Ноябрьским утром, хмурым и промозглым, мистер Пауэлл сидел за кухонным столом, помешивая чай и поглядывая в окно на скачущих по лужайке скворцов.

– Стив, отчего ты не включаешь свет? – спросила его жена, войдя в кухню с подносом и поставив его на сушилку. – Зачем, в конце концов, делать все еще более мрачным? Ну что ты, не вешай нос, – сказала она и обняла мужа за плечи. – Не так уж все и плохо.

– Подвел я тебя, – пробормотал Пауэлл с самым несчастным видом.

– Да нет же! Послушай…

– До сих пор не понимаю, из-за чего меня увольняют, – не унимался мистер Пауэлл. – Видимо, все-таки чем-то я им не подошел. А ведь первое время я так старался. Чтобы оказаться на хорошем счету, и все такое. Только ничего у меня не вышло.

– Не расстраивайся, милый. Эти люди не стоят того, честное слово, не стоят. Они обошлись с тобой как с последней собакой. Отчего бы тебе не забыть об этом? Вот увидишь, все еще наладится, да и уезжать сразу нам не нужно.

– А там на подносе что-нибудь осталось, что можно дать обезьяне? – спросил мистер Пауэлл, оглядываясь на сушилку. – Ей, кажется, уже лучше.

– Знаешь, милый, обезьяна – это единственное, что меня сейчас беспокоит, – сказала миссис Пауэлл. – То есть я хочу сказать, не очень-то им понравится, если они узнают, что ты унес обезьяну. Может, будет лучше в понедельник с утра пораньше отнести ее обратно? Никто и не узнает, разве что старик Тайсон, а ты потом…

– Нет! Назад я ее не понесу, – твердо сказал мистер Пауэлл. – Пусть думают что хотят.

– Но, милый, это же всего-навсего одно животное из многих и многих тысяч. То есть какой в этом смысл? А ведь твое начальство будет рекомендовать тебя при переводе…

– Мне трудно объяснить, но это не для обезьяны, скорее для меня самого. Я не отдам ее. Хочу оставить у себя.

– Но она же не наша. Это их собственность.

– Знаю. Их собственность. – Мистер Пауэлл забарабанил пальцами по столу. – Но не больше, чем я сам. Сандра, любимая, я все обдумал. Нам же не хочется уезжать, правда? То есть еще один переезд для Стефании, и, быть может, опять в большой город, а здесь ей так нравится… Здесь ей лучше. Доктор только и говорит…

– Погоди, Стив…

– Нет, милая. – Среди любящих и уважающих его людей мистер Пауэлл мог при случае показать свою власть. – Вот что я хочу тебе сказать. Я всерьез думаю поискать другую работу, совсем другую, где-нибудь в этих местах, чтобы нам обойтись без переезда.

– То есть вообще не научную работу?

– Вот именно. Я понимаю, это сильно ударит нас по карману, но все равно я хочу попробовать. Быть может, учителем или даже фермером. Я потолкую с Джеральдом Греем из «Мэнора» – он тут знает всех как облупленных…

– Это серьезный шаг, Стив.

– Я это хорошо понимаю. Но не опрометчивый. – Сандра улыбнулась. – Дай мне время подумать как следует. Обещаю ничего не делать сгоряча, – добавил он, словно ему угрожала опасность быть посаженным в бак с водой. – Тут… ну, не знаю… понимаешь, каждый имеет право… право, ну, распоряжаться собственной жизнью, что ли… – Мистер Пауэлл нахмурился, катая по столу хлебные крошки мокрым указательным пальцем. – В общем, беспокоиться не о чем. – Он встал, обнял и нежно поцеловал жену. – Как сегодня Стефания?

– По погоде, – ответила Сандра. – Но позавтракала хорошо.

– Пойду наверх, почитаю ей, – сказал мистер Пауэлл. – Только обезьяну проведаю…

– Ступай, милый, наверх, я сама покормлю бедняжку. Честно говоря, – заметила Сандра несколько замявшемуся мистеру Пауэллу, – она мне начинает нравиться. Ох, Стив, – она снова обняла его за шею, – не бойся, милый, я тебя поддержу. Ты просто молодчина. Честно, я правду говорю.

