ГЛАВА 1

Нет, Мерфи определенно не являлся Раем! Должен признаться, что за тысячелетия скитаний я много размышлял о предмете своих поисков и наконец сообразил, что Рай – понятие неоднозначное. Тот Рай, который устроил бы меня, безусловно, не имеет отношения ни к христианству, ни к мусульманству, ни к иным религиям и культам, процветавшим на Старой Земле. Судите сами: в христианском Парадизе разрешается лишь бренчать на арфах и петь осанну, и там совсем не место непоседливым торговцам вроде меня – ведь недаром же Христос изгнал торгующих из храма! Древние германцы и скандинавы были в этом отношении демократичней, поскольку в их Вальхалле допускались битвы, поединки и повальное пьянство в теплой компании с одноглазым Одином, но меня такое времяпрепровождение тоже не соблазняет. Я – человек мирный и, хоть умею постоять за себя, предпочитаю обходиться без бластеров, копий, мечей и секир – и даже без элементарного мордобоя. Мусульманский Эдем выглядит более приятным, без драк и осанны, зато с гуриями и шербетом, но и он – увы! – не для меня.

Во-первых, я не обрезан; во-вторых, предпочитаю шербету что-нибудь покрепче; а в-третьих, что касается гурий… Ну, о них разговор особый. После длительных размышлений и консультаций с компьютером “Цирцеи” я пришел к выводу, что мне не подходят все прочие модели Рая – буддистский и синтоистский, иудейский и индуистский, а также Рай ацтеков, древних египтян и индейцев майя. Так что не спрашивайте меня, какой именно Рай я ищу, – боюсь, я не сумею ответить. Но если мое представление о Рае весьма туманно, это не значит, что я не способен родить две-три здравые мысли на сей счет. Скажем, действуя от противного, я совершенно точно уяснил, чего в Раю не может быть и

Что не является Раем. Так вот, Мерфи им определенно не был.

Это умозаключение никак не связано с ценой, заплаченной за Шандру. Я выложил за нее полтора килограмма чистой платины (правда, без доплаты за личные вещи), но готов признать, что никогда не делал более выгодного приобретения. Клянусь Черной Дырой! Ни разу за двадцать тысяч лет!

Когда я в последний раз посещал Мерфи, этот мир находился в состоянии индустриального подъема. Они уже овладели ядерной энергетикой и быстро прогрессировали в социальной сфере – причем Не просматривалось никаких опасных признаков коммунизма, фашизма или надвигавшейся общепланетной войны. Я полагал, что тут близится эпоха глобальных проектов, когда материки соединяют

Стокилометровыми мостами, поворачивают реки вспять, сносят горы в одном месте и засыпают моря в другом Все эти титанические деяния весьма опасны для экологии, но, невзирая на печальные примеры Ямахи и Эльдорадо, редко ведут к катастрофам. Так что сейчас я рассчитывал застать здесь вполне процветающее общество, где можно кое-чем поживиться – к пользе аборигенов и своей собственной. Я вынырнул из безвременья поля Ремсдена в весьма приятном расположении духа, надеясь заключить пару-другую хороших сделок. Трюмы и блоки памяти “Цирцеи” были переполнены моим обычным товаром – модной одеждой, экзотическими животными вроде шабнов и пернских птерогекконов, различной литературной дребеденью, голографическими фильмами и всякими сплетнями и слухами, собранными в половине Галактики.

Я также полагал, что сделаю неплохой бизнес на произведениях искусства, до которых падок каждый нувориш на любом из благополучных и сравнительно новых миров. Особые мои надежды были связаны с панджебскими эротическими статуэтками, отличным пособием во всех видах секса, включая сто двадцать три способа совокупления в полной невесомости; вдобавок их отлили из превосходного серебра с незаурядным художественным талантом.

Панджеб был моей последней остановкой перед Мерфи и не очень приятной, если не касаться бизнеса. Он тоже не являлся Раем – хотя бы потому, что там начался пуританский период, когда юбка чуть выше щиколотки мнится смертным грехом. Такими болезнями страдают время от времени все миры – и старые, и молодые, но они не столь опасны, как принято думать. В конце концов, когда люди благодаря клеточной регенерации живут тысячи лет, им нужно какое-то разнообразие; так что вполне естественно, когда век оголтелого атеизма сменяется столетием торжества пуританской морали.

На моих торговых делах это сказалось весьма неплохо. До той поры, как Панджеб склонился к христианским добродетелям, его состоятельные граждане имели обыкновение украшать свои жилища фривольными серебряными изваяниями, которые, как говорилось выше, иллюстрировали все виды секса, не исключая таинств лесбийской любви. Теперь, в эпоху нравственного Ренессанса, им приходилось кромсать свои сокровища или отдавать в переплавку, хотя многие статуэтки отличались превосходной работой и были чем-то вроде семейных реликвий. Я дал этим жертвам воспрянувшей морали тройную цену серебряного лома и, скупив их раритеты на корню, забил ими средний трюм “Цирцеи”. По завершении сделки я, испытывая вполне законное довольство самим собой, отправился к дальним границам системы Панджеба с крейсерским ускорением в две сотых “же”, включил двигатель Ремсдена и перепрыгнул на тридцать световых лет, к Мерфи. Я уже предвкушал, как очереди оптовиков потянутся к моему прилавку, рассчитываясь за серебряные безделушки контейнерами рения, золота и платины.

Но реальность была гораздо печальней и никак не совпадающей с моими мечтаниями. С Мерфи случилась беда – несчастье, описанное учеными Старой Земли еще в двадцатом веке, задолго до моего рождения, и, насколько мне известно, не происходившее ни разу в человеческой Галактике за все двадцать с лишним тысячелетий.

На Мерфи пала комета.

Думаю, не стоит винить мерфийцев в том, что они были совершенно не подготовлены к такому эпохальному событию. Если б среди них нашлась пара квалифицированных астрономов с оптическими телескопами, они сумели бы заметить приближение кометы и как-то предотвратить бедствие, но визуальная астрономия мало популярна в нашу эпоху. Кому интересно созерцать планеты, астероиды и прочие мелкие небесные тела? Звезды – иное дело! Но если вы интересуетесь звездами и имеете толстый кошелек, то покупайте космический корабль вроде моей “Цирцеи” и отправляйтесь странствовать по Галактике. Tempora mutantur et nos mutamur in illis! Времена меняются, и мы меняемся в них – так, кажется, говорили латиняне?

Что касается Мерфи, то это был слишком молодой мир, еще не созревший для проектирования колониальных транспортов и лайнеров дальней разведки. Если бы у мерфийцев имелась солидная практика исследований собственной звездной системы, они могли бы отправить корабль-робот, который состыковался бы с кометой и разнес ее в клочья термоядерными зарядами. Но такой практики у них не было. Их светило, небольшая алая звезда класса К, имеет пару спутников кроме Мерфи:

Энгус, подобный Меркурию, но еще более жаркий и раскаленный, и Маэв, похожий на Марс, но опять-таки более холодный и безжизненный. Согласитесь, что у мерфийцев было ровно столько же причин посещать эти небесные тела, как у меня самого. А я не трачу время даром, разглядывая необитаемые планеты. Мерфийский флот – если эти жалкие лоханки можно было назвать флотом – состоял из нескольких десятков катеров и барж на ионной тяге. Их использовали для обслуживания орбитальных энергетических станций с солнечными батареями, для запуска спутников телевизионно-коммуникационной сети и для полетов к останкам колониального корабля, некогда доставившего на Мерфи колонистов с Бруннершабна – или с Преобразования, как теперь именуют этот мир. Колониальный корабль был, как водится, разобран, и из его отсеков смонтировали на орбите три завода; все они занимались литьем в невесомости и выращиванием кристаллов для компьютеров и андроидных мозгов. Так что, сами понимаете, отбиться мерфийцам было нечем. Но это их не слишком беспокоило – чуть ли не до самого момента столкновения казалось, что комета пройдет мимо и все ограничится красочным небесным зрелищем да двухметровой приливной волной. Ведь космос так велик, а планеты – так малы! Однако снаряд угодил в самое яблочко, а если говорить точнее – в мелкий прибрежный залив к западу от единственного мерфийского континента. Последствия?.. Разрушительное цунами, землетрясения, извержения пробудившихся вулканов плюс облако водяного пара, скрывшее солнце на целый год. Что было дальше?.. Мрачная история упадка цивилизации, гибели, дикости, голода и вынужденного каннибализма… Сохранилось считанное число энергетических станций (в основном на солнечных элементах) – капля в море для миллионов людей, охваченных паникой и совершенно не приспособленных к тяготам примитивной жизни. На протяжении многих веков они не сталкивались с болью, страданием и борьбой за выживание, и теперь их деградация была стремительной и ужасной. В благополучные времена у них имелся то ли Парламент, то ли Сенат, рухнувший в первые дни катастрофы – как я подозреваю, под грузом свалившейся на него ответственности. Не стану винить местных правителей. В конце концов, чем они занимались последние четыреста лет? Распределением пособий, выдачей сертификатов на продолжение рода, руководством кое-какими службами – полицией, судами да налоговым департаментом… Разве могли они помочь толпам лишенных крова, отчаявшихся, оголодавших граждан? И эти граждане вскоре сообразили, что выживут из них немногие. Всем остальным была уготована малоприятная судьба: кого поджарили на костре, а кого растерзали в клочья и пожрали без всяких кулинарных изысков.

Спустя какое-то время нравы смягчились, и среди катастрофически уменьшившегося населения воцарился относительный порядок. Не буду кривить душой – главная заслуга в том принадлежала адептам Арконата, религиозной секты, не слишком популярной в эпоху процветания и изобилия. Можно говорить что угодно об их теологической доктрине, но уж выдержкой их Создатель не обделил! Веками они сносили насмешки своих молодых сограждан, а это, как вы понимаете, способствует самодисциплине, сознанию избранности и сплоченности. Пожалуй, сплоченность была их главным козырем, присущим всякой небольшой группе, где все друг друга знают, друг другу доверяют и повинуются вышестоящим без споров и раздоров. К тому же их поддерживали вера, отличное знание священных текстов и своеобразная концепция Апокалипсиса, утверждавшая, что Вседержитель может частично воздать за грехи людские еще до наступления Страшного Суда. Словом, сторонники Святого Арконата были гораздо меньше деморализованы, чем остальное население, – и стоит ли удивляться, что Бог отдал им власть над планетой? Это явилось лишь актом Божественной справедливости, и только!

Во всяком случае, именно так заявил аркон Жоффрей в процессе наших коммерческих переговоров, столь же бесплодных, как опаленные солнцем равнины Энгуса. Мы с Жоффреем встречались в его кабинете-келье, располагавшемся в недрах Святой Базилики – мрачного кирпичного здания о трех этажах, напоминавшего формой незабвенный Пентагон. Я опускался с небес на катере “Цирцеи”, а достойный и почтенный аркон (именно таким был его полный титул) выныривал из каких-то закоулков Святейшей Канцелярии. В его келью меня провожали двое молодых послушников в штатском, но под их грубыми серыми хламидами явственно топорщились рукояти нейрохлыстов. Их оловянные взгляды говорили лишь об одном: они сожалеют, что старый греховодник Френч на целых полвека разминулся с убийственной кометой.

Такой способ контактов с местным населением для меня совсем нехарактерен. Спейстрейдера, космического торговца, всюду встречают с уважением, с радостью или хотя бы с надеждой на выгодную сделку. Обычно я покидаю “Цирцею” на орбите на два-три месяца, абонирую президентский номер в лучшем местном отеле, нанимаю пяток агентов, хорошенькую секретаршу и, если необходимо, телохранителей; затем начинается организация всевозможных шоу, торгов и аукционов – параллельно с заслуженным отдыхом. Но на Мерфи вся эта привычная программа провалилась в Черную Дыру. Какие там отели, какие агенты и секретарши?.. Здесь вся торговля и все сношения с межзвездными странниками были монополизированы Арконатом – столь же прочно, как все иные виды деятельности, начиная со стирки пеленок и кончая пением святых хоралов. Что поделаешь, теократический тоталитарный режим… Никаких тебе компаний и консорциумов, никакой свободной прессы, никакого частного бизнеса с пришельцами со звезд – и, разумеется, никаких хорошеньких секретарш… Словом, не Рай, отнюдь не Рай!

Удар Молота Господня (так здесь именуют случившуюся катастрофу) произошел лет за пятьдесят до моего посещения, и это были не лучшие годы для мерфийцев. Те, кто выжил, – не говоря уж о тех, кто родился в смутное время, – попали под прочный контроль и, судя по всему, пока не помышляли об освобождении. Пресс идеологии – страшная вещь, и особенно он давит и калечит молодых, вроде тех послушников с оловянными глазами. Я хорошо представлял, что им вдалбливали с самого детства… Разве Молот Господень не нанес удар по нечестивым – в точности так, как предсказывали святые отцы Арконата?.. И разве сам Великий Архимандрит не поклялся спасти уцелевших детей своих от гнева Создателя, просветить их души и направить к путям благочестия – желают они того или нет?.. Если желают – превосходно; а коль не желают, действует древняя армейская формула: не умеешь – научим, не хочешь – заставим! Ибо из-за немногих грешников могут пострадать все! Ведь Господь, раздраженный упорными и неверящими, может нанести по Мерфи еще один удар! Не лучше ли умилостивить Его смирением, дабы Он излил свой гнев на Другие миры, еще не испытавшие Его карающую мощь?.. И так далее и тому подобное…

В общем, Рая я тут не нашел, а к тому же потерял надежду продать свои серебряные статуэтки, свои записи развлекательных шоу, легкомысленные одеяния с Секунды и длинноногих шабнов, похищенных некогда на Малакандре… Мой бизнес окончательно вылетел бы в трубу, если б Жоффрей не оказался столь энергичным и настойчивым коммерсантом. Сказать по правде, старался он больше для себя, чем для меня. Космический торговец – редкий зверь, и невозможно представить, чтобы один из них отбыл с планеты порожняком, ничего не продав, а главное – ничего не купив. Такое положение дел понизило бы акции Жоффрея в Святом Арконате, и потому он старался изо всей силы, желая всучить мне хоть что-нибудь. Не питая к нему никаких симпатий, я тем не менее шел во всем навстречу. Я согласился приобрести несколько книг и видеозаписей, связанных с Ударом Молота, – эта информация будет интересна специалистам на многих мирах, да и широкая публика не откажется поглазеть на катастрофу. Еще я купил пару контейнеров с торием для моего реактора, но торий – весьма дешевое сырье, да и его запасы на “Цирцее” были еще немалыми. Платина – другое дело; этот металл повсюду дорог и вместе с золотом, рением, палладием и прочими элементами платиновой группы служит основным расчетным средством в Галактике.

Я имел неплохой запас благородных металлов, а возрождающаяся промышленность Мерфи испытывала в них огромную нужду. Но расставаться с платиной мне не хотелось – тем более что аркон Жоффрей не мог предложить мне ничего по-настоящему ценного и достойного высокой оплаты. С отчаянием он попытался всучить мне осколки святого кометного ядра (булыжники с ближайшей свалки), оплодотворенные зиготы местных животных (весьма заурядных и не выдерживающих конкуренции с моими шабнами), семена растений (то же самое), а еще всякую благочестивую писанину, банальную в такой степени, что она могла бы продаваться как неплохое снотворное. С самым ценным, с голографической записью богослужения в столичном храме Бейли ат-Клейс, Жоффрей попал впросак, спустив мне этот раритет совсем по дешевке. Он неплохо разбирался в коммерции, но не обладал фантазией и ничего не смыслил в искусстве – во всяком случае, в том, что касалось танцев и пения. Просмотрев приобретенную голограмму, я убедился, что зрелище мерфийских религиозных мистерий необычайно красочно, а хор (хоть я не понял ни слова) выше всяких похвал. Подобную запись я мог сбыть на дюжине миров по самым высоким расценкам.

Итак, мы торговались, а мое беспокойство все росло и росло. Ведь Мерфи не являлся Раем и к тому же не представлял интереса с деловой точки зрения – по крайней мере, в настоящую эпоху. Я не люблю задерживаться в таких местах, хоть время не слишком много для меня значит. Еще больше я не люблю, когда мне запрещают свободно общаться с людьми и вкушать свои маленькие радости – скажем, бродить по улицам полузнакомых городов, глазеть на объявления и витрины, погружаться в местную жизнь и попутно вынюхивать след выгодной сделки. Все это было здесь невозможным. Аркон Жоффрей откровенно объяснил, что мое присутствие на Мерфи рассматривается как дьявольский соблазн для простого народа, способный поколебать его душевную гармонию. Не то чтобы я был персоной нон грата, но все же…

Вся деликатность ситуации была мне понятна. Я проходил тут по разряду нечестивцев, тех самых грешников, на которых Создатель рано или поздно обрушит карающую длань возмездия. Но к тому же я был знаменитым нечестивцем, и самый древний из аборигенов мог призадуматься о том, что капитан Грэм Френч старше его на десять или пятнадцать тысяч лет и, по всей видимости, переживет его на такой же срок. Это как-то не вязалось с представлением о моей нечестивости и Божьем возмездии, которого я, безусловно, достоин. Не надо быть великим теологом, чтобы сообразить: долгая жизнь – самый драгоценный дар Господа. Так считалось на Старой Земле, и так считается сейчас, когда люди стали почти бессмертными благодаря КР, клеточной регенерации.

