Дворец фараона – жизнь, здоровье, сила! – цел, ни единого снаряда не попало в Ставку Главнокомандования под Мемфисом, в здания Дома Войны, Дома Маат и другие стратегические цели. Частично разрушен храм Амона, пострадали южный и юго-западный ремесленные кварталы, где производят носилки, опахала и другие предметы роскоши. Взрывами опрокинуты две статуи сфинксов на Дороге Процессий, разбиты несколько причалов на Реке и сожжено селение Пи-Мут, рыбачья деревушка к югу от столицы, рядом с птицефабрикой священных ибисов. Исчерпав запас бомб, цеппелины поднялись на большую высоту и взяли курс на северо-восток. Их преследуют наши славные соколы Гора…»

Хрр… дрр… Грянула бравурная мелодия, хор юных жрецов затянул торжественный гимн. Благодарили всех богов, от Амона до крокодила Себека и шакала Анубиса, но особенно – божественного Джосера, воплощение Гора, чьи глаза – луна и солнце, чьи крылья покоятся по обе стороны небес, чей грозный клюв – погибель врагам. Попугай пробудился, буркнул: «Фарраону урра!» Плюнув, я выключил ушебти.

Кое-какая информация была, однако, полезна. Сорок цеппелинов бомбили Мемфис или пытались это сделать, но Хоремджет и Пуэмра видели больше машин, да и сам я помнил, что над пустыней пролетело аппаратов пятьдесят, а возможно, семьдесят. Сорок везли бомбы, сброшенные на столицу, в других находился десант, отборные части СС – и куда же они подевались?.. Я уже не сомневался, что налет был акцией прикрытия и что где-то в долине Реки или в ее окрестностях рыщут Собаки Саргона, и в немалом числе. Но это было не нашей проблемой.

Я покинул дом Саанахта. Мои бойцы собирали оружие, а те, кто не участвовал в схватке, тащили раненых и мертвые тела. Туати с растерзанной грудью, Пуэмру с залитым кровью лицом, мертвого Сенмута, мертвого Нехси, мертвого Рамоса… Тотнахт хрипел, получив три пули в легкие, у Джхути был перебит позвоночник, – жить обоим оставалось недолго. Их опустили на землю – там, где у кучки легкораненых уже хлопотал Тутанхамон.

Подошел Хоремджет, вскинул руку к виску в салюте.

– Твои приказы, чезу?

– Назначаю тебя своим помощником, знаменосец. Кто из офицеров выжил?

– Рени, Мерира, Пианхи и Левкипп. – Он бросил взгляд на лекаря. – Еще Тутанхамон…

– Ты и я. Семеро из тринадцати. Ну, и за это хвала богам!

Я посмотрел на плац, кишевший людьми. Не все из них дрались с ассирами, только ветераны-менфит, лучшие из лучших. Был здесь и другой народец: проворовавшиеся интенданты и писцы, мастера из технических служб, пара барабанщиков, сбежавших с поля боя, дезертиры-новобранцы и просто дезертиры. Эти вряд ли рискнут пойти со мной, да и я в них не нуждался.

– Хоремджет.

– Слушаю твой зов, семер.

– Пусть Рени, Мерира и Левкипп разобьют наших бойцов на команды и назначат старших. Пусть Пианхи займется продовольствием, поставит часовых у склада и цистерны и выдаст людям дневной рацион. Ты озаботься захоронением. С ассиров снять амуницию и обувь, трупы бросить там, где лежат. Собрать снаряжение халдеев и закопать их в сухом песке. Наших погибших тоже, но отдельно и с почестями.

Хоремджет кивнул. Среди нас не было бальзамировщиков, но сухой песок мумифицирует трупы, и умершие явятся к Осирису в своем телесном обличье. Я не мог лишить такой возможности даже кушитов – как-никак они служили Та-Кем, хоть от этой службы спина моя зудела. Что до ассиров, то их тела сожрут шакалы и стервятники. Ничего, Нергалу они сгодятся в любом виде!

– Все исполню, чезу, – сказал Хоремджет, перебросил за спину ствол и отправился разыскивать офицеров.

Среди раненых я заметил Давида и сделал ему знак приблизиться. За ним подтянулись остальные: Иапет, Нахт, Пауах и Хайло-Инхапи. Моя дружина, а отныне – мои вестовые и телохранители. У Давида была замотана рука, на ребрах Пауаха багровела ссадина – видно, врезали прикладом. Но другого ущерба я не заметил.

