Смерть посещает семью

Туристский сезон был в самом разгаре, и мне это даже доставляло удовольствие, но при одном условии: лишь бы туристы не докучали моим животным. Я хотела, чтобы дети Пиппы стали настоящими дикими гепардами. Конечно, это подчас портило мои отношения с туристами, которые никак не могли взять в толк, отчего это я не желаю показывать им гепардов. Но мною всегда руководил один принцип: нельзя, чтобы дикие животные привыкали к людям. По всей видимости, Пиппа была вполне со мной согласна: даже мне она не разрешала чересчур вольничать с малышами.

Как-то раз они особенно ко мне приставали, нарочно терлись о мои ноги, увивались за мной, не обращая внимания на Пиппу, которая давно уже говорила «прр-прр», явно намекая, что пора кончать эту игру. Пиппа три раза уносила их в самую чащу, но они упорно пробирались ко мне, как только она их отпускала. Особенно ласкался самый маленький — он так и ходил за мной по пятам. Когда Пиппа собралась кормить малышей в свое обычное время (десять утра), я пошла домой. Утром я незаметно для них подглядывала из-за кустов и видела, как малыши карабкаются на спину Пиппы и скатываются с другой стороны, как они покусывают ее за уши, пока она не дернула головой, так что они разлетелись во все стороны. Они весело катались по земле, стараясь уложить друг друга «на лопатки», шлепали и кусали друг друга, а то вдруг кто-нибудь усаживался на голову другого и Пиппе приходилось с мурлыканьем спешить на помощь; она их вылизала, и ровно в десять все начали сосать. В этот раз Пиппа вела себя очень спокойно и доверчиво — она знала, что я рядом, но не трогаю ее детей, и это заставило меня глубоко задуматься: почему Пиппа не хочет, чтобы наша с ней дружба распространялась и на малышей? Может быть, она инстинктивно старалась сохранить в семье естественные отношения, несмотря на то что меня она с шести месяцев считала своей приемной матерью и полностью мне доверяла. И на следующий день, когда я разыскала семейство под новым кустом, она вела себя так же. На этом более открытом месте с низкой травкой малышам можно было резвиться на свободе.

Увидев меня, Пиппа подошла, обнюхала мясо и тут же вернулась к детенышам, чтобы проверить, хорошо ли они спрятаны. Только после этого она отошла примерно на сто ярдов и стала есть. До сих пор она никогда не возражала против присутствия Локаля и ела спокойно, а тут совершенно неожиданно для меня зарычала и ушла к своему семейству, увидев, что он подходит ближе.

На следующее утро семейство оказалось под большой акацией, нижние ветви которой образовали шалаш над термитником. Кругом поднималась такая непроходимая поросль, что гепардов можно было заметить, только когда они шевелились. Наконец я разыскала малышей — они замерли и сидели, не шелохнувшись. Немного погодя Пиппа пришла со стороны Мулики, подозрительно осмотрела все кругом, убедилась, что малыши в безопасности, и снова собралась уходить. Пятнадцать минут я шла за ней, несколько раз давала ей мясо, но она съела совсем немного, и когда мы вернулись к малышам, я положила недоеденное мясо на землю.

Вот уж этого она от меня не ожидала! Она нарочно отвернулась, а потом забралась в самую глубину логова. Незнакомый запах донесся до малышей, и они вылезли посмотреть, что там такое, но, добравшись до мяса, с отвращением наморщили носы и стали плеваться и шипеть. После этого я не задерживалась и скоро ушла домой.

Вечером я опять решила попытать счастья. К моему удивлению, Пиппа поджидала нас недалеко от логова, хотя обычно мы не приходили в это время. Она очень хотела пить и быстро вылакала всю воду, а потом, сделав несколько широких кругов, вернулась в логово. Когда мы тоже подошли к ней ярдов на пятьдесят, Пиппа пристально уставилась на Локаля, остановилась, как вкопанная, и не тронулась с места, пока я не попросила его уйти. Она подождала, пока он скрылся из виду, и только тогда пошла кормить детей.

