За час до полночной стражи в ворота Киева въехали двое. И растворились в тенях ночных улиц. Искусно обученные кони ступали бесшумно. Не звенела сбруя, не скрипела броня, даже редкие прохожие не всегда замечали всадников до того, как едва не оказывались под копытами огромных темных лошадей, таких же молчаливых, как их хозяева.
      Словно бесплотные призраки — бесшумные, невидимые, смертоносные, двигались двое по ночному Киеву. Лишь редкий лучик из-за неплотно прикрытой ставни иногда случайно нащупывал неслышные тени, на миг отражаясь то на полированном навершии меча, то на серебре уздечки, и совсем редко — в быстрых внимательных глазах.
      И все же они ехали не таясь… потому что если бы им было нужно, ни одна живая душа не узнала бы, что они вообще вступили в Киев.
      Но здесь они не были чужаками.
      Стража у ворот детинца чуть копья не повыронила, когда прямо перед ними из темноты площади вдруг совершенно бесшумно появились две конные тени. Однако уже в следующий момент эти самые копья уже были уверенно нацелены булатными остриями в сердца прибывших… хотя у стражников и оставались сомнения, есть ли у ночных гостей сердца.
      Двое не спешились, просто один за другим тихо назвали командиру дозора свои имена. Глаза десятника на мгновение округлились, но потом он взял в себя в руки, и пробормотав что-то невразумительное твердым голосом приказал пропустить ночных гостей. И лишь когда двое миновали ворота, позволил облегченному вздоху вырваться из груди.
      Из широко распахнутых дверей княжьего терема доносился гомон множества голосов, выкрики, стройные переливы струн. Двое неспеша подъехали к крыльцу, одновременно, словно по неслышной команде беззвучно спрыгнули с коней. Гридень у коновязи долго и изумленно хлопал лазами, так и не сообразив, откуда вдруг нарисовались перед ним двое, сунули в руки поводья лошадей и тут же вновь растворились в светотени двора.
      Однако на крыльце несли стражу уже не простые дружинники. Командир дозора «кречетов» уверенно вычленил в темноте приближающихся ночных гостей, твердой рукой перехватил самострел… и отступил в сторону, пропустив двоих без единого вопроса, только коротко отсалютовав.
      Этих двоих здесь хорошо знали.

* * *

      В Золотой Палате царит веселая суматоха честного пира… Тут есть все, что полагается в таких случаях — и удалая похвальба, и громкие здравицы, и проникающие в самую душу песни гусляров, и пьяная брань, и чьи-то ноги, торчащие из под стола, и чья-то затуманенная хмелем башка на блюде с недоеденной снедью, и собаки грызущиеся по столами из-за объедков. И князь, Владимир Красно Солнышко, восседающий надо всеми в высоком кресле — как всегда молчаливый и задумчивый, рука расеянно ласкает золото наполовину пустой чаши с дорогим ромейским вином, свет факелов и лампад сияет в гранях драгоценных камней, мечется тревожным огнем в темных глазах владетеля всея Руси…
      Пирует княжья дружина, и нет тому пиру конца…
 
      Голос Бояна взвился к затянутому чадным полумраком потолку и замер под сводами последней печальной нотой, словно божественный голос певца унесся на свое законное место в светлых чертогах вырыя.
      На мгновение шум Золотой Палаты показался оглушительной тишиной, которая затем вдруг треснула по швам, взорвалась ревом сотен глоток.
      — Гоже!!!
      — Здрав будь, вещий певец!!!
      — Любо!!!
      Старый гусляр улыбнулся благодарным слушателям, нежно огладил звонкое дерево больших гуслей, словно благодаря их за дарованные мгновения славы.
      Владимир поднялся, высоко воздел чашу, которую во-время подбежавший отрок только что вновь до краев наполнил ароматным терпким вином.
