– Ну что, скромник, как тебе наше кино? Двадцать человек одним махом к Богу в рай!

Этого он не выдержал, отпихнул девицу, вышел из комнаты и поднялся на второй этаж. Коридор был странно пустынен. Иван добрел до кабинета Мещерякова, оглянулся по сторонам – никого. Заглянул в приемную – тоже ни души, но никаких следов взрыва: на столе секретарши даже букетик гвоздик в хрустальной вазе.

Вздохнув, он пересек приемную и толкнул дверь в комнату, где они вчера так славно беседовали. Обломки шкафа веером раскиданы по полу, оконная рама перекосилась, но все остальное в прежнем виде, разве что массивный письменный стол генерала был передвинут от стены на середину. На месте Мещерякова сидел средних лет мужчина непримечательной наружности, который приветливо ему улыбнулся:

– Здравствуйте, молодой человек! Немного вы припозднились. Я ведь вас с утра жду.

– Именно меня?

– Вы – Иван Федорович Полищук?

– Да.

– Значит, вас, кого же еще. Да вы располагайтесь поудобнее. Вон стульчик, на него и сядьте.

– А где же сам Павел Демьянович? Я слышал…

Мужчина предостерегающе поднял руку, призывая к молчанию.

– Жив-жив, слава Богу, наш генерал. Чего-то у вас там путаница вышла. Кто же это, дорогой вы мой, ночью людей взрывает?.. Не надо, Иван Федорович! Не надо этих гримас. Разговор у нас задушевный, домашний. Вы мне быстренько все обрисуете, как и что, и с кем, подпишете бумажку и выйдете отсюда живой и невредимый, как и вошли. Понимаете меня?

– Не понимаю, – сказал Иван.

– Ах, не понимаете? – Мужчина поднялся из-за стола и оказался росту невысокого, на полголовы ниже Ивана. Прошел к двери и, как Мещеряков выглядывал в коридор, выглянул в приемную. Потом остановился перед юношей, все так же приветливо улыбаясь.

– Ax, значит, не понимаете? – почесал в недоумении за ухом и затем этой же пятерней, широкой, как у гиппопотама, вмазал Ивану по лицу, да так приклади, сто, что юноша шлепнулся аж у противоположной стены. Мужчина подошел к нему, лежащему, и, укоризненно покачав головой, в третий раз удивленно заметил:

– Ах, выходит, не понимаете? – и узким носком ботинка с футбольной отмашкой несколько раз подряд ударил в живот, отчего в Иване что-то хрустнуло и лопнуло.

Довольный собой, мужчина вернулся за стол, закурил и добродушно окликнул:

– Ступайте на стульчик, Иван Федорович! На полу-то недолго застудиться. Теперь-то, надеюсь, вы начали кое-что понимать.

Иван набрался сил и от двери, словно преодолев пустыню, перебрался на стул, где его затошнило, но не вырвало.

– Больно-то как, – сказал он. – Наверное, вы каратист, дяденька?

– Теряем время, террорист вонючий, – совсем иным, ледяным тоном произнес мужчина, – Коли я возьмусь за тебя всерьез, от тебя останется мокрое место, сплошная кровоточащая рана, и все равно скажешь все, что я хочу знать. Выбирай. Подумай минутку. Но не дольше.

– Что вы хотите знать?

– Пока только одно. Чье поручение ты выполнял?

– Какое поручение?

Мужчина разглядывал его молча, и видно было, что ему скучно.

– Неужели ты такой дурак? – сказал он наконец. – Те, кто тебя послал, очень подлые люди. Вместо себя подставили сопливого юнца, который, скорее всего, даже не сознавал, чем рискует. Сейчас ты кажешься себе героем, но завтра будешь умолять, чтобы тебя прикончили. Поверь, мальчик, человек слаб и быстро ломается в опытных руках.

– Ага, – отозвался Иван. – Теперь я действительно понял. Вы меня просто с кем-то спутали. Вам нужен кто-то другой, а не я.

