АМЕРИКАНСКАЯ ГЛУБИНКА

Когда подошли к концу дни пребывания в Лос-Анжелосе, любопытные городские журналисты поинтересовались, куда двинется делегация дальше.

– В Феникс?! – удивился долговязый репортер светской хроники «Лос-Анжелос таймс».

– Но это же совершенно не знаменитый город, – прибавил его коллега. – Разве что ковбои? Но родео куда веселее в Сан-Франциско, а вы ведь видели его там.

Эти несколько фраз только укрепили нашу решимость лететь именно в Феникс. Хотя мы понимали, что и там делегации покажут все с парадной стороны, но одно дело парад, скажем, в Лос-Анжелосе, другое – в Фениксе, в этакой американской глубинке, лежащей в стороне от туристских дорог. Единственно, что привлекает сюда путешествующую публику, – знаменитый Гранд коньон: ущелье, пробитое рекой Колорадо на сотни миль, да целебный воздух, который, как говорят, необыкновенно помогает больным астмой.

На аэродроме нас встретил мэр Феникса. Он сам управлял небольшим и недорогим автомобильчиком; автомобильчик мэра выглядел куда скромнее, чем даже у репортеров нью-йоркских газет. Мэр оказался словоохотливым человеком и всю дорогу безумолку рассказывал о Фениксе. Не доехав до гостиницы, мы уже знали, что город молодой, скоро ему исполнится семьдесят шесть лет, что возник он подобно сказочной птице Фениксу из пепла, – вернее, из песка, поскольку в прошлом здесь была полупустынная, выжженная солнцем безводная степь.

– Вода до сих пор дается нам нелегко.

Мэр резко поворачивает баранку руля, съезжает на обочину. Вдоль дороги в бетонированном метровом канальчике бежит мутный желтовато-бурый поток.

– Эта вода для полей и промышленности. Питьевую получаем по трубам за девяносто миль отсюда, – и мэр снова сворачивает на шоссе.

Дорога тянется степью. Огромные кактусы, пальмы покрыты толстым слоем пыли, даже низенькие деревянные домики и те будто обрызганы из пульверизатора серой краской. Хотя все залито обильным, совсем не ноябрьским солнцем, картина окрест какая-то не радостная, не яркая.

Остановились мы в гостинице «Держи путь на Запад». Название ее сохранилось с тех времен, когда город был перевалочным пунктом для тех, кто торопился поймать свою счастливую долю на золотых, манящих, неизвестных землях Калифорнии. Мэр, пока мы ждем номеров, хлопочет возле делегации.

– В штате, говорят, много ковбоев? – спрашиваем его.

– О, для вас, – ведь вы были в Сан-Франциско, – видеть здесь их менее интересно. У нас больше драгстор-ковбоев. Оделся, как лихой всадник, – глядишь, заработал доллар.

– А что же такое драгстор-ковбой?

Мэр замялся, подыскивая подходящее сравнение.

– Говоря откровенно, поддельный, аптечный, опереточный, – и мэр рассмеялся, предупреждая всем своим видом: «Не попадитесь на такого».

Дня через два, что называется лицом к лицу, столкнулись мы с драгстор-ковбоем. Случилось это после прессконференции в местном клубе журналистов. «Э, нет, ковбойской одеждой меня не проведешь», – решил я, когда ко мне подошел красивый высокий блондин в замшевой рубахе цвета кофе с молоком, расшитой по воротничку и манжетам кожаным шитьем. Тонкую талию молодого человека туго стягивал пояс, на серебряной пряжке которого дыбилась медная фигурка лошади. Молодой человек приветливо протянул руку:

– Боб Доннелли.

«Ну вот, он даже не называет своей профессии».

– А это моя жена Ирэн, – и драгстор-ковбой познакомил меня с миловидной шатенкой. У нее были большие, в форме звезд, индейской работы серьги в ушах.

Разговорились. Оказалось, молодой человек – актер по профессии. Но так как найти место в Америке драматическому артисту в театре невозможно, – даже в больших городах США нет постоянных трупп, – ему пришлось пойти работать в телестудию.

– А почему же вы в рубахе ковбоя?

– А я драгстор-ковбой. Людям нравится эта одежда, вот я и ношу ее. Чего не сделаешь для рекламы! Ведь моя обязанность семь раз в сутки на виду у всех жителей Феникса чистить зубы хлорофилловой пастой фирмы «Голгейт Пелмолит компани».