      — Славно потешил нас Боян! — молвил князь с улыбкой. — Любы не песни его! Будь же здрав, мудрый певец! Не на серебре струн гуслей твоих ты играешь — на струнах душ человечьих, а они тоньше, нежнее… да и звонче звучат, если касается их умелая рука! Слава тебе!!!
      — Сла-а-а-ава-а-а! — дружно рявкнула палата, зазвенели кубки, вино, мед и пенный ол водопадами хлынули в вовремя подставленные глотки.
      Князь до дна осушил чашу, вновь опустился в кресло, виночерпий тут же вновь наполнил золотой сосуд драгоценной влагой. Гомон чуть поутих, вновь заструился ровным бурным потоком. За княжьим столом слева от кресла властителя вновь завязалась ожесточенная перепалка между Претичем и Волчьим Хвостом, прерванная на время песней Бояна. Невежа Залешанин, которому просто надоело болтаться за княжьим креслом, в наглую облокотился о резную золоченую спинку, с улыбочкой прислушиваясь к спорящим, несмотря на тычки, которыми украдкой награждал бывшего разбойного атамана всея Руси донельзя возмущенный Войдан.
      Справа от князя хрустело и гремело, будто работала здоровенная мельница — там отъедался-отпивался с дальней дороги Ильюша Муромец, возводя вокруг себя горы из перемолотых костей и всякого рода чешуи-кожуры-шелухи. Воспитанный Добрыня бросал на старого казака неодобрительные взгляды, но глаза его смеялись.
      — Хорошо пируем… — промычал Алеша Попович, ухитряясь одновременно использовать рот сразу в двух целях. — Давненько так не гуляли… ик… пра-а-ашу прощения… буль-буль-буль… вот так вот лучше. Только вот зря… ик… еще и в Серебрянной не накрыли… а то и во дворе…
      — А за городские ворота не хочешь? — молвил неслышно появившийся у него за спиной Велигой. — Еще не хватало! Уже расслабился?
      — Да брось ты! — богатырь на мгновение оторвался от блюда с перепелами, с улыбкой повернувшись к воеводе «кречетов». — Право, Велигой, ты как всегда преувеличиваешь. Тут столько народу, что муха к князю не подлетит незамеченной, а если и подлетит, так Залешанен ее так своей дубиной перепояшет, что и воспоминаний не останется! Твои ребята по всем щелям понатыканы, Претич утроил охрану, в конце концов, весь цвет русского богатырства здесь, а тебе все мало…
      — Даже если бы князя охранял сам Перун во плоти, — сумрачно ответил Велигой, — я все равно приказал бы своим воям смотреть в оба. В последнее время на князя чуть ли не каждая собака кидается… Поделись огурчиком… Благодарень… И я не успокоюсь, пока не выясню, кто стоит за последними покушениями.
      — Сядь лучше, поешь по-людски, — молвил Добрыня. — Мечешься целыми днями, как угорелый. Бдительность бдительностью, но себя гробить тоже не след. Что толку будет от тебя князю, если ты начнешь падать в голодные обмороки?
      — У Ящера отъемся… — буркнул тиверец. — Ты мне лучше вот что скажи: пока ты тут в Киеве посадничал, кто из заморских послов выезжал из города?
      — Слушай, давай завтра, а? — скривился Добрыня. — А то у меня после этого самого «посадничания» до сих пор голова кругом идет. Я тебя утром сам разышу, и подробно поведаю кто куда выезжал, когда, и сколько раз по пути останавливался по… не за столом будет сказано.
      Велигой пробормотал что-то маловразумительное и бесцеремонно стибрив с Алешиной тарелки еще один огурец растворился в пляске света и тени. Попович обиженно хмыкнул и вновь ринулся в горнило ожесточенной битвы с жаренными перепелами.
      — Совсем с ума сошел… — покачал головой Добрыня. — Эдак скоро на собственную тень будет с самострелом кидаться.
      Владимир задумчиво отхлебнул вина, унизанные перстнями пальцы непроизвольно теребили чуб.
