Это было очень милое письмо, подумала она со вздохом – именно такое письмо мог написать любой брат своей сестре, за исключением концовки «Не забывай меня, Поппи, не забывай, что я люблю тебя». Беда была в том, что она на самом деле тоже любила Грэга, но это не была возвышенная любовь-полет, которая, как всегда казалось Поппи, существует на свете. Вздохнув, она убрала письмо в сумочку и, вопросительно закусив палец, переключила свое внимание на соблазнительное изобилие сладостей, лежавших на серебряных тарелочках.
      – Я рекомендовал бы вам ореховый торт, синьорина, – сказал по-английски Фелипе Ринарди.
      Глаза Поппи широко раскрылись.
      – Но откуда вы знаете, что я – американка? – выдохнула она.
      – Простой метод дедукции, синьорина. Совершенно ясно, что вы – не итальянка, хотя вы будто написаны кистью Тициана. Вы – не надменная и холодная, как француженка, хотя на вас и шикарное парижское платье; в вас нет ничего нордического или германского, хотя у вас и соответствующий рост. И вы не англичанка, хотя говорите почти на том же языке.
      Она засмеялась, оценив его остроумие.
      – Это очень умно – и благодарю вас за совет, но мне кажется, сегодня слишком жарко для торта.
      – Тогда почему бы не попробовать granita? Это лучший напиток со льдом на всем белом свете. Я буду счастлив, если вы позволите мне заказать его для вас, в конце концов вы – гость в моей стране, и мой долг – показать вам то лучшее, что она может предложить.
      Глаза Поппи загорелись; конечно, тетя Мэлоди запретила им разговаривать с незнакомыми людьми, особенно с мужчинами – но… в конце концов, тетушка Мэлоди спит за закрытыми ставнями в палаццо Гритти и никогда не узнает, что Поппи была здесь. А этот незнакомец был очень красив. Он выглядел так, как Поппи всегда представляла себе погибающих художников – высокий и стройный, с рельефными скулами, которые образовывали романтические впадинки под его красивыми зеленоватыми глазами. Его густые блестящие волосы свободно и живописно падали на лоб, и рука, которую он, представляясь, протянул Поппи через столик, была изящной формы, с длинными гибкими пальцами, как у музыканта.
      – Конечно, я понимаю, вы не можете принять мое предложение – ведь я еще не представился, – сказал он. – Барон Фелипе Ринарди, синьорина.
      Потом его крепкие пальцы подхватили ее руку и губы прохладным поцелуем прижались к ней. Это вызвало легкую дрожь в ее руке.
      – Конечно, леди обычно не разговаривают с незнакомцами в кафе? – добавил он с очаровательной усмешкой. – Но я могу предложить вам две безупречные рекомендации. Мой род – один из самых старинных в Венеции; и я ходил сюда, в чайную Флориана, еще когда был совсем ребенком, и хожу до сих пор. Если хотите, можете справиться у официантов. Они засвидетельствуют вам мою респектабельность!
      Поппи восхищенно засмеялась, когда он взмахом руки подозвал официанта.
      – Карло, – сказал он. – Una granita cioccolata per la bella signorina.
      Потом он посмотрел на нее.
      – Permesso?
      Не дожидаясь ответа, он сел рядом с ней на красную банкетку. Поппи смотрела на него озадаченно.
      – Позвольте мне угадать, откуда вы приехали, – улыбнулся он. – Должно быть, из какого-нибудь затерянного среди лесов местечка в самой северной части Америки, где солнце никогда не проникает сквозь кроны деревьев, чтобы обжечь вашу кожу? Ах, нет, нет… я вижу намек на южное тепло… этот нежный смуглый оттенок… может… что-то в средиземноморской голубизне глаз и форме рта… и веснушки, как золотая пыль вокруг этого совершенного носа? Тогда вы, быть может, из южных штатов? Страна вековых дубов и плантаций… но нет, у вас нет ленивой неги истинных южных красавиц.
      Он драматично вздохнул.
      – Я должен признаться – я в растерянности. И я повержен. И я даже не знаю, как вас зовут.
      – Поппи, – произнесла она, совершенно очарованная.
