Поппи понятия не имела, что такое – вши, но она не хочет никакого ужина! Все, что ей нужно – это ее папочка! Чтобы он нашел ее. Казалось, она уже выплакала все слезы, но ее легкое тело все еще содрогалось от рыданий, когда женщина вела ее по непокрытым коврами ступенькам.
Она лягалась и извивалась, когда другая женщина осматривала ее волосы и тело, а затем засунула Поппи в ванну с теплой водой, которая пахла чем-то дезинфицирующим. Потом ее одели в такой же серый балахон, как и у других детишек, и заплели ее непослушные волосы в такие тугие косички, что у Поппи заболела кожа головы. Когда у Поппи совсем не осталось сил, чтобы сопротивляться, ее отвели вниз по ступенькам в комнату, где куча ребятишек сидели на лавках и что-то ели. Женщина посадила девочку в конце стола и поставила перед ней миску с чем-то коричневым. Поппи посмотрела на это нечто, потом на дюжины любопытных вопросительных глаз и потеряла сознание.
Два следующих дня она пролежала в постели в лихорадке. На третий день, когда ей стало полегче, они накормили ее маленькими порциями жидкой овсяной каши. Она сидела на кровати и держала в руках тарелку с остатками противной каши, когда услышала шум в холле.
– Где она? – ругался разъяренно Джэб. – Где моя дочь? Как вы посмели забрать ее и притащить в это Богом проклятое место?
Сбросив тарелку с кашей на пол, Поппи слезла с кровати и бросилась, чтобы открыть дверь.
– Папа, о-о-о, папа! – кричала она исступленно-радостно. – Я говорила им, что ты не бросил меня… Я говорила, что ты придешь… Я говорила, что я – папочкина дочка и что ты никогда, никогда не покинешь меня!
– Конечно! Это была дикая ошибка! – кричал он, когда ее руки крепко обхватили его за шею. – Я был немножко нездоров эти дни, иначе я бы давно вернулся. Теперь все позади, папочкина дочка!
Он посмотрел на сестру-хозяйку и детей, раскрывших рот от волнения, выглядывавших из дверей классных комнат. – И не вздумайте посметь совершить такую ошибку еще один раз! Он бушевал, когда шел к ожидавшему их у дома экипажу.
– Я привлеку вас к суду за то, что вы довели ребенка до такого состояния и за увоз дочери от ее отца!
Но, конечно, Джэб никогда бы не сделал этого, потому что сам недавно покинул полицейский участок, откуда его отправили в тюрьму на несколько дней за то, что он напился и устроил дебош. Но Поппи не могла знать об этом.
Джэб и Поппи колесили по стране, задерживаясь в больших и маленьких городах, но никогда больше не приезжали в Сент-Льюис. Хмурые индустриальные районы и окрестности вокзалов стали привычным видом из окон экипажей, и к словарному запасу Поппи добавилось два удививших ее слова: переезд при луне.
Когда Джэб впервые разбудил ее среди ночи и велел одеваться, Поппи подумала, что это – новая восхитительная игра. Он сказал, что хочет увидеть, как она тихо может прокрасться вниз по ступенькам и через холл на улицу, и, развеселившись от его шуток, Поппи сделала это так же беззвучно, как мышка. Они громко смеялись, когда шли по тихой ночной улице вместе, таща свои чемоданы, и Джэб сказал ей, что она была бы неплохим вором-взломщиком; Поппи долго забавлялась этой неожиданной мыслью.
Периоды, когда они жили в приличных отелях, становились все короче, и вообще это случалось все реже и реже. И не было больше новых кукол и хорошеньких платьиц, и через некоторое время Поппи стала подумывать, что хорошо бы было, если б они не играли в ночной переезд так часто. Пронизывающий зимний ветер, зимняя погода были слишком холодными и неприятными, чтобы вылезать из теплой постели и плестись по улицам среди ночи. Папочка сказал ей, чтобы она не беспокоилась – может, на следующей неделе они отправятся в Монте Карло – на солнечную виллу среди холмов.
