Глава 11 Год 2024. Одичавшее племя

В первый день одолели лесом тридцать вёрст с лишком и к вечеру вышли к заброшенной деревушке, где от большинства домов остались лишь обгорелые головешки. По всем приметам, сюда давно, может быть, уже несколько лет, не ступала нога человека, и это понятно. Оставляя зачищенные населённые пункты, миротворцы повсюду разбрасывали гуманитарные гостинцы: отравленные консервы, взрывпакеты, замаскированные под курево, баллончики с газом «Циклон-2» в виде пасхальных яичек, а в колодцы сливали быстродействующие яды новых поколений. Газеты писали, что должно пройти не меньше трёхсот лет, чтобы природа в этих местах вернулась в естественное состояние, пригодное для жизни.

Они разглядывали мёртвую деревню с бугорка возле леса, подступившего к ней вплотную. Пониже деревню огибала безымянная речушка, казавшаяся оттуда, где они стояли, чёрной асфальтовой лентой с неровными краями.

– Видишь кирпичный дом? – сказала Даша. – Совсем целый. Как думаешь, почему?

– Мало ли, – ответил Климов. – Может, пластитом накачали. Дотронься до двери – и рванёт.

– Вряд ли, Митенька. Что-то тут не так. Даже стёкла в окнах не побитые. Давай поглядим.

– Зачем? – спросил Митя для порядка, хотя понимал, что ей просто не хотелось коротать первую ночь в лесной чащобе. Его любопытство тоже было задето. Не в обычаях у миротворцев оставлять посреди общего разора нетронутую домину. Их тактика известна: хороший руссиянин тот, у кого ни кола, ни двора. Действительно, здесь что-то не так.

– Интересно же. Давай посмотрим, Мить.

– Вдруг ловушка?

– Какая, Мить? Ты же видишь, здесь аура спокойная.

Улица, заросшая по пояс травой и лопухами, вроде подтверждала её правоту, но внушала добавочные опасения. Лесные обитатели всегда рыщут в оставленных человеком местах, ищут, чем поживиться, а тут ни единого следочка. И в воздухе опасная, ничем не нарушаемая тишина, словно они подступили к заражённой зоне.

– Если боишься, – предложила Даша, – давай одна схожу. Ты только подстрахуешь.

– Давно так осмелела?

– Мить, я устала… а там, наверное, кровать. Печка. Ужин приготовлю.

– Из чего? – Он старался смотреть на неё как можно строже. – Кстати, какое ты имеешь право говорить, что устала? Знаешь, что бывает с теми, кто устаёт?

– Знаю, Митенька, но ты ведь не сделаешь это со мной, правда?

За день пути они отдыхали всего два раза. Один раз разожгли костёр и попили настоящего сладкого чая с чёрными сухариками. Второй раз просто посидели на пеньках, выкурили по сигаретке, но без дури. Обычная махра. В рюкзаках у них был запас еды дней на пять: консервы, соль, сахар, сухари. Из огнестрела Истопник ничего с собой не дал, но у Мити за поясом торчал короткий плотницкий топорик, а Даша прятала под курткой нож из нержавейки с наборной ручкой. Это правильно. Если бы их поймали с чем-то таким, что стреляет, то и допрашивать бы не стали. Ещё у них имелись волосяные силки на любого мелкого зверя, а также рыболовные принадлежности: леска, крючки, грузила. Впрочем, вопрос пропитания перед ними не стоял. Начиналось лето. Лес легко накормит даже таких неумёх, как они.

Разговаривали мало, и разговор большей частью почему-то сводился именно к этой теме: что Даша имеет право делать, а что не имеет. И ещё – не так уж, видно, мудр учитель, раз послал её на такое ответственное задание. На язвительные выпады Мити девушка отвечала с обычной для «матрёшек» покладистостью. Он только и слышал от неё: увидишь, Митенька, я тебе ещё пригожусь…

К кирпичному дому подобрались задами, продравшись сквозь заросли крапивы. Вспугнули стайку голубей, давно разучившихся летать, жирных и неповоротливых. Митя успел двух прихватить палкой, свернул им хрупкие шейки и сунул за пояс – вот и ужин. На завалинке возле дома на вечернем солнышке грелись коричневые змейки с черными головками. Даша охнула, ухватилась за Митино плечо.