Бессмертными! Почти! Все дело в этом “почти”… Смерть рано или поздно приходит ко всем, даже к счастливым обладателям КР, – как правило, в результате трагической случайности. Например, если звезда станет сверхновой или вам на голову свалится комета… На своей “Цирцее” я был гораздо лучше защищен от подобных печальных событий, чем любой мерфиец. И разве это не значило, что нечестивец вроде меня воистину осенен Божьей благодатью? Опасный пример! И очень опасная тема для размышлений!

ГЛАВА 2

Прошла неделя-другая, и я вознамерился покинуть Мерфи ради иных миров, более подходящих для отдыха и частного бизнеса. Я решил, что, пожалуй, на Эскалибуре или Малакандре оценят по достоинству экзотические одеяния с Секунды и панджебские игривые статуэтки, а Барсум – вполне подходящее место, чтобы сбыть моих шабнов и птерогекконов. Аркон Жоффрей понимал все это не хуже меня. А еще он, очевидно, размышлял о том, как бы выцедить из моего кармана хотя бы фунт платины.

Надо отдать ему должное – он оказался неплохим психологом и начал издалека.

– По милости Господа Высочайшего мир устроен весьма мудро, – произнес он во время нашей очередной встречи, изобразив улыбку на длинном постном лице. – Вначале Бог сотворил Вселенную, затем даровал людям жизнь и чудо КР – то есть не просто жизнь, а жизнь безмерно долгую… И в ней всему есть место и время – время для греха и раскаяния, время для дел земных и для молитв, время для радостей плоти и размышлений о вечном…

Мысли эти показались мне тривиальными, и я лишь вежливо кивнул в ответ, озирая келью Жоффрея. Это была длинная мрачная комната с огромным распятием на стене; рядом с ним помещалось весьма неудобное кресло, а в кресле сидел аркон Жоффрей. Еще тут находился стол из серого тусклого пластика и жесткий табурет – под моими многострадальными ягодицами; вот и вся обстановка, если не считать древнего компьютера, пережившего падение кометы. Наверное, за компьютером не числилось никаких серьезных грехов, так что Господь пощадил его, определив теперь в помощники Жоффрею.

– Мне кажется, у вас особенно много времени, – продолжал аркон, по-прежнему растягивая в улыбке тонкие сухие губы. – Ведь вам, капитан Френч, приходится странствовать в полном одиночестве, а одиночество способствует раздумьям – не всегда приятным, как я полагаю. Особенно для мужчины, подобного вам… Не сомневаюсь, вы часто испытываете… как бы это сказать?.. потребность в общении, в компаньоне, с которым можно было бы перекинуться парой слов… и не только слов… Вам, вероятно, не хватает женского общества, а? – Тут он пронзил меня проницательным взглядом и поинтересовался:

– Или я не прав? Многозначительная речь! И это замечание о “мужчине, подобном вам”… Что он имел в виду? Разумеется, что я – нечестивец, безбожник и холостяк, по крайней мере, на данный момент.

Я усмехнулся и посмотрел на него с некоторым превосходством, как человек зрелый может взирать на юнца, не достигшего еще и двух тысячелетий. Я видел перед собой довольно высокого широкоплечего джентльмена, светловолосого и сероглазого, с длинным, вытянутым книзу лицом. Если пользоваться старыми земными мерками, выглядел он лет на двадцать восемь, самое большее – на тридцать. Мальчишка! Сопливый рыболов, мечтающий подсечь старую мудрую щуку! Под моим взглядом его улыбка сделалась несколько нервной.

– Не собираюсь отрицать свое одиночество, хотя компьютер “Цирцеи” является неплохой компанией, – произнес я. – Но, как вы отметили, в долгой жизни найдется место для дел земных и для радостей плоти. Временами я вовсе не одинок. Я был женат на нескольких прелестных женщинах… И я не обделен женским вниманием, когда попадаю в очередной мир – в обычный мир, я хочу сказать, не столь благочестивый, как Мерфи. Наконец, если мне хочется общества, я могу заключить контракт с небольшой группой переселенцев, желающих отыскать девственную планету где-нибудь на Окраине. Среди них попадаются женщины с романтическим складом характера, весьма приятные собой… Или я не прав? Жоффрей сглотнул и покосился на распятие, словно борясь с дьявольским искушением. В его жизни наверняка было больше молитв и размышлений о вечном, чем радостей плоти.

– Но сейчас, – возразил он, – вы не состоите в браке и не перевозите на Окраину романтичных колонисток. И если бы вам предложили женщину… Неужели вы бы не знали, что с ней делать?

Этот риторический вопрос граничил с прямым оскорблением, и я, выпрямившись на своем жестком сиденье, сухо ответил:

– Вы слишком молоды, друг мой, и переоцениваете силу эмоций. По мере того как человек взрослеет, воспоминания о прошлом и предвкушение грядущих радостей становятся не менее важными и значительными, чем сиюминутная реальность. А посему время полета между двумя мирами не кажется мне долгим. Мне есть что вспомнить, уверяю вас… – Я пожал плечами и добавил:

– Вы хоть представляете мой возраст, почтенный аркон?

Жоффрей стушевался.

– Я слышал, – нерешительно пробормотал он, – что вы – один из первых астронавтов Старой Земли, достигших звезд… А это значит, что вам – по милости Всевышнего! – больше двадцати тысяч лет. Ну так что же? Разве греховные желания не вечны?

Я не стал этого отрицать и, улыбнувшись, коснулся своих волос.

– Как говорят, друг мой, седина в голову, бес в ребро.

Похоже, он меня не понял. Его недоуменный взгляд остановился на моей шевелюре, глаза округлились, брови приподнялись. Теперь бы я дал ему не больше двадцати пяти, невзирая на постную благочестивую физиономию. Поистине КР и биоскульптура творят в наше время чудеса!

– Что же странного в вашей прическе? – Жоффрей наморщил лоб. – А, понимаю!

Цвет волос! Мода какого-нибудь из миров, склонных к экзотике… Они у вас окрашены или это искусственное генетическое изменение?

– Ни то, ни другое. Результат возраста, друг мой. Я прожил добрых пятьдесят лет, пока не удостоился К Р.

Теперь я его напугал: вздрогнув, Жоффрей уставился на распятие и принялся бормотать молитву. Когда с этим богоугодным делом было покончено, он, не глядя на меня, неуверенно произнес:

– Я слышал… слышал о подобной практике на некоторых мирах… Но у нас на

Мерфи… у нас такое не применяли никогда… ибо долгая жизнь угодна Господу… и великий грех отказать человеку в ней… – Он смолк, потом его губы снова шевельнулись:

– Простите, капитан… вы можете не отвечать на мой вопрос… но за какое преступление вы заслужили эту кару?..

У него был настолько растерянный вид, что я расхохотался.

– Ничего ужасного, достойный аркон, ничего такого, в чем не были б повинны мои и ваши предки!

Просто в те времена, когда был сконструирован первый межзвездный двигатель Ремсдена, медицина находилась в зачаточном состоянии. Клеточную регенерацию открыли позже, много позже! В двадцать четвертом веке, если не ошибаюсь… А моя молодость прошла в двадцать первом. Там остались первая из моих жен, с которой мне пришлось развестись, и моя дочь, малышка Пенни… Мне стукнуло сорок, я считался самым удачливым из внутрисистемных пилотов, и я был абсолютно свободен – а потому не возражал против долгих экспедиций. Мне предложили опробовать двигатель Ремсдена в полете на Тритон, и я согласился. Это не тот Тритон, о котором вы слышали, почтенный, – не планета, где изобрели кристаллошелк и где люди меняют пол подобно устрицам. Мой Тритон – крохотный мирок, который вращается вокруг Нептуна в системе Старой Земли. Жоффрей кивнул. Сделав паузу, я размышлял о том, что же ему известно о столь древних временах. Кажется, меньше, чем положено аркону, одному из девяти столпов мерфийского просвещения! По крайней мере, ему полагалось знать, что в прошлом люди старели, седели и лысели, а лица их покрывались морщинами. Быть может, он читал об этом в книгах, но прочитанное запоминается хуже увиденного, а древние видеозаписи весьма редки и несовершенны… Вполне вероятно, что аркон Жоффрей за все пятьсот, восемьсот или тысячу лет своей жизни не видел ни одного изображения старика.

Решив простить его, я продолжил:

– Испытания оказались успешными, и тут началась гонка – в добром десятке стран занялись переоборудованием планетолетов и установкой двигателей Ремсдена. Как вы понимаете, каждый хотел первым добраться до звезд и водрузить в Галактике свой национальный флаг. Мой корабль уже переоснастили, так что выбор был очевиден… Правительство Соединенных Штатов намеревалось отправить его к одной из ближайших звезд, к Альфе Центавра – конечно, под моим командованием. Ведь я был единственным астронавтом, имевшим опыт прыжков в поле Ремсдена! Итак, я отправился в путь и нашел в системе Центавра весьма привлекательную планету, которую назвал именем дочери – Пенелопой. После этого мне полагалось вернуться и доложить о своих открытиях, но я ограничился кратким рапортом, посланным на Землю. Мой корабль был полностью автономен, запасов у меня хватало, и я не испытывал никакого желания возвращаться. Отчего бы не постранствовать в Галактике? – решил я. Тем более что в окрестностях Альфы Центавра имелось несколько звезд со спутниками, весьма похожими на Старую Землю… Я направился к ним, и это первое путешествие заняло сто восемьдесят стандартных лет. Потом…

– Потом вы все-таки вернулись, – прервал Жоффрей затянувшуюся паузу.

Я кивнул, подумав: к чему рассказываю ему все это? Он не был мне настолько симпатичен, чтобы я принялся излагать свою биографию и пускаться в откровенности – совсем наоборот! Но с другой стороны, жизнь моя обросла таким количеством мифов, домыслов и невероятных легенд, что временами я испытываю потребность поведать правду – пусть даже такой неприятной личности, как аркон Жоффрей. К тому же он, казалось, проявлял искренний интерес к моей истории – или делал вид, что проявляет Вероятно, и то и другое было справедливым; хотелось получше узнать меня и подцепить на крючок. Недаром же он завел разговоры об одиночестве и женщинах!..

– Вы вернулись, – повторил Жоффрей, посматривая на меня с нескрываемым любопытством. – Но почему? Что заставило вас принять такое решение?

– Две причины – я уж не помню, какая из них была важнейшей… Во-первых, мне пришло в голову, что моя бывшая супруга давно мертва и что сто восемьдесят лет – вполне солидная гарантия от всех семейных дрязг и неприятностей. А во-вторых… Я, видите ли, люблю комфорт, а на “Покорителе звезд” – так тогда именовался мой корабль – кончились запасы яиц, кофе и специй. В моих гидропонных отсеках имелось достаточно биомассы, но растительные волокна задубели, сделавшись грубыми и невкусными… Так что я отправил свой последний отчет – о прекрасном Эдеме в созвездии Кассиопеи – и вслед за ним повернул к Земле.

Я снова смолк, размышляя о тех далеких временах. Память моя хранит много неприятных и страшных историй – вроде трагедии, случившейся с Филом Регосом, одним из моих коллег, или ядерной войны на Бруннершабне, но сейчас я думал о другом. Например, об Эдеме и поисках Рая… Я ведь не только ищу свой туманный Парадиз, я пытался его создать – пусть не своими руками, но даруя другим предпосылки для его созидания. Я открыл великое множество прекрасных девственных планет, я дал им названия, я торговал с ними, я им помогал, и я надеялся, что хоть один из этих миров, совершенствуясь и развиваясь, станет со временем Раем. Я сильно ошибался. Даже лучшие из них – не говоря уж о Мерфи! – были всего лишь подлакированным вариантом чистилища. Жоффрей шевельнулся в кресле и кашлянул, возвращая меня к реальности.

– Итак, вы вернулись, – повторил он в третий раз. – Я полагаю, Земля приняла вас с распростертыми объятиями?

– В общем – да. Я заработал неувядающую славу и место в учебниках, но во всем этом ощущалось что-то наигранное… Я был, что называется, белой вороной. Моя бывшая жена, моя дочь, мои внуки давно умерли, а мои прапраправнуки, которым перевалило за семьдесят, выглядели непозволительно молодыми. Клеточной регенерации еще не изобрели, но генетическое программирование, омолаживающие процедуры и пересадка клонированных органов уже являлись повседневной практикой. Старость отошла в прошлое, и я, со своими седыми волосами и морщинами у глаз, был анахронизмом. Разумеется, анахронизмом героическим и популярным – меня осыпали докторскими званиями в неведомых мне областях, меня приглашали на банкеты, женщины жаждали переспать со мной, а мужчины – свести знакомство и выпить рюмку коньяка… Но слава моя казалась чем-то эфемерным и нереальным. Никто не предложил мне работы, и, судя по всему, мне пришлось бы читать лекции бойскаутам и выступать с воспоминаниями в дамских клубах. И так – до самой смерти!

Жоффрей покачал головой.

– Да, старение и смерть… наказание Божье… я читал об этом… Люди вашей эпохи сталкивались с такими ужасами, что порой удивляешься, как они сохраняли рассудок.

– Ну, это было естественным и привычным, а значит, не таким страшным, – возразил я. – Ведь после открытия КР многие отказывались от вечной жизни – по религиозным соображениям или боясь превратиться через столетие в цветущего вида склеротиков, не помнящих, как их зовут. Но все эти опасения оказались ложными, и противники КР просто вымерли.

– Вы, очевидно, к ним не относились?

– Разумеется, нет! Я – прагматик и предпочитаю видеть вещи такими, какие они есть. В свой первый визит на Землю я пересадил себе новые печень и сердце, мне очистили сосуды, предохранив их от атеросклероза на ближайшую сотню лет. Закончив с этим и погревшись в лучах славы, я занялся делами. Денег у меня хватало, поскольку мой счет рос в течение пары веков, но вот с кораблем, с “Покорителем звезд”, который я переименовал в “Цирцею”, случилась неприятность. Раньше он принадлежал НАСА, космическому ведомству США, приказавшему долго жить в двадцать втором столетии, когда экспансией в Галактику занялись частные корпорации и фирмы. Вся собственность НАСА, как наземная, так и блуждающая в космосе, была либо ликвидирована, либо распродана. Что касается “Покорителя” – то бишь моей “Цирцеи”, – ее вроде бы списали за давностью лет, а может быть, продали, причем не раз, так как я обнаружил, что на нее претендуют целых три владельца: Музей старой космической техники штата Мэн, японский банк “Асахи” и какая-то темная индонезийская компания по экспорту пряностей и напитков, проявлявшая наибольшую активность. Адвокаты уже потирали руки, поджидая, когда я ринусь в свалку претендентов, но вышло все по-иному. Эти воспоминания грели мое сердце, и я поведал о них Жоффрею с законной гордостью. Собственно, в тот раз – первый и единственный за все тысячелетия моей карьеры – я совершил акт пиратства. Конечно, он являлся вынужденным, и к тому же я действовал не под влиянием импульса, а по зрелом размышлении. Но кто рискнет бросить в меня камень? Не мог же я в самом деле допустить, чтобы “Цирцея” досталась любителям древней техники из штата Мэн или индонезийским торговцам лимонадом!

Я объявил, что созываю пресс-конференцию на своем корабле, человек этак на триста, и под этим предлогом трюмы “Цирцеи” были загружены деликатесами и напитками – возможно, тех самых индонезийских жуликов. Пресс-конференция оправдала все ожидания пишущей братии: с вершины своих двухсот двадцати четырех лет я рассуждал об изменениях, произошедших в мире, о непрерывной экспансии в космос, о проблемах экологии и демографическом взрыве – словом, о королях и капусте. После вполне пристойного банкета, убедившись, что все мои гости погрузились в челночные катера, я включил маршевый ионный двигатель и на всех парах направился к окраинам Солнечной системы. Одновременно я сделал свое последнее заявление по волновой связи. Я сказал, что отказываюсь от всех положенных мне пенсий и от любой собственности на Земле; что средства на моих счетах могут делить японские банкиры, индонезийские лимонадники и музейные крысы из Мэна; наконец, что я более не претендую на земное гражданство. Еще я сказал, что в одностороннем порядке экспроприирую “Покоритель” который отныне называется “Цирцеей”, – ибо лишь я, ее пилот и командир, могу найти кораблю настоящее применение.

Затем, добравшись до орбиты Марса, я перешел с ионной тяги на Ремсдена, совершив прыжок в двенадцать парсеков. Я направлялся на Логрес, один из Пяти Миров, заселенный во время первой волны эмиграции вместе с Иссом, Лайонесом, Пенелопой и Камелотом. В те дни Логрес был самой процветающей колонией в человеческом космосе, и я надеялся что-нибудь там продать – или, возможно, прикупить. Я прибыл туда через несколько дней после сверхсветовой депеши с Земли и обнаружил, что являюсь предметом жестоких дискуссий. Половина населения требовала, чтобы меня, согласно полученным из метрополии инструкциям, повязали и засадили в тюрьму и чтобы мой корабль был конфискован. (Правда, они не очень представляли, как это сделать – я болтался на орбите, а космических катеров на Логресе тогда не имелось.) Что касается другой половины, то эти доброхоты собирались принять меня как почетного колониста, а “Цирцею” разобрать до винтиков и пустить на нужды своей зарождающейся индустрии. Я сделал логресцам контрпредложение: я объявил, что готов взять на борт их товары и сырье, которым богат Логрес, экспортировать эти грузы в любой другой колониальный мир и вернуться с тем сырьем и промышленными изделиями, в которых нуждается их колония. После долгих междуусобных споров (к счастью, дело обошлось без кровопролития) они решились подписать контракт. То было первое торговое соглашение в моей жизни, и, вспоминая о нем, я невольно вздрагиваю – столько в нем наворотили оговорок, обязательных условий и прочей чепухи. При всем том мои прежние противники считали меня закоренелым ворюгой и грабителем с большой дороги, а союзники – ловкачом, хитрецом или как минимум сумасшедшим. Пересказывая этот эпизод, я наблюдал за Жоффреем. Без сомнения, ему тоже хотелось считать меня мошенником и ненормальным, хотя по причинам иного свойства, чем имелись у древних логресцев. Он не прерывал меня, никак не комментировал мою историю и слушал с напряженным вниманием – то ли для того, чтобы в нужный момент закинуть крючок, то ли мысленно сравнивая мой рассказ с историческими хрониками, которые, быть может, сохранились на Мерфи. Кстати, тот мой первый контракт рассматривается во всех курсах и пособиях по бизнесу – он стал прототипом такого рода соглашений и даже частично включен в Клятву Космического Торговца.

