18

Уолкер Крюгер рассматривал себя в длинное зеркало из гарнитура, которым была обставлена гостиница, выпятив грудь, затянув еще на одну дырочку блестящий кожаный ремень. Элегантно щелкнув каблуками, он поклонился своему отражению. И то, что оно занимало лишь половину высоты зеркала, осталось незамеченным. На него смотрел офицер третьего рейха в шикарной, только что выглаженной форме, в сияющих сапогах, фуражка с высоко поднятым верхом, свидетельствующая о его чине, была надета на узкую голову почти под прямым углом. Зеркало отражало воплощение власти, зачеркивая лицо, которое говорило о долгих годах лишений и о принадлежности к семье, зарабатывающей деньги сбором картофеля и торговлей сигаретами и пивом.

Мать Уолкера была крупной толстой женщиной, которая обожала дешевые сардельки, приправленные острой горчицей, и темное пиво в огромной кружке, наполненной до краев. У нее был грубый гортанный голос, а рука, которой она часто била сына, – еще более грубой и тяжелой. Худоба и тщедушие сына являлись постоянным источником ее раздражения. Уолкер был точной копией своего отца, маленького жилистого человека, находившегося у жены под каблуком до тех пор, пока не напивался. Его неистовство под влиянием пива было для нее источником забавы и развлечения. Она терпела грубые любовные ласки, как терпят назойливую муху, стряхивая его одним движением, когда он истощался в оскорбительно жалких попытках. Маленькие мужики – маленькие члены.

Уолкер следил за родителями воскресными вечерами, когда они, полураздетые перекатывались на провисшей кровати, и мясистые груди матери дрябло свисали по бокам. Отец лежал сверху, отчаянно стараясь охватить их своими маленькими руками, похрюкивая, двигался вверх-вниз. Уолкера всегда возбуждал вид грудей, и он запирался в комнате, вставал на стул и озабоченно рассматривая свою возбужденную плоть в зеркале на стене, отчаянно теребя предмет, который, он надеялся, вырастет больше, до тех пор, пока липкая сперма не забрызгивала стекло.

Вся мужская суть Уолкера напряглась, когда он смотрел на себя в зеркало, вспоминая Лоис в тонком аметистовом платье, в котором она была вчера вечером, облегающем высокую грудь и округлые бедра. Он представил ее длинные стройные ноги, которые мягко переходили в нежный, теплый треугольник. Его рука прошлась по заветному месту, нащупывая пуговицы… Но нет, сейчас не время. Сегодня вечером он пригласил Лоис де Курмон пообедать с ним. И если она понимает свою выгоду, ей лучше принять приглашение. С ней что-то не так, в этом он уверен. Но в этом «что-то» он сомневался. Последний месяц он приглядывал за ней, как и за другими женщинами семьи де Курмон. Следовал за ними, если они ехали в Монте-Карло или Нейи, и взял себе за правило заходить неожиданно к Леоноре в кухни или офис. Он следил за Лоис в бассейне и вечерами в баре, не выпускал из-под контроля даже Пич, когда та ехала в школу.

Человек из агентурной разведки коменданта фон Штайнхольца подозревал, что булочник Гастон участвует в движении Сопротивления, и Уолкер недоумевал, почему этот человек еще на свободе. Он бы заставил всех дрожать от страха перед властью германского нацизма, прислав среди ночи машину гестапо, чтобы арестовать Гастона с долей законного насилия. Несколько разбитых голов означали бы, что участников Сопротивления стало меньше. Но фон Штайнхольц хотел поиграть, потянуть время и посмотреть, куда приведет след. Крюгер презрительно хмыкнул, потрогав револьвер на поясе. «Люгер» был знаком власти, как знак отличия на капитанской фуражке. С «люгером» под рукой он был хозяином положения. И элегантно отсалютовав: «Хайль Гитлер!» своему отражению в зеркале, он вышел из комнаты.