– Ты чего? – не понял он.

– Боюсь. Вдруг кинутся?

.– Не дури. Они не ядовитые. Но это хорошо, что они здесь.

Внутрь проникли через заднее оконце, которое Митя ловко выставил вместе с рамой, воспользовавшись своим топориком. Быстро обследовали оба этажа, подсобку, кухню, заглянули во все углы – никаких сюрпризов. Более того, никаких следов погрома. Правда, бедновато. На все пять комнат (две наверху и три внизу) несколько стульев, один деревянный лежак, застеленный серым шерстяным покрывалом, и два стола – один в большой комнате на первом этаже и второй на кухне, рядом с газовой плитой. Здесь же, у плиты, стояли два газовых баллона с туго закрученными вентилями. Повсюду, во всех помещениях, чистота, как после генеральной уборки. В большой комнате на стене единственное украшение – портрет пожилого печального мужчины с белой бородкой, вставленный в потемневшую от времени раму.

– Кто это? – шёпотом спросила Даша.

– Икона. Никола-угодник, – ответил просвещённый Митя. – Не нравится мне всё это.

– Ой, мне тоже, – согласилась Даша. – Давай сбежим отсюда.

Настораживала именно прибранность, ухоженность дома, даже полы издавали влажный запах недавно вымытых. Словно хозяева навели порядок и вышли ненадолго прогуляться. И ещё – как во всех деревенских домах, пусть и кирпичных, здесь полагалось быть печи, что подтверждала и труба на крыше, высокая, с жестяным козырьком, но печи не было. Вдобавок входная дверь была заперта изнутри на массивный железный засов, что вообще не поддавалось осмыслению. Краем уха Митя что-то слышал о виртуальных ловушках наподобие рыбных садков, с лягушкой на дне, которые оккупанты расставляли тут и там на очищенных территориях для заманивания и поимки беглых преступников. Возможно, кирпичный дом – одна из таких ловушек. Тогда где-то тут должна быть замаскированная записывающая аппаратура. Возможно и другое: дом сам по себе является капканом, способным умерщвлять и аннигилировать угодивших в него руссиянчиков. Если так, то чего он ждёт? Почему не расправился с ними сразу?

– Бежать поздно, и нет смысла, – сказал он. – Если это западня, то мы уже в ней.

– Не хочу, – заныла «матрёшка». – Митенька, не хочу умирать. Я только жить начала.

– Никто не спрашивает, чего ты хочешь, – отрезал Митя.

Он бросил на кухонный стол голубей и велел заняться ими. Сам обследовал баллоны и подключил шланг к плите. Чиркнул спичкой – над горелкой взвился синий огонёк. И никакого взрыва – напрасно Даша в ужасе присела на корточки и закрыла лицо ладонями.

В углу стоял железный бидон с водой. Митя понюхал, слил немного в пригоршню, пригубил. Гнилью не пахло, нормальная вода, но этому он уже не удивился. Кого-то здесь определённо ждали, не обязательно их с Дашей.

За ужином все страхи отступили. Жирное, чуть горьковатое голубиное мясо, запечённое в собственном соку, нежные сладкие косточки, чай с солоноватыми сухариками – пир горой. На закуску – по целой сигарете, показавшейся дурманнее вина. Даша смотрела на него влюблёнными глазами.

– Митенька, хорошо-то как, правда? А говорят, нет счастья на свете. Да вот же оно.

Утолив голод, Митя начал испытывать всё усиливающуюся тяжесть в паху, но мужественно боролся с собой. Нельзя показывать Даше свою слабость.

