– Вы не сочтете меня за сумасшедшего, если я скажу, что люблю вас? – робко спросил Лайэм.
      Дженни серьезно посмотрела на него.
      – Нет. О, нет. Я не подумала бы, что вы сошли с ума, Лайэм, – ответила она.
      Ее родители приехали на следующий день, и когда Лайэм представил их Лилли, она с ледяным лицом пожала им руки.
      – Они вульгарны, эти нувориши, – недовольным голосом сказала она сыну, когда они вернулись к себе. – Достаточно уже того, что эта женщина надела к ленчу бриллиантовое колье.
      – А почему бы нет, если ей так нравится? – возразил Лайэм, раздражаясь в свою очередь, потому что ему нравилось все, что имело отношение к Дженни и ее семье.
      Но семья Дженни, в свою очередь, посмотрела свысока на Лилли.
      – Она ничуть не лучше, чем следует, – презрительно отозвалась госпожа Десанто, все еще чувствующая на себе ледяной, отвергающий взгляд Лилли. – Носиться подобным образом, вдвоем с графом, «осматривать развалины» просто неприлично, – заметила она. – Что это за развалины, хотела бы я знать? В ближайшей округе нет ничего достойного внимания.
      Госпожа Десанто была женщиной дородной, выглядевшей классической матерью семейства, любившей яркие цвета и сверкающие драгоценности. Ее муж сделал большие деньги на импорте итальянского оливкового масла и на поставках итальянской колбасы во все уголки Соединенных Штатов. Это был бесцеремонный, сердитый коротышка, в суматохе постоянного напряжения руководивший своим бизнесом и деятельностью детей и души не чаявший в своей жене. Если в бизнесе королем был он, то во всех семейных делах непреложным законом для всех было ее слово. И когда она не одобрила встреч дочери с Лайэмом Портером Адамсом, он принял это безоговорочно.
      – Ты больше никогда его не увидишь, – сурово объявил он дочери.
      – Но, папа, он просто приятель, встреченный мною на каникулах, – попыталась возразить Дженни. – Что плохого в моих встречах с ним? В конце концов, мне здесь даже не с кем поговорить.
      – Она права, – смягчившись, заметила госпожа Десанто. – Здесь совершенно нет порядочных девушек и юношей, с кем она могла бы проводить время.
      Дженни просияла, предвкушая отсрочку приведения приговора в исполнение.
      – Но только на время каникул, – добавила мать, предупреждающе пригрозив указательным пальцем.
      Лайэм и Дженни проводили время в поцелуях, объятиях и взаимных обещаниях вечной преданности. В редкие перерывы Лайэм писал ее портрет. Сначала это были лишь карандашные наброски, потом акварель и, наконец, масло.
      – Я не успею закончить до вашего отъезда, – говорил он, с тревогой глядя на наполовину недописанный портрет.
      Дженни смотрела туда же из-за его плеча.
      – Я вовсе не такая красивая, – сказала она.
      – О, нет, вы именно такая.
      Он схватил ее и горячо прижал к себе.
      – Вы прекрасная, чудесная. И я хочу провести с вами остаток своей жизни. Вы выйдете за меня замуж, Дженни?
      – О да, конечно выйду, – порывисто отвечала она. – Но пока это должно оставаться нашим секретом.
      Она нахмурилась при мысли о своих родителях.
 
      – Как отнесется к этому ваша мать? – спросила она Лайэма.
      – Она, вероятно, сойдет с ума, но это ничего не значит. А ваша?
      Дженни погрустнела.
      – То же самое. И мне тоже все равно. Но когда же мы увидимся снова, Лайэм? Ведь я буду в Чикаго, а вы в Бостоне.
      Они молча смотрели друг на друга, в ужасе осознав, что расстояние в тысячу миль не позволит им быть вместе.
      – Я буду писать вам каждый день, – обещала она.
      – И я тоже, – поклялся Лайэм, прижимая ее еще крепче и говоря себе, что никуда ее от себя не отпустит.
      День отъезда Дженни с родителями в Чикаго был самым печальным днем в его жизни. Он смотрел вслед их автомобилю, пока он не скрылся в тучах пыли, поднятой им на белой дороге, уходившей в бесконечность итальянского пейзажа. Потом Лайэм пошел по берегу озера к тому месту, куда они обычно ходили вместе, уселся на камень и принялся писать письмо Дженни, первое из сотен писем, которые написал в два последующих года.
