ГЛАВА 4

Срок в два дня был назначен мной недаром: во-первых, я хотел, чтобы Киллашандра свыклась с мыслью о предстоящем путешествии, а во-вторых, собирался сделать кое-какие приготовления к нему.

Они сводились в основном к покупкам, и мне опять пришлось прибегнуть к посредничеству достойного Жоффрея. Впрочем, это развлекло меня гораздо больше, чем прогулки по магазинам Бейли ат-Клейс, которых я был лишен. Покупка тех или иных вещей – самое заурядное занятие на свете, а вот на аркона, когда он узнал, чего я хочу, стоило поглядеть!

Собственно, все необходимое имелось на “Цирцее”, а чего не имелось, то мои роботы могли изготовить за несколько часов. Но я решил не скупиться и потрясти кошельком, чтобы как следует взбесить Жоффрея. Это была моя маленькая месть – за все страдания Киллашандры, за причиненное ей зло и за все остальное, чего она лишилась по милости Арконата. А приобрела она немногое: отвращение к Божественным предметам, ненависть к своим мучителям да грубую хламиду, в которой тут полагалось щеголять инакомыслящим.

С хламиды мы и начали.

Я заявил Жоффрею, что такой туалет в качестве подвенечного платья меня решительно не устраивает и что я желаю приобрести тридцать сортов лучших тканей, какие только производятся на Мерфи: шелк, атлас, парчу и тому подобное, самого высшего качества и по самым высоким ценам. Еще я подал заявку на женское белье, косметику и те милые пустячки – сумки, пудреницы, изящные флаконы, брошки, кольца да сережки, – что так пленяют женский взор. Половина этих вещиц оказалась греховной роскошью, которую на Мерфи не производили; а из доставленной мне половины я отобрал пяток экземпляров, забраковав остальное как слишком грубые и примитивные изделия, недостойные моей невесты.

Лицо Жоффрея перекосилось. На его глазах нечестивая упрямица Киллашандра покидала суровый мерфийский рай и отправлялась в преисподнюю – весьма комфортабельную и уютную, с шелками и коврами, с бесконечным числом изысканных туалетов, с ларцами драгоценных украшений и с грудами полупрозрачного белья, будившего самые греховные страсти. Не знаю, что он еще себе воображал, но я постарался добить его, потребовав партию самоцветов – рубины и изумруды, топазы и огненные опалы, бриллианты чистой воды и розовый нефрит. Все это водилось на Мерфи в изобилии.

– Собираетесь украсить брачное ложе? – выдавил аркон с кислой улыбкой.

– Всенепременно, – ответствовал я. – Ложе, стены, пол и потолок; а лучшими экземплярами будет усыпана новобрачная. Я немолод, мой дорогой, и не гожусь на роль юного Давида; мой идеал – царь Соломон. Разумеется, в том возрасте, когда он стал седым и мудрым и научился понимать женщин. Пожалуй, это было не слишком хорошо – будить в Жоффрее низменные чувства, алчность, зависть и бессильную ненависть, но я всего лишь человек, и я наслаждался своим триумфом. В конце концов, я имел на это право, так как полтора килограмма платины достаточно веский довод, чтобы оправдать любые мои капризы. Жоффрей потребовал и принял оплату, а значит, моя система ценностей являлась более веской, чем все его благочестивые рассуждения. Я не стеснялся это показать.

– Вы говорили, аркон, что непорочные сестры прекрасно поют. Есть ли записи их хора? Я мог бы кое-что приобрести… вместе с тканями и драгоценными камнями… Расчет – в платине.

Он посмотрел на меня с недоумением, подозревая новую ловушку, но мысль о платине согрела его сердце. На миг мне стало его жаль – но лишь на один-единственный миг. Подумав о тех бесконечных годах, что Киллашандра провела за мытьем кухонных котлов, я настойчиво произнес:

– Ну, что же насчет записей?

