Японские копы в целом и токийские копы в особенности нуждались в хорошей рекламе. В последнее время передовицы только и писали, что об амфетаминах в полиции, дедовщине, появлении на публике в нетрезвом виде, взяточничестве, мелком воровстве, о том, что копы залезают с фотоаппаратами школьницам под юбки, – и все это на фоне извечных обвинений в непотизме, пренебрежении профессиональным долгом, использовании пыток во время следствия и фабрикации дел. Судя по всему, новое столетие окажется невеселым для мальчиков в синем.

– ОВОЛиП напоминает общественности, что мы – хорошие парни, – продолжал Арадзиро. – Нормальные граждане, как все.

– Ну, не знаю, – протянул я. – С виду она, конечно, симпатичная.

– ОВОЛиП не она, а он.

– Прогрессивно. Вы, наверное, – первая в мире полиция, избравшая голубой талисман.

Арадзиро выдавил улыбку. Она шла ему, как балетная пачка сумоисту. К счастью, черты его лица быстро приняли обычный вид, и Арадзиро вернулся к излюбленной манере утомленного бюрократа. Постучал ручкой по столу. По-моему, даже ручке было скучно.

– Хватит ерунды. Перейдем к вопросам.

– Хорошо, – согласился я. – Первый вопрос: кто этот блондин? Мне показалось, он изображает Дольфа Лундгрена[102]. Это административное правонарушение или уже уголовное?

– Вопросы буду задавать я, – уточнил Арадзиро. – Назовите ваше имя.

– Ах, как неприятно, Арадзиро-сан!

– Такова официальная процедура, Чака. Имя?

Я назвал свое имя. Потом он заглянул в мой паспорт, спросил, кем я работаю и на кого. Когда я упомянул «Молодежь Азии», Арадзиро на миг оторвался от своего блокнота.

– Так и пишете для детишек? – сказал он то ли сердито, то ли насмешливо. Наверное, сердито – насмешливость не в природе Арадзиро. Отвечать я не стал.

– Визитная карточка есть?

– Я всерьез думаю, что скоро непременно обзаведусь.

Это ему не понравилось. Совсем не понравилось. Он глянул на меня с жестким прищуром, выдержал паузу. Решив, что я дозрел, спросил, где я остановился. Я назвал отель.

Детектив взялся за телефон, потыкал в кнопки, переговорил и убедился, что я проживаю в отеле «Рояль». Удовлетворившись, он повесил трубку.

– Где вы провели эту ночь?

Тут я призадумался. Эта ночь успела отодвинуться в эпоху Хэйан[103]. Наконец я сообразил. Соня и Зубочистка решили пожаловаться на меня после той схватки в «Краденом котенке». Куда мир катится – легкая потасовка в стрип-клубе и уже вызывают конов?

– Всюду побывал, – сообщил я. – Закончил вечер в заведении под названием «Краденый котенок». Стрип-клуб в Кабуки-те.

Он кивнул и застрочил в блокноте.

– Часто бываете в стрип-клубах?

– Я работаю над статьей, – возмутился я. – Ваше дело – прессовать мальчишек на скейтбордах, мое – писать статьи в журнал. Мы с вами – детали единой системы сдержек и противовесов, опоры общественного здоровья и всемирной экономики.

Фыркнув, Арадзиро вывел в блокноте слова: «журналист-ублюдок». Давление у меня от такого слегка подскочило, но я справился.

– Над какой статьей вы сейчас работаете, господин Чака?

– Пишу о Ёсимуре Фукудзацу. Пытаюсь выяснить, что произошло в ночь его смерти.

– Неприятно вам об этом сообщать, но вас опередили. Эта история опубликована во всех газетах. Ёси умер от передозировки наркотиков. Полагаю, теперь вы уедете домой, в Америку, а?

– Я буду так скучать без вас!

Арадзиро что-то проворчал и отложил блокнот. Потер запястьями глаза, откинулся на стуле и смерил меня холодным взглядом.

– В Новый год я всегда хожу в храмы, – заявил он. – В храмы и церкви. Одно время даже ходил в католическую церковь в Ёцуя. Слушаю, как колокол бьет 108 раз. Покупаю метлу, чтобы вымести беды, свечи, стрелы хамая, которые уничтожают зло. Мою руки, кладу богам пирожки моти, ем эти иисусовы конфетки. Весь ритуал. Я – настоящий фанатик Нового года. А когда я сделаю все, чтобы умиротворить богов, я молюсь. Знаете, о чем я молюсь?

