Когда Дженнак, сопровождаемый О'Тигой и обоими атлийцами, приблизился к темной дыре, ноздри его затрепетали. Из трюма тянуло зловонием; запах пропотевшей одежды, немытых тел и нечистот разлился над палубой словно незримый туман, дыхание смрадного болота среди непроходимой джассы, где обитают лишь змеи, жабы да кайманы. Болота тут, разумеется, не было, а вот кайманы имелись, и глядели они на Дженнака снизу вверх сотнями ненавидящих мутно-серых глаз. Светлые взлохмаченные волосы, мускулистые тела, заросшие шерстью, тяжелые квадратные подбородки, оскаленные в угрозе зубы… Норелги! Разумеется, крепкие молодые мужчины от восемнадцати до тридцати – самый ходовой товар в Коатле, будущая гвардия владыки Ах-Ширата, Простершего Руку над Храмом Вещих Камней…

Взирая на них сквозь широкую прорезь люка, Дженнак задумался. Вот перед ним рабы, невольники, продавшие сами себя и вовсе не жаждущие освобождения. Их не взяли в бою и не родили их матери-рабыни, но каждый из этих дикарей готов был променять свободу и неприветливую свою землю на горсть серебряных монет и право воевать и грабить – не здесь, в нищей Риканне, где многим не разживешься, а за Бескрайними Водами, в Срединных Землях, в сказочной Стране Заката… Они были воинами, необузданными и дикими, но палки атлийских батабов делали из них солдат – превосходных солдат, пусть не столь искусных, как одиссарцы или сеннамиты, но отличавшихся силой быка и жестокостью ягуара.

Нет, они совсем не стремились к освобождению! Они готовы были ждать, готовы претерпеть мучительную дорогу в тесном и грязном корабельном трюме, готовы были пить затхлую воду и есть провонявший рыбой пекан… Зато потом, потом!.. Вместо каменистого и бесплодного полуострова, лежавшего меж морем Чати и вечными льдами, их ожидали цветущие майясские города, крохотные беззащитные сахры Перешейка, богатства Арсоланы и Рениги, фруктовые рощи и поля одиссарских переселенцев, обосновавшихся на правом берегу Отца Вод… Все это было куда привлекательней снежных гор и ледяных равнин Земли Дракона!

Наглядевшись на человеческую стаю, в молчании скалившую клыки, Дженнак повел бровью, приказывая закрыть зловонное отверстие. Затем повернулся к ак'тидаму.

– Лучше бы ты возил в Коатль лошадей, О'Тига. В Ибере отличные скакуны… Да и у меня в Бритайе не хуже…

Кейтабец потупился.

– За лошадей столько не платят, милостивый кьо.

– Но риска меньше! Торгующий же людьми лишен покровительства Одисса… Сколько их там? – Дженнак кивнул в сторону люка. – Полторы сотни?

– Только сто восемнадцать! Клянусь клювом Паннар-Са!

– А я говорю – полторы! И за каждого тебе обещали по двести чейни, ведь так? Атлийских чейни, клянусь секирой Коатля!

Рука младшего атлийца, батаба, потянулась к топору, а старший, скривив тонкие губы, заговорил:

– Однако, светлый кьо…

– Лорд не дозволил тебе говорить, койот! – За спиной Ах-Кутума вырос Ирасса. – Ты, вонючий скунс! Крючконосая падаль! Держи рот на запоре!

Койоты и скунсы в Бритайе не водились, так что Ирасса в жизни не встречался с такими нечистыми тварями, но обругать умел любого – хашинда, его отец, научил отпрыска всем солдатским «премудростям». А их каждому воину было известно столько же, сколько звезд на небесах – про пасть, помет и кишки койота, гнилую утробу каймана, черепашьи яйца, скунсово отродье и дерьмо попугая. Если добавить сюда слова, выведанные Ирассой от сверстников-бритунцев, арсенал получался богатый.

Выслушав сказанное телохранителем, Ах-Кутум потемнел лицом и прошипел со злобой:

– Во имя Шестерых! Что творится в мире?! Орим, полукровка и дикарь оскорбляет атлийского вождя! Пусть Мейтасса проклянет меня, если я не увижу цвет его крови!