– Давид и ты, Хайло, обшарьте дом. Там сундук в одной из комнат – откройте, и если найдутся деньги, заберите их. Иапет, проверь животных в загоне и прикинь, хватит ли нам верблюдов или придется взять нескольких ослов. Груз – вода и довольствие на десять дней для сотни человек. Нахт и Пауах, вы будете со мной.

Распоряжения были отданы, но они не уходили, переминались с ноги на ногу. Наконец Давид спросил:

– Чезу, куда мы пойдем?

– Туда, куда я вас поведу. Этого достаточно?

Руки, вскинутые в салюте, четкий стук каблуков… Они уже разжились ассирской обувкой, и только Хайло с его огромными лапами все еще был в сандалиях. Судьба бегемота – ходить босиком, подумалось мне.

– Давид!

– Слушаю твой зов, семер!

– В той комнате, где сундук, находится ушебти. Разбейте его.

– Слушаюсь!

Я взял бы аппарат с собой, но он казался слишком хрупким и тяжелым, не армейского, а гражданского образца. Бросать его как есть было неразумно. В лагере оставались люди – вдруг кому-нибудь придет идея связаться с Домом Маат и доложить о беглецах. Амон сказал: нет моей милости для тех, кто сам о себе не заботится.

Трое моих ординарцев исчезли, двое остались со мной. Я направился к Тутанхамону. Он был отличным лекарем, но пару лет назад ошибся, отхватил ступню парнишке из семьи сановника Джо-Джо. Собственно, ошибки не было – начиналась гангрена, и если бы не нож хирурга, юный офицер гулял бы уже в Полях Иалу. Сначала Тутанхамона благодарили, потом восторги стихли – все же парень лишился ноги. А кто ее отрезал?.. Вот он, этот лекаришка! Ату его!.. Дальше был трибунал и лагерь 3/118.

Тутанхамон повернулся ко мне.

– Двадцать шесть убитых, одиннадцать раненых, семер. Двое – в тяжелом состоянии. – Он посмотрел на Тотнахта и Джхути. – Осирис уже простер над ними руку… Мне их не спасти.

Я тоже взглянул на умирающих. Оба были без сознания.

– Ты знаешь, что делать, жрец.

– Знаю. – Скорбно поджав губы, Тутанхамон огладил бритый череп.

Он обучался в фиванском Доме Жизни, где наставляли во всех искусствах, потребных военному хирургу: как вытащить пулю, как наложить лубки на сломанную кость, как выдрать зуб или принять роды. Как избавить от мук при смертельных ранениях… У лекарей это называлось «поцелуем Осириса».

Наступил и прошел полдень. Люди Пианхи сварили похлебку с луком, пшеном и мясом осла, убитого в перестрелке. Оружие собрали до последнего патрона; обувь ассиров, одежда халдеев, ремни и подсумки были на новых хозяевах. Очистили склад, разделили имущество, дабы не обижать остающихся – тех, кто верил в милость Джо-Джо или поддался страху перед дорогой в неизвестность. На верблюдов грузили бурдюки с водой и продовольствие; один мехари нес пулеметы, другой – запасные ленты и ящики с гранатами. Мертвых похоронили в ямах, в жарком песке, и заровняли его поверхность, чтобы никто не осквернил могилы. Тутанхамон пропел над ними гимн из Книги Мертвых, ваятель Кенамун, владевший даром слова, сказал скупую речь.

Когда солнце пошло к закату и на небе вспыхнула первая звезда, когда зной начал спадать, мы выступили из лагеря. Восемь верблюдов, восемь ослов, сто шестнадцать человек… Полторы сотни остались в каменоломне. Их дальнейшая судьба мне неизвестна. И неинтересна.

* * *

Мы шли на восток, в Черные Земли, в долину Великого Хапи. Хвала Амону, до вчерашней ночи враг в Нубийской пустыне не появлялся, и воевать здесь мне не довелось. Но местность я представлял – по картам и штабным учениям. Примерно в сорока сехенах к югу лежала Долина Рахени^[19] с трактом стратегического значения, ведущим в Фивы, а поблизости от нас тянулся Северный путь от побережья до самого Мемфиса. По этой дороге в лагерь ходили гусеничные грузовозы, доставляя каждые тридцать-сорок дней пшено и муку, воду и масло, финики и корм животным, батареи для ушебти и все остальное. На этих же машинах вывозилась наша продукция, каменные блоки и плиты. Карьер являлся источником великолепного серого гранита, ближайшим к столице, но куда его отправляли, я не имел понятия. Возможно, наш славный повелитель возводил очередной дворец или роскошную усыпальницу?..