Жоффрей молча уткнулся в свой компьютер и через пару минут напряженных поисков пробормотал:

– Кое-что есть… В прошлом году была записана оратория “Поражение ереси”… и еще – благодарственные гимны…

– Гимны не надо, а оратория сойдет, – молвил я. – Ее название кажется мне символическим… Беру!

– Зачем она вам, капитан? Насколько я понимаю, вы не горите желанием бороться в ересью в иных мирах? К тому же запись – предмет священный, и я не могу отдать ее меньше, чем за… хмм… пятьдесят граммов.

– Беру! – повторил я, и сделка свершилась. Я мог позволить себе эту маленькую роскошь – ведь я сторговал Киллашандру на полкилограмма дешевле запрошенной цены. Значит, я мог купить целый десяток этих священных ораторий.

Аркон Жоффрей с подозрением уставился на меня:

– Возможно, теперь вы скажете, к чему вам эта запись? Ей надо внимать, преклонив колена и устремляясь сердцем к Божественному… Я надеюсь, она поможет вам сразить дьявола в собственной душе, и…

– Не надейтесь, – – отрезал я. – Этот хор будет звучать в моей спальне в брачную ночь. Вместо эпиталамы Гименею, если вы знаете, что это такое. Вот так я и развлекался целых два дня, стараясь сочетать приятное с полезным и прищемить аркону Жоффрею благочестивый хвост.

* * *

Наступило утро, когда я встретился с Киллашандрой – точнее, с ее топографическим изображением. В телесном плане моя суженая еще пребывала в обители непорочных сестер, а я находился на капитанском мостике “Цирцеи”, у голопроектора. Предполагалось, что наша беседа состоится наедине, но я не сомневался, что целая дюжина благочестивых гусениц торчит сейчас у экранов, внимая каждому нашему слову. Впрочем, мне было на это наплевать. Прелестное личико Киллашандры возникло передо мной. В ее зеленых глазах горел колдовской огонь, короткие рыжие локоны казались пламенным ореолом.

– Доброе утро, девочка. Ты знаешь, кто я?

– Ты – моя награда за терпение. Я могу любить или не любить тебя, но ты все равно моя награда!

Что ж, по крайней мере, она была искренней; она не лгала и не пыталась внушить мне, что с первого взгляда пылает необоримой страстью. Лицемерие – один из самых мерзких пороков, и я был счастлив, что он не коснулся моей Киллашандры.

Ее губы шевельнулись.

– Мне сказали, что я имею право выбора. Я могу назвать тебя мужем или остаться навеки здесь, сохранив непорочность и вверив сердце Господу. Сестры считают, что я должна выбрать Его.

Я улыбнулся, интуитивно почувствовав владевшее ею напряжение.

– Я не могу конкурировать с Господом, милая, но готов стать твоей наградой.

Только… – я помедлил, обдумывая свои слова, – только мне хотелось бы, чтоб ты понимала: я-не бесплотная тень с небес, я – живой человек, мужчина. Со всеми мужскими желаниями, каких у Господа, разумеется, нет. Ее щеки полыхнули румянцем.

– Сестра Серафима говорит, что ты вообще не человек… не мужчина…

– Это придется принять на веру, девочка. До нашей следующей встречи!

Боюсь, голографическое изображение не сможет ни в чем убедить сестру Серафиму.

– Она сказала, что ты когда-то был человеком, но теперь ты жуткий киборг, с сердцем из платины и стальными волосами…

– Волосы у меня естественные, и скоро ты проверишь это, коснувшись их ладонью. А сердце… Если в нем и была платина, то я отдал ее аркону Жоффрею – в обмен на твою непорочность.

Не знаю, поверила ли она, но колдовской огонек в зеленых глазах будто бы стал ярче. Я чувствовал, что таю под ее взглядом. Я уже любил эту женщину – за ее красоту, за ее сомнения и за то, что она сочла меня своей наградой.