В руках атлийца вдруг сверкнули метательные ножи, но Ирасса оказался проворнее: пальцы его легли на запястья Ах-Кутума, сковав их прочными узами.

– Вышвырнуть крысу за борт, мой лорд?

– Подожди. – Отобрав у атлийца оружие, Дженнак перебросил оба клинка Уртшиге. – Ты, Ах-Кутум, здесь не вождь, не воин и не взятый в бою мулук, которого я отпустил бы за выкуп или из милости. Ты проклят Мейтассой! Ты и прямь койот и скунс, ибо попался на торговле людьми, запретной для всякого, кто почитает Чилам Баль! Или ты, называющий себя вождем, не знаешь Святых Книг и заветов Вещих Камней?

– Изумруд зелен, рубин ал, и этого не изменить даже богам! – пробормотал атлиец, словно желая продемонстрировать, что хотя бы Книга Повседневного, первая из свода Чилам Баль, ему известна. – Ты, светлорожденный, судишь так, как выгодно тебе. Ты носишь белые перья властителей Одиссара и думаешь как одиссарец; ты уверен, что вся Риканна, от Бескрайних Вод до Вод Заката, принадлежит Дому Одисса и Дому Арсолана – не считая тех жалких угодий, коими вы одарили кейтабцев. А раз так, то иным Великим Уделам нечего искать в Восточных Землях! Они там лишние! Мед и хааб поделят без них!

Дженнак приподнял брови.

– Кто запрещает тебе возить норелгам хааб и менять его на мед? Кто запрещает воздвигнуть город на их побережье? Кто запрещает торговать зерном и металлом, перьями и нефритом, свиньями, птицей и лошадьми? – Он выдержал паузу, всматриваясь в хмурую физиономию атлийца. – Но сагамор, мой родич, отправил послания твоему владыке Ах-Ширату и К°'ко'нате, повелителю Мейтассы; и сказано в них, что ни один из эйпоннских Уделов не должен держать в своих землях двуногий скот. Ни рабов-ремесленников, ни земледельцев-хейо, ни рыбаков-цони, ни прислужников, ни погонщиков, ни солдат! Ибо сказано в Книге Тайн: что есть человек? Существо, наделенное телом, свободой и разумом. Не только телом и разумом, но и свободой! Ты не согласен с богами, Ах-Кутум?

– Я с ними не спорю – как и мой владыка, повелитель Очага Коатля. Я спорю с тобой! Ты говоришь про тех людей – рабы! – Атлиец грохнул кулаком по крышке люка. – А я говорю – наемники! Такие же, как твой ублюдок орим и твои сеннамиты!

«Наемники! Так он желает их называть, чтоб оправдаться перед богами, – подумал Дженнак. – Что ж, творящий неправедное тоже надеется уберечь и честь свою, и сетанну… Пусть на словах, но уберечь… Хотя обманывает он лишь самого себя…»

На краткое время вздоха перед Дженнаком мелькнула палуба, залитая кровью, помертвевшее лицо атлийца, нож, пронзивший его шею, полураскрытый рот с белой полоской зубов. Картина слегка раскачивалась, и мерный ритм этих подрагиваний будто подсказывал, что дело происходит на корабле – то ли на стагарде из Йамейна, то ли на другом судне. В точности Дженнак этого не знал, ибо ни корабельных мачт, ни вамп, ни самого моря или берега боги ему не показали; он видел лишь крохотный эпизод, что будет вплетен в незримую ткань грядущего через мгновение, через месяц или спустя десятилетия. Но для атлийца этот ничтожный миг был равен расстоянию меж жизнью и смертью.

Он не собирался более пререкаться с Ах-Кутумом или сообщать о промелькнувшем перед ним видении, а потому, коснувшись белых перьев, развевавшихся над головой, произнес:

– Когда ты отправишься в Чак Мооль, атлиец, не рассчитывай, что уйдешь туда радужным мостом. Я думаю, что путь твой будет долог – достаточно долог, чтоб ты успел поразмышлять и о рабах, и о наемниках. И, быть может, ты попадешь к Коалю уже сегодня. Ведь жизнь твоя, как любил говорить один мой знакомый кейтабец, не стоит сейчас дыры от вашего чейни.

О'Тига, слушавший в почтительном молчании, выпучил глаза.

– Кто же это сказал, милостивый кьо?

