Майк Престон читал открытку от Лорен Хантер пятый раз. На открытке был плавательный бассейн в Хокни; на изумрудной зелени воды – золотистые блики солнечного света. На обороте было написано:
      «Моя мама всегда говорила, что вежливость требует написать открытку со словами благодарности. Но мне действительно этого хочется. Я действительно была очень рада познакомиться с вами. Удачи вам в вашем путешествии по Европе. Я надеюсь, что вы найдете пропавшую наследницу.
      С любовью, Лорен».
      Майк был тронут.
      Взяв трубку, он набрал ее номер. Раздались гудки, но никто не подходил к телефону. Тогда он набрал номер в Медисоне, Висконсин. На этот раз трубку взяли уже на втором звонке.
      – Тетя Марта? – сказал Майк. – Как дела?
      – Все так же, Майк, хотя ты мог бы убедиться в этом и собственными глазами, если бы был в силах покинуть свою развеселую компанию и приехать домой.
      Ее голос был резким, и он усмехнулся; тетя Марта сперва всегда хотела выговориться: сейчас он услышит о недостатках нового священника в церкви, и о новой, слишком смелой шляпке Джоанны Хэндпачер, и что Мэри Гриффит сделала свою мать бабушкой в третий раз, и когда же он сам наконец найдет себе респектабельную даму, а ее сделает двоюродной бабушкой? Наконец, она скажет что-нибудь об обществе ее приятельниц, которые всегда хотят получить его автограф. На ее взгляд, автографы – это глупость, и почему, собственно, они постоянно пристают к ней с этим, хотела бы она знать…
      – Ну, ну, тетя Марта, – сказал он, добродушно смеясь. – Ты же знаешь, что гордишься мной.
      – Горжусь? Конечно, я горжусь… Но как же быть с твоей женитьбой? Все мне твердят, что тебе тридцать семь лет – словно я нуждаюсь в их напоминаниях!
      Он почти видел, как она улыбалась, разговаривая с ним; ее короткие темные волосы красиво и мягко завиты, серебряные прядки на висках гордо выставлены – она очень гордилась, что у нее естественный цвет волос. Большинство ее приятельниц были уже совершенно седыми или, как она насмешливо говорила, тратили уйму денег на салоны красоты, крася там волосы в немыслимый нелепый голубой цвет.
      – Возраст – это состояние ума, – всегда говорила она Майку. – Это не имеет никакого отношения к тому, как ты выглядишь. – Он вспомнил это сейчас, думая о Лорен.
      – Что у тебя на плите, тетя Марта? – перебил он ее. – Замечательно пахнет.
      Та рассмеялась – звонко, весело, заразительно.
      – Глупыш, – упрекнула она его. – Это же твое любимое тушеное мясо.
      – Тетя Марта, я не ел его уже вечность. Приготовь в следующий раз, ладно?
      – Скучно без тебя, – сказала она. – Когда он будет – этот «следующий раз»?
      Майк вздохнул. – Увы, дорогуша, не скоро. Днем я улетаю в Нью-Йорк, оттуда в Лондон, а потом в Женеву. Дела!
      – Хорошие города ты выбрал для своих дел. Новая книга, что ли?
      Он объяснил. – Тут такая темная история, я только-только начинаю разбираться. Я ловлю пропавшего наследника или наследницу – состояния, которое до сих пор остается загадкой, – сказал он, смеясь.
      – Ну и что? – спросила она. – Какое дело до этого наследникам? Их, наверно, интересуют ее деньги, а не то, откуда они появились.
      Майк опять засмеялся.
      – Во всяком случае, я еду в Европу, чтобы во всем разобраться.
      – Ну что ж, удачи тебе, сынок. Приезжай ко мне, когда вернешься, ладно?
      Майк колебался.
      – Тетя Марта?
      – Да? В чем дело, Майк? Я вижу, как Милли Хатчинс идет по тропинке – она идет к обеду… ничего, дверь открыта, она войдет сама.
      – Тетя Марта, я встретил девушку… здесь, в Лос-Анджелесе, – на другом конце провода было молчание, и он поспешил продолжить, – я имел в виду, что едва знаю ее. Я видел ее всего один раз, но… в ней что-то есть…
      – Господи, спасибо тебе за это! – воскликнула тетя Марта, смеясь. – Привези ее с собой сюда, когда соберешься приехать.