 
      Лилли чувствовала себя в Италии счастливой. И она решила здесь поселиться. Лайэм будет посещать школу живописи в Риме, сама же она наслаждалась новой жизнью, обретенной ею в обществе графа Амадео Кресполи, который ввел ее в итальянский высший свет. Она арендовала роскошную виллу на холме с фонтанами и садами, полными лимонных деревьев, статуй и прудов с лилиями, откуда открывался вид на далекий собор святого Петра. Не было конца пикникам, балам и званым обедам, не дававшим ей скучать.
      Лилли покупала себе платья в Париже, носила бриллианты Адамса и устраивала щедрые приемы для своих новых итальянских друзей с гордостью представляя им своего юного красавца сына, художника, совершенно забыв о том, что когда-то хотела, чтобы он пошел по стопам отца, тем более что его учителя говорили ей, что Лайэм был по-настоящему талантлив.
      – Когда-нибудь мой сын станет знаменитым, – с гордостью говорила она своим новым друзьям, бегло изъясняясь по-итальянски, так как всегда отличалась способностями к языкам.
      Лайэм посвящал все свое время занятиям и избегал ее приемов, когда это ему удавалось.
      Его товарищами были студенты института. Он чувствовал себя лучше, чем дома, частенько сиживая с ними во второразрядных кафе в квартале художников за стаканом дешевого красного вина, в разговорах о моделях и подружках. Но в сердце его жила уверенность в том, что однажды он снова будет с Дженни. Лайэм перечитывал ее письма, пока чернила не превращались в неразличимые синие разводы, но это вряд ли ему мешало, потому что он знал наизусть каждое слово. Он знал, что когда ему исполнится двадцать один год, он получит право распоряжаться некоторой суммой денег, десятью тысячами долларов, завещанных ему отцом. С этими деньгами в кармане он намеревался отправиться в Чикаго и жениться на Дженни. А если ее родители откажутся его принять, он просто в один прекрасный вечер увезет Дженни.
 
      Двадцать первый день рождения Лайэма совпал с разрывом Лилли с графом и с внезапной скукой, охватившей ее в Европе. Она заказала места на лайнере «Микеланджело», отплывавшем в Нью-Йорк. Совершеннолетие Лайэма они отметили обедом в роскошной столовой на судне и бутылкой двадцатилетнего «Крэга».
      – Почти твоего возраста, – гордо сказала Лилли сыну. Вот то, что мне по-настоящему нравится, – добавила она, потянувшись через стол и сжав его руку. – Ты и я, Лайэм, вместе. Так будет всегда, не правда ли? Так должно быть всегда.
      По возвращении в Бостон были подписаны соответствующие бумаги, и у Лайэма наконец оказались собственные деньги, которых уже не нужно было просить у матери. Он стал свободным.
      Лайэм сказал матери, что отправляется в небольшую поездку.
      – Мне нужно уехать, чтобы обо всем подумать, – сказал он в ответ на ее тревожный взгляд.
      – Но куда же? – спросила Лилли. – Я поеду с тобой. Не можешь же ты уехать так, один.
      – Я вернусь через пару недель, – отвечал он, поднимая чемодан и направляясь к двери.
      – Скажи мне, по крайней мере, куда ты направляешься? – озадаченно спросила Лилли.
      – В Чикаго, – ответил Лайэм, глядя прямо в глаза матери. – Повидаться со старыми друзьями.
      Догадываясь о том, какие у него были там знакомые, Лилли рванулась к двери.
      Он помахал ей рукой, удаляясь по улице и оставляя ее впервые за всю свою жизнь.
      Когда чикагский поезд стал втягиваться под крышу вокзала, Лайэм высунулся в окно и сквозь клубы пара увидел Дженни, беспокойно оглядывавшую вагоны.
      – Дженни! Я здесь! – крикнул он, и она, просияв, побежала к нему. Он соскочил с подножки еще до того, как поезд остановился. Они стояли молча, разглядывая друг друга, оценивая изменения, вызванные двумя годами разлуки и новым жизненным опытом. Дженни глубоко и облегченно вздохнула.
      – О, слава Богу. Вы совсем не изменились.
      – И вы тоже. Разве что стали еще красивее.