– Чтобы ОВОЛиП ожил и помог вам бороться с преступностью?

– Я молюсь, чтобы в следующем году вы наконец попались, – сказал он. – Чтобы Билли Чака влип по-крупному и я смог депортировать его из Японии или засадить. Каждый год – одна и та же молитва. Мне иногда снится, что моя мечта сбылась. У меня обычно сны черно-белые, но этот – цветной. Как в жизни. Живые, яркие цвета, еще реальнее, чем в реальном мире. Замечательный сон, жена меня добудиться не может.

– Вы об этом говорили полицейскому психологу?

Вся личная выдержка и профессиональная подготовка Арадзиро понадобились, чтобы игнорировать мой комментарий.

– К сожалению, – продолжал он, – в этом году мечте сбыться не суждено. Но следующий вот-вот наступит. Это внушает оптимизм. Так что будем взаимно вежливы – хотя бы сегодня.

Я покосился на него:

– Значит, у меня пока неприятностей нет?

– Как ни странно, – ответил детектив. – Можете освободиться за час, если ответите на все вопросы. На этот раз не вы нам нужны, а Такэси Исикава.

– Такэси? – вырвалось у меня. – Журналист Такэси?

Вместо ответа Арадзиро открыл папку, вытащил фотографию и перебросил ее через стол. Я подобрал снимок и всмотрелся. Точно, мой дружок. Он позировал бок о бок с Дональдом Даком у входа в замок Золушки в токийском Диснейленде. Улыбается широко, почти как Дональд, в том же самом черном костюме, что и два дня назад. На фото костюм выглядел лучше, почти совсем еще новый. С какой стати человек надевает новый костюм для посещения Диснейленда? Впрочем, у меня на языке вертелись вопросы поважнее.

Я вернул фотографию Арадзиро.

– Когда вы видели его в последний раз? – спросил он.

– Это было в «Последнем кличе», в Голден-Гай. Полагаю, человек, которого вы пригласили на опознание, вам это уже сказал.

– О чем вы говорили?

– Главным образом о Ёси. Такэси выяснил, что сообщение о передозировке поступило не из той гостиницы, где в итоге нашли тело. Было два срочных вызова, из двух отелей, с интервалом в полтора часа. Странная история.

Арадзиро с неудовольствием покачал головой:

– Бессмыслица какая-то.

– Что-то нечисто, если хотите знать мое мнение.

– Вашего мнения никто знать не хочет, – проворчал Арадзиро. – Вы, репортеры, всегда выискиваете свой подход, копаетесь в противоречиях. Жалкое занятие. Кстати сказать, дело Ёси расследовал я. Думаете, мы не разобрались с двумя телефонными звонками?

– И как вы их объяснили?

– Очень просто. Первый звонок – розыгрыш.

– Розыгрыш? – переспросил я.

Арадзиро ответил своим коронным меня-не-проймешь взглядом. Я еще раз попытался его разговорить. Многолетний опыт показывал: лучший способ – оскорбление.

– Отдаю вам должное, Арадзиро, – сказал я. – Большинство людей не сумело бы сморозить такое и не расхохотаться.

– Я не обязан отстаивать перед вами официальную версию, – отрезал он. Похоже, за много лет Арадзиро тоже чему-то научился. – Вернемся к вашему другу Такэси Исикава. Он хотел одолжить денег?

Я покачал головой и продолжал качать, пока Арадзиро сыпал вопросами. Намеревался ли Такэси куда-то уехать, давал ли мне адрес или телефон, по которому я мог бы его разыскать, упоминал ли родственников в деревне, начал ли отращивать усы или красить волосы, не сделал ли пластическую операцию? Голова моя болталась взад-вперед, будто я следил за матчем Открытого Пекинского турнира по пинг-понгу. К тому времени как Арадзиро наконец заткнулся, я себе чуть шею не свернул.

– Прекрасно, – подытожил он. – Благодарю за сотрудничество. Можете идти.

– Минуточку! – сказал я. – Я хотел бы знать, что случилось.

– Еще бы вам не хотеть! – усмехнулся он.

– А это что значит?

– Ничего, – сказал он. – Идите. Еще увидимся.