В баре пианист наигрывал какие-то задушевные немецкие мелодии. Группа подвыпивших молодых офицеров, только что прибывших из фронтовой зоны в Африке, что-то подпевала, нервно хохотала, расплескивая пиво на белые клавиши, которые пианист вытирал льняным платком. Уолкер, отыскивая взглядом Лоис, счел их выходки вполне невинными. Ее обычное место пустовало. Пройдя с важным видом к бару, он требовательно спросил, где Лоис.

– Извините, капитан, – отвечал бармен, – она не заходила сегодня.

Уолкер раздраженно посмотрел на часы. Он собирался обедать в восемь. Заказав пиво, он занял место рядом с пустующим стулом Лоис. Конечно, Лоис не захочет пива, она всегда пьет шампанское – женский напиток, презрительно подумал он, приказав бармену поставить шампанское в ведерко со льдом. Время приближалось к восьми, а Лоис все еще не появлялась. Крюгер нервно осматривал пустеющий зал. Заказав еще пива, он решил дать ей срок до восьми тридцати.

Ферди фон Шенберг сидел напротив Лоис в кафе «Париж» в Монте-Карло, наблюдая, как она с наслаждением поедает гору маленьких розовых креветок. За хрупкой наружностью Лоис было что-то детское, и это вызывало в нем огромное желание защитить ее. Он почувствовал это, когда впервые познакомился с ней как с любовницей фон Брюгеля. Все знали, что фон Брюгель садист, ходили слухи, что когда-то в прошлом, помимо нескольких искалеченных женщин, была по крайней мере одна, с которой он перешел границы дозволенного, и это кончилось смертью. Только блестящая репутация офицера армейской разведки спасла его от наказания, да еще жена, очаровательная женщина из известной баварской семьи, близкой к сильным мира сего. Лоис с сожалением доела последнюю креветку и осушила свой бокал. Ферди подал знак официанту, чтобы он наполнил его, и она подозрительно посмотрела на него, осознавая, что уже слегка пьяна.

– Вы пытаетесь напоить меня? – строго спросила она, решительно отодвинув бокал.

– Не думаю, что добиваюсь этого.

– Что вы имеете в виду? – Лоис наклонилась вперед, пристально глядя ему в глаза. Великолепные золотые глаза, нет, при этом освещении они были совсем зелеными.

– Напиваться или нет, это собственный выбор каждого, и ничей больше.

Она выпрямилась, обдумывая его слова.

– Это правда, – наконец сказала Лоис, – но иногда нет другого выхода.

– Нет другого выхода?

– Пережить день или, что еще более важно, – ночь.

Ферди ожидал, что девушка объяснит что-нибудь, но она предпочла закончить этот разговор.

– Скажите мне, – спросила Лоис, надеясь спровоцировать его, – что значит быть офицером германской армии? Побеждающим героем?

Ферди пожал плечами.

– Я просто мужчина, который делает свое дело. У меня нет выбора. Как и французы, я был призван выполнять долг перед страной, независимо оттого, согласен я с ее политикой или нет.

Лоис удивленно смотрела на него. Ни один немец не позволял себе ни единого слова критики режима. Может быть, он пытался разговорить ее, делая понимающий и сочувствующий вид? Но она так не думала. Человек с такими спокойными и ясными глазами и твердым ртом не мог так поступать. Ферди фон Шенберг соответствовал образу настоящего арийца. Высокий, хорошо сложенный, что говорило о потенциальной силе, шелковистые гладкие волосы – он казался вдумчивым, спокойным, выдержанным, властным. И нежным.

– Вам не следует так говорить, – сказала она ему. Он что-то подозревал. Теперь Лоис знала это!