      — Иногда его верность меня пугает… — сказал он тихо. — Слыхал я байку про одного верного пса…
      — Что за история? — оторвался от тарелки Муромец.
      — Грустная сказка, — Добрыня изящными движениями отделил куропаточью ногу, обмакнул в горчицу. — Про старого волхва и его собаку. Рассказать?
      Муромец кивнул, тут же опрокинул в бездонное пузо полкувшина пива и уселся поудобнее, попутно спихнув с лавки кого-то из бояр. Попович тоже пододвинулся поближе, многие из сидевших за соседними столами тоже стали потихонечку приближаться к рассказчику. Владимир откинулся в кресле, пристроив чашу на подлокотник и устало прикрыв глаза.
      Добрыня дождался, когда внимание слушателей достигнет наивысшего накала, и неспешно начал рассказ.
      — Жил-был старый мудрый волхв. — молвил он негромко, чтобы за соседними столами невольно поутихли, прислушиваясь. — И был у него верный пес. В свое время старый ведун заметил на улице голодного, замерзшего щенка, пожалел его, взял домой, обогрел, накормил да и оставил жить у себя. Щенок вырос, превратился в большого, сильного, умного пса. Он души не чаял в старом волхве, сторожил его дом, оберегал от ночных татей, смело бросался на тех, кому не посчастливилось обидеть старика. Волхв тоже любил пса, отдавал ему лучшие куски со своего стола, холил и лелеял…
      — Замечательная сказка, — довольно прогудел уже слегка захмелевший Илья. — На этом можно и остановиться — люблю, когда все хорошо кончается…
      — Могу и закончить, — пожал плечами Добрыня. — Да только сказка от этого лучше не станет, потому как если бы все было так хорошо и прекрасно, то ее вообще бы не было.
      — Ладно, давай, сказывай дальше, — махнул рукой Илья, скорчив недовольную рожу. — Просто я тебя знаю — у тебя в конце рассказа всегда либо все умирают, либо женятся, а это один хрен — одинаково нудно.
      — Замолчи, Илья, — Алеша беззлобно ткнул старого богатыря в бок. — Уж в этом сказе герои точно не переженяться…
      Громовой хохот огласил Золотую Палату, вздрогнули потолочные балки, колыхнулось пламя светильников. Улыбнулся даже Владимир — одними губами. Он знал, чем заканчивается сказка.
      — Смех смехом, — Добрыня обмыл всплеск веселья добрым глотком стоялого меда, — а между тем жили волхв и пес душа в душу, без обид и раздоров… Но вот со временем стал старик замечать, что с собакой твориться что-то неладное. То лай поднимет среди ночи, то рычит на прохожих из-за плетня… Раньше приходили к волхву люди за советом али какой другой помощью, а то и просто проведать мудрого старца, и пес всегда встречал приветливо и дружелюбно тех, кто являлся с чистым сердцем. А теперь никто не отваживался заглянуть к старому волхву, не прихватив с собой палки поувесистей, потому что пес взял странную привычку кидаться на всех входящих без разбору, сначала просто хватая за ноги, а потом принялся кусаться уже всерьез…
      — С ума сошел, — буркнул Илья. — Али взбесился.
      — Заткнись ты! — шикнул на него Алеша. — Ну и что дальше то было?
      Добрыня отхлебнул еще меда, подождал, пока отрок наполнит чашу до краев, и только тогда продолжил рассказ.
      — Долго думал старый волхв, что же случилось с верным другом. Думал-думал, да только чужая душа, как известно, потемки…
      — А тем более собачья, — поддакнул Муромец. — Продолжай.
      — Продолжаю, — недовольно скривился Добрыня. — А еще раз перебьешь…
      — Не буду, не буду! — замахал руками Илья. — Давай, не тяни кота…
      Добрыня собрался с мыслями, вздохнул, в вновь повел плавную нить рассказа.
      — Одно было ясно мудрому старцу: если раньше пес бросался только на тех, кто явился со злом в душе, то теперь он бросался на всех подряд. Что двигало им? Ревность? Или просто теперь он видел врага во всяком ЧУЖОМ?
