СТАДИЯ ВОСЬМАЯ

А теперь оставим Дигби Драйвера и обратимся к Рафу с Шустриком, которые все это время сидели в своем темном логове на Зубчатом Крае. Дождь, ливший над этой голой, пустынной местностью, превратился, даже для чуткого собачьего уха, в легкое, монотонное постукивание капель по камням. Шустрик лежал и глядел на каменную стену, влажную от его дыхания, и размышлял о том, настолько ли Раф голоден, насколько пахнет, или силу этому запаху придает его, Шустрика, собственный голодный желудок. Он снял лапу с куриной косточки, которую прижимал к земле, и в ту же минуту Раф повернулся на бок и схватил косточку зубами.

– Раф, ты что, собираешься ее сгрызть?

– Да.

– Думаешь, мне это очень понравится?

– Что?

– Ты ведь только что отдал ее мне, всего-то одну косточку.

– Ох, прости. Тут уже давно ничего не осталось.

– Я знаю.

– Проклятое логово!

– У нас нет недостатка в помощниках, чтобы поискать какое-нибудь другое. Белохалатники, фермеры…

– Лучше бы мы сюда вовсе не приходили. Все твой лис!

– Ну что ты, он поступил с нами так, как сделал бы для самого себя. Зря ты прогнал его, Раф. Ты напугал его, теперь он не вернется.

– Вот и славно. Один его запах…

– Раф! Мы ведь без него не можем убить овцу, то есть без риска не можем охотиться на уток и кур. Боюсь, нам теперь и спрятаться не удастся. Лис знает много такого, что нам неведомо.

– Мы убили овцу еще до встречи с ним.

– Одну овцу. Без лиса это долго бы не продлилось, нас давным-давно изловили бы.

– В то утро я убил овцу на Бычьем.

– Брось, Раф! Без лиса это будет вдвое труднее, и ты это отлично знаешь. Нынче вечером с овцой у нас ничего не выйдет. Все пойдет наперекосяк, и нам придется сдаться, такова реальность.

– Лапа болит. Не могу наступить на нее как следует. Да если бы и не она, дела, похоже, становятся все хуже и хуже. Ну как…

– Как что, Раф? – спросил Шустрик и чуть переменил позу.

– Я хотел сказать, как в баке у белохалатников. Иногда у меня складывается такое впечатление, словно меня топят. И от этого никуда не деться. Нам надо поесть. Боюсь только, близко то время, когда я не смогу убить.

Шустрик ничего не ответил, и некоторое время они лежали молча, а дождь между тем сек своими струями склоны холмов.

– Вчера вечером, Раф… До сих пор не понимаю. Что случилось? Те люди испугались, очень-очень испугались. Помнишь их запах?

– Помню. Знаешь, Шустрик, вот что я подумал. Раз уж ты умеешь делать такие штуки с людьми и другими собаками, зачем нам вообще охотиться на овец? Почему бы нам просто не спуститься туда…

– Я же говорю, я не понимаю, как это вышло. Что-то тут не так, Раф. Чего они, собственно, испугались? Не пойму, что я такое сделал, но мне ясно одно – мы им сильно не понравились. Они хотели убить нас, но побоялись. И вот этого я никак не могу понять. Мне страшно идти туда. В другой раз они могут и не испугаться. И вообще, Раф, ты даже представить себе не можешь, что это такое – увидеть, как человек падает замертво, и знать, что именно ты убил его. – Шустрик на мгновение умолк. – Если бы я не убил своего хозяина, сидели бы мы сейчас дома, у огня… Ох, мамочка моя! Иногда мне хочется сделать это с собой. Это все Энни Моссити. Она довела меня до этого. Она ненавидела меня.

– Как я посмотрю, Шустрик, – сказал Раф, – уж лучше и вовсе не иметь хозяина. Попадись мне эта Энни Моссити, разорвал бы ее на куски, тебе на потеху. Ненавижу людей. Всех. Ненавижу!

– А может, они и сами знают не больше нашего? Может, и у людей есть свои заботы и тревоги?

– Не будь дураком!