На следующее утро нам пришлось проискать семейство целых два часа, пока мы не наткнулись на них в самом открытом месте. Я хотела покормить Пиппу невдалеке от малышей, но она едва прикоснулась к мясу — видимо, ей важнее было найти пристанище для детенышей. Наверное, мы задержали их на пути к Мулике, потому что Пиппа опять пошла в ту сторону, а малыши поспевали за ней, кто как мог, кроме самого маленького — его Пиппа несла почти всю дорогу. Она с нетерпением смотрела на реку, но пришлось дать малышам передышку, и тут она наконец решила поесть. Только вчера я своими глазами видела, какие гримасы корчили малыши при виде мяса, а сегодня один из них терзал его с такой жадностью, что Пиппа не раз одергивала его, чтобы он не объелся. В этот день малышам исполнилось ровно пять недель — Уайти, Мбили и Тату точно в таком же возрасте впервые отведали мяса. Прошло еще три дня, и все малыши освоили новую пищу. За это время Пиппа несколько раз переменила логово.

С тех пор как малыши стали есть мясо, я заботилась о том, чтобы остатки не привлекали хищников, и клала мясо на кусок брезента, чтобы даже запах не пропитывал землю. Пиппа всегда была примерной матерью, и теперь я никак не могла понять, почему она раздавала малышам оплеухи, как только я клала перед ними мясо, или отзывала их своим «прр-прр» и уходила, так что они не успевали к нему притронуться. Почему она не разрешала им есть мясо? Маленькие гепарды, худенькие, но полные энергии, целое утро возились без устали и угомонились только в самую жару.

И лишь через шесть дней после того, как малыши узнали вкус мяса, Пиппа показала им, как надо есть. Она всасывала кишки, выжимая содержимое сжатыми зубами. Она учила их, как лакать воду из тазика, но это трудное дело они освоили только через несколько дней.

Семейство переселилось на более открытую равнину, где были разбросаны редкие кустики. В каждом кусте можно было отлично затаиться. Скрытая густой листвой от палящего солнца, Пиппа видела все далеко вокруг и могла заранее заметить малейшую опасность. Но однажды утром меня ожидал сюрприз — семь слонов появились как раз на этом месте и двое паслись прямо возле куста, из которого вышла Пиппа. Она съела свою порцию мяса, не обращая внимания на слонов, которые минут десять обрывали ветки с куста, под которым прятались малыши. Вдруг один гигант стал рыть землю передней ногой и поднял огромное облако пыли, а Пиппа спокойно жевала свое мясо. Казалось, мы ждали целую вечность, когда слоны уйдут и можно будет подойти к малышам. Судя по следам, гиганты топтались всего в двух ярдах от гепардов и оставались на этом месте довольно долго. Когда мы наконец подошли к малышам, они были такие голодные, что вырывали мясо друг у друга. Они даже Пиппу не подпускали и старались затащить свою долю поглубже в кусты — наверное, там они чувствовали себя в полной безопасности. Наевшись досыта, они стали играть с Пиппой, прыгая на нее, как на большой камень. При этом они вовсе не в шутку рвали ее шерсть и грызли уши; она же, как видно, наслаждалась этой игрой и, зажмурив глаза, мурлыкала все громче, пока детеныши терзали ее голову.

Несколько дней слоны не давали нам покоя. Теперь нам приходилось подолгу дожидаться, когда представится возможность заглянуть в кусты, где могла скрываться Пиппа с детенышами; но тут оказывалось, что Пиппа — и вполне сознательно — держалась как раз в середине стада. Она совершенно не боялась толстокожих — носорогов, бегемотов, слонов; более того, она явно пользовалась стадом слонов как охраной от стаи павианов, которые тоже появились в этих местах.

Однажды утром мы несколько часов искали гепардов, особенно тщательно возле трех колючих кустов, где недавно было их логово.

Гепардов мы не нашли, а наткнулись на шестерку слонов, которые упорно торчали в кустах. К полудню мы выбились из сил и прекратили поиски.

