Как у людей, у богов – своя судьба, но они, мудрые и бессмертные, способны предвидеть ее; лучше же всех искусством предсказаний владеет Мейтасса – божество Судьбы и Всемогущего Времени, Провидец Грядущего. Но и Мейтасса не властвует над судьбой; он лишь способен узреть во мгле предстоящих столетий тень еще не свершившегося, отблеск будущих поражений и побед, великих открытий и разрушительных катастроф. Иногда Мейтасса посылает людям видения и вещие сны, но немногие могут похвастать его дарами; и только особо избранным приоткрывает он мглистый полог грядущего. Редки такие люди, и все они – кинну, пророки и долгожители; но долгая жизнь суждена лишь тем из них, к кому не приходит ранняя смерть.

Объявившись в Юкате и пробыв там некое время, боги отправились в странствия, двигаясь от берегов Ринкаса на запад, на север и юг. Коатль остановился неподалеку, в Стране Дымящихся Гор; Мейтасса пришел в степи Верхней Эйпонны, Одисс – в края, лежавшие за великой рекой, в Цветущую Землю Серанны, на полуостров средь теплых лазурных вод. Пути Тайонела пролегли северней, к пресному морю, окруженному озерами и лесами, где три месяца в году падает белый холодный пух, бушуют вьюги, а лиственные деревья стоят голые. Светлый же Арсолан миновал Перешеек и поднялся в горы, что высятся над Океаном Заката. Там, в горных долинах, воздух свеж и приятен, а земли, согретые солнцем, плодородны и порождают всякие травы и злаки. Но дальше всех ушел Странник-Сеннам; он продвигался вдоль горного хребта на юг, путешествовал в жаркой и душной рардинской джассе, пока не добрался до самого края мира. И были в том краю просторные степи и река, почти такая же большая, как Отец и Матерь Вод; были леса из могучих ореховых деревьев с колючими плодами, были скалы на океанском побережье, были сочные травы и несчитанные стада быков – и были люди.

Но двуногие существа, обитавшие в то время по всей Эйпонне, от Ледяных Земель на севере до Холодного Острова на юге, лишь обликом своим да речью напоминали людей. Во всем же прочем были они хуже диких зверей: охотились, как звери, и размножались, как звери, и сбивались в стаи, и нападали друг на друга под водительством самых свирепых и злобных – чего даже хищники не делают никогда. Ведом им был лишь закон силы, не понимали они красоты движений, звуков и слов, не пели песен и не строили жилищ, поклонялись же демонам-тене – ягуару Тескатлимаге, рогатому и клыкастому Хардару, филину Шишибойну, медведю и волку, грому и молнии, тучам и скалам. Воистину были они не людьми, а жалким подобием людей, ибо человек, как сказано в Книге Тайн, – существо, наделенное телом, свободой и разумом. Над их же телами и волей властвовали жестокие вожди и злобные шаманы, а значит, разума в их головах имелось не больше, чем в гнилой тыкве.

Долгое время великие боги провели среди дикарей; долго учили их многим искусствам и таинствам: как тесать камень и плавить металл, как смешивать глину с песком и обжигать ее в печах, как выдувать стеклянные сосуды, как вскапывать землю и сеять маис, как строить тростниковые типи и кивы из дерева, как плести из ярких перьев вампы, ковры, головные уборы и накидки, как резать и шлифовать яшму и нефрит, гранить самоцветные камни, как собирать из досок и бревен плоты и корабли, ставить на них мачты и натягивать канаты, как возводить насыпи для теокалли и сакбе, копать каналы, насыпать валы, как делать ткань из хлопка и дубить кожи, шить одежду и высокие мокас, как размягчать твердое сенилем и желчью випаты, и как упрочнять хрупкое соком кочин. А еще учили Кино Раа путям сетанны, определяющей деяния и жизнь людскую; и понимались под ней благородство и отвага, достоинство и доблесть, мудрая сдержанность и верность – то, что дает владыкам право властвовать, а всем прочим – покоряться им без ущерба для чести и свободы. Еще учили они песнопениям и изысканным речам, и майясскому языку, и знакам ронго, коими тот язык передавался в пятидесяти символах и звуках; учили позам и жестам киншу, дабы и без слов могли люди выразить почтение и внимание, удивление и приязнь, ожидание, покорность, гнев, стремление к миру или к войне. Еще говорили они, как следует мерить длинное и плоское, малое и большое, как отсчитывать время по солнцу и фазам луны, по вздохам и падению водяных капель, как взвешивать и вычислять, как накапливать полезное и тратить его, когда придет нужда.