– О'Каймор, тидам на службе властителя Ро'Кавары… Слышал про него?

Глаза у йамейнского морехода совсем вылезли на лоб, а люди его, державшиеся в отдалении, принялись перешептываться.

– Кто ж в Кейтабе не знает про О'Каймора! И кто же не знает о тебе, Великий Сахем! Вы с О'Каймором – да будет он благополучен в пространствах Чак Мооль! – первыми переплыли Бескрайние Воды. У берегов Лизира шторм обрушился на ваши корабли, а вместе с ураганом пришел Паннар-Са, Морской Старик, и ты сражался с ним, светлорожденный… Так сказано в песне О'Каймора! А песня та … – О'Тига раскрыл рот, намереваясь исполнить сказание о той схватке и победе, одержанной светлым кьо с помощью Сеннама, покровителя странников, но Дженнак лишь усмехнулся.

– Ты видел мою вампу и слышал мои слова, – произнес он, – и теперь ты знаешь, кто я такой. Готов ли ты покориться моему приговору, ак'тидам?

Под презрительными взглядами атлийцев О'Тига вновь рухнул на колени.

– Готов, светлорожденный! Я признаю, что судно мое нанято почтенным Ах-Кутумом, дабы перевезти в Коатль отряд норелгских дикарей… Я признаю, что заплатил вождям их тканями и серебром и что люди в трюме моего стагарда куплены как скот, как горшки хааба, как кипы кож или иной товар… Я признаю, что за каждого из них мне обещано по двести чейни, если смогу я избежать твоих дозорных кораблей и добраться до атлийского побережья… Я признаю все это, потомок богов, и молю о милости и пощаде! И о прощении!

– Пощада и прощение – не одно и то же, – вымолвил Дженнак. – Я не буду отбирать твой стагард и не пущу его на дно; вот – моя милость и пощада, ак'тидам – во имя памяти О'Каймора, кейтабца, ставшего мне другом! Но прощения не жди. Слушай мой приговор: ты высадишь всех норелгов на берег – не на родное их побережье, а прямо тут, среди бесплодных скал; пусть добираются на родину как могут и помнят, что в Стране Заката им не бывать. Потом ты отправишься в Йамейн, соберешь тридцать тысяч чейни – ровно столько, сколько обещано тебе Ах-Кутумом, – и переправишь серебро в Хайан, брату моему, чаку Джиллору; и ты расскажешь всем в Кейтабе, как был наказан мною и предупрежден, скажешь, что в следующий раз отберу я не деньги твои, а жизнь. Хайя! Я сказал!

О'Тига вновь стукнулся лбом о твердые доски палубы; казалось, он испытывал облегчение, отделавшись столь немногим. Кейтабцы любили деньги; они умели их наживать, но умели и терять. И хотя тридцать тысяч полновесных серебряных монет являлись крупной суммой, О'Тига мог возместить свои убытки за два-три удачных рейса в Лизир, Иберу или в богатый золотом Нефати. Перенаселенный Кейтаб нуждался в лизирском зерне, а иберских лошадей охотно покупали во всех Уделах Эйпонны, особенно в Сеннаме.

– Хвала Шестерым! – воскликнул О'Тига. – Ты оказал мне милость, светлый кьо, ты почтил меня доверием! Ибо как ты узнаешь, что я выполню все сказанное тобой?

– Я узнаю, – усмехнулся Дженнак, – узнаю.

Он наклонился над кейтабцем, и глаза его вдруг стали темными, лицо – плоским и широким, нос – приплюснутым, а щеки – отвислыми. На мгновение О'Тига как бы узрел себя самого; он вздрогнул и сотворил священный знак, коснувшись правой рукой груди и дунув на ладонь.

– Я узнаю, – повторил Дженнак, выпрямляясь.

Атлийцы, похоже, что-то заметили; младший пытался дрожащими руками высечь огонь и раскурить шаллу, а старший глядел на сахема Бритайи во все глаза, и было заметно, что гордость борется в нем с суеверным ужасом. Наконец Ах-Кутум овладел своими чувствами и пробормотал:

– А мы? Что будет с нами, светлый кьо?

Плечи Дженнака приподнялись и опустились.