Когда в очередной раз папочка не вернулся домой, Поппи была напугана до смерти – она даже не могла плакать, она просто затравленно смотрела на хозяйку меблирашек в Питтсбурге, сказавшую девочке, что послали за чиновником из управления по благосостоянию. И на этот раз, когда ее забирали, она молча подчинилась, как и унизительному осмотру и напяливанию на нее серого балахона и уродливых деревянных башмаков. Но она отказывалась произнести хоть слово, отворачиваясь, когда к ней обращались с вопросом и до боли стискивая зубы. На этот раз папочка отсутствовал две недели, и Поппи уже почти потеряла надежду, когда он вдруг появился.
– Я перерыл весь город, пока нашел тебя, моя девочка, – сказал он весело, когда она дрожа прижималась к нему.
Это опять случилось в Нью-Йорке, затем – в Бостоне, и Поппи стала смертельно бояться того момента, когда Джэб выходил из двери комнаты – ей казалось, что он уходит навсегда. Она стала думать, что каждые несколько недель будут заканчиваться в приюте. Она или молча подчинялась тамошней дисциплине и персоналу или с бурными слезами ярости, считая дни и ночи, пока Джэб не находил ее опять. Но он никогда не давал ей никаких объяснений – почему он не возвращается в отель вовремя, или где он пропадает. Поппи часто думала: неужели же его дела такие важные, что он не может вернуться и забрать с собой «свою девочку».
Неожиданно дела пошли лучше. Было лето, и они вернулись в Филадельфию, остановившись в помпезном отеле. На Джэбе был новый красивый костюм, и он повез Поппи в большой магазин, где она выбрала себе два новых платья, яркое голубое пальто и прехорошенькие маленькие темно-голубые ботиночки с алыми шнурками. Позже, она с удовольствием купалась в массивной белой ванне с ножками в виде львиных лап, неистово соскребая с себя грязь, которая, казалось, приросла к ней после стольких ночей в дешевых отелях, и вытиралась огромным белым пушистым полотенцем. Она сидела, тихая и счастливая, пока папочка расчесывал ее длинные рыжие волосы и пока они не высохли и не стали виться крупными кудряшками.
Когда папочка пошел к парикмахеру в отеле, она сидела и смотрела, и ей казалось, что парикмахер включил слишком горячую воду, которая может обжечь папочку. Она завороженно наблюдала, как он подносил длинную сверкающую бритву к лицу папочки, и его кожа становилась гладкой и розовой. Она попробовала помазать ароматным эликсиром свою шею, растирая его так, как делал парикмахер и нюхая потом ладони, пахнущие сандаловым маслом.
Потом папочка удивил ее, сказав, что сегодня – седьмой день ее рождения и он собирается отвести ее на обед в большой ресторан. Поппи вдруг ощутила себя важной дамой – взрослой и хорошенькой в своем новом голубом шелковом платье с красивым воротничком из французского алансонского кружева. Все официанты стояли наготове возле нее, и папочка сказал, что она может заказать себе все, что захочет. Затем ей принесли небольшой торт с семью свечами и надписью – Поппи, сделанной голубым по белоснежному крему. Она с грустью подумала как было бы хорошо, если б все папины друзья были здесь, как в старые времена в Сан-Франциско.
Она уже почти совсем засыпала, когда Джэб привез ее домой в тот вечер.
– Ну, моя подросшая дочка, – весело усмехнулся он, когда Поппи, усталая и счастливая, упала на подушки. – Скорее засыпай.
Он завернул ее старую тряпичную куклу в салфетку, дал ей этого импровизированного младенца и поцеловал девочку.
Ее глаза уже почти закрывались, когда он прокрался к двери.
– Скоро вернусь. – Сказал он, посылая ей воздушный поцелуй.
Прошло три дня, прежде чем администрация отеля обнаружила, что Поппи – одна. Управляющий был очень добр к ней; он поселил ее в маленькой собственной комнатке и следил, чтобы она была накормлена и находилась под присмотром. Но через неделю он понял, что Джэб не вернется. И тогда он позвал чиновника.