Они не запрещали людям почти ничего; не запрещали охотиться и воевать, копить богатство, лгать и прелюбодействовать, домогаться власти, вести бесплодные споры, изменять и предавать, верить в демонов и духов, отправляться за добычей в кровавые набеги. Все это в природе человеческой, и боги, не запрещая жестокое, бессмысленное и несправедливое, говорили: камень истины тяжел, и его не спрячешь в мешке лжи; и еще говорили: если страдает невинный, кровь его прольется на голову мучителя; и еще говорили: изменник пойдет в Чак Мооль с хвостом скунса в зубах; и еще говорили так: спорьте, не хватаясь за оружие, спорьте, не проливая крови, спорьте, но приходите к согласию. А потом добавляли: истина отбрасывает длинную тень, но лишь умеющий видеть узрит ее. Помните об этом; и помните, что для каждого наступит свой черед собирать черные перья.

И все эти слова богов были записаны в Святых Скрижалях Чилам Баль.

Впрочем, не одними лишь искусствами, мудростью и пониманием прекрасного одарили людей великие Кино Раа. Они одарили род людской и собственной кровью. Этот дар, однако, достался не всем и хранился в веках бережливей прочих – ибо что сравнится с даром долголетия? Пребывая в шести краях Эйпонны, боги сочетались со смертными женщинами и оставили потомство, от коего произошли шесть родов правителей, чья кровь была светлее, а кожа – не столь смугла, как у остальных эйпоннцев. Еще отличались они цветом глаз, подобных то нефриту, то изумруду, пухлыми губами и прямыми носами; лица же у них были узкие, лбы – высокие, а брови приподняты от переносицы к вискам.

Эти потомки богов приняли власть над шестью Великими Уделами, над Одиссаром и Арсоланой, над Мейтассой и Коатлем, над Сеннамом и Тайонелом; и была та власть крепка, ибо сагаморы, сахемы и жрецы с божественной кровью жили долго, век или два, накапливая могущество и опыт и до самых последних дней своих сохраняя силы молодости. Наследовал же сагамору младший из сыновей, выживший в поединке совершеннолетия, и был этот обычай мудрым, так как каждый новый властитель правил в своем Очаге едва ли не сотню лет и за это время успевал сделать многое.

Но о владыках Эйпонны будет рассказано в другом месте; теперь же вернемся к ее богам.

Увидев, что зерна брошены в добрую почву, боги возвратились из Уделов своих в Юкату, страну майя, и повелели выстроить Храм Вещих Камней. Храм сей был сложен из каменных плит на плоской скале с обширными пещерами, где находилось прежде святилище Тескатлимаги, кровожадного демона-ягуара. Пещеры очистили, захоронив останки жертв – кости их и черепа – и выбросив вон керамические маски с ягуарьими клыками и колдунов-душителей, что поклонялись Тескатлимаге; затем стены были выровнены, и на них искусные каменотесы-майя вырезали слова богов – все четыре Книги Чилам Баль; каждая из них находилась в особом подземелье и была окрашена в свой особый цвет.

Оттенки же, любимые богами, проистекали из сущности их и были таковы: у солнечного Арсолана – золотой и желтый; у грозного Коатля – черный цвет, цвет смерти, а также пепельный и серый; у Тайонела – зеленый, как травянистые равнины и леса; у Одисса – алый, красный и пурпурный (ибо таким был хааб, приготовленный им в Серанне); у Сеннама-Странника – синий, фиолетовый и голубой, оттенков моря и небес; у Мейтассы – белый и серебристый, как туман, скрывающий грядущие века.

