1856–1873, Калифорния
      Старый дом стоял у подножия холма, в тени сикоморов и дубов. В нем было только две комнаты. В одной из них старый индеец, одетый в полосатое серапе, в жару и в холод готовил пахнущую дымом еду на открытом очаге, другая комната использовалась как спальня.
      Первые несколько недель Ник просто скакал по просторам своих земель и радовался своей необыкновенной удаче, тогда как Джэб отправился в Санта-Барбару «разведать обстановку» и зарегистрировать документы. Ник не чувствовал себя одиноким, хотя по нескольку дней напролет не видел ни единой души. Он ночевал под открытым небом, усыпанном звездами, сон его был чутким, словно одно ухо его бодрствовало, прислушиваясь к далекому вою койота или ожидая крадущихся шагов блуждавших медведей. Но ничто не тревожило его уединения. Ник чувствовал себя счастливее, чем когда-либо.
      Когда возвратился Джэб, сон сообщил Нику, что собирается в район Миссури купить овец. Для этого ему потребуются пятьсот долларов Ника.
      – Сколько овец вы собираетесь купить? – спросил Ник.
      – Не беспокойтесь, юноша, – ответил Джэб уклончиво. – У нас будет много овец.
      Их оказалось три тысячи. Ник не осмелился спросить, как это удалось Джэбу на этот раз, он просто сразу вошел в свою роль владельца ранчо, заботящегося об овцах, в то время как Джэб вел переговоры о приобретении новых акров пастбищной земли.
      Поначалу Джэб казался довольным своим новым статусом, объезжая их новые владения вместе с Ником, но через несколько месяцев его беспокойная натура взяла верх и он стал проводить все больше времени в Санта-Барбаре, и когда этот город стал казаться Джэбу слишком светским и маленьким, его потянуло опять к ярким огням Сан-Франциско. Иногда Ник не видел его неделями, потом Джэб неожиданно появлялся, усталый и довольный, и, чаще всего, с тугой пачкой банкнот в кармане жилета. Но он больше не заводил речь о большом доме с великолепным роялем в гостиной и превосходным поваром на кухне, и Ник понял, что его друг был слишком подвижным и неугомонным человеком, чтобы полностью отдаться жизни на ранчо. Он спокойно взглянул в лицо этому. Что ж, он сам достаточно силен, чтобы справиться с работой за двоих.
      Проходили годы. Ник сажал зерновые культуры и строил массивные амбары для хранения урожая. Он нанял лучших пастухов во всем мире – из страны басков в Испании, чтобы они заботились о его овцах, и мексиканских наездников, которые присматривали за растущим поголовьем скота. Он строил загоны для животных и длинные, низкие сарайчики для проживания рабочих. Ник трудился упорно, по многу часов. Он наслаждался каждой минутой, отданной работе. Он никогда не чувствовал усталости – он был силен, как бык, и физическая работа постепенно укрепила его и без того мощные мускулы, и из симпатичного белокурого юноши он превратился в возмужалого мужчину, с уверенным взглядом голубых глаз на загорелом от долгого пребывания на солнце лице. Он посылал деньги своей семье в Россию, но сам не мог даже на время оставить дела на ранчо, чтобы съездить домой проведать родных.
      Ник был слишком занят и так уставал от работы, что не думал о женщинах. Джэб же, приехав в Санта-Барбару, вел себя как совершеннейший джентльмен, галантно приподнимая шляпу, чтобы поприветствовать девушек и их зорко следящих за ними матерей, и заставляя женские сердца сладко замирать под блузками с высокими воротничками из белоснежного кружева.
      У Джэба было много женщин в Сан-Франциско, но первым влюбился Ник – в девушку, которая была не просто мила, она была находкой! Ему было двадцать пять лет, а Розалия Абрего была восемнадцатилетней дочерью владельца одного из самых богатых ранчо в долине Ломпок. И ее отцу не улыбалось увидеть свою дочь, увлеченной каким-то странным русским, о котором никто ничего толком не знал. Во всяком случае, сам дон Хосе слышал о нем впервые.
      Ник и Розалия встретились в отделе седельного снаряжения в магазине Лумис'з в Санта-Барбаре. Достаточно было одного, искоса брошенного взгляда больших блестящих карих глаз Розалии и ее едва заметной, но чарующей улыбки, чтобы застенчивость Ника исчезла, как исчезла и его семилетняя одержимость своим ранчо Санта-Виттория, которое всецело поглощало его мысли.