– В тот вечер, когда был прием, – сказал Ферди, – накануне гибели фон Брюгеля, вы пошли в библиотеку очень поздно, помните? В комнате было темно, только на столе, где работал фон Брюгель, горела лампа. Я не мог заснуть. Я пошел в библиотеку, налил себе бренди и сидел в большом кресле в углу, о чем-то задумавшись. Я, должно быть, заснул. И проснулся, когда вы вошли. Я видел, как-вы читали бумаги фон Брюгеля, делая пометки.

Лоис смотрела ему в глаза, как кролик, парализованный огнями приближающихся машин.

– Все в порядке, – мягко сказал он. – Если бы вы не убили его, я думаю, это сделал бы я.

– Но я не убивала его! – Ее голос был хриплым от шока. Ферди пожал плечами.

– Тогда я благодарен тому, кто это сделал. Фон Брюгель был убийцей.

– Что вы сейчас собираетесь делать? – спросила Лоис, открывая золотой портсигар со своими инициалами, выложенными крошечными бриллиантиками, и доставая сигарету дрожащими пальцами. Ферди наклонился, чтобы зажечь ее.

– Почему я должен что-то делать? Фон Брюгель получил то, что заслужил, и ловить шпионов – не мое дело. Кроме того, я вас люблю, Лоис.

– Любите? – с сомнением спросила пораженная Лоис.

– Я люблю вас с той самой минуты, как увидел в Париже. Вы стояли, облокотившись на рояль, слушая Кола Портера. Я хочу стереть складки горечи с ваших губ, заставить ваши глаза снова улыбаться, хочу снять с вашего лица маску холодного наблюдателя. Я хочу слышать ваш смех, Лоис.

Забытая сигарета догорала в пепельнице, а Лоис слушала. Она приняла приглашение Ферди фон Шенберга, потому что впервые почувствовала влечение. Ферди был очень привлекательным мужчиной. Но его слова застали Лоис врасплох.

– Продолжайте, – потребовала она. Его рука легла на ее руку, его голос гипнотизировал.

– Я хочу распустить твои волосы, чтобы они развевались на ветру. Я хочу плавать с тобой в теплом море, обнаженный, я хочу гладить и успокаивать тебя, пока не уйдут всё горькие воспоминания, и ты снова станешь девушкой, вся жизнь которой впереди. Я хочу, чтобы ты была моей, я хочу любить тебя.

Слезы дрожали у нее на ресницах.

– Я ничего не знаю об этом, – прошептала Лоис, – я не знаю, что такое любовь.

Ферди улыбнулся ей, его твердая, решительная рука покоилась на ее дрожащей руке.

Уолкер Крюгер зло мерил шагами стоянку для машин на заднем дворе отеля. Почти полночь, а она еще не вернулась. Ее машина, голубой «курмон», стояла на месте. Его сильно раздражало, что фон Штайнхольц обеспечивал ее талонами на бензин. Когда подъехала машина, он отступил в тень, но это была не Лоис, а группа молодых офицеров, которые вернулись из города, громко смеясь и хвастаясь друг другу своими победами в каком-то сомнительном заведении. Дрожа от злости, Крюгер продолжал оставаться в засаде, намереваясь дождаться ее возвращения.

В час тридцать пять маленький «ситроен», шурша по гравию, медленно проехал по склону дороги и остановился на расстоянии фута от места, где он спрятался. Свет был погашен, Крюгер видел только два силуэта внутри машины. Затем они слились в поцелуе. Крюгер задержал дыхание, всматриваясь в ночь, чтобы увидеть, кто был с ней, а в том, что она была не одна, он не сомневался. Открылась дверца у места водителя, вышел высокий мужчина и открыл дверь своей спутнице. Он обнимал ее так, что, казалось, это был один человек. Крюгер все еще не мог понять, кто этот мужчина. Пара, обнявшись, медленно шла к отелю, ее голова лежала на его плече. Шагая по траве, чтобы его не услышали, Уолкер шел за ними, сгорая от любопытства. Кто же, черт возьми, этот человек?

