Глава 7 Год 2024. Митина промашка

Очнулся Климов в пыточной. За то время, пока он был в коме, у него произошёл перекос сознания. Такое случалось и раньше, и он знал, какая это опасная штука. Теперь он видел мир тайным зрением отчуждённого. В этом состоянии он был абсолютно беспомощен, потому что к нему вернулись (отчасти, конечно) человеческие рефлексы, определяемые в новейших учебниках как «код маразматика». Привязанный к разделочному столу, он испытывал тоску, страх и желание покаяться неизвестно в чём. Первая попытка вернуть себе защитные свойства мутанта ни к чему не привела. Он сразу вспотел и раздулся, как мыльный пузырь. Закатив глаза, увидел нависший с потолка универсальный агрегат «Уникум», напоминавший компактную летающую тарелку. Щупальца агрегата плотно обхватывали его туловище, длинная игла торчала из кистевой вены правой руки. «Уникум» рекламировался по телевидению как высокотехнологичное и гуманное средство дознания. Это действительно было последнее слово современной науки. После того, как «Уникум» считывал всю информацию из подкорки, он впрыскивал жертве порцию животворящего яда, который навсегда превращал её в говорящее животное, не способное к размышлению и поступку. Его создатели, двое учёных из Мозамбика, заслуженно получили Нобелевскую премию мира. За всю свою историю человечество ещё не имело более надёжного средства для подавления первичных инстинктов. Митя встречал людей, прошедших обработку «Уникумом». Внешне они мало чем отличались от обычных мутантов, но стоило обменяться с ними парой слов или предложить какую-нибудь сделку, как сразу становилось ясно, что они напрочь лишены способности к самосохранению. Зато были всегда веселы и беспечны, как порхающие над лугом мотыльки. Ткни такого ножом в брюхо, он сам будет радостно наблюдать, как вытекают из него остатки крови. Жалкие твари. Ещё более жалкие, чем болванчики на службе у оккупационной администрации.

Митя видел, что «Уникум» готов к работе, но отключён, и не мог понять, в чём заминка. Он вспомнил, как глупо, чудовищно глупо подставился, и заскрежетал зубами. Дашка Семёнова ловко его одурачила, проклятая шлюха. Напустила в глаза гипнотического тумана, и он не услышал шороха за спиной. Тоска и страх давили с неумолимой силой. Митя попробовал ещё раз ввести в действие автономную психозащиту, но с тем же результатом. Перед смертью он вочеловечился, с этим ничего нельзя было поделать, с этим оставалось смириться.

Неподалёку за столом, накрытым чёрной клеёнкой, двое миротворцев резались в «жучка». По внешности оба выходцы из Средней Азии, но разговаривали на родном для руссиян языке, на английском, правда, с характерным акцентом. Похоже, оба были талибами, что сулило Мите дополнительные прощальные муки. Впрочем, Митю, даже в его человеческом воплощении, это как раз не волновало: болью меньше или больше – какая разница… Играли вояки с азартом, карты впечатывали в клеёнку с утробным кряканьем, словно мясо рубили. Ставки повышались от кона к кону. По азартным репликам Митя понял, что в банке скопилось не меньше трёхсот тысяч долларов. Как всякий перевоплощённый, он сам был заядлым картёжником, но такой масштаб игры ему и не снился. Обычно они с корешами играли по маленькой, по центику либо по бутылке пива, в приличные игорные заведения руссиян вообще не пускали. По всей Москве для них были поставлены специальные игровые павильоны с надувными стенами. Эти павильоны не пользовались особой популярностью. Конечно, там можно было отвести душу, вдобавок подавали бесплатный чай с сахарином (один стакан на рыло), но выиграть было нельзя. Все автоматы фиксированные, а если какому-то головастику (случалось и такое) удавалось перехитрить подержанную электронику, он всё равно бесследно исчезал вместе с выигрышем. В рекламе назойливо, год за годом, показывали счастливчика (явно куклу), выходящего из летучего игрового павильона с зажатым в кулаке миллионом, но это была лажа. Вживую никто и никогда не видел человека, который ускользнул хотя бы с выигранной сотней.

