Смутное осознание индивидуальности, выделение себя-личности среди других особей – вот первый прогрессивный шаг, и он всегда и всюду, во всех известных нам мирах, сопровождается восприятием времени. Затем ощущение собственного «я» делается отчетливей, возникает язык или иная сигнальная система, появляется дар к логическим умозаключениям, сначала простейшим, затем все более сложным. Следующий этап – построение моделей мира, религий, наук и искусств, активное преобразование реальности; и одновременно с этим нарастает мощь ментальных излучений мозга. Наконец, качественный скачок: признание факта, что разум способен функционировать не только в биологическом коллоидном растворе, но и в других субстанциях, структурированных должным образом, более гибких, подвижных и долговечных. Это означает, что психоматрицу – то есть душу или собственное «я» – можно экстрагировать из тела, внедрив затем в небиологический, даже невещественный субстрат – скажем, в среду Инфонета. Такому разуму доступно, казалось бы, невозможное: выйти из темпорального потока и бросить на него тот самый взгляд извне. Иными словами, разум, не отягощенный плотью, способен построить модель объективного времени.

Это было сделано в девятом тысячелетии. Я не космолог, не математик и не могу утверждать, что разбираюсь в их теориях во всех деталях. Но основы мне понятны – те философские аспекты, что предваряют формулы и уравнения.

Пространство и время – суть атрибуты Вселенной, взаимосвязанные, целостные, слитные с момента Большого Взрыва. Пространство – не пустота, изотропная в любом направлении, оно обладает кривизной, фрактальной многомерностью и прочими свойствами, особыми для каждой точки Вселенной. Также и время; его нельзя представить в виде простых геометрических фигур, линии, круга, спирали, ибо оно сложнейший топологический объект. Как и пространству, ему присущи кривизна, фрактальное самоподобие, изгибы, складки, вихревые токи, сингулярность в районах черных дыр – собственно, все это относится к общей топологии пространства-времени, так как они неразделимы. Все события в Метагалактике, закономерные и хаотические, случайные и обусловленные причинной связью, происходят в определенных точках топологической структуры и в определенном смысле могут считаться одновременными. Это нелегко понять, но в данном случае речь идет не о той одновременности, которую мы обычно представляем, а о многомерном процессе – или, скорее, о его удобном описании.

В рамках такой модели не существует категорий прошлого, настоящего и будущего; их с равным успехом можно считать игрой воображения, либо сиюминутным восприятием мыслящего мозга, либо биологической особенностью нервных тканей. Когда это было осмыслено, возник естественный вопрос о восприятии перемещений в топологической структуре. Жильбер из Койна Космологов отметил, что всякий сдвиг от точки к точке является, в сфере ментальных ощущений, переходом из настоящего в прошлое или будущее. Почти столетие эта идея то принималась, то отвергалась в академических кругах; кто соглашался с нею, а кто считал игрой ума или гипотезой, которую не доказать и Носфератам. Затем психолог Ву и математик Аль-Джа с Альгейстена все же прояснили ситуацию, установив, что материальные объекты и связанные с ними события жестко фиксированы в объективном времени, но психоматрица более подвижна. Методика экстракции психоматрицы в среду Инфонета была уже хорошо известна, и Джослин, опираясь на результаты Ву и Аль-Джа, разработал теорию ПТ, а через несколько лет и опытную установку.

Первое странствие совершила женщина-историк Дейдра, изучавшая миграцию полинезийских племен. Ее вояж был недолгим, всего четыре дня, что обернулись для Дейдры семью месяцами. Этот эксперимент дал импульс теории – Аль-Джа и Ольгерд, его ученик, погрузившись в Зазеркалье, вынырнули в реальность с расчетом кривизны топологической поверхности. Было доказано, что в зонах с большей кривизной время течет быстрее, и эти области воспринимаются нами как прошлое; попав туда, мы проживаем годы мниможизни, тогда как в настоящем проходят месяцы и дни. Более плоские зоны будущего тоже доступны для изучения, но в этом нет нужды: ждать результатов дольше, чем сделать компьютерный прогноз. Наш мир стабилен и надежен, и все, что происходит в нем, известно в будущем. Не стоит его торопить и тревожить.

Другое дело прошлое. Мы потеряли столь многое во времена Большой Ошибки, в тысячелетие глобальных катастроф! От городов остались груды кирпича, бетонных плит и ржавой арматуры, сгнили полотна, шедевры гениальных мастеров, сгорели фотографии и книги, стерлись ленты и диски с фильмами и памятными записями, рассыпались прахом сокровища, добытые археологами, папирусы и пергаменты, посуда, рукописи, расписные вазы, оружие, одежды, украшения… Пожалуй, только глина и камень пережили ту эпоху, еще раз доказав, что нет материалов долговечнее. Где-то, в каких-то особых случаях нам повезло: под Эрмитажем, Прадо и Лувром нашли хранилища картин, храмы майя и пирамиды на нильском берегу не рухнули, сохранились тоннель под Ла-Маншем, тысяча-другая статуй, руины Колизея и Помпей, фрески Тассили… Но многое, слшком многое пришлось восстанавливать с нуля. Не только восстанавливать – заново писать историю цивилизаций и народов, которые уже не воскресишь.