– Черт тебя побери, – грустно заметил мужчина, – откуда вы только беретесь, такие задиристые, на нашу голову?

Опять он встал и обогнул стол, но Иван тоже вскочил и обежал стол с другой стороны.

– Что же мы, в салочки станем играть? – удивился мужчина. – Да вразумись ты, дурачок, что я тебе предлагаю. Потихоньку все мне расскажешь, и об этом никто не узнает. Видишь, я же ничего не записываю.

– Все скажу, только не деритесь!

Мужчина опустился на стул, на котором до этого сидел Иван, а юноша уместился в черном крутящемся кресле Мещерякова, в котором давно мечтал посидеть.

– Давай быстро, только без лапши!

Иван наклонился над столешницей и пальцем поманил допросчика, чтобы тот придвинулся поближе.

– Эк тебя ломает, придурка, – буркнул мужчина, но послушался, вместе со стулом подался вперед и сделал непростительную для бывалого следователя ошибку. Да уж больно невинно и трусливо блестели глазенки на бледном лице худенького юноши. На столе Мещерякова с давних пор и неизвестно для какой надобности торчал тяжелый бронзовый подсвечник с тремя кокетливыми рожками, и вот теперь он пригодился. Иван сгреб подсвечник и саданул в придвинувшуюся любопытную харю. Так ловко это у него получилось, что все рожки впечатались в податливую плоть прихотливым узором, как в тесто. Иван уже помчался к двери козлиными прыжками, только зря спешил. В приемной его приняли в объятия два милиционера, заломили руки к затылку и впихнули обратно в кабинет. Увидя, какое печальное зрелище сотворилось с их начальником, распластавшимся на столе и слабо подрыгивающим ногами, оба милиционера, не сговариваясь, приподняли Ивана над полом и так сгоряча шмякнули оземь, что почти вышибли из него дух.

Очнулся он на лежаке в маленькой каморке без окон и с железной дверью. Под потолком мерцала тусклая лампочка. Иван с трудом сел. Чувствовал он себя так, словно тело было невесомым, а голова, напротив, удерживалась на тонкой шейке, точно чугунный шар, грозя надломиться. Он взглянул на наручную "Сейку", часы стояли. Проведя в неподвижности какое-то время, может быть, минуту, а может быть, часа три, Иван подошел к двери. Его трясло то ли от холода, то ли от побоев. На его стук дверь сразу отворилась. Он увидел хмурого немолодого мужчину в темно-синем заляпанном жирными пятнами халате, как у грузчика в мясном отделе.

– Ну вот и хорошо, – сказал грузчик. – Пойдем, отведу куда следует.

Иван заложил руки за спину, как делали заключенные во всех фильмах, и пошел за ним по длинному подвальному коридору. Идти пришлось недолго. В конце коридора перед неприметной дощатой дверью грузчик остановился и постучал костяшками пальцев.

– Давай, давай! – раздался сиплый голос изнутри.

Комната, в которой Иван очутился, была прежде, видимо, кладовкой. Кроме деревянного лежака, здесь стояли стол и две табуретки. За столом сидел мужчина, до изумления похожий на того, который допрашивал Ивана в первый раз. Он был одет в такой же серый костюм и так же приятно улыбнулся, увидя юношу. Похоже, это был родной брат того, первого, пострадавшего от подсвечника. Без спроса Иван опустился на табуретку.

– Что ж, Ванюша, теперь тебе так и так хана, – сочувственно заметил мужчина. – Ты ведь Семеныча покалечил, а вполне возможно, и убил. Откуда в тебе такая свирепость?

– Он, наверное, ваш родственник? – любезно спросил Иван. – Вы прямо как близнецы.

– Это я тебе после расскажу. Пока давай выкладывай все как на духу. Один шанс у тебя остался спастись, но совсем крохотный.

Иван беспокойно оглянулся: человек в синем халате, который его привел, застыл у стены, скрестив руки на груди.

– Что я должен выкладывать?