– Господа, – прокашлявшись, окликнул Митя игроков. – Господа, дозвольте обратиться?

Миротворцы подняли головы, словно на звук комара. По-английски Митя тоже говорил с акцентом, чтобы не задеть их самолюбие. Самолюбие у талибов обострённое, как их отравленные пыточные иглы.

– Чего тебе, смерд? – спросил один недовольно. – Не видишь, заняты…

– Только одна просьба, господа. Нельзя ли передать на волю последнюю весточку?

– Какую весточку? – заинтересовался азиат. – Ты же голодранец.

– Прощальную записку, – объяснил Митя. – В Раздольске у меня матушка живёт.

– В хлеву, наверное, – пошутил миротворец. – Откуда у тебя матушка? Ты же инкубаторский.

– Нет, – возразил Митя. – Я вольнорождённый.

– Ну и закрой пасть, – посоветовал талиб. Он обернулся к товарищу:

– Чего дальше ждать, Ахмет, включай аппарат. Играть не даст. Видишь, неугомонный.

– Анупряк не велел, – ответил второй. – Зачем нам проблемы?

Хоть Митя и утратил (на время или насовсем?) звериный настрой, изворотливость в нём сохранилась. Стремление выжить было сильнее желания вечного покоя.

– Если нельзя перемолвиться с матушкой, передайте записку Диме Истопнику.

– Кому-кому?

Произнесённое имя подействовало на обоих, как щёлканье взметнувшегося в воздух бича. Они побросали карты, один поднялся и навис над Митей сто лет не бритой рожей, дохнул перегаром и чесноком.

– Ну-ка повтори, чего сказал?

– Димычу послать привет. Он мой учитель. Я пел у него в хоре.

– Врёшь, хорёк вонючий!

– Слово раба, – поклялся Митя. – Истопник меня знает. Я был у него солистом.

Миротворец вернулся к кунаку, оба оживлённо загомонили, перейдя на незнакомый Мите язык. Но одно слово, мелькавшее чаще других, он отлично понял: выкуп!

Наконец, придя к какому-то решению, оба миротворца подошли к пыточному ложу.

– Если врёшь поганым языком, знаешь, что будет? – строго спросил тот, который был Ахметом.

– Знаю.

– Нет, не знаешь. Ты не умрёшь лёгкой смертью, будем резать по кусочкам целых три дня. Это очень больно. Намного хуже, чем ты можешь представить пустой башкой.

– Я знаю, – повторил Митя. – Я говорю правду. Истопник любит меня. Он думает, я его внебрачный сын.

Митя делал всё правильно: с миротворцами всегда так – чем гуще нелепость, тем скорее в неё поверят. Это происходило оттого, что в перевёрнутом мире, где все они пребывали, и победители, и рабы, только ложь казалась правдоподобной. И только бред принимался за истину. Но пользоваться этим следовало с осторожностью, поднимаясь по ступенечкам от обыкновенной туфты к абсурду. Разрушение логики требовало строго научного подхода.

– Он тебя любит, значит, за тебя заплатит. Я верно тебя понял, хорёк?

– Вряд ли, – усомнился Митя. – Почему он должен платить? Димыч – на государственном обеспечении. Ему все платят, а не наоборот.

Миротворцы опять залопотали по-своему, а на Климова накатил приступ невыносимой скуки. Эта чёрная, вязкая, как смола, скука соседствовала с небытиём. Всё казалось зряшным, ненужным. Одна заноза торчала в мозгу: Дашка-одноклассница. На что попался? В сущности, на влагалищный манок. В страшном сне не приснится. А ведь из каких передряг выходил сухим.

– Хорошо, – перешёл на английский Ахмет (второго звали Ахмат). – Если даст миллион, можно выпустить.

– Через аппарат? – уточнил Климов.

– Через трубу, – посулил миротворец.

В принципе, это была бы нормальная сделка. Труба означала рутинную психотропную стерилизацию.