Мистер Пауэлл, преисполненный сознанием того, что он молодчина, и ломая голову, удастся ли им свести концы с концами, покуда он будет переквалифицироваться на педагога, поднялся наверх.

Кровать Стефании стояла у окна, девочка наблюдала за столиком-кормушкой для птиц, за садом открывался вид на озеро. Когда отец вошел в комнату, Стефания приложила пальчик к губам и показала рукой на висящую снаружи кормушку. Мистер Пауэлл подошел к окну и вытянул шею, но, не увидев ничего примечательного, улыбнулся дочери и покачал головой.

– Поползень, папочка. Только он уже улетел. И еще каленый.

– Каленый? Девочка рассмеялась:

– Так Джек Николсон называет зяблика.

– Да-а? Никогда не слышал. Как дела, зайка? Мистер Пауэлл сел на краешек кровати.

– Ну… да так… с утра не очень. Наверное, попозже станет лучше.

– Дать тебе таблетку?

– Да, пожалуйста.

Мистер Пауэлл вылил воду из стакана и налил свежую, затем достал таблетку. Девочка проглотила ее, поморщилась и стала расчесывать волосы – сперва правую сторону, затем левую.

– Знаешь, папа… – Стефания запнулась, снова поглядывая в окно.

– Что, милая?

– Я поправлюсь, правда же?

– Конечно! Что за глупости…

– Только вот, папочка… – Девочка вновь глянула в окно, отбросила волосы назад и положила щетку на место. – Знаешь, иногда мне кажется, что я не дождусь этого их научного открытия. Успеют ли они вовремя?

– Конечно, успеют, – убежденно сказал мистер Пауэлл.

– Откуда ты знаешь?

– Ну, они делают открытия одно за другим. – Он обнял умирающую девочку, приблизил свое лицо к ее лицу и принялся качать ее. – Они все время ставят опыты и теперь знают столько…

– Как же они ставят эти свои опыты?

– Ну, чтобы узнать все, что надо, приходится сначала брать животное и делать так, чтобы оно заболело, а потом лечить его разными способами, чтобы понять, который лучше.

– Но ведь это жестоко по отношению к животным?

– Ну… в общем-то, конечно. Но все же я думаю, что это не остановит ни одного отца, если он знает, что в итоге тебе станет лучше. За последние сто лет наука изменила весь мир, это вовсе не преувеличение. Стефи, милая, поверь мне, я точно знаю, что скоро они найдут такое средство, чтобы ты поправилась.

Мистер Пауэлл ласково взъерошил волосы дочери.

– Папочка! Я же только что причесалась!

– Ой, прости! Но раз ты сердишься, тебе наверняка лучше. Правда же?

Девочка кивнула.

– Почитаешь?

– Конечно. «Зверинец доктора Дулитла». – Мистер Пауэлл взял книжку с тумбочки. – Знаешь, осталось совсем немного. Сейчас и дочитаем. Хочешь, потом сразу начнем следующую книжку, «Сад доктора Дулитла»?

– Да, папочка.

– Хорошо. Та-ак, где мы остановились?

– Там, где Томми Стаббинс и его друзья обсуждают с доктором завещание мистера Трогмортона.

– Верно. Устраивайся поудобнее. Вот что Томми Стаббинс говорит доктору:

«– Разве вы не понимаете, доктор, – закончил я, снова протягивая ему кусок пергамента, – если этот клочок присоединить к остальным, то совершенно ясно, что последнюю строчку следует читать так: „Движение за запрет жестокого обращения с животными“, или что-то в этом роде. Ведь именно на это мистер Трогмортон еще при жизни потратил огромные деньги. И именно у этого движения его подлый сынок, Сидней Трогмортон, отобрал деньги, да еще сколько! Доктор, он же обманул животных!

Все мы уставились на доктора, покуда тот молча размышлял над моей филиппикой…»

– Что такое филиппика?