– Да хватит тебе, Вань! Сколько можно идиота корчить? Ну будут тебя бить день, два, руки, ноги оторвут, кишки выпустят, чего ты этим добьешься?

– Я и без битья скажу. Только вы объясните, о чем речь?

– Речь о том, мальчик, что вляпался ты в скверную историю. Такую скверную, что не приведи Господь. Замахнулся на самое святое, что только есть у человека – на его жизнь. Но твоей вины тут только половина. Сосунков, как ты, вечно бросают на растерзание… Ну давай, Вань, давай! Фамилию, адрес, а я со своей стороны постараюсь тебе помочь.

– Как помочь?

Двойник покалеченного Семеныча не нервничал, как его коллега, никуда не торопился, и было заметно, что даже получает удовольствие от беседы с несмышленышем.

– Тут ты, пожалуй, прав. Помочь тебе действительно почти невозможно. Ты ведь уже как бы не существуешь на свете. Мамке скажут, пропал без вести, а больше никто и не поинтересуется. Ну кому ты нужен, Вань?

Тем, кто тебя использовал, вообще на людей наплевать.

Кому еще? Семьей не обзавелся. Но все же помочь можно. И знаешь почему?

– Почему?

– Нам ты можешь пригодиться живой. Вот тебе бесплатный совет: всегда делай ставку на тех, кому можешь быть полезен. Никогда не ошибешься.

– Чем же я могу быть вам полезен?

– Ой, Вань, да как чем! Поработаешь на нас. Парень ты, видно, боевой, отчаянный, хотя и без мозгов в голове. Но мы их тебе постепенно вставим. Со временем большим человеком будешь, а все, что сегодня случилось, забудется, как дурной сон. Решайся, Вань, по-хорошему, а? По-плохому будет только больнее. Ну же, Вань!

– На что я должен решаться? Вы же ничего толком не объясняете.

Мужчина сделал неуловимый знак человеку в халате, и в ту же секунду Иван был сброшен с табуретки на пол и перегнут в три погибели: шея вывернута назад, а согнутые в коленях ноги туго прихвачены к кистям рук.

В таком положении ему был виден угол комнаты, две ножки стола и кусочек пола перед носом. Голоса теперь доносились сверху, как из репродуктора.

– Пусть пока отдохнет, а ты, Степаныч, сходи за каким-нибудь инструментом, – произнес сиплый голос, принадлежащий следователю. – Здесь же ничего не приспособлено для нормального дознания.

Отворилась и стукнула, закрывшись, дверь. Следователь закурил, щелкнув зажигалкой.

– Эх, паренек, и жалко тебя, да ничего не поделаешь. Истина, как говорится, дороже. Начнем тебя потихонечку убивать. Рыхлости в тебе нету, кость легкая, ничего, денек-полтора продержишься. Только не пойму, на кой хрен тебе это?

Иван молчал.

– Вот и я думаю, – продолжал сипеть ржавый репродуктор. – Какая корысть тебе тут околевать? Была бы хоть идея, а то ведь ее нету. Ну пошалил, поозорничал, сунул бомбу доброму человеку под шкаф, ну и покайся, опомнись. И нам руки об говно не пачкать, и тебе – шасть на волю. Денек сегодня светлый, слышь, Вань, птички поют. Пивко на каждом углу. Любишь пивко-то? Я в твои годы любил. Теперь больше на крепкое тянет. Служба нервная.

У Ивана затекла спина, и дышать стало трудно, точно сузился горловой проход.

– Слышь, Вань? Может, чего передать кому, близким или родным? Говори, передам. Похоже, последняя у тебя возможность. Степаныч иногда ни в чем меры не знает.

Иван молчал и ни к чему особенному не готовился В нем не было ни злобы, ни страха, ни сожаления – тишина. Еще раз обозначилась дверь, и вошедший мясник ногой перевернул его лицом вверх. Уселся перед ним на корточки. В руках держал обыкновенный молоток, которым забивают гвозди. Следователь распорядился:

– Ну давай, поработай малость, а я пойду подышу.