За свою жизнь Митя прошёл их с десяток и умел преодолевать, как похмелье. Одно из его собственных ноу-хау. Большинство руссиян уже после первой стерилизации впадали в хроническое слабоумие. Но не Климов. Господь его хранил. Он научился блокировать мозжечковые пласты, выпадая в осадок. Ещё до начала процедуры успевал усилием воли превратить собственную психику в смазанное информационное поле, куда не доходили никакие сигналы извне. Стерилизационный зонд тыкался в него, как в комок ваты.

– Миллион Истопник отстегнёт не глядя, – сказал Митя. – Это для него не деньги. Но придётся самому попросить.

– Как это – самому?

– Очень просто. Отвяжите на пять минут, я сбегаю и сговорюсь. Потом опять привяжете.

Делая столь смелое предложение, даже на первый взгляд наглое, Митя был почти уверен, что миротворцы согласятся. Тому были две причины. Во-первых, талибы слышали про Истопника, знали, кто он такой, были в теме, значит, им известен упорный слух о том, что у Димыча в лесах запрятана казна бывшей КПСС, ЛДПР и СПС, то есть что он почётный хранитель общепартийного общака. Совсем недавно по всем масс-медиа прошли сенсационные разоблачения, в которых утверждалось, что общая сумма отмытых партийных капиталов составляет несколько годовых бюджетов Евросоюза. Митя видел, как при упоминании имени Димыча глаза азиатов вспыхнули в четыре жёлтых пучка. Второе – он не мог сбежать. Сразу после задержания ему наверняка вживили так называемый «электронный охранник». Если он удалится от пульта дальше чем на сто метров, то просто разорвётся на тысячу кусков, как ходячая граната.

– Разве Истопник сейчас в клубе? – недоверчиво спросил Ахмет.

– Ну да, внизу, в красном зале. Там же, где ваш Анупряк-оглы.

– Откуда знаешь?

– Он сам меня вызвал, – застенчиво объяснил Митя. – Соскучился по мне.

Миротворцы в третий раз перешли на тарабарщину, горячо заспорили, и кончилось тем, что Ахмет в ярости толкнул друга в грудь. Поверженный на пол талиб, скаля зубы, выдернул из-за пояса старинный кинжал, каким резали гяуров ещё в прошлом веке, упруго вскочил на ноги и со зверской рожей кинулся на обидчика. Но, как ни странно, до смертоубийства не дошло. Ахмет что-то гортанно выкликнул, будто леший гукнул, прижал руки к груди и склонил повинную голову почти до пола. Потом они обнялись и долго гладили друг дружку по стриженым затылкам. Трогательная сцена не произвела на Митю никакого впечатления. Он сделал свой ход, оставалось только ждать.

Наверное, Митя удивился быг увидев, что тем временем происходило в красном зале. Получилось, он как в воду глядел. В ресторане продолжалось представление, голографический бордель переместился на подиум, где теперь с десяток полуобнажённых пастухов и пастушек в натуре изображали упоительные сцены свального греха. Первобытным шоу увлёкся даже суровый Ануцряк-оглы, он раскраснелся, гулко покрякивал в такт тамтаму и, казалось, готов был ринуться на помост, чтобы принять непосредственное участие в потехе. Дима Истопник сотоварищи заканчивали ужин и собирались откланяться. Сегодняшнюю задачу они выполнили, продемонстрировали всему городу свою независимость и силу, на большее Истопник не претендовал. В этот момент к их столу скользнула прелестная рыжеволосая «матрёшка» и, делая вид, что напрашивается на ласку, что-то быстро зашептала на ухо Истопнику. Тот слушал внимательно, но на мгновение в его глазах промелькнуло выражение, напугавшее девушку. Маска мертвяка. Про Димыча все знали, что он шагает в ногу со временем и способен на быструю расправу, точно так же, как все прочие тайные и явные властители этой страны. Правда, народная молва придавала его самым ужасным деяниям оттенок благородства. Дескать, безропотных обывателей он чаще милует, чем казнит, если, конечно, не нарываться. А вот с богатенькими, надёжно упакованными гражданами, кому щедро обломилось на чумном пиру, строг и непреклонен, никому не даёт поблажки. Даше Семёновой, приметившей в его зрачках ангела смерти, не хотелось проверять на себе справедливость молвы. На всякий случай она отпрыгнула на безопасное расстояние, убежала бы и дальше, но один из телохранителей Истопника, а именно Цюба Малохольный, цепко ухватил её за тонкую щиколотку, будто в капкан защемил. Истопник спросил:

– Говоришь, отнесли в пыточную?