– Вы актер, это же занятие не для вас?

– А еда мое занятие?! Телевизор живет за счет рекламы, и его хозяева мало думают об искусстве.

– Хорошее было время, когда ковбои совсем не чистили зубы! – печально улыбаясь, заметила Ирэн. – Скажите, – миссис Доннелли была в нерешительности, – в вашей стране женщинам-актрисам не приходится раздеваться в ночных клубах на потеху зрителям?

Я ответил, что держателя такого клуба в нашей стране надолго запрятали бы в тюрьму, по закону.

Ирэн молчала. Но глаза ее передавали: а жаль, что нет такого закона в Соединенных Штатах! Неожиданно Боб снял пояс и протянул его мне:

– Вы сказали, у вас есть маленький сын. Подарите ему от меня этот ковбойский пояс. Пусть, когда мальчик подрастет, вспомнится ему Боб Доннелли. Если у меня к тому времени не выпадут все зубы, я еще сыграю в театре роль настоящего ковбоя, и Доннелли перестанут называть драгстор-ковбоем, потому что это очень обидная для маленького, бедного человека кличка.

Мне показалось, что Боб с трудом выговаривает последние слова, как если бы ему не хватало воздуха. Он стиснул руку почти вызывающе крепко и коротко бросил Ирэн:

– Идем!

Боб Доннелли вынужден семь раз в сутки чистить зубы, подвизаясь рекламным агентом фирмы по производству зубной пасты. После беседы с ним стало более объяснимо все, что мы видели в Лос-Анжелосе, в центральной студии телевидения. Как и в Фениксе, реклама там вытеснила с экрана телевизора все; как и в Фениксе, бизнесмены подчинили, купили актеров, заставили их чистить зубы, примерять подтяжки, а главное – до хрипоты в голосе рекламировать автомобили.

В зале лос-анжелосской студии телевидения происходило странное действие. Хорошие драматические актеры, талантливые певцы, танцоры исполняли свои номера то в одном, то в другом автомобиле. Открытые, закрытые, спортивные, полугрузовые машины беспрерывно выкатывались на эстраду и начиналось:

– Купите «кадиллак»! Купите «шевроле»! Ой, купите! Ах, купите!

Писатели пишут сценарии об автомобилях, актеры произносят нежные монологи об автомобилях. Можно потерять сознание, упасть в обморок, глядя на всю эту «автомобильную вакханалию». Мне не довелось поговорить в Лос-Анжелосе ни с Френком Лайном, которому приходится тратить свой приятный баритон на песенки «Купите машину», ни с веселым комиком Джеком Бени, который расточает свое остроумие рулям, покрышкам и брезенту «кадиллака», но я говорил с Бобом Доннелли и знаю теперь, почему им приходится это делать.

Американцы гордятся техникой своего телевидения. Линии телевидения связывают города Соединенных Штатов. Но изображение передается частотой в триста двадцать пять строк, что почти в два раза ниже, чем в нашей стране. Экраны в Америке чуть больше экрана нашего «Темпа», но смотреть передачу трудно: изображение расплывчатое, не четкое. Однако все – и достоинство и недостатки техники – сущие пустяки перед тем, что в американском телевидении нет и грана искусства.

Помню, Николай Грибачев остался как-то в номере лос-анжелосского отеля и просмотрел всю вечернюю программу. «Серебряная кошка», естественно, не могла видеть вместе с Грибачевым этой передачи, но она стала «черной кошкой», как только Николай Матвеевич рассказал нам все, что пережил.

– Даже снятый по заказу студии фильм прерывался двенадцать раз в самых острых местах, – говорил Грибачев, – а на экране появлялись автомобили, жевательная резинка, мыло…

– Так тебе и надо! – шутил Софронов. – Зато ты теперь лучший знаток американских автомобилей.

Грибачев заткнул уши и закачал головой: он не мог слышать этого слова. Впрочем, так же, как и мы.

Видно, американцы плохо покупают автомобили, коли так много и громко кричат о их достоинствах кино, радио, телевидение. И как тяжело, должно быть, актерам зарабатывать деньги, играя веселых и щедрых покупателей!