– Если я снова поймаю тебя, Ах-Кутум, то предложу на выбор: или бассейн с кайманами в хайанском Доме Страданий, или загон, полный голодных волков, – у меня в Лондахе. Выбирай кайманов, атлиец, они неплохо обучены и вершат скорую казнь. Волки страшнее…

Кивнув, Дженнак направился к сходням. Ирасса шел впереди него; Хрирд и Уртшига – по бокам; их доспехи матово поблескивали, наплечники и тяжелые муаны щетинились стальными рогами, шипастые кистени-чиапы и сумки с эй-саками раскачивались у бедер. Хрирд нес на плече чаку, боевой топор с изогнутым крючковатым лезвием и копейным острием; у второго сеннамита секира торчала из-за пояса, а в руках сверкали отобранные у Ах-Кутума ножи. Дженнак шагал меж ними будто белый сокол-хасс в сопровождении двух бронированных черепах.

Они были уже у самого борта, когда атлиец окликнул его.

– Слышал я, что ты, светлый кьо, прозван Неуязвимым. Слышал, что ты, побывав во многих сражениях, не имеешь ни ран, ни шрамов и ни один человек не сумел коснуться кожи твоей клинком челя или наконечником копья, а стрелы тебе и вовсе не страшны, ибо их ты ловишь на лету. Верно ли сказанное? И что хранит тебя – милость богов или магия, в которой ты превзошел многих?

«Ни то, ни другое», – подумал Дженнак. Разумеется, боги были к нему благосклонны; он являлся их избранником, и он владел магическим даром. Но хранило его воинское мастерство, уроки коего преподал ему в юности наставник Грхаб. В своем роде оно тоже было волшебством – таким же, как тустла и магия кентиога; впрочем, очень многие вещи кажутся людям волшебными, тогда как секрет их прост и постигается лишь прилежанием и трудом! Труд, прилежание и сотворенное ими искусство являлись реальностью, а неуязвимость – легендой, одной из многих, сплетенных вокруг Дженнака временем и людьми. Когда-то он был ранен – в первом своем бою, в поединке совершеннолетия; правда, за тридцать минувших лет шрам над коленом побледнел и сделался совсем не виден.

– Так что же хранит тебя? – с внезапной яростью повторил Ах-Кутум. – Молчишь? Не хочешь отвечать? Ну, тогда проверим! Посмотрим, сколь сильна твоя магия!

В воздухе вдруг сверкнули метательные ножи; в руках атлийца уже трепетала новая пара – два изогнутых лезвия, готовых к броску. «Сколько же их у него?» – подивился Дженнак, сообразивший, что клинки предназначены не только ему, но и стоявшему позади него Ирассе. Ах-Кутум являлся, несомненно, мастером; лишь великий искусник сумел бы метнуть ножи с таким проворством.

Но всякий мастер рискует встретить более искусного, и первый нож, нацеленный в лицо Дженнака, бессильно звякнул о стальной муан. Второй был отбит Хрирдом, подставившим свою секиру, а прочие Ах-Кутум бросить не успел: собственный его клинок, блестевший в ладони Уртшиги, внезапно ринулся к нему, змеиным жалом впился в горло и, пробив шею насквозь, вышел сзади на три пальца. Одно мгновенье атлиец еще стоял, покачиваясь и хрипя точно подраненный гриф-падальщик; потом на губах его вздулись и лопнули багровые пузыри, и кровь хлынула из перекошенного рта. Он рухнул на спину, к ногам О'Тиги.

Этот обмен ударами занял время пяти вздохов; стоявшие вокруг кейтабцы увидели лишь серебристый блеск клинков и услыхали звон да хриплый выдох умирающего. Но наконец случившееся дошло до них, и лица островитян помертвели, а их ак'тидам вновь рухнул на колени. За О'Тигой, отбросив свою шаллу, а вместе с ней – и гордость, на колени опустился батаб-атлиец. Глаза его были закрыты, щеки – бледны, и выглядел он так, словно висел уже над бассейном с кайманами или ждал, когда волчьи клыки вопьются в его глотку.

– Светлорожденный… – просипел О'Тига, – светлый кьо… не карай…

– Забудь о случившемся и выполняй сказанное мною, – произнес Дженнак. – Воля богов свершилась.