Итак, после трехмесячных препирательств договор с Логресом был подписан, ознаменовав рождение межзвездной коммерции; я принял груз и отбыл в направлении Исса, лежавшего в пяти с половиной световых годах. Отсутствовал я лет пятнадцать, зато возвратился с неплохой прибылью, которая делилась с моим арматором фифти-фифти. Свою долю я взял горючим и товарами и отправился странствовать по Пяти Мирам. На Иссе и Пенелопе меня принимали с восторгом, на Камелоте – со сдержанным энтузиазмом, а на Лайонесе попытались сперва ограбить, но я пригрозил, что спущу на их столицу треть своих запасов ионного топлива и сброшу горящую спичку. Это касается Логреса, моего первого партнера, то к этому времени мы были в отличных дипломатических отношениях. Выйдя на орбиту вокруг Логреса в пятый раз, я объявил привал. У меня уже хватало средств, чтобы приобрести товары по собственному усмотрению, и я собирался отбыть с полным грузом к далекой Арморике – далекой в те времена, когда от Земли до Окраинных Систем насчитывалось тридцать или тридцать пять парсеков. После Арморики я посетил еще несколько дюжин планет, торгуя и накапливая информацию в банках памяти “Цирцеи”, тщательно отбирая груз, выискивая предметы искусства, оседавшие в трюмах моего корабля. Такие вещи всегда имеют цену; и чем они древней, тем выше цена.

Наконец, посетив Логрес то ли в двадцатый, то ли в двадцать второй раз, я проложил курс к Земле. Я не был там целое столетие, но для меня прошло шесть лет – разумеется, в относительном времени “Цирцеи”. За этот срок я превратился из пирата и беглеца в уважаемого спейстрейдера, родоначальника галактической торговли. Такой успех стоило отметить, и я пожелал сделать это на Старой Земле.

* * *

Наша беседа была долгой, и я рассказал Жоффрею почти все – конечно, без детальных описаний своих визитов в тот или иной мир. Мы прервались лишь однажды, когда я потребовал и получил чай с кексом и рюмку недурного местного бренди – не хуже панджебского. Угощение доставил тип с оловянными глазами – из той парочки, что дежурила в коридоре, под дверью кельи почтенного аркона.

Когда с чаем, кексами и спиртным было покончено, Жоффрей спросил:

– Как приняла вас Земля? Ведь вы, если не ошибаюсь, числились в розыске?

– Прекращенном за давностью лет, – откликнулся я с улыбкой.

Прием в самом деле оказался восторженным. Немногие в новых мирах, подобных Мерфи, представляют, что такое Солнечная планетарная система. Кроме Старой Земли, там есть Венера и Марс, Луна и спутники газовых гигантов, пояс астероидов, Уран, Нептун и Плутон – и большая часть этих небесных тел была колонизирована еще в эпоху межпланетных перелетов. Кроме того, существуют сотни городов и станций в открытом космосе, и кое-какие из них могут соперничать по населенности с колониями на Титане, Ганимеде и Каллисто. Словом, народу на Старой Земле и вокруг нее хватает.

Я вынырнул из поля Ремсдена где-то посередине между Юпитером и Сатурном, можно сказать, в абсолютной, мрачной и холодной пустоте. Но едва был послан опознавательный сигнал, как мой приемник чуть не взорвался – пустота вдруг ожила, и на антенны “Цирцеи” градом посыпались приветствия, приглашения и поздравления в стихах и прозе. Этот ливень не иссякал на протяжении нескольких дней, пока маршевые ионные двигатели несли меня к Земле. Итак, мнение древней прародины на мой счет решительно переменилось – как я полагаю, вследствие чистых сантиментов. Забавная метаморфоза: в прошлый раз я был пилотом, нарушившим дисциплину, а приняли меня как героя; теперь я числился в грабителях, но оказанный мне прием сделал бы честь божеству. Вероятно, разгадка заключалась в том, что целое столетие на Земле получали вести о моей активности в Пяти Мирах. Колониальная администрация относилась ко мне благосклонно, и В результате все доклады с Логреса, Пенелопы и других планет приобрели нежно-розовую окраску и тот едва ощутимый привкус легендарности, который так дорог людским сердцам. Из колоний сообщалось, что я снабжаю их жизненно важными материалами и техникой, что я предотвратил экономическую катастрофу в одном месте и стал основателем целой отрасли промышленности в другом, что я кого-то спас и кому-то помог мудрым советом. Как утверждали колонисты, куда бы я ни прилетал, там начиналась эпоха прогресса и процветания, Ренессанс в сфере искусств и безусловный подъем морали. В последнем я не уверен; это утверждение отдает периферийной сентиментальностью, как и те прозвища, которыми меня награждали: Торговец со Звезд, Друг Границы, Старый Кэп Френчи… Ну, и так далее и тому подобное.

Словом, все эти рапорты и депеши лили воду на мою мельницу, а вода, как известно, камень точит. Теперь моя самовольная экспроприация “Цирцеи” трактовалась как деяние Человека Судьбы, решившего послужить человечеству, как акт высшего гуманизма или как прозорливое предвидение титана духа и ума, порвавшего бюрократические сети. На самом деле – ничего подобного! В те годы я не стремился найти свой Рай или создать его, поддерживая колонистов в каком-нибудь симпатичном мире; я просто искал стоящее занятие и немного выгоды. Но если быть честным до конца, я не остался равнодушным к лести. Разумеется, я не вообразил себя ангелом Господним, но кто знает, не сказки ли о благородстве Старого Кэпа Френчи побудили меня искать Рай? Но до этого было еще много тысяч лет и много тысяч парсеков…

Очутившись на Земле, я довольно выгодно распродал свои колониальные товары, а заодно обнаружил, что мне удалось убежать от смерти. КР, клеточная регенерация, была тогда новым делом, но никто, пожалуй, уже не сомневался, что вреда эта процедура не приносит. Очереди желающих растягивались на десятки миль, но кто был в первую очередь достоин бессмертия, как не великий Торговец со Звезд, славный Друг Границы, Старый Кэп Френчи?.. Я упомянул о своем желании на одной вечеринке, устроенной в мою честь, и в течение трех следующих дней три лучшие клиники предложили позаботиться о моем бренном теле. Ведомый ностальгическими воспоминаниями, я выбрал ту из них, где мне пересаживали сердце и печень, и спустя неделю превратился в Мафусаила. В этот свой визит, кроме бессмертия, я приобрел вместительный катер, чтобы не зависеть от челноков, принадлежащих моим клиентам, и модернизировал реактор “Цирцеи”. Прежде моя энергетическая установка работала на уране и плутонии, но это сырье имеет плохую репутацию еще с медиевальных времен, так как применялось для начинки бомб. Теперь мне установили ториевый реактор на медленных нейтронах, которым я, если не считать небольших переделок, пользуюсь до сего времени.

В этом месте аркон Жоффрей перебил меня, шевельнув рукой. Ему хотелось знать, почему ториевый реактор предпочтительней уранового. Я пояснил, что уран с давних лет сделался синонимом атомной угрозы и до сих пор человек реагирует на негр как на смертельную опасность. Вероятно, это стало безусловным подсознательным рефлексом; мне доводилось посещать миры, где корабль с урановым реактором воспринимался как источник потенциальной агрессии. Отчасти это верно, если вспомнить капитана Фила Регоса и Землю Лета.

Жоффрей кивнул и перекрестился.

– Да, мне доводилось читать об этом… Жуткая история! Но правитель того мира узурпировал власть и творил не праведные дела, так что Регос явился карающей десницей Господней – такой же, как рухнувшая на нас комета. Я обнаружил, что согласен с этим утверждением, хотя мы с арконом исходили из совершенно разных предпосылок. Но он еще не кончил:

– Если вернуться к ядерной войне… Это, должно быть, нечто ужасное! Более ужасное, чем падение Молота! Ибо Молот олицетворял волеизъявление Творца, тогда как войны меж людьми, без сомнения, спровоцированы дьяволом! – Тут Жоффрей с подозрением уставился на меня и молвил:

– Вам не приходилось принимать в них участие, капитан Френч?

Хоть я убежденный атеист, меня тоже потянуло перекреститься.

– Господь миловал, почтенный аркон! Но спустя тридцать лет после атомной войны на Бруннер-шабне я был там, видел все последствия и помогал заново колонизировать планету. Там не осталось людей и ни единой живой твари… Все пришлось восстанавливать заново – почву, растительность, моря и реки… Колонисты назвали этот мир Преобразованием, и так он известен до сих пор.

… Аркрн вздрогнул, будто лишь сейчас осознал мой возраст.

– Это случилось десять тысяч лет назад… – Его губы шевелились, как две бледные маленькие змейки. – Десять тысяч лет назад… А через семь тысяч с Преобразования отправили колонистский корабль на Мерфи, чтобы заселить во славу Господа этот мир… Значит, вы видели моих далеких предков, капитан Френч?

– Несомненно, друг мой.

– А эта трагедия на Бруннершабне… и в других воюющих мирах… Как вы думаете, чем она вызвана? Кознями дьявола?

Мне не хотелось разрушать его иллюзии, но я искренне полагал, что Старина Ник [1] здесь ни при чем.

– К чему дьяволу уничтожать целый мир, достойнейший? Это слишком грубый способ для Великого Ловца Душ… Он – заядлый игрок и со временем получил бы больше, чем два или двадцать два миллиона обгорелых трупов… Нет, не вините дьявола, ибо все это сотворили люди! Чей-то страх… чье-то тщеславие… буквальное и тупоумное подчинение приказам… нежелание посоветоваться с другими и учесть их мнение… наконец – кровожадность… Выбирайте любую причину! Но я уверен, что это случилось лишь по человеческой глупости и безнравственности.

– Или греховности…

– Всего лишь еще одно слово для обозначения безнравственности, мой дорогой.

Наступила пауза; потом аркон пробормотал:

– На Мерфи тоже лежит грех… Наш мир был наказан…

– Богом или Провидением, если угодно. А Бруннершабн погиб по вине людей.

Казалось, Жоффрей меня не слышит. Он продолжал шептать, время от времени осеняя себя крестом:

– Кара пала на Мерфи за грехи людские… Ибо люди бродили во тьме, предаваясь стяжательству и любострастию, лелея гордыню и честолюбие, насмехаясь над слугами Божьими, мечтавшими обратить их к свету… А свет, исходящий от Создателя нашего, сияет для всех, кто желает его увидеть… Но они не желали… не желали… Не потому ли, что мы, слуги всеблагого Господа и проводники света, не отличались должным усердием?.. И Бог наказал нас вместе с нечестивцами… Но теперь… теперь!..

Несомненно, теперь мой собеседник и его коллеги строили Рай по своему разумению, только мне он не подходил. В моем Раю людям не придется ходить в серых балахонах, шепча молитвы и уставившись в землю оловянным взглядом. И они, разумеется, не будут таскать за пазухой нейрохлыст, дабы подстегнуть благочестие своих нерадивых сограждан.

Когда бормотание Жоффрея мне надоело, я усмехнулся и кашлянул.

– Простите, почтеннейший, но голос веры заглушает в вашей душе голос разума. Он ощерился.

– Вас это не устраивает, капитан? Вы из тех, кому неприятен голос веры? Но каким же голосом мне еще говорить?.. Когда обрушился Молот, я был арконом полтора столетия, а до того двести лет носил сан арколита… На протяжении этих веков я наблюдал, как угасает светоч веры в сердцах людских, как торжествует дьявол! Церковь моя была пустой, я проповедовал дубовым скамьям, пока меня не деклассировали… Да что там меня! Даже Архимандрита Святой Базилики… даже его… Он был занесен во все компьютерные файлы как управитель мелкого фонда милосердия! Он, столетиями учивший и вдохновлявший нас!.. – Жоффрей задохнулся от возмущения и закончил:

– Можете представить, что творили с нами, слугами Господа! Зато теперь Бог даровал нам власть и силу, и мы выведем этот мир из бездны греха. Молот сразил нечестивых, грешники пожрали грешников, как говорится в наших святых книгах, а потом Арконат вывел всех уцелевших к свету и новой жизни. Вера спасла наш мир, только вера! И, быть может, она спасет всех остальных безбожников, кои, подобно вам, бродят во тьме. Я смотрел на него с горечью и почти нескрываемой неприязнью. Этот фанатик являлся антитезой всем моим представлениям о справедливости, о назначении человека и человеческом достоинстве. Он прожил на свете в двадцать или в пятьдесят раз меньше меня, но это тоже приличный срок; за такое время можно научиться чему-то полезному, кроме слепой веры в собственную непогрешимость. Его ужасала ядерная война, но то, что творилось сейчас на Мерфи, было не менее разрушительным и печальным. Война калечит тело, идеология – дух, а этого не могут исправить никакие усилия биоскульпторов… Только время, время! Сколько же потребуется времени? Сто лет? Двести? Тысяча? Сейчас аркон Жоффрей обладал огромной властью, и для каждого юного создания на Мерфи, Для каждого ребенка, рожденного после катастрофы, его голос был гласом божества. А с божеством, как известно, не спорят… Во всяком случае, для этого надо набираться отваги не один год – или не одно столетие.

Я тоже не собирался спорить с Жоффреем или поучать его, хотя дьявол – или Бог? – искушал меня ответить этому мракобесу. Но тут я припомнил что являюсь всего лишь ключиком – живым ключом с помощью коего аркон возжелал открыть кладовую “Цирцеи”, где хранился запас драгоценных металлов. Это вернуло меня к реальности, и я решил сменить тему разговора.

– Мы потратили много времени, почтеннейший, – произнес я, – и мне остается лишь поблагодарить вас за интерес, проявленный к такому жалкому грешнику. Полагаю, вы хотите сделать мне какое-то предложение, но в настоящий момент я слишком взволнован воспоминаниями и не хочу возвращаться к делам практическим, требующим ясной головы. Я согласен отложить отлет на десять или пятнадцать дней, если мне будет позволено немного развлечься в вашей столице – разумеется, под присмотром Святого, арконата. Скажем, какое-нибудь невинное зрелище… Спектакль… меня бы это вполне устроило. Я даже готов закупить права на голографическую запись, если вы не станете раздевать меня до нитки. Выслушав эту просьбу, аркон Жоффрей величественно кивнул. Засим я был препровожден двумя субъектами с оловянными глазами во двор Святой Базилики, к своему катеру. Я задраил люк, сел в кресло и несколько минут размышлял о намеках аркона по поводу моего одиночества. Что-то за всем этим стояло! Как и за его интересом к моей биографии. Похоже, он прикидывал, сколько с меня удастся содрать, а это значило, что мне будет предложен весьма необычный товар. Ведь есть такие вещи, цена которых зависит от покупателя: один не даст за них ни гроша, а другой пожертвует жизнью.

Решив, что с Жоффреем надо держать ухо востро, я ткнул кнопку автопилота и вознесся в небеса, к моей дорогой “Цирцее”.

ГЛАВА 3

Не стоит ждать веселых зрелищ на планете, где властвует теократический режим, да и число их не поразит воображение. Список, представленный мне помощниками Жоффрея, включал всего шесть позиций, и четыре из них относились к театрализованным религиозным мистериям. Немного поколебавшись между двумя оставшимися, я предпочел опере Драму.

Представление состоялось в прекрасном крытом амфитеатре, сохранившемся от старых времен. Я был доставлен туда служителями в серых робах, только на этот раз их было не двое, а целая дюжина, и они так плотно обступили меня, что контакт с местным населением исключался полностью. Мне приготовили ложу, из которой я мог следить за спектаклем и любоваться на зрителей напротив – метров этак с восьмидесяти. Не лучше обстояли дела и по дороге в театр, поскольку мой глайдер двигался с большой скоростью, а колпак кабины был затемнен. Правда, я успел заметить, что Бейли ат-Клейс, мерфийская столица, сохранил остатки былого очарования; тут не попадалось руин, и лишь несколько памятных мне высотных зданий исчезли начисто. Вероятно, отсутствие разрушений объяснялось тем, что Бейли положен в самом центре крупного материка и в другом полушарии, чем тот злополучный залив, куда обрушилась комета.