Когда они поднялись по широким ступеням к входу в отель, Крюгер поспешил за ними. Взявшись за руки, они вместе пошли к лифту. Металлическая дверь закрылась за ними, спрятав и отгородив от остального мира, и Крюгер безмолвно наблюдал, как лифт начал подниматься. Он нажал кнопку, ожидая, когда лифт спустится вниз, затем, парализованный злобой, стоял в ожидании, пока лифт поднимал его на этаж. В тишине комнаты он снял фуражку, блестящий ремень и прекрасно сшитый китель. Стянул сапоги, неловко расстегнув пуговицы, снял офицерские серо-зеленые брюки. Крюгер стоял перед зеркалом в носках, армейских трусах и нижней рубашке с полукружиями пота под мышками.

Лоис была с Ферди фон Шенбергом. Тщедушное тело Уолкера тряслось от злости. Шенберг был из тех людей, которых он ненавидел. Отец Ферди принадлежал к одной из старейших и известнейших фамилий Германии. Семья его матери владела крупными предприятиями по обработке железа и стали. Их подвижные составы перевозили немецких солдат через континент. Их танки вели войну в далеких пустынях, и вооружение заводов «Меркер» приносило победу германской армии. Фон Шенбергу не нужно было пробиваться наверх. Почему он был всего лишь майором, загадка для Крюгера. Хотя ходили слухи, что Ферди не хотел повышения, предпочитая оставаться в войсках, чем, приняв более высокий чин, служить за линией фронта, занимаясь штабной работой. Но Ирэн фон Шенберг, мать Ферди, властная женщина, после смерти мужа правила семьей. Используя свое влияние, она добилась, чтобы сына перевели с фронта, и фон Шенберг стал помощником Клебиха в Реймсе.

19

Лоис перекатилась на кровати, еще в полусне, крепко прижав к себе подушку, боясь открыть глаза. Она улыбнулась, почувствовав, как пальцы Ферди скользнули от ресниц к щеке. Это был не сон, он был здесь, и она чувствовала его теплое дыхание на своем лице, когда он поцеловал ее.

– Доброе утро, дорогая, – сказал Ферди, нежно отводя с ее лица спутавшиеся пряди волос. Она открыла глаза так неожиданно, что он засмеялся, и Лоис вместе с ним.

– Это смешно, чувствовать себя такой счастливой, – прошептала она.

– Это смешное чувство означает, что ты меня любишь? – спросил он, целуя ее.

Лоис, целуя его в живот, приговаривала:

– Я люблю, когда ты занимаешься со мной любовью.

– Я не об этом спрашивал, – сказал Ферди, застонав, когда поцелуи опустились ниже. – Я люблю тебя, Лоис. Я хочу, чтобы ты любила меня.

Подняв голову, она серьезно посмотрела на него, думая о последней ночи. Он помог ей раздеться, потихоньку снимая каждую вещь, гладя ее тело так нежно, словно это было редкое, драгоценное сокровище. Уже обнаженный, держа ее в своих объятиях, дрожа от страсти, он сдерживал себя, медленно ласкал ее, целуя губы, глаза, пульсирующую жилку на шее. Кончик языка нашел напряженные соски и опустился вниз к животу, Ферди застонал от дикого желания, захлестнувшего его, когда он открыл ее цветок, но все еще ждал, когда ее страсть догонит его. Потом Ферди провел ее руками по своему телу, чтобы она почувствовала его желание, пульсирующее у нее в руке, и, не в состоянии больше ждать, Лоре притянула его к себе. Ферди был великолепным любовником, как никто, кого она знала раньше. Свернувшись калачиком у него на груди, Лоис счастливо вздохнула. Это была ночь любви, не просто занятие любовью, как раньше, не отчаянный поиск бесконечного удовольствия, которого не существовало, не бессильное, безрадостное стремление к удовлетворению, как бывало очень часто. И не было ужасающего чувства пробуждения, когда Лоис смотрела на себя в зеркало. Но любила ли она?