– Новую пытку освоили, так?

– Послушайте, Билли, – сказала Арадзиро. – Беда с вами, американцами: вы никого не видите, кроме себя. Носитесь со своей драгоценной личностью. Каждый раз, когда вас доставляют в участок, вы реагируете так, словно я делаю это для собственного удовольствия. Как будто мне нравится вас преследовать. В вашем подростковом сознании просто не укладывается, что я – реальный человек, который пытается делать реальное дело на благо общества – да-да, реального общества! Год за годом вы продолжаете со мной бороться. Сколько раз вы пытались утаить информацию от властей?

– На то были свои причины.

– Возможно. Однако ветер переменился. Теперь информацией владею я, а у вас – одни вопросы. И если вы не принесете извинения, я вам ничего не расскажу.

– Я должен принести извинения?

– Вот именно, – подтвердил он. – Принести извинения. Может быть, в английском языке таких слов нет. Но у вас не будет проблем со словами. Вот, я ваши извинения уже приготовил сам.

Арадзиро улыбнулся – должно быть, первая искренняя улыбка за всю его жизнь, – достал из ящика стола большой лист бумаги, смахивавший на официальные документы, и передал мне. Мелкий почерк, строки вылезают на поля, обе стороны листа исписаны сплошь.

– Прекрасно, – сказал я. – Где подписать?

– Не надо подписывать. Читайте. Вслух.

Улыбка расползлась еще шире, дабы я не подумал,

будто Арадзиро шутит. Такого грязного трюка он со мной еще не разыгрывал. Похуже китайской пытки мочой, страшнее, чем в тот раз, когда три дня подряд он дудел мне в камеру величайшие хиты Хибари Ми-сора[104].

Но я обязан был разузнать про Такэси, а потому проглотил гордость, глубоко вздохнул и начал читать.

То были подробнейшие мемуары. Я слышал собственный голос, извинявшийся за срыв рейда против держателей боевых петухов, за тот случай, когда я отключил на пляже Хамаяма громкоговоритель, неустанно уговаривавший пловцов «избегать утопления». Я извинялся за то, что подверг опасности жизни гражданских лиц, приняв участие в мотоциклетных гонках банды подростков-босодзуку[105]в Харадзюку. За то, что замазал суперклеем рупоры правых фанатиков, выступавших перед храмом Ясукуни. За обесштанивание министра просвещения в ходе благотворительного футбольного матча, за незаконное использование фотокабинки, незаконное проникновение на лестницу, многократное нарушение Акта об Утреннем Этикете Мэгуро-ку и нападение на эстрадного комика в Роп-понги. Монолог длился бесконечно, подробно перечисляя мои якобы преступления, моля о прощении в самых цветистых и смиренных выражениях, какие только мог изобрести язык, славящийся склонностью к цветистому самоуничижению.

Закончив, я поднял взгляд и увидел, что Арадзиро откинулся на стуле. Глаза его были закрыты, черты лица смягчило блаженство. Я уронил текст с извинениями на стол. Еще мгновение Арадзиро наслаждался, потом испустил долгий вздох и открыл глаза.

– Замечательно, – сказал он. – Просто замечательно. Сигарету хотите?

– Не курю.

– Вот как? Ну тогда посидите, а я позову весь отдел. И когда вы будете читать это им, постарайтесь вложить побольше чувства…

Стоит токийским полисменам получить желаемое, и не найдешь ребят приятнее. Один из них, по имени Сибо-мо, подвез меня в «Фальшивую ноту» и хотел даже угостить горячим шоколадом. Я со всей вежливостью отклонил предложение, но Сибомо был слегка разочарован. Пустился объяснять, как мило в такой сумрачный денек выпить горячего шоколада. Он сказал даже, что любит холодные дни, потому что они наводят его на мысль о горячем шоколаде. Я посоветовал ему переехать в Кливленд – вот уж где холодных дней предостаточно.

Узнав, что я из Кливленда, он захотел выяснить все подробности о вышедшем в тираж питчере «Индейцев», который теперь состоял на жалованье у «Японских борцов-любителей». Я никак не мог ответить на его вопросы, но его это нисколько не огорчало – то был лишь предлог рассказать, как он в старших классах играл против Итиро Судзуки[106]. Кто такой Итиро Судзуки, спросил я забавы ради, и наша поездка завершилась в молчании.