– Я и есть дурак. Но люди почему-то никогда не выглядят счастливыми, как, скажем, какой-нибудь зяблик или щенок. Может, они хуже нашего понимают, что делают. Может, они и другим людям делают плохо, не только нам…

– Я же говорю, они делают мир для себя. Им нет дела до нас, просто используют нас в своих целях. Плох этот мир…

– Не надо так говорить. Можно подумать, что у тебя где-нибудь есть другой.

– Люди умеют менять мир по своему желанию. В любом случае, мы едва ли выживем в этом мире. Да что толку болтать! Пойдем-ка снова пытать счастья. Надо срочно найти что-нибудь съедобное.

– Свет огня… Бумажка шуршит… Знаешь, мой хозяин любил насаживать кусочки хлеба на палочку и подрумянивать их на огне. Пахло вкусно… Иногда он и мне давал кусочек… Ой, Раф, глянь-ка, глянь! Там рододендроны! Выгляни наружу! – Шустрик выбежал в темноту на дождь и улегся на камнях. – Понимаешь, у той мышки были хорошие мысли. Она очень маленькая, но, конечно, больная…

Он положил морду на вытянутые перед собой лапы и закрыл глаза, а струи дождя поливали его спину.

– Пчелы, Раф… Солнышко греет…

– Шустрик, иди назад! Нынче тебе лучше никуда не выходить. Ты сейчас не годишься для охоты. Иди спать и не лежи под дождем. Понял? А я схожу вниз и поищу чего-нибудь. Пожалуй, к мусорному баку. И что-нибудь принесу тебе. Если я до завтра не вернусь, ты лучше… Да ладно, не выходи наружу. Понял? Шустрик не ответил. Подождав немного в сыром, холодном логове, Раф ткнул носом друга в живот. Шустрик крепко спал.

Жители старозаветной озерной деревушки Гленриддинг на берегах живописного Улс-озера в Вестморленде, – настучал на машинке Дигби Драйвер; тут он приостановился, подыскивая эпитет поярче и пооригинальнее, – здесь, в самом сердце многоводной родины поэта Вордсворта… – Нет, не то, – здесь, в самом сердце дивной страны романиста Хью Уолпола… – Да, это в самый раз, – испытали вчера страшное потрясение. В чем причина? Настал их черед столкнуться лицом к лицу с устрашающими Чумными Псами, которые держат в тисках ужаса всю эту тихую сельскую округу, где доселе самыми страшными зверями считались волки, последнего из которых истребили в 1534 году, в том году, когда Анна Болейн была обезглавлена в Тауэре, пока супруг ее Генрих охотился в Ричмонд-парке. (Даже если и не так, какая, к бесу, разница?) Хотя некоторые еще и склонны относиться к нависшей над ними угрозе с изрядной долей легкомыслия, большинство уже объято неподдельным страхом, ибо столь серьезное дело не допускает легкомысленного отношения. Те, кто склонен говорить о чуме в том же тоне, что и полногрудая торговка апельсинами Нелл Гвин и увенчанный пышным париком мемуарист Сэмюэль Пеппис, рискуют вскоре убедиться, что их легкомыслие было заблуждением, и подтверждение тому – факты, которые нам удалось почерпнуть в архивах. Многие читатели задаются вопросом, давно ли в Англии была зарегистрирована последняя вспышка чумы. Отвечаем: это было в 1910–1918 годах в Саффолке. Да, именно так! За этот период в милом, уютном английском графстве было зарегистрировано целых 23 случая заболевания чумой, причем 18 из них с летальным исходом. (Молодец, Симпсон, что откопал эту конфетку.)

Уже сейчас здешние жители с понятной тревогой спрашивают местных представителей власти (если и не спрашивают, так скоро спросят, дайте нам только развернуться), были ли в окрестностях зарегистрированы несомненные случаи заболевания и какие следует принимать меры предосторожности. Может ли невообразимое повториться вновь? (Интересно, а что они будут делать, когда местное население действительно проймет? И всего-то надо гаркнуть с газетной полосы какую-нибудь этакую глупость – кинуть их в воду, посмотрим, выплывут ли, – занятный получается социологический тест на групповую реакцию, честное слово.) Возможно, загадочные собаки, того и гляди, обратят наше секретное оружие против нас самих? Не меч ли Немезиды с песьей головой навис над Озерным Краем? Фермеры из Гленриддинга сообщили мне в личной беседе, что один вид этих свирепых клыкастых чудищ, совершивших прошлой ночью набег на курятник, поверг их в такой ужас, что они бросили налетчикам передушенных птиц и распахнули ворота, чтобы те как можно скорее убрались вон; они даже не решились стрелять, опасаясь, что зачумленные трупы станут рассадниками инфекции у самого порога их жилищ.