Убедившись, что мне не удастся ни с кем поболтать, я вздохнул, опустился в кресло (чуть более мягкое, чем табурет в келье Жоффрея) и приготовился наслаждаться местным искусством. К чести мерфийцев должен отметить, что спектакль увлек меня – как своей красочностью и мастерством актеров, так и множеством нелепостей и несуразностей, допущенных драматургом. Называлось сие произведение “Гамрест” и было по сути своей дикой мешаниной из историй о Гамлете и Оресте с кое-какими добавками из земной классики. Я подозреваю, что записи древних книг либо погибли во время Удара Молота, либо подверглись затем ужасающей цензуре, сократившись раз в пять или в десять. Мне показалось, что автор пьес прочитал по несколько страниц из Шекспира, Достоевского, сэра Томаса Мэлори и Эврипида или Софокла; эти страницы и послужили источником его вдохновения.

Конечно, главной сюжетной линией была вендетта – месть за предательски убитого отца, осуществить которую герою помогали отцовский дух, Офелия, Электра и братья Карамазовы. Этот дружный секстет пару часов добирался до глотки Клитемнестры, а затем еще такое же время Гамрест страдал от угрызений совести, пока один из авгуров по имени Пилад Полоний, снизойдя к его мукам, не отправлялся с ним в заоблачный Авалон, где небожители Круглого Стола во главе с королем Артуром свершали обряд очищения.

Все это было сыграно убедительно, с большим энтузиазмом, и мастерство актеров слегка компенсировало отсутствие здравого смысла. К сожалению, в пьесе тут и там проглядывали цензурные дописки – в монологе Гамреста “Быть или не быть – вот в чем вопрос” через каждое четверостишие воздавалась хвала Господу, а Старину Ника хулили самыми черными словами. Но я был не в претензии, в полной мере сознавая специфику ситуации. Меня пленила одна из актрис, игравшая Электру, – стройная рослая красавица с белокурыми кудрями, облаченная в скромный хитончик; ее лицо, как мне показалось, не носило никаких признаков вмешательства биоскульптора. Должен заметить, что мерфийцы вообще рослый и красивый народ, по большей части с серыми и синими глазами, что подтверждает их происхождение от русских и скандинавов. Есть, разумеется, примеси и другой крови, но без компьютера “Цирцеи” я не мог детально восстановить их генеалогию. Вместо этого, любуясь своей Электрой, я принялся гадать насчет ее возраста, но тут любая из версий могла оказаться ошибочной – в наше время все женщины выглядят юными девами не старше двадцати четырех. Очень немногие соглашаются выбрать более зрелый возраст, откладывая процедуру КР на три-четыре года; и я, пожалуй, не встречал за последнее тысячелетие ни одной привлекательной особы, которая выглядела бы лет на тридцать. Женщина есть женщина; ни Бог, ни дьявол, ни гнет теократии или иного авторитарного режима не заставят ее отказаться от вечной чарующей юности.

Итак, спектакль шел к концу, а я прикидывал, сколько драгоценного металла могу предложить за это красочное действо. В его нелепости таилось своеобразное очарование, способное привлечь даже тех, кто был лучше знаком с Шекспиром и Достоевским, нежели автор этой пьесы; я не сомневался, что сумею продать запись на доброй дюжине миров. Наконец я решил, что нужно предложить сто граммов золота и согласиться после торговли на сто пятьдесят – разумеется, если голографическая запись будет хорошей.

На этом мои мерфийские развлечения закончились, и я отбыл к своему катеру, а затем – на “Цирцею”, где отобедал в привычном и совсем не угнетавшем меня одиночестве.

* * *

Утром следующего дня мы (Гарконом Жоффреем снова сели за стол переговоров. После того как вопрос с “Гамрестом” был решен (я выторговал запись за сто тридцать граммов), Жоффрей произнес:

– Капитан, в свой прошлый визит вы удостоили меня доверием, рассказав о первых веках вашей жизни. Я взял на себя смелость сравнить эту историю с немногими записями, что сохранились на Мерфи и посвящены тем давним временам. Хвала Господу, теперь я смог дополнить и уточнить их! Однако… Он смолк, и я поощрил его легким кивком. Как выяснилось, аппетит приходит во время еды: Жоффрей хотел узнать побольше о моих приключениях, и в частности, о том, чем я занимался, покинув Землю.

– Записи утверждают, – сказал он, – что вы отправились с Земли на

Пенелопу, а потом странствовали среди звезд целое тысячелетие – разумеется, в планетарном измерении. Зачем? Ведь вы, я полагаю, были уже богатым человеком?

– Все относительно, почтенный аркон. Я ведь говорил вам, что занялся модернизацией “Цирцеи”, сменив первым делом реактор? – Дождавшись кивка Жоффрея, я решил, что могу продолжать:

– Так вот, реактором дело не ограничилось. Я приобрел новый корабельный компьютер класса “Гений” и кучу программ к нему – собственно, этот компьютер и сделался тем существом, которое я называю Цирцеей. Еще мне были нужны многофункциональные автономные роботы самых новейших моделей, оборудование для мастерских, сырье, запчасти и инструменты. Уйму хлопот доставили мои оранжереи и теплицы – ведь это важнейшая часть корабля, связанная с системами жизнеобеспечения, регенерации воздуха и так далее. Новые тканевые культуры, животные и растительные, тоже обошлись мне в копеечку – все они подверглись процедуре КР и стали фактически бессмертными. Кроме того, я запасся первоклассным медицинским оборудованием и теперь, если нужно, могу клонировать любой орган и трансплантировать его, не покидая корабля. Мои роботы составляют первоклассную хирургическую команду – не хуже, чем в ведущих земных клиниках.

Как видите, друг мой, – я бросил взгляд на Жоффрея, – мне удалось с толком потратить свое богатство. Но траты есть траты, и вскоре я сел на мель, хоть каждый из поставщиков не скупился на скидки для Торговца со Звезд. Пришлось снова заняться извозом и подыскивать арматоров… Собственно, я сделал всем заинтересованным лицам такое же предложение, как когда-то на Логресе: я беру их товар, реализую в колониях, а прибыль мы делим пополам. Но земляне оказались много сговорчивей логресцев…

О том периоде я вспоминаю одновременно с удовольствием и с чувством некоторой неловкости – товар мне предлагали за сущие гроши. Мои объяснения, что я не являюсь Санта-Клаусом и не раздаю подарков колонистам, никто не принял всерьез; их приписывали моей скромности, моему благородству, моему бескорыстию, наконец. Однако мои поставщики бескорыстием не отличались, и в какой-то момент я понял, что сделался центром гигантской рекламной шумихи. Пожалуй, суть происходящего лучше всего выразил глава одной из крупнейших фирм по производству нейроклипов – устройств, позволявших погружаться в виртуальную реальность и переживать во сне самые невероятные приключения.

– Вы возьмете наши нейроклипы, – сказал он, – и сделаете их недосягаемым эталоном для десятков миров, для Пенелопы и Эдема, Исса и Камелота, Арморики и Трантора. А затем вы отправитесь с ними на Окраину, к Сан-Брендану, Шангри-Ла и Перну… Вы возьмете их, и это послужит доказательством, что наши нейроклипы – лучшие в Солнечной системе! Как вы думаете, во сколько обошлась бы мне такая рекламная кампания, если действовать традиционным путем?.. А потому не говорите со мной о деньгах! Я не собираюсь подкупать вас, но я не настолько жаден, чтобы требовать плату за несколько рекламных образцов!

Когда я пересказал Жоффрею эту речь, на его лице промелькнула бледная тень улыбки, а потом он заметил, что на Мерфи такого рода бизнес мне не угрожает. Несомненно, он был прав; теократй раздают даром лишь благословения. Покинув Землю, я направился к Пенелопе, первому миру, который был открыт и назван мной, а затем совершил тысячелетнее турне в галактических просторах, заселенных моими беспокойными сородичами. В те времена я еще не искал свой Парадиз, я всего лишь осваивал профессию, которой занимаюсь до сих пор. Нам было хорошо вдвоем, мне и “Цирцее”; миры мелькали перед нами подобно вспышкам стробоскопа, разделенным промежутками темноты, в компьютерных банках накапливалась масса полезных сведений, а торговля шла лучше некуда – любой товар приносил десятикратную прибыль. Но постепенно я начал понимать, что космический торговец никогда не станет поистине богатым, хотя и бедность ему не грозит. Предположим, у меня завелся бы лишний капитал – и как прикажете с ним обойтись? Чтоб деньги работали, их надо вложить в промышленность какого-нибудь перспективного мира, то есть доверить чужим рукам, банку или финансовой компании, лет этак на триста-четыреста – поскольку раньше я не свижусь со своими должниками. За этот срок может случиться что угодно: банки лопнут, компании прогорят, война или революция позволит власть имущим экспроприировать мои сбережения, и в результате я останусь с носом. Нет, спейстрейдер все свое должен возить с собой! Он живет в комфорте, но никогда не будет владеть алмазными россыпями, нефтяными приисками и сотней дворцов на пяти материках; ему принадлежит только корабль и груз в корабельных трюмах. Зато он свободен, как свет далекой галактики, миллионолетия пронизывающий тьму! Свободен и одинок…

Мы вернулись к теме одиночества, и аркон Жоффрей, помявшись, сделал наконец свое предложение:

– Во время прошлой встречи я намекал, сэр, что вы, быть может, нуждаетесь в женском обществе. Отчего бы вам не взять супругу с Мерфи? Если хотите, даже нескольких…

Я расхохотался. Боюсь, мой смех мог показаться ему обидным.

– Наверняка вы не ждете, что я заведу гарем и осяду на Мерфи?

– Мы недостойны подобной чести, – перекрестившись, пробормотал аркон. – Я имел в виду совсем другое: вам предоставят возможность выбрать женщину – или женщин – из некоторого числа… гмм… особо упорных инакомыслящих. Я даже могу гарантировать их невинность – как обязательное условие сделки. Причем без всяких дополнительных оплат с вашей стороны!

Челюсть у меня отвисла. Кажется, этот Божий человек пытался всучить мне невольницу – или невольниц! Впрочем, чему удивляться: я знавал миры, где работорговля считалась самой обычной практикой и срок рабства исчисляли от нескольких лет до нескольких веков. Вспомнить хотя бы Регоса и Землю Лета… Да, не везде вечная жизнь почиталась благословением!

Переварив новость и собравшись с силами, я поинтересовался:

– Эти инакомыслящие… ваши диссиденты… Кто они такие?

– Жалкая горстка мужчин и женщин, упорно повторяющих прежние ошибки, – откликнулся Жоффрей. – Но Святой Арконат милостив к ним. Они содержатся в специальных заведениях, где их поят и кормят, и немалое число слуг Божьих днем и ночью печется об их грешных душах… Но все тщетно! Упрямцы погрязли в заблуждениях, и мы в нашем несчастном мире вынуждены тратить на них драгоценные ресурсы, не получая ничего взамен – даже благодарности! И потому, отчаявшись, мы решили, что истинно верующие Мерфи могли бы извлечь хоть какую-то выгоду из их бесполезного существования… – Тут елейный тон Жоффрея сменился деловым, и он быстро закончил:

– Вы можете получить любое количество женщин, одну, двух или пятьдесят, ценою два килограмма платины за голову. Вот так-то! Аркон Жоффрей умел часами ходить вокруг да около щекотливых тем, но в нужное время его формулировки сделали бы честь любому коммерсанту. Все ясно и четко: отвешивай металл, получай рабыню!

Мысленно пожелав, чтобы земля поглотила его со всем Святым Арконатом, я протянул:

– Необычное предложение… особенно если учесть, что оно исходит от духовного лица… Скажите, почтеннейший, мне положена оптовая скидка? И как вы определили цену? Почему два килограмма, а не пятьдесят? Почему не тонна?

Аркон слегка поморщился:

– Мне известно, что оптовые скидки – краеугольный камень коммерции.

Однако, капитан, греховно применять это правило, когда речь идет о человеческих душах – пусть нечестивых и погрязших в опасных заблуждениях. Что же касается цены, то ее установили путем тщательных подсчетов. Два килограмма платины – таков эквивалент полного содержания инакомыслящей особы на протяжении полувека. Сделав быстрый подсчет, я прикинул, что эти особы половину столетия могли купаться в молоке и носить туалеты из кристаллошелка. Правда, Арконат еще заботился и об их душах… Видимо, такие услуги расценивались по самому высокому тарифу.

– Скажите, – спросил я, – в чем именно заключалось инакомыслие этих женщин и их неповиновение властям? Они склонны к антисоциальным поступкам? К воровству, проституции, мошенничеству, обману? Они истязали детей и животных? Летали на помеле и распутничали с дьяволом? Пропагандировали сексуальные извращения?

Жоффрей с испуганным видом перекрестился:

– Что вы, что вы, капитан! Во имя Господа Высочайшего! Подобные грехи мы безжалостно искоренили еще лет двадцать назад… Но эти особы повинны почти в таких же тяжких преступлениях. Одни из них не пожелали принять с любовью назначенного им супруга, другие отвергали труд, к которому призвала их Святая Базилика, третьи требовали возврата к порядкам, царившим до Удара Молота… А главное – их упорство, их дьявольское упорство! Они не поддаются убеждениям и не внимают слову Божьих слуг!

Я кивнул и перевел взгляд с физиономии аркона на висевший рядом с ним огромный крест. Лицо распятого Иисуса было полно скорби, и я разделял это чувство.

– Похвально, что вы действуете лишь методом убеждения. – Мой голос дрогнул от скрытого гнева. – Я знаю, что во многих мирах инакомыслящих не переубеждают – они просто становятся жертвами психохирургических операций. Например, на Транае… В техническом смысле это высокоразвитый мир, но их общественные отношения в чем-то подобны вашим – они тоже верят в конечный триумф всеобщего счастья и добродетели над пороком. Эту веру они распространяют с помощью ментального аннигилятора, этакой машинки для выжигания мозгов… Ужасно, не правда ли?

Аркон Жоффрей пожевал губами.

– Ужасно? Не буду этого утверждать с полной определенностью. Если грешник упорствует, не лучше ли лишить его воспоминаний, а потом создать новую личность, достойную и законопослушную? Это решило бы массу проблем… Жаль, что на Мерфи нет такого прибора… Как, вы сказали, он называется?.. Ментальный аннигилятор с Траная?

Я содрогнулся. Жоффрей испытывал страх перед уничтожительным ядерным оружием, но без колебаний уничтожил бы Вселенную человеческой души, попадись ему тот транайский цереброскоп-аннигилятор. Причина подобного дуализма мнений была как на ладони: атомный взрыв отправил бы к праотцам самого Жоффрея и всех его святых собратьев, а цереброскоп мог бы применяться избирательно, к несогласным и недовольным. И тогда…

Я не успел додумать свою мысль, как аркон спросил:

– Этот Транай, о котором вы упомянули… Там тоже веруют в Творца, карающего грешников, и в высшую справедливость?

– Не совсем, почтенный. Они вовсе не религиозны в обычном смысле, и все же их воззрения сродни религии. Они исповедуют гуманный коммунизм или коммунистический гуманизм… что-то в этом роде, точно не помню. Примат общественного над личным, всеобщее равенство, счастье простого труда, и никакого интеллектуального умничания.

– Хмм… Не так глупо, как кажется, – протянул Жоффрей, наморщив лоб. – И какими же способами они осуществляют свои идеалы?

– Очень простыми. Во-первых, они приняли за аксиому, что добродетельный и законопослушный гражданин всегда счастлив. Во-вторых, они сконструировали аппарат, измеряющий объективное счастье – во всяком случае, так утверждается их официальной пропагандой. Согласно исследованиям транайцев, обобщенная кривая счастья подобна колоколу или статистическому распределению Максвелла, известному с давних времен. Пик ее соответствует наивероятнейшей величине, и можно вычислить некую сигму, среднестатистическое отклонение от самого вероятного счастья. Каждый транаец, начиная с восемнадцати лет, ежегодно подвергается испытаниям. Если его показатель на сигму выше вероятного, ему даруют право продления рода; если на сигму ниже – сажают под цереброскоп. Все просто, все справедливо!

Аркон Жоффрей облизнулся; вероятно, транайские изобретения пришлись ему по вкусу.

– Добродетель порождает счастье, – задумчиво изрек он. – Верная мысль!

Пожалуй, этот прибор, измеряющий счастье, был бы полезен нам не меньше аннигилятора.

Он выжидающе уставился на меня, но я покачал головой и произнес:

– Мне удалось приобрести спецификации на оба аппарата, но я не буду предлагать их вам. Не скрою, я продал чертежи в десятке миров, где измеритель счастья используют как прибор для психометрических экспериментов или как развлекательную игрушку. Но истинное свое назначение он обрел на Розе Долороса. Там его купили Сестры из Ордена Плотских Наслаждений, и он был вмонтирован в каждую постель в каждом из их веселых домов. Теперь они могут оценивать счастье, полученное клиентами, и взимать соответствующую плату – конечно, сверх минимального тарифа.

Лицо Жоффрея перекосилось в гримасе отвращения; теперь он взирал на меня, будто на монстра, посланного в мерфийский рай самим Сатаной.

– Вы хотите сказать, – пробормотал он, – что продали это устройство проституткам?

– Вот именно, достойнейший аркон. Но такого термина на Розе Долороса не существует. Согласно их профсоюзным спискам, почтенная леди, глава Ордена, подвизается на ниве образования. Она руководит школами, где обучают танцам, пению, изящным манерам, искусству любви и сервировке стола. И смею вас уверить, что эту даму никогда не деклассируют, как то случилось с вами. Жоффрей молча проглотил мою шпильку. Подождав пару минут, я вернулся к предмету нашей беседы и начал расспрашивать его о воспитании и занятиях местных диссиденток. Если уж мне хочется искать Парадиз, так почему не делать это вместе с Евой? – подумал я. Здесь мне предлагали целых пятьдесят Ев по сходной цене, и для одной из них я мог бы явиться ангелом освобождения. Но прежде чем совершить выбор, стоило поинтересоваться, чему обучена моя предполагаемая супруга – или супруги.

