ЛАССО В ВОЗДУХЕ

Сознаюсь, всем нам очень хотелось повидать в Америке настоящих ковбоев: вольных сынов душистых прерий, укротителей диких лошадей – словом, дальних родственников героев Фенимора Купера. Но первый ковбой, которого мы встретили на ферме г-на Итона, при всем том, что внешне он оправдывал наше представление о ковбоях, оказался скотником. Как признался этот паренек, он ни разу не ездил верхом на лошади.

– На лошадях ездят там, – и паренек махнул рукой куда-то вдаль, подчеркивая выражением лица и жестом невозможность истинно ковбойской жизни в районе промышленного Кливленда.

За завтраком у г-на Итона мы, конечно, в шутливом тоне рассказали об этой короткой беседе. Американская журналистка, сидевшая за столом, совершенно серьезно спросила нас: «А правда ли, что русские казаки до сих пор ездят даже по Москве верхом?» Так как Анатолий Софронов родом с Дона, мы попросили ответить его. Он подумал немного и заявил:

– Пожалуй, это так. Вот я, например, каждое утро отправляюсь на работу в «Огонек» на скакуне.

Журналистка принялась записывать его слова в блокнот. Но присутствовавшие засмеялись так весело и громко, что она поняла нелепость своего вопроса.

«Наконец-то!» – сказали мы себе, когда в программе поездки появилась строчка: «Посещение «Коровьего дворца» и ковбойские состязания».

«Коровий дворец» Сан-Франциско – огромное ангарного типа сооружение. Не знаю, кому пришло в голову назвать его дворцом: видимо, сказалась привычка к пышности и преувеличениям. В центральной части здания находится большой манеж с местами для двенадцати тысяч зрителей, где происходят спортивные, вернее цирковые, представления. На одно из таких представлений мы и попали.

Вспыхнули прожекторы. Трибуны погрузились в полумрак. Зато еще более резко выделялась арена, посыпанная золотистыми опилками. Справа от нас за невысокой загородкой ревут возбужденные быки, тревожно ржут кони. Щелчок бича – бык мгновенно вылетает на арену. Но тут же, ослепленный прожекторами, на какую-то долю секунды он останавливается, упирается передними ногами в землю, клонит голову, будто хочет пропороть своими острыми рогами световую завесу. Освоившись, бык снова мчится по арене. Но уже вылетел всадник. Он пришпоривает низенькую быструю лошадь – лассо свистит в воздухе. Бык, схваченный у шеи веревкой, грохается оземь. Лошадь продолжает натягивать лассо, а ковбой подбегает к быку и треножит его.

Всадник сменяет всадника. Судьи объявляют время, за которое ковбои управляются с быком:

– 14, 7 секунды, – слышится в зале.

– 14, 5…

– 14, 3…

Быстрее никто не смог совладать с ошалевшим бычком. Правда, бычок, на котором был поставлен рекорд, совершил не предусмотренную программой манипуляцию. Когда его освободили от пут, он прыгнул через полутораметровую загородку, отделявшую манеж от трибун, и под визг зрителей помчался вдоль первых рядов. Положение создалось критическое. Представление вполне могло окончиться робкой схваткой какого-нибудь перепуганного зрителя со взбешенным животным.

Бычок наращивал скорость и, казалось, готовился совершить новый прыжок прямо в толпу. И вдруг появился высокий плотный человек в тяжелых пыльных сапогах, помятой широкополой шляпе ковбоя. Он перегородил собой проход и ждал, когда бычок вылетит на прямую. Тысячи людей замерли, ожидая столкновения. Бык пригнул голову, готовясь смести человека.

– А-а-а!.. – пронеслось уже над рядами. Гигант сделал удивительно ловкий скачок к самой изгороди, как бы сторонясь животного. Но тут же сбоку намертво, в полном смысле этого слова, схватил быка за рога и подмял его под себя. Рев восторга пронесся над ареной. А человек встал с колен, как-то равнодушно пнул присмиревшего бычка и исчез.

– Старина снова показал себя, – услышали мы голоса.

– Он силен и ловок! Не понимаю, почему его выгнали?