– Сестра Эсмеральда говорит, что ты – сам дьявол, – продолжила Киллашандра перечень моих достоинств. – Ты изнасилуешь меня, пожрешь мое тело, а кости выбросишь в открытый космос.

– Сестра Эсмеральда преувеличивает мой аппетит. Клянусь, что с твоим телом не случится ничего плохого. Ничего, что ты не одобрила бы сама.

– Сестра Камилла говорит, что ты отвезешь меня на один из рабовладельческих миров, разденешь догола и выставишь на аукционе – на забаву похотливым самцам. И меня купит жуткий монстр с рогами и длинным хвостом…

– Сестра Камилла не разбирается ни в торговле, ни в биологии, ни в сексе.

Люди в рабовладельческих мирах дешевы, им предпочитают роботов, но ни один робот не обошелся бы мне дороже тебя. А что касается монстров… Есть, конечно, оригиналы, есть существа, непривычные нам, но пока что никто не додумался отрастить пару рогов или хвост. А если б такое случилось, то я уверен, что хвостатые самцы предпочли бы хвостатых самок.

Кажется, она мне поверила. А что еще оставалось бедной девочке? Пусть я был киборгом, работорговцем и самим Сатаной, но слово мое перевешивало все измышления Серафимы, Эсмеральды, Камиллы и других непорочных сестриц. Не потому, что я умел убеждать – просто я был средоточием всех надежд Киллашандры, свалившимся с небес к ее ногам. Какая ни есть, а все-таки – награда… Я потянулся к панели голопроектора, и лицо Киллашандры отодвинулось, как бы подхваченное порывом ветра. Теперь я видел ее всю, от рыже-золотистой макушки до самых пят – в грубой бесформенной робе с рукавами по локоть, с неровно обрезанным краем, из-под которого выглядывали кончики сандалий. Но даже в этом одеянии она казалась мне прелестной и желанной. Вот только руки… Пальцы у нее опухли и были покрыты ссадинами и мелкими язвами, а на локтях багровели настоящие раны – след близкого знакомства с каждым кухонным котлом непорочных сестер. Я чертыхнулся и вновь приблизил изображение; не хотелось, чтоб она думала, будто ее разглядывают, как скаковую лошадь.

– Ты умная девушка, – негромко произнес я, – и ты понимаешь, что речи Божьих сестриц идут по цене снега в зимний день. Всего лишь их слово против моего, а слова – это только слова… Я не собираюсь их опровергать, я прошу о другом: доверься мне, Шандра.

Ее голова поникла.

– Довериться? Я верила своему отцу… и я любила его… Он спасал меня от голода и смерти, он защищал меня от тех, кто охотился за человеческой плотью, он убивал ради меня… И он говорил, что я буду счастлива… что я покорю сотни мужчин и выберу из них прекрасного принца… А на самом деле он обвенчал меня с бесполым божеством, чтоб откупиться от своих воспоминаний! И теперь, через многие-многие годы, какой у меня есть выбор? Или чудовище из космоса, или Бог, которого я ненавижу! – Она вскинула голову, и я увидел, что по её щекам текут слезы. – Отец предал и обманул меня… мой отец… Могу ли я верить тебе? Должна ли? И почему?

– Потому что я – твоя награда и надежда. А надежда, милая, страшный дар…

Если ты отвергнешь меня, то будешь мучиться вечными сомнениями, не сказал ли я тебе правду… Или ты узнаешь ее когда-нибудь от непорочных лживых сестриц, от Серафимы, Камиллы и Эсмеральды… Они расскажут, кто я такой на самом деле, но меня уже не будет здесь – ни Грэма Френча, ни надежды на избавление… Подумай же, кому стоит верить? Тем, кто мучил тебя многие-многие годы, или киборгу и дьяволу?

Она подумала. Я видел, как слезы высыхают на ее щеках и как в глазах вновь разгорается изумрудное пламя. Она была отважной малышкой и, безусловно, неглупой; тот, кого не сломили сорокалетние унижения, вряд ли станет бояться киборга и дьявола.