Грузовозы сопровождали ливийские всадники, и драться с ними в планы мои совсем не входило. Да и был этот Северный путь лишь по названию дорогой, а в реальности – все те же камни, пески и заросли сухих колючек. Поэтому я вел своих людей на полсехена южнее, по тропе, протоптанной неведомо кем и когда – возможно, еще в эпоху Снофру и Хуфу.^[20] Двигаясь прямо на запад, мы должны были выйти не к Мемфису, а к малым городкам в его окрестностях, Хай-Санофре, Ненинесуте и другим, где людей поменьше, где легче скрытно переправиться через Реку.

И что потом?

Люди шли за мной безропотно, но я понимал: каждый терзается сомнениями, каждый спрашивает – куда? Куда и зачем? Куда ведет нас чезу? К Реке, в черные лапы маджаев?^[21] На новое судилище в Мемфис, где, взвесив наши подвиги, каждого одарят бляхой Аписа с рогами и подвесками? Или мы идем на запад, в Страну Мертвых?..^[22] Все мои люди, роме и ливийцы, иудеи и выходцы из Сирии, знали, что жизнь в Та-Кем сосредоточена у Реки, что в нашей стране есть только два направления – юг и север. Значит, у Хапи мы повернем, но опять же – куда?.. На севере – Дельта, забитая войсками, и рядом с нею – Синай, поле битвы фараона и ассирийского царя; на юге – Верхние Земли, крепости между Первым и Вторым порогами, а за ними – рудники, непроходимые леса и дикие кушиты… Ни тут, ни там нас не ждали; всюду мы были беглым людом, ускользнувшим от правосудия Джо-Джо. Ибо закон фараона хоть и строг, но справедлив!

Будто подслушав мои мысли, попугай на плече Хайла завопил:

– Фарраон стррог, стррог!..

Хайло взял птицу в доме Саанахта, а когда я поинтересовался, для чего, отвел взгляд, как нашкодивший ученик писца. Наверное, не водились в его краях такие говорящие птицы в ярком зеленом оперении… Иапет был прагматичнее: покосился на попугая и буркнул: сгодится при случае в котел.

В темной пустыне, под темным небом и скудным светом луны, мы торили путь на запад, словно вереница расставшихся с телами душ. Шуршал песок, скрипели камни, лязгало оружие, и временами к этим звукам добавлялся тоскливый рев осла. Верблюды шагали молча, пересекая пустыню в торжественном спокойствии, как делали это не раз; для них что двадцать сехенов, что двести – все было едино. Они не терзались раздумьями, куда повернуть у Реки, на север или на юг.

Должно быть, сумрак, тишина и беспредельность пустынных пространств с висевшим над ними глазом Тота^[23] навевали мрачные мысли. Я это чувствовал – и, вероятно, не только я, но и другие офицеры. Кто-то затянул боевой гимн: «Это войско вернулось с удачей – оно взрыло страну Хериуша»^[24] – кто-то пустился в воспоминания, раздался хриплый смех, потом – голос Рени, того самого, что утопил в Иордане свою машину. Он пел древнюю песню колесничих, бесконечную, как заросли тростника на речном берегу. Начиналась она пристойно, но за первым куплетом шла похабщина – правда, выдержанная в горделивом и славном духе Та-Кем:

Колесница из Мемфиса
Наша гордость и краса,
Боевая колесница
Все четыре колеса.


Ты лети, лети как птица,
Чтобы встретившись с тобой,
Ассириец и ливиец
Поливал песок мочой.


Чтобы хетты и кушиты
Стали кучами дерьма
Под стопою фараона
И копытом скакуна…

Услыхав про ливийцев, Иапет, тоже не лишенный национальной гордости, сказал:

– Дозволь, семер, я дам ему в рыло?

– Пусть поет, – ответил я. – Когда лодка попала в водоворот, не время ссориться с гребцами.