      Изнывая от любви, он все время крутился около отдела седельных принадлежностей или бродил возле маленького отеля на Стейт-стрит, надеясь хотя бы мельком увидеть Розалию. Когда же, наконец, ему повезло, Ник набрался храбрости и подошел к ней. Розалия удивила его тем, что пригласила его на пикник, который она устраивала со своими друзьями на побережье. Неожиданная теплота Розалии в ее обращении с Ником окончательно победила его застенчивость; казалось, она своим поведением давала ему надежду. И когда через несколько недель он решился поцеловать ее, оба они знали, что влюблены друг в друга.
      Дон Хосе был очень богатым человеком. Он наблюдал за этим романом со все растущей тревогой. Но когда он навел справки о молодом русском и услышал только хвалебные отзывы о его трудолюбии, узнал, каким процветающим было ранчо Санта-Виттория, он в конце концов благословил этот союз.
      Бракосочетание, на котором присутствовал Джэб, стало поводом для грандиозного празднества, во время которого партнер Ника проявил себя как неотразимый мужчина, разбивший огромное количество местных сердец. Но и после окончания торжеств Ник не смог отвезти свою жену на ранчо, потому что ее отец категорически был против того, чтобы Розалия начала свою замужнюю жизнь в двухкомнатной «индейской» хижине. Пришлось им снять роскошный номер в отеле Арлингтон, где Ник проводил с Розалией столько времени, сколько только позволяли ему его неотложные дела на ранчо. Тем временем, два новых дома строились на землях, принадлежащих только что образовавшейся семье: один, на месте старого индейского домика, – для Джэба, а другой – в центре новых двух тысяч акров земли, данных доном Хосе Абрего своей дочери в качестве свадебного подарка.
      Когда строительство было закончено, дом Константов на ранчо Санта-Виттория стал одним из самых превосходных домов в долине Ломпок, но самой большой гордостью Ника был документ, скреплявший его партнерство с Джэбом, – листок бумаги из салуна Клэнси'з, помещенный в рамку и висевший теперь на стене холла, чтобы все могли видеть его. Радость Ника была омрачена известием о смерти матери, но он продолжал посылать регулярно деньги своим сестрам. Семья Константиновых в Архангельске больше уже не была бедной.
      Розалия часто ездила вместе с Ником на пастбища, надев на голову широкополую шляпу, такую же, как у мексиканских наездников. Она помогала Нику заботиться о телятах и ягнятах. Но Розалия также много сил и времени посвящала домашним делам. На кухне появился прекрасный повар, который готовил для Ника и Розалии превосходную еду. Миссис Констант следила за тем, чтобы дом обставлялся со вкусом. Словом, дела у новой четы шли прекрасно. Ник в конце концов перестал быть застенчивым не только в обществе с Розалией, но и с окружающими людьми. Он стал желанным гостем в доме родителей Розалии и ее друзей. Можно сказать, что Ник Констант был счастливым человеком. Только одно омрачало его счастье – он надеялся, что вскоре родится ребенок. Он хотел сына, который будет носить его фамилию. Но прошло два года, а Розалия все еще не была беременна, и, хотя она никогда не заговаривала об этом, в глазах ее мелькала тревога.
      Дом Мэллори на ранчо Санта-Виттория большую часть времени был пуст, хотя в нем уже были великолепный рояль в гостиной, и превосходная мебель из красного дерева, как и живописал это Джэб в дни начала его дружбы с Ником. Ник знал, что добившись осуществления своей мечты, Джэб быстро терял к ней интерес. Иногда он наезжал из Сан-Франциско с толпами приятелей, и тогда большой дом был освещен, как рождественская елка. Устраивались роскошные вечеринки, подавались все новые и новые блюда, вино текло рекой и певцы, по большей части приглашенные из итальянской оперы или гастролировавших французских трупп, развлекали присутствующих своим пением. Никто из местного хорошего общества не посещал эти сборища, потому что, как говорили, в доме Мэллори обычно были такие женщины, чьи нравы мало назвать распущенными – и они не делали никаких попыток скрывать это.
