Всадники же молчали, и тихо журчала река, и прямо из вод ее поднимались наклонные белые стены Сериди, с шестиугольными башнями и парапетом, зубцы которого были изваяны в форме сидящих кецалей. И огромный раскрашенный кецаль, сине-зеленый и золотой, простирал свои крылья над приворотной аркой; а еще выше, у самой его головы, был высечен солнечный диск – такой же, как на арсоланских монетах, с двенадцатью короткими лучами и двенадцатью длинными. Над стенами, башенками и вратами возносились позолоченные шпили, узкие окна сверкали цветным стеклом, а около угловой башни серебрились воды круглого сенота, обсаженного кустами цветущих архад. Эти строения, эти символы и этот бассейн не походили на одиссарские, но то был кусочек Эйпонны, частица родины, привитая на иберской земле; и было странно видеть, что врата стерегут не смуглые стройные соланиты в хлопковых панцирях, а коренастые, белолицые и рыжебородые воины в чешуйчатой медной броне.

Заметив, что Дженнак присматривается к пышным зарослям архад и сеноту, Чолла махнула рукой.

– В пяти полетах стрелы, у морского берега, есть еще один, побольше. Туда приплывают морские вестники. Ты мог бы взглянуть на них, но тот, что принес известия из Лимучати, уже странствует где-то в Бескрайних Водах. Я отослала его, когда с сигнальных башен заметили твой корабль. Через несколько дней отец узнает, что ты в Ибере и скоро отправишься к нему.

– Но ведь и ты могла бы…

Черноволосая головка Чоллы упрямо качнулась.

– Нет. Кто я там? Четырнадцатая дочь сагамора… женщина, которую пытались отдать одиссарскому наследнику… пытались, да он не взял! Нет, мой тагир, лучше я останусь здесь. Здесь я – владычица Чоар! И в этой земле лежит прах моего супруга… Каким бы он ни был, он – мой супруг, и другого я пока не нашла…

Останься, молили ее глаза, останься… Мы оба уже приросли к Риканне, и Одиссар, Коатль, Арсолана, Кейтаб – уже не наше… Пройдет два десятка лет, или три, или четыре, и на месте Сериди воздвигнется город, огромный город, и дворец с кецалем над высокими вратами затеряется в нем, ибо город тот будет не эйпоннским, а иберским… нашим городом… таким же, как Лондах в твоей Бритайе… Останься! И завтра же другой морской вестник отправится в Лимучати, и в его сумке из прочного чикле, непроницаемой для воды, будет лежать послание – о том, что сахема Бритайи и подругу его, иберскую владычицу, дела Эйпонны не волнуют. Останься!

Кто знает, верно ли прочитал Дженнак несказанное и неуслышанное, только в горле у него пересохло, а виски оросила испарина. Тридцать лет минуло, и был он теперь не юношей, лишившимся первой своей любви, а опытным мужем, одолевшим, как тайонельский лосось, перекаты страданий и стремнину горя. Но и Чолла была не та – не капризная девушка, чаровавшая его красотой, шептавшая ему: «Когда мы будем править в Одиссаре…» Оба они стали мудрей, и оба понимали: лишь глупый барсук дважды сует нос в одну и ту же ловушку.

Копыта коней зацокали по розоватому граниту сакбе. Чолла вздохнула. Дженнак, отерев пот со лба, пробормотал:

– Хотелось бы мне посмотреть на твоих морских вестников. Сколько их у тебя?

– Двое, мой тагир, двое. Один – цвета Коатля, другой – оттенка Мейтассы.

Они медленно ехали по дороге, на удивление безлюдной в этот полдневный час. Потом, обернувшись, Дженнак различил нескольких всадников – там, где сакбе поворачивала, следуя вдоль речного берега, и терялась среди апельсиновых рощ. Были, вероятно, и другие стражи, то ли охранявшие их в холмах, то ли следившие, чтоб повелительнице и гостю ее не мешали. За рекой лохматые полунагие пастухи крутились у табуна, запрокидывали головы, отхлебывая из бурдюков, но не пытались подъехать к воде и не глазели на светлорожденных. Это казалось Дженнаку странным: он помнил, что иберы – народ горячий и неистовый, любопытный и склонный уважать лишь силу; подогретые же вином, они уважали лишь самих себя.

Но Чолла, видимо, смогла внушить им нечто большее, чем уважение, – скорее всего, тот благоговейный страх, который вызывает у людей суеверных все непонятное и таинственное. В самом деле, шли годы, а она не старела и не теряла ни своей красоты, ни энергии и сил – а значит, время лишь подтвердило, что огненосная Мирзах и прочие иберские боги считают ее своей избранницей. Тут, в краях беззаконных, среди диких племен, божественная помощь была необходима и как бы подменяла собой сетанну, создавая ореол власти; и кто ведает, смогли бы Чоар и Ут объединить половину страны, если б не покровительство Мирзах? А ведь Чолле пришлось шагнуть еще дальше, чем ее покойному супругу; Ут Лоуранский, не мудрствуя, сек головы непокорным дуомам и громил их дружины, тогда как жена его посягнула на рабство – и выиграла этот бой. Теперь в Ибере не было невольников, но лишь солдаты, кичившиеся своим благородным ремеслом, и все остальные жители, коих кормили земли и воды – точно так же, как одиссарских хейо и цони.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.