– Я никогда не любила, – говорила она ему. – Все, что я знаю, Ферди, это то, что ничего подобного у меня не было.

Он крепко прижал ее к себе.

– Это любовь, шептал он ей на ухо, – клянусь тебе, дорогая, это любовь.

Эмилия была в пути всего десять дней, хотя ей казалось, что прошел уже целый год. Она пересекла Испанию по северному направлению через Саламанку и Вальядолид к Бильбао и Сан-Себастьяну, направляясь к французской границе, где, по сведениям знакомых Джима, было легче пересечь границу. Они решили, что самым лучшим будет представить ситуацию так, будто она возвращается во Францию после нескольких дней, проведенных в Испании. На ее французских бумагах, которые достали при помощи крупной суммы денег за два дня, стояли печати официальных представителей власти военного времени в Бордо и давали ей разрешение покинуть Францию на десять дней, чтобы навестить больную мать в Испании. На документах стоял дата, когда она, как считалось, покинула Францию. Документы были изготовлены на ее имя, с французским гражданством, и был указан адрес парижского дома на Иль-Сен-Луи. На испанской границе никаких осложнений не произошло. Представители испанской стороны открыли пограничный шлагбаум, пожелали ей удачи, недоумевая над ее легкомысленным решением вернуться во Францию. Она медленно поехала вперед, к желтой демаркационной линии и страшной колючей проволоке. Немецкие солдаты, стоявшие на посту, приказали ей остановиться, и Эмилия послушно выключила двигатель и застыла в ожидании. Грубо приказав ей выйти из машины, они препроводили ее на комендантский пост, где тучный сержант с очень тугим воротником, подпиравшим тяжелый подбородок, оглядел ее с головы до ног, прежде чем посмотреть документы. Заставив ее ждать, не предлагая сесть, он пошел к машине, чтобы осмотреть ее. Эмилия напряженно наблюдала из окна, как сержант пухлыми, похожими на бананы пальцами прошелся по капоту, открыл дверцы и пристально осмотрел все внутри и в багажнике. Там был только маленький чемодан и сумка, с платьем для Пич. Взяв сумку, он заглянул внутрь, оглянулся на комендантский пост, и затем, все еще держа сумку, возвратился к ней.

– Эти вещи, – сказал он, положив сумку на выскобленный стол, – они новые. Где вы их купили?

Слава Богу, этикетка на сумке указывала только название магазина «Модос до Криансас» без адреса и названия города. В ее бумагах не было разрешения посетить Португалию.

– В Бильбао, где навещала свою больную, мать.

Какое-то время он пристально смотрел на нее своими маленькими поросячьими глазками, наполовину скрытыми складками розовой кожи, затем спросил:

– Вы испанка?

– Нет, француженка. Моя мать много лет живет в Испании. Из-за климата. – Эмилия почувствовала, как струйка нота побежала у нее по груди, когда он молча пристально смотрел на нее, и только тогда она впервые почувствовала чудовищность поступка, который совершила. Она в оккупированной Франции, и это враг!

– А эти вещи? – Открыв сумочку, он указал на платье и куклу от Джима. – Для кого это?

– Для моей дочери, – спокойно ответила она. – Она ждет меня дома.

Запихнув вещи обратно в сумку, сержант бросил ее через стол. Он демонстративно проставил печати на документах и передал ей.

– У меня тоже есть дети. – Его поросячьи глазки почти исчезли, когда он улыбнулся. – Я не видел их почти год.

– Это большой срок, – вежливо сказала Эмилия. – Они будут скучать по вас.

Он направился к машине вместе с ней, и это встревожило ее. Он проштемпелевал бумаги, разве она не может ехать?

– Машина, – сказал он, положив руку на пыльное голубое сиденье, – марки «курмон». Вы носите такое же имя.

