У Финна никогда не было никакой новой одежды, а о костюме нечего было и говорить. С прожигавшими дыру в его кармане пятьюдесятью долларами аванса, полученного от господина Джеймса, он отправился в местный магазин мужской одежды, где заявил младшему продавцу, что ему необходимо решительно все, от новых кальсон до новых ботинок.
      Он выбрал то, что, по его мнению, должен был носить в Нью-Йорке хорошо сложенный молодой человек: пару белых батистовых рубашек с четырьмя целлулоидными воротничками, выдерживающими стирку, как сказал ему продавец, костюм из черной саржи и скромный широкий серый галстук. Купил большие крепкие черные ботинки с зеркальным блеском и – экстравагантность, от которой не смог удержаться, – пару перламутровых запонок и булавку для галстука. Теперь ему нужна была только шляпа, и он купил целых две: котелок с загнутыми полями на зиму и жесткую соломенную на лето.
      Он с удовлетворением посмотрел в зеркало на нового Финна О'Киффи. Продавец вручил ему пакет со старой одеждой, и новоявленный Финн О'Киффи уверенно зашагал от магазина в сторону Ганновер-стрит, к лавке Мика Корригена.
      Единственной проблемой оставалось то, что Дэн все еще не возвращался из своих странствий. Он обещал вернуться через пару месяцев «с выручкой в кармане», как говорил он, но прошло уже целых полгода, и Финна это беспокоило.
      Мик Корриген окинул его с головы до ног изумленным взглядом.
      – Ты ли это. Финн О'Киффи? – спрашивал он, всматриваясь в юношу. – Да, теперь я вижу, это ты и есть. Разряженный, как какой-нибудь политик. Уж не разжился ли деньгами твой брат, как обещал полгода назад?
      Финн покачал головой и объяснил, как ему повезло.
      – Я напишу вам и сообщу адрес, чтобы Дэн знал, где меня искать, когда вернётся.
      – Когда вернется Дэн!
      Корриген покачал головой и испустил свой обычный печальный вздох.
      – Он выбрал неудачное время для того, что бы, бросив работу, стать коммивояжером, – заметил бакалейщик, не переставая качать головой. – Боюсь, что ты еще долго о нем не услышишь.
      Еще больше расстроившийся Финн отправился навестить мать Рори. Он дал ей немного денег и сказал, что будет заботиться о ней, а она пожелала ему удачи, когда он направился на станцию к нью-йоркскому поезду. Погода стояла не но сезону теплая, на голубом небе не было видно ни облачка, и нестерпимо сверкало солнце. Финн вышел из Большого центрального вокзала на Западную Сороковую улицу, сжимая в руках пакет со старым нижним бельем и носками, запасными воротничками и чистой рубашкой. Он задыхался в плотном костюме, но, тем не менее, весело зашагал по улице в поисках комнаты. Сама мысль о собственной комнате его опьяняла, и он с улыбкой оглядывал один за другим дома с наклейками на окнах, означавшими, что в них сдавалось жилье. Финну приглянулся один скромный дом и он позвонил в колокольчик. Открывшая дверь женщина пристально посмотрела на него, когда он, уверенный в успехе, проговорил:
      – Добрый день, мэм. Я хотел бы снять у вас комнату.
      Она отступила на шаг и протянула указательный палец к наклейке, белевшей на стене.
      – Ты что, неграмотный, парень? – злобно выкрикнула она и захлопнула дверь перед его носом.
      Финн посмотрел на бумажку. На ней было выведено: «Сдается», а ниже – Не актерам. Без собак. Не ирландцам.
      Финн снова зашагал по улицам, из одной в другую, но везде выдвигалось одно и то же условие. Никто не хотел пускать к себе ирландцев, зарекомендовавших себя пьяницами и драчунами, и их считали даже хуже собак. Он нашел утешение в кабачке на нижнем Бродвее, на вывеске которого было выведено успокаивающее имя «Мэрфи».
      – Вам следовало прийти прямо сюда, мой мальчик, – сказал ему Мэрфи, когда Финн за стаканом крепкого портера поведал ему о своих трудностях. – Они примут любого – ирландца, итальянца, еврея, немца и даже любого старика американца, лишь бы им заплатили арендную плату вперед. Попытайте счастья у Эйлин Мэлони, на Западной Четырнадцатой улице, близ Брайант-Парка.
 
      Эйлин Мэлони смотрела на стоявшего на ступеньках ее крыльца красивого молодого ирландца, истекавшего потом в своем старомодном тяжелом черном костюме и котелке. Она медленно оглядела его с головы до ног, а потом рассмеялась.
