Решив простить его, я продолжил:

– Испытания оказались успешными, и тут началась гонка – в добром десятке стран занялись переоборудованием планетолетов и установкой двигателей Ремсдена. Как вы понимаете, каждый хотел первым добраться до звезд и водрузить в Галактике свой национальный флаг. Мой корабль уже переоснастили, так что выбор был очевиден… Правительство Соединенных Штатов намеревалось отправить его к одной из ближайших звезд, к Альфе Центавра – конечно, под моим командованием. Ведь я был единственным астронавтом, имевшим опыт прыжков в поле Ремсдена! Итак, я отправился в путь и нашел в системе Центавра весьма привлекательную планету, которую назвал именем дочери – Пенелопой. После этого мне полагалось вернуться и доложить о своих открытиях, но я ограничился кратким рапортом, посланным на Землю. Мой корабль был полностью автономен, запасов у меня хватало, и я не испытывал никакого желания возвращаться. Отчего бы не постранствовать в Галактике? – решил я. Тем более что в окрестностях Альфы Центавра имелось несколько звезд со спутниками, весьма похожими на Старую Землю… Я направился к ним, и это первое путешествие заняло сто восемьдесят стандартных лет. Потом…

– Потом вы все-таки вернулись, – прервал Жоффрей затянувшуюся паузу.

Я кивнул, подумав: к чему рассказываю ему все это? Он не был мне настолько симпатичен, чтобы я принялся излагать свою биографию и пускаться в откровенности – совсем наоборот! Но с другой стороны, жизнь моя обросла таким количеством мифов, домыслов и невероятных легенд, что временами я испытываю потребность поведать правду – пусть даже такой неприятной личности, как аркон Жоффрей. К тому же он, казалось, проявлял искренний интерес к моей истории – или делал вид, что проявляет Вероятно, и то и другое было справедливым; хотелось получше узнать меня и подцепить на крючок. Недаром же он завел разговоры об одиночестве и женщинах!..

– Вы вернулись, – повторил Жоффрей, посматривая на меня с нескрываемым любопытством. – Но почему? Что заставило вас принять такое решение?

– Две причины – я уж не помню, какая из них была важнейшей… Во-первых, мне пришло в голову, что моя бывшая супруга давно мертва и что сто восемьдесят лет – вполне солидная гарантия от всех семейных дрязг и неприятностей. А во-вторых… Я, видите ли, люблю комфорт, а на “Покорителе звезд” – так тогда именовался мой корабль – кончились запасы яиц, кофе и специй. В моих гидропонных отсеках имелось достаточно биомассы, но растительные волокна задубели, сделавшись грубыми и невкусными… Так что я отправил свой последний отчет – о прекрасном Эдеме в созвездии Кассиопеи – и вслед за ним повернул к Земле.

Я снова смолк, размышляя о тех далеких временах. Память моя хранит много неприятных и страшных историй – вроде трагедии, случившейся с Филом Регосом, одним из моих коллег, или ядерной войны на Бруннершабне, но сейчас я думал о другом. Например, об Эдеме и поисках Рая… Я ведь не только ищу свой туманный Парадиз, я пытался его создать – пусть не своими руками, но даруя другим предпосылки для его созидания. Я открыл великое множество прекрасных девственных планет, я дал им названия, я торговал с ними, я им помогал, и я надеялся, что хоть один из этих миров, совершенствуясь и развиваясь, станет со временем Раем. Я сильно ошибался. Даже лучшие из них – не говоря уж о Мерфи! – были всего лишь подлакированным вариантом чистилища. Жоффрей шевельнулся в кресле и кашлянул, возвращая меня к реальности.

– Итак, вы вернулись, – повторил он в третий раз. – Я полагаю, Земля приняла вас с распростертыми объятиями?

– В общем – да. Я заработал неувядающую славу и место в учебниках, но во всем этом ощущалось что-то наигранное… Я был, что называется, белой вороной. Моя бывшая жена, моя дочь, мои внуки давно умерли, а мои прапраправнуки, которым перевалило за семьдесят, выглядели непозволительно молодыми. Клеточной регенерации еще не изобрели, но генетическое программирование, омолаживающие процедуры и пересадка клонированных органов уже являлись повседневной практикой. Старость отошла в прошлое, и я, со своими седыми волосами и морщинами у глаз, был анахронизмом. Разумеется, анахронизмом героическим и популярным – меня осыпали докторскими званиями в неведомых мне областях, меня приглашали на банкеты, женщины жаждали переспать со мной, а мужчины – свести знакомство и выпить рюмку коньяка… Но слава моя казалась чем-то эфемерным и нереальным. Никто не предложил мне работы, и, судя по всему, мне пришлось бы читать лекции бойскаутам и выступать с воспоминаниями в дамских клубах. И так – до самой смерти!