– Стар. Седая голова не привлекает зрителей.

– Он приходит сюда каждый вечер.

– Видно, надеется разживиться долларом.

Речь шла о смельчаке, который совладал с бычком. Глаза снова стали искать его мощную фигуру. Но нет, этого человека не было в зале. Видно, хозяин программы выпроводил его из манежа. Здесь не нужны старые люди.

Охота с лассо была лишь началом представления. Истинно ковбойский номер – родео: всадник на необъезженной лошади. Вот тут действительно нужна большая ловкость и смелость. Испуганное, разозленное животное подпрыгивает, встает на дыбы, вскидывает задние ноги, взвивается, а ковбой должен продержаться на лошади до удара гонга. Одна из лошадей, отчаявшись скинуть всадника, повалилась на бок и хотела смять человека. Ковбой едва высвободил ноги из стремян. Правда, это случилось после гонга, и зрители тепло приветствовали смельчака.

У сидевших сзади зрителей мы спросили, действительно ли на арене дикие, необъезженные лошади. Американцы молча переглянулись, видимо удивленные нашей наивностью.

– Обычные лошади. Только их седлают особо. Когда человек садится, лошадь испытывает дикую боль…

До поздней ночи продолжалось родео, наездники демонстрировали на манеже высший класс верховой езды. Хотя мы не получили полного представления о ковбоях и их жизни, все же теперь с некоторым основанием можем считать, что видели современных ковбоев – верхом на лошади и с лассо в руке.

В этих представлениях участвуют всадники из Техаса, Аризоны, Калифорнии. Ловкие предприниматели делают бизнес на интересе путешественников и туристов к состязаниям ковбоев. А кроме того, продемонстрировав парадную сторону их жизни, они отвлекают внимание от истинного положения вещей в ковбойских штатах.

Живут же там не так красиво, как на манеже «Коровьего дворца». Достаточно сказать, что сельскохозяйственные рабочие во многих штатах Америки получают за свой нелегкий труд в два раза меньше, чем городские, хотя и у рабочих в городе, даже по официальным статистическим данным, средний заработок очень невелик. Его едва хватает на предельно скромное существование.

Но в США мало кого волнует жизнь простого, скромного рабочего человека. Профсоюзы в сговоре с предпринимателями, а крупные промышленные и финансовые воротилы заботятся лишь о росте своих доходов. Прибыли 428 американских корпораций в третьем квартале 1955 года составили 2 169 180 тысяч долларов против 1 650 603 тысяч долларов в третьем квартале 1954 года, то-есть увеличились на 34, 4 процента.

Монополии получают бешеные прибыли и благодаря тонкому и хитрому сговору всесильных магнатов между собой. Миллионеры действуют отнюдь не разобщенно.

Когда мы через день после посещения ковбойских состязаний приехали в торговую палату Сан-Франциско, ее вице-председатель мистер Фокс спросил, как нам понравилось в «Коровьем дворце». Мы ответили ему, что там выступают действительно ловкие люди.

Но разговор о «Коровьем дворце» был лишь маленьким вступлением к более интересной беседе о деятельности сан-францисской торговой палаты. Прежде всего мистер Фокс постарался объяснить нам смысл и принципы деятельности палаты. Для того чтобы изложить их, пришлось бы написать отдельную книгу. Но если говорить коротко, то принципы эти состоят в том, что могущественнейшие капиталисты города координируют в торговой палате «свои усилия». Следует учесть, что в Сан-Франциско самый крупный в капиталистическом мире банк. Отсюда особое значение и влияние сан-францисской торговой палаты.

– Палата – дело общественное, – говорил мистер Фокс, – и она лишь сотрудничает с различными организациями.

Мы тут же задали вопрос:

– А случалось ли, чтобы кто-нибудь не подчинился рекомендациям торговой палаты или действовал против нее?