В буфет, что ли, схожу, рюмочку приму. Тебе принести чего, Степаныч?

– Не извольте беспокоиться.

Только дверь закрылась, Степаныч прижал Ванину руку, неестественно вывернутую, к полу, приступил на нее башмаком и аккуратно тюкнул по мизинцу.

Хрустнули хрупкие косточки, и огненный столб расколол мозг.

– Один-ноль в нашу пользу! – благодушно заметил Степаныч. На четвертом пальце Иван отключился Когда очухался, сидел прислоненный к стене. Следователь устроился напротив на табурете, курил и осудительно качал головой. Иван покосился на свою левую руку, откуда стекали в сердце раскаленные иглы.

– Да, Вань, а ведь это только начало, – взгрустнул мужчина, чье лицо обросло теперь какими-то розовыми висячими складками. – Степаныч за проводами пошел.

План у нас такой. Будем тебя к току подключать. После Степаныч тебе яйца оторвет, это его любимая процедура. Ну и так до бесконечности, сколько сдюжишь. Полагаю, часа на два тебя еще хватит, но не больше.

– Что вы от меня хотите?

– Да все то же. Фамилию, адрес. Или наоборот: адрес и фамилию.

– Чью фамилию?

– Кто тебя послал, Вань?

– Куда послал?

Вернулся Степаныч, в самом деле, с мотком двужильного провода. Оголенный конец ловко закрутил Ивану за ухо, другой сунул в розетку…

Опять он лежал на топчане, но в каморке был не один. В ногах сидела, пригорюнясь, миловидная женщина в белом халате. Сознание на сей раз возвращалось туго, и поначалу он решил, что это, скорее всего, не женщина, а мимолетный фантом из продолжающегося кошмара. Для проверки поднес к глазам левую руку, которая, как ни странно, двигалась и была от пальцев до кисти перебинтована – белая пухлая французская булка.

– Вы кто? – спросил Иван, не узнав свой голос.

– Лежи, лежи, миленький… Я врач, обыкновенный врач. Зовут Елена Павловна.

– Вы почему здесь?

– Дежурю… Тебе было очень плохо… Какие звери, Боже мой, какие звери!

Женщина кого-то ему напоминала: то ли матушку, то ли Нину Зайцеву. У нее был сочувственный взгляд, но тон она взяла фальшивый, чрезмерно сострадательный. Этот тон не для подвала.

– Елена Павловна, вы не могли бы дать водички попить?

– Водички нельзя, миленький! Запретили водичку.

Какие звери, Боже мой! Ты же совсем мальчик!

Она пересела поближе, склонилась над ним и провела пальцами по щеке. Он нее пахло духами.

– Больно тебе?

– Нет, ничего. Который час?

– Вечер уже, поздний вечер, – она достала из кармана халата шоколадку "Сникерс" в надорванной обертке. – Вот, покушай, станет легче.

Иван покорно принял шоколадку, сунул в рот, откусил, но разжевать не смог, закашлялся. Кашель вывернул его наизнанку, и тут же наступило окончательное просветление. Он дергался на топчане, как в падучей, а Елена Павловна бережно обнимала его за плечи, гладила по спине и наконец прилегла рядышком.

– Вот и хорошо, миленький, вот и славненько. Дай тебе губки вытру. Обними меня. Успокойся, закрой глазки. Боже мой, какой же ты хрупкий! Хочешь, сниму халатик?

От слез и кашля Иван плохо ее видел, но чувствовал – она как-то почти на него взгромоздилась.

– Мы можем вообще раздеться, миленький, – горячечно прошептала. – Вряд ли нас потревожат до утра.

– Пока не надо, – сказал Иван. – Если бы водички попить, тогда другое дело.

– Чего они, звери, к тебе привязались? Чего от тебя требуют?

– Если бы я знал!

– Я слышала про какую-то бомбу. Они тебя подозревают? Но это же глупо. Разве можно подозревать такого милого, хрупкого мальчика. Тебе сколько лет?

– Восемнадцать.