– Филиппика? – отозвался мистер Пауэлл. – Это, ну… это что-то вроде, когда я очень горячо и гневно что-нибудь говорю, скажем, о животных…

Скованный жгучим холодом, который, казалось, оплел его, подобно тому как оплетает паук попавшую в паутину муху, Шустрик медленными кругами поднимался все выше и выше, поставив свои распростертые крылья крепкому предзакатному ветру. Ни остановок, ни спусков. Словно лист над сточной канавой, Шустрик кружил, кружил по спирали, неподвижный и в то же время несомый к некоему ужасному, неподвижному центру. И Шустрик понял, что там стоит мистер Эфраим, убийца и жертва, похлопывая ладонью по колену и подзывая Шустрика, не издавая при этом ни звука в ледяном безмолвии. За ним, справа и слева, стоят Киф и лис, а далеко внизу тихо плещут на ветру оловянные волны.

Глаза Шустрика были подернуты ледком, и, зная теперь, что он мертвый, он смотрел сквозь эту ледяную корочку на царящие внизу сумерки и не боялся упасть. Теперь Шустрик ясно ощутил, что мир и впрямь – огромное, плоское колесо с мириадами спиц воды, деревьев и трав, колесо, которое вечно вращается под этими солнцем и луной. И подле каждой спицы было какое-нибудь животное – все, все, все животные и птицы, каких знал Шустрик, – лошади, собаки, зяблики, мыши, ежи, кролики, коровы, овцы, грачи – и еще многие и многие, которых он не мог распознать, – огромные полосатые кошки, чудовищной величины рыбы, извергающие в небо фонтаны воды… А в центре, на самой оси, стоял человек, который беспрестанно бил животных плетью, дабы заставить их вращать колесо. Одни сопротивлялись и, окровавленные, громко выли, другие молча падали, и их беспощадно затаптывали товарищи по несчастью. И все же – Шустрик видел это собственными глазами! – человек явно извратил суть своей задачи, поскольку на самом деле колесо вращалось само по себе, и все, что требовалось от человека, так это удерживать его в равновесии на тонкой оси, регулируя при необходимости количество животных с той или иной стороны колеса. Огромная рыбина истекала кровью, так как человек пронзил ее копьем. Полосатая кошка истаивала, на глазах уменьшаясь до размеров мыши. Огромный серый зверь с длинным хоботом жалобно трубил, когда человек выдирал у него из морды белые бивни. Кругами Шустрик приближался к этому страшному колесу, между ними стоял мистер Эфраим и молча звал Шустрика присоединиться к мертвым.

И вдруг все это видение стало крошиться и постепенно исчезло, словно иней на оконном стекле или осенние листья, которые один за другим уносит ветер, срывая их с деревьев на опушке леса. Через множившиеся в этом видении дыры и прорехи Шустрик различил какой-то дощатый настил и запахи – ибо его галлюцинация, естественно, имела не только образ, но и запах – смазки, смолы и человеческой плоти. Постепенно пробуждался и жуткий холод, пронзаемый горячими иглами, подобно тому как пронзает сумерки птичья песнь.

Скуля от боли и от ужаса возвращения, Шустрик мучительно пытался, скашивая глаза и раздувая ноздри, хоть как-то разобраться с этими запахами и зрительными образами. Вновь погрузившись в темноту, он все же видел над собой брезжущий свет, как со дна колодца. Казалось, по мере того как возвращается ощущение занемевших конечностей, боль становится невыносимой. Колесо, небо и закат теперь уже почти исчезли, словно истаивающая радуга, уступая место запахам парусины, канатов и неутихающего соленого ветра. И кто-то чесал Шустрика за ухом.

Пес поднял голову и огляделся. Первое, что он увидел, был Раф, который грыз большущую кость. Шустрик потянулся и, осторожно лизнув ее, ощутил вкус мяса. Наверное, оба они мертвые.

25 ноября, четверг – 27 ноября, суббота

– Раф, я страшно виноват перед тобой. Тот остров…

– Что остров?

– Собачий остров. Это неправда. Я придумал его, чтобы помочь тебе. Просто взял и придумал.