Так оно и получилось.

На губах Шандры расцвела робкая улыбка – впервые за всю нашу встречу.

Потом я услышал:

– Ладно, Грэм Френч, чудовище из космоса! Ты не похож на принца, обещанного отцом, но все-таки я полечу с тобой. Ведь не каждой детской сказке Суждено сбыться, верно?

И она снова улыбнулась.

* * *

Шандру привезли на следующий день в Скельд Ярвик, единственный космодром в окрестностях столицы. Орбитальных транспортных средств на Мерфи почти не сохранилось, и взлетно-посадочное поле было заброшено – кое-где заросло травой, а трещины в бетонных плитах наскоро засыпали утрамбованной щебенкой. На самом краю космодрома торчало уродливое здание с открытой галереей, где толпились немногочисленные провожающие: почтенный аркон Жоффрей, его помощники с оловянными глазами и десяток репортеров местной хроники. Как-никак отлет Торговца со Звезд, Друга Границы, Старого Кэпа Френчи являлся событием планетарного масштаба!

Катер, доставивший мою невесту, оказался под стать космодрому – такой же древний, уродливый и запущенный, с исцарапанной обшивкой и черными от нагара дюзами; вряд ли их чистили с тех пор, как на Мерфи обрушилась комета. Я стоял у своего челнока, с ужасом наблюдая за посадкой: эта рухлядь чудом держалась в воздухе, и в какой-то момент я испугался, что аркон Жоффрей решил отомстить мне, угробив Шандру вместе с катером.

Однако эта груда хлама благополучно приземлилась, затем со скрипом сдвинулся люк, и Шандра, живая и невредимая, спрыгнула на обгорелую бетонную плиту. Ее сопровождала женщина-пилот – с таким суровым видом, что сам Люцифер не рискнул бы осчастливить ее парочкой гнусных предложений. На пилоте была черная монашеская ряса и башмаки до колен, а моя невеста щеголяла в своем буром бурнусе и в сандалиях на босу ногу.

– Киллашандра! – вскричал я, делая шаг вперед. – Счастлив встретиться с тобой, моя прекрасная леди. Позволь приветствовать тебя по старому земному обычаю.

С этими словами я склонился к ее руке и поцеловал ее бедные пальцы, распухшие от чистки котлов. Кажется, Шандре это было приятно; мельком коснувшись моих волос, она убедилась, что их сотворили не из стальной проволоки, а значит, я не был киборгом. Дождавшись, пока она улыбнется, я снова с нежностью поцеловал ее пальцы. Женщина-пилот возмущенно фыркнула – то ли на Мерфи такие жесты не были приняты, то ли она решила, что я собираюсь откусить своей нареченной руку. Я выпрямился и бросил на пилота суровый взгляд.

– Багаж леди Киллашандры, будьте добры. И поскорее! Я не хотел бы затягивать свой визит на Мерфи. Рот женщины скривился.

– Багаж? Какой багаж? Члены нашей общины приносят обет нестяжательства, и у нас нет личных вещей. Даже платье и обувь вашей будущей супруги принадлежат аббатству! – Она дернула Шандру за рукав балахона и добавила:

– Платье полагалось бы снять и оставить здесь, но нравственность превыше всего! Считайте, что наша община делает вам подарок.

– Мы его вернем. Не могу допустить, чтоб бедные сестры стали еще беднее, – сказал я, поворачиваясь к Шандре и осторожно взяв ее под локоток. – Идем, любовь моя! Ты можешь опираться на мою руку – это еще один обычай Старой Земли, знак доверия и защиты. Идем!