– Лихо ты управилась с голубями, – похвалил он. – Вас в «Харизме» что же, и готовить учили?

– Нет, Митенька. Нас учили только одному: возбуждать и удовлетворять клиента. В большой строгости держали. Клиент недоволен – первый раз прощали. Второй раз – на привалку. Что это такое, тебе лучше не знать.

– Догадываюсь, – буркнул Митя. – Ты стерилизованная?

– Конечно, как же иначе. У нас все девочки стерилизованные. Почему спросил?

– Нипочему, к слову пришлось.

На втором этаже, где стояла кровать, улеглись под шерстяное покрывало на поролоновый матрас. Некоторые свойства мутантов остались при них: в темноте оба видели так же хорошо, как днём. Митя лежал на спине, чувствуя непонятную вялость, душа его притихла. Даша ёрзала, вздыхала. Не понимала, почему он медлит.

– Тебе помочь, Митенька? – заботливо прошептала.

– А ты хочешь?

– Я всегда хочу, я же изменённая. От меня не зависит. У «матрёшек» психика функциональная. Заводимся с пол-оборота.

– И тебе всё равно с кем?

Дикий выскочил вопросец, но Даша ответила без раздумий:

– Я себя за это презираю.

– Ага, понятно. – С тяжким ощущением, что с ним происходит что-то противоестественное, противоречащее здравому смыслу, Митя выпал из реальности, отключился.

Проснулся – и в первое мгновение показалось, что продолжается сон, как это бывает при передозировке «экстези». Весь дом – стены, потолок, пол – светился, точнее, был пронизан розовым излучением, и слегка вибрировал, как лодка на тихой волне. Даша ровно дышала, глаза закрыты, грудь мерно вздымалась и опускалась. Но кроме них в комнате было ещё одно живое существо: благообразный старец с белой бородой согнулся на стуле рядом с кроватью и смотрел на него, чуть склонив голову, подслеповато щурясь. Он был удивительно похож на Николая-угодника на иконе. Митя попытался сесть, но тело не слушалось. Как ни чудно, страха он не испытывал, одно только любопытство. И тоска вдруг отступила, грудь наполнилась чистым, свежим дыханием.

– Здравствуйте, – поздоровался Митя. – Это, наверное, ваш дом? Извините, что мы без спросу завалились.

Старец ответил не сразу, пожевал губами и забавно чесанул затылок длинными, как у пианиста, пальцами.

– Нельзя сказать, что дом мой, – ответил глухо и с некоторым напряжением. – Всеобщий. Кого впустит, тот и жилец.

– Почему его не разрушили?

– Дом появился позже, когда ушли окаянные.

– Дедушка, можно спросить, кто вы такой?

– Можно, почему нет. Зовут меня дед Савелий, я в здешних местах вроде соглядатая. Приставлен для охраны реликвий.

– Кем приставлен, дедушка?

– То нам неведомо… – Чем-то вопрос старику не понравился, он насупился, но тут же лицо смягчилось, вокруг глаз побежали озорные лучики. – Больно ты, Димитрий, говорливый для мутанта.

– Откуда вы знаете моё имя?

– Какой тут секрет, ежели положено напутствие тебе дать.

Розовое свечение в доме мерцало, голова у Мити кружилась. Глянул на Дашу: по-прежнему спит беспробудным сном, а ведь они разговаривают громко, не таясь.

– Какое напутствие, дедушка Савелий?

– Такое напутствие, чтобы знал, куда идёшь и зачем.

– А вы знаете?

– Я-то, может, знаю, да сперва хотел тебя послушать, Димитрий.

Митя ещё раз попробовал привстать, но опять неудачно. У него мелькнула мысль, что всё это могло быть лишь изощрённой формой допроса с помощью направленной галлюцинации. Метод современный, отработанный во многих странах при проведении гуманитарных операций. Митя, естественно, о нём слышал, но в России он применялся редко из-за дороговизны. Руссиян обычно допрашивали либо через «Уникум», либо дедовскими способами, используя обыкновенные пытки.

