1898, Италия
      На следующее утро Поппи лежала в постели, прикрыв одной рукой глаза и стараясь не смотреть на Энджел, которая примеряла свои лучшие наряды – она собиралась встретиться с Фелипе, и Поппи ничего не могла сделать, чтобы остановить ее бесконечную восторженную болтовню.
      – Может, мне надеть желтое, Поппи? – нервничала Энджел. – Или в нем я буду очень бледной? Может, розовое будет лучше… А как насчет однотонной белой блузы и темно-голубой юбки? Конечно! Я думаю, после шедевра мсье Вёрса лучше быть такой простой, как только возможно.
      Швырнув ворох одежды на кровать, она быстро переоделась.
      – О, Господи! – простонала она, садясь напротив зеркала и стараясь убрать свои шелковистые волосы в узел. – Эта влажность делает что-то невообразимое с моими волосами – они просто не слушаются. Поппи, как ты думаешь, будет хорошо, если я просто перевяжу их сзади лентой?
      – Ты опоздаешь, – ответила Поппи тихо. – Он уже будет ждать тебя минут пятнадцать.
      Энджел в отчаянии посмотрела на часы.
      – Значит, ему больше ничего не остается делать. В конце концов, это привилегия женщины – опаздывать, да и потом он ведь с тетушкой Мэлоди. Я хорошо выгляжу?
      – Ты выглядишь чудесно, как всегда, – сказала Поппи, зарывшись лицом в подушку, когда нож повернулся в ране – она вспомнила, как она сама беспокоилась, что ей надеть, и выглядит ли она хорошенькой для Фелипе. Энджел присела на кровать рядом с Поппи.
      – Как ты думаешь, Поппи, я ему действительно нравлюсь? – спросила она задумчиво. – Действительно? Как жалко, что ты не идешь с нами! Надо же было, чтобы у тебя разболелась голова. Мне будет не хватать тебя.
      Она порывисто обняла Поппи, потом встала и поспешила к двери, но на пороге остановилась и оглянулась на Поппи.
      – Но я совсем забыла, – воскликнула она. – Конечно! Ты собиралась рассказать мне о человеке, которого ты встретила. О своем тайном возлюбленном. Ах, Поппи, я просто не могу дождаться, когда узнаю о нем все! Как мило, что мы обе влюбились одновременно! Пожалуйста, расскажи мне, как только я вернусь!
      И, посылая без конца воздушные поцелуи, она выскользнула из комнаты.
      Поппи лежала в полумраке. Принесли завтрак на подносе, но Поппи даже не притронулась к нему. Горечь того, что ее предали, и безысходность ее одиночества вызвали в ней воспоминания детства и она дрожала, словно у нее и впрямь была лихорадка, на которую она жаловалась. Поппи снова и снова вспоминала безудержную возбужденную болтовню Энджел, пытаясь отыскать в ее словах хоть самую малость, которая говорила бы о том, что Фелипе не совсем забыл о ней. Она даже хотела спросить тетушку Мэлоди, упоминал ли о ней Фелипе, но было настолько очевидно, что все его внимание было отдано Энджел, что задавать вопрос было бессмысленно.
      Этим утром на подносе с завтраком для Энджел лежал букетик фиалок и записка с напоминанием, что тетушка Мэлоди позволила ему сопровождать Энджел во время ее прогулки – он обещал показать ей чудесные церкви Венеции. Само собой, тетушка тоже была приглашена в качестве дуэньи, но о Поппи не было ни слова.
      Одинокие утренние часы шли так же медленно, как похоронная "процессия. Пришла горничная забрать поднос, потом принесла легкий ленч, который велела приготовить для Поппи тетушка Мэлоди, и вернулась за подносом через час. Но ленч тоже остался нетронутым. Наконец Поппи услышала радостный голос Энджел в коридоре и дверь распахнулась.
      – Господи, Поппи, ты все еще в темноте! – закричала Энджел, подлетая к окну и отдергивая занавеси. – В такой чудесный день! О, Поппи, это самый-самый чудесный день!