      Они шагнули друг к другу, обнялись, и он понял, что все было хорошо. Хотя и прошло достаточно времени, ничто между ними не изменилось.
      – Вы выйдете за меня замуж? – шептал Лайэм ей на ухо, осыпая поцелуями дорогое личико.
      – Разумеется, да, – Счастливая, выдохнула Дженни. – Мы никогда больше не расстанемся. Что бы об этом ни говорили.
      Она знала планы родителей в отношении себя. Отец окончательно решил, что ей пора замуж. Он сам выбрал жениха; Разумеется, итальянца, из такой же семьи, как и его собственная, только намного богаче и более преуспевающей. Это было обычным для итальянских семей, где не придавали особого значения ни образованию, ни либеральности мыслей в новой стране; родители ожидали, что, когда придет пора выйти замуж, их дочь не нарушит этой традиции.
      Они поехали в отель «Эджуотер бич» потому что Лайэм привык останавливаться в самых лучших гостиницах и понятия не имел о необходимости экономить деньги. Дженни рассказала ему об отцовских планах в отношении себя.
      – Вы приехали как раз вовремя, Лайэм. Я не могу выйти замуж за этого человека. Он вдвое старше меня и совсем мне не нравится. Я люблю вас. Все, о чем я писала вам в письмах, – чистая правда. Я думала о вас каждый Божий день и каждую ночь перед сном. Даже видела вас во сне. Нас свела сама судьба, и раз так случилось, мы всегда будем вместе.
      Дженни жалобно посмотрела на Лайэма. Ее золотистые волосы разметались по сторонам, щеки были розовыми от холода, а карие глаза лучились искренностью. Он сжал ее руку, думая о том, что предстоит сделать.
      – Я попрошу у вашего отца вашей руки, – твердо объявил он. – И если он ответит «нет», я увезу вас к себе домой.
      – Но как же ваша мать? – с опаской спросила Дженни, вспоминая властный характер Лилли.
      – Об этом не беспокойтесь, – ответил он. – Когда я скажу матери, что женюсь на вас, ей не останется ничего другого, как дать свое согласие. Как бы то ни было, она наверняка полюбит вас, поскольку вас люблю я.
      Дженни не очень верилось в это, но она надеялась на лучшее. Они взяли такси и направились к ее дому.
      – Мама, папа, – сказала Дженни, введя Лайэма за руку в гостиную. – Это Лайэм Адамс. Вы помните, мы встречались в Италии, на озере Комо.
      – Да? И что же он теперь делает в моем доме? – спросил господин Десанто, недоверчиво глядя на молодую пару.
      – Лайэм, мы только что сели пообедать, – перебила его госпожа Десанто. – Может быть, вы присоединитесь к нам?
      – Погоди. – Господин Десанто властно поднял руку. – Не понимаю, откуда он взялся. Комо далеко отсюда, да и было это очень давно.
      Лайэм заговорил, глядя прямо ему в глаза:
      – Дело в том, сэр, что я пришел просить руки Дженни.
      – Руки моей дочери? Вы?
      Лицо господина Десанто приобрело свекольный цвет, и глаза его почти исчезли, в такой ярости он их прищурил.
      – А что думает на этот счет ваша мать? – спросила госпожа Десанто, слишком хорошо помнившая Лилли.
      – Мама пока об этом не знает, – признался Лайэм, – но я уверен в том, что она будет рада такой прекрасной невестке. У меня есть собственные деньги, сэр, – поспешно добавил Лайэм, чтобы они не думали, что у него ни гроша за душой и что он не сможет обеспечить Дженни.
      – Деньги? И сколько же денег? – угрожающе шагнул к нему Десанто.
      – Десять тысяч долларов, сэр.
      – Десять тысяч долларов?
      Десанто повернулся к жене и презрительно рассмеялся.
      – У этого аристократа есть деньги. Подумать только – целых десять тысяч долларов. Ба! Да человек, за которого выходит замуж моя дочь, может десять раз купить и продать всю нашу семейку. Для него десять тысяч долларов крохи. Так, пустяк, карманные деньги. Ну а теперь вон из моего дома и впредь держитесь подальше от моей дочери. Слышите меня?
      Он подступил ближе, еще более красный от гнева, и Дженни быстро увела Лайэма в холл.
      – Сейчас уходите, – прошептала она. – Ждите меня в «Эджуотер-Бич».