– А вот и нет. (Хрум, хрум, хрясь!) Мы туда едем.

– Что ты хочешь сказать? Мы где? Ох, лапочки мои… Кости так и ломит! Ох, Раф…

– Этот человек – не белохалатник, вот что я хочу сказать. И он ни за что не отдаст нас белохалатникам.

– Конечно, не отдаст. Больше никаких белохалатников!

– Он хороший. Я ему верю. Он вытащил меня из бака.

– Раф, я видел… я видел такое колесо… А с чего ты взял, что ему можно верить?

– Он пахнет, ну… безопасно, что ли. Он отвезет нас на Собачий остров.

Раф с Шустриком лежали у открытого люка. Рафов человек приложил ладони ко рту и стал громко кричать. Раф взял в зубы кость, поднялся и отнес ее прямо к резиновым сапогам человека, где и улегся. Вскоре, выкарабкавшись из теплой тряпки, в которую его завернули, к Рафу присоединился и Шустрик. Все вокруг самым непонятным образом раскачивалось вверх-вниз, и на всем, словно колючее одеяло, лежал едкий запах смазки. Другой человек, что-то ласково приговаривая, наклонился к Шустрику и погладил его по голове.

«Мамочка моя! – подумал Шустрик. – Это же настоящие хозяева! Наверное, они тоже мертвые. Отчего это все тут так качается? Придется как-то привыкать. Все тут другое, кроме ветра и неба. Только бы не было колеса…»

Рафов человек перестал кричать, теперь ему кто-то отвечал издалека. Раф подобрал передние лапы и смотрел в том же направлении, что и человек. Пытаясь сделать то же самое, Шустрик поднялся было на занемевшие лапы, но упал, однако его тут же поднял на руки человек, который только что гладил его по голове.

Впереди были волны – белые, острые, словно осколки от разбитой тарелки, – а дальше, совсем недалеко, песок, продуваемые ветром дюны и длинные стебли сухого тростника, которые качались и качались на фоне серого неба… А еще там были люди, несколько человек на песчаном берегу; один из них подошел к самой воде и что-то кричал Рафову человеку.

– Ох, Раф, глянь-ка! Двое людей в бурой одежде и красных шляпах!

– Это уже неважно. С этим человеком мы не пропадем. Ничто нам не угрожает.

– Раньше ты так не говорил.

– Ну так говорю.

Тихий скрежет, легкий крен – качка прекратилась. Рафов человек перелез через борт и пошел прямо по воде к дюнам.

– Интересно, отчего один из них лежит на песке?

– Который? Где? Ох-х!..

Шустрик все смотрел и смотрел, ожидая, что вот-вот человек этот исчезнет. Но он не исчезал. А Рафов человек все брел по колено в воде. Когда он достиг берега, лежащий человек никуда не делся, и вдруг он увидел Шустрика – и позвал его по имени.

Шустрик бросился за борт, прямо в плещущие приливные волны. Лай Рафа, крики чаек и голос, зовущий из-за белой пены цветущих рододендронов… И подобно тому как утро скрадывает ночь, постепенно подсвечивая тьму, пробуждающееся сознание Шустрика стало разгонять глухую мглу, которая столь долго окутывала его ясный разум. Вода щекочет в ушах, и вот уже под лапами чавкают длинные плети бурых, скукоженных водорослей. Шустрик обтряхнулся, пробежал по песку, словно струйка ртути, и оказался на руках у своего хозяина.

Даже Шекспир, со всеми его великими достижениями в области драматургии, рассудил, что едва ли сумеет с должной силой изобразить сцену встречи Леонта и Пердиты, которую жених считал пропавшей и уже оплакал как мертвую. Шекспир оказался куда разумнее своих критиков. Поэтому простите, что я не передаю в подробностях сцену встречи в дюнах Дригга. Но я не знаю другой такой встречи: это надо было видеть и едва ли возможно описать словами. Весь мир для них словно перевернулся. Их охватило удивительное чувство, но даже самый проницательный наблюдатель не сказал бы, чего в этом чувстве было больше – радости или печали.