Что бы мы делали, если б не нашелся способ проникновения в прошлое? Отправились в космос, к Носфератам, и попросили бы их рассказать, кто мы такие, от кого произошли? Это был бы акт отчаяния, явное свидетельство того, что корни наши утеряны и мы не в силах их восстановить. Достойна ли такая раса уважения?

«Впрочем, о чем сожалеть?..» – думал я, слушая рассказ Егора. Дело прошлое, и мы с ним справились. Ошибаться, каяться и исправлять содеянное – естественные процессы жизнедеятельности человека.

Мой друг прищелкнул пальцами.

– Чего желаете? – приятным контральто отозвалась беседка.

– Еще вина. И ви-проектор… Есть тут ви-проектор?

– Видеопроектор прямо над вами. Вмонтирован в потолочную балку. Список популярных зрелищ: пляски жриц в храмах Ашшура и Бела, возвращение царя Синаххериба из похода на Вавилон, осада и разрушение Ниневии, битва при…

– Не требуется! – Егор хлопнул по столу ладонью, и плывущий в воздухе поднос опустился у его руки. Он поднял кувшинчик, налил мне и себе. Вино плескалось в прозрачных оксинитовых бокалах.

Егор сказал:

– Выпьем за возвращение, Ливиец. Выпьем за то, чтобы оно было скорым и безболезненным. У Риты, у тебя и у меня. У всех нас.

Когда бокалы опустели, он подпер крупную голову кулаком и мрачно уставился в блюдо с костями барашка. Казалось, недавнее оживление покинуло его; щеки и лоб побледнели, и серые полукружья под глазами, знак рождения на Кельзанге, сделались заметнее.

– Возвращение… – пробормотал Егор. – Я должен рассказать… рассказать и показать, чтобы избавиться от тяжести… Мой путь обратно, малыш, был нелегок.

Что-то произошло, понял я. Что-то случилось там, на Каталаунских полях, после или во время битвы. Что-то такое, что мучает его, гнетет и не дает забыться. Кому же поведать об этом, если не другу?

Налетел ветерок, и листья виноградной лозы, оплетавшей беседку, тихо зашелестели. Солнце клонилось к закату за бурыми водами Тигра, из города, что раскинулся под нами, долетали звуки музыки, далекий гул толпы и смех. Город, замкнутый в кольце стен, был невелик, не то что мегаполисы Эпохи Взлета, и всю его территорию можно было окинуть взглядом. На севере, над садами, всплыл в небо изящный корпус яхты – эллипсоид на тонком стержне, раскрывшемся лепестками гравиподъемника.

– Рассказывай, – произнес я.

– У меня был возок с лошадью, – начал Егор. – Хороший мерин италийской породы, приученный бегать под седлом. Когда началась заварушка, я выпряг его, покинул лагерь и направился к холмам. Искал место повыше.

Повыше, ясное дело. Чтобы обозреть и зафиксировать столкновение двух многочисленных армий, нужен холм, или дерево, или крепостная башня. Найти их нелегко, если ты сторонний наблюдатель – все подходящие высотки заняты военачальниками. Наилучший вариант, если ты сам полководец или состоишь в генеральской свите адъютантом либо посыльным. Посыльным даже удобнее, шире возможности для сбора данных.

Но мой друг в той мниможизни не был ни генералом, ни адъютантом, ни гонцом. Шут, жонглер, который следует за войском, чтобы развлекать солдат…

Уловив мои невысказанные мысли, Егор шевельнул бровью:

– Да, все было занято, малыш, набито под завязку. На холмах стояла пехота германцев-вестготов, союзников римлян. На лесной опушке прятались конные франки и бургунды, тоже союзники, а легионы перекрыли равнину. Для Аэция и его штабных воздвигли помост, но сам понимаешь, туда мне дорога была заказана. Все же я нашел курганчик в стороне – там росли старые вязы, разлапистые и не слишком высокие, но лучше хоть это место, чем ничего. Половину дня пришлось сидеть на дереве. – Он покрутил бокал в пальцах, поднял и отпил вина. – Знаешь, на Кельзанге есть оог, тварь такая вроде здоровенной птицы, однако не летает, а лазает по веткам – клюв и лапы у нее как тиски. Затаится в листве, крутит башкой туда-сюда, крыс-короедов высматривает… Вот и сидел я на дереве точно оог, а крысы внизу мельтешили да резали друг друга. Ну а когда гунны ударились в бегство, я слез, сел на своего конька и поехал разглядывать местность и что там на ней творится после побоища. Искушение, понимаешь… Хотелось мне Аэция зафиксировать, и не только его – возмечтал до Аттилы добраться.