Жоффрей покачал головой.

– Да, старение и смерть… наказание Божье… я читал об этом… Люди вашей эпохи сталкивались с такими ужасами, что порой удивляешься, как они сохраняли рассудок.

– Ну, это было естественным и привычным, а значит, не таким страшным, – возразил я. – Ведь после открытия КР многие отказывались от вечной жизни – по религиозным соображениям или боясь превратиться через столетие в цветущего вида склеротиков, не помнящих, как их зовут. Но все эти опасения оказались ложными, и противники КР просто вымерли.

– Вы, очевидно, к ним не относились?

– Разумеется, нет! Я – прагматик и предпочитаю видеть вещи такими, какие они есть. В свой первый визит на Землю я пересадил себе новые печень и сердце, мне очистили сосуды, предохранив их от атеросклероза на ближайшую сотню лет. Закончив с этим и погревшись в лучах славы, я занялся делами. Денег у меня хватало, поскольку мой счет рос в течение пары веков, но вот с кораблем, с “Покорителем звезд”, который я переименовал в “Цирцею”, случилась неприятность. Раньше он принадлежал НАСА, космическому ведомству США, приказавшему долго жить в двадцать втором столетии, когда экспансией в Галактику занялись частные корпорации и фирмы. Вся собственность НАСА, как наземная, так и блуждающая в космосе, была либо ликвидирована, либо распродана. Что касается “Покорителя” – то бишь моей “Цирцеи”, – ее вроде бы списали за давностью лет, а может быть, продали, причем не раз, так как я обнаружил, что на нее претендуют целых три владельца: Музей старой космической техники штата Мэн, японский банк “Асахи” и какая-то темная индонезийская компания по экспорту пряностей и напитков, проявлявшая наибольшую активность. Адвокаты уже потирали руки, поджидая, когда я ринусь в свалку претендентов, но вышло все по-иному. Эти воспоминания грели мое сердце, и я поведал о них Жоффрею с законной гордостью. Собственно, в тот раз – первый и единственный за все тысячелетия моей карьеры – я совершил акт пиратства. Конечно, он являлся вынужденным, и к тому же я действовал не под влиянием импульса, а по зрелом размышлении. Но кто рискнет бросить в меня камень? Не мог же я в самом деле допустить, чтобы “Цирцея” досталась любителям древней техники из штата Мэн или индонезийским торговцам лимонадом!

Я объявил, что созываю пресс-конференцию на своем корабле, человек этак на триста, и под этим предлогом трюмы “Цирцеи” были загружены деликатесами и напитками – возможно, тех самых индонезийских жуликов. Пресс-конференция оправдала все ожидания пишущей братии: с вершины своих двухсот двадцати четырех лет я рассуждал об изменениях, произошедших в мире, о непрерывной экспансии в космос, о проблемах экологии и демографическом взрыве – словом, о королях и капусте. После вполне пристойного банкета, убедившись, что все мои гости погрузились в челночные катера, я включил маршевый ионный двигатель и на всех парах направился к окраинам Солнечной системы. Одновременно я сделал свое последнее заявление по волновой связи. Я сказал, что отказываюсь от всех положенных мне пенсий и от любой собственности на Земле; что средства на моих счетах могут делить японские банкиры, индонезийские лимонадники и музейные крысы из Мэна; наконец, что я более не претендую на земное гражданство. Еще я сказал, что в одностороннем порядке экспроприирую “Покоритель” который отныне называется “Цирцеей”, – ибо лишь я, ее пилот и командир, могу найти кораблю настоящее применение.