– Нет, Димитрий, об этом не беспокойся. – Старик перестал чесаться, вместо этого начал заботливо оглаживать пушистую, как снег, бородёнку. – Я не из тех, кто за тобой гонится.

– Зачем тогда допытываетесь?

– Не так уразумел, Димитрий. О твоём задании нам всё известно. Несёшь кудеснице весточку от Димыча, мы это одобряем. Но надобно убедиться, тот ли ты посредник, какой нам нужен.

– Кому это – вам?

– Не спеши, Димитрий, всё узнаешь в положенный срок. Сейчас некогда калякать по-пустому. Ответь на самый простой вопрос: как понимаешь суть быстротекущей жизни, а также смысл происходящих в мире перемен?

– Извини, дедушка Савелий, никогда об этом не думал. Некогда было. Двадцать лет, как всякий руссиянин, от смертушки спасаюсь, какой уж тут смысл.

– Верю, – чему-то обрадовался старец, – так и должен отвечать. А помышлял ли ты когда-нибудь, Димитрий, что ты не вошик, а человек, сотворенный по образу и подобию?

– Какой же я человек?

Митя почувствовал раздражение не столько от никчёмного разговора с таинственным стариком, взявшимся невесть откуда, сколько оттого, что никак не мог овладеть своим телом. Он давно привык к разным видам насилия, умел перемогаться и терпеть, но внезапная недвижимость, паралич мышц казались почему-то особенно унизительными. Похоже, стойкое душевное просветление влекло за собой всё новые нюансы, и сейчас в тонких структурах психики возродилось то, что прежде называлось самолюбием. Знобящее и неприятное ощущение.

– Какой я человек, – повторил он уныло, – когда меня все гонят, плюют в рожу, издеваются кто как хочет, а я никому не могу дать сдачи? Истопник – вот человек, а не я.

– Ты хотел бы стать таким, как Димыч?

– Такими, как он, не становятся, ими рождаются.

– Тоже верно. – Старец расцвёл в улыбке, из глаз пролились голубые лучи, под стать мерцанию стен. – Только, Димитрий, каждый на своём месте хорош, коли помнит отца с матушкой.

– Человек! – Митя завёлся, талдычил своё. – Какой я человек, если ты меня к кровати пригвоздил и я пошевелиться не могу? Вошик и есть. Зайчонок ушастый. Лягушка препарированная. Вот и всё подобие.

– Преодолей, – посоветовал старец. – Возьми и преодолей.

– Как? Против лома нет приёма. У меня вдобавок все лампочки закоротило. Отпусти, дедушка, не терзай понапрасну.

– Сам себя отпусти. Соберись и отпусти. Отмычка в тебе самом.

– В каком, интересно, месте? В ж…, что ли?

– Сообрази, Димитрий. Докажи, что можешь. На тебе печать проставлена. Сорви её. Всегда помни: враг твой лишь внутри тебя.

От тёмных слов старца на Митю обрушилось прозрение, как ком снега с крыши. Он скосил глаза на спящую «матрёшку» и мысленно со всей силой отчаяния позвал: «Проснись, Дашка, проснись! Помоги, девушка. Одолжи свою силу».

Даша услышала. Резко повернулась на бок. Смотрела не мигая с изумлением.

– Что с тобой, Митенька? У тебя что-то болит?

С треском лопнула в груди зудящая жилка, и Митя почувствовал, что свободен. Вот оно! «У тебя что-то болит?» Сколько жил, не слышал таких слов и сам их никому не говорил. Кого нынче волнует боль ближнего?

Митя сладко потянулся и положил руку на Дашино плечо.

Дом потух, розовое мерцание исчезло, старец испарился, словно привиделся. Лишь белая бородёнка осыпалась на стекле рассветными бликами. Но не привиделся, нет. Старец беседовал с ним. А о чём, сразу и не вспомнишь.