      Он усмехнулся с облегчением; он не знал, почему заговорил об этом, но ощутил спокойствие, когда выразил свои чувства словами.
      – Я подумаю об этом, – ответил он весело, прежде чем она повесила трубку.
      Все еще улыбаясь, он посмотрел на чемодан, лежавший на кровати. Что ж, пора укладываться. Самолет вылетает через два часа – ему лучше поторопиться. Его заметки о Поппи Мэллори, сделанные при помощи дневников Розалии и Энджел, лежали на столе. Он встал и подошел к ним, глядя в задумчивости на исписанные листки. Это забавно, но он чувствовал такую же нежность к Поппи, как и к Лорен, и, Бог свидетель, обе они заслуживали сочувствия.

       1886, Калифорния
      Ник рассматривал маленькую рыжеволосую девочку, стоявшую у кассы кондитерского магазина мистера Прайса. Она сосредоточенно кусала губы, разглядывая блестящие баночки с анисовыми шариками и карамельками. Ошибки быть не могло – это была дочка Джэба Мэллори; она была похожа на него, как две капли воды.
      – Два пакетика лакричных конфет и баночку анисовых шариков, пожалуйста, – сказала малышка, протягивая руку с монетками.
      – Не хватает одного цента, девочка, – улыбнулась миссис Прайс. – Боюсь, тебе придется выбрать что-нибудь другое.
      – Позвольте мне, – Ник положил недостающий цент на тарелочку. Поппи посмотрела на него изумленно.
      – Но как я смогу вернуть вам, – спросила она с сомнением. – Я вас не знаю.
      – Но я знаю тебя – и я знал твою маму, – ответил Ник, улыбаясь. – Тебя зовут Поппи, ведь так?
      Она улыбнулась ему в ответ.
      – Откуда вы знаете?
      – Ты выглядишь совсем как… Ник – заколебался – ему не хотелось упоминать Джэба. – У твоей мамы тоже были рыжие волосы, – закончил он.
      – Правда? Я похожа на нее? – ее глаза округлились от приятного удивления. – Никто никогда не говорил мне, что у моей мамы были рыжие волосы!
      Ник нахмурился, когда услышал, что она сказала.
      – А как вас зовут? – спросила Поппи.
      – Ник Констант.
      Она разразилась смехом.
      – Но у меня была деревянная лошадка по имени Ник. Папа назвал ее так потому, что у него был друг, который… – она внезапно она закрыла рот ладошкой; ведь она не может сказать ему, что папа называл его безмозглым жеребцом. – О, это был очень красивый конь, – добавила она извиняющимся тоном, – и я очень люблю его. Он в Сан-Франциско.
      Она неуверенно стояла у кассы, пока Ник делал кое-какие покупки, и миссис Прайс упаковывала их в бумажные мешочки.
      – Для кого эти конфеты? – спросила Поппи, запустив свою ручку в пакетик с карамельками.
      – Это – подарки для моей дочурки, Энджел.
      – Энджел! – она нахмурилась. – Какое забавное имя. Сколько ей лет?
      – Столько, сколько и тебе – шесть, – он улыбнулся, беря мешочки.
      – Я не знаю ни одной девочки моего возраста, – сказала Поппи важно. – Я знаю только взрослых леди.
      Ник вздохнул.
      – В Санта-Барбаре много-много маленьких девочек. Может, ты познакомишься с ними.
      – Может, я познакомлюсь с Энджел, – сказала Поппи с надеждой, потом ее лицо омрачилось. – Но я знаю, что этого не будет. В отеле Арлингтон нет детей, и не думаю, что они появятся в доме Мэллори. Но, как бы там ни было, папа сказал, что купит мне настоящего собственного пони.
      Ее легкая улыбка и яркие голубые глаза были совсем как у Джэба. Нику стало больно, и он отвернулся.
      – Хорошо, Поппи, – сказал он, выходя в деревянный портик.
      Она взволнованно побежала за ним.
      – Мистер Констант, – позвала она. – Но я действительно хочу познакомиться с какой-нибудь маленькой девочкой.
      Ее грустный взгляд больно задел его, и Ник снова стал мысленно проклинать Джэба за то, что он делает с бедным ребенком.