Когда слезы мистера Вуда стали падать на поднятую морду Шустрика и его мокрый язык, Питер Скотт, Джон Одри и все остальные повернулись к ним спиной и пошли по песку, поглядывая на море и деловито обсуждая перспективы нынешнего прилива, двигатель «Ориелтона» и гавань Равенгласса.

Как мне теперь кажется, ушли они совсем недалеко, когда заметили, что навстречу им прямо по песку едет заляпанный грязью лимузин. Урча, он медленно продвигался через тростник, потом остановился неподалеку от того места, где сидел мистер Вуд, прижимавший к себе Шустрика. На заднем сиденье лимузина восседал Его Честь Уильям Харботл вместе с Заместителем Министра.

Отошедшие было мужчины возвратились к мистеру Вуду, Министр вышел из машины и также приблизился к ним.

– Доброе утро, – сказал он поднявшему на него глаза мистеру Вуду. – Вы, должно быть, один из тех замечательных людей, которые помогли изловить наконец этих псов. Я весьма вам признателен, думаю, как и многие другие граждане.

Мистер Вуд посмотрел на него ничего не понимающим взглядом, словно человек, которого потревожили во время молитвы и оторвали от созерцания прекрасного полотна.

– Майор, – сказал Хворь в ботах, поворачиваясь к Джону Одри, – не пора ли нам кончать с этим неприятным делом? Будьте любезны, застрелите эту собаку как можно скорее.

– Перед вами законный владелец собаки, сэр, – сказал майор Одри. – При всех обстоятельствах…

– Владелец собаки? Вот так новость! – удивился Министр. – Я считал, что исследовательский Центр… Что ж, простите, но, боюсь, это не меняет дела. Будьте любезны, немедленно застрелите собаку.

– При всем уважении к вам, сэр, – ответствовал майор Одри, – я подчиняюсь не вам и выполняю приказы лишь своего батальонного командира. Я не намерен убивать эту собаку и при первой же возможности доложу своему командиру почему.

Хворь в ботах набрал для ответа побольше воздуху в легкие, но тут к майору Одри присоединился еще один человек.

– Прошу прощения, сэр, – сказал майор Роз, – но я, к вашему сведению, егерь этого заповедника. Здесь нельзя убивать животных и по закону носить оружие запрещено. И я вынужден заметить, что езда на автомобиле, за исключением моего собственного, здесь также строго запрещена, поэтому ваш въезд сюда противозаконен. Я вынужден просить вас немедленно уехать.

Хворь в ботах не унимался.

– Вы, наверное, не понимаете… – начал было он, но тут рядом с двумя майорами появилась еще одна фигура, воистину ужасная: взлохмаченная, с поднятым воротником и вооруженная фотоаппаратом, словно Персей – головой Медузы Горгоны.

– Похоже, вы не признали меня, Господин Министр. Я Дигби Драйвер из «Лондонского оратора». Если это сбережет время, я заявляю, что, застрели вы эту собаку, сэр Айвор Стоун сделает так, что ваше имя будет смердеть от этих мест до самого Букингемского дворца и палаты общин. – Он сделал паузу и добавил: – И вы знаете, что так оно и будет.

Хворь в ботах недаром был членом Кабинета министров. Несколько мгновений он молча смотрел на троих бесстрашных мужчин, стоявших перед ним на песчаном берегу моря. Затем он вернулся к автомобилю, и было видно, как он наставляет своего высокопоставленного слугу народа, дабы тот пошел и все уладил.

И вот к ним осторожно приблизился Заместитель Министра, явно раздумывая о том, кого безопаснее пощекотать.

– Э-э… – начал он, – я, э-э… полагаю…

Но мы так и не узнаем, что, собственно, полагал Заместитель Министра, поскольку в это мгновение рычащий зверь с оскаленной пастью, черный, словно гималайский медведь, выскочил из-за спины сэра Питера Скотта (тот даже отпрыгнул в сторону!) и грозно встал перед Заместителем Министра, гавкая так, что в ушах звенело.

– Раф! Раф-раф! Р-р-р-р-р-раф! Р-р-р-р-р-раф! Раф!