Поппи не плакала – она просто молча сидела в экипаже и ждала, когда ее привезут в очередное место заключения. Она больше не сердилась на папу, она была просто растеряна и напугана. И очень, очень одинока.
Там, куда ее привезли, она делала то, что ей велели, подчиняясь правилам без вопросов. Она смотрела в пол – никогда на других детей или на начальницу и ее персонал. Она просто считала дни по-французски – на единственном языке, на котором она знала числа, и ждала, когда за ней приедет Джэб.
Но проходили недели, и Поппи сбилась со счета – дальше она не умела считать, и дни превратились в сплошную серую массу, состоящую из запахов заведения, холодной невкусной пищи, бесконечных уроков чтения, письма и арифметики, от которых у нее болела голова. Однажды утром Поппи окинула взглядом большую холодную классную комнату и поняла, что на этот раз папочка не собирается возвращаться и забирать ее отсюда – она останется здесь навсегда. Отодвинув свой стул, она изо всех сил швырнула его на пол и с криком выбежала из класса.
Начальница О'Двайер была добросердечной женщиной, которая стала присматривать за брошенными детьми после того, как поняла, что никогда не выйдет замуж и поэтому у нее не будет своих собственных детей. Она была предана этому непростому делу – выдерживала длительные, напряженные сражения с властями за лучшие условия содержания своих маленьких питомцев и искренне заботилась о том, чтобы они были не просто сиротами или брошенными детьми, жившими в казенном заведении. Когда Поппи, с красным от слез лицом и большими глазами, была приведена к начальнице раздраженным учителем, О'Двайер предложила ей сесть и успокоиться, а потом рассказать, что случилось.
– Я не хочу оставаться здесь! – выкрикнула Поппи, сердито глядя на нее.
– Бедная девочка, – сказала начальница мягко и бережно. – Никому не хочется оставаться здесь. Но это – единственный приют для сирот и брошенных детей. Это – дом для бездомных, моя дорогая.
– Но я – не бездомная! – неожиданно громко закричала Поппи. – Я живу в доме Мэллори на ранчо моего папы в Санта-Барбаре. Оно называется ранчо Санта-Виттория. Мой папа, наверное, сейчас там…
Брови Поппи сдвинулись в отчаянии, когда она подумала о своем папочке, пытаясь мысленно поместить его в дом Мэллори, но каким-то образом картинка не вырисовывалась. Начальница была права. Поппи с тоской вспомнила счастливую сценку, которую она тайком подсмотрела так давно, и свою встречу с Ником Константом в кондитерском магазине, и на ее лице неожиданно появилась надежда.
– Ник Констант должен знать, где папочка, – сказала она серьезно. – Он – мой друг. Он знает, что я – не бездомный ребенок. Пожалуйста, о, пожалуйста, не могли бы вы его просто спросить? Не могли бы вы ему сказать, где я нахожусь?
Она понятия не имела, может ли Ник ей помочь, но он был единственной ниточкой, которая связывала ее с реальностью и ее отцом, и мысль о его силе и стабильности была словно луч надежды в ее мозгу.
– Посмотрим, дорогая, – ответила ласково начальница, когда передавала Поппи обратно учителю. – Посмотрим.
Но Поппи достаточно прожила на свете, чтобы понять, что эти слова, как правило, ничего не значат.
Начальница О'Двайер не могла уснуть ночью; бледное личико ребенка и взволнованные горящие голубые глаза не выходили у нее из головы. Она буквально слышала слова Поппи, говорившей опять и опять.
– Я – не бездомная, Ник Констант – мой друг.
На следующее утро она пошла к редко используемому в ее заведении телефону и попросила соединить ее с коммутатором в Санта-Барбаре. После долгого ожидания ей удалось связаться с домом Константов, и вскоре начальница уже разговаривала с очаровательной женщиной, которая сказала, что ее зовут Розалия Констант.
Неделей позже Поппи велели вымыть руки и лицо, причесаться, заплести красиво косички и прийти вниз в комнату начальницы в двенадцать часов дня. Гадая, что же она могла такого плохого натворить на этот раз, она тихо постучала в дверь точно в полдень.