      – Посмотрим, – улыбнулся он Поппи, прощаясь с ней.
      – Рада была встретиться с вами, мистер Констант, – проговорила Поппи скорбно, перегнувшись через перила и провожая его взглядом.
      Ниже по улице, в винной лавке Гокса, Ник услышал подробный рассказ о финансовом крахе Джэба от человека, только что сошедшего с парома. И еще до конца дня вся Санта-Барбара знала об этом. Это только укрепило их во мнении, что Джэб Мэллори был паршивой овцой.
      – Этого не может быть, – выдохнула Розалия, ужаснувшись, когда выслушала рассказ Ника. – Как он мог потерять все свое состояние? Он вернулся из Монте Карло с миллионами!
      – Джэб может спустить миллион так быстро, что ты и глазом моргнуть не успеешь, – ответил Ник, пожав плечами. – Он – эгоистичный человек. Мир должен вращаться вокруг него и его потребностей. Тебе не кажется, что он похож на ребенка, Розалия? Когда он что-нибудь хочет, он хочет этого немедленно – и все ставит на карту. Ему неважно, сколько это стоит и кого это заденет, ранит, кому это повредит.
      Наливая себе бренди из графина, который он взял из кухонного шкафчика, он смотрел на нее мрачно.
      – У Поппи – его глаза, ты понимаешь… И его улыбка. Не может быть никакой ошибки, чья она дочь. Она – славный малыш, Розалия. И очень одинокий.
      Розалия благодарила Бога за свое счастье; счастлива маленькая Энджел, безмятежно спавшая в детской; и Грэг, приехавший домой на летние каникулы; и Ник.
      Она благодарила Создателя за то, что ее дом был не просто четыре стены, давшие им прибежище – это было место, где царили тепло и стабильность, любовь и безопасность; то, что так нужно настоящей семье.
      – Мы должны пригласить ее к нам, – сказала она тихо. – Ведь мы не можем взваливать грехи отцов на их дочерей, ведь правда, Ник?
      Поппи ворошила ногой жухлые листья, перемешанные с пылью, на площадке перед входной дверью в дом Мэллори, пока Джэб нетерпеливо звонил – вот уже третий раз, но никто не открывал. Дом выглядел запущенным и обшарпанным; белая краска облупилась, и выцветшие ставни криво свисали с мрачных окон. Плетеные ивовые заборчики вокруг разросшихся цветочных клумб Маргарэт были сломаны, и некогда изумрудно-зеленые лужайки были затоптаны и заброшены.
      Послышались медленные, шаркающие шаги, затем массивные болты скрипнули, ключ с лязгом повернулся в давно не работавшем замке и наконец дверь распахнулась.
      Поппи в ужасе прижалась к отцу, когда индеец, древний, как мир, уставился на них. Его орехово-коричневое лицо было испещрено морщинами, а глаза почти ничего не видели от катаракты, но каким-то образом он узнал, что Джэб Мэллори вернулся. Он поклонился. Джэб ворвался в мрачный холл и стал раздвигать все занавески, пока комната не наполнилась солнечным светом. Остановившись у стола, Поппи написала большими, неуверенными буквами свое имя на толстом слое пыли. Сказав индейцу, что Лиан Сунг, слуга-китаец, ждет в двуколке, когда ему помогут перенести в дом продукты, Джэб повел ее наверх по дубовым ступенькам.
      – У ребенка, – медленно сказал им вслед индеец своим звучным голосом, – волосы ее матери.
      Джэб остановился и уставился на него – старый ублюдок увидел то, что хотел, несмотря на катаракту!
      – Он – второй, кто говорит мне это! – заметила Поппи радостно. – Он тоже знал мою маму?
      – Что ты имеешь в виду? Кто еще говорил тебе о твоей матери? – спросил удивленно Джэб.
      – Я забыла тебе сказать. Я недавно встретила какого-то человека в кондитерской мистера Прайса. Он сказал, что знает, кто я, потому что у меня мамины рыжие волосы. Папочка, почему ты никогда не говорил мне, что у нее были рыжие волосы?
      – Кто говорил с тобой? – потребовал он, схватив девочку за плечо. – Кто это был?
      Глаза Поппи округлились от страха, когда она отвечала ему.