      Финн неловко переминался с ноги на ногу.
      – Может быть, вы скажете мне, что вас так развеселило? – спросил он ее. Лицо Финна раскраснелось от зноя и смущения. Он изнывал от жары, но не снимал пиджака, не желая скомпрометировать свой новый для него внушительный образ истинного джентльмена.
      – О, стоит лишь посмотреть на этот костюм! – воскликнула Эйлин. – Не хотите же вы сказать мне вашим видом, что вы актер? Вы, конечно, оделись для роли ирландца?
      Финн бросил на женщину яростный взгляд. Повернувшись на каблуках, он зашагал вниз по ступенькам.
      – Вы не добьетесь ничего в этом городе, если не научитесь понимать шутки, – сказала ему вслед Эйлин. – Кроме того, я единственная на этой улице ирландская домовладелица, сдающая квартиры.
      Финн нехотя снова поднялся на крыльцо и последовал за хозяйкой дома по покрытым коричневой клеенкой ступенькам лестницы на третий этаж.
      – Я содержу дом в чистоте, – заметила Эйлин, – и ожидаю того же от своих съемщиков.
      Он оглядел комнату. В ней было одно окно с видом на верхушки деревьев парка.
      – Кровать с матрасом из конского волоса, – с гордостью отметила Эйлин. – Здесь вы уже не увидите соломы, молодой человек. У Эйлин Мэлони все самое лучшее.
      Финн осторожно потрогал пальцами постель, приоткрыл выдвижные ящики комода и задержал взгляд на своем удивленном лице, отразившемся в дешевом зеркале. Он отметил медные крючки на стене и деревянное кресло с прямой спинкой, сиденье которого было обито плюшем с бахромой по краям. Оно было твердым, как камень, но это было настоящее кресло, и он мог пользоваться им, когда вздумается.
      – Вот газовая лампа, – продолжала Эйлин. – А здесь ватерклозет. Ванная внизу, одна на всех семерых съемщиков.
      Она задумчиво разглядывала Финна, который не проронил ни единого слова с того момента, как вошел в комнату, но по его лицу было видно, что она показалась ему раем.
      – Я снимаю ее, – пылко проговорил Финн, и Эйлин вздохнула. Она поняла, что он был неопытным новичком.
      Жалея его, она саркастически заметила:
      – Вы торопитесь, как настоящий ирландец. Хоть бы спросили сначала, сколько это стоит.
      Финн вытащил из кармана двадцать долларов.
      – Сколько же? – спросил он, пересчитывая деньги напряженными пальцами.
      – Вам повезло, что я честная женщина, – строго проговорила она. – Любая другая на моем месте запросила бы двойную цену, Я возьму с вас пять долларов в неделю – деньги вперед, каждую пятницу, без задержки.
      Финн отсчитал деньги в ее протянутую к нему руку, и она добавила:
      – Еще за два доллара в неделю предоставляю ужин. Я хорошая кухарка, – потирая в подтверждение этих слов свои бедра, заметила она. Он быстро выложил ей еще два доллара. Эйлин засунула их в карман и направилась к двери.
      – Ужин ровно в шесть тридцать, – сказала она уже от двери. – Большинство моих квартирантов актеры, и они должны быть в театре не позже семи тридцати, Такая у них работа.
      Она закрыла за собой дверь, и Финн с гордостью огляделся в своей комнате. Он снял пиджак, повесил его на спинку кресла и по-хозяйски задержал на нем восхищенный взгляд. Он отодвинул тюлевую занавеску и посмотрел на видневшийся из окна парк. Потом снял ботинки, поставил их около кровати и повесил на медный крючок шляпу. Затем распаковал сверток в коричневой бумаге и уложил свои новые вещи в ящик комода. Спустившись в общий коридор и умыв руки и лицо под водопроводным краном, вытерся льняным полотенцем. Заодно взглянул на душ, на большую белую ванну, заглянул и в ватерклозет. Потом вернулся в свою комнату, разделся, прибавил газу в своей волшебной газовой лампе и, наконец, осторожно улегся на кровать. Подушка мягко подалась под его головой, и чистые, белые полотняные простыни окутали прохладой его тело. Какое-то время Финн пролежал совершенно неподвижно, наслаждаясь окружающим его миром, а потом рассмеялся.
      – Дэн, старина, – громко проговорил он, не переставая смеяться, – если бы ты только мог сейчас видеть своего брата, то не поверил бы своим глазам. И для меня ровно в шесть тридцать приготовят ужин.