– Что с тобой, что, Митенька? – настаивала Даша, подвигаясь ближе, опаляя кожу своим жаром.

– Ничего, – нехотя отозвался Митя. – Спишь крепко, гостя проспала.

– Какого гостя, Митенька? – Даша испуганно обернулась.

– Старик бродячий заходил, на Николу-угодника похожий. Потолковали о том о сём. Он загадки загадывал, а я блеял, как овца.

Изменённые, а Даша одна из них, не страшатся безумия, оно всегда рядом, но девушка жалостливо хлюпнула носом.

– Может, сон снился плохой?

Митя догадался, о чём она думает, но ему вдруг всё стало безразлично. Её рыжие космы жгли висок, призывно кривился припухший рот. Митя со стоном прижался к ней, сдавил руками податливое тельце и укатился в обморочную негу…

На четвёртый день пути, перебравшись вплавь через чёрную реку с вонючей водой, наткнулись на одичавших. Отдувались, отряхивались на берегу от плотных ртутных капель, когда из прибрежных зарослей с разных сторон выкатилась целая орда кривоногих волосатых существ, кое-как прикрытых по чреслам звериными шкурами, и с ужасными воплями накинулась на них. Митя сопротивлялся отчаянно, сломал две-три скулы, кому-то выбил глаз, одному, особо азартному, захватив в горсть, раздавил тугую мошонку и смирился, лишь когда на него верхом, прижав к земле, уселись сразу четверо полудурков.

– Свои мы, свои, – хрипел Митя, харкая кровью, пытаясь разглядеть хоть одну разумную морду. – Не убивайте, пожалеете.

– Свои давно в могилах, – отозвался вязкий голос, и Митя обрадовался, услышав человеческую речь.

По лесам и угодьям бывшей империи шатались толпы переродившихся недобитых аборигенов, среди них было много всяких и разных, но самые опасные и беспощадные были те, кто разучился говорить. Об этом Митю предупреждал, напутствуя в дорогу, Димыч. Дал и несколько советов, как вести себя при столкновении. Одичавшие не были мутантами в привычном значении слова, то есть не проходили цивилизованную обработку в гуманитарных пунктах, и все первичные инстинкты утратили естественным путём, от непомерных лишений и тотального отравления ядохимикатами. В животном мире им не было аналогов. В отличие от нормальных мутантов одичавшие соплеменники ничего не боялись и ненавидели лютой ненавистью всех, в том числе и себе подобных. Поладить с ними можно было единственным способом: телепатически внушить, что находишься на ступеньку ниже, чем они, хотя в действительности таких ступенек уже не было. В научном смысле одичавшие являли собой последнюю степень вырождения мыслящей протоплазмы.

Мите заткнули рот какой-то вонючей дрянью, обмотали телеграфным проводом, как и вырубившуюся Дашу, зацепили их автомобильным тросом и, точно падаль, поволокли через чащу. Раня бока на колдобинах и сучьях, стараясь уберечь глаза, Митя ни на секунду не забывал о том, что Даше, не умеющей группироваться, наверное, приходится ещё хуже. От этой мысли сердце обливалось слезами – вот следствие позорного вочеловечения.

Притащили в самую глушь, двумя колодами свалили у кострища, оставили одних. Митю ткнули мордой в землю, но для одного глаза остался обзор: лесная прогалина, шалаши из еловых веток… Лагерь отверженных.

– Эй, – с трудом вытолкнув кляп изо рта, окликнул он, – Даша, ты живая?

Даша отозвалась глухо:

– Мы здорово накололись, да, Митя?

– У тебя руки-ноги целы?

– Вроде да.