Ноги вязли в песке, и даже ночью в этой бесприютной местности воздух был душным и тяжелым. Глаз Тота равнодушно взирал с высоты на наше шествие. Мы были воинами, и Тот, лунный бог писцов, нас не жаловал, ибо всякая война уничтожает и разоряет хранилища мудрости. Наши покровители – грозный Монт и Львиноголовая Сохмет.

Я велел Давиду считать шаги. Мы прошли расстояние в полтора сехена, тридцать тысяч локтей, и сделали передышку, чтобы выпить пару глотков воды. До рассвета нужно было одолеть еще столько же. Три сехена за ночь, и тогда мы доберемся к Хапи за шесть или семь дней. Что делать дальше, подсказывал Синухет, мой бесплотный друг. Прислушавшись, я различил его голос:

«И понял я, что не желаю участвовать в той смуте, и укрепился сердцем в своем намерении. А было оно таким: покинуть родину, бежать в чужие земли, служить их повелителям, ибо нельзя человеку остаться в одиночестве. Даже львы, гиены и шакалы живут среди себе подобных, даже птицы сбиваются в стаи, а антилопы – в стада. Но человек – особая тварь, не похожая на других. Журавль, потерявший сородичей, может найти другую стаю, и она его примет; так же и антилопа, и хищный зверь, и всякое иное существо: шакал пойдет к шакалам, лев – ко львам, антилопа – к антилопам. У людей иначе. По воле богов все людские стаи – разные, и черные кушиты не примут к себе сына Та-Кем, хабиру не примут ливийца, а экуэша – маджая. Не примут без того, чтобы не вызнать, какая польза от пришельца, а если пользы нет, то выгонят или убьют. И потому должен беглец подумать, в какие края понесут его ноги, где можно ему обосноваться и стать человеком уважаемым.

Не имел я при себе иного богатства, кроме меча и лука, не приходилось мне торговать, и потому дорога в Финикию, где ценят купцов, была не для меня. Не плавал я на кораблях, не разворачивал парус, не сидел у весла, и значит, среди морских народов, называемых шерданами, был бы я никчемным неумехой. Не пас я верблюдов, не разводил лошадей, а потому не мог скитаться с хериуша в просторах пустыни. Я обладал лишь одним – воинским умением, и нужно было мне искать народ воинственный, который спит с копьем у изголовья и клинком у правой руки.

Еще не зная, где найти такое племя, отправился я утром в путь и шел среди бесплодных гор и равнин до самого вечера. На закате ладьи Ра встретилось мне селение, окруженное стеной, но идти туда я опасался – войско наше тут побывало, и хоть никого мы не убили, но забрали скот и зерно. У этих людей не было причины любить сынов Та-Кем и оказывать им гостеприимство. Поэтому я обогнул селение и пошел дальше, словно волк, бегущий от человеческого жилья.

Настала ночь. Странствовал я в местах сухих и неприютных, где не было ручьев и пальм, а травы хватало только для коз. И настигла меня жажда, опалила горло мое, иссушила глотку, и сказал я себе: вот вкус смерти на губах моих…»

Знакомый вкус, подумал я, пытаясь сглотнуть. Как Синухет, был я сейчас в пустыне, но не один, а с людьми, доверившими мне свою судьбу и жизнь. И как Синухет делал я выбор: куда бежать, к какому племени податься. И не имел я ничего, кроме воинских своих умений да неполной череды бойцов, шагавших по моим следам. К счастью, в наши времена воинское умение – не лежалый товар.

При Джосере Двадцатом, родителе нынешнего нашего владыки, явилось в Мемфис посольство из Рима, два сенатора и префект. Связи с Римом у нас были прочные – кормился тот город нашим зерном и платил за это полновесными денариями. Желалось послам укрепить союз, в знак которого, по решению цезаря и сената, хотел Рим приобрести землю на побережье Уадж-ур для строительства порта и крепости. Таков обычай у римлян и их соперников карфагенян: возводят они цитадели в разных местах, дабы препятствовать друг другу в торговле и влиянии на дикие народы.