      Она быстро присела на краешек кровати Поппи, ее глаза сияли мечтательно, когда она вспоминала:
      – Мы видели церковь Сан-Себастьяно, где похоронен Веронезе, и его прелестные картины, потом мы пошли в Санта-Мария делла Салюте на Гранд Канале и на Сан Джорджо Маджope – ты знаешь, это один из тех островов, которые словно плывут на горизонте, и в Санта-Мария делла Пьета, где Вивальди был директором женской консерватории с 1713 года по 1740. Ах, Поппи, Фелипе знает все о Венеции. Знаешь, что он сказал мне, когда не слышала тетушка Мэлоди?
      Ее голос понизился до шепота.
      – Он сказал: «Венеция – словно возлюбленный, который обнимает тебя и обещает, что никогда не позволит тебе уйти, и даже если ты попытаешься сделать это, ты знаешь, что опять вернешься в его объятия!»
      Поппи похолодела и задохнулась от ужаса, когда услышала свои собственные слова, но, казалось, Энджел не заметила этого.
      – Ну разве это не романтично? – спросила она. – А после прогулки мы съели такой обильный ленч в одном из его любимых маленьких ресторанчиков – в настоящем трактире, с красными клетчатыми скатертями на столах, но все равно там так очаровательно! А еда, Поппи, еда!.. Настоящее венецианское ризотто!.. и крошечные крабы, и восхитительная шоколадная granita, о которой ты говорила.
      Остановившись, чтобы перевести дух, она встревоженно посмотрела на Поппи.
      – Тебе уже лучше? Мне так хочется, чтобы ты поскорее поправилась, потому что сегодня вечером мы все идем в Театро Ла Фениче слушать симфонию. Пожалуйста, скажи, что ты пойдешь с нами.
      Ее сияющие глаза погасли, в них появилось участие, когда она заметила несчастное лицо Поппи.
      – Но ты по-прежнему такая бледная! – Тетушка была права – надо было позвать врача.
      – Нет, нет, не нужно, со мной правда все в порядке, – ответила Поппи, изображая улыбку.
      – Тогда, пожалуйста, скажи, что пойдешь с нами. Я просто умираю от нетерпения, когда же ты поближе познакомишься с Фелипе. Клянусь, он становится все красивее с каждым днем, с каждым разом, когда я смотрю на него.
      Она вздохнула мечтательно.
      – А еще… Знаешь, он смотрит на меня не так, как обычно смотрят мужчины. Ты понимаешь, что я имею в виду – не просто как на хорошенькую девушку; он дает мне почувствовать, что я – единственная.
      Она снова счастливо вздохнула и начала раздеваться.
      – Мне хочется отдохнуть, прежде чем наступит вечер. Может, просто заснуть и увидеть во сне Фелипе.
      – Ох! – внезапно воскликнула она, прижимая ладонь ко рту. – Поппи! Ты же хотела рассказать мне о своем тайном возлюбленном! Ну давай же, скорее, расскажи мне все!
      – Ох… ничего особенного, – пробормотала, запинаясь, Поппи, – ничего похожего… похожего на твое. Просто я видела одного человека у Флориана… кого я… обожала издалека. Ничего особенного… важного…
      – Как тебе не стыдно, – вздохнула Энджел. – Но может, это и к лучшему, влюбиться – это так захватывает… так изнуряет. Я просто не могу дождаться вечера… Фелипе, – добавила она, мечтательно улыбаясь, когда ложилась в постель.
      Поппи мучительно ворочалась с боку на бок, слыша, как Энджел спокойно, еле слышно дышит во сне. Сначала она сказала себе – да, она пойдет сегодня вечером в театр; она заставит Фелипе взглянуть на себя, признать, что она существует, вспомнить, что все, что было между ними, было на самом деле… но потом она подумала – нет, она не может этого вынести, она не может унижать себя опять. Но потом, совершенно измучившись, она поняла, что должна увидеть его.
      Она надела шелковое платье сдержанного, приглушенного красного цвета, и волосы ее заиграли бликами каштанового света; она выглядела бледной и замкнутой, когда шла вслед за тетушкой Мэлоди и Энджел вниз по лестнице, чтобы встретиться с Фелипе. Ей показалось, что она увидела отблеск участия в его глазах, когда он увидел ее, но потом решила, что ошиблась, слыша, как тетушка Мэлоди произнесла своим гудящим голосом:
      – Вы уже познакомились с другой моей племянницей вчера вечером? С Поппи Мэллори? Она мне не родная племянница, но все мы считаем ее сестрой Энджел.