– Значит, ничего страшного… Будут допрашивать – не груби, отвечай радостно, искренне…

Не успел досказать, набежали опять волосатые хлопцы, быстренько развязали, потом примотали тем же проводом к толстой сосне. Теперь они не могли видеть друг друга, но, пошевелив пальцами, Митя коснулся её бока, даже почувствовал сквозь полотняную ткань куртки, как бьётся, частит её пульс.

– Слышишь меня?

– Слышу, Митя… Что с нами сделают?

– Скоро узнаем. Потерпи маленько.

– Убьют, да?

– Нет, накормят и отпустят… Даша, мне понадобится твоя помощь.

– Не понимаю. Шутишь?

– Чувствуешь мои пальцы?

– Думаешь, так получится?

– Что получится?

– Хочешь секса напоследок?

Митя ощутил першение в горле и странное давление в висках и тут же сообразил, что смеётся. Увы, одна за другой возвращались прежние человеческие эмоции. Перевоплощённые не умеют смеяться. Они лишь корчат рожи, когда под кайфом, но и это бывает редко.

— Придётся поделиться энергией, своей мне мало. Ты должна настроиться на передачу. У меня уже получилось один раз… там, в доме… Это как прямое переливание крови. Ничего особенного. Поможешь мне?

– Зачем это?

– Объясню, если удерём. Поможешь или нет?

– Пожалуйста… Хоть забери меня всю. Давно пора… Митя, откуда ты знаешь, что это был Николай-угодник?

Митю не удивило, как скачут её мысли. Похоже, в психической регенерации она отставала от него на фазу.

– У деда была икона. Прятал в матрасе. За это его и сожгли вместе с домом.

После паузы Даша мечтательно прошелестела:

– Я помню. Дедушка Захар. Славный старик. Однажды перенёс меня через ручей и отшлёпал. Мне было четыре годика. Митя, а ты помнишь, как был маленький?

Ответить он не успел. На поляну выступила процессия особей мужского пола, вооружённых чем попало: калёными дротиками, старинными сапёрными лопатками, у двух-трёх на пузе болтались проржавевшие «калаши», у других за спинами охотничьи луки, на поясах колчаны со стрелами. Впереди вышагивал главарь столь впечатляющего вида, что у Мити засосало под ложечкой. Коротконогое, до неприличия исхудавшее существо, словно выбравшееся из могилы, с круглой, несоразмерно раздутой башкой, поросшей чёрной шерстью, сквозь которую лихорадочно сияли маленькие алые глазки, разя окружающих неистовым блеском разума. В когтистой лапе главарь сжимал мобильную трубку эпохи погружения во тьму, служившую ему, скорее всего, амулетом. Кроме того, на волосатой груди на золотой цепочке болтался пластиковый рожок для обуви.

Главарь со свитой обошёл три раза сосну, к которой были привязаны пленники, при этом почмокивал, приседал и подскакивал, как кузнечик. Обход имел, вероятно, ритуальное значение. Дашу, обвисшую на проводах, главарь ткнул мобильником в грудь и что-то проверещал радостное, но неразборчивое, что-то такое:

– Утю-тю-тютеньки!

Потом остановился перед Митей, и тут же кто-то услужливо вывернулся с колченогим стулом. Главарь уселся, запахнул на острых коленках волчью шкуру и эффектно харкнул, попав Мите на ногу. Маленький, тщедушный, он разглядывал жертву с таким видом, будто прикидывал, проглотить целиком или раскромсать на куски. Митя на мгновение встретился с ним взглядом и опустил глаза: это было всё равно что смотреть на пламя электросварки. «Нет, не справлюсь», – подумал он печально.

Наконец главарь заговорил, на удивление внятно, хотя медленно и глухо, словно из мегафона. Походило на то, как если бы каждое слово выуживал из закоулков памяти.

– Тебя кто прислал, сволочь? – На этот вопрос у главаря ушло минуты две.

– Никто. – Митя тоже не торопился, выдержал ритм. – Мы сами по себе. Мы беженцы.

– Беженцы? – Слово, кажется, было ему знакомое, но он не мог вспомнить, что оно значит. – Бегаете по лесу?