      — Совсем как наш Велигой… — прошептал Муромец и тут же зажал рот ладонью.
      Но Добрыня не обратил на это внимания.
      — Долго старый волхв не решался ничего предпринять — пес был ему дорог, как родной. Но когда зверь однажды чуть не загрыз человека…
      Богатырь отхлебнул из чаши, утерся поданным рушником, и быстро, на одном дыхании закончил.
      — И тогда старый волхв выгнал его из дому.
      На мгновение воцарилось молчание. Муромец ошеломленно хлопал глазами, донельзя удивленный таким странным концом, Попович крепко приложился к кружке, и лишь Владимир все так же неподвижно сидел полуприкрыв глаза и задумчиво водя пальцем по ободку чаши.
      — И это все? — разочарованно вымолвил наконец Илья. — Тьфу ты, Добрыня, ну и сказочки у тебя…
      — Не я ее сочинил, — пожал плечами богатырь. — Рассказал все, как слышал.
      — Странная сказка… — медленно проговорил Владимир, поднял чашу и вновь поставил на подлокотник, едва пригубив ароматной влаги. — И грустная. Как жизнь…
      — Тьфу!!! — Илья шарахнул кружкой по столу, аж посуда подпрыгнула и столешница возмущенно загудела. — Да когда это жизнь грустной была? Тьфу! Кто это такое сказки сочиняет?
      С другого конца палаты отчетливо донесся скрип открываемых дверей, там возбужденно загомонили. Владамир заметил, как настороженно обернулся Добрыня, а двое «кречетов», до того скрывавшихся в тени у стен, быстро и плавно переместились поближе ко входу. Князю показалось, что в одном из них он узнал Велигоя.
      Верный пес как всегда на чеку, охраняет покой хозяина…
      — Нет, ну кто ж это такую глупость удумал? — возмущался меж те Илья. — Кто такие вредные сказы выдумывает? Изловить бы мерзавца, да треснуть хорошенько промеж рогов, чтобы дурь повылетела…
      Добрыня, не оборачиваясь, сделал странный жест, напряженно выглядывая сквозь чад факелов, что же происходит у дверей. Затем медленно повернулся к Муромцу.
      — Вот ты сейчас поди, и тресни, — хмыкнул он, кивнув за спину, в сторону дверей.
      Илья вгляделся в мелькание человеческих фигур и огненных сполохов и лицо его вдруг начало медленно вытягиваться, широко распахнувшиеся глаза разом порастеряли и пьяный угар и боевой задор.
      — Нда-а-а-а… — только и протянул он задумчиво.
      В Золотую Палату вошли двое.
 
      Велигой ловко обогнул последнюю с этого края палаты лавку и в два быстрых шага оказался возле входа, став так, чтобы исключить всякую возможность мгновенного прорыва. Взведенный самострел недвусмысленно покачивался в руках тиверца, рассеянно шаря булатным острием тяжелого болта в направлении дверного проема. Велигой удовлетворенно отметил, что еще двое «кречетов» так же быстро и неслышно приблизились с права и слева.
      Нежданные гости на миг застыли на пороге, лица обоих скрывались в игре теней. Велигой всеми фибрами ощущал исходившую от них грозную мощь… и было еще что-то, странно знакомое, тревожное, но вместе с тем не враждебное. Воевода «кречетов» застыл на пути ночных путников непоколебимой скалой, всем своим видом изображая глухую неприступность. Те быстро и, как показалось Велигою, недоуменно переглянулись, потом быстро шагнули на свет, и тиверец сжался, как готовая к броску гадюка.
      — Это что, теперь в Киеве всегда так гостей встречают? — молвил тот, что пониже с явным южным выговором.