      – Тетушка Мэлоди! Конечно, Фелипе все знает о Поппи! – воскликнула Энджел. – Вспомни, я рассказала ему за ленчем.
      – Батюшки, я, наверно, становлюсь совсем старой, – вздохнула тетушка Мэлоди, когда Фелипе поклонился, не глядя на Поппи. – Кажется, я все забываю в последнее время.
      – Я очень рад, что вы присоединились к нам, мисс Мэллори, – сказал он вежливо.
      – Бедная Поппи была так больна, – говорила ему Энджел, когда они шли через фойе отеля наружу, где ждала их гондола. – Мы только сейчас успокоились, когда ей стало немного получше.
      – Да, Венеция летом может утомить, – заметил Фелипе и добавил по-иезуитски, – и сыграть злые шутки с воображением.
      Поппи изо всех сил закусила губу, чтобы сдержать рвущиеся наружу слезы, когда они с тетушкой Мэлоди садились в гондолу, оставив Фелипе с Энджел вдвоем в другой. Она вспомнила свои полуденные тайные встречи, и страстные поцелуи, и признания Фелипе в любви и говорила себе – нет, это невозможно… невозможно то, что происходит сейчас… это просто кошмарный сон… скоро она проснется, и все будет, как прежде!
      В фойе волшебного маленького театра было уже многолюдно, когда они шли к своим местам – одной из лож, дышавших стилем рококо. Так получилось, что Фелипе и Энджел затерялись в толпе, и Поппи взволнованно вглядывалась в лица, пока не увидела их. Рука Фелипе прочно покоилась на руке Энджел, когда он нашептывал что-то ей на ухо, и сердце Поппи еще сильнее провалилось в отчаяние, когда она заметила взгляд Энджел, ласкавший Фелипе. Ее лицо светилось любовью; и красота зажглась с новой силой – такой, что одна она уже могла бы осветить весь темнеющий зал. Поппи кусала в немой муке губы, казалось, ничто уже не могло остановить душившие ее слезы. Она едва чувствовала боль – все ее существо безмолвно кричало, что Фелипе – ее, что он любит ее… не Энджел!
      Оркестр уже заиграл увертюру «Ромео и Джульетты» Чайковского, когда Энджел и Фелипе скользнули, наконец, на свои места впереди Поппи. Она взглянула украдкой, но лучше бы было не видеть – глаза Фелипе были прикованы к точеному профилю Энджел.
      Поппи закрыла глаза, и романтическая, пронзительно-щемящая музыка полилась ей в душу. Всеми фибрами своей души она чувствовала каждый аккорд, обжигалась о каждую ноту; теперь она поняла всю страсть, все отчаяние и боль шекспировских влюбленных. Все это стало ее. Она не знала, как доживет до конца вечера, разрываясь между желанием убежать от Фелипе и неутолимой потребностью быть рядом с ним, даже если его глаза были только для Энджел. Последние, слабеющие остатки силы воли держали ее в кресле, словно ничего не существовало, кроме музыки, но внутри у нее все агонизировало.
      Она осталась в ложе во время антракта, когда остальные пошли выпить шампанского в фойе. Ее руки так судорожно сцепились друг с другом, что побелели костяшки, и она закрыла глаза, чтобы убить все чувства. Казалось, она не могла уже вынести больше ничего – кроме пустоты.
      – Мне совсем не нравится, как ты выглядишь, – прошептала тетушка Мэлоди, когда вернулась в ложу. – Я позволила Энджел согласиться на обед вместе с Фелипе и его друзьями, но теперь я хочу отвезти вас назад в отель и позвать врача.
      Голова Поппи бессильно поникла, когда они плыли в теплых сумерках обратно в палаццо Гритти. Огни искрились по обеим сторонам каналов, и кафе бурлили нарядной, веселой толпой; она могла слышать обрывки музыки, и разговоров, и смеха, но она была словно на необитаемом острове, и красота и счастье, которыми дышала Венеция, были для нее чем-то вроде застывшей картины, висевшей на стене и не имевшей к ней никакого отношения. Без Фелипе Венеция – и вся жизнь – не значили ничего.
