Спиридонов почувствовал желание выпить.

– У тебя водка есть?

Люся мотнулась на кухню и через минуту вернулась с початой бутылкой и двумя чашками. Глазенки возбужденно блестели.

Выпив вместе с девушкой, Спиридонов продолжил расспросы.

– Родители у тебя работают?

– Раньше работали, пока завод не закрыли.

– На что же вы живете?

– Как на что? Талоны же нам дают. А водки вообще сколько хочешь. Мы хорошо живем. Раньше плохо жили, когда Масюта правил, коммуняка проклятый. Чуть голодом всех не уморил. Правильно сделали, что его укокошили.

– А теперь кто у вас голова?

Нежное Люсино личико осветилось вдохновенной улыбкой.

– Как кто? Монастырский Герасим Андреевич, благодетель наш. Спаси его Христос. Уж он-то в два счета навел порядок… Может, мне все же раздеться? Предки скоро явятся.

У Спиридонова в башке клинило, как при высоком давлении. Пришлось еще принять чарку. Люся от него не отставала.

– Скажи, дитя, ты со мной не шутишь? Не вешаешь дяденьке лапшу на уши?

– В каком смысле?

Чистый, ясный взгляд без всякого намека на интеллект. У кошки бывают такие глаза, особенно перед грозой.

– Регистрироваться я должен где?

– Как где? В центральном бюро эмигрантов. Там вам сразу сделают прививку.

– В Москву я могу от тебя позвонить?

– Конечно, можете, – хитрая, всезнающая гримаска. – Только вас не соединят.

– Почему?

– Как почему? В Москву звонят по спец-допуску, откуда он у меня.

– Значит, получается, звонить нельзя, а поехать на телепередачу можно? Что-то тут не вяжется.

– Можно поехать куда угодно, – терпеливо растолковала Люся. – У нас свободный город. Как вы не понимаете, Геннадий Викторович? У нас никто ничего не запрещает, потому что права человека превыше всего, – в ее голосе неожиданно зазвучали стальные нотки, хотя взгляд по-прежнему безмятежно лучился. – Вам любой ребенок объяснит. Езжай куда хочешь, звони хоть в Нью-Йорк, но, конечно, после особой прививки. Это для нашей же пользы, чтобы не заболеть. Некоторые боятся ее делать, а я рискнула. Теперь не жалею ни чуточки. Знаете, что мне подарили на передаче?

– Что?

Заговорщицки улыбаясь, достала из шкафа пластиковую коробочку, украшенную живописными сценками из мультиков о Микки-Маусе.

– Вот, нажмите кнопочку.

Спиридонов послушался, крышка коробочки отскочила – и оттуда вылетел огромный, коричневый член со всеми полагающимися причиндалами. Эффект был потрясающий, Геня испуганно отшатнулся. Девушка залилась звонким, мелодичным смехом.

– Чудо, да?! Настоящее чудо!

– Неплохая вещица, – пробормотал Спиридонов, чувствуя легкое недомогание в области-печени. – А что это за особая прививка?

– Ну, когда надолго засыпаешь…

На прием к мэру Спиридонов попал без особых затруднений. Более того, у него сложилось впечатление, что его ждали. Он позвонил снизу в приемную, назвался и только начал излагать цель визита, как его прервал доброжелательный женский голос:

– Конечно, конечно… Подымайтесь на шестой этаж.

Вам заказан пропуск. У вас есть какой-нибудь документ?

– Редакционное удостоверение.

– О-о, вполне достаточно.

По дороге в мэрию Люсе так и не удалось заманить его ни в один из пунктов прививки, несмотря на все ее старания.

– Как вы не понимаете, Геннадий Викторович! Для вас же будет лучше.

– Нет, – твердо отрезал Спиридонов. – Пусть мне будет хуже.

Кстати, эти самые пункты в городе были натыканы на каждом углу – невзрачные, серые вагончики с красной полосой поперек, он сначала решил, что это платные туалеты, и порадовался за федулинцев, имеющих возможность облегчаться в любую минуту. В Москве общественные сортиры – до сих пор проблема, одно из темных пятен проклятого прошлого.

По широким коридорам мэрии, устланным коврами, как и в любом учреждении подобного рода, сновали туда-сюда клерки с деланно озабоченными лицами, из-за массивных дверей, как из черных дыр, не доносилось ни звука, зато приятно сквозило ароматом свежезаваренного кофе. В просторной приемной навстречу Спиридонову поднялась пожилая женщина, по-спортивному подтянутая, в темном, в обтяжку, шерстяном костюме. Он привычно отметил, что, несмотря на возраст, она еще очень даже ничего: шерстяная ткань выгодно подчеркивала тугие формы.