Я кивнул. Естественное желание! Увидеть полководца и вождя, две исторические личности, запомнить их и воспроизвести в записях полного присутствия… Аэция – в момент виктории, в час его великого триумфа, Атиллу – в миг величайшего поражения… Тем более что судьбы у победителя и побежденного были одинаковы – через два-три года оба умрут и, вероятно, насильственной смертью. Я бы тоже не устоял, не высидел на дереве!

– Все там перемешалось… – задумчиво протянул Егор. – Люди, кони, мертвые, живые, готы, гунны, франки, латиняне… Но гунны – шустрые ребята, хоть и бежали, а пропустить, что плохо лежит, не в их обычае. В общем, малыш, меня заарканили – наткнулся на какой-то небольшой отряд из запасных, что не были в бою и панике не поддались. Увезли за Дунай – становище у них где-то в районе нынешнего Будапешта. Пока везли, лютовали в меру, ухо отрезали, руку сломали, пальцы отдавили, а как приехали на место… Псы у них, Андрей, большие, злые, косматые. Забавно показалось, что я невелик, размером с собаку – вот и стравили с псом. Первого я задавил…

Он поднял лицо к балке, где был вмонтирован ви-проектор, нахмурился, подумал и буркнул:

– Нет, просто смотреть бесполезно, надо почувствовать. Не возражаешь?

Я не возражал. Есть вещи, истинный смысл которых не передашь изображением и звуком, как делают дети до второй мутации. К счастью, это не единственный способ.

Егор свесил голову, закрыл глаза. Через секунду-другую кровь стукнула у меня в висках, я ощутил сильные частые удары его пульса, и панорама Ниневии, со всеми ее стенами, башнями, садами и храмами, начала расплываться. Разумы наши искали тропу друг к другу, торили путь к слиянию. Внеречевой обмен с любыми партнерами не представляет трудностей, если его ограничить словами, но полный ментальный контакт возможен лишь с близким человеком. Редкий случай, когда незнакомца допускают к своим сокровенным переживаниям.

Контуры башен и стен исчезли, сменившись туманным, почти неразличимым фоном. Кажется, там была равнина, покрытая травой, какие-то повозки или фургоны, табуны пасущихся лошадей и люди, множество мужчин и женщин, обступивших меня плотным кольцом, орущих, улюлюкавших, махавших руками, приседавших, чтобы лучше видеть, колотивших соседей по спинам и плечам. Но это все происходило где-то в отдалении и не касалось меня – не касалось в данный момент, хотя эти люди имели власть надо мной и над моею жизнью. Сейчас эту власть и меня самого отдали зверям.

Я валялся на земле, стискивая пальцами две мохнатые жилистые шеи. Клыкастые пасти нависали надо мной, тупые когти скребли бок, разрывая одежду, кожу, мышцы, на ноги давил труп мертвого пса, и я никак не мог его скинуть. Я чувствовал боль в дюжине мест, там, где плоть была истерзана собачьими зубами и где впивались в тело когти, но это казалось не самым ужасным. Рука, правая рука! Пальцы левой пережимали горло псу, но правая кисть, сломанная, с раздробленными пальцами, мне не подчинялась. Я не мог прикончить эту мохнатую тварь, не мог подняться на ноги! Только ярость поддерживала меня, но и в ней был изъян – на кого я, собственно, ярился? На этих ли безмозглых чудищ или на людей, стравивших их со мною? Или на себя самого, на то, каким я стал – маленьким, слабым, лишенным ментальной силы? Стать бы прежним и прикончить псов одним ударом кулака! Впрочем, и удар не нужен – я мог просто приказать…

Шея под пальцами левой руки обмякла, но второй зверь тянул и тянул к горлу ощеренную пасть. Перехватить бы, стиснуть обеими руками…

Я не успел. Заорали, засвистели люди, послышался хриплый рык, и тяжесть в ногах стала сильнее. Еще одна тварь! Навалилась на тело дохлого пса, поводит башкой, высматривает, где рвануть, куда вцепиться…

Вцепился в пах. Жуткая боль пронзила меня, ярость сменилась отчаянием. Зубы у горла, зубы, что вгрызаются в живот… Пора уходить.

В последний миг я увидел лесную чащу с огромными деревьями – их стволы отливали золотом, а кроны из собранных в пучки синих игл плыли подобно облакам в прозрачном нефритовом небе. Под деревьями высился хрустальный купол, и из его распахнутых врат бежала ко мне девушка. Бежала, раскинув руки, точно хотела защитить меня от смерти.