Затем, добравшись до орбиты Марса, я перешел с ионной тяги на Ремсдена, совершив прыжок в двенадцать парсеков. Я направлялся на Логрес, один из Пяти Миров, заселенный во время первой волны эмиграции вместе с Иссом, Лайонесом, Пенелопой и Камелотом. В те дни Логрес был самой процветающей колонией в человеческом космосе, и я надеялся что-нибудь там продать – или, возможно, прикупить. Я прибыл туда через несколько дней после сверхсветовой депеши с Земли и обнаружил, что являюсь предметом жестоких дискуссий. Половина населения требовала, чтобы меня, согласно полученным из метрополии инструкциям, повязали и засадили в тюрьму и чтобы мой корабль был конфискован. (Правда, они не очень представляли, как это сделать – я болтался на орбите, а космических катеров на Логресе тогда не имелось.) Что касается другой половины, то эти доброхоты собирались принять меня как почетного колониста, а “Цирцею” разобрать до винтиков и пустить на нужды своей зарождающейся индустрии. Я сделал логресцам контрпредложение: я объявил, что готов взять на борт их товары и сырье, которым богат Логрес, экспортировать эти грузы в любой другой колониальный мир и вернуться с тем сырьем и промышленными изделиями, в которых нуждается их колония. После долгих междуусобных споров (к счастью, дело обошлось без кровопролития) они решились подписать контракт. То было первое торговое соглашение в моей жизни, и, вспоминая о нем, я невольно вздрагиваю – столько в нем наворотили оговорок, обязательных условий и прочей чепухи. При всем том мои прежние противники считали меня закоренелым ворюгой и грабителем с большой дороги, а союзники – ловкачом, хитрецом или как минимум сумасшедшим. Пересказывая этот эпизод, я наблюдал за Жоффреем. Без сомнения, ему тоже хотелось считать меня мошенником и ненормальным, хотя по причинам иного свойства, чем имелись у древних логресцев. Он не прерывал меня, никак не комментировал мою историю и слушал с напряженным вниманием – то ли для того, чтобы в нужный момент закинуть крючок, то ли мысленно сравнивая мой рассказ с историческими хрониками, которые, быть может, сохранились на Мерфи. Кстати, тот мой первый контракт рассматривается во всех курсах и пособиях по бизнесу – он стал прототипом такого рода соглашений и даже частично включен в Клятву Космического Торговца.

Итак, после трехмесячных препирательств договор с Логресом был подписан, ознаменовав рождение межзвездной коммерции; я принял груз и отбыл в направлении Исса, лежавшего в пяти с половиной световых годах. Отсутствовал я лет пятнадцать, зато возвратился с неплохой прибылью, которая делилась с моим арматором фифти-фифти. Свою долю я взял горючим и товарами и отправился странствовать по Пяти Мирам. На Иссе и Пенелопе меня принимали с восторгом, на Камелоте – со сдержанным энтузиазмом, а на Лайонесе попытались сперва ограбить, но я пригрозил, что спущу на их столицу треть своих запасов ионного топлива и сброшу горящую спичку. Это касается Логреса, моего первого партнера, то к этому времени мы были в отличных дипломатических отношениях. Выйдя на орбиту вокруг Логреса в пятый раз, я объявил привал. У меня уже хватало средств, чтобы приобрести товары по собственному усмотрению, и я собирался отбыть с полным грузом к далекой Арморике – далекой в те времена, когда от Земли до Окраинных Систем насчитывалось тридцать или тридцать пять парсеков. После Арморики я посетил еще несколько дюжин планет, торгуя и накапливая информацию в банках памяти “Цирцеи”, тщательно отбирая груз, выискивая предметы искусства, оседавшие в трюмах моего корабля. Такие вещи всегда имеют цену; и чем они древней, тем выше цена.

Наконец, посетив Логрес то ли в двадцатый, то ли в двадцать второй раз, я проложил курс к Земле. Я не был там целое столетие, но для меня прошло шесть лет – разумеется, в относительном времени “Цирцеи”. За этот срок я превратился из пирата и беглеца в уважаемого спейстрейдера, родоначальника галактической торговли. Такой успех стоило отметить, и я пожелал сделать это на Старой Земле.

* * *

Наша беседа была долгой, и я рассказал Жоффрею почти все – конечно, без детальных описаний своих визитов в тот или иной мир. Мы прервались лишь однажды, когда я потребовал и получил чай с кексом и рюмку недурного местного бренди – не хуже панджебского. Угощение доставил тип с оловянными глазами – из той парочки, что дежурила в коридоре, под дверью кельи почтенного аркона.