      Он был в просторной темной охотничьей одежде и с нелепым ромейским беретом, лихо сдвинутым на ухо. Небрежно наброшенный на плечи плащ не скрывал рукояти короткого меча у пояса, а в рукавах и за голенищами шнурованных сапожек, несомненно, тоже скрывалось несколько острых и опасных штучек. Темно-серые глаза на смуглом выбритом лице смотрели прямо и чуть настороженно.
      Велигой со вздохом облегчения опустил самострел и дал знак своим людям, что опасности нет.
      — Да, нашли время… — пробормотал он. — Тут Ящер знает, что твориться, не хватало только вас и ваших шуточек с появлениями ниоткуда.
      Человек в берете ухмыльнулся, расстегнул пряжку плаща и критически оглядел подол на предмет наличия излишков пыли.
      — Мои ребята, между прочим, — молвил Велигой сурово, — имеют приказ стрелять на поражение во все подозрительное, без предупредительного окрика.
      Второй из вошедших коротко рассмеялся, весело тряхнув роскошной гривой темных волос, в черных глазах блеснули кровавые отсветы факелов, на мгновение превратив человека в нечто жутковатое. Черноглазый сбросил с плеча длинный толстый чехол — изнутри прозвучало нечто до странности мелодичное. За спиной на миг блеснуло полировкой навершие меча, но длинный плащ мгновенно поглотил этот взблеск темными складками, бархатисто зашуршал по грубой черной коже, составлявшей то ли доспех, то ли просто одежду ночного воителя. Черноглазый казался моложе своего спутника, несмотря на бросающуюся в глаза седую прядь на левом виске. Велигой знал, что так оно и было, но затруднился бы сказать, кто из этих двоих более опасен.
      — Под всем подозрительным, — на всякий случай уточнил тиверец, — подразумевается все, что движется к княжьему терему с явными попытками остаться незамеченным.
      — Тьфу, утомил, — буркнул крепыш в берете, сдирая через голову налучь с длинным луком неизвестного изготовления. — Мы так и будем стоять в дверях под прицелом твоей катапульты? Предупреждаю, здесь так пахнет жратвой, что эта плевательница меня вряд ли остановит… надолго.
      Велигой с усмешкой закинул самострел на плечо, кивнул «кречетам», чтобы возвращались на боевые посты, и повел ночных гостей вглубь палаты. На полпути тиверец поймал за рукав пробегающего гридня.
      — Дуй к князю, — молвил он быстро и властно, — и доложи, что на почестен пир прибыли Ратибор Теплый Ветер и Волк.

      Трое витязей под нестройный гул сотен глоток прошествовали в дальний темный угол палаты, уселись за одиноко притулившийся к стене столик, не пользовавшийся популярностью у пирующих ввиду удаленности от центра событий и потому почти всегда пустовавший. Подбежавшие отроки приволок здоровенного осетра в молоке, кувшин ромейского вина и бочонок пива. Велигой краем глаза приметил, как посланный им гридень взбежал к княжьему столу, поклонился Владимиру и вытянувшись по стойке «смирно» отчеканил то, что было велено передать. Князь кивнул, окинул палату быстрым взором, лишь на мгновение задержавшись на притулившихся в уголке витязях, отхлебнул из чаши и что-то сказал Добрыне. Тот пожал плечами, тоже отыскал глазами дальний столик и вновь уставился в тарелку. Муромец что-то оживленно втолковывал Поповичу, который меж тем наполнил полный кубок меда и недвусмысленно поднял чашу в сторону вновьприбывших. Ратибор кивнул, отсалютовав своим кубком, Волк приветливо махнул рукой.
      — Что-то Муромец на тебя как-то сердито смотрит, — молвил Велигой черноглазому витязю. — Что ты там с ним не поделил?
      — Да Ящер его знает, — пожал плечами Волк. — Я с ним не ссорился. Вроде бы. В конце концов, я ж не самоубийца…
      — Да ладно, — отмахнулся от тиверца Ратибор. — Мало ли из-за чего старик расстроился. С ним это бывает, особенно когда переберет лишку…
      Велигой хмыкнул, достал из-за голенища длинный кинжал и занялся расчленением осетра. Некоторое время ели в молчании, если не считать отчетливого хруста за ушами Ратибора, который налегал на съестное за целый полк, что быстро привело к безвременной кончине несчастного осетра, которого, впрочем, тут же сменил немаленький такой кабанчик.