– По жизни, – сказал Митя. – Она для нас тёмный лес.

– От кого бегаете? От меня?

– Никак нет, сэр. От всех остальных. У вас мы надеялись попросить защиты.

– У нас? Защиты?

Главарь в недоумении покрутил огромной башкой на тонком стебельке шеи и вдруг рассыпался жутковатым хриплым смехом. И вся свита подхватила: заухала, заулюлюкала, а некоторые попадали на землю и колотили по ней кулаками, как в припадке. «Дикие, – отметил Митя, – но зомби среди них нет».

Главарь успокоился и важно произнёс:

– Хорошо, сволочь, развеселил Ата-Кату. За это мы тебя пожалеем. Будем мало-мало пытать и сразу в котёл. Доволен? Большая честь.

– Честь большая, – согласился Митя. – А в котёл зачем? Я бы вам живой пригодился.

Думал, опять заржут, нет, задумались. Главарь задумался, а свита заскучала. Двое особенно расторопных волосатиков подобрались к Митиным ногам и расшнуровали кроссовки – драгоценный дар Истопника, каучук дорежимной выделки. Потянули в разные стороны, но Митя напряг ступни – у них никак не получалось сдёрнуть.

– А ну отзынь! – прикрикнул главарь. – Я с ним дальше говорить буду. Успеете раскурочить.

Недовольно ворча, дикари присели на корточки, не выпуская обувку из рук.

– Девка твоя или чья? – спросил главарь.

– Ничейная, – ответил Митя. – Тоже беженка. Не советую с ней связываться, сэр.

– Почему?

– Липучая она. Скоро помрёт. К ней лучше не прикасаться.

Его слова произвели эффект взрывной волны, на который он и не рассчитывал. Волосатики отпустили кроссовки и откатились ближе к деревьям. И вся свита отшатнулась, один лишь главарь не двинулся с места.

– Врёшь, сволочь. Если она липучая, почему ты не липучий?

– Я привитый, сэр. Из группы доноров. Седьмой инкубатор. Готовили к пересадке печени, чудом удалось сбежать, сэр.

Митя балабонил наобум, не надеясь, что главарь поймёт, и незаметно вдавил пальцы в Дащин бок, как штепсель в розетку. Теперь всё зависело от неё. И «матрёшка» не сплоховала, послала ответный импульс. У Мити закололо кончики пальцев, искра пошла. Дыхание сбилось, в глазах полыхнуло, как при разрыве аорты, но через мгновение все жизненные позиции восстановились, и он, висящий на проводах, почувствовал необыкновенный прилив сил. Казалось, ничего не стоит разорвать путы, только рвани посильнее. Увидел, как вокруг головы атамана возникло фиолетовое с чёрными крапинками светящееся облачко, наподобие нимба. Аура жизни и смерти. Никто не учил этому Митю, но он не сомневался, что внезапно обрёл дар телепатического контакта, которым владели истинные хозяева леса и равнинных пространств. Прекрасное, волнующее состояние, как если бы удалось в один присест умять барашка и выпить десять бутылок вина. Главарь Ата-Кату в растерянности поднёс мобильник к уху и прогудел в пустоту:

– Кто там? Говорите, слушаю.

– Это я, – отозвался с дерева Митя. – Это я с вами разговариваю, сэр.

Алые очи главаря налились неземной тоской.

– Что ты сделал со мной, сволочь?

— Ничего не сделал, Ата-Кату, сэр. Что может сделать такое ничтожество, как я, с могучим воителем? Только покорнейше прошу выслушать меня.

– Чего?

– Могу дать богатый выкуп. От нашей смерти вам мало пользы, тем более девка липучая, её даже жрать нельзя. Во мне тоже одна желчь. После обработки в инкубаторе мясо больное. А выкуп – это выкуп.

– Врёшь, сволочь. У тебя ничего нет. Что у тебя есть, сам возьму.