– Проходите, пожалуйста, Герасим Андреевич ждет.

Как вор чует вора, так опытный газетчик всегда с одного взгляда определяет в большом начальнике единомышленника, с которым можно не стесняться, либо противника, которого следует разоблачить. Про Монастырского Спиридонов сразу решил: свой. Огромный, улыбчивый, с умным, коварным взглядом, с крепким рукопожатием, обтекаемый, как мыло, и непробиваемый, как танк, – притом ровесник, притом на шее крест, чего уж там, как поется в песне: милую узнаю по походке.

Ну и, разумеется, первая фраза, которая всегда – пароль.

– Искренне рад, искренне. – Монастырский увлек посетителя к низенькому журнальному столику. – Вы знаете, дорогой.., э-э…

– Геннадий, просто Геннадий…

– Знаете, Гена, ваша газета для нас каждое утро как глоток кислорода.

Спиридонов присел в указанное кресло успокоенный.

Ответно улыбнулся:

– Не совсем понятные у вас порядки, Герасим Андреевич. Зачем-то охранник у входа засветил мою пленку.

Что за дела, ей-Богу?

– Дуболомы, – сокрушенно-доверительно отозвался Монастырский. – Где их теперь нет. Одного заменишь, на его месте – два новых… Но с вашей "лейкой" – это моя вина. Не успел предупредить. Ничего, я сейчас разберусь.

С гневным лицом нажал какую-то кнопку, Спиридонов удивился: неужели действительно начнет разбираться с охранником? Влетела пожилая секретарша.

– Леонора Марковна, кофейку нам, пожалуйста, ну и все остальное. Ко мне – никого!

Женщина поклонилась и молча вышла.

– Как вы сказали ваша фамилия?

– Спиридонов.

– Ну как же, читал, читал… Перо отменное, поздравляю. И знаете, Спиридонов, я только в этом кресле по-настоящему ощутил, что такое для новой России пресса.

И раньше, конечно, понимал, но когда окунулся.., во все эти конюшни… Не только пятая власть, я бы сказал. Поводырь в царстве слепых, не меньше. Народ наш, будем откровенны, дик, суеверен и впечатлителен – без печатного слова… Вы надолго к нам в Федулинск?

Спиридонов стряхнул с себя оцепенение, накатившее, как облако на ясный день. Он не ожидал, что этот явный ловкач и пройдоха вдруг заговорит с ним, как с недоумком. Это его немного задело.

– На денек, не больше.

– По какому заданию, если не секрет?

– Хочу статью написать о вашем городе.

– Вообще статью? Или о чем-то конкретном?

– Еще не решил… Скорее всего, некий социологический очерк. Бывший город оборонщиков в условиях рынка. Социальная адаптация, система ориентиров – и все такое. Тема, конечно, не новая, но читатель кушает с удовольствием. Если добавить перчика.

– Перчика?.. Хотите совет?

– За тем и пришел. Кому как не вам…

Беседу прервала секретарша, вкатившая сервировочный столик на колесиках: кофейник, графинчик с чем-то желтым, тарелочки с легкими закусками, сладости.

– Ступай, милая, ступай, – добродушно пробасил Монастырский. – Мы уж сами как-нибудь похозяйничаем… – Когда ушла, продолжил:

– Так вот совет. У нас выходит газетка "Свободный Федулинск". Не чета вашему "Вестнику", но там есть толковые ребята. А главное, архив. От и до. Исторические справки, новейшие исследования. Результаты самых последних предвыборных опросов.

Думаю, это облегчит вашу задачу.

– Еще как облегчит, – согласился Спиридонов, принимая из рук мэра рюмку. – Но редакция заинтересована в свежачке. Хотелось бы поднести что-нибудь такое, чтобы с ног валило. Конкуренция огромная, читатель капризный, пресыщенный, вот мы и стараемся… Про вас слава идет, Герасим Андреевич. Говорят, у вас даже зарплату иногда выплачивают. И пенсионеры, я поглядел, не шатаются стадом возле помоек.

– Действительно. – Взгляд мэра внезапно опустел и просветлел. – Даром хлеб налогоплательщиков не едим…

Что касается помоек, мы их вообще ликвидировали. Как позорное явление.