После чая мы снова стали искать и увидели, что один слон все еще стоит на часах у куста. Вдруг оттуда в ответ на мой зов вышла Пиппа. В ту же минуту шесть слонов с громоподобным топотом, трубя, понеслись к нам по равнине, но, на наше счастье, круто повернули, учуяв наш запах, а одинокий слон направился к дороге. Я дала Пиппе только маленький кусок мяса, в котором была спрятана ее порция кальция; остальное я припрятала, надеясь, что она приведет нас к своим малышам. Но Пиппу не так-то легко было одурачить: она упрямо не трогалась с места, пока почти совсем не стемнело. И тут мне пришлось сдаться. Наевшись, она пошла вперед очень осторожно, стараясь не зашуметь, не треснуть веточкой, и шла так три четверти мили по направлению к дороге, где нам повстречался одинокий слон. Я с беспокойством искала малышей и вдруг увидела их в густой траве почти у самых ног. Я тут же положила перед ними мясо, но они не тронулись с места, пока Пиппа не сказала «прр-прр». Тогда они накинулись на еду. Было уже совсем темно, и нас беспокоило, что малыши едят на таком открытом месте, поэтому мы сидели рядом, пока они не наелись. А ждать пришлось порядочно, потому что они еще не могли быстро жевать — зубы-то у них были еще маленькие. Мне пришлось отвлекать Пиппу, чтобы она, воспользовавшись этой задержкой, не съела все мясо сама. Я слушала, как малыши жуют, и тут впервые уловила, как один из них произносит «прр-прр», подражая Пиппе.

Малышам уже исполнилось шесть недель, и за это время они четырнадцать раз меняли логово, но так далеко, как в тот день, им «переезжать» еще не приходилось. Они уже хорошо ходили, и я решила, что стадия «детской» для них закончилась. Четверка была совершенно очаровательна. Два крупных самца держались почти все время вместе, один из них был чуть побольше и порезвее, и оба вели себя уже достаточно самоуверенно — этого как раз не хватало двум меньшим.

Особенно нервной была самочка, она часто сидела в стороне, когда братья затевали веселую возню. Но все они обожали Пиппу и всегда старались к ней прижаться, а она души в них не чаяла.

Ранним утром на следующий день я отыскала гепардов на том же месте; поблизости по-прежнему держался одинокий слон. Пиппа забралась на упавшее дерево и осматривала местность. Большой самец хотел забраться к ней, но, несмотря на отчаянные попытки сохранить равновесие, все время сваливался.

Тогда он отошел и стал весьма энергично лакать воду из тазика.

Когда семейство наелось, все побежали к дороге и в ста ярдах от нее устроились отдыхать под развесистым деревом. Я беспокоилась, что малыши остались почти у самой дороги, и вернулась после обеда, чтобы выманить их на прогулку и отвести подальше на равнину. Но Пиппа была неспокойна; она забилась под нижние ветви и не выходила.

Всю ночь я ужасно волновалась, и, едва рассвело, мы пошли к гепардам. Но на старом месте никого не было. Мы осмотрели всю местность, а через полчаса появилась Пиппа — она пришла со стороны Пятой мили, оттуда, где дорога проходит через Мулику. Нюхая землю, она кружным путем повела меня к развесистому дереву, но не доходя до него уселась на землю. Я обошла дерево с другой стороны, откуда Пиппа видеть меня не могла, и сердце у меня замерло. Самый большой детеныш лежал там мертвый, с прокушенным затылком. Он лежал возле куста, и нигде никаких следов борьбы, даже крови на траве не было. Кровь не успела застыть на ране; я подняла уже окоченевшее тельце, чтобы отнести в машину. Пиппа, не видя, что я несу, пошла дальше.

Мы с Локалем шли за ней, а она, принюхиваясь к земле, повела нас совсем не в ту сторону, откуда пришла. Примерно через двести ярдов мы увидели ее утренний след, а рядом — путаницу следов малышей. Тут она повернула к трем кустам. Все более тщательно вынюхивая что-то на земле, она не пропускала ни одного дерева и термитника, осматривая все окружающее глазами, полными тревоги. У одного из кустов она остановилась, хотя не переставала ловить малейший шорох или движение.

Я воспользовалась этим моментом и послала Локаля за мясом. Когда Локаль принес еду, Пиппа ела так долго, что я испугалась — неужели и остальные малыши погибли? Наконец она двинулась дальше; проходя мимо большого куста, я уловила еле слышный звук, напоминающий птичье чириканье. Пиппа не обратила на него внимания и прошла мимо, а я хорошенько пригляделась и раздвинула густую листву — там прятались трое наших малышей! Пиппа прошла еще ярдов сто, остановилась и простояла на месте не меньше получаса, все еще настороженно прислушиваясь. Мы никак не могли истолковать ее поведение. Может быть, она нам не доверяла и не хотела выдавать убежище своих оставшихся в живых малышей? Наверное, так оно и было, потому что потом она опять пошла к дороге, старательно обходя большой куст. Когда мы дошли до поворота к тому месту, где был убит детеныш, она остановилась и села.