Мистер Фокс иронически покачал головой:

– О, таких случаев, конечно, не было. Мы стараемся улаживать все по доброй договоренности. Но если кто-нибудь хочет пойти против, он, конечно, может это сделать. – Мистер Фокс снова покачал головой и добавил: – Хотя, конечно, ему будет очень трудно…

И мы поняли: за последней частью ответа мистера Фокса скрывается многое. Вот так, под вывеской сугубо общественной организации, собирают свои силы финансисты, магнаты промышленности и сельского хозяйства. И сколько бы ни бились иные маленькие предприниматели, пытаясь предотвратить создание монополий, разгадать сложные и опасные финансовые сделки, бороться невозможно: в торговой палате сидят слишком богатые люди.

Гуляя по одной из улиц Сан-Франциско, мы остановились возле двух забавных небольших автомобилей. Они скорее напоминали детские машины, хотя по отделке чувствовалось, что это отнюдь не игрушки. Оказалось, что автомобильчики – пионеры электрических машин. Рекламировал и продавал их на улице пожилой человек по имени Ерли М. Перри. Когда мы остановились около машин, он засуетился и заговорил тоном бойкого продавца:

– Машина проходит без перезарядки много-много миль. Расходует минимальное количество электричества стоимостью в полтора доллара на весь пробег. Скорость машины – тридцать миль. Вы можете ехать на ней куда угодно, хоть в пустыню, и не думать о том, что у вас кончился бензин.

Видимо, уловив на наших лицах сомнение, мистер Перри переменил тон.

– Я понимаю, – сказал он. – Но тогда позвольте хоть сфотографировать вас рядом с машиной. Для меня это большая реклама.

Построив нас около автомобильчиков, мистер Перри быстро сделал несколько снимков. Чувствовалось по всему, что он озабочен.

– Не очень веселые дела, мистер Перри? – спросили мы на прощанье.

– Конечно, – ответил он. – У меня маленькое дело, и нам трудно бороться, – мистер Перри ласково потрогал борт своего автомобильчика, – с большими и серьезными конкурентами.

Я хотел было порекомендовать мистеру Перри обратиться в торговую палату. Ведь там новинка, как утверждал мистер Фокс, должна получить всяческую поддержку. Но тут же вспомнил: членами торговой палаты являются недосягаемые для мистера Перри люди, и они вряд ли поддержат его производство. Не потому ли и приходится мистеру Перри торговать своими машинами прямо на улице?

Вечером делегацию пригласил к себе в гости известный сан-францисский журналист и издатель Майкл Ньюхолл. Его маленький, однако богатый домик расположен на высоком холме, но уже не в Сан-Франциско, а в Окленде. К домику ведет частная, лично мистеру Ньюхоллу принадлежащая дорога, которая, как и домик, стоила владельцу не один десяток тысяч долларов. Майкл Ньюхолл располагает солидными средствами, нажил он их главным образом на газетном деле, а часть из них получил по наследству.

Окленд и Сан-Франциско такие близкие соседи и так удобно связаны Оклендским мостом, что почти невозможно понять, где начинается один и где кончается другой город. Во всяком случае, ночью из окон домика Ньюхолла огни двух городов сливаются воедино. Их так много, что кажется: Млечный Путь мерцает не на небе, а на земле. Правда, есть «маленькое», для мистера Ньюхолла оно действительно малоприметное, препятствие на пути из Сан-Франциско в Окленд. С обеих сторон моста поставлены сторожевые будочки. Служители в форме взимают за проезд машины в один конец двадцать пять центов. Туда и обратно стоит полдоллара, и так сумма увеличивается по мере повторения проездов. А два доллара это уже для рядового семейного человека серьезные деньги. Если же американец работает в Сан-Франциско, а квартира у него в Окленде, месячное путешествие по мосту стоит ему двадцать-тридцать долларов. Это только путешествие по мосту. А стоянка?

Вдоль всех улиц американских городов расставлены чугунные столбики со счетчиками. Поставил машину – опускай монету. Причем через полчаса или час, в зависимости от таксы, надо вновь платить; иначе счетчик, в котором есть часовой механизм, покажет, что стоянка не оплачена. Подойдет полицейский – плати штраф. И еще двадцать пять – тридцать долларов в месяц приходится вытаскивать из кармана американцу. Помню, я ехал с каким-то фоторепортером по Нью-Йорку и обратил его вниманье на то, что автомобили в городе очень грязные. Он и поведал мне о «центовом разбое».