Что же до самих Священных Скрижалей, то полный их свод включал четыре Книги – Книгу Минувшего, Книгу Повседневного, Книгу Мер и Книгу Тайн. Книга Минувшего была написана Мейтассой и Коатлем серебристыми знаками по черному фону, и излагалась в ней история Пришествия и странствий Кино Раа в Верхней и Нижней Эйпонне. Книга Повседневного, принадлежавшая Тайонелу, была составлена из двух частей, выбитых на двух стенах пещеры; в одной бог давал советы, полезные в дни войны и мира, в другой пояснял их притчами и сказаниями о людях и животных, дабы смысл его речей был ясен всякому. Знаки ронго в Книге Повседневного были изумрудными, как листья дерева пьял, а фон – светло-зеленым, оттенка весенних трав.

Третью Книгу – Книгу Мер – написал пурпурными письменами по алому фону Хитроумный Ахау Одисс. Говорилось в ней об искусстве измерения – ибо, не отсчитав ширины и длины, не заготовишь доски и мачты для корабля, не взвесив ношу, не погрузишь ее в повозку или в колесницу, не зная меры времени, не выплавишь металл, не упрочнишь кожу для шарати соком кочин, не сделаешь из мягкого чикле упругий стержень для самострела. Об этом и говорилось в Книге Мер, однако меры те были человеческими, а не божественными; сами же Кино Раа измеряли расстояние и время, вес и объем, тепло и холод иначе, поскольку в Чак Мооль, откуда пришли они в мир людей, все было таким огромным, что сокол и за год не облетел бы крохотной частицы Великой Пустоты.

Последняя Книга, Книга Тайн, как и Книга Повседневного, тоже состояла из двух частей. В первой, называемой Листами Арсолана и написанной золотыми ронго на желтоватом фоне, трактовались философские и теологические материи, и была она представлена в виде вопросов и ответов. В ней объяснял Арсолан, что такое мир и разум, какова природа божества, животного и человека, в чем смысл знания и веры, и почему знание можно продать и подарить, а веру – нельзя; и нельзя навязывать ее грубой силой или словесным убеждением, а только примером. Однако не все божественные слова были понятны без толкований мудрецов-аххалей. Так, помянув о людской разумности, утверждал солнечный Арсолан, что разум есть свет минувшего в кристалле будущих свершений, а означало сие, что человек живет памятью о прошлом и из опыта прошлого строит планы на будущее. О мире же Арсолан говорил, что зиждется он на равновесии света и тьмы, тепла и холода, тверди и жидкости, добра и зла. И долгие годы минули, пока не открылся аххалям истинный смысл сказанного: как нет белого без черного, так нет доброго без злого.

Вторая же часть Книги Тайн, Листы Сеннама, была написана Повелителем Бурь и Ветров синими знаками по голубому фону и посвящена устройству мира и Вселенной. Этот текст был особенно сложен, так как говорил Сеннам о вещах, которые не обозришь глазом и не услышишь ухом; а все расстояния и величины давались в божественных мерах, которые ум человеческий не мог ни объять, ни исчислить. Но в скрытом знании имелись крупицы понятного: так, к примеру, говорилось о том, что мир кругл будто гадательный шар, о том, что он огромен и континенты его находятся в равновесии: в одной половине – Эйпонна, в другой – Риканна.

Итак, боги оставили свой завет, Святые Книги Чилам Баль, и удалились в Великую Пустоту, но в Эйпонне слова их были приняты не всеми. Навязывать же религию было нельзя; один из немногих запретов кинара гласил, что принуждение убивает веру – и лишь взирая на истинно верующих, дикари способны познать божественный свет новых истин. Кое-кто пожелал обратиться к ним – в Кейтабе, на Перешейке, на берегах Бескрайних Вод и Западного Океана; там вчерашние рыбаки сделались торговцами и мореходами, охотники – земледельцами, а каменотесы, еще недавно шлифовавшие кремневые топоры, – строителями дорог, городов и каналов. Но племена, обитавшие в жаркой Р'Рарде, были слишком невежественными, а северяне из Мглистых Лесов и Края Тотемов – слишком воинственными; и те, и другие предпочли древние верования и поклонялись лесным демонам и духам. Была еще горная страна Чанко, чьи жители не пускали к себе иноземцев, и никто не мог сказать, во что они верят и каким богам приносят жертвы. Были туванну, кочевавшие у вечных льдов, были туземцы Дикого Берега, обитавшие за дельтой Матери Вод, был Холодный Остров и остров Ка'гри; и во всех этих землях о Чилам Баль и Кино Раа слышали немногие – даже спустя шестнадцать веков после Пришествия.