Тем временем Центр в Лоусон-парке продолжает хранить бюрократическое молчание. Да, они осчастливили нас признанием, что от них действительно сбежали две собаки. Нет, говорит на это «Оратор», жители Великобритании не удовлетворены. Именно в ВАШИХ интересах «Оратор» продолжает искать ответы на животрепещущие вопросы: КТО допустил этот побег? НАСКОЛЬКО вероятен контакт собак со смертоносными блохами? ПОЧЕМУ эти блохи находились на свободе и беспрепятственно перемещались по всей лаборатории? КОГДА нам наконец скажут ПРАВДУ? Посмотрим, смогут ли ученые мужи, которые так любят похваляться, что знают все на свете, ответить нам на это. Если ответа не последует в самое ближайшее время, наш совет вам таков: обратитесь к своему депутату! (См. на с……иллюстрации нашего художника.)

(Если старик Симпсон ухватится за эту идейку, Боб Гризли сварганит ему картинку за полчаса. Жаль, что нет ни одной фотографии. Нужен зрительный образ, чтобы расшевелились не только взрослые, но и малышня. Удалось заинтересовать детишек – считай, что дело в шляпе! Ну ладно, – Дигби Драйвер выглянул в окно, где в угасающем свете дня рябила под мелким дождиком поверхность Улс-озера, – сейчас самые мои насущные потребности – телефон и две-три рюмочки сухого мартини. Не повредит также и полномасштабный бифштекс – или уж, в крайнем случае, яичница с беконом. В этой дыре просто катастрофически не хватает «жуй де вивра».[18])

Шустрик проснулся от голода. Дождь кончился, над Улс-озером встала луна. Озера под этим звездным небом выглядели столь красивыми, что поэту Вордсворту (или, скажем, романисту Хью Уолполу) едва ли оставалось бы желать большего. Но вовсе не это обстоятельство вселило в Шустрика какое-то непонятное беспокойство. Он встал, высунул голову из логова и прислушался. Что-то его разбудило – что-то помимо знакомого жужжания в голове. Как ни вслушивался, он не мог уловить ничего, кроме дуновения ветра, который легкими шагами шествовал по этой каменной трубе. Шустрик осторожно вышел и стоял, оглядывая залитую лунным светом долину. Ничего не было слышно, кроме ветра и далекого шума ручья. В миле к юго-западу вздымалась огромная правильная пирамида Катстикама, склоны его круто шли вниз со всех четырех сторон от острой вершины. Гора выглядела далекой и спокойной, словно парящей в лунном небе, и не было ей никакого дела до бесхозных псов, одиноких и голодных.

«Интересно, как оно там, наверху? – подумал Шустрик. – Может, как раз оттуда овцы улетели на небо. А может, там Киф? Он часто приговаривал, что будет на облаке…»

Вдруг Шустрик напрягся и снова вслушался. На этот раз ошибки быть не могло. Очень далекий и слабый, исчезающий на ветру, словно шум ручья, лай – не то собачий, не то лисий.

– Это лис! – обрадовался Шустрик. – Лис! Он ищет нас! – Пес подскочил на месте и побежал вниз по склону к ручью Гленриддинг, вопя на ходу: – Лис! Лис!

Никто ему не ответил, но Шустрик бежал все дальше и дальше. Через четверть мили он остановился, ибо ветер дул с севера и не помогал ему. Пес рыскал глазами среди скал. Теперь он находился уже недалеко от ручья и довольно ясно мог видеть стоявшую внизу каменную овчарню, как раз в том месте, где сходились два ручья – этот и сбегавший по другому склону. И теперь, с близкого расстояния, Шустрик ясно различил какое-то движение в папоротнике. Он снова залаял и тут же, причем совсем рядом, увидел собаку, терьера, как и он, только суку. Она выглядывала из укрытия. Ее появление напомнило Шустрику других собак, которых он встречал в дни своей прежней жизни с хозяином. Эта собака определенно не была похожа на овчарку и никак не напоминала тех недружелюбных псов, которых они с Рафом встретили над Леверским озером в первый день их побега.