Но когда она вошла, глаза ее расширились от удивления. Она увидела Ника Константа и Розалию – словно они были Боги, сошедшие с небес, чтобы отыскать ее.
– Теперь все хорошо, Поппи, – сказал Ник спокойно. – Мы берем тебя с собой в наш дом. Ты больше сюда никогда не вернешься.
Лицо Поппи дрогнуло, и она стала яростно тереть глаза кулачками, пытаясь остановить катящиеся слезы. Но ее слезы были не слезами облегчения и радости, что она спасена от приюта, и что ее мечта наконец стала реальностью и она будет жить с Константами. Она плакала потому, что она больше не была папочкиной дочкой. Ее детство было принесено в жертву его прихотям и колоде карт. И она не хотела больше его видеть – никогда.
ГЛАВА 19
1897, Калифорния
Лежа в постели однажды утром в день своего семнадцатилетия, Поппи думала о том, что прошедшие десять лет были самым идиллическим детством, какое только можно себе вообще представить, и вот теперь приходится с ним расставаться.
Семнадцать лет – это так много! Она взглянула на Энджел, крепко спавшую на другой кровати. Утреннее солнце, заглянув в открытые окна, осветило ее волосы и они вспыхнули бледным белым золотом. Ее безупречная кожа была розоватой во сне, и Поппи подумала со вздохом, что она выглядит так, как будто только что гуляла на свежем воздухе, тогда как собственная бледная кожа Поппи, наверно, наводит на мысль, что она спала под камнем, как лягушка! Конечно, все знали, что Энджел – красавица, но если и так, Поппи не завидовала ей. Они были подругами с того самого момента, когда встретились.
Когда Поппи покинула приют вместе с Ником и Розалией, она приняла решение – с этого самого момента она больше не будет плакать – никогда. Она собирается постоять за себя и бороться! Она воинственно смотрела на Энджел – девочку, чье место она так долго мечтала занять, пытаясь отыскать в душе ненависть к ней, а Энджел смотрела на Поппи своими спокойными чистыми, удивленными глазами. Поппи почувствовала, что краснеет, потому что, хотя Розалия и купила ей новую одежду, она по-прежнему была болезненно худой и имела ущемленный, побитый вид сироты.
– Господи, – сказала Энджел в изумлении. – Ты выглядишь совсем как забавное насекомое с рыжими волосами! – Она засмеялась, и смех ее был таким заразительным, что просто невозможно было устоять, и Поппи тоже рассмеялась в первый раз за все это кошмарное время. Энджел подбежала к Поппи и обняла ее.
– Всю неделю я только и делала, что ждала, когда ты приедешь, – воскликнула она. – Я знаю, что мы станем лучшими подругами.
Поппи сразу же полюбила Энджел. Ей хотелось, чтобы ее волосы были бы такими же белокурыми, нежными и завораживающими, подобно лунному свету, как у Энджел, а не ее собственной дикой копной буйных кудряшек; чтобы ее глаза были такими же безмятежно бледноголубыми, как озера кристально чистой воды, в глубине которых скрыта волшебная тайна; ей хотелось, чтобы ее лицо было нежно-розовым и белоснежным, а не бледным, да еще и с веснушками! Ах, почему она не такая же маленькая и хрупкая, как Энджел, а долговязая и нескладная!
Она стала говорить так же едва уловимо шепелявя, как и Энджел, она также слегка наклоняла подбородок, когда смеялась и морщила нос, когда ей что-нибудь не нравилось. Она даже пыталась укротить свой большой, стремительный шаг, чтобы ее походка напоминала грациозный легкий «полет» Энджел. И вот однажды Розалия отвела Поппи в сторону и попыталась объяснить ей, что два человека не могут быть во всем одинаковыми. Она знает, что Поппи восхищается Энджел, но Энджел – это Энджел, а Поппи – это Поппи.
