Афанасьев Роман Сергеевич

Воин добра

* * *

Доска попалась сучковатая, и теперь станок натужно ревел. Вадик откинул со лба мокрую от пота прядь и, переведя дух, стал с силой проталкивать доску вперед. Наконец фреза взвизгнула, одолев непослушную заготовку.

Вадик выключил станок и придирчиво оглядел получившийся брус. Вышло кривовато. Грязной щеткой он смахнул со станка свежую стружку и щепки, бросил брус на пол и оглянулся. Жизнь в цехе кипела. Два десятка станков установленных в огромном зале создавали равномерный гудящий фон, к которому примешивался матерный говорок рабочих.

Вадик бросил взгляд на подготовленные к распилке заготовки и тоскливо вздохнул. До конца рабочего дня было еще далеко, рядом со станком громоздилась гора заготовок, которые следовало распустить на брусья.

Вадик еще раз вздохнул, удивляясь, что его мечтательная натура чудом притерпелась к работе за станком, и решил, что в качестве компенсации можно немного помечтать. Он бросил щетку на пол, и решительным шагом направился в туалет.

В фабричном туалете было пусто и тихо. Он представлял собой маленькую комнатку с рукомойником и двумя кабинками, одна из которых была заколочена намертво.

Вадик забрался в открытую кабинку и неловко завозился в тесноте, задевая локтями стенки. Достал сигарету. Зажав ее в зубах, он прикурил, спрятал пачку и полез с ногами на унитаз, обложенным со всех сторон плотным желтым кирпичом.

Спустив штаны, он присел и, затягиваясь едким сигаретным дымом, принялся мечтать, не забывая держаться одной рукой за ручку двери. Мечта должна была быть в этот раз короткая, это Вадик хорошо понимал. Поэтому он сосредоточился, напрягся и попытался представить себе, что он сейчас пойдет домой и найдет кошелек, пухлый такой кошелек, из черной блестящей кожи. Он раскроет его, а внутри будут доллары, много зеленых долларов.

Потратить доллары Вадик не успел. Все кончилось быстро, конец у мечты вышел неловким и скомканным. Подтираясь, Вадик пытался представить себе что его жопы касается не старая газета а хрустящие, шершавые на ощупь доллары. Но все это было как-то неубедительно, и он поскорее вышел из кабинки и отправился мыть руки. Стоя над бьющимся в истерике краном, Вадик с тоской думал о том, что мечты у него выходят не качественные, мелкие, мещанские. Нет бы, замахнуться на что-то большее. Вот, например, стать бы в мечтах властелином мира, или на худой конец, героем спасающим мир...

За спиной хлопнула дверь, и в туалет ввалился Саныч – толстый мужик, с заметной лысиной, алкоголик и прекрасный механик. Он тихо прошел мимо замечтавшегося Вадика и втиснулся в освободившуюся кабинку. Вадик его и не заметил, пока из-за дверки не донеся его добродушный бас:

– Померанцев, гондон драный, когда ж ты за собой гавно будешь смывать!

Мечты вспорхнули с насиженного места, и Вадик очутился перед грубой реальностью. Он обижено поджал губы и, не удостоив Саныча ответом, вышел из туалета.

* * *

Домой Померанцев возвращался в привычной задумчивости, не замечая луж и собачьего дерьма налипшего на ботинки. Он мечтал о том, что дома его будет ждать грудастая топ модель, которая удовлетворит его орально, прямо в прихожей.

Однако дверь открыла жена, Маринка, и мечтам пришлось отступить.

– Где ж тебя носило? – Гавкнула она, поправляя фартук. – Давно жрать готово, раздевайся, давай!

Вадик стал вяло стаскивать с себя старенькое пальто, пытаясь понять, почему Маринка, пять лет назад казавшаяся ему пределом мечтаний, теперь стала обыденной реальностью. Тогда она была крашеной блондинкой с огромными сиськами, от которых двадцатипятилетний Померанцев просто млел. Когда же Маринка, работающая в палатке продавщицей, сделала Вадику первый в жизни минет, он твердо решил на ней жениться.

Теперь же, сидя за обеденным столом на грязной кухне, склонившись над тарелкой с котлетой, он с грустью смотрел на Маринку, превратившуюся за пять лет в дебелую блондинистую бабищу. Она по-прежнему торговала в палатке, но минет не делала мужу уже давно, ссылаясь на то, что раньше была молодой и глупой, а теперь замужняя жена.

Это было обидно. Минет эта стерва умела делать знатно. Вадик вздохнул и уставился на погнутую вилку из старого ГДРовского набора, что подарила теща на свадьбу.

– Че замечтался – буркнула жена наливая в чайник воду из под крана – жри давай. Пашу на тебя как проклятая, хоть бы какой толк от тебя был... Жри, жри, мне еще посуду мыть после тебя...