В самих же Великих Очагах вероучение кинара цвело и крепло, хотя и тут люди – как бывает всегда – домыслили божественный завет. Временами домыслы их граничили с отступничеством и могли дать повод для религиозных войн, но клинок в делах веры не значил ничего, и это спасало Эйпонну от серьезных потрясений. Религия была всего лишь идеей, хотя и очень важной, а боги говорили, что за идеи сражаются только глупцы; умные же воюют за власть, земли и богатства. Но с течением веков некие идеи стали столь навязчивыми, что казались уже неотделимыми от власти, богатства и прочих земных благ.

Таковым являлось отступничество Пятикнижия, процветавшее среди кочевых тасситских племен. Тасситы включали в Чилам Баль еще одну книгу, якобы утерянную Книгу Пророчеств, в которой будто бы утверждалось, что Очаг Мейтассы будет владеть миром – всей Эйпонной, а также заморскими землями, какой бы протяженности они ни оказались. Среди благородных вождей и простых кочевников многие верили, что зал с пятой скрижалью был замурован в древности кознями враждебных Очагов, прежде всего – Одиссара и Арсоланы, спрятан за каменными стенами, дабы из памяти поколений изгладилось предсказанное Мейтассой. Твердо верили в это тасситы и мечтали завоевать Цолан, найти и вскрыть пятый зал храма.

Отступничеством Возвеличивания грешили соланиты; полагали они, что Арсолан – первый среди богов и потому достоин наивысших почестей. В столице своей Инкале и в других городах возводили они святилища Арсолана и молились в них Солнцу, что было деянием кощунственным и нелепым – ведь солнце видит всякий и может обратиться к Арсолану, пребывая в своем хогане, в лесу, в горах или на корабле. Еще соланиты посылали жрецов в Р'Рарду и Чанко, надеясь склонить их обитателей к учению кинара, а когда жрецов их начали жечь на кострах, топить в речных водах да сбрасывать со скал, то новые миссионеры отправились в путь с воинскими отрядами, нарушая тем самым божественный завет.

В Сеннаме, Окраине Мира, тайком поклонялись Хардару – рогатому, клыкастому и хвостатому демону, древнему богу воинов, охотников и пастухов. Впрочем, то было самое невинное из заблуждений; сеннамиты клялись Хардаром и поминали его перед битвой, но жертв ему не приносили и во всем прочем оставались правоверными кинара. Но в Коатле, где сохранился тайный Клан Душителей, приверженцев Тескатлимаги, дела обстояли серьезней: Великий Ягуар жаждал крови, и потому его адепты охотились на людей, дабы гибелью их ублажить свое божество. В Тайонеле и в сахрах Восточного Побережья продолжали поклоняться Брату Волку и Отцу Медведю, а сильнейшее из племен, клан тайонельского сагамора, звалось Детьми Волка; воины его носили на шлемах серые волчьи хвосты, а на доспехах – чеканную волчью голову, хоть больше пристал бы им знак Тайонела и его зеленый цвет. В Одиссаре же хранили тайное волшебство кентиога – умение вызывать на воде и в зеркалах картины далеких мест, менять внешность и плести из перьев и веток магические вампы, дарующие удачу.

Но в остальном заветы кинара не нарушались. Святилища-ацли, которых имелось немного, были посвящены Шестерым богам – всем вместе, а не одному из них, если не считать соланитских храмов. Ацли почитались местами священными, но не местом для молитв, ибо молиться богам можно было где угодно – хоть в поле, хоть в мастерской, хоть в харчевне-коноаче, сидя за чашей хааба. Храмы же предназначались для более серьезных дел – для сохранения знаний и божественных заветов, для пророчеств и предсказаний, для толкования Чилам Баль, для переписки Святых Книг на пергаменте либо тростниковой бумаге, для обучения киншу и языкам барабанных кодов, лекарскому искусству и другим умениям, кои отличают человека от невежественного дикаря.