      Она подтолкнула его к двери и плотно закрыла ее за ним. Лайэм в нерешительности постоял на ступенях подъезда. Ему хотелось вернуться, чтобы убедить отца Дженни, но он понимал, что это бесполезно, поэтому вернулся в гостиницу и стал ждать.
      Дженни пришла через три часа с небольшим чемоданом в руках.
      – Они заперли меня в комнате, – задыхаясь, говорила она, – но забыли про балкон и про ступеньки, что ведут на террасу. И я без труда сбежала.
      Она облокотилась на стол и улыбнулась Лайэму.
      – Ну и что теперь?
      – С первым же поездом уезжаем.
      Они помчались на вокзал и минута в минуту успели на поезд, отходивший в Нью-Йорк.
      Они в изнеможении втиснулись в купе. Влюбленные были снова вместе, и до всего остального им не было никакого дела.
      – Как поступит ваш отец? – спросил он Дженни, когда они ждали в Нью-Йорке отправления бостонского поезда.
      – Лишит меня наследства, – мрачно ответила она. – Я обесчестила его имя, и это конец.
      Лайэм посмотрел на нее с тревогой в глазах.
      – Мне очень жаль, Дженни.
      Она пожала плечами и философски проговорила:
      – Лучше быть оставленной без наследства, чем выйти насильно замуж за нелюбимого человека.
      Когда они, наконец, прибыли в Бостон, было уже темно. Окна дома на Маунт-Вернон-стрит были освещены. Лайэм взял Дженни за руку и повел в дом. Осматриваясь кругом, она дивилась его величию.
      – Если бы папа знал, что вы так богаты, он, может быть, сказал бы „да", – вздохнула она в благоговейном восхищении.
      – Я не богат. Богата моя мать, – шепнул он в ответ. – Не беспокойтесь. Он согласится, когда мы поженимся. Я в этом уверен.
      – Лайэм! – окликнула его с верхней площадки лестницы Лилли, и они оба подняли глаза на нее. – Кто там с тобой? – удивленно спросила она.
      – Старый друг, мама. Это Дженни Десанто. Помните, мы встречались с нею на озере Комо?
      – Конечно, я помню.
      Она, мягко ступая, словно скользнула вниз по лестнице.
      – И что же мисс Десанто делает в Бостоне?
      – Я привез ее, чтобы встретиться с вами, мама. Прямо из Чикаго, – волнуясь, ответил Лайэм.
      – Из Чикаго? Так вот, значит, зачем ты туда поехал.
      Она повернулась и ушла в библиотеку.
      – Вы также можете зайти сюда, – бросила она через плечо. – Именно в этой комнате развертываются в нашем доме все драмы. У меня такое ощущение, что без драмы не обойтись и сегодня. Я не ошибаюсь, Лайэм?
      Лилли уселась в большое кресло с подголовником, а они стояли перед нею. Она быстро окинула взглядом Дженни с головы до ног, и щеки девушки вспыхнули, когда она увидела в глазах хозяйки дома выражение, с каким отпускают сделавшую свое дело горничную. Лайэм крепче сжал руку Дженни и заговорил:
      – Я привез Дженни, мама, чтобы вы снова встретились с нею, потому что я ее люблю и женюсь на ней. Я уверен, что вы полюбите ее, когда узнаете ближе.
      – Не могли бы вы оставить нас одних? – обратилась Лилли к Дженни. Та тревожно взглянула на Лайэма, поспешно вышла из комнаты и закрыла дверь. Усевшись в кресло в холле, она смотрела на семейные портреты, напряженно вслушиваясь в доносившиеся из библиотеки голоса. Дженни поняла, что Лилли не может смириться с мыслью, что она отнимет у нее Лайэма, но ведь она сожгла за собою все мосты и теперь молила о том, чтобы Лайэм нашел в себе силы пойти против воли матери и сжег бы, таким образом, свои.
      Лилли смотрела на сына, и в ней нарастала ярость. Все, что она сделала за все эти годы, теперь у нее украла эта девочка из прорвавшейся к деньгам семьи итальянских крестьян. «Как они смеют?» – спрашивала она себя, глядя на сына, стоявшего перед нею, заложив руки за спину, как непослушный ребенок, ожидающий наказания.