– Их содержат в женских обителях, в аббатствах, под неусыпным присмотром непорочных сестер-монахинь, – пояснил Жоффрей. – Конечно, они не имеют никаких привилегий, положенных верующим. Скромная одежда, простая еда, жесткое ложе… Но никакого насилия к ним не применяется, клянусь Господом! Они лишь обязаны выслушивать ежедневные поучения и практиковаться в женских искусствах.

– В женских искусствах? Какого рода? – спросил я, не удержавшись от саркастической усмешки.

– – Совсем не в том, что вы подразумеваете, капитан. Они занимаются вышивкой, чисткой кухонных котлов и стирают монашеские одежды. Такого рода занятия смиряют дух и укрепляют тело.

Я хмыкнул и поинтересовался насчет ежедневных поучений.

– Эти беседы должны отвратить их от прежних ошибок. Иногда их проводят непорочные сестры аббатства, иногда к ним в камеры… гмм… я хотел сказать, в помещения этих несчастных, передается голографическая проекция какого-нибудь опытного проповедника, вовлекающего их в диспут о природе добра и зла, о вере и способах, какими можно избежать дьявольских козней. Они могут обращаться к компьютерным записям и книгам, но лишь богоугодного содержания, способного пробудить дремлющие в них источники добродетели и целить заблудшие души. И наконец, они участвуют в Радостном Покаянии, когда к тому возникает повод или причина.

– В покаянии? – Я приподнял бровь.

– В Радостном Покаянии, – строго поправил Жоффрей. – За неповиновение, упрямство и всякий грех, совершенный ими, положено отстоять весь день перед алтарем Господним, не поднимаясь с колен и не вкушая еды и питья. Временами мать-аббатиса требует, чтобы покаяние свершалось на церковных ступенях, дабы прохладный воздух смирял плотские мысли…

Кажется, тут и без транайской машинки неплохо умели, бороться с инакомыслием. Я подумал, что женщины, прошедшие такую школу, должны иметь гордый и непокорный дух, и поделился этим соображением с Жоффреем. Аркон мрачно кивнул:

– Что правда, то правда. Не хотите ли взглянуть на некоторых из них?

Мне пришлось передвинуть табурет, чтобы очутиться напротив компьютерного экрана. Аркон дважды перекрестил его – очевидно, этот жест, уловленный сенсорами, вызывал некую демонстрационную программу – то ли постоянную, то ли подготовленную в спешном порядке персонально для меня. Экран мигнул, затем в его прозрачной глубине возникла хмурая голубоглазая физиономия с упрямым подбородком и веером поясняющих надписей.

– Аделаида, – произнес аркон Жоффрей. – Девственница, возраст – сорок пять, родилась после падения Молота, упорствует в заблуждениях с двадцати лет. Экран показал мне еще несколько лиц – Анна, Бригитта, Вероника, Галина, Джейн, Долорес – в строго алфавитном порядке. Все они были хороши, несмотря на мрачность во взоре, все были молоды, и все казались отлитыми в одной и той же форме, с едва заметными вариациями. Серые глаза сменялись голубыми и снова серыми, цвет волос колебался от золотистого до светло-льняного, кожа отливала густым медным загаром, а что касается очертаний скул, носа и рта, то любая из этих красоток сошла бы если не за родную сестру, так за кузину Жоффрея и его оловянноглазых послушников.

Евгения, Ефимия, Жанна и Зинаида промелькнули на экране, пока я размышлял о блеске и нищете современной генетики. Все колонисты начинают с сердцами, полными благих намерений, и с баками, полными спермы – лучших мужских гамет, принадлежащих самым здоровым, самым жизнестойким и умным представителям рода людского. Но этот драгоценный фонд редко используется хотя бы на одну двадцатую, так как перспектива неограниченной рождаемости пугает переселенцев; если уж производить потомство, считают они, так естественным путем, без всякого внутриутробного осеменения. В результате через пару веков все они связаны родственными узами и все являют собой единый расовый тип – а это ведет к более жестким стандартам красоты, чем принято на Земле. Отмечу, что близкородственные связи не порождают умственных или физических дегенератов, поскольку генетическое программирование способно исправить любой дефект. К тому же имеется биоскульптура, а значит, всякий, обладающий своеобразной внешностью, может изменить ее, подогнав под местный эталон.

Компьютер показал мне Ирину, Кандию, Катарину – таких же светловолосых и голубоглазых, как их предшественницы. Девиации в форме носов и подбородков, в разрезе глаз и в очертаниях губ вполне укладывались в статистический коридор, такой узкий, что все эти лица начали сливаться в одно, в некий классический типаж славяно-скандинавской блондинки в мерфийском исполнении. Мы приближались уже к середине алфавита, когда монитор одарил меня чем-то иным, нарушившим золотисто-голубое однообразие. Во всяком случае, глаза у этой девушки были зеленоватыми, в волосах (коротких и неаккуратно подстриженных) просвечивала рыжинка, а подбородок хоть и казался упрямым, но все-таки не походил на угловатую корму моего челночного катера. Очень премилеяький подбородок, отметил я, даже с каким-то намеком на ямочку.

– Киллашандра, – прокомментировал тем временем Жоффрей. – Девственница, возраст – пятьдесят девять, родилась до падения Молота, упорствует в заблуждениях не меньше сорока четырех лет. Рекордный срок, должен отметить!

– Вот и остановимся на ней, – предложил я. – Но должен вам сказать, что цена в два килограмма платины за этот экземпляр меня не устраивает. Во-первых, она рыжая, а не блондинка, а во-вторых, самая закоренелая из ваших грешниц. Надо бы сбросить, почтенный аркон.

Жоффрей задумчиво нахмурился.

– Рыжая? Хмм… действительно… А почему бы вам не выбрать блондинку, сэр? Я ухмыльнулся – самым премерзким образом.

– Видите ли, я скуповат, а это единственный экземпляр, не отвечающий вашим стандартам красоты. Значит, мы можем поторговаться… Как вы сказали, эта девица упорствует рекордный срок, и я уверен, что такую и могила не исправит. Продавайте, аркон! Даю килограмм платины.

– Килограмм восемьсот, – откликнулся Жоффрей. – Ведь мы кормили и поили ее сорок четыре года!

– И будете делать это до Второго Пришествия, – дополнил я. – Килограмм триста – только из уважения к вам, мой друг.

– Килограмм семьсот. Взгляните, какая у нее фигура! – Жоффрей уменьшил изображение, представив Киллашандру в полный рост. Фигурка в самом деле была прелестной – длинные ноги, стройный стан и крутые бедра, которых не могла скрыть даже бесформенная бурая хламида.

– Килограмм четыреста, – сказал я. – На экране она выглядит неплохо, а вот какова в реальности? Может, у нее одна нога короче другой? Аркон сбросил сто грамм и с оскорбленным видом заставил изображение двигаться; я отметил, что это ничего не доказывает, так как возможности компьютерного моделирования безграничны, и предложил полтора килограмма.

– Это ваше последнее слово? – Щека Жоффрея раздраженно дернулась. Его обуревали два противоречивых чувства: с одной стороны, он боялся продешевить, с другой – упустить возможность избавиться от самой закоренелой из всех грешниц. Я с торжественным видом протянул руку к распятию.

– Полтора килограмма, друг мой, и ни унцией больше! Клянусь спасением своей души и всеми Черными Дырами космоса!

Кажется, это произвело впечатление: сглотнув, аркон согласно кивнул, перекрестился и заметил, что с болью в сердце передает эту мерфийскую смоковницу в мои нечестивые руки. Руководствуясь пословицей “куй железо, пока горячо”, я просигналил на “Цирцею”, распорядившись подготовить выкуп – полтора килограмма платины в изящной упаковке. Упаковка и бантик на контейнере – за мой счет.

Покончив с этим делом, я повернулся к Жоффрею и сказал, что желаю ознакомиться с биографией своей невесты. Прежде всего меня интересовало ее имя, экзотическое и весьма странное для мира с русско-скандинавской этимологией.

– Имя ей дал отец, мечтавший о сценической карьере для своего дитяти, – пояснил аркон. – Насколько мне известно, Киллашандра – певица со Старой Земли, чья жизнь была описана некой Аннет Макклоски. К сожалению, сохранились только четыре фрагмента ее книги, но полагаю, что Киллашандра – известная личность на Земле и вы, капитан, что-нибудь знаете о ней.

– Ровным счетом ничего, – признался я. – Возможно, она жила в шестнадцатом или семнадцатом веке и подвизалась в Италии или при французском дворе. Почти все Людовики питали склонность к пению и к певичкам… – Заметив, что это ничего не говорит Жоффрею, я перебил сам себя:

– Ну, Бог с ним, с именем! Расскажите мне что-нибудь об этой девице.

Жоффрей уставился на монитор, где бежали какие-то закодированные обозначения – даты, цифры и бессмысленные наборы букв.

– Боюсь, мне надо освежить память… Она – из заблудших овец, чьи души врачую не я, а достойный аркон Свенсон… Так, вот здесь! – Мелькание символов на экране прекратилось, и Жоффрей начал свои комментарии.

– В момент падения Молота ей стукнуло девять; она – из немногих детей, рожденных на Мерфи перед катастрофой. Ее родители ждали веками чтоб получить разрешительную лицензию, и, мне думается, слишком ее любили. Это такая трудная задача – не избаловать ребенка… Ведь дети – редкость, когда население стабилизируется… – Аркон вздохнул и перекрестил компьютер, вызвав на экране новый поток символов. – В годы хаоса, последовавшие за Господней карой, ее родители боролись за выживание и спасли свое дитя – вернее, спас отец, Лазарус Лонг; мать погибла жуткой смертью в котле проклятых каннибалов. Когда их истребили и Арконат восстановил порядок, Лонг объявился в окрестностях Бейли ат-Клейс. Им с дочерью уже ничего не грозило; небеса вновь были чистыми, плодородие почв возрождалось, и Святой Арконат контролировал всю территорию Мерфи – к вящей славе Господней и посрамлению дьявола. Девочке исполнилось пятнадцать лет, и, хоть она многое пережила, ее раны начали затягиваться – но это, увы, не склонило ее сердце к Богу!

Лазарус, ее отец, проявил раскаяние и полную покорность. В прежние йремена ему неплохо жилось, и он не помышлял ни о спасении души, ни о грядущей каре; он не был под готовлен к тяготам и страданиям, что выпали на долю тех, кто пережил День Божьего Гнева. Но муки просветлили его – муки и память о бесчинствах, сотворенных им в смутные дни хаоса, беззакония и борьбы всех со всеми. Он понял, что гибнет под гнетом грехов, и обратился к Господу, искренне воззвал к Нему, моля о благодати спасения. Отрадный факт, очень отрадный! Ведь Молот затем и был ниспослан Богом, дабы вернуть нас на путь добродетели – а дверь для добродетели отворяет раскаяние.

Вскоре Святейший Архимандрит провозгласил амнистию и отпущение грехов, призвав верующих сплотиться вокруг крепких стен Базилики, и от его речей благочестивый огонь еще ярче возгорелся в душе Лазаруса Лонга. Как многие другие грешники, пережившие катастрофу, он решил, что нуждается в особой искупительной жертве, в самом тяжком и долгом покаянии. Что же он мог пожертвовать Господу? Какая жертва была бы достойна Спасителя и Творца? Разумеется, самое дорогое, чем владел Лазарус, – его жизнь и жизнь его дочери…

Я слушал Жоффрея с вниманием, но временами смысл речей аркона будто бы ускользал от меня, сменяясь интуитивным ощущением разверзавшейся под ногами пустоты. Дело не в словах, слова были понятными. Еще в двадцать первом веке английский превратился в международный язык, и с тех пор все правительства на всех мирах стремились защитить его от семантических изменений. Это казалось величайшим бедствием – обнаружить, что вы не способны общаться со спейстрейдерами, оценить интеллектуальные сокровища, привезенные из космических глубин, понять книги и записи иных миров. Не менее ужасно, если торговец утверждает, что ничего не может купить у вас, потому что язык непонятен его возможным клиентам; значит, вы выпадаете из человеческого космоса, из круговорота культурных связей, поддерживаемых спейстрейдерами. На Мерфи этого, к счастью, не случилось, однако я с трудом понимал Жоффрея. Грех, благочестивый огонь, искупительная жертва, покаяние… От этих слов попахивало временами, когда народ Авраама, Исаака и Иакова скитался в земных пустынях, где в каждом терновом кусте сидел Дух Господень, следивший за избранным племенем сотней ревнивых глаз, Жоффрей, опьяненный собственными речами, продолжал:

– Итак, направляемый Господом, Лазарус примкнул к Ордену Кающихся. Братья этой святой организации проводят дни свои в трудах, и работа их такова, какую обычно поручают роботам, – на химических фабриках, в горячих цехах, где разливают металл, и в шахтах, в вечном полумраке и спертом воздухе. Спят они на голом полу, возле своих станков, носят грубое рубище, не омывают тел своих и питаются черствым хлебом, а в перерывах между сном и праведными трудами славят Господа, даровавшего им возможность искупления. И будет оно длиться до тех пор, пока…

Я прервал аркона, чувствуя, как от этих неаппетитных подробностей по моей спине побежали мурашки.

– Верно ли я понимаю, что свою дочь Лазарус отдал в такую же организацию?

В некий Орден, где не омывают тел, носят рубище и питаются исключительно сухарями?

Это предположение шокировало аркона: руки его взметнулись, на лице застыла обиженная гримаса.

– Что вы, капитан! Ведь в годы хаоса Киллашандра была ребенком, а значит,

Бог простил ее грехи что и подтверждается амнистией Святейшего Архимандрита. Ее приняла община непорочных сестер-монахинь, одна из самых почитаемых на Мерфи; члены ее в мире и спокойствии обитают за Высокими стенами своего монастыря, недоступного Для мужчин – даже для служителей моего ранга. Они занимаются поиском и искоренением грехов; их терминалы подключены к общепланетной системе, и всюду присутствуют их чуткое ухo и зоркий глаз. Возможно, – тут Жоффрей понизил голос почти до шепота, – и в моей скромной келье… А кроме того, непорочные сестры рукодельничают, вышивают ризы для высшего духовенства и гобелены с ликами святых и картинами из Писания… Одно из их любимых занятий – пение; они славят Господа гимнами в монастырских часовнях, и записи их хора звучат в главном храме Святой Базилики. Вот почему Киллашандра попала в обитель непорочных сестер – Лазарус надеялся, что с течением лет она превратится в великую певицу и замолит его грехи.

– Скажите, достойный аркон, а эти ризы и гобелены – все они ручной работы?

– спросил я.

– Каждый стежок, клянусь Господом!

– Было бы любопытно взглянуть…

– Вам их покажут, но предупреждаю, что эти святыни не рассматриваются как товар. Возможно, когда-нибудь мы сумеем снарядить миссионерский корабль… Они станут его драгоценным грузом.

– Тогда мне придется обуздать свое любопытство, – произнес я, отметив, что через пятьсот или тысячу лет, когда с Арконатом будет покончено, Мерфи превратится в источник ценных древностей. Разумеется, если эти ризы и гобелены не пустят на подстилки для собак… Тут самое главное – вовремя поспеть, а это – вопрос гипотетический. Очень сложно догадаться, когда сменятся власть и настроение умов, так что удачи вроде выпавшей мне на Панджебе случаются редко. Жоффрей снова перекрестил свой компьютер, взглянул на экран и с сокрушенным видом покачал головой.

– Тут записи достойного аркона Свенсона за много лет… Он сообщает, что с каждым годом Киллашандра все упорнее отвергала свет Божественных истин и наконец разразилась потоком богохульств, не иссякающим до сих пор. Дьявол вселился в эту девушку, сам дьявол! Она отказалась внимать мудрым поучениям сестер и своего наставника, не пожелала петь в церковном хоре, отвергала исповедь и Святое Причастие… о, больше сотни раз!.. Она прокляла своего родителя и насмехалась над мистическим браком, который Господь заключает с каждой из непорочных сестер… Она заявила, что хочет настоящего мужчину, а не болвана с молотом вместо детородного органа… Прости меня, Творец! – Аркон в панике перекрестился. – А еще она сказала… Нет, этого я не могу повторить! Экран мигнул и погас, а я опустил веки, чтобы не видеть физиономию Жоффрея и поразмыслить над услышанным. Вероятно, эта Киллашандра была редкостной женщиной, своеобразной и вольнолюбивой, с необычайной для ее возраста силой духа. Судите сами: больше четырех десятилетий она сопротивлялась жесткой догматической системе, без надежды на победу, без союзников и друзей, без поддержки и знака одобрения… Можно представить, сколько кухонных котлов она вычистила, сколько отстирала монашеских ряс и сколько дней провела в Радостном Покаянии! Я ощутил невольную жалость и симпатию к ней – первые признаки зарождающегося чувства. К тому же ее лицо… эти зеленые глаза… рыжеватые локоны… изящный носик… подбородок с намеком на ямочку… Она была прелестна, и ее мужество являлось достойным фоном для ее красоты.

– Так что вы решаете, капитан? – Слова аркона вывели меня из задумчивости.