      — Между прочим, я ожидал увидеть вас раньше, — молвил Велигой, когда с предварительным насыщением было покончено. — Задержались, ребята.
      — Мы не могли явиться раньше, — пробубнил Ратибор с набитым ртом. — Сам знаешь, сейчас время такое… Все по печкам разлеглись, ищи-свищи по всей Руси… Я Волка седмицу по Таврике с собаками разыскивал, хорошо Микула напомнил, где его можно поймать. Ты представляешь, нашел его в том домике на лиманах, ну, помнишь, я рассказывал, который мы за тридцать гривен для него в свое время сторговали. Умора, да и только! Обнаружился наш певец дожигающим последнюю свечку, — лень было смотаться до Корсуня! — в окружении груды пустых бутылок и разбросанных листков с какими-то его каракулями… Ну и, разумеется, с лютней в зубах. А вокруг хибары — горы битых упырей!
      — Я те дам, каракули! — обиженно воскликнул Волк. — Между прочим, там было несколько неплохих вещиц, да только половину ты не разобравшись, отправил в печку на растопку. А упыри… тьфу, мерзость… ага, и Велигой со мной согласен… расплодились, Ящер их подери. Этой весной столько народу в лиманах утопло — жуть. Кое-кого я вытащил, да только разве за всеми углядишь… И чего их туда несет? Проведали, дурачье, что там в окрестностях соль дармовая — бери, да продавай, вот и перли, как гуси на водопой… А потом вот и живи — в одной руке меч, в другой лютня…
      — Ладно, не кипятись, волчара, — ухмыльнулся Ратибор. — Тебя никто тогда не заставлял торговаться из-за этой халупы…
      — Так ведь для хорошего человека старались! — фыркнул Волк, прицеливаясь глазом на кабаний бок.
      Велигой слегка постучал кружкой по столу, и взгляды собеседников обратились к нему.
      — Ладно, все это очень интересно, — молвил Волчий Дух с нажимом, — Да только тут у нас тоже такая коляда твориться, что упыри по сравнению с ней — так, мелкие пакостники.
      — Мы уже кое-что слышали, — сказал Волк, внимательно глядя на тиверца. — Потому и въехали в город без особого шума, чтобы не привлекать лишних взглядов. Ты еще не разобрался, кто за всем этим стоит?
      — Если бы… — Велигой сумрачно отмахнулся, пригубил пивка. — Я уверен пока что только в одном: за всеми нападениями стоит одно и то же лицо. И что бы там не говорили остальные, думаю, что тут дело посерьезнее, чем чьи-то личные счеты с князем.
      — Думаешь, лапа тянется из Царьграда? — задумчиво молвил Ратибор.
      — Почти наверняка.
      — Но вряд ли они управляют всем этим оттуда, — покачал головой Волк. — Даже самый могучий колдун не сможет уследить за всем при помощи одной только волшбы. Значит…
      — Значит, врага надо искать где-то здесь. — Велигой сделал большой глоток, отхватил от несчастного кабанчика большой ломоть.
      — Думаешь, в Киеве? — с сомнением промолвил Ратибор.
      — Опять же, почти наверняка.
      — Хм-м-м-м-м… — стрелок в задумчивости оттяпывал от кабанчика кусок за куском и машинально отправлял в рот.
      — Трудно подступиться, — сказал Волк медленно. — Мы не можем прямо вот так вот взять и вломиться на ромейский посольский двор да прихлопнуть посла, пока не раздобудем хоть каких доказательств, что это его рук дело…
      — А он может быть и вообще тут ни при чем, — Ратибор напряженно думал, при этом кабанчик стремительно уменьшался.