      – Поппи? О, как чудесно! Лучшего имени для вас не придумаешь. Поппи – как мило, как красиво! Но… Поппи – а как дальше?
      – Поппи Констант, – сказала она неожиданно, густо покраснев, когда это сорвалось с ее губ.
      – Констант? Очень необычная фамилия, – произнес он, когда официант поставил перед Поппи блюдо с granita cioccolata.
      Поппи с несчастным видом смотрела на него. Конечно, она не должна была так говорить, но это получилось как-то само собой, словно ее давнее тоскливое желание быть Констант наконец осуществилось. – Это русская фамилия. Сначала она звучала как Константинов.
      – Русская? Но нет, вы не похожи на русскую, ни капли, – улыбнулся Фелипе.
      – Попробуйте, – предложил он. – И посмотрим, скажете ли вы, что это – не самая лучшая вещь на свете в жаркий полдень в Венеции.
      Он вальяжно расположился на банкетке, скрестив руки, и наблюдал, как она зачерпнула крошечную ложечку. Поппи смотрела на него искоса с кошачьим лукавством, которое выглядело почти как флирт.
      – Но вы до сих пор не угадали, откуда я, – сказала она, слизывая шоколад с губ маленьким, розовым язычком.
      – Калифорния? – рискнул он наугад. Она задохнулась.
      – Но как вы узнали?
      – А где же еще могло родиться такое? Конечно, вы словно настоящий калифорнийский мак – так же прекрасны, как цветок, в честь которого вас назвали.
      Поппи застенчиво взглянула на него из-под ресниц, не будучи уверена, что он не поддразнивает ее, но он выглядел совершенно серьезным. Она отчаянно жалела, что не наблюдала повнимательнее за более взрослыми девицами на танцевальных вечерах в Санта-Барбаре, тогда бы она знала, что нужно ответить мужчине, когда он говорит: вы – красивы. А вместо этого она словно онемела. Совершенно потерявшись, она зачерпнула еще ложечку шоколадного мороженого.
      – Поппи, – сказал он с серьезным видом. – Не согласитесь вы поужинать со мной вечером?
      – О, нет, я не смогу! – воскликнула она. – Тетушка Мэлоди даже не знает о том, что я здесь одна.
      Она опустила глаза, думая: Господи, зачем я это сказала, теперь он подумает, что я просто глупая школьница с дуэньей и что я слишком молода для него…
      – Но тогда почему бы не пригласить и тетушку Мэлоди? – предложил он, улыбаясь.
      – Нет, нет, ах, нет… там еще моя сестра, понимаете… Энджел.
      Фелипе засмеялся.
      – Энджел, Мэлоди, Поппи… Откуда вы берете такие очаровательные имена? Константы, должно быть, очень лирическое семейство! Но почему бы не пригласить еще и Энджел?
      – Нет… пожалуйста, – прошептала она словно уже в агонии. – Я не могу. Тетя Мэлоди этого не допустит… она никогда больше не спустит с меня глаз, если узнает, что я выходила одна и говорила с незнакомым мужчиной.
      Вынув ложечку, Фелипе положил ее на стол и взял Поппи за руку.
      – Но я должен увидеть вас опять, Поппи, – проговорил он, смотря ей в глаза. – Будет несправедливо, если вы скажете – нет. Я никогда не встречал никого, похожего на вас. Пожалуйста, скажите, когда мы можем встретиться.
      Поппи почувствовала, что у нее слабеют колени; она не могла дышать… Словно весь мир вокруг исчез и они остались вдвоем, в этой чайной – больше не существовало ничего.
      – Завтра, – прошептала она. – Здесь, у Флориана.
      Потом, когда ее охватила паника от того, что она осмелилась на такое, Поппи схватила сумочку и поспешила к двери.
      – Завтра, Поппи, – окликнул он ее, бросаясь за ней. – В это же самое время…
      Он смотрел, как она мелькнула в тени колоннады, пока, наконец, бросив последний застенчивый взгляд назад, не исчезла в лабиринте аллей Салиццада Сан-Мойсе.
      – Барон, простите… – пробормотал официант, протягивая счет на серебряной тарелочке.
      – Запишите на мой счет, Карло, – ответил уклончиво Фелипе, направляясь к двери.