      Ник начал покупать еще скот, чтобы пустить его пастись на все увеличивающиеся земли. Константы становились все богаче, получая «кожаные доллары» от продажи шкур торговцам из Новой Англии, из которых те делали обувь, сбывая рога для производства пуговиц и топленое сало для свечей и мыла.
      К 1873 году – семнадцать лет спустя после того дня, когда Джэб выиграл в карты ранчо – Ник Констант и Джэб Мэллори владели сто сорока тысячами акров земли; поголовье скота превысило восемьдесят тысяч. У них было также семьдесят тысяч овец. Ник трудился, не покладая рук на ранчо, тогда как Джэб вел жизнь богатого холостяка в своем новом большом доме в Сан-Франциско. И, словно для того, чтобы сделать счастье Ника полным, Розалия наконец родила ему сына. Его назвали Грегориус Александр Абрего Констант. Обычно мальчика звали просто Грэг.
      Странно, но с рождением ребенка образ жизни Джэба переменился. Он стал больше времени проводить на ранчо. Он мог неожиданно объявиться в доме Константов и отобедать с ними, наблюдая за подрастающим Грэгом с легким прищуром ярких голубых глаз и едва уловимой улыбкой.
      – Вот уж никогда не думал, что скажу это, – признался он однажды Розалии, – но я все бы отдал за то, чтобы иметь такого сына, как Грэг.
      – Но это же так просто, – возразила она, рассмеявшись. – Все, что для этого требуется, – просто жениться.
      – Ах, Розалия, – ответил он со вздохом. – Это-то как раз и самое трудное в этом деле. Боюсь, что я слишком стар, чтобы что-либо менять.
      Он встретил Маргарэт Джеймс вскоре после этого разговора, на борту парома, идущего из Сан-Франциско в Санта-Барбару, где она собиралась рисовать эскизы. Маргарэт потеряла обоих родителей во время эпидемии тифа в 1871 году и, чтобы заработать на жизнь, преподавала рисунок в подготовительной школе для мальчиков – Бельмонт в Сан-Матео. Она была очень удивлена, когда лихой красавец мистер Мэллори, к которому все на борту, казалось, относились с большим уважением, вдруг заговорил с ней.
      Она была в тот момент на палубе, пытаясь передать изменчивый цвет неба в своей акварели. От природы она была застенчива, но Джэб разговаривал с ней так просто и непринужденно, задавая ей вопросы о Белмонте и заставляя ее краснеть от похвал, которые он расточал ее таланту художницы.
      Маргарэт было двадцать шесть лет. Ее блестящие волосы цвета темной меди были зачесаны наверх и убраны в узел, а кожа была словно свежее молоко. У нее были спокойные серые глаза и спокойная манера поведения, и ее полные губы были слегка опущены в уголках рта, словно ей было немного грустно. Но несмотря на свою стеснительность, она живо реагировала на маленькие шутки Джэба, смеялась, и вскоре ее скованность исчезла, побежденная его обаянием. Но все же Маргарэт была полной противоположностью Джэба по темпераменту, и для нее было совершенной неожиданностью, когда он сделал ей предложение. Джэбу Мэллори было сорок пять лет, он был известным человеком в городе, имевшим репутацию любителя красивых и доступных женщин. И он был богат, очень богат.
      Отель Арлингтон в Санта-Барбаре стал местом грандиозных свадебных торжеств. Такого давно не могли припомнить в этих местах. Хорошее общество Санта-Барбары, благодаря уговорам Розалии, простило Джэбу его беспутное прошлое. На церемонию пришли все.
      Большие окна ярко освещенной бальной залы были распахнуты навстречу теплому воздуху летнего вечера. Веселые, беззаботные гости бродили по саду под китайскими фонариками, свисавшими с деревьев цветущей магнолии, которая словно специально украсила себя белыми цветами в честь невесты. Мексиканские певцы пели счастливой чете серенады, и лучшее французское шампанское лилось в искрящиеся хрустальные бокалы, поднимаемые в честь Джэба и Маргарэт.
      Для Маргарэт день ее свадьбы был днем ее триумфа. И Джэб Мэллори знал, что он сделал удачный выбор – его невеста была умна, образованна, хорошо воспитана, она была сильной и здоровой. Лучшей матери для его сына нечего было и желать.