      – Синьорина нуждается в чем-нибудь укрепляющем и тонизирующем, – провозгласил врач, улыбаясь им веселой, ободряющей улыбкой. – Совершенно ясно, что она не привыкла к такой жаре. Более свежий климат пойдет ей на пользу – может быть, озера на севере Италии. Да, да, это вернет краски ее щекам. За исключением этого недомогания, мисс Абрего, я не вижу ничего серьезного с ее здоровьем.
      – Озера, – вздохнула тоскливо-мечтательно тетушка Мэлоди. – С каким бы удовольствием я бы подышала свежим, прохладным воздухом! Но, дорогая Поппи, Энджел совсем не понравится такая перспектива!
      Энджел и впрямь не понравилось – она бушевала, протестовала и наконец тетушка Мэлоди сдалась, договорившись с друзьями Осгуда Баррингтона, что они позаботятся об Энджел. Графиня сама согласилась сопровождать ее.
      Поппи не знала, чувствует ли она облегчение от того, что поезд увозит ее на север – подальше от всего этого ужаса; она просто знала, что сердце ее разбито, она уже никогда не будет прежней.
      Тетушка Мэлоди выбрала небольшой пансионат на берегу озера Комо. Она сидела на террасе, пока Поппи бродила в тоске по садам у воды, стараясь не думать об Энджел.
      Пансион был очень уютным, и его владельцы взяли их под свое крылышко, стараясь порадовать их хорошей кухней и поддерживая ободряющими улыбками, но Поппи едва это замечала. Однажды утром – три недели спустя – синьор Росси появился на террасе, держа в руках телеграмму, и когда Поппи читала ее, она почти видела восторг Энджел.
      «Фелипе попросил меня выйти за него замуж, – писала она, – мы так влюблены друг в друга – думаю, что ты одобряешь это, и уговоришь маму и папу согласиться, что это – подходящий брак… С любовью, Энджел».
      Месяцем позже Ник и Розалия приехали в Италию с намерением положить конец неожиданному роману Энджел, несмотря на протесты тетушки Мэлоди, говорившей, что Фелипе – очаровательный молодой человек и ему не хватает только денег.
      – Мы не можем отдать нашу девочку какому-то европейскому авантюристу, – бушевал Ник, но Энджел просто улыбалась ему уверенно. – Посмотрим, что ты скажешь, когда увидишь его, папа.
      Во время их первой встречи Фелипе умело очаровал их правильно дозированной смесью уважения и прямоты.
      – Конечно, у мальчика нет денег, – говорил Ник, когда они шли с Поппи по разросшемуся, но по-прежнему красивому саду виллы д'Оро несколько дней спустя. – Но ведь это не его вина. Это сделали его предки. У Фелипе хорошие идеи, он знает, что нужно делать и как этого достичь. Да, должен сказать, мне нравится образ его мыслей и его характер.
      Он посмотрел с любовью на Поппи, ухватившуюся за его руку, словно это был якорь в штормовом море.
      – А что ты думаешь о Фелипе?
      – Я… вилла такая красивая, – пробормотала она уклончиво, глядя с тоской на выцветшие розовые стены и болотные ставни, представив себя женой Фелипе и хозяйкой виллы д'Оро… но эта роль теперь предназначалась Энджел.
      Розалия и Ник дали свое благословение на помолвку, и Энджел с восторгом рассматривала красивое кольцо с россыпью бриллиантов в форме сердца, которое подарил ей Фелипе.
      – Оно принадлежало его матери, – говорила она Поппи, – и хранилось в банке многие годы. Конечно, его нельзя было продать, потому что оно принадлежало семье согласно завещанию. Какая удача для меня!
      Она засмеялась, восхищенно вертя рукой туда-сюда, пока камни не заиграли разноцветными огоньками.
      – Ах, Поппи, мы так любим друг друга, мы хотим пожениться прямо сейчас… помоги мне уговорить маму и папу, чтобы они позволили нам устроить свадьбу здесь, а не ждать возвращения в Санта-Барбару. Ты только представь себе, как романтично отпраздновать свадьбу в Венеции! Фелипе сказал, что мы поплывем в церковь в гондоле, а прием будет устроен в палаццо Ринарди. И, конечно, ты будешь моей подружкой невесты.