Первым и самым древним из храмов считался Ацли Вещих Камней в Юкате, но и в иных уделах и землях были воздвигнуты святилища. В Тайонеле, у гигантского водопада близ моря Тайон, стоял Ацли Глас Грома; его ах-кины умели различать в грохоте падающих вод голоса Шестерых – их божественные пророчества, советы и откровения. К западу от атлийских рубежей, в пещере на берегу Океана Заката, находился Ацли Мер, второй после храма Вещих Камней по древности. Там хранили камни, бронзовые стержни, диски и сосуды, с помощью коих отсчитывали вес и объем, длину и расстояние; там же висел сталактит, сочившийся каплями влаги, и всплеск – время меж падением двух капель – измерялся полутысячей человеческих вздохов. Но после того, как в десятый век Пришествия содрогнулись огненные горы, вода в подземном источнике иссякла, и с тех пор время отсчитывали по кольцам на мерных свечах-цомпантли и по падению капель в стеклянных сосудах.

Еще был Храм Арсолана, Великий Ацли бога солнца в Инкале, где стояло его изваяние, но были и фигуры прочих богов – однако меньшего размера и сделанные не из золота, а из серебра. В Хайане, одиссарской столице, рядом с дворцом сагамора, воздвигли Храм Записей, уходивший на многие сотни локтей в прибрежные скалы. Там, в сухих пещерах, недоступных ливням и морским ветрам, хранились архивы и книги, карты, рисованные на пергаменте или вылепленные из глины на больших медных подносах, старинные изваяния и маски, изделия из перьев, раковин, нефрита, яшмы и прочие редкости, коими был богат Одиссар.

Были и другие храмы, но все они предназначались для того же – для хранения заветов и мудрых книг, но не для молитв. Молитва, общение с Кино Раа, являлось личным делом каждого; и, молясь, человек не клянчил милостей у богов и не каялся в грехах. Он обращался к ним, поверял тайны своей души, свои радости и горести в надежде получить совет, наставление или знамение. Это – единственное, о чем просили богов Эйпонны, единственное, если не считать милосердия к погибшим и умершим.

Обращаться же к Кино Раа полагалось в определенных позах, сотворив перед тем священный знак – коснувшись правой рукой левого плеча или груди у сердца и дунув на ладонь, со словами: пусть отлетят все наши заботы. Поз молитв насчитывалось семь: ши'а и ши'ю – стоя, подняв лицо вверх или опустив голову; а'шью и ю'шью – сидя на пятках лицом вверх или с опущенной головой; но'а и но'ю – стоя на коленях, опять же с поднятой или опущенной головой. Седьмая поза, кирана'о – распростершись ниц – была редкой и применялась в особых случаях, поскольку боги не жаловали тех, кто пресмыкается перед ними в пыли.

Вот и все о богах. Для обитателей Эйпонны они являлись такой же реальностью, как земляной плод или тростник шотор, из коего плели циновки; ведь боги, подобно плодам и тростнику, были и оставались неотъемлемой частью мира. Люди не страшились их и почитали, зная, что Шестеро Ахау – не гневные капризные ревнивцы, но мудрые советчики, ведущие человека путем сетанны, утешители, облегчающие муки тела и страдания души.

И все было бы хорошо, если б боги, принесенные Ветром из Пустоты, побывали не только в Срединных Землях, но и в Риканне, наделив ее обитателей своей мудростью и своей кровью. Но этого не случилось; и то, что не сделали боги, предстояло свершить людям.

Глава 3

День Пальмы месяца Света.

Западная Ибера, побережье Бескрайних Вод

Есть солнечный бог, но нет бога жарких сердечных стремлений; есть бог воинов, но нет бога любовной битвы; есть бог земли и вод, но нет бога объятий и ласк; есть бог мудрости, но нет бога страсти; есть повелитель над ветрами, но нет владыки над чувствами; есть провидец грядущих судеб, но и он смолкает, заслышав шелест шелков любви. Ибо любовь превыше всего, и нет над ней власти, и нету богов; а потому не отвергай любви, не отвергай зова женщины, ибо он – сама жизнь.