      – Ты не женишься на этой девушке, – отрезала Лилли. – Она тебе совершенно не подходит. Или ты забыл, Лайэм, что ты Портер Адамс? Ты должен хранить и поддерживать доброе имя и традиции семьи. Этот союз невозможен. Отправь ее домой, в Чикаго. Скажи, что я заплачу пять, нет, десять тысяч долларов за то, что она оставит тебя в покое. И в Бостоне, и в Нью-Йорке сотни девушек из таких же хороших семей, как твоя, и любая из них с удовольствием познакомилась бы с тобой и вышла за тебя замуж. О, я, наверное, была слишком эгоистична, никогда не отпускала тебя от себя, но теперь все будет по-другому. Мы завтра же едем в Нью-Йорк, поселимся в тамошнем доме и снова начнем принимать гостей. Будем приглашать молодежь для тебя, Лайэм.
      – Мама, прошу вас…
      – Не возражай, Лайэм. Сейчас я позвоню домой управляющему банком, чтобы он сразу же прислал десять тысяч долларов. Ты отдашь их этой девушке, и она уедет очень довольная, в чем можно не сомневаться.
      – Мама, вы сошли с ума? – с побелевшим лицом взглянул на нее Лайэм. – Вы даже не прислушались к тому, что я сказал! – гневно повысил он голос. – Вы никогда меня не слушали. Все эти годы вы делали только то, что хотелось вам, распоряжались моею жизнью, как собственной. Или, может быть, заменяя ею свою. Да, именно так, разве нет, мама? Вы пытались компенсировать моею жизнью неудачи вашей собственной. Не более того. Я женюсь на Дженни, и все тут.
      – Подумай, Лайэм, от чего ты отказываешься! – воскликнула она. – От наследства, от домов, от денег… Ты, очевидно, понятия не имеешь, каким богатым однажды станешь.
      – Оставьте все это себе, – пренебрежительным жестом отказался Лайэм от наследства и шагнул к двери. – Купите себе на эти деньги новую жизнь, мама.
      – Подожди.
      Лилли рванулась к стоявшему у дверей шкафу, где хранились старые дробовые ружья «Парди». Она взяла одно и проверила заряд. Ошеломленный, Лайэм стоял молча. Потом Лилли открыла дверь и вышла за ним в холл. Словно не замечая сидевшую в кресле у Дверей Дженни, она медленно поднялась по лестнице с заряженным ружьем.
      На площадке Лилли остановилась и помолчала.
      – Если ты уйдешь из дома ради этой девочки, Лайэм, я убью себя, – проговорила она дрожащим голосом. – Выбор за тобой.
      Лилли пошла к своей комнате, но остановилась, услышав, как открылась дверь. Перегнувшись через перила, она увидела, как Лайэм взял Дженни за руку.
      Он посмотрел наверх, на белое, как полотно, лицо матери.
      – Не нужно меня шантажировать, – бросил он. – До свидания, мама.
      Перед мысленным взором Лилли за несколько мгновений прошла вся ее жизнь. Она подошла к своей двери. Внутри у нее словно что-то оборвалось. Все, за что она боролась всю свою беспутную жизнь, внезапно снова свелось к нулю.
      – Ты приблудок, – прошипела она. – Да, вот кто ты. Ты не Портер Адамс. Ты О'Киффи, плоть от плоти. Такой же ублюдок, как и твой отец.
      Лайэм в ужасе пристально посмотрел на мать. Потом повернулся к Дженни и обнял ее. Так, обнявшись, они вышли из дома и закрыли дверь.
      Лилли отбросила в сторону ружье и кинулась вниз по лестнице за ним. Пробежав через холл, она распахнула дверь и сбежала со ступенек подъезда на улицу. Но он уже скрылся в сгустившемся мраке, словно его никогда и не было.
      Лилли поступила так, как всегда, когда оказывалась в беде. Она позвонила Нэду.
      – Вы должны остановить его! – кричала она, охваченная истерическим страхом. – Он не может жениться на ней. Вы должны вернуть его, Нэд.
      – Но, Лилли, я же в Нью-Йорке, – говорил он. – Что я могу сделать?
      – Так он в Нью-Йорк и едет. Я уверена в этом. В этот час отходит последний нью-йоркский поезд.