– Ты кто? – гавкнул Шустрик.

Сука ничего не ответила, подошла чуть поближе. В ее нетвердой походке было нечто странное и дикое.

«Что это с ней?» – подумал Шустрик, затем сказал вслух:

– Не бойся! Я один.

«А она? – подумал он и оглядел окружающие их скалы. Людей видно не было. – Что она тут делает? Все равно, в такое позднее время с ней не может быть пастуха. – Покуда собака подходила ближе, Шустрик с тревогой прислушивался, но не услышал ни крика, ни свиста. – Зачем она здесь, одна? Что-то я нечетко ее вижу. Странно… Правда, с этим жужжанием в башке я вообще вижу плохо. Надеюсь, сам я не выгляжу столь же странно и нелепо. – Неожиданно пришла еще одна мысль. – Это точно не овчарка. Может, она, как мы, – тоже беглая? Нас будет снова полный комплект – как славно! Вот Раф удивится, когда вернется! „Привет, Шустрик, ты в порядке?“ – „Да, только теперь меня двое! Я разбил свою башку надвое и сделал еще одну собаку! Вот она! Вот! Ха-ха-ха!“»

Шустрик покатился по камням, болтая лапами в воздухе. В это мгновение незнакомая собака остановилась, едва начав подниматься от ручья на ближний склон, постояла немного, глядя на Шустрика, и повернула обратно.

– Чтоб тебя разорвало! – пробормотал Шустрик. – Она испугалась моего идиотского поведения. – Подожди! – крикнул он. – Стой! Стой! Я не сделаю тебе ничего плохого!

Собака, судя по ее походке и поведению в этом незнакомом месте, была городская, она еще раз обернулась и поглядела на Шустрика, но затем вновь побежала прочь, перебралась через ручей и двинулась вдоль притока.

«Нервная какая-то, – подумал Шустрик. – Хуже моего. Если я не сумею остановить ее, то, боюсь, придется догонять. Наверное, она тоже сбежала от белохалатников, и те нагнали на нее страху. Надеюсь, она не совсем свихнулась, а иначе – еще одна лишняя пасть. По крайней мере, мне ее нечего бояться. Хорошо, что Рафа тут нет, не то он напугал бы ее до полусмерти».

Разбрызгивая воду, Шустрик перебрался через ручей Гленриддинг и побежал вверх по Красноозерному ручью вслед за собакой. Время от времени он видел, как она мелькала в папоротнике, но сколько ни тыкал нос в набухшую дождевой влагой землю, не мог уловить ни малейшего запаха.

«Занятно! – подумал Шустрик. – Нечто сверхъестественное! Ведь она совсем близко. Хозяин бросал мне мячик ничуть не дальше. – Он еще раз принюхался. – Странно все это».

В эту минуту, обойдя валун, Шустрик вновь увидел собаку футах в тридцати от себя. Оказалось, что она даже больше Шустрика, ее грубая бурая шерсть была как бы расчесана лапами папоротника, в зарослях которого она пробиралась.

«Очень странно! – подумал Шустрик. – Она ведь не убегает от меня, это ясно. Идет еле-еле. Только мне почему-то никак ее не догнать. И куда подевался ее запах? Эх, песья башка, кажется, понял! Надо же! Должно быть, белохалатники сделали с ней, как и со мной, нечто такое, из-за чего ее запах исчез. Вот бедняжка, несладко ей придется! Как тут скажешь, где ты был, как приманишь другую собаку, как оставишь свои метки? Вот же свиньи! Жестокие, грязные свиньи! Прав был Джимджем. Что бы там дальше со мной ни случилось, я рад, что вырвался оттуда. Только видеть бы мне нормально, опять эта мышка… Не болтай ты хвостом у меня перед глазами! Ох, вот она, вижу наконец!»

Шустрик перепрыгнул через канаву и побежал вверх по ручью. Время от времени он окликал собаку, но не слышал никакого ответа.