Я повел ее к катеру, обнаружив, что с трудом поспеваю за ней. Леди Киллашандра торопилась покинуть Мерфи, а ноги у нее были длинные – во всяком случае, длиннее моих. Я уже говорил, что мерфийцы в большинстве рослый народ, и Шандра не являлась исключением: сто восемьдесят пять сантиметров против моих ста семидесяти шести. Так что мы, наверное, были забавной парой; юная рыжекудрая валькирия в балахоне до самых пят и седой, побитый жизнью бобер из бездонных космических омутов…

Люк моего челнока бесшумно сдвинулся за нами, мы миновали шлюзовой отсек и очутились в коридоре. Налево была кабина пилота, направо – салон для пассажиров и ценных грузов, а прямо перед нами располагался запасник, где хранились скафандр, аптечка, инструменты и всякие мелочи. Я откатил дверь кладовой.

– Переоденься, милая. Здесь есть комбинезоны – не слишком хорошая одежда, но все-таки лучше подарков от непорочных сестриц.

Шагнув внутрь, она оглядела тесную каморку и обратила ко мне вопрошающий взгляд. Казалось, она чего-то ожидает.

– Ты… ты разве не пойдешь со мной?

Это были первые слова, которые я от нее услышал. с момента посадки. Она произнесла их так, с такой робостью и надеждой, что мне захотелось пойти за ней хоть в преисподнюю – и еще дальше.

– Отчего бы и нет? – пробормотал я. – Если это не оскорбит твоей девичьей скромности…

– Не оскорбит. Разве ты не хочешь поглядеть на меня?.. На мое тело?..

Она с кокетством склонила рыжекудрую головку, но в тоне я различил отзвук паники. Подозрение в том, что я киборг, уже отпало, но я еще мог оказаться дьяволом – тем самым, что изнасилует ее, а затем сожрет и выбросит кости в открытый космос.

Бедная моя девочка! Бедная моя, прекрасная моя Киллашандра! Когда я вспоминаю тот миг, у меня сжимается сердце…

Я сказал ей, что очень интересуюсь ее телом, но сейчас не место и не время любоваться им.

Шандра, однако, настаивала:

– Но я хочу, чтобы ты взглянул на меня! Я хочу знать, буду ли я желанной!

Она втащила меня в запасник и скинула свою бесформенную робу. Под этим одеянием, как я и думал, на ней не было ничего. Ничего, кроме чарующей, ослепительной, юной женственности!

Я безмолвствовал, и уголки ее рта горестно поползли вниз.

– Ну, – спросила она дрогнувшим голосом, – это не то, на что ты надеялся?

– То, и даже больше, – ответил я с полной искренностью. – А теперь одевайся, моя прекрасная леди.

Через несколько дней, когда я лечил ее руки и занимался необходимым медицинским тестированием, я смог описать ее во всех подробностях, хотя сантиметры и килограммы, очертания черепа, объем легких и оттенок кожи немногое скажут о ее красоте. Ее надо видеть!

Тело у Шандры было восхитительным: упругая грудь с крупными алыми сосками, чуть покатые плечи, тонкий стан, широкие округлые бедра и стройные ноги изящной формы. Кисти рук и ступни оказались на удивление маленькими для ее роста; пальцы были длинными, и когда их припухлость исчезла, я любовался на них часами: они походили на чашечку распустившейся золотистой лилии с розовыми кончиками ногтей. Этот оттенок – золото осенних листьев, растворенное в розовом сиянии зари, – теперь всегда напоминает мне о Шандре, о ее коже, нежной и мягкой как бархат, о ее губах, о водопаде шелковистых волос… И все эти сокровища, все эти богатства были не творением биоскульптора, но одной лишь природы; она отпустила Шандре все, о чем мечтают женщины, о чем они грезят, с тревогой взирая на морщинки у глаз и блекнущие губы. Правда, теперь к их услугам КР и биоскульптурная трансформация, так что все они, все женщины и все мужчины, могут купить красоту и молодость и сохранить их навечно. Все, исключая преступников, приговоренных к старению, и вашего покорного слуги. Эти мысли настроили меня на минорную ноту, но я сказал себе, что вечная жизнь прекрасна и в пятьдесят лет и что мои современники, давно обратившиеся прахом, не могли и мечтать о таких чудесах. К тому же теперь у меня была Шандра!