      – Но барон, счет за прошлый месяц все еще не оплачен…
      Филипе нахмурился.
      – Пустяки, Карло! Конечно, он будет оплачен… в ближайшее время, как всегда.
      – Хорошо, барон, – согласился старый официант, с сожалением покачивая головой, когда убирал в карман счет Фелипе. Он знал несколько поколений Ринарди, и их дела все никак не шли на лад!
      – Поппи, что с тобой творится? – жаловалась тетушка Мэлоди за обедом тем вечером в палаццо Гритти. – Ты вздохнула три раза за последние пять минут и могу поклясться, что ты роняла свою вилку столько же раз или больше!
      – Извините, – Поппи выпрямилась и попыталась сосредоточиться на том, что она делает, но ее мысли все время ускользали к Фелипе и их встрече в полдень. Она вспоминала его чудесные зеленоватые глаза – глубокие, с такими длинными ресницами, что казалось они, как занавеси, скрывают его душу… и почему-то она верила, что душа Фелипе должна быть очень романтичной…
      – Поппи! – решительно окликнула ее Энджел, когда подошел лакей, чтобы сменить тарелки.
      – О, извините… извините… – сказала она опять, пробудившись от своей мечты.
      – Ну что, девочки, может, погуляем на Пьяццо? – предложила тетушка Мэлоди. – Вечер теплый и мне хочется подышать свежим воздухом.
      – О, да, да, пожалуйста, – закричала Поппи, бросаясь через холл к двери, пока тетушка Мэлоди не передумала. Может быть, просто может… вдруг она увидит там Фелипе.
      Когда они приближались к Пьяццо, они услышали, как маленький оркестрик играл популярные мелодии, и Поппи устремилась туда, горя от нетерпения.
      – Господи, Поппи, – кричала ей вслед тетушка Мэлоди. – Ты как скаковая лошадь, несущаяся к финишу! Мы здесь на прогулке, а не для того, чтобы скакать галопом!
      – Простите, – начала она опять извиняться. – Энджел, не хочется ли тебе выпить чего-нибудь прохладительного, например у Флориана? Так жарко… – добавила она, обмахивая себя довольно экстравагантно рукой на манер веера.
      – Почему бы и нет? – отозвалась Энджел с готовностью. – Я почти задыхаюсь от этого зноя.
      – Думаю, нам лучше зайти в Квадри, – провозгласила тетушка Мэлоди, решительно направляясь в сторону кафе на противоположной стороне Пьяццы.
      – О-о-х, – простонала в душе Поппи, бросив отчаянный взгляд на длинные окна чайной Флориана.
      – В чем дело, Поппи? – спросила удивленная Энджел. – Оба кафе, по-моему, совершенно одинаковые.
      – О… просто кто-то сказал мне, что у них лучшая шоколадная granita… у Флориана, – ответила она, выдавив из себя улыбку.
      – Шоколадная granita? – поинтересовалась тетушка Мэлоди. – Что это?
      – Это самое лучшее, что только можно представить, тетушка Мэлоди, – быстро ответила Поппи, надеясь, что тетушка клюнет. – Я обещаю, что вам очень понравится.
      Брови тетушки Мэлоди вопросительно приподнялись.
      – Откуда ты так много знаешь о granita у Флориана, если ты там никогда не была, – могу я тебя спросить?
      Залившись краской, Поппи попыталась выкрутиться.
      – По-моему, кто-то в отеле говорил мне… но, конечно, они могут ошибаться…
      – Никогда не верь рекомендациям, пока не узнаешь характер рекомендующего, – сказала тетушка Мэлоди, усаживаясь на один из удобных плетеных стульев в Квадри. – Но если ты хочешь попробовать granita, то я совершенно уверена, что здесь она не хуже, чем у Флориана.
      – Поппи, – прошептала Энджел, когда тетушка Мэлоди отвернулась, прислушиваясь к звукам оркестра. – Ты себя очень странно ведешь. Почему ты так это расхваливаешь? И куда ты уходила сегодня в полдень?
      Поппи колебалась; одна половина ее существа стремилась рассказать Энджел о сегодняшней встрече с Фелипе, но другая половина хотела сохранить свой секрет. Позже, обещала себе Поппи, она расскажет Энджел все, но сейчас это была ее волшебная тайна.