– И мы любим тебя именно за то, что ты – это ты. И тебе совершенно не обязательно становиться кем-то другим, – добавила Розалия с улыбкой.
Конечно, Поппи поняла, как это было глупо с ее стороны, но она не могла пересилить свое тоскливое желание быть Энджел Констант, а не Поппи Мэллори.
Когда им исполнилось по восемь лет, Ник подумал, что они слишком необузданно носятся по ранчо и подрастают, как дички, и решил, что вместо того, чтобы и дальше позволять им скакать на своих пони, прячась от гувернантки, их следует послать в школу в Санта-Барбару, где Константы построили новый белый прелестный, словно игрушечный, домик с большими окнами и высоким викторианским фронтоном на улице Де Ла Вина. Там были площадки для тенниса и крокета, и чудесные сады с фруктовыми деревьями и душистыми шпалерами роз и клематисов. Там была конюшня для их новых лошадей и большая постройка-кухня, где можно было готовить отдельно еду. Дом был окружен хорошеньким белым забором с ажурными воротами. И в Санта-Барбаре была школа.
Энджел подумала, что все это очень забавно, и с обычной легкостью влилась в новый строй жизни, но Поппи питала отвращение к происшедшим переменам. Ей была ненавистна одна мысль о том, что каждое утро нужно быть в школе, когда она предпочитает скакать на своей лошади, и ей не нравилась компания своих новых подруг Ей было легче дружить с мальчиками, и вскоре Поппи научилась у них наносить меткие удары, и теперь уже никто не острил по поводу ее рыжих волос, потому что все знали ее нрав и силу ее маленького твердого кулачка.
Энджел была одной из самых популярных девочек в Санта-Барбаре, и, хотя все помнили, что отец Поппи Мэллори был «паршивой овцой», а Константы просто приютили ее, никто никогда не решался сказать это самой Поппи.
Только одно, Поппи знала, она делает лучше, чем Энджел – скачет на лошади. Энджел ездила верхом как девочка, а Поппи – как мужчина. Она выглядела такой лениво-уверенной в седле, что когда кто-нибудь видел, как она помогает Нику и Грэгу со скотом и табунами, он начинал понимать, что Поппи может дать сто очков многим взрослым наездникам-мужчинам. Одетая в старую белую рубашку Грэга и черную кожаную юбку для верховой езды, она пришпоривала своего жеребца, несясь по пологому склону плоского холма, гоняясь за сбежавшим бычком, а потом упорно гнала его назад в стадо, пасущееся внизу. В черном сомбреро, надвинутом низко на глаза, она сидела спокойно на лошади, ожидая с пастухами-мексиканцами, пока покупатель не укажет на какого-нибудь жеребца из табуна. А затем, поставив лошадь на дыбы, Поппи быстро и профессионально, как настоящие наездники, отгоняла животное к судну, ждавшему покупателя у берега реки.
– Тебе надо было родиться мальчишкой, – любил поддразнивать ее Грэг Констант. – В сущности, ты выглядишь так же, как и мы, остается только отрезать эти противные рыжие волосы!
И он дергал за ленту, убиравшую эти волосы в хвост, и они рассыпались по плечам и струились за спиной, когда она во весь опор скакала на своем жеребце.
У Грэга были ровные белые зубы и агатовые глаза, которые лучились, когда он улыбался, и он был одним из самых красивых юношей в Санта-Барбаре. Поппи была очень горда: ведь он был ее братом, или почти ее братом.
Но иногда на Поппи накатывали мрачные воспоминания и мучили ее. И тогда она гадала, где же ее отец. Ей снилось, что она опять была «папочкиной дочкой», и она помнила – словно это было только вчера – взгляд управляющего, когда он сказал ей, что ее отец не вернется, а он послал за чиновником… В его взгляде была смесь симпатии, презрения и жалости, и унижение пронизывало Поппи. Просыпаясь в холодном поту после ночного кошмара, она неслась в конюшню и седлала великолепного арабского скакуна, которого ей подарили в день ее четырнадцатилетия. Она летела галопом по холмам, стараясь избавиться от страха, что однажды папочка вернется и заберет ее опять с собой.