В Фениксе мы встретили людей, которые тоже для зрителей целый день «играют свою жизнь», хотя они давно не живут ею. Ноябрь – месяц выставки штата. На ней отведен уголок, где раскинулся своеобразный экспонат – индейское поселение. В глинобитных мазанках и шалашах женщины-индианки ткут ковры, плетут корзиночки, выделывают кожу; мужчины-старики режут из дерева детские игрушки. Неподалеку от жилья два индейца рисуют на песке замысловатый узор. Оказывается, это священное действие: рисунок по религии индейцев спасает поселение от злой напасти. Они меняют его линии каждые сутки и тем останавливают чудовище, боящееся своеобразной песчаной иконы.

В Фениксе, по распоряжению госдепартамента, нас окружила шестерка старцев и старух, говорящих, правда плохо, по-русски. Они выдавали себя за «страдальцев по земле русской». Так вот один из них, сумрачный матерщинник, в прошлом сибирский купец, головорез, глядя на работающих индейцев, зло процедил:

– Ленивые, страх как ленивые! И зачем только живут на земле?

Бесполезно было вдаваться в споры с этим типом. Мы подошли к старой индианке. Лицо ее, широкое, открытое, прорезанное глубокими следами морщин, не выдавало никаких чувств, как если бы перед женщиной никто не стоял.

– Чего хотят белые? – спросила старуха.

Она произносила английские слова медленно, с трудом.

– Они русские, – сказал кто-то из толпы, моментально окружившей нас.

– Русские?! Я слышала про их землю.

Индианка подошла к нам поближе.

– Я из племени апачей. Меня зовут Нелли Куэйл – что означает Фазан. Резервация апачей – Форт Мета – тридцать миль севернее Феникса. Там двести человек наших, но они живут далеко друг от друга.

Старуха выговорила это быстро и замолчала. Большего сообщать на выставке иностранцам, да еще из Советского Союза, явно не полагалось. Нам очень хотелось сняться вместе с Нелли Куэйл.

– А вы не побоитесь быть на картинке со мною рядом? – удивилась она. – Ведь про индейцев говорят, что они страшные. Нет?! Я знаю: на ваших землях людей не пугают людьми.

Мы сделали несколько снимков. Рядом оказался один из шести «прикрепленных» к нам русских – Александр Райзин, низенький, плешивый, с выпученными глазами алкоголика; от него и сейчас несло винным перегаром. Александр Райзин – член двадцати шести клубов, почетный председатель всех городских благотворительных контор – словом, общественное лицо города. Он снисходительно заговорил с индианкой. Но она отвечала ему отрывисто и нехотя. Дабы не опозориться перед советскими журналистами, он замолчал и юркнул в толпу.

– Ве-ли-колепный народ! – объявился Райзин возле автобуса. – Нежный, тихий. А как любит нас?! Индейцы выбрали меня защищать их интересы в правительстве штата.

– А что, самим индейцам это не под силу?

– Нет, знаете, но важно знание законов, ситуаций. Я ведь член двадцати шести клубов. Там скажешь слово, тут попросишь, авось бедным и перепадет кое-что.

Александр Райзин развивал свою точку зрения на защиту прав индейцев так увлеченно, что мы решили не перебивать его.

– Они даже дали мне индейское имя, – закончил он свою речь.

– Как вас называют индейцы?

– Смок Клоуд.

В переводе это означает «Копченая Туча». Александр Райзин даже не чувствовал той иронии, что скрывалась за вторым его именем. А ведь неспроста невесело прозвали «защитника прав индейцев» остроумные апачи из Форта Меты.

Перед въездом на выставку висит рекламка: изображение улыбающейся морды поросенка, и подпись под ней: «Вот это и есть жизнь!» Александр Райзин и тут не преминул пофилософствовать. Неожиданный случай заставил его замолчать. Он раскрыл газету и увидел снимок. Возле большого магазина стояли люди с плакатами, на которых было написано: «Забастовка. Не покупайте в этом магазине, если вам жаль тех, кто зарабатывает слишком мало». Райзин вяло улыбнулся, свернул газету и «случайно» уронил ее за борт открытого автобуса. Копченая Туча, наконец, замолчал.

Делегация так устала от беспрерывного присутствия «шестерки русских», что мы чуть не крикнули «ура», когда нам сказали, что во время полета над Гранд коньоном в самолете их не будет.

Через десять минут полета скрылся в тучах пыли Феникс. Сильный ветер ощутимо покачивал самолет. Пилот Дейл Веллинг, рядом с которым я присел, чтобы сделать из кабины несколько снимков, сказал:

– Гранд коньон – седьмое чудо света. Его глубина около тысячи семисот метров, длина триста восемьдесят километров, а ширина от шести до двадцати семи километров в разных местах. Через час будем на месте.