      – О, я просто ходила к Флориану, – прошептала она в ответ Энджел. – Думаю, что это жара не дает мне покоя. – Но когда она зачерпнула свою granita, она попыталась представить себе опять, что это Фелипе сидит напротив нее, улыбаясь своей едва уловимой, уверенной, насмешливой улыбкой, говоря ей, что она красива, как женщины на полотнах Тициана, и целуя ее пальцы слегка прохладными крепкими губами. И она просто не могла дождаться, когда наступит завтрашний полдень.
      Поппи примерила маленький кремовый жакет и табачного цвета юбку, которые мадам Моне выполнила по дизайну Вёрса, но Поппи это показалось слишком изощренным и вычурным. Отложив их в сторону, она надела желтое платье с рюшами, сшитое мисс Мэтьюс и с отчаянием подумала, что в нем она выглядит слишком молоденькой! Простая белая шелковая блуза и темно-зеленая юбка было единственным, что показалось ей подходящим. Поппи быстро привела в порядок свою прическу, обуздав волосы бесчисленным количеством заколок и шпилек. Она опаздывает! – подумала Поппи и устремилась в самую гущу тихого венецианского полдня – вдоль тенистых аллей и через маленькие игрушечные мостики, откидывая назад мятежные прядки рыжих волос, которые падали ей на глаза и скользили по щекам, уже влажным от пота.
      Часы на башне уже показывали десять минут четвертого, когда она с разбегу влетела на Пьяццу, нервно приглаживая свои непокорные волосы. Внезапно она остановилась на бегу и попыталась придать своей походке чинный вид. С замирающим сердцем она заглянула сквозь стеклянные двери чайной Флориана, а потом зашла внутрь.
      – Поппи! Я так рад! А я уже думал, что вы не придете!
      Зеленоватые глаза Фелипе смотрели с такой искренностью, когда он взял ее руку в свои, глядя на нее так, словно она была самая удивительная и прекрасная девушка на свете. Опять Поппи почувствовала, что очутилась в особом, избранном мире, где существовали только она и он. Неотрывно глядя на него, она проговорила смущенно:
      – Извините, я опоздала. И по самой глупой причине… Я просто не могла решить, что мне надеть.
      Они сели за тот же столик… Их столик, – подумала Поппи, когда Фелипе подозвал вчерашнего официанта с черными бакенбардами и заказал una granita cioccolata per la bella signorina.
      – Я была вчера вечером здесь, на Пьяцце, – сказала она застенчиво. – Я искала вас…
      – Ах, как жаль, что я не знал! – воскликнул Фелипе. – Вчера вечером я обедал со своим дядей на загородной вилле. Это мое убежище, где я могу изредка спасаться от летнего венецианского зноя. Это сказочное место, Поппи. Там самые красивые в мире сады – с чудесными фонтанами, водопадами и потаенными гротами. И в один прекрасный день, – добавил он гордо, – вилла, эти райские сады и все поместье будут моими.
      Он не рассказал ей сущий пустяк – то, что эти сады Эдема, разбитые его предками, разрослись и были запущены, что обширные земли поместья, с разбросанными на них ветхими домишками, фермами и виноградниками, были абсолютно непродуктивными из-за того, что годами ими никто не занимался. И что сквозь дыры в крыше виллы внутрь просачивалась дождевая вода.
      – Эта сказочная вилла будет вашей? – повторила Поппи, затаив дыхание. Она подумала, что он, должно быть, забыл, что до сих пор держит ее руку, и, чувствуя смущение, она все же позволила своей руке оставаться в его теплой ладони.
      Он кивнул.
      – Мои отец и мать умерли, когда мне было семь лет. Дядя Умберто вырастил меня на вилле д'Оро и в наших двух палаццо – здесь, в Венеции.
      – У вас два дворца? – выдохнула она. Он скромно пожал плечами.
      – Один – это палаццо Ринарди, а другой перешел в нашу семью как приданое. Но, к сожалению, все это разрушается, потому что им давно необходим ремонт. Это стоит так дорого – содержать старинные постройки; зимой вода поднимается и свайные сооружения, фундамент, на котором покоится здание, начинают подгнивать. Боюсь, что на реставрацию пойдут все деньги семьи.