Когда с чаем, кексами и спиртным было покончено, Жоффрей спросил:

– Как приняла вас Земля? Ведь вы, если не ошибаюсь, числились в розыске?

– Прекращенном за давностью лет, – откликнулся я с улыбкой.

Прием в самом деле оказался восторженным. Немногие в новых мирах, подобных Мерфи, представляют, что такое Солнечная планетарная система. Кроме Старой Земли, там есть Венера и Марс, Луна и спутники газовых гигантов, пояс астероидов, Уран, Нептун и Плутон – и большая часть этих небесных тел была колонизирована еще в эпоху межпланетных перелетов. Кроме того, существуют сотни городов и станций в открытом космосе, и кое-какие из них могут соперничать по населенности с колониями на Титане, Ганимеде и Каллисто. Словом, народу на Старой Земле и вокруг нее хватает.

Я вынырнул из поля Ремсдена где-то посередине между Юпитером и Сатурном, можно сказать, в абсолютной, мрачной и холодной пустоте. Но едва был послан опознавательный сигнал, как мой приемник чуть не взорвался – пустота вдруг ожила, и на антенны “Цирцеи” градом посыпались приветствия, приглашения и поздравления в стихах и прозе. Этот ливень не иссякал на протяжении нескольких дней, пока маршевые ионные двигатели несли меня к Земле. Итак, мнение древней прародины на мой счет решительно переменилось – как я полагаю, вследствие чистых сантиментов. Забавная метаморфоза: в прошлый раз я был пилотом, нарушившим дисциплину, а приняли меня как героя; теперь я числился в грабителях, но оказанный мне прием сделал бы честь божеству. Вероятно, разгадка заключалась в том, что целое столетие на Земле получали вести о моей активности в Пяти Мирах. Колониальная администрация относилась ко мне благосклонно, и В результате все доклады с Логреса, Пенелопы и других планет приобрели нежно-розовую окраску и тот едва ощутимый привкус легендарности, который так дорог людским сердцам. Из колоний сообщалось, что я снабжаю их жизненно важными материалами и техникой, что я предотвратил экономическую катастрофу в одном месте и стал основателем целой отрасли промышленности в другом, что я кого-то спас и кому-то помог мудрым советом. Как утверждали колонисты, куда бы я ни прилетал, там начиналась эпоха прогресса и процветания, Ренессанс в сфере искусств и безусловный подъем морали. В последнем я не уверен; это утверждение отдает периферийной сентиментальностью, как и те прозвища, которыми меня награждали: Торговец со Звезд, Друг Границы, Старый Кэп Френчи… Ну, и так далее и тому подобное.

Словом, все эти рапорты и депеши лили воду на мою мельницу, а вода, как известно, камень точит. Теперь моя самовольная экспроприация “Цирцеи” трактовалась как деяние Человека Судьбы, решившего послужить человечеству, как акт высшего гуманизма или как прозорливое предвидение титана духа и ума, порвавшего бюрократические сети. На самом деле – ничего подобного! В те годы я не стремился найти свой Рай или создать его, поддерживая колонистов в каком-нибудь симпатичном мире; я просто искал стоящее занятие и немного выгоды. Но если быть честным до конца, я не остался равнодушным к лести. Разумеется, я не вообразил себя ангелом Господним, но кто знает, не сказки ли о благородстве Старого Кэпа Френчи побудили меня искать Рай? Но до этого было еще много тысяч лет и много тысяч парсеков…

Очутившись на Земле, я довольно выгодно распродал свои колониальные товары, а заодно обнаружил, что мне удалось убежать от смерти. КР, клеточная регенерация, была тогда новым делом, но никто, пожалуй, уже не сомневался, что вреда эта процедура не приносит. Очереди желающих растягивались на десятки миль, но кто был в первую очередь достоин бессмертия, как не великий Торговец со Звезд, славный Друг Границы, Старый Кэп Френчи?.. Я упомянул о своем желании на одной вечеринке, устроенной в мою честь, и в течение трех следующих дней три лучшие клиники предложили позаботиться о моем бренном теле. Ведомый ностальгическими воспоминаниями, я выбрал ту из них, где мне пересаживали сердце и печень, и спустя неделю превратился в Мафусаила. В этот свой визит, кроме бессмертия, я приобрел вместительный катер, чтобы не зависеть от челноков, принадлежащих моим клиентам, и модернизировал реактор “Цирцеи”. Прежде моя энергетическая установка работала на уране и плутонии, но это сырье имеет плохую репутацию еще с медиевальных времен, так как применялось для начинки бомб. Теперь мне установили ториевый реактор на медленных нейтронах, которым я, если не считать небольших переделок, пользуюсь до сего времени.