Кельзанг… Родина Егора, где я никогда не бывал…

Переход к реальности был внезапным и резким. Стол из древесины вейлара, кувшин с вином, прозрачные бокалы и тарелки… Мы сидели друг напротив друга; я, сцепив челюсти, навалился грудью на столешницу, Егор, бледный, с черными дугами под глазами, вытирал со лба испарину.

– Прости, – пробормотал он, – прости… И спасибо, что ты разделил мою боль. Мой позор…

– Ты… остановил сердце? – с трудом выдохнул я.

– Да.

– Это надо было сделать раньше.

– Возможно. – Он помолчал. Краски жизни возвращались на его лицо. – Возможно, Ливиец. Но, видишь ли, так я никогда не уходил. Разная случалась смерть, но принимал я ее по собственной воле, и никогда – униженным и побежденным. Понимаешь?

Что тут было не понять? Наш мир отличается от прошлого не тем, что все свободны, сыты и довольны. Довольство, богатство и личная свобода воспринимаются теперь как непреложный факт, как имманентное правило жизни, а это меняет ее цель и смысл. Каждый из нас может владеть дворцом, усадьбой-бьоном на десяти мирах, любыми транспортными средствами, роскошной обстановкой, всем тем, что так ценили в прошлые века. Теперь это не значит ничего – меньше, чем ничего, если только не вспоминать о редкостных произведениях искусства. Императивы изменились, и в наше время главный капитал – личные достоинства и отношения между людьми. Высокая самооценка, гордость, честь, признание таланта и, как результат – слава и уважение. Даже власть, не в первобытном ее смысле, не власть над людьми, но лишь возможность влиять на события.

Мы, темпоральные странники, не можем забыть и отринуть все это. Погружаясь в прошлое и получая новое тело, мы несем с собой наш мир. Мы можем лицедействовать и убивать, подчинившись исторической неизбежности, но изменить свой модус вивенди не в силах.

Гордость Егора была уязвлена. Он не любил проигрывать, даже в мниможизни. Кельзанги все такие – быть может, оттого, что рост и сила не способствуют смирению. В нашем Койне мало уроженцев Кельзанга.

Мы поднялись. Бокалы и посуда на полированной крышке стола начали мерцать, растворяться, и в воздухе повеяло озоном. Мой друг распахнул мантию, дернул вниз нагрудник, и я увидел страшные шрамы между его ключицами.

– Как они были жестоки! Как жестоки! – задумчиво произнес он.

– Наши предки.

– Да, наши предки, ничего не поделаешь. Монстры проклятые!

На губах Егора мелькнула улыбка, и я с облегчением вздохнул.

07

В Петербург я вернулся ночью. Солнце давно закатилось, тихий город дремал под темным беззвездным небом, и только Невский, старинные набережные и мосты озаряли сполохи ярких огней. Со стрелки Васильевского острова и из садов за Петропавловской крепостью слышались звуки музыки, и над широким речным разливом кружили в воздухе танцоры.

– Он был там, – произнес Гинах, едва мы перешагнули порог кабинета. Мысли его оставались скрытыми, и я не понял, о ком речь.

– Кто и где?

– Принц, тот человек. Был на церемонии прощания.

Синева и упругость стали. Приоткрывшись, Гинах послал мне дополнительный образ: невысокий рыжеволосый мужчина с серыми глазами.

– Кажется, вы говорили, что он интересуется нашими занятиями? – спросил я. – Что же в этом странного? Прошлое у многих вызывает любопытство. Прошлое, наша необычная работа и мы сами… Легенды так притягательны!

– Не менее, чем легендарные герои, – буркнул Гинах.

В узкой длинной комнате, служившей ему кабинетом, была половинная сила тяжести, и мне казалось, что я вот-вот всплыву вверх, к белым закругленным потолочным сводам. Шел двадцать пятый час*, во тьме за окнами шумели кроны деревьев, журчала в гранитных берегах Фонтанка, перемигивались фонарики на мосту. Снег здесь не падал – весь исторический центр Петербурга был прикрыт силовыми экранами.

Поднявшись с кресла, Гинах прошелся к огромной печке, потом к окну. Длинные скользящие шаги – так ходят на Луне, Меркурии, Титане или в космических поселениях, в зонах пониженной гравитации. Комната была погружена в полумрак; слабо светились прозрачные панели столов и сиденья, повисшие в воздухе, тянули гибкие шеи конусы ви-проекторов, сияла мягким опалесцирующим светом голографическая стойка с картотекой, тысячи крохотных разноцветных клавиш, похожих на звезды, выстроенные по шеренгам и колоннам. Печь, покрытая расписными изразцами, похожая на маленький дворец, выглядела в этой обстановке анахронизмом.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.