      – Но они пойдут на такое хорошее дело, – сказала Поппи серьезно. – Нет ничего чудеснее, чем жить во дворце, дверь которого выходит на Гранд Канал, и плыть в собственной гондоле по этим сказочным рекам. О, Фелипе, вы, наверно, живете в одном из чудес света!
      Он восхищенно пожал ее руку.
      – Но почему бы нам не пойти и не взглянуть на эти чудеса палаццо Ринарди изнутри? И с Гранд Канала? – предложил он. – Этот дворец стоит здесь с пятнадцатого столетия, и он сам по себе – настоящая сказка!
      Granita Поппи растаяла и превратилась в шоколадную массу, пока она смотрела на него, не в силах оторвать взгляда.
      – Пятнадцатый век… – прошептала она. – В Калифорнии нет ничего подобного… такого древнего…
      Фелипе поднял руку и отвел прядку волос от ее глаз.
      – Расскажите мне о себе, о своем доме в Калифорнии. Я даже не могу себе представить тех мест.
      • Легкая дрожь волнения и радости пробежала по ее венам, когда его пальцы коснулись ее лица. И Калифорния казалась такой далекой, когда она говорила ему об ослепительно-белом доме на ранчо, с цветниками во дворе, о звонкой, словно колокольчики, водяной россыпи фонтана, украшенного мексиканскими изразцами, о теплых конюшнях и своем арабском скакуне, Рани, по которому она ужасно скучала; рассказывала ему о просторных, волнующихся свежей травой акрах земли ранчо Санта-Виттория и огромных стадах скота и табунах. Она вспоминала об их доме на улице Де ла Вина, о поездках на лошадях и пикниках. И она рассказала ему о Нике и Розалии.
      – Они – мои родители, – сказала она гордо, потому что сама поверила в это.
      – И еще Энджел, – добавила она. – Моя сестра.
      – Ваша младшая сестра? – спросил Фелипе лениво.
      – Нет, о, нет. Нам обеим по восемнадцать, – ответила она, не думая.
      – Обеим? – спросил он удивленно. – Вы – близнецы?
      Поппи покраснела от замешательства, пойманная на лжи, в которую сама совершенно поверила.
      – Я… да… – солгала она, замирая от страха. – Энджел немного старше… чуть-чуть.
      – И? – вопросительно посмотрел Фелипе, поднимая брови.
      Она взглянула на него, нервничая.
      – И… что?
      – И… кто еще?
      Конечно, – как она могла забыть о нем!
      – Еще – Грэг, – добавила она быстро. – Мой брат.
      – Если бы вы знали, как я вам завидую, – вздохнул грустно Фелипе. – Когда мои родители утонули во время кораблекрушения на Адриатике, я стал жить с моим дядей Умберто. Вы не можете себе представить, как я был одинок, Поппи. Мой дядюшка – бакалавр, и он много времени проводил в Париже и Лондоне – гораздо больше, чем играл со своим маленьким воспитанником во дворе виллы.
      – Мне так жаль, – тихо проговорила Поппи, ее голубые глаза светились сочувствием, когда она представила себе красивого маленького мальчика, сидящего в одиночестве на роскошной загородной вилле. Она настолько ушла в его жизнь, его несчастья, что совершенно позабыла о своем собственном несчастливом одиноком детстве.
      Фелипе пожал плечами, выдавив из себя храбрую улыбку.
      – Но все это в прошлом. А сегодня я здесь, у Флориана, вместе с самой чудесной девушкой, какую я только встречал в своей жизни.
      Поппи опустила глаза и смотрела в тарелку, не зная, что сказать.
      – Вы, наверно, знали так много девушек… – сказала она с усилием, покраснев.
      – Да, это так. Но не таких, как вы, Поппи. Окончательно смутившись, она ничего не ответила, ее лицо горело; подозвав Карло, Фелипе положил монетку в его руку, не замечая счета.