       1873–1880, Калифорния
      Маргарэт Мэллори никогда не смогла бы рассказать кому-либо о своей брачной ночи. Эти воспоминания она предпочитала похоронить в самом дальнем уголке своего сознания. Конечно, она знала, каковы будут ее обязанности как жены, но она также знала, что ни одна леди не могла получить от этого удовольствие, хотя Джэб и утверждал обратное.
      – Это нравится всем, кроме тебя, – сказал Джэб с горечью.
      Когда все кончилось, она лежала рядом со своим уснувшим мужем и думала. Ее тело болело. Час спустя, когда она уверилась, что он заснул крепко, Маргарэт пошла в ванную и тщательно вымылась. Потом она расчесала волосы и надела свежую ночную сорочку. Она взглянула на себя в зеркало. К ее удивлению, она была такой же, как и до того. Никто никогда не узнает о ее позоре, стыде и ужасе, унизительном опыте, который она приобрела этой ночью. Но пути назад не было. Она была миссис Джэб Мэллори. И она знала, что в будущем, когда она снова «потребуется» своему мужу, она не будет сопротивляться. Ах, нет, она будет просто лежать здесь и позволять делать ему то, что он захочет; она просто постарается сделать так, чтобы мысли ее были далеко… она будет думать о цвете новых занавесок или о том, что выбрать на ленч утром.
      У женщины есть свое оружие для мести, думала с отчаянием Маргарэт, когда шла назад в спальню. Она легла рядом со своим мужем. И пока она смотрела, как первый луч рассвета пробился сквозь щелку расшитых золотом бархатных занавесок, она уже знала, что использует это оружие.
      С этого дня Джэб проводил большинство времени вне дома. Маргарэт не знала, куда он уезжал, где он был или с кем. И она никогда не спрашивала об этом. Но всякий раз, как он приезжал домой, дня не проходило без того, чтобы он не предъявлял на нее свои права мужа.
      Шли годы. Розалия Констант удивлялась и спрашивала себя, почему Маргарэт выносит это, позволяет Джэбу так обращаться с ней.
      – Он здесь один день, а на другой его уже нет, – говорила она разъяренно Нику. – Он возвращается к своей обычной жизни – азартной игре и доступным женщинам в Сан-Франциско.
      Ник пожал плечами.
      – Он женился на Маргарэт из нечестных побуждений, – сказал он. – И когда он не заполучил сына, он потерял интерес, как и всегда ко всему.
      Чтобы хоть как-то скрасить отлучки Джэба, они с Розалией были добры к Маргарэт, но их дом был всегда полон шумных, веселых родственников – Абрего, и это было еще худшим контрастом большому пустынному дому Маргарэт. Они видели, как она все больше и больше уходит в себя, заполняя дни уходом за красивым садом.
      Высокие рожковые деревья и белая акация отбрасывали прохладную тень посреди ее просторных лужаек, дорога к домам Константов и Мэллори была обсажена по бокам молоденькими тополями, которые были роскошно-зелеными летом и медно-золотыми осенью. Каждый год, при первом дыхании холодов, они с шорохом роняли листья, пока не становились похожими на голые черные скелеты, стоящие среди опавших останков их былого великолепия.
      Но что Маргарэт любила больше всего, больше, чем усыпанный яркими цветами гибискус, или изящные олеандры и большие пышные английские розы, так это маки. Каждое лето лужайка перед домом меняла свой цвет – нежная зелень молодой весенней травы уступала место серебристой массе остроконечных листьев, и, наконец, под окнами разливалось трепещущее море алых цветов. Это было похоже на пушистый красный ковер с узором из глубокого синего цвета васильков. Маргарэт могла долго сидеть в одиночестве на веранде и купаться в этой изменчивой красоте. К сожалению, продолжалось это всего несколько дней; потом ветер срывал нежные лепестки и разбрасывал их по холмам, как конфетти.
      Розалия не осмеливалась заговорить с Маргарэт, когда в ноябре 1879 года она узнала, что опять беременна. Грэгу уже было семь лет, и она и Ник так долго молили Бога о втором ребенке. Розалия просто сияла от счастья. Но когда она наконец сказала об этом Маргарэт, то была поражена ее ответом.
      – Вообще-то, – сказала Маргарэт, опуская глаза и смущенно краснея, – у нас с Джэбом тоже будет ребенок, он родится почти в одно время с твоим.