– Если каждый день платить за мойку машины, за стоянку в удобном месте, за спидвэй[4], не прокормишь не только себя, но и машину.

Короче говоря, в глазах жителей Окленда и Сан-Франциско несколько меркнет очарование моста.

Но это не касалось гостей мистера Ньюхолла. У него собрались преуспевающие журналисты, писатели, юристы, врачи. Тут была самая пестрая публика, и многие пришли к хозяину, конечно, для того, чтобы повидаться с советскими журналистами. Как и водится в таких случаях, нам рассказали обо всех городских новостях. Кое-кто сокрушенно покачивал головой по поводу заметки, опубликованной в газете «Сан-Франциск кроникл». В ней сообщалось, что в Денвере арестована женщина тридцати трех лет за то, что она продала свою двойню. Кто-то бросил фразу: «Чудачка, за сто пятьдесят долларов! Ведь это небольшие деньги».

Услышав эти слова, высокий мрачный человек, который весь вечер пил виски с водой, резко проговорил: «Небольшие деньги! Для тех, кто имеет большие…» Мрачный мистер подошел ко мне и спросил, видели ли мы что-нибудь поучительное во время визита в Калифорнийский университет. Я ответил, что делегация пробыла там всего несколько часов, а за короткое время, конечно, трудно понять, чем живут студенты.

– Конечно, трудно, – и мрачный мистер кивнул головой. – Но в общем-то студенты там забавный народ. Жаль только, что они все время проигрывают стенфордским футболистам. Вы знаете, – продолжал он, – у студентов Калифорнийского университета есть такая традиция: перед встречей со стенфордцами сжигать чучело индейца, потому что фигура индейца – символ этого университета. Говорят, за последнее время они сожгли шесть чучел, и все шесть раз проиграли. – И мрачный мистер громко рассмеялся.

Я согласился с тем, что калифорнийские студенты, видимо, неплохой народ, и рассказал, как тепло встретили делегацию в студенческой газете «Дейли Калифорния». Редактором в газете работает застенчивая и очень милая девушка Алис Булдин. Она с охотой показывала свою маленькую редакцию. Когда делегация уходила, студенты хором закричали по-русски: «До свиданья!»

– И они были правы, – снова вставил реплику мой собеседник. – Именно до свиданья. Вот мне, например, будет жаль прощаться с вами сегодня. Оказалось, что все вы очень милые люди и с вами просто приятно беседовать. Кстати, вы что-нибудь знаете о нашей актрисе Марлен Монро? Это, конечно, не киноактриса, а больше – кинозвезда… Так вот, она сейчас остепенилась, разыгрывает из себя серьезную даму и, знаете… хочет сыграть Сонечку Мармеладову Достоевского. Роль у нее может и не получиться. Но все-таки русский писатель!

Я ответил, что у нас есть много хороших писателей и много хороших ролей – в них могли бы попробовать себя американские актеры и актрисы.

– Скоро вы будете в Голливуде. Я советую вам высказать им это.

Мистер снова начал тянуть виски.

– Я, наверное, грубо сказал по поводу ста пятидесяти долларов, – вернулся он к началу разговора. – Но это правда. Я знаю, вы были в «Коровьем дворце» и слышали там, как свистит лассо над шеей бычка. Когда человек слышит подобный свист, ему делается жутко.

Мистер помолчал, будто подбирая слова, чтобы закончить свою мысль:

– Я понимаю женщину, которая продала своих детей. Может быть, и ей послышался свист лассо…

НА РОДИНЕ ТАРЗАНА

Все было бы, как говорят американцы, о'кэй, если бы не тучи дыма. Он разъедает глаза, мешает дышать. Ветры почти не продувают Лос-Анжелос, и дым висит в неподвижном воздухе сплошной пеленой, да такой густой, что кажется, будто какой-то шутник беспрерывно поджигает здесь дымовые шашки. Это первое, с чем сталкиваешься, когда выходишь на улицы Лос-Анжелоса. И город сразу тускнеет и становится менее красивым, и уже не обращаешь внимания ни на высокие, стройные пальмы, ни на стриженые газончики возле аккуратных коттеджей. Дым застилает глаза.