У Эмилии сердце выскакивало из груди. Имя де Курмон было известно во Франциию. Поскольку Жерар был заключен в лагерь, его жена могла понадобиться врагам.

– Совпадение, – рассмеялась она, садясь в машину, – не повезло мне с именем! Берегите своих детей! – Она помахала ему рукой, когда машина плавно тронулась. Сержант отступил назад, отдавая нацистское приветствие. Конечно, она видела подобное в Лиссабоне, но, увидев это здесь, на французской земле, Эмилия похолодела.

Было поздно, уже гасли огни, а она ехала вперед, в Биарриц, где небольшие группки немецких солдат, прогуливаясь, покупали открытки, чтобы послать их домой. Группа солдат, в нижних рубашках и шортах, занималась зарядкой на пляже, а затем со смехом кинулась в холодную, воду.

Эмилия решила ехать дальше по побережью и остановиться в чудесной маленькой деревушке, где ярко раскрашенные домики огибают небольшой залив, а в крошечном плавучем кафе на якоре сдают комнаты. Она провела свою первую ночь во Франции одна, свернувшись калачиком на большой железной кровати, а за окном, в бликах лунного света, волновался океан. Я почти добралась, ободряла она себя, и когда забрезжил рассвет, она заснула.

Был полдень, когда Эмилия проснулась и, торопливо одевшись, выпила какое-то горькое подобие кофе, единственным достоинством которого было то, что он был очень горячим и с большим количеством молока. Позавтракав куском свежего хрустящего хлеба, который она размочила в кофе, снова отправилась в путь.

Эмилия не понимала, почему ее так удивляло присутствие немцев в каждой деревне и маленьких селениях, которые она проезжала. Они были везде, и она заметила, что французы безупречно вежливы с ними, но и только. Во всех деревенских магазинах и барах к ним относились с холодной вежливостью.

Эмилия ехала все дальше, теперь через Дакс, останавливаясь на ночь в отдаленных деревушках и, нервничая, объяснялась на постах. В Каркассоне она обнаружила, что у нее кончаются талоны на бензин. На заправочной станции ей посоветовали обратиться в комендатуру, которая располагалась в здании ратуши. Очередь была бесконечно длинной, а она слишком устала, чтобы ждать, и поэтому Эмилия нашла кафе и сейчас сидела в тени деревьев, потягивая сок. Полдюжины мужчин на площади спорили из-за игры в шары, а молоденькая девушка ехала на велосипеде домой с работы, и в ее корзинке был длинный батон хлеба. Это могло быть маленькой сценкой мирного времени в провинциальном городке, если бы не свастика, развевающаяся над ратушей, и не немцы в форме, совсем еще юнцы, прогуливающиеся по тихой площади.

Эмилия неожиданно вспомнила уловку Джима с машиной. Поспешив на почту, она проверила, есть ли телефон агентства де Курмонов в телефонной книге. Ей повезло, было одно в Норбонне, и если повезет и дальше, ей хватит бензина добраться туда.

В Норбонне управляющий пообещал ей талоны на бензин, хотя это займет у него несколько дней. Его дом и гостеприимство были к ее услугам. Несмотря на то что он был очень мил, Эмилия почувствовала, что не в силах поддерживать пустой светский разговор с ним и его женой. Она предпочла остаться наедине со своими мыслями.

И, наконец, с запасом бензина, она снова отправилась в путь. В Ниме машина сломалась.

– Черт, о, черт! – кричала Эмилия, неистово пиная машину.

Механик в гараже поджал губы и, пожав плечами, сказал:

– Мадам, запасных частей нет. Может понадобиться несколько месяцев, чтобы заменить головку цилиндра.