– Если эта фурия вам не подойдет, вы можете выбрать что-то не столь экзотическое… Но цена будет выше, и я не уступлю ни грамма!

– Старый скупердяй Френчи не привык отказываться от своих слов, – усмехнулся я. – Пусть будет Киллашандра! И пусть ее известят о моем решении и о том, что я желаю встретиться и поговорить с ней – конечно, по голографической связи. Это, надеюсь, не нарушит правил непорочных сестер?

– Нет, я полагаю, – откликнулся Жоффрей, поворачиваясь к компьютеру. – Если вам угодно, я могу тут же связаться с монастырем.

– Не сейчас. Я хочу увидеть ее через два дня, и говорить мы будем через передатчик “Цирцеи”. Жоффрей пожал плечами:

– Она ваша. Все в хозяйской воле!

В хозяйской воле! Я миролюбивый человек, но за эти слова готов был прикончить его на месте. Сделка свершилась, он уже не прятался за паутиной благочестивых слов и не скрывал, что мне продана рабыня – хотя можно ли представить более мерзкое рабство, чем существующее на Мерфи? И я поклялся, что спасу от него Киллашандру, дарую ей свободу и сделаю ее своей – разумеется, если она того захочет.

ГЛАВА 4

Срок в два дня был назначен мной недаром: во-первых, я хотел, чтобы Киллашандра свыклась с мыслью о предстоящем путешествии, а во-вторых, собирался сделать кое-какие приготовления к нему.

Они сводились в основном к покупкам, и мне опять пришлось прибегнуть к посредничеству достойного Жоффрея. Впрочем, это развлекло меня гораздо больше, чем прогулки по магазинам Бейли ат-Клейс, которых я был лишен. Покупка тех или иных вещей – самое заурядное занятие на свете, а вот на аркона, когда он узнал, чего я хочу, стоило поглядеть!

Собственно, все необходимое имелось на “Цирцее”, а чего не имелось, то мои роботы могли изготовить за несколько часов. Но я решил не скупиться и потрясти кошельком, чтобы как следует взбесить Жоффрея. Это была моя маленькая месть – за все страдания Киллашандры, за причиненное ей зло и за все остальное, чего она лишилась по милости Арконата. А приобрела она немногое: отвращение к Божественным предметам, ненависть к своим мучителям да грубую хламиду, в которой тут полагалось щеголять инакомыслящим.

С хламиды мы и начали.

Я заявил Жоффрею, что такой туалет в качестве подвенечного платья меня решительно не устраивает и что я желаю приобрести тридцать сортов лучших тканей, какие только производятся на Мерфи: шелк, атлас, парчу и тому подобное, самого высшего качества и по самым высоким ценам. Еще я подал заявку на женское белье, косметику и те милые пустячки – сумки, пудреницы, изящные флаконы, брошки, кольца да сережки, – что так пленяют женский взор. Половина этих вещиц оказалась греховной роскошью, которую на Мерфи не производили; а из доставленной мне половины я отобрал пяток экземпляров, забраковав остальное как слишком грубые и примитивные изделия, недостойные моей невесты.

Лицо Жоффрея перекосилось. На его глазах нечестивая упрямица Киллашандра покидала суровый мерфийский рай и отправлялась в преисподнюю – весьма комфортабельную и уютную, с шелками и коврами, с бесконечным числом изысканных туалетов, с ларцами драгоценных украшений и с грудами полупрозрачного белья, будившего самые греховные страсти. Не знаю, что он еще себе воображал, но я постарался добить его, потребовав партию самоцветов – рубины и изумруды, топазы и огненные опалы, бриллианты чистой воды и розовый нефрит. Все это водилось на Мерфи в изобилии.

– Собираетесь украсить брачное ложе? – выдавил аркон с кислой улыбкой.

– Всенепременно, – ответствовал я. – Ложе, стены, пол и потолок; а лучшими экземплярами будет усыпана новобрачная. Я немолод, мой дорогой, и не гожусь на роль юного Давида; мой идеал – царь Соломон. Разумеется, в том возрасте, когда он стал седым и мудрым и научился понимать женщин. Пожалуй, это было не слишком хорошо – будить в Жоффрее низменные чувства, алчность, зависть и бессильную ненависть, но я всего лишь человек, и я наслаждался своим триумфом. В конце концов, я имел на это право, так как полтора килограмма платины достаточно веский довод, чтобы оправдать любые мои капризы. Жоффрей потребовал и принял оплату, а значит, моя система ценностей являлась более веской, чем все его благочестивые рассуждения. Я не стеснялся это показать.

– Вы говорили, аркон, что непорочные сестры прекрасно поют. Есть ли записи их хора? Я мог бы кое-что приобрести… вместе с тканями и драгоценными камнями… Расчет – в платине.

Он посмотрел на меня с недоумением, подозревая новую ловушку, но мысль о платине согрела его сердце. На миг мне стало его жаль – но лишь на один-единственный миг. Подумав о тех бесконечных годах, что Киллашандра провела за мытьем кухонных котлов, я настойчиво произнес:

– Ну, что же насчет записей?

Жоффрей молча уткнулся в свой компьютер и через пару минут напряженных поисков пробормотал:

– Кое-что есть… В прошлом году была записана оратория “Поражение ереси”… и еще – благодарственные гимны…

– Гимны не надо, а оратория сойдет, – молвил я. – Ее название кажется мне символическим… Беру!

– Зачем она вам, капитан? Насколько я понимаю, вы не горите желанием бороться в ересью в иных мирах? К тому же запись – предмет священный, и я не могу отдать ее меньше, чем за… хмм… пятьдесят граммов.

– Беру! – повторил я, и сделка свершилась. Я мог позволить себе эту маленькую роскошь – ведь я сторговал Киллашандру на полкилограмма дешевле запрошенной цены. Значит, я мог купить целый десяток этих священных ораторий.

Аркон Жоффрей с подозрением уставился на меня:

– Возможно, теперь вы скажете, к чему вам эта запись? Ей надо внимать, преклонив колена и устремляясь сердцем к Божественному… Я надеюсь, она поможет вам сразить дьявола в собственной душе, и…

– Не надейтесь, – – отрезал я. – Этот хор будет звучать в моей спальне в брачную ночь. Вместо эпиталамы Гименею, если вы знаете, что это такое. Вот так я и развлекался целых два дня, стараясь сочетать приятное с полезным и прищемить аркону Жоффрею благочестивый хвост.

* * *

Наступило утро, когда я встретился с Киллашандрой – точнее, с ее топографическим изображением. В телесном плане моя суженая еще пребывала в обители непорочных сестер, а я находился на капитанском мостике “Цирцеи”, у голопроектора. Предполагалось, что наша беседа состоится наедине, но я не сомневался, что целая дюжина благочестивых гусениц торчит сейчас у экранов, внимая каждому нашему слову. Впрочем, мне было на это наплевать. Прелестное личико Киллашандры возникло передо мной. В ее зеленых глазах горел колдовской огонь, короткие рыжие локоны казались пламенным ореолом.

– Доброе утро, девочка. Ты знаешь, кто я?

– Ты – моя награда за терпение. Я могу любить или не любить тебя, но ты все равно моя награда!

Что ж, по крайней мере, она была искренней; она не лгала и не пыталась внушить мне, что с первого взгляда пылает необоримой страстью. Лицемерие – один из самых мерзких пороков, и я был счастлив, что он не коснулся моей Киллашандры.

Ее губы шевельнулись.

– Мне сказали, что я имею право выбора. Я могу назвать тебя мужем или остаться навеки здесь, сохранив непорочность и вверив сердце Господу. Сестры считают, что я должна выбрать Его.

Я улыбнулся, интуитивно почувствовав владевшее ею напряжение.

– Я не могу конкурировать с Господом, милая, но готов стать твоей наградой.

Только… – я помедлил, обдумывая свои слова, – только мне хотелось бы, чтоб ты понимала: я-не бесплотная тень с небес, я – живой человек, мужчина. Со всеми мужскими желаниями, каких у Господа, разумеется, нет. Ее щеки полыхнули румянцем.

– Сестра Серафима говорит, что ты вообще не человек… не мужчина…

– Это придется принять на веру, девочка. До нашей следующей встречи!

Боюсь, голографическое изображение не сможет ни в чем убедить сестру Серафиму.

– Она сказала, что ты когда-то был человеком, но теперь ты жуткий киборг, с сердцем из платины и стальными волосами…

– Волосы у меня естественные, и скоро ты проверишь это, коснувшись их ладонью. А сердце… Если в нем и была платина, то я отдал ее аркону Жоффрею – в обмен на твою непорочность.

Не знаю, поверила ли она, но колдовской огонек в зеленых глазах будто бы стал ярче. Я чувствовал, что таю под ее взглядом. Я уже любил эту женщину – за ее красоту, за ее сомнения и за то, что она сочла меня своей наградой.

– Сестра Эсмеральда говорит, что ты – сам дьявол, – продолжила Киллашандра перечень моих достоинств. – Ты изнасилуешь меня, пожрешь мое тело, а кости выбросишь в открытый космос.

– Сестра Эсмеральда преувеличивает мой аппетит. Клянусь, что с твоим телом не случится ничего плохого. Ничего, что ты не одобрила бы сама.

– Сестра Камилла говорит, что ты отвезешь меня на один из рабовладельческих миров, разденешь догола и выставишь на аукционе – на забаву похотливым самцам. И меня купит жуткий монстр с рогами и длинным хвостом…

– Сестра Камилла не разбирается ни в торговле, ни в биологии, ни в сексе.

Люди в рабовладельческих мирах дешевы, им предпочитают роботов, но ни один робот не обошелся бы мне дороже тебя. А что касается монстров… Есть, конечно, оригиналы, есть существа, непривычные нам, но пока что никто не додумался отрастить пару рогов или хвост. А если б такое случилось, то я уверен, что хвостатые самцы предпочли бы хвостатых самок.

Кажется, она мне поверила. А что еще оставалось бедной девочке? Пусть я был киборгом, работорговцем и самим Сатаной, но слово мое перевешивало все измышления Серафимы, Эсмеральды, Камиллы и других непорочных сестриц. Не потому, что я умел убеждать – просто я был средоточием всех надежд Киллашандры, свалившимся с небес к ее ногам. Какая ни есть, а все-таки – награда… Я потянулся к панели голопроектора, и лицо Киллашандры отодвинулось, как бы подхваченное порывом ветра. Теперь я видел ее всю, от рыже-золотистой макушки до самых пят – в грубой бесформенной робе с рукавами по локоть, с неровно обрезанным краем, из-под которого выглядывали кончики сандалий. Но даже в этом одеянии она казалась мне прелестной и желанной. Вот только руки… Пальцы у нее опухли и были покрыты ссадинами и мелкими язвами, а на локтях багровели настоящие раны – след близкого знакомства с каждым кухонным котлом непорочных сестер. Я чертыхнулся и вновь приблизил изображение; не хотелось, чтоб она думала, будто ее разглядывают, как скаковую лошадь.

– Ты умная девушка, – негромко произнес я, – и ты понимаешь, что речи Божьих сестриц идут по цене снега в зимний день. Всего лишь их слово против моего, а слова – это только слова… Я не собираюсь их опровергать, я прошу о другом: доверься мне, Шандра.

Ее голова поникла.

– Довериться? Я верила своему отцу… и я любила его… Он спасал меня от голода и смерти, он защищал меня от тех, кто охотился за человеческой плотью, он убивал ради меня… И он говорил, что я буду счастлива… что я покорю сотни мужчин и выберу из них прекрасного принца… А на самом деле он обвенчал меня с бесполым божеством, чтоб откупиться от своих воспоминаний! И теперь, через многие-многие годы, какой у меня есть выбор? Или чудовище из космоса, или Бог, которого я ненавижу! – Она вскинула голову, и я увидел, что по её щекам текут слезы. – Отец предал и обманул меня… мой отец… Могу ли я верить тебе? Должна ли? И почему?

– Потому что я – твоя награда и надежда. А надежда, милая, страшный дар…

Если ты отвергнешь меня, то будешь мучиться вечными сомнениями, не сказал ли я тебе правду… Или ты узнаешь ее когда-нибудь от непорочных лживых сестриц, от Серафимы, Камиллы и Эсмеральды… Они расскажут, кто я такой на самом деле, но меня уже не будет здесь – ни Грэма Френча, ни надежды на избавление… Подумай же, кому стоит верить? Тем, кто мучил тебя многие-многие годы, или киборгу и дьяволу?

Она подумала. Я видел, как слезы высыхают на ее щеках и как в глазах вновь разгорается изумрудное пламя. Она была отважной малышкой и, безусловно, неглупой; тот, кого не сломили сорокалетние унижения, вряд ли станет бояться киборга и дьявола.

Так оно и получилось.

На губах Шандры расцвела робкая улыбка – впервые за всю нашу встречу.

Потом я услышал:

– Ладно, Грэм Френч, чудовище из космоса! Ты не похож на принца, обещанного отцом, но все-таки я полечу с тобой. Ведь не каждой детской сказке Суждено сбыться, верно?

И она снова улыбнулась.

* * *

Шандру привезли на следующий день в Скельд Ярвик, единственный космодром в окрестностях столицы. Орбитальных транспортных средств на Мерфи почти не сохранилось, и взлетно-посадочное поле было заброшено – кое-где заросло травой, а трещины в бетонных плитах наскоро засыпали утрамбованной щебенкой. На самом краю космодрома торчало уродливое здание с открытой галереей, где толпились немногочисленные провожающие: почтенный аркон Жоффрей, его помощники с оловянными глазами и десяток репортеров местной хроники. Как-никак отлет Торговца со Звезд, Друга Границы, Старого Кэпа Френчи являлся событием планетарного масштаба!

Катер, доставивший мою невесту, оказался под стать космодрому – такой же древний, уродливый и запущенный, с исцарапанной обшивкой и черными от нагара дюзами; вряд ли их чистили с тех пор, как на Мерфи обрушилась комета. Я стоял у своего челнока, с ужасом наблюдая за посадкой: эта рухлядь чудом держалась в воздухе, и в какой-то момент я испугался, что аркон Жоффрей решил отомстить мне, угробив Шандру вместе с катером.

Однако эта груда хлама благополучно приземлилась, затем со скрипом сдвинулся люк, и Шандра, живая и невредимая, спрыгнула на обгорелую бетонную плиту. Ее сопровождала женщина-пилот – с таким суровым видом, что сам Люцифер не рискнул бы осчастливить ее парочкой гнусных предложений. На пилоте была черная монашеская ряса и башмаки до колен, а моя невеста щеголяла в своем буром бурнусе и в сандалиях на босу ногу.

– Киллашандра! – вскричал я, делая шаг вперед. – Счастлив встретиться с тобой, моя прекрасная леди. Позволь приветствовать тебя по старому земному обычаю.

С этими словами я склонился к ее руке и поцеловал ее бедные пальцы, распухшие от чистки котлов. Кажется, Шандре это было приятно; мельком коснувшись моих волос, она убедилась, что их сотворили не из стальной проволоки, а значит, я не был киборгом. Дождавшись, пока она улыбнется, я снова с нежностью поцеловал ее пальцы. Женщина-пилот возмущенно фыркнула – то ли на Мерфи такие жесты не были приняты, то ли она решила, что я собираюсь откусить своей нареченной руку. Я выпрямился и бросил на пилота суровый взгляд.

– Багаж леди Киллашандры, будьте добры. И поскорее! Я не хотел бы затягивать свой визит на Мерфи. Рот женщины скривился.

– Багаж? Какой багаж? Члены нашей общины приносят обет нестяжательства, и у нас нет личных вещей. Даже платье и обувь вашей будущей супруги принадлежат аббатству! – Она дернула Шандру за рукав балахона и добавила:

– Платье полагалось бы снять и оставить здесь, но нравственность превыше всего! Считайте, что наша община делает вам подарок.

– Мы его вернем. Не могу допустить, чтоб бедные сестры стали еще беднее, – сказал я, поворачиваясь к Шандре и осторожно взяв ее под локоток. – Идем, любовь моя! Ты можешь опираться на мою руку – это еще один обычай Старой Земли, знак доверия и защиты. Идем!

Я повел ее к катеру, обнаружив, что с трудом поспеваю за ней. Леди Киллашандра торопилась покинуть Мерфи, а ноги у нее были длинные – во всяком случае, длиннее моих. Я уже говорил, что мерфийцы в большинстве рослый народ, и Шандра не являлась исключением: сто восемьдесят пять сантиметров против моих ста семидесяти шести. Так что мы, наверное, были забавной парой; юная рыжекудрая валькирия в балахоне до самых пят и седой, побитый жизнью бобер из бездонных космических омутов…

Люк моего челнока бесшумно сдвинулся за нами, мы миновали шлюзовой отсек и очутились в коридоре. Налево была кабина пилота, направо – салон для пассажиров и ценных грузов, а прямо перед нами располагался запасник, где хранились скафандр, аптечка, инструменты и всякие мелочи. Я откатил дверь кладовой.

– Переоденься, милая. Здесь есть комбинезоны – не слишком хорошая одежда, но все-таки лучше подарков от непорочных сестриц.

Шагнув внутрь, она оглядела тесную каморку и обратила ко мне вопрошающий взгляд. Казалось, она чего-то ожидает.

– Ты… ты разве не пойдешь со мной?

Это были первые слова, которые я от нее услышал. с момента посадки. Она произнесла их так, с такой робостью и надеждой, что мне захотелось пойти за ней хоть в преисподнюю – и еще дальше.