Не обращая внимания на тропинки, она поехала знакомым теперь коротким путем, замедлив ход, когда оказалась на вершине холма, с которого был виден дом Мэллори. Очень давно Ник рассказал ей о визите хвастливого, чванливого ковбоя из Монтечито, который заявил, что он – новый партнер Ника. Джэб проиграл абсолютно все. Ник и ранчо Санта-Виттория оказались в опасности. Ник был вынужден заложить все, что он имел, чтобы выкупить назад то, что ее отец швырнул псу под хвост! И эта земля должна была перейти по наследству к Поппи.
Дом Мэллори был необитаем, но Ник всегда содержал его в образцовом порядке. Он радовал глаз свежей белой краской стен и чистыми, сверкающими на солнце стеклами окон. Оставив свою лошадь пастись, она медленно побрела к подножию холма, который до сих пор остался в ее памяти как причудливый ковер из пламенеющих нежных маков, хотя ей сказали, что маки никогда больше не росли здесь с тех пор, как разразилась буря в год ее рождения.
Гнев кипел внутри нее, когда она смотрела на дом Мэллори и на акры расстилавшейся перед ней живописной, богатой земли – куда только ни кинешь взгляд; и она ощущала ненависть к отцу еще сильнее не только за то, что он постоянно проигрывал в карты ее детство. Он проиграл все, что должно было принадлежать ей. Она говорила себе, что если ее ночные кошмары станут реальностью, и он когда-нибудь вернется и попытается забрать ее отсюда, она будет бороться, она будет кричать и кусаться… она лучше умрет, чем поедет с ним!
– О чем ты задумалась? – зевнула Энджел, присев на кровать и проводя расческой по водопаду бледных шелковых волос. – Ты выглядишь слишком мрачно для именинницы!
Поппи подобрала колени, глядя задумчиво на нее.
– Я только что мечтала, что мой папочка умер, – сказала она с горечью.
– Что ты говоришь!
– Но это правда, Энджел. Гораздо легче свыкнуться с мыслью, что ты – сирота, чем брошенная. В тысячу раз хуже знать, что ты просто не нужна. Я клянусь Богом, что если у меня когда-нибудь будут дети, я никогда, никогда их не брошу!
Соскользнув со своей кровати, Энджел присела рядом с Поппи.
– Послушай меня, – сказала она Поппи сочувственно и нежно. – Тебе повезло, что отец тебя бросил. Грэг и я любим тебя как сестру, а у мамы и папы появилась еще одна дочь. Никогда не думай, что ты – та же девочка, которую привезли сюда зимней ночью десять лет назад. Я помню, как смотрела на тебя и думала – есть что-то общее и особенное во всех детях из приютов; ты была такая бледная, пришибленная и напуганная. И ты была такая худая – ты и в самом деле выглядела как забавное насекомое с рыжими волосами.
Поппи вздохнула, проведя рукой по своей непослушной копне густых волос.
– Я не очень-то и изменилась, ведь так? – сказала она со смехом.
Их лица были друг против друга, и Энджел стала внимательно рассматривать Поппи. Кожа Поппи была цвета свежих сливок. Пригоршня бледных веснушек была рассыпана по ее маленькому прямому носику и под яркими голубыми глазами, полуприкрытыми темной медью ресниц, и брови разлетались в стороны, как крылья, придавая ей надменный вид, что было неожиданно и странно. У нее были высокие широкие скулы и большой, выглядящий уязвимым и трогательным, рот и крепкие белые зубы. И в свои семнадцать лет Поппи больше не была похожа на забавное нескладное насекомое – у нее была высокая красивая грудь, тонкая талия и восхитительно плавно очерченные бедра, которым Энджел завидовала. Конечно, она была не по моде высокой, но в ней была природная грация и что-то такое… Энджел пыталась найти нужное слово… стиль! Да, именно это, даже на лошади у Поппи был свой стиль!