      Поппи стало еще хуже, когда они спешно посетили салон мсье Вёрса, чтобы побыстрее сшить свадебное платье для Энджел и разные другие туалеты. Она даже не осознала, что опять вернулась в город, который еще так недавно казался ей чудесным, и у нее не было больше желания и энергии, чтобы ускользать на свои тайные прогулки, которые так восхищали ее раньше.
      В промежутках между примерками своего белого атласного с кружевами платья Энджел ворчала по поводу разлуки с Фелипе, выливая Поппи все свои секреты, все подробности их романа, и Поппи стало казаться, что она скоро сойдет с ума.
      Ник был более чем щедр в приданом и в приготовлениях к свадьбе, и она и Фелипе, говорила Энджел, смогут заняться реставрацией виллы и палаццо, как только вернутся из свадебного путешествия – они проведут свой медовый месяц сначала в Нью-Йорке, а потом поедут в Санта-Барбару, где будет устроен грандиозный прием, на котором ее будущий муж будет представлен семье и друзьям.
      В Париже Поппи мучилась от боли и обиды, когда ее водили на примерку элегантного бледно-зеленого платья из шелка и тафты, которое она наденет на свадьбу как подружка невесты, представляя, как она идет к приделу церкви Санта-Мария делла Салюте позади Энджел-невесты. Но почему? спрашивала она себя, беспокойно меряя шагами свою комнату в отеле Лотти, когда Энджел отправлялась за очередными покупками вместе с Розалией. Почему он выбрал Энджел вместо нее? Из-за ее красоты? Но ведь Фелипе был покорен ее внешностью. Разве не говорил он ей, что очарован ее белой кожей, голубизной ее глаз, ее тициановскими волосами? Разве она не чувствовала, что все его тело дрожит от страсти к ней? Энджел говорила ей, что поцелуи Фелипе были такими деликатными, что она даже ни капельки не боялась… В сущности, слова Энджел сказали ей все. Неожиданно она нашла ответ. И, конечно, он был очень простой: Фелипе беден, а Энджел – наследница!
      С невероятным чувством облегчения Поппи еще раз вспомнила весь ход событий, глядя на них по-новому. Все казалось теперь таким ясным и понятным – она просто не могла представить, как не понимала этого раньше. Конечно, Фелипе по-прежнему любит ее, но он нуждается в деньгах Энджел! О, бедный, бедный Фелипе! Неужели он не понимает, что с такой любовью, как у них, им не нужны деньги? Они смогут… она поможет ему… конечно, должен быть выход…
      Она беспомощно взглянула в окно. Париж неожиданно показался ей тюрьмой, и она не могла дождаться той минуты, когда вернется назад и увидит Фелипе; ей хотелось сказать ему, что нет необходимости жениться на Энджел, что она любит его и знает, что он все еще любит ее, что все будет хорошо.
      Оставалась всего одна неделя до свадьбы, когда поезд вез их назад в Венецию, и Поппи думала виновато об Энджел, с ее победным роскошным свадебным платьем и необъятным приданым, упакованным в огромные дорожные сундуки в багажном вагоне, и о ее планах на будущее, которые уже безудержно срывались с ее губ. В конце концов, говорила себе Поппи, – разве не лучше для Энджел не выходить замуж за человека, который не любит ее? На вокзале Санта-Лусия в Венеции она молча отвернулась, когда Энджел скользнула в ожидавшие ее руки Фелипе, только на этот раз она ощущала жалость, а не ревность.
      Роскошное приданое Энджел, ее необъятные сундуки и чемоданы заполнили всю ее комнату, и ей пришлось перебраться в другую.
      – Все изменится теперь, Поппи, – говорила она серьезно, когда все новые и новые сундуки, чемоданы, шляпные коробки и коробки с обувью несли через холл. – Помнишь, когда ты впервые появилась на ранчо Санта-Виттория? Мама приготовила тебе отдельную комнату, но ты сказала ей, что хочешь быть вместе со мной. Ах, Поппи, я только сейчас поняла, что мы больше уже никогда не будем жить вместе в одной комнате и я буду так скучать по тебе. Мне будет не хватать всех наших секретов, нашей глупой девичьей болтовни в темноте. Все случилось так неожиданно, что иногда меня это пугает. Поппи, обещай, что вернешься назад в Италию навестить меня. Я не смогу без тебя.