– Отчего бы и нет? – пробормотал я. – Если это не оскорбит твоей девичьей скромности…

– Не оскорбит. Разве ты не хочешь поглядеть на меня?.. На мое тело?..

Она с кокетством склонила рыжекудрую головку, но в тоне я различил отзвук паники. Подозрение в том, что я киборг, уже отпало, но я еще мог оказаться дьяволом – тем самым, что изнасилует ее, а затем сожрет и выбросит кости в открытый космос.

Бедная моя девочка! Бедная моя, прекрасная моя Киллашандра! Когда я вспоминаю тот миг, у меня сжимается сердце…

Я сказал ей, что очень интересуюсь ее телом, но сейчас не место и не время любоваться им.

Шандра, однако, настаивала:

– Но я хочу, чтобы ты взглянул на меня! Я хочу знать, буду ли я желанной!

Она втащила меня в запасник и скинула свою бесформенную робу. Под этим одеянием, как я и думал, на ней не было ничего. Ничего, кроме чарующей, ослепительной, юной женственности!

Я безмолвствовал, и уголки ее рта горестно поползли вниз.

– Ну, – спросила она дрогнувшим голосом, – это не то, на что ты надеялся?

– То, и даже больше, – ответил я с полной искренностью. – А теперь одевайся, моя прекрасная леди.

Через несколько дней, когда я лечил ее руки и занимался необходимым медицинским тестированием, я смог описать ее во всех подробностях, хотя сантиметры и килограммы, очертания черепа, объем легких и оттенок кожи немногое скажут о ее красоте. Ее надо видеть!

Тело у Шандры было восхитительным: упругая грудь с крупными алыми сосками, чуть покатые плечи, тонкий стан, широкие округлые бедра и стройные ноги изящной формы. Кисти рук и ступни оказались на удивление маленькими для ее роста; пальцы были длинными, и когда их припухлость исчезла, я любовался на них часами: они походили на чашечку распустившейся золотистой лилии с розовыми кончиками ногтей. Этот оттенок – золото осенних листьев, растворенное в розовом сиянии зари, – теперь всегда напоминает мне о Шандре, о ее коже, нежной и мягкой как бархат, о ее губах, о водопаде шелковистых волос… И все эти сокровища, все эти богатства были не творением биоскульптора, но одной лишь природы; она отпустила Шандре все, о чем мечтают женщины, о чем они грезят, с тревогой взирая на морщинки у глаз и блекнущие губы. Правда, теперь к их услугам КР и биоскульптурная трансформация, так что все они, все женщины и все мужчины, могут купить красоту и молодость и сохранить их навечно. Все, исключая преступников, приговоренных к старению, и вашего покорного слуги. Эти мысли настроили меня на минорную ноту, но я сказал себе, что вечная жизнь прекрасна и в пятьдесят лет и что мои современники, давно обратившиеся прахом, не могли и мечтать о таких чудесах. К тому же теперь у меня была Шандра!

Она натянула комбинезончик телесного цвета, который не столько скрывал, сколько подчеркивал фигуру, ибо рассчитан был на меня. Я не люблю безразмерной одежды; она кажется мне вульгарным наследием тех времен, когда все, начиная от пеленок и кончая колготками, подверглось принудительной стандартизации. Конечно, такая мера была вынужденной, связанной с демографическим взрывом, грозившим Земле, но я-то один в просторных каютах “Цирцеи”! И мои роботы, поднаторевшие в портняжном мастерстве, шьют только для меня. Я убедился в мудрости своих привычек, когда мы вышли из кладовой. Пусть комбинезон был тесен Шандре, зато я мог любоваться ею, не опуская глаз, без тени смущения, хотя не без грешных мыслей. Надо сказать, полетный комбинезон – замечательное одеяние, легкое и облегающее вас, будто вторая кожа; на “Цирцее” я всегда ношу его, предпочитая, правда, не телесный, а темно-коричневый цвет. Подняв бурую хламиду Шандры, я завернул в нее сандалии, перевязал тючок и надписал на упаковочной ленте адрес: “Непорочным сестрам – с наилучшими пожеланиями”. Затем посылка оказалась в шлюзе, а мы проследовали в кабину, к мигавшей алыми и зелеными огнями панели автопилота. Я усадил Шандру в кресло, пристегнул ремни и уселся сам. Теперь оставалось лишь включить монитор и настроиться на один из каналов местных новостей, где шел репортаж о моем отлете. Снимали, видимо, из здания космопорта, поскольку сам этот шедевр архитектуры в кадр не попал – как и достойный Жоффрей со своими послушниками. Зато я мог любоваться собственным катером, выглядевшим, словно нарядная игрушка – в сравнении с той древней рухлядью, на которой привезли Шандру.

– Нажми-ка, девочка вон ту кнопку, – сказал я. – Так, правильно… Ты загерметизировала внутренний люк шлюзового отсека. Теперь покрути черный верньер, пока в окошке над ним не появится цифра “десять”… Это значит, что давление в шлюзовом отсеке равно десяти атмосферам, и любой находящийся там предмет устремится наружу – конечно, если мы сдвинем крышку внешнего люка. А мы ее сдвинем – вон тем рычагом с красной головкой.

Не знаю, что она поняла из моих объяснений, но все было выполнено в точности. Женщине ее лет полагалось бы кое-что знать о космических кораблях и шлюзовых камерах, но я сомневался, что в программу ее обучения входили математика, электроника и физика. С другой стороны, Шандра обладала несомненным интеллектом и воображением, так что, как мне казалось, могла представить, что случится с ее хламидой.

Одним глазом я глядел на нее, другим косился на экран с серебристым цилиндром застывшего челнока. Аварийный рычаг с красной головкой двинулся вниз под ладонью Шандры, и катер чуть заметно дрогнул, выплюнув плотный бурый ком. Подобно пушечному ядру, он взвился над бетонными плитами и исчез за верхним обрезом экрана, направляясь, судя по начальной траектории, прямиком к зданию, откуда вели репортаж. Я пожелал ему свалиться на голову Жоффрея и врубил двигатель.

Мы стартовали под серебристый смех Шандры, и я наслаждался этими звуками, пока челнок не нырнул в грузовой шлюз моего корабля.

* * *

Я отправил роботов разгружать катер, а сам познакомил Шандру с импульсным душем, с бассейном, кают-компанией, большим салоном и прочими чудесами. Главным из них являлась моя спальня – наша спальня, как ей предстояло отныне именоваться; во времена оны я полностью автоматизировал ее, так как не люблю прибирать за собой постель.

Я включил систему МИДов, малых ионных двигателей, обеспечивающих вращение корабля, чтобы создать иллюзию гравитации – всего лишь намек на нее, привычные мне две сотых нормального земного тяготения. Шандре это понравилось; теперь она хохотала не над нашим прощальным салютом Мерфи, а над собственными забавными прыжками и над тем, что я способен движением пальца подбросить ее к потолку. Она вдруг пришла в легкомысленное настроение и расшалилась, словно ребенок, но я ее не останавливал; в конце концов, отчего бы девочке не пошалить во время своей брачной ночи?

Меня же, сказать по чести, обуревала тревога. Когда мы купались, Шандра искоса поглядывала в мою сторону – не выказав, впрочем, ни тени замешательства или нервозности. Быть может, ее вдохновляло отсутствие рогов и хвоста, а также патрубков, куда киборги заливают смазку, но мне все это казалось не слишком большим утешением. В мечтах ей, вероятно, мнился бронзовокожий и мускулистый юный принц, а получила она нечто совсем иное – товар не первой свежести, довольно жилистый и бледноватый. Словом, не Адонис и не Аполлон, а натуральное чудище из космоса! И теперь этот монстр с седыми волосами собирался уложить ее в свою постель…

С постелью тоже намечались проблемы. Если не считать моего первого брака (минувшего так давно!), мне не доводилось встречаться с невинными девушками. Сами понимаете, какой это редкий товар во Вселенной, когда рождаемость низка, а женщины столетиями сохраняют красоту и юность (но отнюдь не девственность!). Так что мой опыт по этой части был ограничен, и, напрягая память, я смог извлечь из ее кладовых лишь три практических момента:

Первое: дефлорацию сопровождает легкое кровопускание. Второе: этот акт не приносит счастья невинной жертве, так что его исполнителям стоит ждать скорее духовных радостей, чем физических. Третий: дар девственности, отданный мужчине – величайшая честь для него. К этому перечню из трех пунктов я мог бы еще добавить, что Шандра взирала на меня с надеждой и нетерпением. Кажется, ей было уже ясно, что я не киборг, не Сатана и не проклятый работорговец; кем же в таком случае я был?.. Ее наградой, ее долгожданным супругом, мужчиной из плоти и крови, который обучит ее великому множеству чудных вещей… Она ждала его сорок лет, она надеялась и мечтала, она стремилась принести ему драгоценный дар любви… Я в полной мере ощущал свою ответственность.

Это могло бы плохо кончиться, но, когда мы очутились в спальне, инстинкты возобладали.

Должен отметить, что наш совместный опыт подтвердил первое и третье правила и опроверг второе. Вероятно, разгадка заключалась в том, что женское начало Шандры попирали, унижали и игнорировали столько лет, что теперь она получала наслаждение не от самих моих действий, а просто от моей близости. Поцелуи и объятия, ласки и нежные слова, не говоря уж об апофеозе страсти – все это явилось таким новым, таким волнующим для нее… И таким чудесным! А для меня? Надо ли спрашивать… Она была щедра, она верила мне, и она стала моей женой… Мог ли я не полюбить ее, зная, какой терпеливый и отважный дух таится в этом прекрасном теле?..

Прошло полчаса, и мы поднялись, чтобы отправиться в душ. Тем временем спальня все привела в порядок: простыни были сменены, подушки взбиты, а на тумбочке у кровати появились фужеры с розовым эскалибурским вином. Покосившись на них, я подумал, что Шандра, быть может, голодна, но ей не хотелось есть. Мы нырнули в постель и снова занялись любовью – уже с меньшей торопливостью, но с прежним энтузиазмом. “Цирцея”, добрая душа, включила музыку – разумеется, не “Поражение ереси”, а что-то плавное, нежное, убаюкивающее. Затем мы уснули – под тихий посвист флейт и протяжную мелодию скрипки.

ГЛАВА 5

Позже я не раз вспоминал нашу первую ночь и удивлялся смелости, с какой Шандра пошла навстречу моим желаниям. На самом деле тут не было никаких загадок, никаких тайн. Все объяснялось двумя обстоятельствами: странным и, я бы сказал, нетипичным началом ее жизни, а также революцией, которую свершило в нашем обществе открытие К Р. Несмотря на долгожительство, физиологически люди созревают по-прежнему в восемнадцать-двадцать лет, а сексуальные потребности начинают обуревать их еще раньше. Ergo, они стремятся к их удовлетворению, в чем обычно не встречают ни отказа, ни преград – даже в рабовладельческих мирах или в транайском раю гуманного коммунизма. Ситуация, когда подросток на пороге зрелости попадает в тиски целибата, исключительна – но именно это и прозошло с Шандрой.

Что же дальше? В древности потребность в сексе снижалась с возрастом, пока не наступала менопауза и желания такого рода окончательно не отмирали. Если бы Шандра жила в двадцатом веке, ей давно пришлось бы перейти в категорию “старых дев”, как их тогда называли; гормональная перестройка организма началась бы у нее раньше, чем у замужних сверстниц, и годам к пятидесяти пяти она сделалась бы идеальной Христовой невестой, без всяких грешных мыслей под седыми и поредевшими локонами. Но в современном мире женщины незнакомы ни с менструальным циклом, ни с климаксом; они вечно молоды – и, следовательно, вечно жаждут. Попробуйте выдержать сорок лет в безводной пустыне вроде обители непорочных сестер!

Но сейчас жажда была наконец утолена. Губы моей Шандры запеклись, но виной тому было не отсутствие живительной влаги, а поцелуи.

Проснувшись, я услышал рядом ее тихое дыхание. Это был волшебный момент: повернуться и увидеть ее лицо, немного утомленное, но такое прекрасное и юное!.. Было ли мне с ней лучше, чем с другими? Частый перестук сердца отбивал “да”, но вторая моя половина, холодная и прагматическая, говорившая со мной мерным голосом “Цирцеи”, напоминала, что я и раньше испытывал нежность, сострадание и любовь. С другими женщинами, не с Шандрой… Но сейчас она была рядом, она улыбалась, и я потянулся к ней и прижался губами к розово-смуглой щеке.

Она проснулась мгновенно.

– Грэм! – Ее руки обвили мою шею. – Грэм, я видела тебя во сне!

И мы снова занялись друг другом. Отличный завтрак, клянусь Черной Дырой!

Потом я спросил, не хочет ли она чего-нибудь перекусить.

– Конечно! – воскликнула Шандра с таким восхищением, будто я изрек самую гениальную мысль со времен Демокрита. – Конечно, милый! Мы пойдем в трапезную? И я могу надеть тот красивый розовый костюм, который ты мне вчера подарил? Я призадумался, что она имеет в виду, но тут же сообразил, что речь идет о комбинезоне из кладовой моего челнока. В спальне его не замечалось – должно быть, его прибрали вместе с простынями. Но мы могли придумать что-нибудь получше для первой совместной трапезы.

– Сегодня, – сказал я Шандре, – мы будем завтракать в постели. Это еще одна земная традиция, такая же приятная, как все остальные. – Тут я поцеловал ей руку и бросил взгляд на потолочный экран. Он был голубым, как небеса над штатом Огайо, моей полузабытой родиной, и в самой его середине медленно плыла тучка, похожая на древний испанский галеон. Окликнув “Цирцею”, я распорядился насчет завтрака и велел приготовить одежду для моей прекрасной леди – какой-нибудь легкомысленный и экзотический секундианский наряд. Через несколько минут прибыли роботы с завтраком – точно таким, к какому я привык со времен детства. Яичница с ветчиной, оладьи с кленовым сиропом, кофейник с ароматным кофе и капелькой бренди, сливки и охлажденный апельсиновый сок… Пока мы ели, я объяснял Шандре, откуда все это взялось. Ветчиной я запасся на Логресе, яйца были с Секунды, а кофе, бренди, сахар и апельсины – с Панджеба. Что касается сливок, то их приготовляли из молока моей корабельной коровы. Она была одной из тех удивительных тварей, подвергнутых генетической перестройке и процедуре КР, которых я приобрел во время второго визита на Землю. Выходит, лет ей насчитывалось немногим меньше, чем мне, и все эти тысячелетия она провела в огромном баке, поглощая питательный раствор и снабжая меня молоком и парной говядиной. Я обещал показать это чудо Шандре. К тому времени, когда мы покончили с завтраком, появились белье и одежда – нечто воздушное, невесомое, оттенка свежих весенних трав, так подходившего к глазам Шандры.

– Такой туалет надевают дамы с Секунды, когда им хочется выпить чашечку кофе и посплетничать с подругами, – заметил я. – Весьма элегантно! Если не ошибаюсь, эта мода держится у них пять столетий, как и обычай перемывать косточки ближним.

Мне пришлось проконсультироваться у “Цирцеи”, как положено надевать и носить утренние секундианские наряды – уверяю вас, это не так-то просто! С нижним бельем было меньше хлопот – Шандра знала о назначении трусиков, но вот бюстгальтер оказался для нее новостью. Я объяснил ей, что этот предмет туалета защищает грудь от ударов и столкновений, почти неизбежных для новичка в условиях низкой гравитации. Затем я помог ей облачиться – приятнейшее из занятий, которое я не собирался доверять роботам-камердинерам. На какой-то миг у меня промелькнула мысль, что все это похоже на детские игры с куклами. Не знаю, не знаю… Шандра была наивна, неопытна, покорна, но даже ее покорность не походила на безжизненное безразличие манекена. Ей хотелось обучиться всему, выслушать и запомнить все, о чем я мог ей рассказать, – о “Цирцее” и роботах, исполняющих каждое мое желание, о чудесном экране на потолке, об удивительной корове из гидропонных отсеков и об этом воздушном платье, в котором положено сплетничать с подружками… Она была чудесной, восхитительной, неповторимой!

Разумеется, я необъективен – ведь я люблю ее и, вероятно, полюбил раньше, чем встретил воочию. Не праведный ли гнев аркона Жоффрея явился тому причиной?.. Не его ли негодование, когда он перечислял весь список грехов и богохульств моей Шандры?.. Сейчас она стояла передо мной, и по ее щекам текли слезы – не горя, а благодарности. Благодарности, подумать только! Я дал ей всего лишь одежду, в какой нуждается всякая женщина, красивая или не очень, а она даровала мне честь – величайшую честь, которой может гордиться мужчина! Возможно, наша первая ночь не была моим неведомым Раем, но уж наверняка преддверием к нему…

Итак, Шандра плакала, да и я с трудом сдерживал слезы. Полагаю, они не к лицу мужчине такого солидного возраста, даже перед собственным обручением; как ни крути, а этот земной предрассудок сидел во мне столь же крепко, как вбитый в стену гвоздь. Я постарался справиться с чувствами и надел Шандре на шею платиновую цепочку, а потом, для завершения картины, браслет на левое запястье и диадему, пристроив ее среди золотистых кудрей. Ее изготовили из мерфийских изумрудов еще вчера, и она в точности копировала свадебное украшение одной из британских принцесс – то ли в двадцатом, то ли в двадцать первом веке.

– Теперь, моя дорогая, – сказал я Шандре, – мы должны вступить в брак.