Если выдается день, когда ветер все-таки перебарывает дымовую завесу, кажется, на улицах и народу больше. Впрочем, в Лос-Анжелосе почти не видно людей. По благоустроенным широким дорогам катят голубые, синие, серые, палевые кары – так называют в Америке автомашины. В Лос-Анжелосе насчитывается огромное количество автомобилей. Их здесь больше, чем в любом другом городе Соединенных Штатов Америки. Лос-Анжелос вырос вдоль широкого шоссе, только центральный проспект тянется почти на тридцать миль. Такое малоудобное расположение города неизбежно и привело к сосредоточению автомобилей.

Когда мы ехали в промышленный район Лос-Анжелоса, наш спутник, репортер местной газеты, с горечью произнес:

– Я уже месяц не был у дяди. Да и как к нему съездить, если он живет на другом конце города, в трех часах двадцати пяти минутах езды от моего дома.

Промышленный район, куда провожал нас репортер, примыкает к центру Лос-Анжелоса. Здесь действует около семисот промышленных предприятий. Район этот в 1928 году был знаменит лишь небольшими огородиками. Владельцы железной дороги скупили землю и стали ждать. Они рассчитывали, что цена на участки земли со временем подскочит. Так оно и случилось. Прошло пять лет, и в 1933 году железная дорога продала участки двумстам предпринимателям, но уже втридорога. Без всяких хлопот владельцы железной дороги положили в карман большие барыши.

Лос-Анжелос становился крупным и важным центром Соединенных Штатов Америки. Грандиозная спекуляция захватывала все больше и больше дельцов и финансистов. Как только цены на участки перестали ползти вверх, железнодорожные магнаты выкинули новый трюк. Они неожиданно объявили, что продают участки на пятьдесят процентов дешевле обычной цены. Откуда такая добродетель? Дело в том, что железная дорога выдвинула условие: каждый покупатель обязан перевозить грузы только с ее помощью.

Любезный молодой человек – паблик рилейшен рейлуэй компани мен, что примерно соответствует понятию «гид железнодорожной компании», заключил свою короткую информацию словами:

– Когда-то здесь не было ничего, а теперь в три тысячи акров земли вложено около восьмисот миллионов долларов!

Он очень довольно потер руки, как будто, по меньшей мере, половина всех миллионов принадлежала ему. Когда мы спросили, кто же все-таки владеет землей в этом районе, он немедленно передал нам список семисот фирм, корпораций и трестов, которые заключили сделки с железной дорогой.

Названия всех компаний не приведешь: это Вестингауз, Дюпон, «Дженерал электрик» и иже с ними. Те, кто когда-то продал свои огородики за бесценок, не владеют сейчас ничем. Впрочем, они и не подозревали, что внесут такой «достойный вклад» в дела процветающих компаний. И в этом тоже, очевидно, смысл «свободы американского предпринимательства».

После того как мы побывали в промышленном районе Лос-Анжелоса, нас долго не покидало тягостное ощущение. Трудно было объяснить нашим спутникам его причину. Видимо, наш «унылый вид» обратил на себя внимание. Мистер Чихачев из госдепартамента попытался «теоретически» обосновать законную справедливость, с которой действовали владельцы железной дороги. Его бархатный баритон звучал так нежно и тихо, будто хозяин голоса боялся спугнуть кого-то, кто незримо стоял за его спиной и нашептывал избитые и много раз слышанные истины. От общеобразовательной лекции на тему «Капитал и способы его применения» нас спас коллега Чихачева мистер Клукхон. Он сложил ладони рупором и закричал по-русски:

– Давай, давай!

Это означало, что время, отведенное на эту часть программы, окончилось, и шоферы такси уже завели моторы. Мы поблагодарили мистера Чихачева за разъяснение и поехали в Голливуд, где нас все-таки, несмотря на опасения мистера Клукхона, приняли.