– Боже мой! Да ты скажи им все, скажи. Даже соври. Иначе не отстанут. Я их знаю. Они хуже зверей. Мы для них не люди. Они такие ужасные. Будут по косточке ломать, живого не отпустят. А у нас такие сладкие, нежные косточки…

Она была, конечно, намного опытнее Нины Зайцевой, и ее поглаживания, потискивания, ее возбужденное дыхание все-таки пробудили в нем ответное напряжение.

– Вам очень хочется, да, Елена Павловна?

Она вдруг села, судорожными движениями освободилась от халата, распахнула кофточку. Тяжелые розовые груди выпрыгнули наружу, точно два светящихся волшебных шара. Глаза лучились безумием похоти.

– Не бойся, миленький, не бойся! Хоть будет что вспомнить перед смертью.

– Вы умираете?

Елена Павловна сдавленно хихикнула, но не успела ответить. Дверь отворилась, и в каморку влетели двое мужиков: давешний мучитель Степаныч, в том же темно-синем замасленном халате, а второй незнакомый, но тоже какой-то неприятный. Вдвоем сдернули Ваню с топчана, как репку с грядки, и швырнули на пол. Молчком, дружно посапывая, взялись месить его ногами, перепинывая друг дружке, точно отрабатывая футбольный пас. Но били вполсилы, не трогая лица. Экзекуция продолжалась недолго, Иван даже не успел отключиться, хотя было как-то муторно. Так же быстро футболисты сгинули, не произнеся ни слова. Елена Павловна помогла ему перебраться обратно на топчан. Ее обнаженные полные груди пылали солнечным светом.

– Зверье, истинное зверье! – бормотала сквозь слезы. – Никакой на них нет управы. Как распоясались, а?

Убийцы проклятые! А ты возьми и открой им чего хотят. Ну, не всю правду, краешек. Пусть подавятся, гады!

Каждая жилка у Ивана молила о покое.

– Да я разве против? Из одной благодарности, как ко мне все здесь относятся, но чего они хотят? Вы хоть объясните, Елена Павловна.

Опять ее сноровистые руки тискали его бока, игриво проскальзывали к паху.

– Скажи им про бомбу, скажи, миленький… Скажи, кто направил, подучил. Небось такие же негодяи, как эти. Все они одинаковые, все окаянные. Дай губки твои разбитые поцелую, дай!

Поцелуй ее был так же пылок, как прикосновение к раскаленной плите.

– Скажи им про бомбу, миленький!

– Конечно, скажу, – пролепетал Иван, погружаясь в обморочную одурь. – Но про какую бомбу? Мне же никто не объясняет. У меня мозги отсохли. Попить бы водички глоточек…

На сей раз ее трепетные усилия почти привели к победному концу. Она заботливо приспустила ему брюки, самозабвенно любуясь несчастной восставшей плотью.

Иван наблюдал за происходящим как бы со стороны, немного стыдясь и тихо горюя.

– Изверги, палачи! – стенала Елена Павловна, отчего-то запутавшись в собственной юбке. – Сейчас тебя утешу, миленький, потерпи немного. Леший забери эту бомбочку…

Но опять не успела с утешением. Ворвались мужчины, дико гогоча, сдернули его с топчана, шмякнули об пол. И так им было привольно, весело (да и можно понять), что Степаныч не удержался и со сладострастным хряком саданул ему каблуком в причинное место.

Спасительная не быть обрушилась на Ванечку черным взрывом.

Когда очнулся, то был один и дверь в каморку чуть-чуть приоткрыта. Резко тряхнул головой: нет, не снится, действительно щель в двери и оттуда, снаружи, яркий свет.

Иван полежал немного, ожидая в истоме, какую очередную подлянку ему приготовили, какая новая мука впереди. Но мир словно вымер, ниоткуда ни звука, ни шороха. Иван осторожно ощупал себя правой рукой, приподнялся и заправил рубашку в штаны. Попробовал сесть, и это ему удалось. Через сколько-то времени доковылял до двери и выглянул в коридор. Никого, пусто.