Книга Повседневного,

Притчи Тайонела.

– Плевок Одисса! – Плеть Чоллы свистнула в воздухе, и ее жеребец, рыжий с белыми подпалинами, нервно затанцевал, не в силах сообразить, что вызвало гнев хозяйки. – Плевок Одисса! – повторила Чолла. – Атлийский пес! Чтоб Сеннам завел его во тьму!

– Туда он и попал, – отозвался Дженнак, натягивая поводья. Его конь был пепельным, цвета потускневшего серебра, – прекрасный скакун с огненными глазами и седой гривой. «Лошади Иберы все-таки лучше бритских», – отметил про себя Дженнак, а вслух произнес: – Я полагаю, Сеннаму не пришлось трудиться – ведь в Великой Пустоте царит такой мрак, что даже летучей мыши не отличить правого крыла от левого.

Пухлые губы Чоллы Чантар гневно дрогнули.

– И ты столь спокойно говоришь о случившемся? Во имя Шестерых! Куда катится мир! Атлиец, пес, ничтожество, он поднял руку на светлорожденного! Метнул клинки в потомка богов! А ведь этот Ах-Кутум называл себя вождем! Вождем, не людоедом из рардинской джассы! Но где же почтение к заветам Чилам Баль, к светлой крови и к Кодексу Долга? Где путь сетанны, которым должен следовать вождь? Где, я спрашиваю?

Владычица Иберы была прекрасна в гневе, и Дженнак невольно залюбовался ею.

– Видишь ли, – произнес он, сохраняя спокойствие, – Ах-Кутума погубило любопытство. Он захотел проверить, вправду ли я неуязвим. Любопытство – необычайно сильное чувство, оно сильней почтения к заветам и к божественной крови. Ну, а сетанна и долг… Он понимал их по-своему, путая цвета Коатля и Мейтассы.

Чолла, успокаивая жеребца, похлопала его по шее; на руках ее тонко зазвенели серебряные браслеты. Как показалось Дженнаку, работа была местной и превосходной – не хуже, чем украшения, сделанные в Кейтабе или в Арсолане.

– Цвета и слова… – протянула Чолла, изогнув тонкую бровь. – Если назвать черное белым, ворон не обратится в лебедя, ведь так, мой тагир? – Решительно взмахнув рукой, будто разрубая ребром ладони нечто невидимое, она заявила: – Ты должен был уничтожить всех на том корабле. Снять голову с другого атлийца, ак'тидама скормить акулам или повесить, а стагард пустить на дно – вместе с кейтабцами и дикарями-норелгами.

– Повесить? – Дженнак брезгливо поморщился. – Повесить ак'тидама, этого О'Тигу? Что это значит, моя прекрасная тари?

Чолла взглянула на него не без сожаления.

– Казнь, мой тагир, казнь! На прочной веревке делают скользящую петлю, накидывают человеку на шею и вешают его на ветке дерева. А ты мог бы повесить своего О'Тигу на мачте.

– А! – Теперь Дженнак понял, в чем дело. Таким же образом бриты расправлялись с пленными; только вешали они их за ноги, вниз головами, принося в жертву Священному Дубу. Казнь эта была мучительной и долгой, и он ее отменил. Волки быстрей расправлялись с преступниками.

– Этот способ казни пришел к нам из Северной Иберы, – сказала Чолла.

– Вот как!? А что еще пришло к вам из Северной Иберы?