Ступив на мостки, он перебрался на палубу «Хасса». Четверо солдат подтянули деревянный трап, другие уперлись в борт стагарда шестами, расталкивая корабли. Затем на рулевой палубе зазвучал свистящий голос Пакити, и над окованным бронзой тараном взметнулись треугольные паруса, а вслед за ними все три мачты, кела, таби и чу, украсились алыми полотнищами. Стагард из Йамейна будто бы разом откатился назад и начал удаляться, сливаясь с серыми скалами, свинцовой водой и хмурым небом.

– В Лондах, – бросил Дженнак своему ак'тидаму, снимая пышный убор из соколиных перьев. – В Лондах, Пакити! «Хасс» добычу закогтил. Теперь очередь «Чультуна».

Прищурившись, он оглядел горизонт и висевший над ним Глаз Арсолана – не ослепительно яркий, как в Серанне, а будто бы подернутый туманной дымкой. На юге клубились облака, предвещая ненастье, и ветер срывал с волн пенные гребешки, касался лица Дженнака прохладными, влажными ладонями. Где-то там, на юге, в холодном море Чини, спешил к проливу второй его корабль, «Чультун»; спешил, чтоб встать на стражу меж Землей Дракона и берегом фарантов.

Сизый сокол сменял белого, как ночь сменяет день; вздувались под ветром и вновь опадали паруса, вставало и уходило на закат солнце, катились океанские валы от Эйпонны к Риканне, а вслед за ними текли годы – и не было им ни счета, ни числа.

Интерлюдия первая.

МИР

Мир был круглым, как орех чиап, с которого срезали шипы, или как золотистый апельсин, невиданный в Эйпонне плод, зревший лишь в Восточных Землях, на берегах Длинного моря Хан'То. Еще он походил на гадательный шар из яшмы или нефрита, какие умеют вытачивать искусные майясские ремесленники, изображая на них пятьдесят мельчайших знаков ронго либо шесть покрупнее – те, с которых начинаются имена богов.

Но все-таки орех чиап давал более верное представление о мире, ибо его окружал твердый бугристый нарост, деливший скорлупу на две половинки. Мировая сфера тоже была разделена, – правда, не каменной стеной, а Океаном Заката и Бескрайними Водами. В одном из ее полушарий от полюса к полюсу тянулся прихотливо изрезанный материк – или два материка, соединенных северней экватора узким перешейком; в другом тоже простирались обширные массивы суши, но, сколь они были велики, не ведал никто. Что же касается цивилизованного континента – Верхней и Нижней Эйпонны, Оси Мира или Срединных Земель, – то он был измерен странниками йашчилан и мудрыми жрецами-ах-кинами, и всякий, окончивший храмовую школу куикулько, знал, что от северного ледяного края до Холодного Острова на дальнем юге насчитывается две сотни соколиных полетов. Речь, разумеется, шла о посыльном сером соколе-чультуне, а не о хассе с белыми перьями; хасс сильней и крупней чультуна, он превосходный боец, но летает не с такой стремительностью, как его сизый родич.