      Расплакавшись, она порывисто обняла Поппи.
      – Я так люблю Фелипе, – всхлипывала она, – но тебя я тоже люблю. Дом и Калифорния кажутся мне такими далекими сейчас.
      – Не плачь, Энджел, – проговорила Поппи успокаивающе, – все будет очень хорошо, вот увидишь. Может быть, это будет немножко не так, как ты ожидаешь, но это к лучшему.
      Энджел взглянула на нее озадаченно.
      – Что ты имеешь в виду?
      Поппи пожала плечами, отвернувшись, чтобы не видеть ее вопросительного, прямого взгляда.
      – Ох, я не знаю… просто иногда вещи не таковы, какими кажутся, и люди совершают поступки под влиянием очень странных мотивов…
      – Поппи, ты говоришь загадками, – закричала окончательно сбитая с толку Энджел. – Но что бы ты ни имела в виду, я буду скучать по тебе. И Грэг… – добавила она расстроенно. – Как грустно, что он не смог приехать на свадьбу – папа сказал, что кто-то был должен остаться дома, чтобы присматривать за ранчо.
      – Ну ничего, – добавила она, немного повеселев. – Я увижу его, когда мы будем дома в наш медовый месяц.
      Бедная Энджел, подумала Поппи, когда та исчезла с последними свертками в коридоре, бедная, бедная Энджел, я не хочу причинить тебе боль. Подойдя к зеркалу, Поппи стала рассматривать свое отражение, потирая руками щеки, чтобы вернуть им румянец, и убирая нерасчесаные волосы в прическу. Покажется ли она Фелипе красивой после Энджел?
      Вся неделя была посвящена разнообразным вечерам и приемам, но теперь вместо того, чтобы избегать Фелипе, Поппи старалась быть поближе к нему, ловила его взгляд через стол, стремилась мимоходом коснуться руки; она смотрела на него украдкой, и легкая улыбка дрожала в уголках ее губ, ее голубые глаза говорили красноречивее слов…
      Дядя Умберто – высокий, безупречно одетый горожанин, впервые в этом году открыл двери палаццо Ринарди в качестве хозяина званого вечера. Целая армия рабочих и уборщиков трудилась, не покладая рук, чтобы привести в порядок дворец и подготовить его к балу и грандиозному роскошному приему в честь бракосочетания, которое должно было состояться через два дня. Более чем четыре сотни избранных гостей были приглашены на это торжество. Длинные окна палаццо пылали светом тысяч свечей, отражаясь волшебной сказкой в залитых лунных светом водах Гранд Канада – именно так, как рассказывал Поппи Фелипе.
      Поппи была в отчаянии – у нее так и не было возможности поговорить с Фелипе наедине. Бедный Фелипе, думала она, когда поднималась по ступенькам наверх – туда, где он ждал, чтобы поприветствовать своих гостей. Он вынужден жениться на девушке, которую не любит, чтобы спасти свое наследие. Но она избавит его от всего этого. Она спасет его. В ее глазах был отчаянный блеск, когда она улыбалась ему, и сердце ее тоскливо замирало, потому что она не могла не помнить о том, что они не обменялись ни единым интимным словом с того самого чудовищного вечера в консульстве, когда его взгляд словно стер ее с поверхности земли. Его земли.
      Она мучительно гадала – было ли это плодом ее воображения, или же он действительно смотрел в ее сторону чаще, чем всегда нынешним вечером? Надежда зашевелилась у нее в сердце, и Поппи отчаянно думала – может быть, он понял наконец, что жениться на Энджел из-за денег нехорошо, неверно, не нужно? Что он любит ее так же безумно, как она любит его, и что они не могут жить друг без друга? Как серая тень в своем струящемся бархатном платье, она тихо сидела среди судачащих гостей и ждала. И когда Фелипе пробормотал Энджел какие-то извинения и направился к двери, она быстро встала и пошла через комнату за ним, схватив его затем решительно за руку.