      Потом, взяв Поппи за руку, он повел ее через Пьяццу к Рива дельи Скьявонни. Она вздыхала от счастья, которое волной поднималось в ней при его прикосновении, и от облегчения, когда легкий свежий ветерок сдувал ее волосы со вспотевшего лба. Они тихо брели вместе вдоль канала Сан-Марко.
      Прижимая рукой к голове свою широкополую соломенную шляпу, Поппи смотрела через лагуну на острова Джудекка и Сан-Джорджио, плывшие на горизонте, словно мираж. Было что-то бессмертное, вечное в Венеции – словно время здесь не существовало – только изменчивая, переливающаяся всеми цветами радуги красота, воздушная, как мечта. Поппи ощутила, как дрожь восторга и благоговения пробежала по ее спине.
      – Есть какая-то древняя магия… здесь, в этом городе… – прошептала Поппи как в трансе. – Венеция, как возлюбленный, который обнимает тебя и обещает, что никогда не позволит тебе уйти. И даже если попытаешься сделать это, ты знаешь, что обязательно вернешься назад…
      Она внезапно запнулась, испуганная тем, что только что сказала – не зная, откуда пришли эти слова. Поппи не осмеливалась взглянуть на Фелипе.
      – Ах, Поппи, – прошептал он, сжимая ее руку. – Такая любовь – это настоящее волшебство!
      Поппи встречалась с Фелипе каждый день в полдень, но по-прежнему не позволяла ему познакомиться с Энджел и тетушкой Мэлоди. Когда она была не с ним, она очень мучилась от паутины обмана, которую плела своими собственными руками, и все же ей хотелось, чтобы он принадлежал только ей. Впервые в жизни Поппи появился человек, который был только ее, которого не надо было делить ни с кем.
      Фелипе наконец отвел ее в палаццо Ринарди. Господи, думала Поппи, этот дворец уже пять веков смотрелся в воды Гранд Канала! Молчаливый слуга открыл двери и исчез так же бесшумно, как и появился, оставив их одних в мраморном холле. Держась за руки, они бродили по парадным комнатам и гостиным, и Поппи восхищенно смотрела на фрески и чудесную мебель из редких дорогих пород дерева. Несмелым благоговейным движением она касалась холодной поверхности мраморной статуи, найденной при раскопках античной римской виллы и осторожно ступала по бесценным шелковым коврикам, истончившимся от веками ходивших по ним ног. Фелипе сказал ей, что в торжественные дни, например во время свадеб, зажигались тысячи свечей в люстрах, подвески которых были изготовлены из знаменитого стекла с острова Мурано, и тогда ярко освещенное палаццо отражалось в водах Гранд Канала… «как бриллиант в лунном свете».
      Поппи поднялась наверх по мраморной лестнице и рассматривала портреты давно умерших Ринарди, пытаясь отыскать в их лицах сходство с Фелипе: его прекрасные густые волосы – у одного, зеленоватые глаза – у другого… Поппи думала, как хорошо смотреть на эти лица и знать, как выглядели те, кто жил до тебя… Она отвернулась с взволнованным и немного грустным вздохом.
      – Какая вы красивая в этом простом белом платье, – сказал Фелипе, когда она медленно спускалась к нему по ступенькам. – Ледяная кожа и пламенеющие волосы – вы словно сошли с полотен Тициана, – его голос дрожал от глубокого чувства, когда он прошептал: Поппи, вы принадлежите Венеции. О, моя дорогая, боюсь, что я полюбил вас.
      Глаза Поппи светились, как звезды, когда он обнял ее.
      – Ах, да, да, Фелипе, – вздохнула она счастливо. – Да… Я тоже люблю тебя.
      И когда Фелипе поцеловал ее, Поппи подумала: вот это, наверно, и есть настоящая любовь… Ведь она ощущала крылья за спиной, и вся ее кровь зажглась от ощущений, которых она никогда не испытывала раньше.
      Но время летело быстро, и скоро их невинным тайным встречам должен был прийти конец. Поппи просто не знала, как рассказать обо всем тетушке Мэлоди и Энджел, но потом она просто выбросила это из головы и молила Бога о чуде – может быть, все еще будет хорошо само собой?