Заместитель Министра недаром был высокопоставленным государственным чиновником. Он заспешил обратно к лимузину, который тут же развернулся и, громыхая, потащился прочь, преследуемый лающим Рафом.

– Ну, дает! – крикнул Дигби Драйвер, буквально приплясывая на песке. – Ну, разбойник! А я ведь дважды щелкнул Харботла, когда он поглядывал на пса из окошка – в полном смятении! – только бы снимки вышли.

– Все же я немного беспокоюсь, – заметил майор Одри. – Надеюсь, мы поступили правильно. Но, честно говоря, мне как-то…

– Беспокоиться не о чем! – воскликнул Дигби Драйвер, хлопая майора по спине. – Совершенно не о чем! Вы были великолепны, майор! Какой сюжет для книги! Слыхали о могуществе прессы? Ничего, братишка, скоро сам увидишь. Бьюсь об заклад, сэр Айвор наградит меня японским орденом Непорочности пятой степени. Бедняга Харботл, ха-ха-ха!

Дигби Драйвер запрыгал среди водорослей, заливаемых приливной волной, но вдруг остановился, бросив взгляд на бледное, покрытое каплями пота лицо мистера Вуда, который сидел у подножия дюны.

– Как дела? – спросил он, быстро подойдя к нему. – Вы в порядке?

– Боюсь, не вполне, – тихо выдохнул мистер Вуд. – Но теперь уже неважно. Ох, Шустрик, Шустрик, бедный мой мальчик, ну-ну не бойся, – (честно говоря, Шустрик вовсе не выглядел псом, которому страшно), – скоро поедем домой, домой! Я буду за тобой присматривать. Двое нас теперь, покалеченных, так что тебе придется присматривать за мной. Кто этот большой, черный? Твой приятель, да? Ну что же, найдем место и для него. Ну, ну. Хороший мальчик. – (Раф стоял рядом, словно во сне, ибо в течение часа уже второй человек почесал ему за ухом.)

– Эй! – крикнул Рональд Локли, который все это время стоял подле «Ориелтона» и по мере наступления прилива придерживал шлюпку у берега. – По-моему, нам пора отправляться. Вы готовы, Питер?

Сэр Питер Скотт, поспешно обменявшись несколькими словами с майором Розом (ясно слышались названия «Герб Пеннингтонов» и «У стойки»), снова забрался в шлюпку, двигатель дал задний ход, «Ориелтон» сошел с песка, и двое джентльменов двинулись на юг, ко входу в дельту. Майор Одри и сержант отправились к своим солдатам, а майор Роз с Дигби Драйвером помогли мистеру Вуду дойти до «толедо».

– Э-э… – замявшись, произнес Дигби Драйвер, покуда они ковыляли к машине, сопровождаемые Рафом и Шустриком. – Знаете, вам, наверное, потребуется помощь, когда вы доберетесь в Барроу. Не знаю, куда вы намерены ехать, в больницу или домой, но…

– Кому-то надо присматривать за собаками, – промолвил мистер Вуд, решительно делая один шаг за другим. – Попытаюсь…

– Кому-то надо присматривать и за вами, вот что, – заметил Дигби Драйвер. – А иначе вы скоро попадете в колонку некрологов. Я вот думаю, не задержаться ли мне тут на денек-другой. Надо написать очерк, это будет всем очеркам очерк, да! Для воскресных номеров, будьте покойны! Если вы не против, я бы поехал к вам и помог вам всем устроиться. Если только вас не смутит моя пишмашинка и куча телефонных разговоров – за мой счет, конечно!

– Я был бы вам премного обязан, – ответил мистер Вуд. – Но вы уверены?..

– Совершенно уверен, – остановил его Дигби Драйвер. – По правде говоря, я уже много лет не чувствовал, что бьюсь за правое дело. Много лет! Уж я этого Министра разминистрю по первое число! Вид у него будет еще глупее, чем у остолопа Бойкота, – а это немало! Мистер Вуд устроился на заднем сиденье, Шустрика он взял на колени, а Раф кое-как улегся у него в ногах. Наступила тишина почти ошеломляющего удовлетворения, нарушаемая разве что бормотанием и фырканьем сидевшего за баранкой Дигби Драйвера.