Она натянула комбинезончик телесного цвета, который не столько скрывал, сколько подчеркивал фигуру, ибо рассчитан был на меня. Я не люблю безразмерной одежды; она кажется мне вульгарным наследием тех времен, когда все, начиная от пеленок и кончая колготками, подверглось принудительной стандартизации. Конечно, такая мера была вынужденной, связанной с демографическим взрывом, грозившим Земле, но я-то один в просторных каютах “Цирцеи”! И мои роботы, поднаторевшие в портняжном мастерстве, шьют только для меня. Я убедился в мудрости своих привычек, когда мы вышли из кладовой. Пусть комбинезон был тесен Шандре, зато я мог любоваться ею, не опуская глаз, без тени смущения, хотя не без грешных мыслей. Надо сказать, полетный комбинезон – замечательное одеяние, легкое и облегающее вас, будто вторая кожа; на “Цирцее” я всегда ношу его, предпочитая, правда, не телесный, а темно-коричневый цвет. Подняв бурую хламиду Шандры, я завернул в нее сандалии, перевязал тючок и надписал на упаковочной ленте адрес: “Непорочным сестрам – с наилучшими пожеланиями”. Затем посылка оказалась в шлюзе, а мы проследовали в кабину, к мигавшей алыми и зелеными огнями панели автопилота. Я усадил Шандру в кресло, пристегнул ремни и уселся сам. Теперь оставалось лишь включить монитор и настроиться на один из каналов местных новостей, где шел репортаж о моем отлете. Снимали, видимо, из здания космопорта, поскольку сам этот шедевр архитектуры в кадр не попал – как и достойный Жоффрей со своими послушниками. Зато я мог любоваться собственным катером, выглядевшим, словно нарядная игрушка – в сравнении с той древней рухлядью, на которой привезли Шандру.

– Нажми-ка, девочка вон ту кнопку, – сказал я. – Так, правильно… Ты загерметизировала внутренний люк шлюзового отсека. Теперь покрути черный верньер, пока в окошке над ним не появится цифра “десять”… Это значит, что давление в шлюзовом отсеке равно десяти атмосферам, и любой находящийся там предмет устремится наружу – конечно, если мы сдвинем крышку внешнего люка. А мы ее сдвинем – вон тем рычагом с красной головкой.

Не знаю, что она поняла из моих объяснений, но все было выполнено в точности. Женщине ее лет полагалось бы кое-что знать о космических кораблях и шлюзовых камерах, но я сомневался, что в программу ее обучения входили математика, электроника и физика. С другой стороны, Шандра обладала несомненным интеллектом и воображением, так что, как мне казалось, могла представить, что случится с ее хламидой.

Одним глазом я глядел на нее, другим косился на экран с серебристым цилиндром застывшего челнока. Аварийный рычаг с красной головкой двинулся вниз под ладонью Шандры, и катер чуть заметно дрогнул, выплюнув плотный бурый ком. Подобно пушечному ядру, он взвился над бетонными плитами и исчез за верхним обрезом экрана, направляясь, судя по начальной траектории, прямиком к зданию, откуда вели репортаж. Я пожелал ему свалиться на голову Жоффрея и врубил двигатель.

Мы стартовали под серебристый смех Шандры, и я наслаждался этими звуками, пока челнок не нырнул в грузовой шлюз моего корабля.

* * *

Я отправил роботов разгружать катер, а сам познакомил Шандру с импульсным душем, с бассейном, кают-компанией, большим салоном и прочими чудесами. Главным из них являлась моя спальня – наша спальня, как ей предстояло отныне именоваться; во времена оны я полностью автоматизировал ее, так как не люблю прибирать за собой постель.