      – Я поеду на вокзал, – пообещал Нэд. – И сделаю, что смогу, Лилли. Но ведь Лайэму уже двадцать один год. Он совершеннолетний и влюблен. Вы знаете, что это значит, Лилли, и бороться с этим – дело безнадежное.
 
      После того как Нэда, вот уже много лет назад, объявили соответчиком по делу о разводе Лилли, Джулиет кричала и бушевала, сотрясая своим гневом и их симпатичный загородный дом, и замечательную квартиру в Манхэттене, угрожая самоубийством, убийством или тем и другим одновременно, но понимала, что не может победить в этом сражении. Все было так же, как всегда: стоило Лилли пожелать увидеть Нэда, как он был у нее.
      Сценическая карьера Нэда и Джулиет продолжалась так же успешно, как и всегда, дома же их дети отводили глаза, чтобы не видеть злых лиц родителей, и закрывали ладонями уши, чтобы не слышать их пререканий.
      В конце концов Джулиет оставила Нэда. За нею сохранился загородный дом, а Нэд остался в манхэттенской квартире и каждое лето увозил детей в Нантакет на каникулы. Он купил там Лилли соседний Си-Мист-коттедж, чтобы не было поводов для скандала, – никто не мог обвинить ее в том, что она жила одна с ним в его доме, правда, она приезжала туда лишь изредка, поскольку привыкла к слишком беспокойной жизни, чтобы ее могли удовлетворить такой покой и тишина.
      Когда позвонила Лилли, в его великолепной манхэттенской квартире был в разгаре вечер для спонсоров его новой постановки. Нэд извинился, сославшись на неотложное дело, и сразу же уехал на Большой центральный вокзал. Некоторое время он ходил взад и вперед по платформе, ожидая поезда. Когда он, наконец, пришел, Нэд увидел, что Лилли не ошиблась. Из вагона вышел Лайэм с невысокой блондинкой. Вид у него был усталый и мрачный. Он удивленно посмотрел на Нэда.
      – Мне звонила ваша мать, – сказал Нэд.
      Лайэм уклончиво пожал плечами.
      – Об этом можно было догадаться. Однако не думайте, Нэд, что вы сможете изменить мое решение. Это невозможно. Но, может быть, вы можете объяснить, что имела в виду моя мать, когда сказала, что я не Портер Адамс? Что мой настоящий отец – некто О'Киффи. Это правда?
      Нэд поколебался.
      – Да, это так, но позвольте вам объяснить…
      Лайэм посмотрел ему прямо в глаза. Ему был двадцать один год, и он только что узнал, что был вовсе не тем, кем считал себя всю жизнь. Он внезапно вспомнил вечер, когда на него напал тот человек, вспомнил его слова о матери и в ужасе подумал, что все это правда. Он схватил Дженни за руку и потащил ее бегом от Нэда.
      Нэд перепрыгнул через барьер на проезжую часть улицы и устремился за ними. Они вскочили в проезжавшее мимо такси и уже на ходу захлопнули дверцу. Нэд бежал по дороге, пытаясь их остановить, но угодил под встречный автомобиль, отбросивший его к скользкому тротуару. Собралась толпа, с ужасом узнавшая в пострадавшем знаменитого актера. Его отвезли в больницу, где, по словам прессы, «его состояние было адекватно обстоятельствам». Около него круглосуточно дежурили врачи.
      Нэду удалось выжить. У него были переломы ног и трещина черепа. Потрясенная, Лилли вернулась в Нью-Йорк и ежедневно навещала Нэда: приносила ему корзинами фрукты, цветы, книжные новинки, но, даже почувствовав себя лучше, Нэд не хотел их читать. Им овладела ужасная апатия, и он целыми днями лежал на больничной койке, не отрывая глаз от стены.
      Когда Нэда наконец выписали из больницы, Лилли отвезла его обратно в Нантакет, где он должен был восстановить свои силы. Но это уже не был прежний, полный жизни Нэд. Он безразлично перелистывал ожидавшие его пьесы. И вскоре выяснилась неумолимая истина: несчастный случай нарушил его способность сосредоточиться; он утратил память. Это был конец актера Нэда Шеридана.
      Лилли глубоко переживала его несчастье, винила во всем себя и постоянно была с ним. В своем Си-Мист-коттедже, рядом с домом Шериданов, она зализывала свои раны и ждала, что к ней вернется Лайэм. Однако сердцем чуяла, что он не вернется никогда.

51