Фараон продал им бросовые земли к западу от Дельты, взяв за них три миллиона денариев. Земли, собственно, были ливийскими и назывались на их языке Алл-яск, но и ливийцам эти болота и зыбучие пески не были нужны. Римляне, однако, возвели там форт Цезарию, обустроили гавань и поставили начальником прокуратора, а при нем – неполный легион. И потекла через эту Цезарию контрабанда: хеттское пиво и табак, травка из Индии, греческие кружева, финикийские картинки с голыми бабами и вавилонские блудницы. Лишь из Ассирии товара не везли – грабить ассиры горазды, а делать толком ничего не умеют.

Со временем выяснилось, что климат в Цезарии поганый, гнилой, не всякому легионеру по плечу. Множество римлян поумирало от болотной лихорадки, и прокураторы стали нанимать в охрану нумидийцев и ливийцев. Впрочем, римские солдаты, поселенцы и купцы в Цезарии тоже были – место хлебное, торговое, до Дельты – шесть сехенов, и все чиновники фараоновых таможен прикормлены на сорок лет вперед. Как говорится у римлян – non olet, что означает «деньги не пахнут».

Бывал я в этой Цезарии, бывал! Бывал не раз еще в ту пору, когда произвели меня в теп-меджет, а затем и в офицеры-знаменосцы. В звании чезу тоже бывал, ходил горделиво по улицам в тунике с золотыми сфинксами, при всех своих почетных бляхах: «Рамсеса II Великого», «Тутмоса III Завоевателя», «Скарабея» первой степени и «Святого Аписа» с рогами. В Цезарии нравы свободнее наших, что привлекательно для отпускника-солдата; хочешь – пей в три горла, хочешь – пляши, хочешь – трахайся в любом из множества борделей. А главное, если фараона помянул, то не надо орать – жизнь, здоровье, сила!

В кабаках и борделях свел я знакомство с Марком Лицинием Долабеллой, трибуном и правой рукой прокуратора Юлия Нерона Брута. Такие вот у римлян имена, будто каждый – не один человек, а целых три; пьют и жрут они и правда за троих, но в постели, как говорили мне вавилонянки, слабоваты. Впрочем, это не касается знакомства с Марком, произошедшего вовсе не по воле случая. Марк потащил меня к прокуратору, а тот принялся вербовать меня в римское войско, где была нужда в опытных военачальниках. Рим всегда воюет, то с бриттами, то с иберами, то с карфагенянами, и солдаты у цезаря в большой цене. Мне обещали римское гражданство, чин легата и мешок денариев, но тогда я уговорам не внял – тем более что мы, трибун, прокуратор и я, уговорили амфору фалернского. Большую амфору, прости меня, Амон!

Теперь ситуация изменилась. Синухет был прав: коль нет пристанища в своей стране, беги в чужие земли, служи их повелителям, ибо нельзя человеку остаться в одиночестве. И в том он прав, что нужно мне искать народ воинственный, который спит с копьем у изголовья и клинком у правой руки. Римляне были как раз такими.

– Рроме, рруби! Ассирр трруп, трруп! – завопил попугай на плече Хайла.

Занимался рассвет. Мы выбрали место у невысоких скал, обещавших защиту от солнца, и остановились на отдых.

* * *

В пустыне странствуют ночью. Само собой, это не касается боевых действий или маневров, когда приходится тащиться по раскаленным пескам, чтобы обойти противника и обрушить на него карающую длань. Недаром Рамсес II Великий утверждал, что солдат воюет ногами, и чем больше весит мешок на его спине во время маневров, тем ближе армия к победе. Тутмос III Завоеватель говорил о том же, но более кратко и энергично: тяжело в учении, легко в бою. Мы, однако, не готовились к очередной кампании, и ни к чему нам было топтать песок в дневное время и обливаться потом; наше дело – дойти до Цезарии и улизнуть за море. И пусть в этой проклятой стране другие ломают камень и стонут под плетью халдея! Другие, не я! И не мои бойцы, у коих отняли честь и свободу!

Так говорил я себе, укрывшись в скудной тени под скалой. Полдень давно миновал, я выспался, но люди, утомленные ночным переходом, еще дремали. На восходе солнца Давид, считавший шаги, доложил, что мы прошли три с половиной сехена, и это означало, что мы доберемся до Реки не за семь, а за шесть переходов. Если выдержим темп, если не застигнет буря, если хватит еды и воды, если не нарвемся на пограничную стражу… Если, если, если!.. Но человек должен надеяться и трудиться. Остальное – в руках богов.