– Многое. Зерно и мед, железо и овцы с тонкой шерстью, и хааб – не хуже одиссарского. Мой старший сын…

Чолла вдруг смолкла, и ее изумрудные глаза потускнели. Ее сыновья и супруг, Ут Лоуранский, являлись как бы запретной темой, и Дженнак избегал об этом заговаривать. Но, разумеется, прислушивался к тому, что говорили воины и слуги, да и люди его держали уши раскрытыми. И потому было ему известно, что рыжеволосый Ут, с коим некогда осталась Чолла – по своей воле и собственному желанию, – лет через девять или десять пал в битве с морскими разбойниками-мхази, оставив супруге двух сыновей и власть над обширным уделом, занимавшим весь юго-восток полуострова. Но Чолла там не осталась; собрала войско со всех покоренных хольдов, призвала из Арсоланы опытных мужей и отправилась на запад, к океанскому берегу, покоряя диких иберов где силой, где убеждением, где страхом перед грозным именем покойного супруга. Теперь владычица Чоар – так называли ее среди местных племен – повелевала всей Южной Иберой, а старший из ее сыновей сражался в Северной, дабы расширить пределы своей страны. Младший же воевал с мхази, обитавшими на островах в море Хан'То, и война эта продвигалась к успешному завершению – во всяком случае, морские разбойники уже не тревожили иберов, а думали о том, как сохранить собственные шкуры. Что же касается самой Чоллы Чантар, то она прочно обосновалась на берегах Бескрайних Вод. Прибывшие из Арсоланы мастера разыскали удобное место – там, где в океан впадала широкая медленная река с плодородной долиной, окруженной холмами и апельсиновыми рощами. На каменистом полуострове, меж рекой и океаном, встал хольт Сериди, столь же похожий на прежние иберские хольты из бревен и дерна, сколь блистающий бронзовый щит на воронье гнездо. И царила в нем – а также во всей Южной Ибере – прекрасная и вечно юная Чоар, четырнадцатая дочь арсоланского владыки, ныне же – сама владычица, возлюбленная огненосной богиней Мирзах, чей голос будил по утрам солнце.

Но Чолла не желала говорить ни о видимых своих успехах, ни о своих сыновьях, покорявших земли и острова, ни о богатствах края, доставшегося ей в удел, – и не желала вспоминать о прошлых днях, о первом их пришествии в Иберу с флотом О'Каймора. Видимо, воспоминанья те были неприятными и будили тяжкие мысли – к примеру, о том, что предпочла она яркие перья власти шелкам любви. Что ж, как говорится в Книге Повседневного, у каждого дерева своя тень, у каждого человека своя судьба, и даже боги тут ничего не изменят!

Властью, кажется, Чолла насытилась по самые брови – как керравао, дорвавшийся до груды маисовых початков. «Что же ей нужно теперь?» – размышлял Дженнак, заглядывая в лицо ехавшей рядом женщины. Она была по-прежнему прекрасна, но не берущей за сердце девичьей прелестью, а зрелой и пышной красотой; бутон превратился в розу, перламутр стал жемчугом, дикая лесная кошка сделалась львицей – такой же гибкой, гармоничной и грозной, как хищницы с равнин Лизира. И чего же жаждал, чего хотел этот прекрасный зверь? «Постель моя пуста и пусто сердце…» – вспомнилось Дженнаку.

Они вновь остановились – на вершине пологого холма, в десяти полетах стрелы от стен Сериди. Травянистый зеленый откос спускался к речному берегу и красноватой гранитной ленточке сакбе, прорезавшей луг и уходившей к востоку; за рекой паслись табуны лошадей, и жеребцы, рыжий и серебристый, выгибали шеи, били копытами в мягкую землю и призывно фыркали.

– Зря ты пощадил тех кейтабцев, – сказала Чолла. – Если иссякло почтение, его следует заменить страхом. Лучше страхом перед богами, а если боги слишком милостивы, то страхом перед людьми. Впрочем, ты всегда был миролюбив и склонен к щедрости: этим кейтабцам подарил жизнь, мне – Ута вместе со всей Иберой, а брату своему – белые перья власти. Но все ли достойны твоих подарков? И что ты оставишь себе? Ведь жизнь – та же игра в фасит, и правят ею те же законы, в ней ничего не дается даром, а можно лишь выиграть или проиграть.

Лицо Дженнака стало задумчивым.