Слова грозные, но в голосе жалобные нотки: дикарь потерял уверенность в себе. Одновременно Митя услышал, как Даша взмолилась, прошептала не в уши, а от сердца к сердцу: «Поторопись, Митенька, мочи нет, всю высосал. Сейчас усну…» «Продержись самую малость, – так же, не разжимая губ, ответил Митя. – Видишь, я стараюсь».

Вслух объявил торжественно:

– В двух днях пути отсюда есть подземный склад. Его никто не охраняет, кроме роботов. К ним у меня отмычка. Отведу туда ваших людей, сэр, и вы станете самым богатым человеком в этих лесах, сэр.

– Что на складе? – Фиолетовая аура главаря побледнела, словно покрылась лаком, увеличилась в размерах: не нимб, а летающая тарелка, удерживающаяся на чёрном отростке, торчащем из черепа.

– Вы слышали, кто такой Анупряк-оглы, сэр?

– Поганка американская.

– Правильно. Это его личный схрон. Чего там только нет. Герыча – тонна. Оружие, консервы, спирт… О-о, не пожалеете, сэр!

Контакт не прерывался, но вибрировал: Даша слабела.

– И никакой охраны?

– Роботы безмозглые. Японские попугайчики. Анупряк-оглы никому не доверяет. Разве вам не хочется дать ему по мозгам, сэр?

Ата-Кату стушевался, края его ауры обуглились – вот-вот исчезнет.

– Страшно, – признался он с горечью. – Они сильнее нас. Они нас с говном сожрут.

– Там только роботы, – терпеливо напомнил Митя. – У меня к ним код. Плёвое дело, сэр. Склад уже ваш. Спирт прямо в бочках.

– Как тебя зовут, сволочь?

Это была победа. Для одичавших спросить имя – всё равно что обменяться рукопожатием. Оставалось только зафиксировать установку в его подкорке, чтобы не переменил решение, когда развеется гипнотический туман.

– Митя Климов, сэр. Всегда к вашим услугам.

Он последний раз, чувствуя, как Даша иссякает, вдавил пальцы в её теплую розетку. Получил мощный искрящийся заряд и из глаз в глаза переслал дикарю. Ата-Кату передёрнулся, опять поднёс мобильник к уху, аура скукожилась, почти прилипла к коже тускло мерцающим бесцветным ободком.

– Дам бойцов, – прошамкал, как из ямы. – С утра пойдёте. Самых лучших. Обманешь, Митя-сволочь, – на нитки размотают, в землю живьём зароют.

– Это уж как водится, сэр, – почтительно поддакнул Климов.

Пока разговаривали, постепенно подтянулась из кустов свита, но всё же держалась в отдалении. Липучая болезнь – ужасная штука, хуже всякого СПИДа.

Ещё её называли Чикой и Антоновной. СПИД победили десять лет назад, от него теперь не умирали, Антоновна пришла на смену. В глаза её никто не видел, но это и понятно. Кто видел, тех уже самих никто не видел никогда. По приказу Ата-Кату Митю отвязали, но к Даше не посмели прикоснуться. Митя самолично её развязал, мёртво спящую, упавшую в руки, как спелый плод.

В сопровождении трёх одичавших, знаками указывавших дорогу, перенёс её в шалаш, бережно уложил на низкое ложе из сосновых лап. За то время, пока происходили все эти события, Митя примерно прикинул численность одичавшего племени – около ста человек, не больше. Безусловно, все они отличные охотники и следопыты. И все без царя в голове, но не зомби. Кто угодно, но зомби среди них не было, а это означало, что действия одичавших в принципе предсказуемы, поддаются анализу и корректировке. По-видимому, их жизнь мало чем отличалась от бытования болотных людей, обретавшихся возле ставки Истопника, как, впрочем, и от жизни большинства руссиян, согнанных со своих извечных поселений, а их ещё от океана до океана – тьма-тьмущая.