– Ты сильно изменилась, – сказала Энджел серьезно. – Правда, Поппи, все, что я могу тебе сказать, ты увидишь сама в зеркале и убедишься, что я права. Я думаю, что ты удивительно хорошенькая и элегантная.
– Хорошенькая? Элегантная? – усмехнулась Поппи. – Ты, наверно, говоришь о ком-то другом… это больше похоже на описание тебя, чем меня, Энджел.
Энджел вздохнула.
– Ты знаешь, что это – неправда, – ответила она примирительно.
– Энджел, – сказала Поппи. – Как ты думаешь, теперь, когда нам семнадцать, мы влюбимся?
– Я надеюсь, – Энджел с удовольствием потянулась. – Я просто не могу дождаться! Как ты полагаешь, на что это похоже?
– Мне кажется, что это нечто такое восхитительное, – пробормотала Поппи и задумалась, поджав колени и положив на них подбородок. – Это, наверно, такое, что дух захватывает… как полет на больших орлиных крыльях, когда взмываешь вверх и кричишь от счастья…
– Ах, Поппи, какие мы разные, – засмеялась Энджел. – Мне кажется, что влюбиться – это что-то такое воздушное, теплое и уютное… Я, наверно, буду чувствовать нежность и удовольствие, и я буду носить этот теплый свет и счастье в своем сердце каждый день.
Поппи нахмурилась, глядя на широкие дубовые балки, пересекавшие потолок.
– Энджел, – сказала она, помолчав. – Ты знаешь, как дети попадают в живот?
– Это для меня загадка, – вздохнула Энджел. – Мама сказала, что расскажет, когда мы выйдем замуж… и не раньше. Я могу только предположить, что это должно быть просто. Подобно тому, что бараны делают с овцами, а быки – с коровами.
Их взгляды встретились, и они заговорщически подмигнули друг другу.
– Ух! – воскликнула Поппи.
– Ух! – согласилась Энджел, и они рассмеялись.
– Вот что, – сказала она неожиданно. – Давай, тот, кто первый выйдет замуж, расскажет другому, на что это похоже. Я имею в виду, что делаешь и что чувствуешь.
И она протянула свою маленькую руку с вытянутым пальцем.
– Обещаю рассказать, – мрачно согласилась Поппи, сцепив свой согнутый палец с пальцем Энджел.
– Вот и хорошо, это – тайное соглашение, – сказала Энджел. – Ты никогда не должна забывать об этом, Поппи.
– Я не забуду, – ответила она. – Но, конечно, ты выйдешь замуж первая. Все парни в Санта-Барбаре уже влюблены в Энджел Констант… – добавила она задумчиво.
Розалия не переставала удивляться, как две такие разные индивидуальности могли так просто и хорошо подходить друг другу. Энджел была такой спокойной, женственной, с мягким и легким нравом. Поппи была своевольной и угловатой. Энджел была отходчивой и доверчивой, и почти все находила «забавным». Поппи была мятежной и подозрительной. Энджел чувствовала себя уверенно, а Поппи была стеснительна, хотя часто скрывала это за некоторыми неистовыми выходками, которые выглядели так, словно она хотела привлечь к себе внимание. И, конечно, они выглядели по-разному – маленькая спокойная белокурая красавица Энджел и высокая огненно-рыжая порывистая Поппи!
Она покачала головой в изумлении, когда, с женскими взвизгиваниями и шутками, и мужскими выкриками и смехом, компания из двух дюжин молодых людей погрузилась в экипажи, чтобы отправиться на ранчо Хоуп, а потом – на пикник на пляже. Поппи радостно взобралась на самый верх экипажа и, подобрав свои белые юбки, качалась на тюках; ее всегдашнее черное сомбреро надвинуто на глаза, ее рыжие волосы уже частично выбились из взрослой прически «помпадур». И голубые глаза искрились озорством, когда с победным криком Поппи вытолкнула одного из парней из экипажа.
Энджел лениво откинулась на тюк с сеном; венок из полевых цветов, собранных одним из ее обожателей, короной лежал на ее белокурых волосах. С надменным взглядом она отстранила его, пожав плечами, и принялась флиртовать совсем с другим.