      После этого все переменилось. Джэб прислал множество мебели для ребенка из престижного магазина в Сан-Франциско, вместе с огромной игрушечной лошадкой. Он накупил целую кучу разных игрушек, каких только можно вообразить. Он стал чаще появляться дома, и все заметили, что он гораздо внимательнее стал относиться к Маргарэт, он обращался с нею нежно, хотя никогда не целовал ее и не проявлял свою любовь. И когда Джэб отсутствовал, Маргарэт могла подолгу говорить о нем и о ребенке; она говорила: «Джэб то…», «Джэб это…», словно они были совершенно нормальной супружеской парой.
      Розалия родила дочь 1 июня 1880 года. Роды были легкими. У ребенка были белокурые волосы и глаза еще более голубые, чем у отца. При крещении ее назвали Энджел как напоминание о городе Архангельске, где родился Ник; Айриной она была названа в честь его матери и Ампарой – в честь матери Розалии… Энджел Айрина Ампара Констант.
      Когда пришла очередь рожать Маргарэт, Джэб очень нервничал. Это был влажный июньский день, и солнце угрюмо алело на свинцовом небе. Он прошел на веранду, прислушиваясь к беспомощным крикам Маргарэт, нарушавшим предгрозовую тишину. Он с яростью набросился на врача, виня его в том, что тот позволяет его жене страдать и уговаривал акушерку ускорить ход событий. Он боялся, что его сыну могут повредить такие долгие и трудные роды. Он бушевал, и молил, и упрашивал, пока, наконец, через восемнадцать часов страданий, не родился ребенок.
      – Прелестная маленькая девочка, – сказал врач устало. – Вы – счастливчик, мистер Мэллори. Вашей жене пришлось тяжело.
      Не сказав Маргарэт ни слова, он прошелся по спальне к колыбели и взглянул на ребенка. Его руки были сжаты в кулаки, когда он смотрел на красное сморщенное существо, которое, как он был уверен, должно было быть его сыном… В самом деле! Он даже выбрал имена – Джеймс Роган Фитцджеральд Мэллори, в честь его отца и матери.
      Молча он подошел к кровати и поцеловал жену в щеку. Но Маргарэт, прочтя горькое разочарование в его глазах, поняла – для него она теперь отрезанный ломоть.
      – Все будет хорошо, – сказал он натянуто. – Доктор Свенсен заверил меня в этом. Тебе больно или неуютно?
      Маргарэт покачала головой и закрыла глаза, борясь с подступавшими слезами.
      – Я купил это тебе в подарок… – сказал Джэб, швыряя в нее сапфировую брошь. – За рождение… – Оборвав свою речь на полуслове, он снова пошел к колыбели. Ребенок был ему совершенно безразличен – он мог бы быть чьим угодно. Джэб не чувствовал ничего – никаких эмоций, никаких связей с крошечным существом, которое он сотворил.
      Неожиданно началась гроза, и когда молния сверкнула в горах, он равнодушно выглянул в окно.
      Хлынул ливень, превращая нарядное поле маков в зыбкий ало-серебряный ручей.
      – Мы должны дать ей имя, – сказала Маргарэт устало.
      Джэб пожал плечами, его взгляд был по-прежнему направлен на холмы.
      – Назови ее Поппи, – сказал он небрежно, направляясь к двери. На закате он уехал в Сан-Франциско, даже не попрощавшись.
      Несколько дней спустя Маргарэт лежала на шезлонге на веранде. Около нее стояла колыбелька с ребенком. Ник и Розалия пришли проведать ее, и хотя она пыталась найти оправдания Джэбу, они не поверили ее словам.
      – Я знаю, он хотел сына, – прошептала Розалия, прежде чем уйти. – Ты уверена, что он обрадовался что все в порядке?
      – Он обожает малышку, – солгала Маргарэт. – Он даже выбрал ей имя.
      – Но почему нет никаких фамильных имен, никаких воспоминаний? – спросила озадаченная Розалия.
      Маргарэт удалось улыбнуться.
      – Ты же знаешь Джэба, он – человек минуты. Он назвал ее в честь поля калифорнийских маков у нас под окном.