Подошел Левкипп, спросил разрешения сесть у моих ног. Был он мне приятен – с такими же тонкими чертами лица, как у Хоремджета, с тем же пытливым взглядом и рассудительной речью. Казались они похожими, как братья, только роме Хоремджет был черноволос, а у грека Левкиппа кудри отливали золотом. Наверное, отливали, когда он жил в Афинах, в доме своего отца; сейчас он, как и все мы, выглядел потным, грязным и уставшим.

– Мне показалось, семер, что ты скучаешь. Прости, если я ошибся.

Левкипп говорил по-нашему почти свободно. Он даже умел писать – конечно, демотическими знаками. Что касается иероглифов, то я не встречал чужестранца, обученного нашему священному письму. Да и то сказать – в какую голову, кроме бритой жреческой башки, влезут десять тысяч знаков!

– Человеку, видевшему сорок три Разлива, не бывает скучно, – ответил я. – Хвала Амону, есть что вспомнить. И не только то, что случилось со мной. – Прищурившись, я оглядел горизонт, затянутый маревом зноя. – Земля здесь древняя, Левкипп, из тех земель, где люди жили долго, долго строили и разрушали, воевали, засевали поля, молились богам… И были среди них такие, кто оставил память о себе.

– Ты говоришь о ваших папирусах? – спросил Левкипп, и я кивнул в ответ. Улыбка заиграла на его губах. Склонив голову, он произнес: – Обрати же сердце свое к книгам! Смотри, нет ничего выше книг! Если писец имеет должность в столице, то он не будет там нищим… О, если бы я мог заставить тебя полюбить книги больше, чем твою мать, если бы я мог показать перед тобой их красоты!^[25]

– Тебе знакомы «Поучения Ахтоя»?

– Да, чезу. Он славит книги и писцов… А помнишь ли, что говорится у Ахтоя про воинов? – Усмешка Левкиппа стала еще шире. – «Может быть, сынок, ты скажешь, что тебе приятна участь воина? Отнюдь! Побывал бы ты в казарме! Там смрад, нечистота, там лупят палкой непрерывно. Но вот пошли в поход, так ведь редкий осел вытерпит мучения, выпавшие на долю воина в походе. Кругом опасности, болезни, так что назад, в Та-Кем, он возвращается полумертвецом. Не позавидуешь ему!»

Я пожал плечами.

– Всяк хвалит свое ремесло. У сына виноградаря рот полон винограда… Однако мы воины, Левкипп, ты и я. Ты мог бы остаться в Афинах, пить вино и слушать мудрецов в вашем Лицее, но выбрал иную судьбу. Не так ли?

– Были к этому причины, – сказал Левкипп, мрачнея. – Были, чезу.

– Не жалей о случившемся. Писцы не совершают подвигов. Это дело солдат, – утешил я его.

– Думаю, ты не прав, мой господин. Подвиг писца – а по-нашему аэда – рассказать людям о жизни и смерти, о войне и мире, о великих героях и великих свершениях… Рассказать так, чтобы дрогнуло сердце! – Он помолчал и спросил: – Доводилось ли тебе читать «Илиаду», повесть, вдохновленную богами, что написал слепой аэд Гомер? В Афинах и Коринфе, в Милете и Эфесе, даже в Риме и Вавилоне с ней знакомы уже многие, многие века. Повесть о древней войне, которая бушевала…

Жестом я прервал его.

– Эту повесть трудно перевести на наш язык, Левкипп, но я о ней слышал. Война за Проливы между греками и хеттами либо каким-то другим народом… Там сказано о ваших героях и царях… Аххл, Одсей, Менел и Агамен – кажется, так их звали?.. Эта повесть запрещена в Та-Кем. Давно запрещена, еще повелением Джосера Седьмого или Восьмого.

– Афина премудрая! Но почему, семер? – Глаза Левкиппа изумленно расширились. – Почему? Это ведь просто древнее сказание! Миф о богах и героях!

– Потому, что нет других богов, кроме Амона, Гора, Осириса, и нет других героев, кроме фараона. Народ должен знать, что только фараон свершает подвиги, а говорящий иное – лжец, – пояснил я.

– Но это случилось так давно…

– И в давние времена не было других героев, кроме Рамсеса Великого, Тутмоса Завоевателя и Яхмоса, изгнавшего из Та-Кем презренных гиксосов. Ну еще Снофру и Хуфу, строителей пирамид… Так сказано в кратком руководстве для командиров и жрецов, надзирающих за умами, и так одобрено Домом Маат.