Величественная картина развернулась вскоре под крылом самолета. Река пробила, прогрызла в желто-бурых, красных, серобелых породах гигантское ущелье. Порода оседала, ломалась, рушился пласт на пласт. Казалось, сильнейшее землетрясение заставило землю не только треснуть, но и закружило в пляске скалы, валуны, а теперь они застыли неподвижно, напоминая то египетские пирамиды, то головы каких-то языческих богов, то осевшие под тяжестью времени крепостные стены с островерхими зубцами по краям.

– Хорошо?! – Дейл чуть послал штурвал вниз, от себя, и самолет «клюнул» в пасть ущелья.

Если бы на берегу пропасти стоял человек и смотрел прямо перед собой, он мог бы не заметить самолет. Гранд коньон образовался на ровном, будто покрытом зеленой мохнатой скатертью леса плато. Дейл отдал рули второму пилоту. Мы вышли с ним из кабины. Он вытер платком капельки пота на лице.

– Кому красота, а кому чортов полет! Самолет большой, только и думай, что зацепишь крылом за горку.

Пилот откинулся на спинку сиденья, закрыл глаза:

– А в газетах напишут что-нибудь завлекательное: «Пилот Веллинг и все пассажиры искупались в Колорадо по причине отказа моторов». Эх!.. – и Веллинг взглянул в нашу сторону, как будто мы были не те, кто мог искупаться в Колорадо вместе с ним, а те, кто уже диктует сенсацию в газету.

Внизу все еще топорщились скалы. Но мы уже вылетели из основного ущелья. Серая ленточка реки кажется беспомощным ручейком, несильным и наполовину пересохшим. И как это смогла Колорадо устроить такое? Воображение отступало перед вечными грозными силами природы, перед временем. И только вспомнилась какая-то восточная мудрость: «И капля может победить скалу».

На аэродроме нас ждал Копченая Туча. Но ему положительно не везло. Возле аэродромной решетки ходили люди с плакатами: «Забастовка авиационных механиков». Эта забастовка продолжалась долго. Когда мы покидали Америку, она еще не окончилась, хотя к этому времени была уже свернута выставка штата Аризона, где на рекламном щите под мордочкой аппетитного поросеночка было написано: «Вот это и есть жизнь!»

Нет, недаром заехала делегация в Феникс, в провинцию! Нравы и обычаи некоторых представителей американского общества здесь проявлялись более заметно: сказывалось отсутствие дипломатической тренировки.

Завтракали мы как-то вместе с американскими господами. Должен сказать, что среди них не было ни мистера Митчела – председателя городского комитета по приему советских журналистов, ни Ван Дайка, члена комитета. Они остались в нашей памяти более приятными людьми. Завтрак подходил к концу. Вдруг краснощекий мистер, резко пристукнув ладонью по столу, крикнул:

– Эти черные!..

Он выговорил по отношению к негру-официанту нечто такое, чего я не могу повторить в присутствии «серебряной кошки». Анатолий Софронов удивленно взглянул на мистера. За столом стало тихо, – все почувствовали себя неловко, кроме краснощекого. Он продолжал жевать мясо. Софронов обратился к соседу:

– Мы бы хотели прекратить завтрак, так как не желаем сидеть за одним столом с расистом.

– О, я прошу вас не делайте этого! – зашептал американец. – Господина Лея вы не перевоспитаете, а он грубиян и наделает шуму.

А г-н Лей дожевал мясо, прополоскал глотку водой со льдом и обратился к нам:

– Теперь сыграем в карты!

Чтобы деликатно отделаться от предложения, отвечаем:

– Мы гости, и вы не захотите нас обыгрывать…

– О нет, – краснощекий раскачивался вместе со стулом, – я с удовольствием обыграю вас. Я не боюсь брать за карточный долг даже штаны и продаю их. Деньги не пахнут. А я хочу иметь много денег, чтобы покупать все!

Вспомнив, что нас ждет мистер Митчел, с которым мы должны были ехать на ферму, извинились и, не подав руки краснощекому, вышли на улицу.