      – Он сказал, что его зовут Ник Констант и что у него есть маленькая дочка моего возраста. Ее зовут Энджел. Я сказала ему, что мне кажется – это глупое имя, папочка…
      – Я хочу, чтобы ты больше никогда не говорила с Ником Константом! – приказал он таким ледяным голосом, что она едва узнала его. – Или с кем-либо другим из Константов. Ты поняла меня, Поппи? Никогда!
      – Но он показался мне таким милым человеком… – колебалась она.
      – Делай то, что тебе велено! – приказал Джэб, отпустив ее так неожиданно и резко, что Поппи упала на перила.
      Она кивнула. Ее голова поникла и слезы потекли из глаз; она испугалась, она так ненавидела, когда папочка сердился, – это было даже хуже, чем когда он был пьяным и совершенно игнорировал ее, или когда он с головой уходил в игру и забывал возвращаться домой. Она отчаянно плелась за ним по длинному, мрачному коридору в свою старую детскую.
      Это была большая комната, расположенная в юго-восточной части дома, с длинными окнами на обеих стенах; но, даже когда занавески были отдернуты и солнечный свет залил помещение, Поппи подумала, что детская выглядит неприветливо. Она внезапно ощутила тоску по своей роскошной, обитой атласом, шелком, с кружевными подушечками и одеялом детской в Сан-Франциско, со своими любимыми игрушками и книжками, и Ником – лошадкой. Она бы даже согласилась сидеть все время с мамзель, лишь бы было можно вернуться туда. Подавляя слезы, она храбро улыбнулась, когда бродила по комнате, касаясь аккуратной железной кроватки, окрашенной в белый цвет, с одеялом из разноцветных лоскутков, и думала о том, как ей тяжело. Она грустно смотрела на маленький туалетный столик из сосны и прямые стулья с высокими спинками. Потом, увидев старое кресло-качалку у окна, Поппи подошла и села в него. Прижав к груди тряпичную куклу, она качалась медленно взад и вперед, рассматривая свой новый – старый дом. Она старалась представить себе свою таинственную рыжеволосую мать здесь, в этой комнате, кладущую ее спать в кроватку или держащую ее на руках в этом самом кресле-качалке – она знала из сказок и рассказов, что многие мамы делали так. И она опять недоумевала, почему никто никогда не говорил с ней о ее маме. Она повернулась, чтобы спросить об этом папу, но он исчез, и Поппи побежала искать его.
      Он стоял в дверях большой темной комнаты. Луч света пробивался сквозь дыру в занавеске, и длинное зеркало, серое в тех местах, где отслоилось серебристое покрытие, отражало неприветливые картины. Все в комнате было темным, мрачным, думала Поппи, нервно выглядывая из-за спины Джэба, – большая резная кровать, массивный туалетный столик, пыльные бархатные занавеси… это была хмурая комната.
      – Это была твоя с мамой комната? – прошептала она, потому что, казалось, комната слишком долго была молчаливой, чтобы говорить в ней нормальным голосом.
      – Да, – ответил Джэб коротко, закрывая дверь. Она тихонько пошла за ним, как маленькая собачка, когда он брел по коридору, открывая двери и отдергивая занавеси. – Я буду спать здесь, – сказал он, выбрав комнату в противоположной части дома, и Поппи нервно подумала, что это ужасно далеко от ее детской.
      День клонился к закату, и после странного ужина – китайского блюда из риса, приготовленного Лиан Сунгом, она свернулась калачиком в своей холодной кроватке в старой детской. Тряпичная кукла была прижата к ее груди, а глаза плотно закрыты. Папа оставил дверь открытой, ночник слабо освещал комнату. Мысли Поппи были заняты странной мрачной комнатой – бывшей комнатой ее матери, и пугающим индейцем со странными белыми глазами; и почему папа не хочет, чтобы она разговаривала с Ником Константом, когда он был таким хорошим человеком? Грусть охватывала ее все сильнее, по мере того, как она осознавала, что никогда не познакомится с маленькой девочкой, Энджел, и слезы страха и недоумения текли из ее глаз до тех пор, пока усталость не погрузила ее в неспокойный сон.
      – Папа, – сказала она несколько недель спустя, когда они проходили по холму позади дома. – А где маки?