В древности, в дни Пришествия Оримби Мооль, Эйпонна казалась гигантской, как целая вселенная. Тут было теплое море меж земель – лазоревый Ринкас, окруженный с трех сторон сушей, а с четвертой, восточной – кейтабскими островами, из коих четыре, Кайба, Гайяда, Йамейн и Пайэрт, мнились столь большими, что на каждом могла бы разместиться богатая сахра – с полями, лесами, фруктовыми рощами, селениями и городами. Тут были две могучие реки, Отец и Матерь Вод; северная соединяла пресное море Тайон с соленым Ринкасом, южная, вбиравшая множество притоков, струилась в знойной низменности Р'Рарды, среди лесистой джассы и непроходимых болот, заканчивая путь свой в восточном океане. Тут были и горы – гигантская цепь, протянувшаяся на западе вдоль всего континента; в одних местах каменная твердь оставалась спокойной, в других, в стране Коатля или в Шочи-ту-ах-чилат, небеса подпирали огненные вершины, и временами земля содрогалась от их могучего жаркого дыхания. На севере, в Верхней Эйпонне, были льды, были хвойные и субтропические леса, были болота, озера и реки, была парама – просторная степь, лежавшая меж правым берегом Отца Вод и Великими Западными горами; в параме бродили койоты и несчитанные стада косматых быков, в озерах и реках обитали кайманы, в лесах – олени и лоси, медведи и волки, обезьяны и бобры, белки и соболи, огромные птицы керравао, не умеющие летать, а также владыка всех лесных тварей, гневливый и ненасытный ягуар. На юге, в Нижней Эйпонне, льды и снега сияли только на самых высоких горных вершинах, а у подножий их, в бассейне Матери Вод, царило вечное знойное влажное лето. Тут, в непроходимой джассе, таилось множество чудес: архады с лепестками шести божественных оттенков и белоснежные кувшинки, чьи листья походили на круглый воинский щит; яркие бабочки размером в две ладони, страшные огненные муравьи и пауки – ядовитые, безвредные или полезные, как этова, плетущие тонкий шелк; обезьянки-коата с драгоценным черным мехом и неповоротливые мясистые тапиры; попугаи в алом и белом оперении и мудрый владыка птиц кецаль, чьи сине-зеленые с золотистым отливом перья ценятся превыше прочих. Но не одни лишь горы и дремучие леса были в Нижней Эйпонне – была и степь, сеннамитская парама, столь же широкая, как на северном материке. И все это – земли и воды, степи и джасса, плоскогорья и низменности, долины рек и тысячи пресных озер, – все это казалось неисчерпаемым, бесконечным, необозримым.

Но мера всему – человек. И все он измеряет по себе: время меряет вздохами и кольцами полосатой свечи-цомпантли, вес – монетами и бычьими тушами, длину – локтями и шагами, полетом стрел и соколов. Впрочем, всякой мере – свой черед. Вот хоган – место, где обитает человек: малый хоган, вигви или типи, шатер из шкур либо тростниковая хижина соразмерны с ним; большой хоган – кива, дом из дерева и камня, или дворец сак-муль, или храм – превосходят его, но ненамного, в десять или в сто раз, а такую величину всякий может объять и разумом, и чувством. Иное дело – земля; она обширна, и, чтоб измерить ее, нужен не человек – люди. Народ, племя, клан, Очаг… Ибо земля измеряется угодьями и полями, городами и странами, дорогами-сакбе на высоких насыпях, числом кораблей и гаваней, количеством хижин, домов и дворцов, повозок и колесниц, шахт и мастерских – и когда всего этого слишком много, земля становится тесной.

Шестеро божественных Кино Раа в предвечной мудрости своей основали шесть великих Очагов: четыре – на северном материке и два – на южном. Самым дальним из них стал Сеннам в степях Нижней Эйпонны, то был край скотоводов и искусных воинов; в их степи с берегов Ринкаса, из центра мира, сокол летит без малого месяц. В Верхней Эйпонне, у пресного моря Тайон, расположился Тайонел, Земля Лесов и Вод, богатая шкурами, древесиной и металлом; а в параме, у подножий Западных гор, раскинулась Мейтасса – ее племена, как и сеннамиты, пасут быков и мчатся в бой на их косматых спинах, ибо привыкли они жить грабежом и разбоем. Трем другим Великим Очагам достались земли на берегах Ринкаса: пять одиссарских племен обитали в Серанне, на Цветущем Полуострове; держава надменных атлийцев воздвиглась на западном побережье; а Арсолан, Страна Солнца, занял небольшую часть южного берега; прочие же земли Арсолана лежали в горах и долинах, граничивших с Океаном Заката. Кроме этих шести Уделов, были еще страна майя и Кейтабские Острова; все остальные земли населяли дикари. На севере, у самых льдов, обосновались плосколицые туванну, мирные и робкие, как полевые мыши; южнее, в Мглистых Лесах, в Стране Озер, в Краю Тотемов и на Острове Туманных Скал, обитали кланы краснокожих, и люди те не отличались ни робостью, ни миролюбием, ибо числили в своих прародителях филина и волка, рысь и медведя, орла и коршуна. Иные же дикари жили на океанских берегах, у самых Бескрайних Вод или у Океана Заката, либо на жарком гористом Перешейке, между Юкатой, страной майя, и Арсоланом, либо на дальнем юге, за Сеннамом, либо в неприступных горах, либо в зеленом лабиринте Р'Рарды. Последние считались самыми дикими, так как одни из рардинских племен были незнакомы с огнем, другие пожирали убитых врагов, а третьи ели коренья и насекомых и от скудной сей пищи вырастали только до четырех локтей.