«Надеюсь, Раф еще не вернулся, – подумал он. – Он будет беспокоиться и, чего доброго, отправится искать меня. Впрочем, он может пойти по моему следу. Он пахнет ничуть не слабее, чем керосинщик, который приходил к нам домой. Теперь ясно, куда она направляется. Мы совсем рядом с тем большим баком, который так не понравился Рафу, – мы видели его внизу, когда я пел песенку для луны, а потом нашел пакет с картофельными чипсами. Ой-ой-ой, далеко же я забрался! А вон там белое облако в балке – наверное, уже снег. Охо-хонюшки, сколько всего сразу! И все ж, не иначе как она чокнутая. Надо же, завести меня в такую даль и не сказать ни слова».

Когда собака выбежала на унылую пустошь подле того места, где ручей вытекал из Красного озера, Шустрик с опаской поглядывал на высящиеся вокруг огромные скалы. Он оказался в глухом ущелье, почти отвесные стены которого там и сям были испещрены пятнами старого снега. Перед Шустриком лежала глубокая пропасть восточной стены Хелвеллина, которая, изгибаясь, шла с юга к черневшему на лунном небе щербатому силуэту Голенастого склона. Внизу безмолвно лежало озеро, тихое и серое, словно кладбищенское надгробье. Вдалеке плеснула рыба, и Шустрик по-кошачьи нервно дернулся, причем не только оттого, что рыба плещется ночью, хотя всячески старался убедить себя, что именно в этом кроется причина его испуга.

Не без дурных предчувствий Шустрик стоял на берегу озера, одолеваемый сильным желанием повернуть назад. Ему было неуютно в этих пустынных скалах, и с каждой минутой незнакомая собака волновала его все меньше. Если она нормальная, то отчего ведет себя так по-дурацки? Да и у него самого вновь появилось ощущение «стеклянных ног», как это уже было с ним на Голой горе.

«А вдруг мне опять станет дурно? – подумал он. – Ну уж тогда я от Рафа ни на шаг. Хватит с меня смуглых незнакомцев с ружьями! Бедняга! Я не хотел убивать его. И на нее не хочу накликать беду. Пойду-ка я назад».

– Ты просто морочишь мне голову! – крикнул он, повернулся и побежал обратно, вниз по ручью. Но он ничего не мог поделать со своим любопытством, которое пробудила в нем эта скрывающаяся в папоротниках таинственная незнакомка! Он остановился под обросшей лишаем низкой скалой, долго лакал воду, после чего снова крикнул: – Я ухожу! Слышишь?

– Слышу. – Ответ прозвучал, словно эхо, в двух шагах сзади.

Шустрик подскочил на месте и обернулся. Незнакомка стояла совсем рядом. Задрав заднюю лапу, она почесала за ухом, после чего, поскольку она была собакой большего размера, подошла к Шустрику и обнюхала его. Тот стоял, замерев. Нос ее показался ему ледяным и до странности сухим.

«Все верно, – подумал Шустрик. – У нее отняли запах. Вот подлецы! Все-то им позволено, белохалатникам!»

– Что ты здесь делаешь? – спросил Шустрик, когда собака кончила обнюхивать его и села рядом.

– Сторожу.

«Что? – подумал он. Ответ заполз ему в голову, словно некий звуковой туман. – Надо бы собраться с мыслями, а то она подумает, что я дурнее, чем есть на самом деле».

– Что? – спросил он. – Что ты сказала?

– Сторожу.

– Что сторожишь? Собака ничего не ответила.

– Прости, – извинился Шустрик. – Не подумай плохого, но мне кажется, мы оба примерно в одном положении. Я тоже сбежал от белохалатников, но они вскрыли мне голову, видишь, я не всегда хорошо слышу, да и смотреть не могу прямо. Мне очень жаль, что они отняли у тебя…

Тут он запнулся. Лишь теперь ему пришло в голову, что этот его товарищ по несчастью, быть может, не желает, чтобы ему напоминали о том, что его лишили средств общения, выражения страха, агрессии, приязни и почти всего прочего.

«Считай, что ослепили, – зло подумал Шустрик. – Грязные скоты!»

– Видишь ли, до сих пор я просто не встречал собак вроде тебя. Дай-ка я поню… то есть дай-ка я погляжу на тебя. Ой, мамочка, они морили тебя голодом! Или это здесь ты так отощала? Ты что, не можешь найти еду?