– Поразительная Сцена на Побережье Озерного Края, – бормотал Дигби Драйвер. – Министр Обращен в Бегство. (Эксклюзивные снимки). Вчера, благодаря проницательности и бдительности «Лондонского оратора», в песчаных дюнах Дриггского заповедника исправлена вопиющая несправедливость, поскольку так называемые Чумные Псы оказались невинными четвероногими жертвами охоты на ведьм, учиненной бюрократами с Уайтхолла…

– Раф?

– Чего тебе?

– А ты не хотел бы остаться с тем человеком в резиновых сапогах?

– Ну… не знаю… я уж лучше с тобой, Шустрик. Что ни говори, а за тобой надо присматривать. А за ним нет. Да и твой человек, кажется, тоже ничего себе. Должен признаться, никак не думал, что их так много. На этом Собачьем острове все иначе, правда же? Слава богу, мы наконец-то добрались сюда. Я даже, пожалуй, готов кое-чему поучиться.

– Славно быть мертвым, правда же? – сказал Шустрик. – Кто бы мог подумать? Шустря хороший пес! Да и Раф тоже хороший пес!

На побережье теперь пусто, не считая нескольких чаек и взмахивающих крыльями чернозобиков, которые носятся вдоль берега. Ветер стих, волнение улеглось, на поверхности воды то появляется, то вновь исчезает одинокая гагарка. Вдоль дюн тянутся клонящиеся долу пучки мечеподобного тростника, которые одной дугою за другой пересекают темнеющее на востоке небо, а корни скрываются в глубине ползучих песков. Дальше, там, где корни превратили песок в нечто более твердое, какой-нибудь, скажем, суглинок, тростник исчезает, уступая место более плотной, тесно растущей траве. Наступающий прилив с ровным шумом и шипением пены накатывает на песок и откатывает, туда и обратно, разглаживая и в конце концов совсем стирая следы, оставленные лапами Шустрика и Рафа, ногами Дигби Драйвера и сэра Питера Скотта, и даже глубокие борозды, вырытые в том месте, где разворачивался лимузин. Еще до наступления полного прилива чайки улетели куда-то дальше по побережью, набирая высоту и поворачивая от моря, в сторону входа в дельту трех рек, покружили в восходящих потоках воздуха над Равенглассом, над Манкастеровым холмом и над узкоколейкой, по которой бегает паровозик «Крысси». Извиваясь, узкоколейка уходит в сторону Эскдейла. С этой высоты чайкам все еще видно заходящее солнце – далеко в море, за островом Мэн, но внизу в эти ранние зимние сумерки уже сгустился туман, заволакивая Щербатые утесы и одинокую вершину Коньковой горы, скалистый кряж Миклдор и длинное южное плечо Скафелла; туман, сползая все ниже и ниже с наступлением ночи, скрывает из виду перевал на Голой горе, Треширский камень и Бурливый ручей, что бежит между ними. Еще дальше, к востоку от Могучего утеса и Леверской тропы, светятся во мгле огни Конистона, а за ним мерцает озеро – серая полоска в невидимых берегах…

Роман мэтра английской литературы Ричарда Адамса, автора «Корабельного холма» и «Путешествия кроликов», почитаемого наряду с Кэрроллом и Толкином, критики относят к жанру «фэнтези о животных». «Чумные псы» – это философский роман-путешествие, увлекательная история о приключениях двух псов, убежавших из биолаборатории, где над ними ставились жестокие эксперименты.

Снятый по книге в 1982 году одноименный анимационный фильм произвел эффект разорвавшейся бомбы: взбудораженная общественность, общества защиты животных и Гринпис обвинили правительства практически всех стран в бесчеловечности, истреблении братьев наших меньших и непрекращающихся разработках биологического оружия.

Умная, тонкая, поистине гуманная книга, прочитав которую человек никогда не сможет жестоко относиться к животным…

TIMES

Примечания