      Засыпая, Финн все еще продолжал улыбаться.
 
      Эйлин Мэлони была знаменитостью среди отчаянно конкурировавших между собой членов сообщества домовладельцев. Они знали, что дом ее был чистым, пища простой, но хорошей и что она не ограничивала в еде своих квартирантов.
      – Я никого не заморю голодом, – часто говорила она, щедро накладывая порции картофельного пюре, капусты и котлет, а по воскресеньям и своего коронного блюда – ростбифа.
      – Так было и тогда, когда моя собственная семья и мои земляки умирали от голода, – расчувствовавшись, любила она добавлять, пока ее довольные постояльцы очищали свои тарелки.
      Когда, через семь лет после их женитьбы, умер ее муж, Эйлин оказалась в незавидной роли бездетной ирландской вдовы, без сыновей, которые могли бы позаботиться о ней на склоне лет. Она понимала, что должна была сама обеспечить свою жизнь. Собравшись с духом, она продала свой домишко и на вырученные деньги, к которым добавила ссуду, полученную в банке, купила более крупный дом, ближе к Бродвею, где, как она понимала, все ее двенадцать комнат будут всегда заняты квартирантами. Легкой жизни не бывает; и своевременно получать деньги от актеров нелегко, именно поэтому большинство домовладельцев отказывали им в жилье. Но у Эйлйн была слабость к красивым мужчинам, и, кроме того, они развлекали её своими бесконечными рассказами. Она была в курсе всех бродвейских сплетен; общение с актерами позволяло ей чувствовать себя частью их мира. Ей было сорок лет она была достаточно обеспечена и наделена материнским чутьем.
      Она думала, что именно наивность Финна О'Киффи тронула ее душу, хотя даже в этом костюме он был очень красивым ирландским юношей. В нем было что-то такое, какая-то сдерживаемая, но настоятельная потребность – не конкретно, скажем, в хорошей еде, а в самой жизни, как молотком ударившая в ее сердце.
      – У меня чутье на талант, – часто говаривала она, проницательно вглядываясь в сидевших за ее столом квартирантов. – Разве не я предсказала успех своему квартиранту Нэду Шеридану и оказалась права? Разве он теперь, в этот самый момент, не на вершине актерской славы? И верьте мне, это лишь начало. Тому молодому человеку суждено подняться еще выше. А когда он вернется, то снова остановится у миссис Мэлони. И нигде ему не будет лучше, чем здесь.
      В такие минуты квартиранты устремляли на нее свои взоры в надежде, что ее проницательный взгляд выведет их на дорогу к успеху, как это случилось с Нэдом; но из всех присутствующих только Финн вызывал в ней такое же чувство. Не Мария Вентури, молодая актриса третьего плана, уже три недели не платившая за комнату, и которая будет выставлена за дверь, если не расплатится в следующую пятницу; и не сестры Марканд, кокетливые француженки, игравшие в ревю, где они вскидывали свои ноги, демонстрируя публике больше, чем приличествовало бы, – но эти-то хоть платили вовремя; и не все другие, эти якобы драматурги, артисты эстрады и актеры, постоянно жившие на грани успеха, осаждавшие офисы антрепренеров днем и бродвейские бары по вечерам и постоянно надеявшиеся на удачу.
      – Мистер О'Киффи не такой, как все, – говорила она своим постояльцам, представляя им пришедшего к столу ровно в шесть тридцать юношу. – Мистер О'Киффи будет заниматься финансовым бизнесом.
      Услышав магическое слово «финансы», все с интересом посмотрели на юношу, которому она отвела почетное место за столом по правую руку от себя, на достаточно большом расстоянии от француженок, автоматически начинавших кокетничать с любым мужчиной независимо от того, насколько он стар или непривлекателен.
      – Но разве не кокетничают буквально все? – невинно спросила Коринна Марканд, когда Эйлин предупредила ее о необходимости сдерживать себя.
      Коринна, хорошенькая блондинка, страстно смотрела на Финна, и Эйлин бдительным оком следила за нею, пока худенькая девочка-служанка ставила перед каждым из квартирантов наполненную до краев чашку с бульоном.
      – А что именно это значит – «финансовый бизнес»? – спросила Коринна, посылая через весь стол очаровательную улыбку Финну. – Это звучит так по-мужски…
      – Это работа с ценными бумагами и акциями, – пояснил Финн, возвращая ей улыбку. – Мне предстоит работать на фирму «Джеймс энд компании», это брокерская фирма.