      Она открыла для себя новый мир – мир чувственности, и ей не нужно было больше ничего – только быть в объятиях Фелипе; она жаждала его прикосновений на своем лице, шее, ощущения его пальцев в своих волосах, когда его губы тянулись к ее губам; и она чувствовала, что ей хочется даже большего – все ее тело жаждало его рук. Поппи стало казаться, что она теряет контроль над собой. Но, хотя она и ощущала, что он весь дрожит от страсти, Фелипе никогда не позволял себе ничего, кроме поцелуев.
      – Ты словно или наверху блаженства или в безднах отчаяния, – говорила ей Энджел. – Я не понимаю, что с тобой, Поппи. И куда ты ходишь каждый день в полдень?
      – Ах, пустяки – просто гуляю, – отвечала она беспечно. – По Венеции. Иду, куда глаза глядят…
      – Ты теперь, наверно, знаешь город лучше, чем сами венецианцы, – вздохнула Энджел. – А я… Лично я буду очень рада, когда мы вернемся в Париж. Скоро осень – сезон званых вечеров. А здесь так скучно… Только вековые дворцы, картины и церкви… Знаешь, Поппи, я не могу дождаться, когда встречу каких-нибудь красивых парней.
      Осталось только два дня. Поппи была в отчаянии. Только два дня на их поцелуи украдкой… Они плыли в занавешенной шторками гондоле по ленивой от полуденного зноя водной глади каналов, а мимо скользили неправдоподобно красивые дворцы Венеции, но Поппи забыла обо всем – и только плеск волн и возгласы гондольеров изредка нарушали иллюзию, что они одни в этом мире.
      – Пожалуйста, Поппи, давай встретимся сегодня вечером, – умолял ее Фелипе, когда они плыли назад. – Я не могу вынести и часа, когда ты не со мной.
      Но Поппи уже сказала ему, что это – невозможно; вечером они должны были пойти на прием и торжественный обед в американское консульство, и она уже волновалась – вдруг тетушка Мэлоди проснется раньше, чтобы получше приготовиться к этому событию. И хотя оба они не говорили об этом, они знали – им остался всего один полдень.
      – Господи, да это же пустая трата времени, – жаловалась Энджел, разглядывая себя так и эдак в зеркале, когда Поппи застегивала ей на спине бесподобное платье мсье Вёрса цвета сапфиров. – Ты ведь знаешь, Поппи, – это платье я должна была бы надеть на какой-нибудь волшебный бал, а совсем не для того, чтобы поразить какого-то скучного старого дипломата.
      – Ну и что, не обращай внимания, все равно ты выглядишь в нем потрясающе, – отмахнулась Поппи, глядя на нее с восхищением. – О, Энджел, иногда я думаю – ты такая красивая, что у меня дух захватывает.
      Безмятежно улыбаясь, Энджел посадила крошечную бриллиантовую бабочку на свои белокурые волосы.
      – Тогда это еще обиднее… Только представь себе, Поппи, какой эффект оно могло бы произвести! Подумай о красивых молодых французах – им бы понравилось…
      Она быстро взглянула на Поппи в ее сером бархатном платье, пышная юбка которого словно струилась мягкими, волнующимися складками; рыжие волосы были убраны наверх в красивый узел.
      – Да ты сама выглядишь неотразимо, – засмеялась Энджел озорным смехом. – Как каскад ртути, разогретый твоими огненными волосами… и вообще ты вся сияешь в последнее время. Интересно, где это ты пропадаешь, когда мы дремлем в наших постельках, а, Поппи? Когда наступает полуденный зной?.. Только не говори мне, что ты смотришь на картины и статуи – я все равно тебе не поверю! Давай же, Поппи, не темни, расскажи мне все… Ты выглядишь так, словно ты сейчас лопнешь от своего секрета.
      – Ах, Энджел, – вздохнула Поппи, но глаза ее сияли. – Я влюблена!
      Она снова вздохнула, но на этот раз с облегчением, когда правда, наконец, вырвалась на свободу; неожиданно она почувствовала уверенность, что если она расскажет Энджел все – о своем внезапном глупом обмане, о стремлении быть ее настоящей сестрой, о Фелипе и о том, как сильно они любят друг друга – то тогда чудесным образом все будет хорошо. – Он такой замечательный, – Поппи вся искрилась от счастья, – я встретила его у Флориана, и мы видимся с тех пор каждый день, и я…
      – Ну что, готовы, девочки? – раздался голос тетушки Мэлоди, а потом и сама она медленно вплыла в комнату, такая великолепная в пурпурном кружевном платье; пять рядов крупных жемчужин обвивали ее пухлую шею, и сооружение из тюля и перьев венчало ее прическу.