      Хотя доктор предупредил ее, что она не должна пока вставать с постели, она чувствовала себя неплохо. Ей внезапно остро захотелось ощутить тепло солнечного света на своей коже. Маргарэт взяла ребенка на руки и медленно пошла по мягкой лужайке к подножию холма.
      Поппи лежала тихо у нее на руках, глядя по сторонам своими широко раскрытыми, все видящими яркими голубыми глазенками, когда Маргарэт шла по колено в цветущих маках. Чувствуя в душе боль и жалость, она села среди цветов и взяла ребенка так, чтобы он мог видеть их.
      – Посмотри, малышка, – шептала она, – ты только посмотри. Как красивы эти калифорнийские цветы. И знай, что твой отец назвал тебя в честь них. Взгляни, как танцуют лепестки на ветерке, словно легкий рой алых бабочек.
      Маргарэт протянула ребенка вперед, чтобы девочка смогла окунуться в душистое ало-черное море нежных стройных цветов.
      – Всегда помни это, моя крошка. Твой отец назвал тебя в честь их красоты.
      Подняв голову, Маргарэт окинула взглядом расстилавшиеся вокруг нее просторы земли – все это, и еще дальше, дальше – принадлежало ее мужу и его партнеру.
      – И когда-нибудь все это будет твоим – вся эта сказочная, щедрая земля, – шептала она, но ребенок смотрел на цветы, словно всецело потонув в их красках и, аромате.

       1880, Калифорния
      Розалия скорбно посмотрела через плечо, когда уезжала из дома Мэллори. Занавески были опущены и блестящие стекла окон отражали только пустоту. Не было собак, лениво лежавших около входных ступенек, ни кошек, играющих на кухне, не было кобыл с жеребятами, резвящимися в загоне, – как это было в ее собственном доме. И не было ребенка в манежике, принимавшего послеобеденную солнечную ванну.
      Когда бы она ни приехала к Маргарэт, гостиная была аккуратно прибрана, тяжелые золотистые парчовые занавеси были полузадернуты. Не было ни книг, ни журналов, разбросанных повсюду, не было детских игрушек на красивом турецком ковре. Массивные диваны не имели впадин на тех местах, где обычно часто сидят. Не было даже звука летающей мухи.
      Дом выглядел пустынным, думала Розалия с сожалением, как будто в нем никто не жил годами. Она взяла свой хлыст с серебряным наконечником и пустила лошадь в галоп, оставляя дом и Маргарэт позади.
      Господь свидетель, она старалась изо всех сил проникнуть сквозь защитную оболочку, которую создала вокруг себя Маргарэт. Но Маргарэт упорно не хотела понять, что Джэб покинул ее. Он не был дома с того дня, как шесть месяцев назад родилась Поппи, но Маргарэт говорила о нем так, словно он должен был вернуться домой завтра или на следующей неделе.
      – Джэбу просто захотелось попутешествовать немного, – говорила она Розалии, хорошо знавшей, что может поделывать сейчас Джэб. – Он всегда был любителем путешествий. И наливала чай из тяжелого серебряного чайника в изящную фарфоровую чашку спокойно, словно верила своим словам.
      Ник сказал ей этим утром, что дом Джэба в Сан-Франциско был закрыт, и остался только человек, присматривавший за домом. Он также сказал, что адвокаты получили телеграмму из Монте Карло с распоряжением положить на счет миссис Мэллори приличную сумму денег. Слава Богу, что Джэб не пренебрегал хотя бы финансовыми обязанностями.
      Сегодня Розалия намеренно спросила Маргарэт, не получила ли та известий от Джэба, думая, упомянет ли она о деньгах.
      – Ах, да. Совсем забыла. Я получила такое чудесное письмо от него из Монте Карло. Оно так хорошо написано и очень обрадовало меня, – голос Маргарэт нервно оживился. Она так явно лгала, что Розалии стало нестерпимо жалко ее.
      – Джэб так замечательно пишет письма. Мне показалось, что я там вместе с ним.
      – Он не больше наслаждается видами Франции, чем мы с тобой, – возразила Розалия, не выдержав. – Азартные игры! Вот что делает Джэб в Монте Карло.
      – Может быть, – сказала Маргарэт мягко. – Но он хорошо заботится обо мне.