На этот раз я поручила Локалю следить за Пиппой, а сама пошла вдоль дороги к Пятой миле, разыскивая следы трагедии. Я нашла след Пиппы, который на расстоянии примерно трехсот ярдов переплетался с отпечатками лап львицы или молодого льва, но потом оба следа разошлись в разные стороны. Пиппа пошла к равнине Мулики, где, как я уже знала, она спрятала своих детенышей. Я старалась разобрать по следам, как произошло несчастье. Должно быть, лев шел по дороге, потом почуял запах гепардов и свернул к развесистому дереву. Самый большой и храбрый детеныш, наверное, выбрался наружу, чтобы защитить свою семью — он не раз защищал их от меня, если я подходила слишком близко, — и лев тут же его прикончил. Пиппа тем временем выскользнула из куста с другой стороны, и лев погнался за ней до того места, где следы разошлись в противоположные стороны. Возможно, она потом возвратилась к малышам и даже перенесла их туда, где мы видели следы гепардов на дороге. Потом, спрятав их в большом кусте примерно в полумиле от этого места, она пошла к Пятой миле, разыскивая четвертого детеныша. Когда мы встретились, она шла именно оттуда. Мне казалось, что она все еще не понимала, что больше никогда его не увидит.

Когда я возвратилась на дорогу, к Локалю и Пиппе, она пошла к малышам. Я попросила Локаля немного отстать, и Пиппа привела меня прямо к кусту, возле которого стоял на страже одинокий слон. Я решила дать ему время для отступления и сходила за мясом и водой для малышей.

Когда я вернулась, слона уже не было. Немного погодя Пиппа позвала: «прр-прр», и малыши выползли из куста, но было видно, что они очень перепуганы. Несмотря на то что Пиппа подавала им пример, показывая, как есть кишки на манер спагетти, они ели очень осторожно, то и дело озираясь. Особенно была напугана самочка, и стоило мне чуть пошевельнуться, как она кидалась под прикрытие куста. Я решила больше не докучать гепардам своим присутствием и поехала к директору парка, чтобы рассказать ему о происшествии. Мы с директором осмотрели зубы мертвого гепарда; оказалось, что в возрасте шести недель и четырех дней у него уже прорезались все коренные зубы. Какой это был красавец и какой он был чистенький — несмотря на страшную рану в затылке! Мне захотелось зарисовать его, чтобы оставить хоть память об этом существе, прежде чем предать его земле.

Рисуя самого сильного и красивого детеныша Пиппы, я старалась понять, как же так вышло, что это изумительное животное в самом начале жизни погибло без всякой видимой причины. Напрашивался единственный логический ответ — взрослые хищники часто убивают потомство других хищных видов, чтобы устранить возможных соперников. Несколько раз мы находили львят, умерщвленных леопардами, и наоборот; жертва всегда оставалась нетронутой. Этого маленького гепарда обрекла на смерть его храбрость. И вот что удивительно: пока я была поглощена рисованием, горе мое постепенно утихло, и чем больше живых черт приобретал рисунок, тем легче становилось у меня на душе. Я не могу объяснить, чем вызвано это странное преображение, но когда рисунок был завершен, ужас перед смертью прошел.

Мы похоронили малыша под деревом, где Пиппа часто бывала со всем семейством.

На другое утро мы, как всегда, разыскивали гепардов, и Локаль шел в нескольких шагах позади меня, как вдруг из высокой травы выскочил лев и бросился на него. Локаль сорвал с плеча винтовку и щелкнул затвором — лев уже был в пяти ярдах, — и тут я узнала Угаса, одноглазого льва Джорджа! Я закричала: «Фу, фу, Угас, стой!» — и в мгновение ока трагедия была предотвращена. Локаль имел полное право застрелить Угаса с целью самозащиты, но, к счастью, до этого дело не дошло — Угас повиновался мне, и высокая трава снова сомкнулась за ним. Наверное, он отдыхал возле дороги, и мы спугнули его, проходя мимо. Но все же это событие несколько выбило нас из равновесия, тем более что все произошло в каких-нибудь двухстах ярдах от места гибели детеныша Пиппы.