И снова собака ничего не ответила. Она и впрямь была страшно тощей. Ребра так и выпирали наружу, глаза запали столь глубоко, что глядели, казалось, из самой глубины черепа.

– Пойдем со мной, милая, – предложил Шустрик. – Что с тобой? Ты, наверное, думаешь, что я все равно ничем не могу тебе помочь. Но раз уж ты завела меня в такую даль, отчего молчишь? Что с тобой стряслось – ну, я имею в виду, кроме того, что и так понятно?

Внезапно ощутив дурноту, Шустрик осел на мох. А когда жужжанье у него в голове немного утихло, он услышал, как собака говорит:

– …мой хозяин, поэтому я и осталась тут.

– У тебя был хозяин? – спросил Шустрик. – У меня тоже был, а вот у Рафа, товарища моего, никогда не было хозяина. Впрочем, быть может, в конечном итоге так оно и лучше…

Медленно, как бы через силу, собака повернулась и пошла прочь.

– Ты уходишь? Быть может…

Помимо чудовищной худобы, было в поведении этой собаки, да и в самом ее появлении, нечто столь жуткое, что Шустрика вновь охватили дурные предчувствия.

– Ты куда?

– Хозяин, я сказала, мой хозяин! Ты что, не слушал меня?

– Твой хозяин? Откуда, где он? Здесь же его нет!

– Я тебе говорила! – В голосе собаки слышался не столько гнев, сколько отчаяние.

– Я очень извиняюсь, – смиренно сказал Шустрик. – Понимаешь, у меня с головой не все в порядке, со мной случился один из моих приступов дурноты. Боюсь, меня покалечили почти так же страшно, как и тебя. Расскажи еще раз, теперь я, кажется, в порядке.

– Мой хозяин покалечился.

– Он где-то здесь?

– На той стороне озера. Мы шли по гребню, а он поскользнулся и упал. Я спустилась к нему, но он покалечился. Он не может двигаться.

– Вот беда! – посочувствовал Шустрик. – Плохо дело. А кричать он может? Или, скажем, рукой махнуть? Люди часто ходят по гребню, так лис говорит. Да я и сам бывал там, там полно брошенных пакетов. Наверху должны быть люди, они спустятся вниз и помогут…

Ничего не ответив, собака неуклюже перепрыгнула через ручей, в котором отражалась желтая луна.

«Не очень-то она вежливая, – подумал Шустрик. – Впрочем, тут не самое подходящее место для хороших манер, да и я, пожалуй, не самая подходящая фигура, чтобы показывать их. Она рассказывала о своем хозяине, а я, наверное, почти все пропустил. Но что же делать, раз в башке моей столько дыр, сколько в пироге с синицами! Как же ей помочь? Разве что сходить сказать кому? Наверное, это не пришло ей в голову. А если и приходило, то она ведь так подавлена… Что-то вроде помешательства. Значит, если я пойду к людям в долину, они… Бр-р-р! Нет уж, лучше я схожу и сперва посмотрю на ее хозяина».

Шустрик догнал собаку, и дальше они пошли вместе – по болоту, вокруг низкого восточного берега озера. Обогнув его, собака отклонилась от берега и побежала быстрее, и вскоре они оказались среди нагромождения камней у основания Голенастого. Здесь они вошли в тень – почти полная тьма, – и Шустрик остановился, давая глазам привыкнуть к темноте.

Он глянул наверх, на отвесные скалы.

«Мамочка моя! – сказал он себе. – Неужели ее хозяин упал оттуда? Должно быть, он сильно разбился! А эта несчастная дура бродит вокруг да около, вместо того чтобы быть рядом и сделать для него что-нибудь. Но почему он не может кричать? Наверное, это случилось только сегодня и никого другого на гребне еще не было. Не иначе как он совсем замерз. О!.. Если мне удастся помочь ему, как знать, может, он возьмет меня – меня и Рафа! – к себе домой, когда, конечно, поправится?»

– А может, твой хозяин… – Шустрик осекся. Почти в полной темноте собака смотрела на него таким мрачным, грустным и жутким взглядом, что инстинктивно он отшатнулся. И ни звука вокруг… Наконец Шустрик робко сказал: – Прости. Я просто… то есть, где твой несчастный хозяин?