В этом месте аркон Жоффрей перебил меня, шевельнув рукой. Ему хотелось знать, почему ториевый реактор предпочтительней уранового. Я пояснил, что уран с давних лет сделался синонимом атомной угрозы и до сих пор человек реагирует на негр как на смертельную опасность. Вероятно, это стало безусловным подсознательным рефлексом; мне доводилось посещать миры, где корабль с урановым реактором воспринимался как источник потенциальной агрессии. Отчасти это верно, если вспомнить капитана Фила Регоса и Землю Лета.

Жоффрей кивнул и перекрестился.

– Да, мне доводилось читать об этом… Жуткая история! Но правитель того мира узурпировал власть и творил не праведные дела, так что Регос явился карающей десницей Господней – такой же, как рухнувшая на нас комета. Я обнаружил, что согласен с этим утверждением, хотя мы с арконом исходили из совершенно разных предпосылок. Но он еще не кончил:

– Если вернуться к ядерной войне… Это, должно быть, нечто ужасное! Более ужасное, чем падение Молота! Ибо Молот олицетворял волеизъявление Творца, тогда как войны меж людьми, без сомнения, спровоцированы дьяволом! – Тут Жоффрей с подозрением уставился на меня и молвил:

– Вам не приходилось принимать в них участие, капитан Френч?

Хоть я убежденный атеист, меня тоже потянуло перекреститься.

– Господь миловал, почтенный аркон! Но спустя тридцать лет после атомной войны на Бруннер-шабне я был там, видел все последствия и помогал заново колонизировать планету. Там не осталось людей и ни единой живой твари… Все пришлось восстанавливать заново – почву, растительность, моря и реки… Колонисты назвали этот мир Преобразованием, и так он известен до сих пор.

… Аркрн вздрогнул, будто лишь сейчас осознал мой возраст.

– Это случилось десять тысяч лет назад… – Его губы шевелились, как две бледные маленькие змейки. – Десять тысяч лет назад… А через семь тысяч с Преобразования отправили колонистский корабль на Мерфи, чтобы заселить во славу Господа этот мир… Значит, вы видели моих далеких предков, капитан Френч?

– Несомненно, друг мой.

– А эта трагедия на Бруннершабне… и в других воюющих мирах… Как вы думаете, чем она вызвана? Кознями дьявола?

Мне не хотелось разрушать его иллюзии, но я искренне полагал, что Старина Ник [1] здесь ни при чем.

– К чему дьяволу уничтожать целый мир, достойнейший? Это слишком грубый способ для Великого Ловца Душ… Он – заядлый игрок и со временем получил бы больше, чем два или двадцать два миллиона обгорелых трупов… Нет, не вините дьявола, ибо все это сотворили люди! Чей-то страх… чье-то тщеславие… буквальное и тупоумное подчинение приказам… нежелание посоветоваться с другими и учесть их мнение… наконец – кровожадность… Выбирайте любую причину! Но я уверен, что это случилось лишь по человеческой глупости и безнравственности.

– Или греховности…

– Всего лишь еще одно слово для обозначения безнравственности, мой дорогой.

Наступила пауза; потом аркон пробормотал:

– На Мерфи тоже лежит грех… Наш мир был наказан…

– Богом или Провидением, если угодно. А Бруннершабн погиб по вине людей.

Казалось, Жоффрей меня не слышит. Он продолжал шептать, время от времени осеняя себя крестом:

– Кара пала на Мерфи за грехи людские… Ибо люди бродили во тьме, предаваясь стяжательству и любострастию, лелея гордыню и честолюбие, насмехаясь над слугами Божьими, мечтавшими обратить их к свету… А свет, исходящий от Создателя нашего, сияет для всех, кто желает его увидеть… Но они не желали… не желали… Не потому ли, что мы, слуги всеблагого Господа и проводники света, не отличались должным усердием?.. И Бог наказал нас вместе с нечестивцами… Но теперь… теперь!..