Вокзал в Ниме был переполнен немецкими солдатами. Бесконечные цепочки военных эшелонов медленно тянулись по железным дорогам, в то время как гражданские пассажиры терпеливо ожидали, надеясь на то, что следующий поезд будет их. Эмилия просидела на чемодане целый день» не решаясь уйти на случай, если придет поезд. Было очень жарко, и молоденькая мама безуспешно старалась успокоить малыша, который устал и капризничал, а старая женщина, одетая в черную одежду, терпеливо сидела рядом со своей плетеной корзиной и вязала. Вечером станция закрывалась, но на следующее утро, с рассветом, Эмилия была опять там, захватив с собой хлеб, сыр и бутылку с водой, чтобы хоть как-то поддержать силы. Поезд подали через три дня, в три часа, и Эмилия, локтями прокладывая себе путь, все-таки прорвалась в вагон, а потом уступила свое с таким трудом добытое место уже отчаявшейся молодой женщине, которая прижимала к себе бледного, уже безразличного ко всему ребенка. Эмилия села на чемодан в коридоре, глядя на проплывающий за окном плоский пейзаж и думая о том, когда наконец-то она доберется до Кап Ферра и Пич.

20

Возвращаясь с пляжа после вечернего купания, Леони и Пич заметили Лоис, идущую за руку с молодым человеком по дорожке, огибающей мыс. Прищурив глаза, Леони внимательно смотрела на их фигуры в отдалении, и у нее возникло чувство, что все это она уже видела. Высокий молодой человек напомнил ей ее первую любовь, Руперта фон Холленсмарка. Много лет назад, молодые влюбленные, они так же гуляли вокруг выступа Сен-Хоспис.

С большим трудом Леони справилась с нахлынувшими воспоминаниями.

– Кто этот молодой человек? – спросила она Пич, которая скакала рядом.

– Это Ферди. Я думаю, Лоис влюблена в него, бабушка. Леони улыбнулась ей. Пич подрастала.

– А что ты знаешь о любви? – поддразнила она ее.

– Я знаю, что человек много вздыхает и ходит со смешным и странным выражением лица, – сказала Пич. – И кажется, что внутри тебя сияет свет. По крайней мере, Лоис вся светится.

Итак, Лоис влюблена! С болью Леони осознала, что Ферди, должно быть, тоже немец. О, Лоис! Ты снова все повторяешь! Неужели это ее судьба – всегда встречать не тех мужчин?

– Бабушка, – сказала Пич, протягивая руку, чтобы помочь ей подняться по ступенькам, – я люблю тебя и Джима, я люблю маму и папу и своих сестер, так почему же я не выгляжу так, как Лоис?

– Это другое, – объяснила Леони, – когда мужчина и женщина любят друг друга, это совсем другая любовь. Это нельзя объяснить словами, но ты всегда знаешь, когда она приходит. И ошибиться невозможно.

Пич подхватила на руки маленького коричневого котенка Зизи и стала целовать.

– Я люблю тебя, Зизи, – шептала она, прижимаясь к теплому пушистому меху. Котенок вырывался, чтобы убежать, и неожиданно прыгнул, оцарапав ее и оставив на руке длинный красный след.

– О, – поморщилась Пич, потирая царапину. – Если бы Зизи действительно меня любила, она бы так не сделала.

– Пич, – рассмеялась Леони, – тебе предстоит еще многое узнать о любви.

Ферди не мог оторвать глаз от Лоис, стараясь запечатлеть в памяти ее живое, мгновенно изменяющееся лицо, желая утонуть в голубизне ее глаз. Когда он был один, ее лицо всплывало где-то в подсознании, как талисман. Каждый выходной Ферди проделывал длинный путь от Реймса до Ривьеры, чтобы побыть вместе два дня и две ночи, но этого было недостаточно. Лоис была нужна ему все время. Нужно дотрагиваться до нее, целовать, осыпать поцелуями ее волосы, пахнущие солнцем и цветами. Это было больше, чем физическое влечение, он понял это с первого раза, как только увидел ее. Хрупкость и уязвимость проглядывали за фасадом бравады, изящная женщина со светлыми волосами и алыми губами казалась ему всего-навсего лишь непослушной девочкой, которая отчаянно искала ответы на вопросы, суть которых никак не могла себе уяснить.