– На этот счет есть разные мнения, – произнес он. – О'Каймору казалось, что над жизнью и над всем миром властвуют золото и серебро, монеты Коатля и Арсоланы, одиссарские чейни, кейтабские сатлы, тайонельские кео и клочки кожи с вытисненным тавром, которые ходят в Сеннаме. Но Грхаб, мой наставник, утверждал иное. Жизнью правит клинок, говорил он; кто первым воткнул его в живот врага, тот и прав.

– А как думаешь ты? – Глаза Чоллы потемнели от сдерживаемого волнения.

– Я думаю, что жизнью должен править разум. И потому я отпустил кейтабцев. И отпустил бы Ах-Кутума, если б телохранитель мой не оказался так скор на руку. Ведь главное, моя прекрасная тари, не воздаяние и месть, а достижение цели. Суди сама: если б я утопил тот стагард, кто бы узнал об этом? В Коатле начали б гадать – то ли буря разбила корабль, то ли норелги взбунтовались, то ли обманули их вожди… А так – так О'Тига возвратится на свой Йамейн, отдаст положенное и поведает о каре и словах Великого Сахема. Если же их не расслышат, то второй корабль с запретным грузом будет отправлен в Хайан, и половина людей с него попадет в зубы кайманов, а остальные – в ямы с огненными муравьями. Выживших мы отпустим для назидания – и кейтабцев, и атлийцев. И только после этого мы примемся топить корабли – но тогда никому не придется гадать, кто это сделал и почему.

Чолла кивнула.

– В самом деле разумно. Выходит, ты ничего не дарил этим псам?

– Нет, не так. Я подарил им время для размышлений. Что может быть дороже? Впрочем… – Дженнак толкнул коленом жеребца, заставив приблизиться к лошади Чоллы, и коснулся ее руки. – Впрочем, коль мы заговорили о подарках, признаюсь, что привез дар и тебе.

– Какой же?

Ее зрачки вдруг заискрились и засияли изумрудным светом, и Дженнак сообразил, что слова его могли быть поняты неверно. «Постель моя пуста и пусто сердце…» – вновь припомнилось ему.

– Видела ли ты человека среди моих людей – смуглого, с носом, точно клюв коршуна, похожего на атлийца? – Он предупреждающе вскинул руку. – Но этот Амад – не атлиец, а сказитель из племени бихара, из Дальней Риканны, из тех краев, что лежат за Нефати и морем с красной водой. Удивительные там места! Ни гор, ни леса, ни болот, ни рек! Пески и немного травы, а деревья растут лишь рядом с источниками, и от одного источника к другому нужно добираться на васарах и лошадях долгие дни. Народ же поклоняется двум богам – светлому Митраэлю, который создал мир, и темному Ахраэлю… этот чаще ломал, чем создавал.

– И что же любопытного в твоем Амаде? – спросила Чолла. Ее глаза померкли.

– Ты ведь слышала, он – сказитель! И с ним интересно потолковать: он побывал во многих землях, разыскивая такую страну, где люди были бы счастливы и не творили насилия и зла. Вдобавок Одисс благословил его хорошей памятью: он уже говорит на одиссарском, понимает знаки ронго и может читать. И он набит историями, как подушка – птичьим пухом! Хочешь, оставлю его в Сериди? Конечно, если он согласится…

– Не согласится. Твои люди тебя не бросают.

– Он – не мой человек, он – сам по себе, – пробормотал Дженнак, понимая, что от него ожидали иного дара и иных слов. Но что он мог сказать? Шелков любви не расстелешь дважды…

– Сегодня вечером, когда на свечах сгорит тринадцать колец, мы будем слушать твоего Амада. – Головка Чоллы склонилась величественно и плавно, но в голосе ее слышалось разочарование. Она хлопнула рыжего скакуна по мускулистой лоснящейся шее, и конь начал неторопливо спускаться к речному берегу и каменной ленте дороги. Дженнак пристроился рядом; метелки высокой травы хлестали подошвы его мокас, теплый ветер развевал полы красного шилака с вышитым у плеча соколом, вампа, плетенная из шелковых нитей и цветных перьев, трепетала на груди. Два жеребца, огненно-рыжий и серебристый, плыли среди трав, подобные солнцу и луне, дневному и ночному оку Арсолана.