      — Ну, в это как раз я не шибко-то верю, — Велигой прикончил кружку и налил еще. — Все они как один — лазутчики. Я могу хватать их, когда они подбираются достаточно близко, но у меня просто нет возможности уследить за тем, что происходит на посольском дворе или где у них там логова, гнездышки, лежбища… тьфу. Постоянно приходится останавливать беду в самый последний момент, а делать это вечно — никаких сил не хватит.
      — Был я тут не так давно в Царьграде, — кабанчик кончился, и Ратибору ничего не оставалось, кроме как поведать надуманное за время трапезы. — Странные они там какие-то стали… В начале осени разразилась жуткая гроза, так после нее ихние волхвы… то бишь маги на белый свет дни напролет не вылезают, а вокруг их башен аж воздух трещит. Не понравилось мне это тогда, ох не понравилось… З-з-з-зараза, да где ж этот отрок, я ж еще голодный…
      — Лопнешь! — фыркнул Волк. — Ладно, это все хорошо… вернее, плохо, но Велигой, мы-то за каким лешим тебе понадобились?
      — Ну я ж говорю, — досадливо сморщился тиверец, — мне не хватает глаз и ушей в городе. «Кречеты» слишком приметны, Ящер все это побери… У меня есть отдельный отряд, подобранный из младших Перуновых волхвов, они способны учуять любую волшбу и сражаться с колдунами, но на тайные дозоры у меня просто не хватает людей. Сам я постоянно торчу при князе, распугивая своей порезанной рожей честной народ… а княже мне за это давеча еще и по шее надавал, мол, корчу из себя чудо-юдо морское… а что мне еще прикажете делать? И как назло — стоит на миг отвлечься, как тут же что-то происходит. Сегодня утром на улице чуть парнишку малолетнего не пристрелил — его какие-то шалопаи нетесанные прямо перед княжьим конем сквозь оцепление пропихнули. В общем, еще полгода такой службы, и я сойду с ума к Ящеровой матери.
      Ратибор сочувственно кивал, Волк в глубокой задумчивости потирал подбородок.
      — Вдвоем, боюсь, можем всюду не управиться, — промычал он. — Тут работы на сотню человек…
      — А может, и управимся, — глаза Ратибора загорелись. — Если следить только за посольским двором, как за главным логовом неприятеля…
      — Который может вполне оказаться мнимым, — буркнул Волк. — Может быть, мы просто слишком не любим ромеев, и потому валим на них все мыслимые и немыслимые грехи?
      — Ага, а ты можешь предложить что-нибудь более похожее на правду? — оскалился Ратибор.
      Волк покачал головой, и стрелок оскалился еще шире, мол, вот видишь…
      — Ладно, — молвил наконец черноглазый воин. — Раз ничего лучше придумать не можем… так тому и быть.
      Велигой благодарно сжал ему руку, Волк улыбнулся в ответ улыбочкой «не пропадем!», и в этот момент отрок притащил-таки большую супницу с ухой. Стрелок уже потянулся к ней, когда из нестройных рядов пирующих раздался чей-то сильно подпитый голос:
      — Ратибоо-о-о-ор!!!
      — Который из двуу-у-у-у-ух?! — откликнулся лучник, донельзя раздраженный таким грубым вмешательством в такой ответственный момент.
      — Который новгородец! — донеслось в ответ.
      — Это не к нам, — стрелок подхватил-таки супницу и с наслаждением вдохнул ароматный пар. — Ну что за ерунда такая! Вечно нас путают… Два Ратибора на одном пиру — это же Ящер знает, что такое! А ведь мы с новгородцем совсем, ну совсем не похожи.
      — А вот это уже к нам, — хмыкнул Велигой, глядя в сторону княжьего стола, откуда торопливо приближался гридень — князь не изволил возвышать голоса, когда надо было просто кого-то позвать.