Лоис остановилась, обняла его, с ощущением покоя положила голову ему на грудь. Страх покинул ее глаза. Теперь она знала, кто он есть.

– Я люблю тебя, – сказала Лоис, крепко обнимая мужчину. – О, я люблю тебя, Ферди фон Шенберг.

– Я думаю, ты не совсем уверена – ты не знаешь, сможешь ли полюбить, – поддразнивал он ее.

– Это было когда-то, – прошептала она, целуя его, – очень, очень давно.

Уже прошло три месяца с той ночи в баре, когда Лоис встретилась с ним взглядом. «Вы помните меня?» – спросил тогда он. Теперь она никогда его не забудет. Руки Ферди нежно обвились вокруг нее, и он произнес:

– Я хочу, чтобы ты вышла за меня замуж, Лоис. Хочу, чтобы ты стала моей женой.

Они оба знали, что немецким офицерам было запрещено жениться на иностранках, и Лоис вздохнула, ничего не ответив.

– Я хочу, чтобы ты знала, как я к тебе отношусь, ты пришла в мою жизнь навсегда, мы принадлежим друг другу, Когда-нибудь это все закончится. На земле настанет мир. Ты выйдешь за меня замуж, Лоис? – Его лицо было так серьезно, глаза так беспокойны: он боялся, что она откажет.

– Я выйду за тебя замуж, Ферди, – просто ответила она, – как только ты попросишь. – Озорная улыбка пробежала по ее лицу: она не могла долго оставаться серьезной. – Все, что тебе нужно сделать, – это попросить.

– Бабушка, бабушка! Где ты? – Лоис бежала к вилле, заглядывая во все комнаты. – О, привет, Пич! Где бабушка? Я хочу, чтобы вы кое с кем познакомились.

– Держу пари, что это – Ферди. – Пич надкусила винную ягоду, которую только что подобрала в саду.

– Как ты догадалась? Но где бабушка?

– Всаду, я думаю.

Одетая в простую юбку из хлопка, соломенную шляпу, которая спасала ее от солнца, Леони работала на своем кусочке земли, радом с любимым цветущим деревом Бебе, подравнивая клумбы и высаживая новые яркие цветы.

– Бабушка, бабушка, – махала рукой Лоис. – Он здесь! Я привела его, чтобы познакомить с тобой.

– Твой немец? – спокойно спросила Леони, и тут же пожалела. Лицо Лоис мгновенно погасло.

– Ферди – немец. Он служит своей стране, потому что это – его долг. Точно такой же, как и долг француза. Это не его вина. И, бабушка, когда закончится война, и все станут свободны, Ферди женится на мне.

Оптимизм молодости и любви переполнял Лоис, и Леони пожелала себе такой же веры в будущее, как у внучки. Увидит ли она когда-нибудь Джима в свободной Франции? Встретятся ли когда-нибудь Эмилия и Жерар? Перестанет ли когда-нибудь нацистская Германия, частью которой был этот молодой человек, быть мировым тираном?

– Пожалуйста, прими его, бабушка, пожалуйста, – молила Лоис. – Я действительно так люблю его.

Леони знала, что это была правда. Лоис изменилась. Она стала мягкой, милой, гордилась своей любовью к этому человеку. И если он смог изменить ее своенравную внучку, это говорило о многом.

– Хорошо, – сказала она, положив свою лопатку и снимая садовые перчатки, – я познакомлюсь с ним.

– О, бабушка, бабушка, спасибо! – Переполненная счастьем, Лоис порывисто обняла Леони.

– Дай мне пять минут, – взмолилась Леони, когда Лоис потащила ее к вилле, – только вымою руки и поправлю волосы.