– Да, сударь, но я тут ни при чём. Клянусь преисподней. Он просил передать, что хочет с вами встретиться. Я передала, только и всего… Отпусти ногу, парень, больно же!

– Митю давно знаешь? – продолжал допрос Истопник.

– Учились вместе… в последнем выпускном… Мы когда-то любили друг друга.

– Ишь ты, какие слова ещё помнишь… Что-то ты, девушка, чересчур смышлёная. Уж не затеяла ли какую-нибудь гадость по наущению супостатов?

– Нет, я чистосердечная.

– Что Митя хотел мне сказать?

– Не знаю, – соврала Даша. – Спасите его, господин Истопник. Он хороший мальчик. Он отслужит.

Димыч щёлкнул пальцами, Цюба разжал железную хватку. Теперь Истопник удерживал её на месте только силой взгляда.

– Из-за чего рискуешь, девочка? Кто такая?

Даша побледнела и не ответила. Истопнику ответ и не требовался. Он и так всё понял.

– Ладно, беги, крошка. Коли уцелеешь и надумаешь порвать с бесами, приходи. Найду занятие по душе.

Дашу как ветром сдуло, а Истопник поднялся из-за стола и в сопровождении Алика Петерсона направился через зал к господарскому застолью. По мере того как он приближался к генералу Анупряку-оглы, маска мертвяка полностью скрыла его истинную сущность, лик его стал отвратителен. Да и ноги он передвигал так, словно только что выкарабкался из могилы. Мэр Зашибалов затрясся и дёрнул за рукав генерала, увлечённого стриптизом. Анупряк раздражённо обернулся, увидел Истопника и тоже почувствовал холодок под ложечкой. Он знал цену перевоплощению, которое считал с лица нежданного визитёра. Явившийся без приглашения руссиянин уже распрощался с жизнью и способен прихватить с собой на тот свет всех, кто попадётся под руку. Эффект взрывного отбытия, описанный во всех учебниках по глобальным катаклизмам. Миротворцы-янычары, охрана генерала, рассевшиеся за соседними столами, насторожились и приняли боевую стойку. Засверкали плазменные стволы и приборы, способные в мгновение ока окружить генерала электронным щитом. Однако создание такого щита в замкнутом пространстве грозило непредсказуемыми последствиями. Свойства этого недавнего изобретения были ещё не до конца изучены, но его разрушительная сила была велика. При определённой настройке щит мог разнести вдребезги всё здание. Разумнее было не спешить. Анупряк-оглы поднял руку в перчатке в римском приветствии, пытаясь изобразить на волосатой роже добродушную ухмылку.

– Я тебя не звал, Истопник, – произнёс он на странной смеси английского с татарским, – но если пожаловал, объясни, чего хочешь?

– У тебя мой человек, генерал, – ответил Истопник по-русски, что само по себе было неуважением к собеседнику. На варварском языке общались между собой лишь плебеи – согласно указу Евросоюза 2013 года. – Отдай его мне.

– Я слышал, ты смелый человек, и теперь вижу, это не досужие домыслы. Но разве ты не понимаешь, в каком положении находишься?

– В каком же?

– Подам знак – и от тебя и твоих псов останутся только ошмётки.

Истопник оскалил зубы в замогильной улыбке.

– Возможно, и так, генерал. Но дом заминирован. Одно неверное движение – и похоронной команде тут нечего будет делать. Я умру легко, а ты, генерал?

– Блефуешь?