      Большие карие глаза Розалии сравнивали. Маргарэт выглядела такой усталой и измученной. Ее роскошные рыжие волосы утратили свой блеск, и ее кожа была болезненно бледной. Она выглядела как женщина, которая не спит по ночам, которая ворочается с боку на бок в постели, мучимая воспоминаниями.
      Если бы не ребенок, думала Розалия, она, наверно, не смогла бы продолжать эти еженедельные визиты. Казалось, Маргарэт не радуется ее приезду. Было бы проще оставить все как есть. Но, как друг Джэба и его партнер, Ник чувствовал себя ответственным за ребенка. Можно было безошибочно сказать, что Маргарэт любила свою дочь.
      Розалия думала также о том, что Поппи нельзя было, строго говоря, назвать красавицей, как ее дочь, Энджел. Но в ней было какое-то свое собственное очарование. У нее была копна рыжих волос и отцовские глаза – яркие, голубые и пытливые – и очаровательный, едва заметный изгиб в уголках рта. Маргарэт притворялась, что все в порядке и жила затворницей, но Розалия не могла смириться с тем, что она обрекала на одиночество и свою дочь. Она не отпускала Поппи даже поиграть с Энджел.
      Облачко песка взметнулось с вершины холма. Вот уже показались сверкающие красные крыши ее очаровательной гасиенды. Почуяв дом, лошадь поскакала быстрее, предвкушая кормушку с овсом, которая ждала ее. Розалия воспряла духом, когда подумала о своей семье, о любви и согласии, царивших в ней. Покинуть дом Мэллори было все равно что уехать из тюрьмы, думала она виновато, ведь как она ни старалась, Маргарэт не позволяла приблизиться к ней.
      Не по сезону жаркая погода установилась в декабре, принеся с собой тучи мух, которые донимали скот и лошадей. Настырные насекомые пробрались и в дом, роясь с жужжанием на кухне, несмотря на яркую мексиканскую расшитую бисером и бусами занавеску на двери, которая шевелилась от сухого, знойного ветра. В первый раз Розалия обрадовалась, что юного Грэга не было дома – он был в академии в Сан-Матео; он не страдал сейчас от этой пыльной, изматывающей жары. Энджел была в детской – подальше от горячего ветра и несущих заразу мух. Из-за жары Розалия не ездила со своими обычными визитами в дом Мэллори.
      Несколько недель спустя старый индеец – слуга Мэллори – пришел в дом Константов на рассвете. Он жил в старой части дома Мэллори на ранчо Санта-Виттория, и был с самого начала поваром Джэба и присматривал за его домом. Он прошел пятнадцать миль босиком, в своем старом серапе, которым обернул лицо, чтобы укрыться от пыли.
      Экономка Константов, Инез, была уже на кухне, разжигая массивную железную печь. Она уставилась на него презрительно, когда индеец потребовал, чтобы она позвала синьора и синьору Констант.
      – Синьор уже уехал на пастбища, – ответила экономка, шокированная тем, что он просит о таких вещах. – А синьора нуждается в отдыхе.
      – Разбуди свою хозяйку, – бледные глаза индейца вспыхнули гневным блеском, когда он подошел к ней ближе.
      Толстая Инез нервно отскочила назад.
      – Сейчас я разбужу синьору, – сказала она, задыхаясь, и побежала по ступенькам так быстро, как только позволяли ей ее полные бедра.
      Розалия вскочила, когда Инез потрясла ее за плечо.
      – Что-то с ребенком? – закричала Розалия, срываясь с постели и бросаясь к двери. – Что-нибудь случилось?
      – Нет, нет, синьора, с ребенком все в порядке. Пришел старый индеец из дома Мэллори. Он здесь, в кухне. Говорит, что должен видеть вас. Я даже не знала, что и делать.
      Она нервно комкала свой белый передник, готовая расплакаться.
      Натянув халат, Розалия побежала вниз по ступенькам в кухню.
      – Что случилось? – спросила она встревоженно.
      – Миссис почувствовала себя плохо два дня назад, – ответил ей индеец замогильным голосом. – Она все говорила, что с ней все в порядке, но я давно заметил, что ей нехорошо. Ребенок миссис Джэб не может там оставаться. Это опасно.
      Розалия побледнела.
      – Насколько больна миссис Мэллори?
      – Ей стало совсем плохо очень быстро. Миссис умерла этой ночью. Но ребенок мистера Джэба не умер. Я принес его вам.