      Его голубые глаза сузились, когда он взглянул на нее.
      – Маки здесь давным-давно не растут… с тех пор, как ты родилась. Господи, кто рассказал тебе о них?
      – Никто, – ответила она невинно. – Я просто помню.
      – Не ври мне, Поппи, – сказал он разъяренно. – Это невозможно, чтобы ты помнила. Старый индеец, наверно, говорил с тобой… или, может, Ник Констант, а?
      Поппи покачала головой, ничего не говоря, смертельно напуганная тем, что он мог подумать – она врет. Она гадала, почему папочка не ведет себя так, как обычно, когда все было так хорошо и славно.
      – Папочка, – сказала она немного позже. – Почему мы не приглашаем всех тех твоих друзей и не устраиваем вечеринки – так же, как и в том доме? Здесь так одиноко, и я скучаю по ним. – Она посмотрела на него с надеждой, добавив: – А ты не скучаешь, папочка?
      С внезапным уколом боли Джэб вспомнил о записке, полученной от Розалии, в которой она спрашивала, может ли Поппи приехать к ним, и он быстро и размашисто написал отказ. Но, черт возьми, он тоже ощущал одиночество. Он устал от ранчо и устал от Поппи, и он скучал по своему обычному экстравагантному образу жизни… ему нужна была женщина… и ему была нужна игра в покер! И ясно, что он не найдет ни того, ни другого на ранчо Санта-Виттория.
      – Скажу тебе, Поппи, – сказал он неожиданно, – что то, что тебе действительно нужно – это пони. Да, резвый маленький пони, такой как Ник – лошадка, но, на этот раз, настоящая. Как ты смотришь на то, чтобы твой старик-папочка научил тебя ездить верхом?
      Ее голубые глаза заискрились, и она запрыгала на месте от радости.
      – О, да, да, папочка, да! А когда? Когда он у меня будет?
      – Я поеду прямо сейчас и куплю тебе его, – ответил он, сажая ее себе на плечи и сбегая вниз по холму.
      – Можно я поеду с тобой? – закричала она, вцепившись ему в волосы и смеясь.
      – Нет, не в этот раз, – ответил он, спуская ее на землю. – Будет лучше, если папочкина дочка подождет его здесь, дома. Так будет даже еще интереснее. Сюрприз, ведь правда?
      Поппи смотрела на него, разочарованная, когда он, позвав Лиан Сунга, отдавал ему распоряжения, а потом велел индейцу заботиться о девочке. Затем он уселся в обшарпанную маленькую черную с желтым двуколку и взглянул на Поппи.
      – Будь хорошей девочкой. Я скоро вернусь, – крикнул он, махая рукой. Но Поппи еще долго сидела на ступеньках, смотря, как облако пыли, поднятое колесами, постепенно осело. Дорога опустела.
      Лиан Сунг подметал пол в холле, когда она, наконец, вошла в дом.
      – Можно, я вам помогу? – спросила она, надеясь, что сможет рисовать узоры по пыли, но он только пожал плечами и Поппи вспомнила, что китаец говорит на таком забавном английском, который понимал только папочка. Все еще надеясь, она попробовала сказать несколько слов на французском, но Лиан просто продолжал подметать пол.
      В животе у нее урчало от голода, и она заглянула на кухню, но молчаливый индеец спокойно сидел на своем обычном месте у огня, и Поппи пошла прочь. Детская казалась пустынной и даже более молчаливой, когда она села в кресло-качалку и стала думать о своей маме. Папочка сказал ей, что она умерла, когда Поппи была совсем малышкой, и девочка грустно размышляла, как это несправедливо по отношению к мамочке. Внезапно она встала и потихоньку, на цыпочках, пошла по коридору в ту загадочную комнату.
      Большой медный ключ был в замке, и, используя весь свой вес, двумя руками, Поппи удалось повернуть его. Полоска света выбивалась из-за занавесей; девочка прокралась через комнату и отдернула их, оглядываясь по сторонам. Комната была теперь залита солнцем, и Поппи стала бродить по ней в поисках фотографии своей матери, думая о том, как она могла выглядеть, как она говорила и любила ли она Поппи. Но в комнате не было ни фотографий, ни портретов на стенах – лишь несколько деревянных фигурок, похожих на святых мужчин и женщин.