Вздохнув, померанцев взял котлету рукой и откусив от нее знатный кусок принялся меланхолически пережевывать полусырое мясо. Мечты снова остались за горизонтом.

Ночью, устроившись на пахнущих маслятами простынях, Вадик отвернулся к стене, чтобы не видеть Маринку в соседней комнате, демонстративно уткнувшуюся в старенький телевизор. Двухкомнатная квартира, бывшая пять лет назад пределом мечтаний, безумно надоела Вадику, и в своих мечтах он часто представлял, что живет в огромном доме на берегу лазурного океана, и каждый день купается в теплых волнах. Правда, в мечтах дом приобретал иногда образ пятиэтажки, в которой Вадику принадлежал целый подъезда. А иногда казался дачным домиком тещи – со стенами из серых шлакоблоков.

Сегодня же, вспомнив размышления в туалете о том, что мечты у него сплошь мелкие, Вадик решил помечтать о чем-нибудь другом. Он очень любил это время – когда лежишь в постели, но еще не спишь. В это время можно было тихо мечтать о чем угодно, и никто не прервет твоих мечтаний криком или грубостью, никто не позовет работать или есть.

Вообще Вадик любил мечтать. С детства. Он ходил не замечая ничего кругом, мог часами сидеть на диване размышляя о необыкновенной семантике слова «подьебка» и параллельно мечтать о подвиге, Подвиге с большой буквы П. Из-за этой склонности к мечтанию Вадик едва закончил школу, – у преподавателей его склонность не вызвала понимания. Им хотелось что бы Вадик на уроках думал о том что написано в толстых учебниках, а не мечтал. Потом ему пришлось уйти из ПТУ и поступить работать на фабрику. Он работал целыми днями, а дома предавался мечтам на полную катушку. Иногда он выпивал водки со случайными знакомыми, иногда приводил домой дам, таких же мечтательниц как и он. Мечтательницы были, как правило, неопрятны, немыты, и все время хотели денег. Так он жил до тех пор, пока не встретил общительную блондинку Марину, продавщицу из продуктовой палатки.

Вадик сморщился, поняв, что вместо мечтаний, он предается воспоминания. Он зарылся носом в слежавшуюся подушку и срочно попытался представить себя спасителем мира. Выходило плохо. Пока был виден только белый костюм и золотой портсигар. Очертания самого подвига виделись крайне смутно.

Вадик всегда знал, что он создан для чего-то большего, чем работа на заводе. Он чувствовал, что его предназначение обязательно его найдет. Поэтому он часто думал о том, каким оно будет, его предназначение. В его мечтах оно принимало то облик всемирной известности, то облик великого богатства, которое он потратил бы на гуманные цели. Ну, половину то точно. Деньги Вадик не любил, считал, что не в них счастье, но постоянно их хотел.

И сейчас, засыпая на несвежих простынях, он думал о том, что хрен с ним спасителем человечества, лишь бы найти небольшой пухлый кошелек из черной кожи. Как всегда, в тот момент, когда его сознание расслаивалось, находясь на границе сна и яви, к нему пришла очередная мудрая мысль. Такие мысли всегда приходили к нему в этот момент. Правда, Вадик обычно их забывал, но помнил, что они были мудрые.

На этот раз он вдруг понял, что его Маринка, сидя в кресле перед телевизором, тоже мечтает, как и он, Вадик. Просто мечталка у нее не развита, и ей для качественной мечты требуется внешняя поддержка в виде красивых цветных картинок. Но, глядя на них, Маринка наверняка видит не то, что ей показывает экран, а нечто свое, сокровенное, и ждет прихода предназначения. Уверившись в истинности этой мысли, Вадик язвительно подумал, что это от недостатка ее образования и спокойно уснул.

* * *

Вадик стоял у станка и задумчиво рассматривал деревянный брус которой только что выпилил из заготовки. Фреза затупилась и оставляла в дереве темно-коричневые жженые полосы. Это было плохо. Во-первых, надо удалить эти повреждения и придать бурсу товарный вид. Это можно легко сделать на механическом рубанке, но тогда бы потерялся размер. Рубанок снимал быстро и хорошо, но много. Но это полбеды. Во-вторых, надо было снимать фрезу со станка и точить ее. Вадик перевел взгляд на станок. Точить, – значит провозиться час, шаркая напильником по железным зубьям. Этого Вадик не любил. Геморрой.

В животе ворочался обед – холодная вчерашняя котлета с горсткой недоваренного риса. Работать не хотелось. Мечтать – тоже. Вадик чувствовал себя странно опустошенным, вычерпанным до дна. Бросив испорченный брус, он огляделся, в поисках смысла жизни. За соседним станком работал незнакомый молоденький паренек в синем рабочем халате, заляпанным подтеками клея ПВА. Его длинные волосы были перехвачены черной банданой, с какими-то белыми змейками. Длинный чуб, выбившись из-под платка, лез пареньку в глаза, и тот сдержано матюкался, не отрываясь от работы.