– Значит, про другие повести о войнах, случившихся в недавнее время, ты не слышал? – спросил Левкипп. – Скажем, «Прощай, оружие» Хемингуэя? Он сражался то ли в Иберии, то ли в Галлии, когда Рим начал экспансию на запад.

Имя было мне неизвестно.

– Хем-гу-эр, – повторил я, будто пробуя его на вкус. – Это какой же Хем-гу-эр? Из вавилонян или иудеев? А может, финикиец или хетт?

– Нет, он с Заокеанского материка, – отозвался Левкипп и со вздохом произнес: – Удивительная у вас страна, семер… Иногда я думаю, что ее отделяют от мира не моря и пустыни, а железный занавес.

Я тоже вздохнул.

– Какая ни есть страна, а наша. – А про себя добавил: не лишили бы меня наград и чести, проливал бы сейчас кровь, сражался бы на Синае, вел бы свой чезет против ассирских танков. И вдруг подумалось мне, что Джо-Джо и вся его династия, и прежние наши владыки от Снофру и Хуфу до первого Джосера, не стоят и капли солдатской крови. Не за них мы бьемся, а за землю предков, за веру свою и свой язык, за воды Хапи и за последнего из немху, что обитает на берегах Реки. И я бы дрался с ассирами, чтобы защитить свой дом… Но сказано: нет воли, кроме воли царя, а народ – пыль в его ладони! И еще сказано: все дороги ведут в Рим… Правда, это сказано не нами.

* * *

На вечерней заре велел я построить отряд, прошелся вдоль шеренги, заглянул в лица воинов – были они уже не такими утомленными, как утром, и хоть на львов не походили, но и баранами я бы их не назвал. Вполне боеспособный отряд, с каким не стыдно наняться на римскую службу, дабы громить карфагенян и прочих недоумков, каких угодно цезарю. У каждого бойца – «саргон» или «сенеб» с тремя рожками, приличная обувь и одежда; что на покойных взято, что на складе, и потому глядится пестровато. Но ничего! В Цезарии переоденут в легионерский доспех, выдадут плащи и сапоги, ремни и шлемы с орлами. Тех орлов век бы мне не видеть, да что поделаешь! Пыль не выбирает, куда ей лететь…

Встал я перед строем и сказал:

– Слушайте, немху, и не говорите, что не слышали! Идем мы к Реке и переправимся на западный берег ниже Мемфиса. У Реки дорог нам нет. Будем шагать на север по пустыне, от оазиса к оазису. Кто тронет в них людей, того в песок живьем закопаю. Провизию купим – есть у нас пиастры из сундука Саанахта. Шестнадцать сехенов надо нам пройти… – Я сделал паузу и молвил: – До Цезарии.

Тихий ропот прокатился вдоль шеренги. Прокатился и смолк. Они глядели на меня, ждали, что я еще скажу. Роме, ливийцы, сирийцы, хабиру… Знали, что если мы уйдем в Цезарию, то обратно не вернемся, не обнимем своих детей и жен, не упокоимся в гробницах предков.

– Доберемся до Реки, никого держать не буду, – сказал я. – Кто хочет, может идти в Мемфис или в другое место, где его родичи и дом. Но напомню: попадетесь в лапы Амон Бдит, всю семью зашьют в мешки и бросят в воду.

Это они тоже понимали. Закон фараона суров! Трудно сказать, кто его выдумал, сам Джо-Джо или его прихвостни из Дома Маат. Когда я был мальчишкой, Дом Маат занимался тяжбами, что случаются среди вельмож, ремесленников и земледельцев. Потом возникли в нем другие службы, уже не связанные с судейскими делами: Рука Гора – каратели, охрана лагерей, Амон Бдит – ведомство тайного сыска, и Даяния Анубиса – эти трудятся на ниве расхищения гробниц и пирамид и пополнения казны. Со временем Рука Гора подмяла под себя маджаев, Амон Бдит дотянулся до армии, сделав военных жрецов шпионами, а в Даяниях Анубиса собрались ловкие грабители и воры. Хуфтор, шакалье семя, был как раз из службы Амон Бдит. Большое поношение для божества!

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.