      Об этой фирме слышали все и все уважительно посмотрели на Финна, представляя себе, как много он, должно быть, будет получать.
      – И что же вы будете там делать, мистер О'Киффи? – спросила Эйлин.
      – Мне предстоит научиться этому бизнесу, мэм. Меня будет учить сам господин Джеймс.
      Это произвело впечатление даже на Эйлин, и Финн решил, что лучше не говорить о том, что он всего лишь выскочка из конюхов и кучеров и что благодаря своему доброму сердцу господин Джеймс дает ему возможность усовершенствоваться. И он не обманет его доверия, твердо сказал себе Финн. Это был его шанс, и он знал из собственного опыта, что удача не приходит дважды.
 
      После ужина Финн поднялся в свою комнату. Раздевшись и тщательно развесив одежду на медных крючках, он потушил газовую лампу. Чувствуя под головой мягкую подушку, набитую утиным пером, и всей кожей воспринимая свежесть чистых полотняных простыней, он погрузился в сон с такой легкостью, будто вознесся на небеса. Он не видел во сне ни Нью-Йорка, ни Эйлин Мэлони, ни Коринны Марканд, ни даже господина Джеймса и брокерской конторы, где завтра должна была начаться его новая жизнь. Он видел во сне Лилли – как всегда, как почти каждую ночь.
 
      Финн поднялся с рассветом и съел завтрак, приготовленный маленькой служанкой Пегги ровно к шести тридцати. За столом больше не было никого, даже миссис Мэлони, и когда Пегги поставила перед ним огромное блюдо с рубленой солониной, он энергично принялся за еду, спрашивая у нее, где все остальные.
      – Актеры встают позже нас, – объяснила она Финну. – Они работают до позднего вечера, если у них есть работа.
      Она добавила ему кофе и, облокотившись на сервант, смотрела, как он ел. Пегги была рыжеволосой, веснушчатой девушкой-ирландкой, дочерью иммигрантов. Она была невероятно худа, с запавшими от недоедания глазами, прозрачная, как снятое молоко. Эйлин Мэлони обещала ее семье откормить девушку, а также платить ей по пять долларов в месяц, и предоставить комнату, которая, собственно, не была комнатой в полном смысле слова, а скорее клиновидным уголком, отгороженным от самой дешевой в доме чердачной комнаты, которую занимала мисс Вентури.
      Но какой бы она ни была неприкаянной, ее опыт городской жизни был куда больше его собственного: она знала привычки актеров и актрис, могла назвать все наперечет названия последних пьес и музыкальных шоу, а заодно и имена исполнителей и адрес каждого из них.
      – Я хотела бы когда-нибудь стать актрисой, – мечтательно говорила она, снова наполняя его чашку.
      – Что ж, желаю тебе удачи, Пегги, – сказал довольный завтраком Финни, поднимаясь из-за стола. Живот у него был полон, и впереди был великий для него день. – Ты можешь рассказать мне, как пройти на Уоллстрит? – спросил он девушку.
      Она с сомнением взглянула на Финна.
      – Не думаете ли вы отправиться туда пешком? Это же; ужасно далеко.
      – Пустяки, – пожал плечами Финн. Для чего же он купил свои отличные новые ботинки, как не для того, что бы в них ходить?
      Сильно пекло солнце, туманная дымка поднималась все выше, а Уолл-стрит оказалась намного дальше, чем он рассчитывал. К тому моменту, когда он добрался, наконец, до добротно сработанных из красного дерева и стекла роскошных парадных дверей фирмы «Джеймс энд компании», лицо его было пунцово-красным, по нему струился пот, новые ботинки натерли ноги, и он сильно нервничал, так как заблудился и в результате опоздал на десять минут.
      Швейцар в цилиндре подозрительно посмотрел на Финна, но он тоже был ирландцем, и когда Финн объяснил ему, кто он такой, тот пожелал ему удачи и открыл перед ним двери. В помещении, куда вошел Финн, был мраморный пол и очень высокий потолок.
      У старшего клерка, сидевшего за большим первым столом, были смазанные бриллиантином волосы, на его носу сверкали очки, и одет он был в безукоризненный черный костюм, из рукавов которого выглядывали белые, как бумага, руки. Он выглядел как человек, никогда не видевший дневного света, словно всю жизнь провел погребенным в этом офисе.
      Он окинул Финна взглядом с головы до ног, и лицо его исказила гримаса отвращения. Щеки Финна покраснели еще больше, когда он объяснил, кто он такой.