Наконец-то я смог поразмыслить над исчезновением Такэси.

Инспектор Арадзиро в итоге признался, что расследует дело об исчезновении Такэси. Бармен «Последнего клича» позвонил в полицию, когда Такэси не явился на традиционную вечернюю выпивку. На работе вчера тоже не показывался. С женой не говорил, соседи по лачужному кварталу в парке Синдзюку его не видели. Вскоре после нашей встречи он попросту растворился в воздухе.

По словам инспектора Арадзиро, Такэси одолели долги. В парке он жил главным образом потому, что прятался от якудза, работающих на ростовщиков. За квартиру жены в Эбису на самом деле платил богатый тесть, и она жила там под чужим именем вот уже три года, с тех пор как у Такэси начались финансовые проблемы.

Эти обстоятельства и момент исчезновения, по мнению Арадзиро, означали, что Такэси предпочел ёнигэ – бегство в ночи. С каждым годом все больше японцев спасаются от долгов таким способом – меняют имя и исчезают. Поскольку перед Новым годом полагается свести все счеты, декабрь – ник сезона для беглецов.

Когда Арадзиро сдержанно-профессиональным тоном излагал мне все это, у меня сжималось сердце. Жаль, что Такэси не поделился со мной проблемами, но на то он и Такэси. И он не принял бы от меня помощи. Так уж он устроен.

Но чем дольше я размышлял, тем меньше верил в добровольное бегство. Пусть у него было много долгов, не в характере Такэси внезапно подхватиться и удрать. А к тому же он почуял сенсацию. Когда я припомнил его взволнованный голос на автоответчике, во мне зашевелилось мрачное подозрение. Может быть, не по своей воле Такэси исчез.

Сперва Ольга, теперь Такэси. Я не знал, имеется ли связь между их исчезновениями. Если, конечно, такая связь – не я сам. Неуютная мысль.

Чем думать об этом, лучше заняться ключом, который оставила Ольга. Я достал его из кармана, выложил на ладонь, рассмотрел. При свете дня ключ отливал синевой – ясное дело, я этого не заметил в красном мерцании гримерки «Краденого котенка». Куда Ольга делась и почему? – гадал я, но еще больше меня занимал вопрос, какую дверь отпирает этот ключ. Ольга сказала Таби, что я сам догадаюсь, но где зацепка?

Когда надоело смотреть на ключ, я подобрал газету, забытую кем-то на заднем сиденье, и стал читать о парне из Гиндзы, который зарабатывал на жизнь, позволяя людям себя избивать. Он надевал шлем и толстый резиновый комбинезон и за тысячу йен предлагал любому валять его что есть силы. Женщинам пятидесятипроцентная скидка. Весьма успешный бизнес, говорил он.

Развернув газету, я увидел как раз то, чего опасался. Впрочем, рано или поздно это должно было случиться – странно еще, что не раньше. Наверное, газеты уже заготовили статьи и ждали только, чтобы события поспели за ними и можно было вставить в текст имена.

Ее имя было – Рино Хана. Четырнадцать лет, жила в районе Тюо, хорошо училась, играла в драмкружке. По словам друзей, тихая, но вполне жизнерадостная девушка и – поклонница «Святой стрелы», в особенности Ёси.

Мать нашла ее в кладовке. Девочка сделала петлю из удлинителя. Никакая «скорая» не могла поспеть вовремя. Записки не было. Родители говорили, что девочка всегда была счастливой и веселой, но подруги сказали, что Рино была потрясена смертью музыканта Есимуры Фукудзацу.

Во врезке какой-то достопочтенный профессор психологии подробно обсуждал феномен подражательного самоубийства. Он называл это «сочувственным суицидом» и отмечал, что подобное явление распространено среди молодежи, в особенности когда внезапно обрывается жизнь какого-то великого, харизматического человека. К такому выводу пришел проф после многих лет работы.

Другая врезка описывала превентивные меры, перечисляя признаки, по которым родители должны сообразить, не помышляет ли их чадо о «сочувственном суициде». Обратите внимание на перебои аппетита, апатию, угрюмость, равнодушие к окружающему миру. Половина ребятишек на планете подходит под это описание.

Опустив газету, я выглянул в окно. Внешний мир был занят своими делами, как всегда. Без Рино Хана, без Ёси, без Ночного Портье. Когда-нибудь – и без меня.