Мне вовсе не нравилось, что Угас бродит так близко от Пиппы, и я проехала еще двенадцать миль до лагеря Джорджа, чтобы попросить заманить Угаса обратно в его владения. Угас частенько бродил поблизости и даже заходил в наш лагерь, но нам это ничем не грозило — я всегда была там сама и могла позвать Джорджа, который умел с ним обращаться. Но теперь у Пиппы были маленькие, и это меняло дело. Мы решили, что Джордж захватит немного мяса, попробует заманить Угаса в лендровер с открытым кузовом, забранным сеткой, и увезет домой. Джордж всю ночь пробыл в моем лагере с лендровером-ловушкой, но Угас не показывался — он был занят ухаживанием за дикой львицей. Может быть, именно эта львица убила детеныша Пиппы — потом Джордж видел ее с Угасом в миле от того места, где произошла трагедия.

А мы искали Пиппу два дня подряд и никак не могли найти. Конечно, этого следовало ожидать, но меня эти два дня совершенно вымотали — и физически, и духовно. Обшаривая куст за кустом, я наткнулась на затаившегося молоденького сервала. Котенок понимал, что деваться ему некуда, и застыл, как изваяние, только полные ужаса глаза выдавали его. Не сводя с меня взгляда, котенок лежал совершенно неподвижно почти десять минут. Я тем временем решила, что он болен, и пошла искать Локаля, чтобы вместе помочь больному. Когда мы вернулись, «больного» и след простыл. Хорошо известно, что многие животные «симулируют» смерть, оказавшись в безвыходном положении, но самообладание этого котенка восхитило меня: так долго не двигаться, даже волоском не пошевельнуть, когда я была совсем рядом, и дождаться минуты, когда можно будет удрать без всякого риска!

Но где же пропадала Пиппа? Мы прочесывали доходившие нам до плеч тростники на берегу Мулики, как вдруг рычание льва приковало нас к месту. По колыханию тростников мы догадались, что чуть не набрели на льва; должно быть, он спал. Вскоре мы опять едва не попали в беду, нарушив полуденный отдых буйвола. Было невероятно жарко, и он устроился как раз под тем кустом, который мы собирались осматривать.

Но буйвол, как и лев, нашел свободный путь для отступления, и мы снова продолжали искать Пиппу.

Только на третий день к вечеру мы обнаружили Пиппу невдалеке от Мулики — она должна была слышать, как мы ее звали все предыдущие дни.

Она была ужасно голодна; наверное, и малыши проголодались не меньше, но она не позволила им выйти из укрытия, а сама съела невероятное количество мяса. Так нам и пришлось уйти, не повидав малышей.

Я понимала, что Пиппа боится выпускать детей из укрытия, когда стемнеет, и старалась кормить семейство по утрам. Малыши не могли съесть много за один раз, но с удовольствием ели часто, с небольшими перерывами в течение дня. Поэтому я нередко оставалась рядом с гепардами на весь день и резала мясо на ломтики, чтобы малышам было легче справиться с ними, пока Пиппа не помешала. Надо сказать, что я никак не могла понять, почему она не дает малышам наесться досыта, ведь я всегда приносила гораздо больше, чем она могла бы съесть в одиночку. В моих записях о предыдущем помете было отмечено, что она окончательно перестала кормить молоком своих прежних детенышей в возрасте восьми недель, а теперешние малыши в том же возрасте питались в основном ее молоком. Самочку всегда приходилось особенно долго уламывать, прежде чем она съедала причитавшуюся ей долю мяса, она была так робка, что добиться этого было нелегко.

Как-то раз Локалю пришло в голову, что нам нужно пригласить Большого доктора — пусть даст ей «синдано», тогда она станет такой же сильной, как и ее братья. Подобно многим местным жителям, он свято верил в могущество «синдано» — на суахили это значит «иголка», а имел он в виду шприц. Какая бы болезнь ни напала на него самого, даже если она требовала совсем другого лечения, он был убежден, что никакое лекарство на свете не сравнится с уколом «синдано», хоть бы и наполненного водой. Локаль также был уверен, что разные могучие «синдано» могут дать великий разум, так что вся загвоздка только в том, чтобы хватило денег на такое средство.

Я же больше рассчитывала на применение необходимых подкормок и поэтому давала маленькой самочке повышенные дозы фарекса, поливитаминов и костной муки, чтобы она поскорее набралась сил и сумела дать сдачи своим братцам, которые частенько задирали ее.