Путь на ферму лежал возделанной долиной. Апельсиновые деревья, покрытые золотыми шарами плодов, тянулись вдоль всего нашего пути. Рощи придавали окрестностям сказочный вид, и недаром эти места называют «Долиной Рая». Впереди высились горы. Одна из вершин напоминала спину верблюда. Пятьсот тысяч гектаров богатейших земель принадлежат в долине крупным фруктовым компаниям. Их годовой доход превышает миллион долларов! Когда-то этой землей владели индейцы из племени пимов.

Им «оставили» сейчас всего шесть тысяч гектаров, да и те беспрерывно урезают. Индейцы покидают хорошие, снабженные водой угодья, а в газетах пишут, что подобные меры «продиктованы заботой о земледелии штата».

Ранчо Брузан, где мы вскоре оказались, знаменито арабскими лошадьми. Нас встретила возле беленького, крытого цветным шифером домика Флоренс Дохерти – стройная худенькая женщина в одежде ковбоя. Муж ее, Гарольд, объезжал лошадь. Пока ждали его, осмотрели домик. В комнате Дохерти была масса призов: кубки, жетоны, вазы, вымпелы – награды за арабских чистокровок.

Приехал из степи Гарольд. Его ковбойский наряд отличался от тех, что носят богатые скотопромышленники. Синие холщовые брюки, пропыленная рубаха из толстой бумажной ткани, старая, загнутая с боков шляпа. Двадцать семь арабских лошадей на ранчо, почему же так бедно одет хозяин?

Оказалось, что Флоренс и Гарольд Дохерти не владельцы ранчо. Хозяин Эдвин Туит живет в пяти милях отсюда, в богатой вилле. Флоренс и Гарольд его работники. Он платит им обоим за круглосуточную работу триста пятьдесят долларов в месяц.

Флоренс вывела из конюшни красавца жеребца по кличке Скорадж. Хозяин отдал за него двадцать пять тысяч долларов! Флоренс пошутила:

– Эта лошадка стоит хозяину в день больше, чем мы с мужем. Неизвестно, кому живется лучше.

У домика Дохерти мы повстречались с мистером Бредфордом – он ухаживает за коровами, тоже принадлежащими Туиту. Кенес Бредфорд – молчаливый, сумрачный человек. Он рассказал, что до 1947 года сам имел ферму, но… заболел, и пришлось продать землю. Приехал сюда.

– Теперь ферму трудно завести, – глядя куда-то в сторону, медленно проговорил Кенес. – Хорошо, что хоть устроился на чужую. А своя была, да нет…

Приподняв шляпу, Кенес зашагал прочь. Подумалось: «Какой же он больной человек, этот двухметровый богатырь?» Но не в болезни дело: за последние годы в США усиливается процесс разорения мелких фермеров.

Вот некоторые данные. В период с 1940 по 1954 год, то-есть за четырнадцать лет, около одного миллиона трехсот тысяч фермеров США разорились, лишились своей земли и вместе с семьями устремились в города, надеясь найти там работу, либо стали «бродячими фермерами». Только за последние четыре года количество ферм в США сократилось на шестьсот тысяч.

Вернулись с ранчо Брузан во второй половине дня. В гостинице нас ждало приглашение на вечер молодежи. Так как нам не предоставляли возможности подолгу разговаривать с американскими юношами и девушками, было решено, что Валентин Бережков и я непременно побываем на этом вечере.

Попали мы на странный вечер. Его проводила молодежная торговая палата города. Что это такое? Я уже рассказывал коротко о деятельности «взрослых» торговых палат; молодежная торговая палата – это обучение бизнесу, предпринимательству, путаной и рискованной игре на бирже начинающих дельцов. Принимаются в молодежную торговую палату лица, имеющие свои акции. В Америке существует две тысячи восемьсот таких молодежных торговых палат. Главное в их деятельности «прикрывается» заботой о досуге молодежи. Тут и чтение вслух перед началом собрания душеспасительных заветов о любви к ближнему, и выступления артистов из кружков самодеятельности, и запись в различные кружки: от кройки и шитья до авиационного. Богатая американская молодежь под руководством капиталистов набивает себе руку.

Собрание, на котором мы побывали, посвящалось награждению победителей всеамериканского конкурса «Голос демократии», а проще сказать – конкурса по пропаганде «американского образа жизни». Юные бизнесменчики под руководством попов готовят пятнадцатиминутные речи о прелестях американского бытия. Они зачитывают их перед комиссией, и та присуждает премии – «статуэтки свободы». Награждается и ментор, наставник отличившегося оратора, чаще всего священник. Когда были розданы призы, председательствующий объявил, что получено приветствие от городского банка. Приветствие оригинальное – по двадцать пять долларов в конверте каждому призеру. Вот тебе и «голос демократии»… за небольшую мзду! Недаром с таким рвением и охотой вставляют в свои речи юные ораторы фразы о «железном занавесе» и «опасности с Востока». «Деньги не пахнут», – как говорил краснощекий спекулянт Лей.