Но даже эти карлики множились в числе, хоть и не так быстро, как народы Великих Очагов и предприимчивые кейтабцы. Границы стран год от года отодвигались, вчерашние варвары перенимали искусства и ремесла, рыбачьи деревушки на западном и восточном побережьях превращались в порты и города, затем – в сахры, где правил выборный либо наследственный вождь-сахем. Уделы спорили за земли, и каждый старался взять власть над племенами недавних дикарей, над всяким новым портом и городом, над еще не поделенными землями; каждый Великий Очаг желал захватить торговые дороги на суше и на море, укрепиться сильным войском или секретным знанием, воздвигнуть тулумы с высокими стенами, спустить на воду боевые корабли, облечь воинов своих в прочные шарати и дать им в руки не палицу-чуэн и не копье с кремневым острием, а стальной чель и бронзовую секиру.

Вдруг оказалось, что Эйпонна не так уж велика, что благодатных земель в ней немного, зато в изобилии бесплодных гор, мертвящего льда, смрадных болот да тропических лесов, где не посеешь маис, не выстроишь город, не проложишь сакбе – разве могилу сумеешь выкопать. Но и в нее не ляжешь, ибо сожрут тело погибшего огненные муравьи, грифы-падальщики или чудовищный медведь-кочи, огромный, как бык. И еще оказалось, что многого нет в Эйпонне – нет злаков, кроме маиса и проса, нет плодов, кроме сладкого нана-са, нет верховых и вьючных животных, кроме медлительных быков и хрупких лам. О том, что есть и чего нет, доподлинно знали кейтабцы, морской народ, ибо плавали они в Ринкасе и вдоль восточного побережья Эйпонны – где грабили, где торговали, где строили города и порты, захватывая землю для новых поселений. Были они многочисленным народом и первыми ощутили стеснение на своих островах; и хоть заняло морское племя весь южный берег Ринкаса, основав две державы, Ренигу и Сиркул, земель ему не хватало. А раз нет земель, то нет и пищи, нет места для хогана, нет пастбищ для скота, нет лесов с розовым дубом хон и железным деревом субинче, из коих строились кейтабцами корабли. А без корабля нет и кейтабца – так как народ сей привык находиться в постоянном движении, ища пропитания и богатств в самых далеких уголках Эйпонны.

Только ли в ней? Ведь мир, как известно, шарообразен… Это не было тайной, хранимой ах-кинами; о сферичности мира сообщалось в Чилам Баль, в Святых Книгах, написанных самими богами. И там же – пусть смутно и неясно – говорилось о Землях Восхода, о Риканне, лежавшей за Бескрайними Водами, о другой половине мира – быть может, столь же полной сокровищ, как Страна Заката. Но чтоб добраться к ней, островитяне нуждались в защите и покровительстве богов, а значит, им предстояло вступить в союз с Великими Уделами. Ибо в Уделах правили светлорожденные потомки Кино Раа, и среди них искали мореходы себе вождей – таких, чьи сердца тверды, чей разум ясен, чьи голоса слышны богам.

Великий Восточный Поход начался в месяце Плодов, на исходе сезона Цветения, в год 1532-й от Пришествия Оримби Мооль. Пять больших драммаров вышли в Бескрайние Воды; пять кораблей под парусами цветов Сеннама-Странника, Светлого Арсолана и Одисса, бога мудрости и удачи. И плыли на тех кораблях семь сотен воинов и мореходов, а вели их наследник Дома Одисса, юная дочь владыки Арсолана и умудренный жизнью ак'тидам из Ро'Кавары, Града Морских Врат, что на Кайбе, большем из кейтабских островов. И потому, когда флот достиг восточных земель, их побережья разделили на три страны. Кейтабцы взяли себе обширные равнины Жаркой Риканны, названные Лизиром, лежавшие к югу от моря Хан'То и простиравшиеся на восток до великой реки Нилум и земель Нефати; Лизир был населен чернокожими дикими племенами, а в Нефати, где умели строить из камня, глины и тростника, у людей кожа отливала красной медью. Земли Лизира отличались плодородием, и множество чудных зверей обитало в них; отсюда в Кейтаб везли зерно и хмельные напитки, шкуры и редкостную кость, крепкую чешую шо-камов и даже золото – из гор и пустынь, что находились еще дальше Нефати, за узким морем с водами красного цвета.