Она шмыгнула носом, вытерла мокрые щеки и с изумлением уставилась на меня.

– Грэм, а разве мы не?..

– Лишь частным порядком, милая, однако не с точки зрения закона.

– Но ведь тут, на корабле, ты и есть закон? Отметив про себя, что Шандра обладает не только красотой, но и здравомыслием, я улыбнулся.

– Это верно. Но закон – дитя власти, а власть разделяется на исполнительную и законодательную. Иными словами, я устанавливаю законы, а компьютер “Цирцеи” следит за их выполнением.

Я обнял свою невесту, а затем мы вышли в кольцевой коридор. Он обегает весь жилой модуль; в нем, будто камень в оправе, находится рубка “Цирцеи” – или капитанский мостик, как я ее называю. Этот коридор делится массивными переборками на две секции, помеченные как запад и восток. На западе живет капитан Френч (теперь – с супругой); здесь расположены кают-компания, медицинский отсек, склады с предметами первой необходимости, кухня, столовая, карцер и, разумеется, спальня. Только отсюда можно проникнуть в рубку, а из нее – в гимнастический зал и большой салон, где я устраиваю презентации, и к шахте осевого лифта, которая пронизывает корабль от носа до кормы. На востоке находятся помещения для пассажиров, и сейчас эта секция была перекрыта – за временной ненадобностью.

Прежде жилая зона не делилась на две части, но горький опыт, лучший из наставников, подсказал мне такое решение. Случается, я перевожу колонистов, небольшие группы, которым не нужен огромный корабль, а среди этих людей попадаются всякие. Пару раз я обжегся, и потому в коридоре появились две переборки, а вместе с ними и правило: не разобравшись, кто есть кто, не допускай миграции с востока на запад. Разумеется, я всегда был готов сделать исключение для хорошеньких женщин.

Но это – прошлые грехи, а сейчас я привел Шандру на капитанский мостик и велел “Цирцее” отпечатать бланки брачного контракта. Принтер зашелестел и выплюнул несколько плотных листов бумаги; вручив их Шандре, я сказал, чтобы она внимательно прочитала документ. Моя невеста приступила к делу с самым серьезным видом.

С каким восторгом я смотрел на нее! В своем воздушном зеленоватом одеянии, с диадемой в рыжих кудрях, она была неотразима!

Губы Шандры дрогнули:

– Дорогой, тут гораздо больше обязательств для тебя, чем для меня.

Я улыбнулся:

– Так что же, малышка? Мы должны произнести эту клятву вслух, а я люблю послушать собственный голос.

Кажется, это ее не убедило, но она продолжала читать, едва заметно шевеля губами. Через минуту последовал новый вопрос:

– Что такое “законы космоса”? И еще вот здесь – “согласно традиции чести”?

Мне пришлось объяснять, что такова стандартная формулировка во всех клятвах и обязательствах спейстрейдеров. Законы космоса были приняты на заре времен, когда человечество начало осваивать Солнечную систему; основой для них послужил древний Морской Кодекс, Тогда считали, что по мере освоения галактических бездн между населенными мирами будет поддерживаться регулярная связь: лайнеры будут перевозить туристов, колонистов и деловых людей, торговые суда – всяческий груз, а боевые корабли станут болтаться в космосе, отлавливая мошенников и пиратов. Словом, этот закон был рассчитан на случай, когда множество звездных систем объединятся в некую федерацию или империю – само собой, под властью Земли. Нелепый проект, должен заметить! Полеты от звезды к звезде занимают пять, десять или двадцать лет стандартного времени, и хоть для астронавтов этот срок уменьшается раз в пятьдесят, о каком центральном правительстве и регулярном товарообмене можно тут говорить? Предположим, любопытный турист отправится с Пенелопы на Малакандру; такой вояж потребует минимум полутора столетий, а за это время супруга может бросить нашего туриста, а поверенные разбазарить его имущество. Не слишком ли дорогая цена любопытства?.. Если же наш путешественник не имеет ни имущества, ни жены, то он наверняка не сможет оплатить проезд, ибо странствия в галактических просторах весьма недешевы… Вот почему Галактику бороздят лишь редкие корабли переселенцев и спейстрейдеров, а закон космоса стал всего лишь древним анахронизмом. Но я тоже анахронизм, и потому признаю его. Я объяснил все это Шандре, и она повторила вопрос насчет традиции чести.

– Это означает, что мы не должны нарушать своих обетов, – сказал я. – А если уж придется их нарушить, то в самой безвыходной ситуации, с душевной болью и горьким сожалением.

Мой голос дрогнул, и Шандра внимательно посмотрела на меня:

– Грэм, ты… ты когда-нибудь это делал?

– Однажды, – признался я, – еще до всех моих звездных эскапад. Мы разошлись с женой – давно, на Старой Земле, но у нас была дочь, девятилетняя малышка Пенни… И я обещал, что никогда не брошу ее, что буду ей помогать и видеться с ней, а если случится беда, я приду и спасу ее… А потом я отправился в космос и не вспоминал о Пенни… Правда, первая планета, найденная мной, была названа ее именем, но это не искупает моей вины. Я вернулся на Землю через сто восемьдесят лет и не застал в живых даже внуков Пенни.

– О, Грэм!.. Прости! – Глаза Шандры вновь подозрительно заблестели. – Что же случилось? Ведь сто восемьдесят лет не такой уж большой срок…

– Видишь ли, милая, в ту эпоху люди в своем большинстве умирали, не дожив до восьмидесяти. Клеточная регенерация еще была неизвестна, клонирование органов стоило бешеных денег, и человек в твоем возрасте выглядел много хуже, чем я. Это называлось старостью… И вот ее первый признак. – Я коснулся своих волос и объяснил, что означает седина. – Разумеется, если бы я захотел, то опять сделался бы темноволосым или обзавелся зелеными кудрями… Но это означает клонирование и пересадку нового скальпа, а я слишком ленив и никогда не беспокоился из-за таких мелочей. Но если тебе неприятно…

Она обхватила меня за шею:

– Нет, Грэм, нет! Я хочу, чтоб ты был таким, каким я увидела тебя впервые… Всегда таким! Ты самый лучший мужчина на свете!

В благодарность я нежно поцеловал ее. Затем мы предстали перед компьютером “Цирцеи”, и я приказал записать нашу клятву в защищенный от уничтожения сектор памяти. Должен заметить, что в кое-каких вопросах “Цирцея” сохраняет автономность: даже я не могу стереть вечные файлы, где хранятся мои обязательства, не могу подделать судовые документы или, скажем, взорвать корабль. Все остальное – пожалуйста! “Цирцея” готова кормить, поить, лечить и лелеять меня и отвезти хоть в Рай, хоть в ад. К сожалению, я знаю множество адресов преисподней и ни одного райского.

Но сейчас, произнося свою брачную клятву, я не думал об этом.

– Я, Грэм Френч, капитан и владелец космического корабля “Цирцея”, спейстрейдер, беру тебя, Киллашандра Лонг, в супруги, и союз наш будет столь длительным, насколько захотим мы оба.

Я обещаю любить, почитать и защищать тебя – во все дни, пока действителен наш брак.

Я обещаю, что не стану искать объятий другой женщины и не приму их, какой бы ни представился случай; во все дни я буду верен лишь тебе одной. Я обещаю, что ты никогда не покинешь борт нашего корабля против своей воли – до тех пор, пока я являюсь его капитаном и владельцем. Я обещаю, что не оставлю тебя ни в одном из обитаемых миров и ни в одном из космических поселений, если на то не будет твоего ясного и недвусмысленного желания. Если ты выскажешь такое желание или же мы решим расторгнуть брак по обоюдному согласию, я обязуюсь обеспечить тебе достойную жизнь в том мире, который ты изберешь.

Я обещаю, что любые доходы от торговых сделок, которые я могу получить в период нашего брака, и любое приобретенное мной имущество будут считаться нашей совместной собственностью, и в том случае, если мы расстанемся, половина этих средств будет принадлежать тебе.

Я подтверждаю, что все эти обеты даны мной по доброй воле и собственному желанию, согласно традиции чести и законам космоса.

Теперь наступила очередь Шандры.

– Я, Киллашандра Лонг, рожденная на Мерфи, беру тебя, Грэма Френча, капитана и владельца космического корабля “Цирцея”, в супруги, и союз наш будет столь длительным, насколько захотим мы оба.

Я обещаю любить и почитать тебя, носить твое имя и подчиняться тем приказам, которые ты, как капитан корабля, можешь отдать мне – во все дни, пока действителен наш брак.

Я обещаю, что не стану искать объятий другого мужчины и не приму их, какой бы ни представился случай; во все дни я буду верна лишь тебе одному. Я обещаю не предпринимать никаких действий, которые лмогли бы нанести вред тебе лично или твоим делам – как в обитаемых мирах, так и в космическом пространстве.

Я подтверждаю, что все эти обеты даны мной по доброй воле и собственному желанию, согласно традиции чести и законам космоса.

Затем мы по очереди обратились к “Цирцее” с ритуальным приказом:

– Я, Грэм Френч, даю команду корабельному компьютеру, который является душой “Цирцеи”, занести мой обет в неуничтожимую секцию памяти.

– Я, Киллашандра Френч, даю команду корабельному компьютеру, который является душой “Цирцеи”, занести мой обет в неуничтожимую секцию памяти. Мы поцеловались, и “Цирцея” сыграла нам свадебный марш. “ Finis coronat opus”

После обеда она спросила:

– Почему ты иногда называешь меня Шандрой, а иногда – Киллашандрой?

Этот вопрос показался мне забавным; кажется, она не понимала, что человека могут звать по-разному – в разных ситуациях и в зависимости от чувств, которые испытывают к нему.

– Киллашандра – твое единственное и настоящее имя, – сказал я, – и его полагается использовать в официальных случаях – например, когда мы вступаем в брак. Но жизнь не состоит из одних официальных событии, и чаще я буду звать тебя Шандрой. Это имя является знаком моей любви к тебе, понимаешь? Она кивнула и улыбнулась.

– Еще одна древняя земная традиция, да, Грэм?

– Не только земная. Во многих мирах любящие называют друг друга ласковыми уменьшительными именами, и так же родители зовут детей. Ты помнишь, милая, как звал тебя отец?

На ее лице отразилось такое страдание, что я едва не откусил свой грешный язык. Стоило Ли напоминать ей об отце? Об ужасных годах разрухи и хаоса и о том, как самый близкий человек предал и бросил ее?

Но Шандра была крепким орешком; глаза ее сверкнули, подбородок выпятился вперед, и почти, без паузы она ответила:

– Я не помню и не хочу вспоминать. Сорок четыре года среди непорочных сестер многое стерли в моей памяти.

– Ты бы хотела это восстановить? – спросил я. – Видишь ли, воспоминания детства очень устойчивы, их почти невозможно потерять безвозвратно. Я думаю, мы с “Цирцеей” могли бы тебе помочь… а если не выйдет у нас, то хороший психотерапевт на Барсуме…

Она покачала головой:

– Нет, Грэм, нет. Спасибо тебе, но я не хочу вспоминать о тех годах. Ты назвал меня Шандрой, и мне не нужно другого имени… И лишних воспоминаний тоже не нужно. Будем считать, что моя жизнь началась сначала. Я не возражал, но тем не менее отправился с ней в медицинский отсек, чтобы сделать кое-какие анализы. Вряд ли аркон Жоффрей или непорочные сестрицы отравили ее каким-нибудь долгодействующим ядом, но, когда контактируешь с фанатиками и религиозными ортодоксами, предосторожность не помешает. Тут я вспомнил о Детях Света и их Пророке (как раз после истории с ним мне пришлось разгородить жилую зону), и моя решимость разобраться с этим делом окончательно окрепла.

Я объяснил Шандре, что медицинские процедуры – первый шаг в исполнении моих обетов любить и защищать ее, так что она стоически претерпела все, хотя и без особой радости. Ей пришлось раздеться; кажется, она рассматривала этот акт (если затем мы не отправлялись в спальню) как пустую трату времени. Пока она любовалась мерцанием лампочек автоматического диагноста, я велел роботам унести – ее шикарный секундианский туалет и доставить что-нибудь попроще, подходящее для гимнастического зала.

Наконец аппарат звякнул и выдал медицинское заключение – всего пять-шесть строчек. Зубы у Шандры были отличные, хоть не менялись ни разу, и я решил, что с имплантацией новых торопиться не следует. Ссадины на ее руках начали подживать – регенерация кожных покровов, подстегнутая целительным излучением, шла нормально. Однако выяснилось, что у нее имеется аппендикс – вероятно, в результате слишком небрежной генетической коррекции, произведенной с кем-нибудь из ее предков. Я впервые столкнулся с подобной проблемой, но в полной мере сознавал ее опасность. В прошлом этот червеобразный отросток слепой кишки прикончил немало людей, не успевших получить медицинскую помощь. Обычно такое случалось в экспедициях и в местах, далеких от госпиталей и больниц. Мне самому вырезали аппендикс еще в те времена, когда я был внутрисистемным пилотом. Я еще раз перечитал заключение. Кажется, Святой Арконат слишком увлекся совершенствованием духа Шандры и не уделил должного внимания ее телу… Ну, ничего, “Цирцея” могла справиться с этой проблемой! Но не сейчас; мне не хотелось оперировать Шандру во время нашего медового месяца. Гимнастический зал и бассейн имели явное преимущество перед хирургическим столом, и, выйдя из медотсека, мы направились в это приятное место. По пути я объяснял Шандре, что зал и главный салон снабжены автономными двигателями, которые позволяют раскрутить их и создать полную иллюзию земного тяготения. На орбите и в свободном полете я поддерживаю гравитацию на уровне двух сотых “же” – это весьма удобно, но не дает нужной нагрузки мышцам. Поэтому каждый день я трачу два-три часа в гимнастическом зале и до сих пор похож на нормального человека, а не на сакабона. Хотя сакабон, если разобраться, весьма функционален, и при моем образе жизни такая метаморфоза могла оказаться нелийней.

Тут Шандра прервала мои рассуждения, спросив, кто такие сакабоны. Я объяснил, что с давних времен люди обитают не только на планетарных телах, но и в искусственных космических поселениях, где гравитация практически равна нулю. Это тоже часть человечества, хотя сходство сакабонов с обычными людьми весьма и весьма проблематичное.

– Ты можешь мне их показать? – спросила Шандра, поворачиваясь к экрану.

Экран в гимнастическом зале огромный – метров пятнадцать, над дальним бортиком бассейна. Когда я купаюсь, на нем проецируется какой-нибудь тихоокеанский пейзаж и создается полное впечатление, что плывешь к далекому коралловому атоллу с растрепанными пальмами и живописной скалой на заднем плане. Сейчас экран затопила безбрежная ласковая морская синева – полный штиль где-нибудь в районе островов Фиджи.

Я с сомнением покосился на эту картину.

– Хочешь увидеть сакабона, милая? Не слишком приятное зрелище, поверь мне.

– Я буду держать тебя за руку, – сказала Шандра с полной серьезностью. – Тогда я не испугаюсь. И все же она вздрогнула, когда экран показал нам трехметровое существо с огромными конечностями, тонкими и длинными, как паучьи лапы. Женщина-сакабон уставилась прямо на нас круглыми карими глазами; ее глазные яблоки будто вылезали из орбит, выпирающие кости грозились проткнуть бледную кожу, вид суставов и сочленений наводил на мысли об анатомическом атласе. Ее груди были малы по любым общепринятым стандартам, но, несмотря на почти полное отсутствие плоти, обвисали застывшими каплями. Фактически у нее не имелось жировых тканей и мышц, а лишь все те же кости, суставы, кровеносные сосуды и сухожилия. Она была отлично приспособлена к жизни в невесомости; тяжесть в одну десятую земной сломала бы ей позвоночник.

– На руках и ногах – по два сочленения, а пальцы очень длинные, гибкие и цепкие, – сказал я Шандре. – Мечта, а не пальцы! Это недавняя генетическая модификация, и я знаю кое-кого из моих коллег, заполучивших такие. Например, Шард с “Шаловливой красотки”… Он считает, что с такими загребущими лапами легче обделывать торговые дела и пилотировать челнок… Но вернемся к этой леди. – Я покосился на экран. – Видишь ли, милая, в глазах сакабонцев она невероятно красива, но у нас с тобой другое мнение, не так ли? И раз мы не хотим сделаться похожими на нее, нам нужно заниматься гимнастикой. Вцепившись в мою руку, Шандра очарованно взирала на экран. Похоже, сакабонская леди вовсе не казалась ей отвратительной; наверное, потому, что она не видела нагих человеческих тел – не считая моего и своего собственного. Интересно, каким представлялся ей сказочный принц, о котором она мечтала?..

Вряд ли в облике сакабона…

Я махнул рукой, и изображение растворилось в аметистовых морских волнах.

Шандра взволнованно вздохнула.

– Грэм… скажи мне, Грэм… мы много встретим таких… таких странных людей в чужих мирах?

– Нет, моя дорогая. Сакабоны стали такими почти естественным путем, в результате направленной эволюции, но искусственное моделирование разумных существ нигде не поощряется. По большей части слишком радикальные трансформации запрещены законом и считаются безнравственными. Да и кто из родителей позволит, чтобы их ребенок превратился в монстра? Наоборот, они прибегают к генетической корреляции, чтобы дитя походило на них, но обладало большими талантами, здоровьем и красотой. Хотя, конечно, бывают и исключения… Например, Тритон и Бесценная Жемчужина…