Деньги не пахнут! Перед приездом делегации в Феникс с провокационной речью в городе выступил «неизвестный», выдававший себя за советского журналиста. Впрочем, история эта настолько «своеобразна», что стоит привести полностью заметку, опубликованную в «Феникс газетт»:

«Как это видно из статей и писем, опубликованных в нашей газете в последние несколько недель, визит русских журналистов, находящихся сейчас в Фениксе, не находится целиком в том духе гостеприимства, который традиционно считается западным и американским. Мы живем не в том мире – с его безопасностью и сердечностью, – который существовал раньше, до того, как бомбардировщик дальнего действия и ядерные бомбы заставили всех нас теснее прижаться к зеленой траве. От приветствий «Добро пожаловать, чужестранец!» воздержались в данном случае те люди, которые обычно являются прекрасными хозяевами.

Возьмем для примера Ассоциацию закупочных агентов штата Аризона, которая собралась в Кулидже в пятницу на позапрошлой неделе на общее собрание феникского и туксонского отделений. Эд Зиглер, владелец конторы по снабжению предметами ухода за домами в Фениксе и руководитель программы местного клуба, организовал выступление одного русского оратора. Было объявлено, что один из прибывающих к нам русских журналистов сумел прилететь раньше других для того, чтобы произнести эту речь. Дик Индерледен, представитель авиакомпании TBA, доставил Алрока Тотелова из Феникса в Кулидж для того, чтобы он выступил перед закупочными агентами. Индерледен сообщил, что русский прилетел сюда из Калифорнии на самолете TBA.

Перед своим выступлением мистер Тотелов позировал фотографам вместе с Гарольдом Бренном – кулиджским издателем, Индерледеном и Полем Марксом – закупочным агентом.

Мистер Индерледен, представляя гостя, объяснил, что русский писатель не говорит и не понимает по-английски, но что он имеет подготовленный текст речи и привез с собой ее английский перевод, написанный одним из других журналистов. По ходу выступления оратора на русском языке Индерледен должен был читать соответствующий английский текст.

На хозяев нападают: Гость резко критиковал методы американского бизнеса и оскорбил закупочных агентов, обратившись к ним скорее как к клеркам, а не как к представителям фирм. Оратор заявил, что в американской практике ведения хозяйства процветают расточительство, излишества и незаконность.

Мистер Тотелов указал, что американскому бизнесу не хватает дисциплины, которая, по его словам, делает русскую систему более эффективной. Он беззастенчиво расхваливал социализм и высмеивал систему свободного предпринимательства. Он критиковал также американских женщин за их вялость и безжизненность, открыто осуждая их жизнь в роскоши в противоположность мужскому труду, требующемуся от русских женщин. По мере того как он монотонно читал свою речь, показывая поверхностное знание американского бизнеса, но черня его как упадочный и прогнивший, из задней части комнаты стали раздаваться свисты. Некоторые закупочные агенты пытались остановить это неучтивое поведение своих коллег, но не могли прекратить протесты.

Но речь была неожиданно прервана, когда на собрание явились два помощника шерифа графства Пинал и заявили, что они пришли арестовать мистера Тотелова как самозванца. На собрании поднялся невообразимый гвалт, когда объявили, что Тотелов – это в действительности Эль Потэ, адвокат из Феникса.

Потэ специально отрастил на этот случай усы, выучил примерно двадцать русских слов, которые он повторял в своей речи в бесчисленном множестве комбинаций. В течение своего более чем двухчасового пребывания среди закупочных агентов он не произнес ни единого слова, кроме русских слов. Он сохранял строгую мину, без улыбки, даже когда присутствовавшие делали унизительные замечания относительно его внешности, манер и предполагаемого происхождения. Человека два из членов ассоциации, не посвященных в шутку, ехали вместе с Потэ из Феникса в Кулидж. Несколько других лиц из числа присутствовавших встречалось с ним раньше, но никто не узнал его в ходе этого трюка».