      — Ну вот… — Ратибор разочарованно шарахнул ложкой по столу. — Ну как всегда…
      Запыхавшийся гридень возник у стола и не тратя время на то, чтобы отдышаться, быстро отбарабанил:
      — Ве… ликий… князь… уффф… изволит звать… сильномогучего Во… олка… дабы усладить… усладить слух свой… его… пением…
      — Эх ты, как завернул, — ухмыльнулся черноглазый воин. — Ко мне и на Туманных Островах так не обращались. Ну чтож, пойду услаждать слух…
      Он поднялся, вытащил из чехла изящную лютню — диковинна для Руси, песни которой мало подходили под звучание сего инструмента — и кивнув друзьям (Ратибор облегченно вздохнул и запустил ложку в густое варево), двинулся к княжьему столу.
      — Сейчас Волчара споет… — блаженно закатив глаза молвил стрелок. — Страсть как люблю его слухать…
      Велигой тоже поднялся, хлопнул Ратибора по плечу. Во время всякого рода выступлений, когда внимание присутствующих полностью отдано исполнителю, особенно нужда бдительная, надежная охрана. Стрелок остался один расправляться с ухой. Что, впрочем, вовсе не вызвало у него недовольства.
 
      Волк спокойно и неторопливо приблизился к княжьему столу, поклонился низко, но с достоинством — не сам пришел, пригласили. Князь некоторое время не спеша рассматривал его, полуприкрыв глаза и медленно отхлебывая из чаши. Волк встретил взгляд Владимира со спокойным почтением, ожидая.
      Князь поставил чашу на стол, поудобнее устроился в кресле.
      — Давно тебя не видели здесь, воин-певец, — молвил он, продолжая внимательно изучать гостя.
      — У каждого в этом мире свои пути-дороги, — пожал плечами Волк. — Видно, мой путь некоторое время пролегал мимо твоего двора, княже.
      — А жаль, — Владимир пригубил вина. — Твой голос тешит мой слух, а твои воинские подвиги сами по себе достойны песни.
      — О том не мне судить, — вновь пожал плечами певец. — И песни, и подвиги имеют могут быть оценены лишь сторонним взглядом.
      Владимир кивнул.
      — Ты прав, — молвил он. — И потому я был бы не против послушать что-нибудь новое.
      — Я твой гость, княже, — ответствовал витязь. — И твое слово здесь — закон.
      — Я прошу тебя не на правах хозяина, и даже не волею Великого Князя, — покачал головой Владимир. — Я прошу тебя просто как человек, чью душу трогают твои песни. Как один из многих.
      Волк поклонился.
      — Это для меня еще большая честь.
      Князь кивнул, сделал широкий жест, и для гостя тут же освободили место за столом. Волк отрицательно покачал головой, лихо перекинул через плечо ремень лютни, быстро пробежал пальцами по струнам, проверяя настройку. Лютня откликнулась чистыми глубокими переливами, и певец удовлетворенно улыбнулся. В палате меж тем потихоньку стали умолкать голоса пирующих, вдруг стало очень тихо.
      — Чтож, — ясно прозвучал в этой тишине голос Владимира. — Потешь нас, воин-певец, чье искусство равняют с божественным даром вещего Бояна.
      Волк задумчиво взглянул на князя, потом лицо его вдруг озарилось лучезарной улыбкой.
      — Подожди, княже, — сказал он, поправляя ремень лютни. — Возможно, я придумал кое-что поинтереснее…
      Он направился к дальнему концу стола, где в окружении вельмож и богатырей восседал старый Боян, любовно положив на колени сладкозвучные гусли. Волк наклонился к великому певцу, они о чем-то зашептались. Боян кивнул, перехватил гусли, быстрые пальцы извлекли из серебра струн несколько звуков. Волк с отрешенным видом крутил колки лютни, струны плавно гудели меняя тона. Взгляды всей палаты заворожено следили за двумя искусными творцами чарующих звуков, гадая. что же задумал Волк. Даже Владимир подался вперед, с возрастающим интересом наблюдая за певцами.