Обычно гепарды принимались за еду утром, как только мы приносили ее, и ели часа полтора. Потом с набитыми животами малыши начинали гоняться друг за другом, и Пиппа тоже нередко прыгала и резвилась, как котенок, пока все не выбивались из сил. Когда малыши засыпали, Пиппа охраняла их, борясь с дремотой, около часа, а потом они просыпались и снова получали еду. После этого они опять немного играли, чтобы «утрясти» сытный завтрак, и наконец крепко засыпали на все жаркие часы дня. Это самое спокойное время — разве что изголодавшийся хищник станет бродить в такую жару, когда раскаленный воздух дрожит от зноя и вся жизнь замирает — ни звука, ни малейшего движения.

Мы решили, что настало время дать малышам имена. Самочку назвали Сомба, крупного самца — Биг-Бой (Большой), а его маленького брата — Тайни (Крошка). Тайни был мой любимец, и не только потому, что как две капли воды походил на Мбили, которую я любила больше всех детенышей предыдущего помета, а еще и потому, что он был такой же «заморыш». Но если ему и недоставало физической силы, то обаяние и смелость искупали этот недостаток, а глаза у него были чудесные, очень красивые и выразительные.

И Биг-Бой был удивительно мил, но совсем в другом духе. Это был не только самый красивый и самый добродушный из всех детенышей, но главное — его непоколебимая уверенность в себе внушала уважение всем окружающим, и даже в этом возрасте он уже стал признанным вожаком.

Сомба была умнее остальных, но характер у нее был очень непростой.

Сознавая свою слабость, она чисто по-женски защищалась, нападая.

Припав к земле, как перед прыжком, она опускала голову и глядела исподлобья, прицеливаясь, чтобы внезапно размахнуться и ударить сразу обеими передними лапами. Я не могла понять, как она ухитряется при этом не опрокинуться, но надо признаться, что это был отличный способ защиты: как ни мала она была, а я не решалась и пальцем двинуть, если Сомба была в плохом настроении. Однажды я дала ей целую голову от туши, и она особенно энергично демонстрировала братьям свой излюбленный прием. Может быть, она считала голову своей добычей, хотя, насколько мне было известно, ей еще ни разу в жизни не приходилось охотиться. Было очень интересно смотреть, как малыши закрывали глаза, чтобы не отвлекаться, когда разгрызали мелкие кости. Я тоже всегда закрываю глаза, когда нужно собраться с мыслями, например если говорю перед микрофоном или диктую; очевидно, все мы закрываем глаза, чтобы получше сосредоточиться.

Когда Биг-Бою было одиннадцать недель и пять дней, он сосал Пиппу в последний раз. Я подозревала, что он просто сосет «пустышку», и с этого дня ежедневно проверяла, есть ли у Пиппы молоко, но, как ни удивительно, молока у нее оставалось до тех пор, пока котятам не исполнилось двадцать четыре недели и три дня. Как раз в этом возрасте у прежних детенышей Пиппы появились признаки рахита, у них было три сломанные лапы — на всех. Как радостно было сознавать, что теперешние малыши вовсе не страдают от таких напастей — все они в отличной форме, и энергии у них хоть отбавляй.

Пожар и потоп

Начинался октябрь, приближался сезон проливных дождей. Перед началом дождей в заповеднике обычно выжигают сухую траву, чтобы лучше росла новая; в огне гибнут и паразиты, отравляющие существование диким животным. Я просила директора прислать рабочих поджечь траву вокруг моего лагеря, чтобы потом огонь с равнины не перекинулся к нам. Когда приехали люди с факелами из пальмовых листьев, мне не пришлось уговаривать своих помощников подсобить в работе — куда там! Они так самозабвенно поджигали все кругом, что мне оставалось только следить, чтобы они не подпалили и наш лагерь. С каким восторгом они швыряли спички в сухую траву, хотя сами едва не задохлись в едком дыму, а глаза у них воспалились и покраснели от жарких языков пламени! Но им все было нипочем.

Пожар в степи для Пиппы был не в новинку, но малыши страшно пугались даже легкого запаха дыма, а Сомба все время тревожно принюхивалась. Несколько дней назад семейство перебралось на прекрасное место невдалеке от Мулики, где можно было чудесно играть на термитнике, в тени большого дерева. Малыши сразу же изобрели новые игры: они скатывались со склона, как на салазках, или играли в прятки среди причудливых закоулков. Самой любимой была игра «кто кого столкнет»: они без конца сражались за большую впадину на вершине термитника, где мог с удобством разлечься только один из них. Нужно было встать на задние лапки — так толчок получался сильнее — и всей тяжестью наваливаться на владельца ложа до тех пор, пока он не слетит оттуда кувырком. Но еще интереснее было прыгать туда-сюда через речку; со временем они научились не шлепаться в воду.