Я включил систему МИДов, малых ионных двигателей, обеспечивающих вращение корабля, чтобы создать иллюзию гравитации – всего лишь намек на нее, привычные мне две сотых нормального земного тяготения. Шандре это понравилось; теперь она хохотала не над нашим прощальным салютом Мерфи, а над собственными забавными прыжками и над тем, что я способен движением пальца подбросить ее к потолку. Она вдруг пришла в легкомысленное настроение и расшалилась, словно ребенок, но я ее не останавливал; в конце концов, отчего бы девочке не пошалить во время своей брачной ночи?

Меня же, сказать по чести, обуревала тревога. Когда мы купались, Шандра искоса поглядывала в мою сторону – не выказав, впрочем, ни тени замешательства или нервозности. Быть может, ее вдохновляло отсутствие рогов и хвоста, а также патрубков, куда киборги заливают смазку, но мне все это казалось не слишком большим утешением. В мечтах ей, вероятно, мнился бронзовокожий и мускулистый юный принц, а получила она нечто совсем иное – товар не первой свежести, довольно жилистый и бледноватый. Словом, не Адонис и не Аполлон, а натуральное чудище из космоса! И теперь этот монстр с седыми волосами собирался уложить ее в свою постель…

С постелью тоже намечались проблемы. Если не считать моего первого брака (минувшего так давно!), мне не доводилось встречаться с невинными девушками. Сами понимаете, какой это редкий товар во Вселенной, когда рождаемость низка, а женщины столетиями сохраняют красоту и юность (но отнюдь не девственность!). Так что мой опыт по этой части был ограничен, и, напрягая память, я смог извлечь из ее кладовых лишь три практических момента:

Первое: дефлорацию сопровождает легкое кровопускание. Второе: этот акт не приносит счастья невинной жертве, так что его исполнителям стоит ждать скорее духовных радостей, чем физических. Третий: дар девственности, отданный мужчине – величайшая честь для него. К этому перечню из трех пунктов я мог бы еще добавить, что Шандра взирала на меня с надеждой и нетерпением. Кажется, ей было уже ясно, что я не киборг, не Сатана и не проклятый работорговец; кем же в таком случае я был?.. Ее наградой, ее долгожданным супругом, мужчиной из плоти и крови, который обучит ее великому множеству чудных вещей… Она ждала его сорок лет, она надеялась и мечтала, она стремилась принести ему драгоценный дар любви… Я в полной мере ощущал свою ответственность.

Это могло бы плохо кончиться, но, когда мы очутились в спальне, инстинкты возобладали.

Должен отметить, что наш совместный опыт подтвердил первое и третье правила и опроверг второе. Вероятно, разгадка заключалась в том, что женское начало Шандры попирали, унижали и игнорировали столько лет, что теперь она получала наслаждение не от самих моих действий, а просто от моей близости. Поцелуи и объятия, ласки и нежные слова, не говоря уж об апофеозе страсти – все это явилось таким новым, таким волнующим для нее… И таким чудесным! А для меня? Надо ли спрашивать… Она была щедра, она верила мне, и она стала моей женой… Мог ли я не полюбить ее, зная, какой терпеливый и отважный дух таится в этом прекрасном теле?..

Прошло полчаса, и мы поднялись, чтобы отправиться в душ. Тем временем спальня все привела в порядок: простыни были сменены, подушки взбиты, а на тумбочке у кровати появились фужеры с розовым эскалибурским вином. Покосившись на них, я подумал, что Шандра, быть может, голодна, но ей не хотелось есть. Мы нырнули в постель и снова занялись любовью – уже с меньшей торопливостью, но с прежним энтузиазмом. “Цирцея”, добрая душа, включила музыку – разумеется, не “Поражение ереси”, а что-то плавное, нежное, убаюкивающее. Затем мы уснули – под тихий посвист флейт и протяжную мелодию скрипки.

Часть II

БАРСУМ