Несомненно, теперь мой собеседник и его коллеги строили Рай по своему разумению, только мне он не подходил. В моем Раю людям не придется ходить в серых балахонах, шепча молитвы и уставившись в землю оловянным взглядом. И они, разумеется, не будут таскать за пазухой нейрохлыст, дабы подстегнуть благочестие своих нерадивых сограждан.

Когда бормотание Жоффрея мне надоело, я усмехнулся и кашлянул.

– Простите, почтеннейший, но голос веры заглушает в вашей душе голос разума. Он ощерился.

– Вас это не устраивает, капитан? Вы из тех, кому неприятен голос веры? Но каким же голосом мне еще говорить?.. Когда обрушился Молот, я был арконом полтора столетия, а до того двести лет носил сан арколита… На протяжении этих веков я наблюдал, как угасает светоч веры в сердцах людских, как торжествует дьявол! Церковь моя была пустой, я проповедовал дубовым скамьям, пока меня не деклассировали… Да что там меня! Даже Архимандрита Святой Базилики… даже его… Он был занесен во все компьютерные файлы как управитель мелкого фонда милосердия! Он, столетиями учивший и вдохновлявший нас!.. – Жоффрей задохнулся от возмущения и закончил:

– Можете представить, что творили с нами, слугами Господа! Зато теперь Бог даровал нам власть и силу, и мы выведем этот мир из бездны греха. Молот сразил нечестивых, грешники пожрали грешников, как говорится в наших святых книгах, а потом Арконат вывел всех уцелевших к свету и новой жизни. Вера спасла наш мир, только вера! И, быть может, она спасет всех остальных безбожников, кои, подобно вам, бродят во тьме. Я смотрел на него с горечью и почти нескрываемой неприязнью. Этот фанатик являлся антитезой всем моим представлениям о справедливости, о назначении человека и человеческом достоинстве. Он прожил на свете в двадцать или в пятьдесят раз меньше меня, но это тоже приличный срок; за такое время можно научиться чему-то полезному, кроме слепой веры в собственную непогрешимость. Его ужасала ядерная война, но то, что творилось сейчас на Мерфи, было не менее разрушительным и печальным. Война калечит тело, идеология – дух, а этого не могут исправить никакие усилия биоскульпторов… Только время, время! Сколько же потребуется времени? Сто лет? Двести? Тысяча? Сейчас аркон Жоффрей обладал огромной властью, и для каждого юного создания на Мерфи, Для каждого ребенка, рожденного после катастрофы, его голос был гласом божества. А с божеством, как известно, не спорят… Во всяком случае, для этого надо набираться отваги не один год – или не одно столетие.

Я тоже не собирался спорить с Жоффреем или поучать его, хотя дьявол – или Бог? – искушал меня ответить этому мракобесу. Но тут я припомнил что являюсь всего лишь ключиком – живым ключом с помощью коего аркон возжелал открыть кладовую “Цирцеи”, где хранился запас драгоценных металлов. Это вернуло меня к реальности, и я решил сменить тему разговора.

– Мы потратили много времени, почтеннейший, – произнес я, – и мне остается лишь поблагодарить вас за интерес, проявленный к такому жалкому грешнику. Полагаю, вы хотите сделать мне какое-то предложение, но в настоящий момент я слишком взволнован воспоминаниями и не хочу возвращаться к делам практическим, требующим ясной головы. Я согласен отложить отлет на десять или пятнадцать дней, если мне будет позволено немного развлечься в вашей столице – разумеется, под присмотром Святого, арконата. Скажем, какое-нибудь невинное зрелище… Спектакль… меня бы это вполне устроило. Я даже готов закупить права на голографическую запись, если вы не станете раздевать меня до нитки. Выслушав эту просьбу, аркон Жоффрей величественно кивнул. Засим я был препровожден двумя субъектами с оловянными глазами во двор Святой Базилики, к своему катеру. Я задраил люк, сел в кресло и несколько минут размышлял о намеках аркона по поводу моего одиночества. Что-то за всем этим стояло! Как и за его интересом к моей биографии. Похоже, он прикидывал, сколько с меня удастся содрать, а это значило, что мне будет предложен весьма необычный товар. Ведь есть такие вещи, цена которых зависит от покупателя: один не даст за них ни гроша, а другой пожертвует жизнью.

Решив, что с Жоффреем надо держать ухо востро, я ткнул кнопку автопилота и вознесся в небеса, к моей дорогой “Цирцее”.