая плесень на дне прогнившего пивного бочонка!"
      Здесь были и старые и молодые, лысые и волосатые, бородатые и с бритыми подбородками, худые и толстые, жуликоватые и выглядевшие надменно - словом, подозрительная мразь, собранная из всех щелей богатой и обширной Тарантии. Проходя меж ними и помахивая плетью, Паллантид как-то незаметно и ловко выстроил всех перед королем в одну линию, придирчиво осмотрел, как военачальник оглядывает свои войска, и встал за сиденьем повелителя. Рядом с ним пристроились Альбан, два стража с обнаженными клинками и мастер Хрис в своем неизменном плаще с капюшоном.
      – Желаю услышать ваши имена, - мрачно произнес Конан и ткнул пальцем в первого попавшегося чародея. - Ты кто, нергалово отродье?
      Высокий, ростом почти с короля, бородатый старик с темным злым лицом на мгновение презрительно скривил губы, будто не понимая, как можно его не узнать; затем сделал почтительную гримасу, совсем не подходящую к его угрюмому виду, и пробормотал:
      – Кабелин, мой государь. Великий Кабелин, самый умелый, мудрый и могущественный маг Аквилонии. Каждое мое заклятье стоит мешка с золотом! - Он подумал немного и поклонился.
      – А я-то считал, что самый мудрый аквилонский маг - Пелиас, который трудится бесплатно, - заметил Конан. - Правда, он не любит появляться в Тарантии, а значит, не может оспорить твои слова, бородач.
      Со злобой, но тихо проворчав себе под нос что-то непотребное, Кабелин вскинул голову и отошел назад.
      – Теперь ты! Подойди-ка ближе! - Уже забыв о самом умелом и могущественном маге, Конан протянул руку к маленькому человечку, тщедушному и бледному; казалось, его Митра сотворил одновременно с Кабелином, дабы соблюсти в мире равновесия. Крохотный чародей, до того пытавшийся скрыться за спинами остальных, побледнел больше прежнего, сделал шаг вперед, но… То ли силы его подвели, то ли устрашил вид королевского палача, то ли не вынес он счастья лицезреть самого грозного владыку, но вдруг ноги чернокнижника подкосились, и он упал, завалившись на левый бок. Толпа соперников и конкурентов загоготала: негромко, не забывая о присутствии повелителя, но с такой нескрываемой радостью, что нахмурившийся было Паллантид махнул рукой и презрительно поморщился. Лишь Конан с прежним мрачноватым блеском в глазах взирал на собрание колдунов; одуревший от страха карлик валялся перед ним на грязном полу сарая.
      – Всем заткнуть пасти, - вполголоса произнес король.
      Его услышали. Физиономии колдунов разом обратились в маски, стали каменно-угрюмыми или бесстрастными, но ни единой ухмылки не увидел Конан, обведя взглядом всю толпу. Лишь слева, где скучились бандитские главари, еще кто-то хихикал, но синие глаза короля грозно сверкнули, и смех умолк. С владыкой Аквилонии шутить было опасно, и грабители знали о том не хуже магов.
      – Встань, тощий козел, - велел Конан. - И, клянусь Кромом, если под тобой окажется лужа, я прикажу… - Он оглянулся на мастера Хриса, намереваясь как следует пугнуть всю свору каким-нибудь жутким наказанием, он вдруг подумал, что карлик-таки напустил в штаны и угрозу придется выполнять, чего ему пока не хотелось. Поэтому он ограничился неприличным жестом, бытовавшим у вилайетских пиратов и означавшим скорую и жестокую смерть. Затем, увидев, что все его отлично поняли, сделал знак Паллантиду, и один из стражей оттащил карлика к стене.
      – Все вы грязные псы, - произнес Конан, - и от ваших рож у меня пересохло в глотке. А посему, Паллантид, кликни кого-нибудь, и пусть принесут мне чашу и кувшин вина. Пока же я пью, каждый из этих ублюдков будет выходить на шаг вперед и называть свое имя и род занятий, в коем он достиг наибольшего искусства. Но пусть говорят быстро и кратко; когда я допью последний глоток, тех, кто не успел назвать себя, повесят. Ты готов, Хрис? - Он повернулся к палачу, и тот, кивнув, вытащил из-под плаща веревку.