      – Неважное начало, – проговорил старший клерк, глядя на висевшие на стене большие круглые часы, показывавшие без четверти восемь. – Впредь благоволите быть за своим столом к семи тридцати.
      Он повел Финна в кабинет господина Джеймса, и Финн по дороге в изумлении рассматривал восточные ковры и отделанные дубовыми панелями стены, увешанные портретами людей с суровыми лицами.
      – Добро пожаловать, мой мальчик, добро пожаловать.
      Господин Джеймс тепло пожал ему руку.
      – О'Киффи мой личный протеже, – сказал он старшему клерку. – Поставьте для него стол около двери моего кабинета, рядом с секретарем. Представьте его всему персоналу и скажите всем, что я ожидаю от них помощи господину О'Киффи в обучении нашему бизнесу. Все, чем вы должны заниматься эти первые несколько недель, это смотреть, – сказал господин Джеймс Финну. – Интересуйтесь буквально всем, с чем будете встречаться, присматривайтесь ко всему. Проявляйте любопытство, задавайте вопросы. И если вам что-нибудь будет непонятно, приходите ко мне.
 
      С того дня Финн стал ездить на Уолл-стрит в троллейбусе, и каждое утро усаживался за свой стол до семи часов утра. Он понимал, что все, чем он располагал, было умение читать и писать да природный ум, тогда как все его коллеги по работе получили образование. Однако когда прошла первая неделя, вторая, а за нею и третья, он к своему удивлению понял, что в мире денег все, что требовалось, сводилось именно к этим его качествам. Ну и, разумеется, нужен был надежный покровитель.
      – Деньги – это все, – говорил господин Джеймс, лично вручая ему чек на жалованье за первый истекший месяц. – Разумеется, то, что вы заработали, вы можете потратить на вещи соответствующей стоимости. Но – я подчеркиваю это «но», О'Киффи, – как вы уже поняли за несколько последних недель, деньги, кроме того, могут делать деньги. Каждый заработанный вами доллар может принести вам деньги. Вам не нужно заниматься никаким производством. Вы не должны ничего создавать. И чем больше денег вы соберете, тем больше денег получите. Я открыл счет на ваше имя в банке «Джеймс энд компании» и рекомендую вам положить на него из суммы, обозначенной на этом чеке, столько, сколько в состоянии, чтобы вам шли проценты, и со временем вы сможете подумать о том, куда их выгоднее вложить.
      Финн подумал о том, что философия, позволявшая господину Джеймсу делать деньги, еще проще философии его брата Дэниела, в основе которой был собственный магазин; но что касается полученного жалованья, то у него были другие планы. Он быстро усвоил, что, если хочет играть свою игру, он должен и выглядеть, как все игроки, – и даже лучше. Поэтому он отправился к лучшим портным на Манхэттене, прямо заявил, что он личный протеже господина Корнелиуса Джеймса, и потребовал, чтобы с него сняли мерку для двух отличных костюмов. Тоном, не допускавшим возражений, он заявил, что заплатит сразу сорок долларов, а остальное – когда все будет готово, и ему сказали, что считают за честь выполнить его заказ. С таким чувством, что он вот-вот сделает себе миллион долларов, Финн вышел из ателье. Он зашел в парикмахерскую на Бродвее, где его постригли и роскошно побрили, после чего, слегка благоухающий лавровишневой водой, с гладко причесанными волосами и безупречно подстриженными усами, он направился в «Дельмонико», где отметил свою получку стаканом вина. Затем Финн пошел домой, в пансион Эйлин.
      – Вас ожидает какой-то джентльмен, – с многозначительным видом сказала ему Пегги. – Я не знала, впускать его или нет, такой у него хулиганский вид, но он сказал, что он ваш брат.
 
      Дэниел стоял в дверном проеме, заполняя его своей тучной фигурой, и глаза потрясенного Финна едва не полезли на лоб. Перед ним был какой-то одичавший человек: длинные курчавые рыжие волосы Дэна были спутаны с клочковатой бородой, наполовину скрывавшей его лицо, петли для пуговиц на рубашке без ворота были разорваны, а на локтях его старого твидового пиджака зияли дыры. Потрепанные штаны из рубчатого вельвета держались на совершенно новых подтяжках ярко-красного цвета, и такой же алый платок был вызывающе повязан вокруг шеи. Но голубые глаза, сверкавшие из-под кустистых рыжих бровей, лучше всяких слов говорили о том, что Дэн был в полном порядке!