Розалия посмотрела на Ника, ее брови приподнялись в отчаянии.
– Они слишком дикие, – сказала она. – Боюсь, пришло время, когда их пора укротить, и я знаю такое место, где это возможно сделать. Миссис Дибли рассказала мне о чудесной школе в Сан-Франциско, которая железно гарантирует превращение диких юных дочек в очаровательных молодых женщин.
Они прибыли в Академию для молодых девиц миссис Хендерсон в Беркли с чемоданами, полными новых платьев от местного модельера, и с эскортом, состоявшим из мисс Мэтьюс и двадцатичетырехлетнего выпускника Гарварда Грэга Константа. Энджел уверенно и грациозно вошла в холл. Поппи неохотно шла за ней. Большой дом был изящным и элегантно обставленным, с множеством картин на стенах и кружевными занавесками на окнах. Там также был большой красный восточный ковер и повсюду – цветы, заботливо выращенные или собранные в красивые букеты ученицами; это входило в программу одного из курсов «женских искусств». Но несмотря на явно декларируемую утонченность атмосферы, Поппи нюхом чуяла запах казенного заведения.
С лестницы слышался легкий гул приглушенных шуток и шепота, и Поппи встретилась взглядом с любопытными глазами дюжины девушек, которые мгновенно исчезли, когда директриса собственной персоной появилась, чтобы встретить прибывших. Мисс Хендерсон была особой с гладкими белыми волосами; она носила строгую серую юбку, белую шелковую блузку с высоким воротником; большая топазовая брошь была приколота около шеи, и Поппи уже успела возненавидеть эту даму. Она совсем не хотела ехать сюда, но в одночасье Энджел уговорила ее.
Когда Розалия впервые сказала им, что они отправятся в школу в Сан-Франциско, Поппи бушевала в своей спальне, в ярости ерша свои длинные волосы и требуя, чтобы ей объяснили, зачем им туда ехать.
– Уверена, что это будет кошмар, – кипела она от негодования. – Все эти глупые девицы из общества – и никаких пони, ранчо, ничего из того, что мы любим, Энджел!
– Ах, я не знаю, – ответила Энджел, расчесывая волосы и мечтательно смотрясь в зеркало. – Может, это будет забавно. Миссис Дибли сказала маме, что нас будут водить в оперу и художественные галереи и музеи, и мы будем немножко учиться говорить по-французски, хотя ты, конечно, уже и так говоришь, и, может, по-итальянски – настолько, чтобы мы могли беседовать с любыми иностранными дипломатами, которых может случайно занести в Санта-Барбару. Мы узнаем, как приветствовать членов королевской семьи – на случай, если когда-либо их встретим – и как правильно устроить для них торжественный обед.
Она засмеялась, увидев мятежное лицо Поппи.
– Ну, ну же, Поппи, – сказала она. – Бьюсь об заклад, что мы встретим там массу чудесных девушек. И не исключено, что в нас влюбятся какие-нибудь подходящие парни!
Поппи запрыгнула в кровать и натянула одеяло на уши. Она не хотела слушать то, что говорила Энджел, она не собиралась ехать в Сан-Франциско и уж совсем ее не прельщала мысль ходить в школу. Ей вообще не хотелось что-либо менять в своей жизни.
– Мистер Констант, – сказала мисс Хендерсон, протягивая ему руку, – как приятно с вами познакомиться. Конечно, каждый в Сан-Франциско знает вашего отца и знаменитое ранчо Санта-Виттория. Говорят, что это – самое большое ранчо в Калифорнии.
– Да, это так, мэм, – ответил Грэг учтиво. – Но мой отец приехал в эту страну без гроша в кармане из России. Он добился успеха тяжким трудом.
Глаза мисс Хендерсон сверкнули, когда она решала, что важнее – богатство Константов или недостатки их воспитания. Раздумывала она недолго.
– Ах, конечно, но семья вашей матушки, Абрего, одна из старейших и почтеннейших в Калифорнии.
Она улыбнулась, протягивая свою холодную руку Энджел.