Обширный материк, лежавший к северу от Длинного Моря Хан'То, был назван Ближней Риканной. Его населяли странные племена бледнокожих – люди со светлыми или огненными волосами, у коих шерсть росла даже на лицах, чем мужи их весьма гордились, называя эйпоннцев голышами и заморскими слизнями. На юге материк вдавался в воды Хан'То тремя полуостровами, и самый западный из них, гористая Ибера, стал арсоланским владением – отчасти независимым, ибо правила им Чолла Чантар, Дочь Солнца и сагамора Арсолана. Земли ее были богаты серебром и иными металлами, на внутренних плоскогорьях полуострова росли невиданные в Эйпонне плоды и злаки и паслись табуны лошадей – чудесных потомков стремительного ветра, с которыми не могли сравниться ни ламы, ни лоси, ни быки Сеннама или Мейтассы. Люди же в Ибере обитали воинственные; селились они в хольтах, выстроенных из сосновых бревен, и сражались медным оружием – в отличие от племен фарантов, гермиумов, скатаров, зилов и всех прочих, бродивших в Ближней Риканне от теплого моря Хан'То до холодных морей Чини и Чати. За водами Чати лежала Земля Дракона, самая северная оконечность материка, и жили там норелги – еще более дикие и кровожадные, чем иберы. К востоку континент простирался в неведомую даль, на сотни полетов сокола – и где-то там, на краю мира, у берегов Дальней Риканны грохотал океанский прибой. А к западу от земель норелгов лежал в океане остров Бритайя, и сделался тот остров частью Удела Одисса. И правил им Великий Сахем, отказавшийся наследовать весь Одиссар по смерти отца своего, чака Джеданны; однако был он увенчан белыми перьями и считался третьим властителем в государстве – после чака Джиллора и его сына Даркады, наследника и ро'тагира.

Таким был мир. Обе половины его наконец воссоединились; от мест цивилизованных люди и корабли проложили дорогу к землям диким, неведомым и опасным, но обширным и полным богатств.

Теперь предстояло их поделить.

Глава 2

День Чультуна месяца Цветов.

Лондах, Южная Бритайя

Никто не сотворял мир; возник он сам собой из пламени и света, из холода и тьмы. Мир – древо, питаемое соками пространств и времен, и возросли на сем древе многие прекрасные ветви, и листья, и плоды. Богов, как и мир, никто не сотворял; они – ветвь на древе мира. И людей не творил никто; люди – листья на ветви богов.

Книга Тайн, Листы Сеннама.

Я, О'Каймор, тидам О'Спады, владыки Ро'Кавары,
Господин надела Чью-Та, водитель кораблей,
Я, О'Каймор, достигший берегов Лизира
На драммаре своем «Од'тофал кон'та го»,
Что значит – Алая рыба, летящая над волнами,
Я, О'Каймор, кейтабец, говорю вам:
Видел я дивное, узрел чудное –
То, что случилось в бурю,
В шторм, каких не бывает в Ринкасе,
Но в одних лишь Бескрайних Водах,
Где вел я свои корабли к солнечному восходу,
И было на них семь сотен воинов и мореходов
Под рукой властителя нашего,
Светлого кьо Дженнака…

Голос рапсода звенел в теплом весеннем воздухе, то жаворонком взмывая к небесам, то падая вниз, будто сраженная стрелой птица, то трепеща крылышками колибри, зависшего над розовым кустом. Светловолосый рапсод пел на бритском, ибо Сага о Восточном Походе, сложенная О'Каймором, давно была переведена с резкого щелкающего кейтаба на майясский и одиссарский, на певучий арсоланский, на атли и даже на варварские языки Иберы и Бритайи. Рапсод пел, Дженнак, Амад и Ирасса слушали, Хрирд и Уртшига дремали, пригревшись на солнце и разомлев после дневной трапезы, а старый Хиримус, молчаливый слуга, подливал слушателям и певцу хааб да янтарное шебу – или пиво, как назывался сей напиток по эту сторону Бескрайних Вод.