Истопник обернулся, оставшийся за столом Жорик Сверло добавил громкости в передатчик, и зал наполнился громким хрипловатым тиканьем, хорошо знакомым большинству присутствующих. От зловещего звука много сердец погрузилось в обморочный спазм. Морок близкой смерти затуманил десятки глаз. Эти люди пришли в эту страну не погибать, а царствовать и делить остатки добра. Для них надвигающийся взрыв был такой же неожиданностью, как если бы начался всемирный потоп. Исчезли стволы, потухли зрачки электронных приборов. В зловещей тишине слащаво затараторил мэр Зашибалов:

– Ну что ты, Димыч, в самом деле, разбушевался некстати. Портишь праздник. Никто тебя не трогает. Генерал готов обсудить твою просьбу в спокойной обстановке. Разве не так, господин Анупряк-оглы?

Хуже всего, конечно, было генералу. На глазах у своей своры он терял лицо. Естественно, Анупряк не собирался подыхать от руки обезумевшего аборигена, но его воинский дух был уязвлён до такой степени, что он вдруг ощутил непомерную усталость, напугавшую его больше, чем угрозы дикаря. Будто из него выкачали всю силу помповым насосом, и он почувствовал себя маленьким и дохлым, как выброшенный на сушу акулёнок, совсем недавно резвившийся в морских глубинах. На скулы генерала выпрыгнули коричневые желваки, хранившие в себе остаток энергии, жалкий остаток.

– Это не просьба, – уточнил Истопник из-под маски мертвяка. – Это деловое предложение. Вы мне мальчишку, я вам всем помилование.

Очередной удар по самолюбию не достиг цели. Генерал лишь пожал плечами.

– Зачем тебе этот слизняк? – спросил без интереса. – Он не имеет никакой ценности.

– Об этом предоставь судить мне самому, – возразил Истопник. – Я же не спрашиваю, зачем ты явился в мой город.

– Ты знаешь, в чём его обвиняют?

– Глупости. Мальчишка закодированный, он не способен к сопротивлению.

– Он государственный преступник. Если его отпущу, как объясню командованию?

– Не блажи, генерал. Я не торгуюсь. Десять секунд на размышление, и я взорву эту чёртову мельницу.

– Пожалуйста, – забормотал Зашибалов. – Господин генерал, прошу вас! Этот человек безумен, вы же видите. Он сделает, что говорит. Отпустите щенка. Завтра его опять поймаем.

– Зиновий! – Истопник посмотрел на него озадаченно. – Неужто так боишься подохнуть?

– Конечно, боюсь. Не вижу в этом ничего зазорного. Ты не боишься, потому что на самом деле давно умер. А я живой. У меня в Штатах две жены и трое детей. Как их бросить?

– Ты же бесплодный, Зиновий, – ещё больше удивился Истопник. – Откуда дети?

– Какое это имеет значение? Они есть, и я несу за них ответственность. Для тебя это дико звучит, ты никогда не бывал в цивилизованных странах. Там принято заботиться о своём потомстве.

– Чудны дела твои, Господи, – произнёс Истопник и обернулся к Анупряку-оглы. – Десять секунд истекли. Дайте ответ, генерал. Пожалейте Зиновия, он сейчас заплачет. Такого преданного пса вы больше не сыщете.

– Чистая правда, – торжественно подтвердил Зиновий Германович. – Господин генерал, умоляю. Сегодня же приведу десять других Климовых. Они будут ничуть не хуже, и все как один – враги свободного мира.

– Не врёшь?

– Как можно, ваше превосходительство! Плюс с меня в подарок десять «матрёшек».

– «Матрёшки» зачем? Их вон здесь сколько. Захочу – всех возьму, без твоего подарка.

– Мои – особенные, герр генерал. Разнузданные. Вы таких ещё не пробовали.

– Где их прячешь?

– Их подращивают. По новой методике господина Брауна из Филадельфии. В некотором роде опытные экземпляры. Не пожалеете, герр генерал.