Вадик прислушался. Гул в цехе стоял знатный, – работали сразу несколько станков. Но он уже привык к подобному шуму, и привычно вычленял из общего фона людской разговор.

– Это все хуйня! – Раздавался пронзительный голос Максимыча.

– Хуйня, она жидкая, а это тебе не хуйня, а фернамбук, гондон ты штопанный! – Гудел бас Саныча.

– Да пошел ты, Саныч, я эту хуйню моментом распущу на фрезе!

– Ты Саныча не дрожь, пиздрончик ушастый, не пили на фрезе фернамбук, он как краснуха будет ссаным матрасом вонять. Фрезу точно убьешь нах. Ты ее, что ли, точить будешь?

Вадик посмотрел на свою фрезу. Ее надо было точить уже прямо сейчас. Со вздохом он поднял кожух и взялся за ключ, чтобы снять зубчатое колесо.

В этот момент раздался жуткий визг, перекрывший хор станков. Померанцев вздрогнул и выронил ключ. Он резко обернулся – у дальней фрезы толпилось мужики. Они орали, размахивали руками, но их заглушал леденящий душу вой, доносившийся из центра толпы. Вадик заметил среди мужиков Саныча и пошел посмотреть, что случилось. Уткнувшись в стенку из спин, Вадик привстал на цыпочки, пытаясь рассмотреть, что там такое.

– Померанцев, гондон, смотри, не наступи, сука! – Прогудел, не оборачиваясь, Саныч.

Вадик опустил взгляд и обомлел – на полу, в куче опилок, валялся указательный палец. Весь заляпанный кровью, он напоминал странного белого червяка. Вадик ошеломленно уставился на него, и вдруг ему показалось, что палец шевельнулся. Фантазия вдруг выдала отчаянное коленце, – Померанцев представил себе как отрезанный палец, сгибаясь, словно гусеница, рывками уползает за станок, чтобы потом...

Тут Вадик почувствовал, что волосы на его голове шевелятся, он повернулся и на негнущихся ногах пошел к выходу из цеха.

Захлопнув за собой деревянную дверь, Померанцев неуклюже потоптался на месте, не зная, что делать. Горло у него перехватило, и неожиданно для себя самого, он сблевал на цементный пол. Расстался с обедом, который совсем недавно с таким аппетитом съел – домашние котлетки с рисом. Рассматривая еще не переваренное месиво из фарша и риса, Вадик почувствовал себя совершенно обессиленным и опустошенным. Он вздохнул, и пошел в сторону раздевалки. Ему хотелось прийти домой, улечься на кровать и просто заснуть, отключившись от внешнего мира.

* * *

Домой он добрался только через час, – задержалась электричка. На улице было уже холодно, и старое пальто ничуть не согревало. Поднявшись по лестнице, Вадик не стал звонить, было еще рано, а просто открыл дверь своим ключом и вошел в коридор.

Первое, что бросилось ему в глаза, были огромные стоптанные мужские кроссовки на месте его тапочек. Он с удивлением уставился на них, и тут до него донесся неясный шум из комнаты. Не раздеваясь, позабыв про распахнутую настежь дверь, Вадик прошел в зал. Шум раздавался из второй комнаты которую они с Маринкой обычно называли спальней. Дверь в нее была прикрыто, но не плотно. Оставалась большая щель, в которую Вадик и заглянул.

Из комнаты на него смотрела поджарая, волосатая мужская жопа. Вадик остолбенел, и робко подался вперед, увеличивая поле обзора. Его глазам открылась удивительная картина...

Около дивана, спиной к ему, стоял голый мужик. По бокам его бедер торчали полненькие женские ноги, в которых Померанцев моментально опознал конечности супруги. Мужик держался руками за них, как за ручки тачки, заслоняя собой Маринку, и совершал поступательные движения тазом. Судя по положению ног, Маринка лежала на животе.

«Ебет, – подумалось Вадику, – Маринку ебет!»

Невидимая за мужской жопой супруга Вадика сладострастно охала и что-то шептала. Ебарь хранил молчание. В странном оцепенении Вадик наблюдал эту картину, не шевелясь и почти не дыша.

Наконец Маринка всхлипнула особенно жалостливо и тяжело, с надрывом, задышала. Мужик бросил ее ноги, подался вперед и стал что-то делать руками в области собственного паха.

Вадик рассматривал его жопу, поросшую жестким черным волосом и размышлял о том, что все жопы удивительно похожи друг на друга.

«Ведь жопа не лицо, – думал он, – а жаль, так можно было бы различать по жопам, кто есть кто. Вот если бы у жопы были глаза, тогда, наверное, в них было бы больше индивидуальности».

В этот момент, прервав размышления мужа, Маринка отчетливо прошипела:

– Ну куда ты без вазелина! Вазелин возьми!