– И чем же заменили? Реформа все-таки…

– Разумное распределение, уважаемый, разумное распределение излишков. Оказывается, если сильно захотеть, и при нашем скудном бюджете можно выкроить какие-то средства для бедноты, для неимущих. У нас с голода никто не помирает, как в иных местах. Не жируют, естественно, но и не помирают… Отведайте печенья, не побрезгуйте. Местного производства. Сколотили артель из бывших так называемых оборонщиков, подкинули им мучицы, дрожжец, так они такую фабрику развернули, вашему "Красному Октябрю" не угнаться. Люди у нас работящие, головастые, им только направление дать… Я всегда повторяю, из любого положения можно найти выход, если не заниматься маниловщиной. Мой предшественник никак этого не мог понять, потому и кончил печально.

– А что с ним случилось?

Монастырский игриво хихикнул.

– Анекдотическая история, право. Как раз в ночь после выборов увидел свои несчастные восемь процентов, с горя решил попариться в баньке, да там прямо на полке и угорел. Некоторые грешили на самоубийство, но я не верю. Какие причины? Полнокровный человек, ему шестидесяти не было, нет, не верю. Оставил большое семейство, дети, жены, дочку его я, правда, пристроил. Хорошая девочка, бойкая, образованная, без всяких комплексов. Кстати, могу познакомить. Она у нас вроде местной достопримечательности. Мы ее всем именитым гостям предлагаем для услуг. Уверяю, останетесь довольны.

Спиридонов, ощутив вторую волну странного, мозгового оцепенения, осушил рюмку коньяку.

– Все это, конечно, прекрасно, Герасим Андреевич, – и дочка, и кондитерская артель из оборонщиков, но, скажу откровенно, меня удивили некоторые аспекты федулинской жизни. Непонятные прививки, регистрации… Объясните, пожалуйста, что все это значит на самом деле?

Если он ожидал какой-то особой реакции, то ошибся. Монастырский поглядел на него с сочувствием.

– Уже наябедничали? Ах как у нас не умеют держать язык за зубами… Не берите в голову, дорогой мой. Чистая формальность, продиктованная необходимостью. У нас в прошлом году при, опять же, явном попустительстве покойного Масюты произошли неприятные события. Может, помните, средства информации оповещали. Фашистский путч, уличные беспорядки, короче, взрывоопасная ситуация.

– Как же, как же, – обрадовался Спиридонов. – Еще бы не помнить. Я был на похоронах Алихман-бека на Троекуровском кладбище. Внушительное зрелище. Серебряный катафалк, десять тысяч конной милиции. Телеграмма от президента. Убедительная имитация национальной трагедии. Вы, вероятно, хорошо знали покойного?

– Великий был человек, без сомнения. Сердобольный, совестливый, без всяких предрассудков, даром что горец по происхождению. На нем весь наш город стоял.

Спонсор высшей пробы.

На лице мэра Спиридонов не заметил и тени иронии.

– Кажется, убийцу так и не нашли?

– Пока нет. Но найдем. Вопрос времени. Скорее всего, маньяк-одиночка. У нас есть конкретные подозреваемые.

Спиридонов, испросив разрешения, закурил. Пить и закусывать больше не хотелось. Даже кофе почему-то не лез в глотку. В голове постепенно укрепилась заполошная мысль: бежать! Да, надо поскорее покинуть этот город, и уж потом, из Москвы… Инстинкт никогда не обманывал Спиридонова: вокруг смердило паленым. У него осталось несколько вопросов, в том числе и о трупике младенца в газетном развале, но он уже понял, что с этим лощеным, приторно сладкоречивым верховным представителем федулинской элиты толковать бесполезно. И все же не удержался.

– Герасим Андреевич, простите мою назойливость, но я хочу вернуться к этой регистрации. Нельзя ли как-то ее избежать? Ведь, в сущности, я в городе проездом, на несколько часов…

Монастырский поднял на него глаза, в которых сверкнул ледок.

– Никак невозможно. Да и далась вам эта регистрация. Перед вашим приходом я связался с Рашидовым, он все устроит по гамбургскому счету. Заполните парочку бланков – и никаких хлопот.

– А прививка? Зачем мне прививка?

– Прививку тоже придется сделать. Понимаете ли, тут вопрос этики. Я сам делаю прививку раз в неделю. Любая поблажка, любое нарушение принципа неминуемо влияет на нравственный климат в обществе. Не хочется повторять прописные истины, вы их знаете не хуже меня.

Массу убеждают не слова, как бы правильно они ни звучали, а личный пример руководителя. Я ничего не скрываю от народа, и он отвечает слепой любовью. Проблема – народ и власть – извечна. Возьмите того же покойного Масюту. Не скажу, чтобы он был законченным мерзавцем, нет, но частенько позволял себе то, что запрещалось другим. И его в конце концов раскусили. Какой бы ни был безумный народ, его нельзя обманывать слишком долго. И наоборот. Вы улавливаете мою мысль? В завтрашнем радиообращении я как раз хочу порассуждать на эту тему.