      – Мой Бог! – воскликнула она, разглядывая их в лорнет. – Должна признать, что мсье Вёрс стоит наших денег!
      Ее пухлые круглые щеки задрожали, когда она засмеялась собственному каламбуру.
      – Worth и worth, – повторяла она, утирая глаза носовым платком. – Но как бы там ни было, девочки, вы выглядите чудесно. Пойдемте быстрее, иначе мы опоздаем!
      – Расскажешь мне все потом, – шепнула Энджел восторженно, когда они поспешили за тетей из комнаты.
      Американское консульство занимало нижний этаж внушительного вида палаццо; апартаменты генерального консула находились на втором этаже – это были самые впечатляющие комнаты во всем дворце. Потолки украшенного золоченой лепниной салона являли собой изощренный калейдоскоп синевы и пурпура со вспышками позолоты; краски до сих пор не поблекли от времени и влажности венецианского воздуха. И с этого буйства и великолепия цвета каскадом тысячью мелких хрустальных сверкающих капелек спускались великолепные люстры, разливающие мягкий ровный свет на толпу элегантно одетых гостей, украшенных мерцающими драгоценностями.
      – Спасибо Господу за мсье Вёрса, – шепнула Энджел, замирая от восхищения. – Представляешь, – если б на нас были рюшки и розетки мисс Мэтьюс!
      Да, подумала взволнованно Поппи, Энджел права. Женщины были одна элегантнее другой, и они украсили себя рубинами, изумрудами и бриллиантами. Крошечные ниточки речного жемчуга, подаренные Поппи и Энджел в день их семнадцатилетия, просто потонули в этом движущемся море разноцветных ослепительных камней.
      Американский консул, Осгуд Баррингтон, ждал их на верхней ступеньке мраморной лестницы.
      – Очень хорошо, что вы смогли прийти, мисс Абрего, – сказал он с улыбкой. – И я очень рад познакомиться с вашими очаровательными племянницами. Жаль только, что я был в отъезде, и мы не могли встретиться раньше – я ввел бы их в общество лучшей венецианской молодежи. Но ничего, может быть, ваши девочки скоро вновь приедут к нам.
      Осгуд Баррингтон был другом дяди Фелипе, и для Фелипе не составило труда получить приглашение на этот прием. Он потягивал шампанское, но его глаза были прикованы к лестнице – он ждал приезда Поппи. Когда он наконец увидел ее, он удивился – это больше не была замирающая от счастья, простая девочка из полуденных потаенных встреч; Поппи была словно светящееся элегантное видение в простом сером бархатном платье, от которого на версту разило парижским кутюрье и деньгами. Его глаза блуждали по ее алебастрово-кремовой коже, выпуклостям грудей и крошечной талии над пышной серо-голубой юбкой. А потом он заметил ее сестру. Если Поппи была чувственной мечтой, то ее сестра была миражем – бледная и белокурая, миниатюрная, и с профилем такой красоты, что он задохнулся. Было ли это плодом его воображения или же и впрямь все в комнате умолкли, когда они посмотрели на Энджел?
      Внезапная мысль мелькнула у него в голове, и он направился к ним.
      – Осгуд, – сказал Фелипе, спокойно улыбаясь. – Ты не представишь меня своим очаровательным гостьям?
      – Ну вот, мисс Абрего, – сказал Осгуд, – это именно то, что я имел в виду. Позвольте вам представить Фелипе Ринарди – барона Фелипе Ринарди, если быть точным, и он как раз именно тот молодой человек, с которым следовало познакомиться вашим девочкам. Фелипе знает всех в Венеции. Фелипе, это – мисс Абрего, которая приехала к нам из Калифорнии – из Санта-Барбары – улыбнулся Осгуд. – А это – ее племянницы, мисс Энджел Констант и мисс Поппи Мэллори.