А что, если бы мы не собрались лететь в Феникс?! Так и прошла бы безнаказанно гнусная проделка тех, кто хочет посеять вражду между советским и американским народами…

Годовщину Великого Октября нам пришлось встречать в Фениксе – в далеком городе на чужой земле. Было душно и жарко в ночь под 7 ноября. Крупные звезды отражались в воде бассейна. Остролистые пальмы во дворике гостиницы, подсвеченные цветными лампами, напоминали театральную декорацию. А возле гостиницы, как плохие и дешевые актеры, орали и свистели бежавшие в годы войны из нашей страны предатели. Они бесновались несколько часов, а потом все, как по команде, удалились. Они пробыли возле гостиницы ровно столько времени, за сколько им было заплачено.

ПЛОХАЯ ПОГОДА В ВАШИНГТОНЕ

Почти всю поездку по Америке нам сопутствовала ясная, солнечная погода. Вашингтон же встретил нас густым туманом, дождем и сильным, порывистым ветром. Самолет кружил над городом минут сорок и вынужден был садиться вслепую, по приборам. Как заметил один вашингтонский репортер: «Погода соответствовала встрече, которую оказали русским официальные лица». В этом была доля справедливости. Говоря проще, в Вашингтоне мы лицом к лицу столкнулись с теми, кто девять месяцев не выдавал нам виз, с теми, кто изо всех сил «роет миру могилу», как поется в одной хорошей песне.

Началось все с того, что нам отказались продлить срок пребывания в Америке на пять дней – разрешили задержаться только на три дня с условием «покинуть США не позже 18 ноября». Перед началом поездки мы разослали несколько телеграмм высокопоставленным лицам в Вашингтоне с просьбой принять нас и ответить на ряд вопросов, волнующих советскую общественность. И что же? Все они отказались дать интервью, сославшись на занятость. Было понятно, почему «не нашлось времени» для советских журналистов.

Для нас были организованы беседы со второстепенными лицами. Первое интервью дал судья Уильям Дуглас. Внешне он невыразительный старикашка, с узенькими сухими губками, блеклыми, чуть испуганными глазами. Дуглас путешествовал по нашей стране, в журнале «Огонек» было помещено его интервью, в котором судья высоко отзывался об успехах Советской страны. Анатолий Софронов, как представитель этого журнала в нашей группе, прежде всего поинтересовался, получил ли Дуглас номер журнала со своим материалом?

– А я, – Дуглас заметно нервничал, – в СССР вообще не встречался с прессой.

– Как же так, вы запамятовали, господин судья, – возразили ему мы. – Вас интервьюировали не раз, и всюду вы весьма охотно делились своими впечатлениями.

Никто из нашей семерки не понимал, что творится с судьей. Почему старичок так изворачивается? Спрашиваем у судьи для уточнения:

– Как вам понравилась поездка по СССР?

Молчание.

Повторяем вопрос.

– Не скажу я вам этого. У меня путаница в голове.

– Но ведь вы такой опытный путешественник, книги пишете.

– Я не знаю русского языка.

– Многие из нас не знают английского и все-таки смело и честно, если хотите, прямо сейчас ответят на вопросы о США.

– Я мог ездить по СССР, куда хотел. Ваши люди дружественно настроены к американцам.

И судья вновь замолчал.

Ушли мы из мрачного здания верховного суда США, не понимая, что за беда приключилась с судьей Дугласом. Только вернувшись на Родину и прочитав его наглое и лживое заявление о поездке в СССР, поняли: старичок сгорал со стыда. Впрочем, стыд он потерял давно. Но даже бессовестному человеку иногда неловко глядеть в глаза тому, о ком сегодня он говорит одно, а завтра другое.

Гадкий хлеб у лжецов и провокаторов! Судья Дуглас разоблачил себя как человек, которому ненавистны добрые отношения между народами, как человек, насквозь пропитанный ядом войны. Он и сейчас вовсю призывает к подрыву равноправных, нормальных отношений между народами; он хочет командовать народами, размахивая водородной бомбой. Уж не стремится ли Дуглас сменить тогу судьи на мундир бесноватого генерала-поджигателя? Если бы мы успели прочитать статейки Дугласа до встречи с ним, мы бы задали ему такой вопрос. Интересно, что бы ответил судья?

Поскольку программа нашего пребывания в Вашингтоне оказалось незаполненной, решено было отправиться в Маунтвернон, в домик Джорджа Вашингтона.