"Где-то они непременно ждут, но надо идти", – подумал Иван. Шаркающим, стариковским шагом, стараясь не шуметь, миновал коридор и знакомую дверь, за которой его допрашивали. А вот и обыкновенная лестница, как в любом подъезде, ведущая наверх. В полном недоумении начал по ней подниматься. Он задыхался, живот распирало так, что ноги приходилось ставить враскорячку. Но дошкандыбал до первого этажа и вскоре очутился на улице. Ночной простор открылся перед ним. Тесная улочка, обставленная приземистыми особняками, запихнутыми в глубь дворов. Кованые высокие ограды. Место где-то в центре Москвы. Или в Петербурге. У обочин припаркованы в основном иномарки и несколько "жигулят". Один из "жигуленков" – метрах в двадцати от Ивана – вдруг помигал фарами. Больше никого на улице не было, значит, именно его подманивал. Иван огляделся: бежать некуда. Что вправо, что влево – машина в два счета догонит. Да и зачем бежать?

"Жигуленок" просигналил еще и еще раз. Иван побрел к машине, гадая, какую особую казнь ему так изысканно готовят. Кокнут прямо в машине или куда-нибудь отвезут? Но его ждал приятный сюрприз. В салоне сидел только один человек за баранкой, и этот человек был – Башлыков.

– Садись, Вань! Ты чего как вареный?

Иван еле впихнул на сиденье свое новое стопудовое тело.

– Добрый вечер, Григорий Донатович.

– Добрый вечер, сынок!

Башлыков включил зажигание и медленно тронул машину с места. Минут пять они в полном молчании колесили по каким-то переулкам, пока не съехали на набережную, где Башлыков удачно вписался в черный треугольник под липами и заглушил мотор.

– Что с рукой? – спросил он.

– Пальцы размозжили. Попить у вас нету?

Башлыков перегнулся на заднее сиденье, разворошил там какие-то тряпки и достал литровую бутылку пепси.

Жидкость, прохладная и жгучая, потекла в глотку упругими слитками, и пока Иван давился, чмокал и обливал себе рубашку, Башлыков поддерживал бутылку за донышко.

– Не торопись, Вань. У меня вторая в запасе.

Юноша отдышался, смахнул с глаз слезинки.

– Теперь можно жить.

– Сигарету хочешь?

– Хочу.

Башлыков сунул ему в губы зажженную сигарету.

Иван прижимал к груди недопитую бутылку.

– Прости, Вань, за недосмотр, – сказал Башлыков.

– Какой же это недосмотр. Вы же понимали, что они меня сразу вычислят.

Башлыков хмыкнул недоверчиво:

– Так ты полагаешь, я все это специально подстроил?

– Как вы здесь оказались? И почему меня отпустили?

– Ага. Значит, ты думаешь, я тебе устроил что-то вроде проверки? Так?

– А как иначе?

– Накладка другая, Вань. С Мещеряковым слыхал что приключилось? – спросил и жестоко, нехорошо улыбнулся Башлыков.

– Нет.

– Дуба дал предатель.

– Как это? Вы же говорили…

– На дачу ему позвонили ночью, сообщили, что кабинетик отбомбили. Он ринулся на кухню за каплями, по дороге и преставился. Сердечко отказало. Изработался мотор.

– Павел Демьяныч?

– Ты какой-то чудной сегодня, Вань. Вроде не все слова до тебя доходят. С чего бы это? Напугался сильно?

– Но как же так, пошел за каплями?..

– Бывает, сынок. Жадность твоего наставника погубила. У него, оказывается, в сейфе чего-то было захоронено ценное. Валюта или камешки. Еще не знаю. По оплошности легкую смерть послал ему Господь.

Иван допил бутылку и поставил себе под ноги.

– Открыть вторую?

– Не надо. Мне что теперь делать?

– Хороший вопрос. Сейчас отвезу тебя к доктору, руку полечим. Потом месячишка на два упрячу, пока все уляжется.