– Но принудительная прививка, – слабо возразил Спиридонов, – в каком-то смысле вступает в противоречие с конституцией, разве не так?

– Кто вам сказал, что принудительная?! В том-то и штука, что у нас никто никого ни к чему не принуждает.

Не хватало нам тридцать седьмого года. Да пообщайтесь с людьми, они все сами расскажут. Свободный выбор масс – вот основной постулат демократии. А вы говорите, принудительная! Озадачили вы меня, голубчик…

Озадаченный, он нажал кнопку, глядя на Спиридонова с какой-то просветленной, детской обидой. Стремительно влетела секретарша.

– Проводите господина журналиста, Леонора Марковна, – обратился к ней Монастырский. – Не сложился у нас разговор.

– Почему же не сложился, – возразил Спиридонов, со страхом вглядываясь в окончательно, как по волшебству, остекленевшее лицо мэра. – Вы мне очень помогли, спасибо.

– Не с добрым сердцем вы к нам завернули, голубчик. Камень прячете за пазухой, а зря. У нас секретов нету.

Уведи его, Лера!

Секретарша потянула Спиридонова за рукав, что-то прошептана на ухо: он не понял. Завороженный, поплелся за ней, от двери оглянулся. Монастырский стоял посреди кабинета, задумчиво чесал пятерней за пазухой.

В приемной секретарша ему попеняла:

– Расстроили вы Герасима Андреевича, нехорошо это, не по-Божески.

– Но чем, чем?!

– Вам виднее… К нам всякие наезжают. Да все норовят с подковыркой, с претензиями. А вы лучше подумали бы, какой он человек. В одиночку такой воз на себе тянет.

Нет бы просто посочувствовать, уважение оказать. Куда там! У каждого своя гордыня. Вот и рвут ему, сердечному, душу на куски.

Спиридонов еле выбрался в коридор, беспомощно огляделся. Тихо, просторно, ковры и плотно закрытые двери.

Он уже знал, что делать. На лифте спустился до второго этажа и прошел по коридору, пока не уперся в туалет.

Вошел внутрь: мрамор и инкрустация. Кабинки со шторками. Розово-снежные унитазы, как гвардейцы в строю.

И высокое окно – о, удача! – с полураспахнутой рамой.

Выглянул – можно спуститься, хотя есть риск покалечиться. Но выбора нет. Он был уверен, что на выходе из здания его обязательно перехватят. Откуда взялась уверенность, объяснить бы не смог: опять действовала безошибочная интуиция журналиста, которую можно сравнить разве что с чутьем висельника.

Преодолевая робость, растянулся на подоконнике, как черепаха, достал правой рукой до перекладины пожарной лестницы, оттолкнулся, повис, ударясь коленкой о железную стойку. Потом еще боком приложился. Но это все мелочи. Откуда-то и ловкость взялась. Через минуту твердо стоял на асфальте. Вздохнул с облегчением, но, оказывается, рано.

Из-за угла дома показались двое мужчин среднего роста и неприятной наружности. Род их занятий выдавали походка и скошенные затылки, а также проникновенно светящиеся глаза.

– Ишь какой прыткий, – восхитился один. – Прямо акробат.

– С утра рыщет по городу, – сказал второй, – а мы за ним, за пидором, гоняйся.

– Господа, тут какое-то недоразумение, – попытался отговориться Спиридонов. – Наверное, вы меня с кем-то спутали.

– Обезьяна московская, – удивились оба сразу, – а разговаривает.

После этого он получил удар в солнечное сплетение, который поставил его на колени. Били его недолго и как-то нехотя. Пока он приходил в себя после очередного пинка, покуривали и обменивались репликами.

– Тучка подозрительная, – говорил один. – Как бы дождик не натянуло к вечеру.

– Вряд ли, – отвечал другой. – По радио передавали – без осадков.

Потом кто-нибудь небрежно осаживал его пару раз ботинком по почкам. Спиридонова, как каждого уважающего себя репортера, били в жизни часто, и он отлично понимал, что ему делают профилактическое внушение, а вовсе не хотят убить. На всякий случай после каждого пинка он делал вид, что вырубился. Открыв глаза, нудил одно и то же:

– За что, братцы? Если деньги нужны, они в правом кармане.

Вскоре подкатил милицейский рафик. Спиридонова подняли за руки, за ноги и швырнули в салон.