Когда кольцо огня стало смыкаться, Пиппа, не теряя времени, занялась спасением малышей. И хотя пламя было еще далеко, маленькие гепарды старались удрать побыстрее и со страху попадали в воду, позабыв все свои безукоризненные прыжки. Потом они выкарабкались кое-как на другой берег — только я их и видела. Мне было интересно наблюдать их отношение к пожару, совсем непохожее на поведение других хищников. В Серенгети львы усаживались так близко к пляшущим языкам огня, что нередко крупные искры подпаливали им шерсть!

Во время пожара большинство животных снимаются с привычных мест, но как далеко им приходится уходить, я поняла, увидев стадо из шести малых куду возле нашего лагеря. Эти прелестные антилопы всегда жили в густых зарослях, миль за десять от нас, и по дороге сюда им пришлось переплывать Ройоверу, кишащую крокодилами. Больше я их не видела — наверное, они покинули открытые места, как только огонь отступил.

Два дня мы не могли отыскать наше семейство. Увлеченные поисками, мы набрели на высохший прудик. Я решила перейти по затвердевшей, растрескавшейся корке и тут же провалилась по колено в жидкую грязь, она засасывала меня при малейшем движении, как зыбучий песок.

Проваливаясь все глубже и глубже, я отчаянным криком позвала Локаля; к счастью, он был совсем близко и протянул мне длинный шест, с помощью которого и вытащил меня на берег. Без него мне бы ни за что не выбраться из этой засасывающей жижи, а ведь с виду она была такой прочной и надежной.

Наконец мы отыскали гепардов в середине трех кустов. Обнаружить их нам удалось только потому, что один из малышей выдал всех еле слышным «чириканьем». Мы ехали по опаленной, черной земле на машине, и внезапная остановка у куста, должно быть, напугала малыша. Все в полной растерянности смотрели на окружающую их пустыню, покрытую пеплом, да и Пиппа никак не решалась вывести их на равнину — ведь на черной земле их золотые фигурки стали теперь отлично видны. Особую бдительность проявляла маленькая Сомба. И хотя ей всего-то было три месяца от роду, она так же неутомимо, как и Пиппа, высматривала издали малейшие признаки пожара. А увидев огонек, тут же бросалась бежать. За последнее время она стала очень злобной и прекрасно понимала, как действует на остальных ее особый «боевой» прием. Тут даже Пиппа предпочитала держаться от нее подальше.

Я отдала гепардам мясо, они мигом покончили с ним. Потом они стали играть, и Пиппа попробовала поймать Сомбу за голову — не тут-то было!

Маленькая кошка с рычанием перекатывалась и увертывалась, не спуская глаз с матери, и вдруг взвилась вверх и яростно ударила когтями; Пиппе удалось увернуться от удара, только подскочив в воздух сразу на всех четырех лапах. Сомба нападала раз за разом, а Пиппа все прыгала вверх, а потом отошла в сторонку. Она не стала силой укрощать разбушевавшуюся дочку, а дожидалась, когда воинственный пыл Сомбы поуляжется. Немного погодя малышка обняла мать с такой подкупающей нежностью, что все ссоры были позабыты, и они улеглись рядом, довольные и счастливые.

Мне приходилось соблюдать осторожность: Пиппа не желала, чтобы молодые получали пищу в первую очередь. Это вызывало у нее приступ ревности, и она уходила, приказывая им своим «прр-прр» идти следом, — все равно, успели они поесть или нет. Чем чаще Сомба применяла свой прием, тем меньше желания было у Тайни брать свою долю с бою. Обычно борьба за еду заставляет звереныша есть, даже если он еще не проголодался, но Тайни понял, что ему не устоять перед выходками Сомбы, и просто-напросто садился в сторонке, дожидаясь, когда я покормлю его из рук. Очень скоро это вошло в привычку, и он внимательно следил, как и куда я прячу его порцию от всех остальных, а потом ждал удобного момента, чтобы спокойно поесть. Все гепарды очень любили жир зебры и трахеи разных животных, и я часто прятала внутрь костную муку, которую они недолюбливали. Но Сомба, увидев, что я сыплю костную муку в их любимое лакомство, начинала бросаться на меня, чтобы я не смела портить хорошую еду.