Истопник потерял терпение и медленно начал поднимать правую руку. Секрет воздействия маски мертвяка состоял в том, что рискнувший примерить её на себя делал это с открытой душой и не испытывая никаких сомнений. Истопник их не испытывал и в своём обычном облике. Ступив один раз на тропу войны, он больше с неё не сворачивал и спокойно жил приговорённым. Его ничуть не волновало, куда он сам попадёт после крохотного ядерного взрыва – в ад или в рай. Главное – психологический эффект. Жители Раздольска его боготворили, но это ничего не значило. Оболваненных, их с места не сдвинешь, хоть кол на голове теши. Зато, превращенный в легенду, он потянет их за собой, собьёт в колонну и бросит на Москву. Их всех перебьют по дороге, но это тоже второстепенный фактор. С чего-то надо начинать борьбу, разумнее всего начинать её с собственной героической гибели.

Зашибалов истошно взвизгнул, скакнул козликом и повис у него на руке. Анупряк-оглы, будто просветлённый, поспешно произнёс:

– Хорошо, хорошо, не торопись… Пойдём поглядим, что это за диковинное существо, из-за которого ты готов на такие издержки.

– Пойдём, – согласился Истопник, не радуясь полученной отсрочке. – Только не хитри, генерал. Ультиматум действует до первых петухов.

В пыточной комнате они застали чудную сцену. Отключённый от «Уникума» Митя Климов резался в карты с двумя талибами-миротворцами. Все трое так увлеклись игрой, что не сразу заметили генерала со свитой. Голубоглазый худенький руссиянчик показался Анупряку-оглы чем-то вроде козявки, спрыгнувшей с гнилого древесного листа. Он обрадовался возможности разрядить скопившуюся в сердце злобу.

– Нарушение воинской дисциплины! – рявкнул с порога, уже грея в ладони рукоятку пневмопушки. – Четвёртая континентальная поправка. Расстрел на месте.

Ахмет и Ахмат, только что удачно сбросившие по взятке, ухватились за собственные «шмайссеры», но это было всё, что они успели сделать. Сверкнули две голубые вспышки, и в туловищах того и другого образовались отверстия размером с чайное блюдце. Из дыр с обугленными краями на пол посыпались зеленовато-бурые кишки и хлынула чёрная кровь.

– Так-то, голубчики, – услышали они напоследок напутствие генерала. – Будете знать, как самовольничать.

Расправа, принёсшая удовлетворение военачальнику, никого особенно не смутила. Ничем не примечательный, рутинный эпизод. Тем более что все очевидцы, в том числе и Митя Климов, съёжившийся на стуле до размеров чесночной головки, понимали, что Анупряк-оглы поступил по справедливости. Его бойцы не только нарушили четвёртую поправку (смертная казнь за неповиновение), но и переступили ещё одну строжайшую инструкцию, гласившую, что обоюдовыгодный контакт с государственным преступником возможен лишь в присутствии члена миротворческой администрации. Обуянные алчностью, талибы зашли слишком далеко, что подтвердит (или опровергнет) служебное расследование. Если комиссия признает, что бойцы действовали в рамках провокационного эксперимента, они будут реабилитированы и их семьи получат соответствующую компенсацию.

Генерал, поигрывая пневмопушкой, теперь с любопытством разглядывал беглеца-руссиянина.

– Скажи, Истопник, это действительно тот, кто тебе нужен?

– Да, генерал.

– Из-за этой мошки ты готов пожертвовать своей и нашими жизнями?

– Не старайся понять, генерал. Это чисто семейное дело.

Анупряк-оглы озадаченно покрутил башкой.

– Я не стараюсь. Я воюю в этой стране пятый год, защищаю от посягательств общечеловеческие ценности, но с каждым днём всё больше убеждаюсь, насколько это бессмысленно. Как можно научить ящерицу летать или отбить у обезьяны охоту чесать свою задницу? Эй, гадёныш, – обратился он к Мите, – на что вы играли?

Климов, убедившись, что третьего выстрела пока не будет, вскочил со стула, вытянул руки по швам и задрал подбородок, как положено при разговоре не только с миротворцем, но и с любым иностранцем.