.. Спутанные и надломленные стебли наши машины не очень любят. - Знаю... - коротко прервал молодого человека Комаров. - Простите... Но где он, этот человек? - Так ведь я же сам отвез его в совхоз! - воскликнул комбайнер и с беспокойством оглянулся. - Но зайдемте в рубку и продолжим беседу там. Задняя машина нагоняет меня, и мы ее задерживаем. Может получиться неприятность. В рубке комбайнера, узкой и длинной, было удобно и прохладно. На передней стенке расположились вокруг смотрового окна щиты телеуправления всеми комбайнами этой группы, контрольные приборы, красные и зеленые лампочки сигнализации, приборы автоматического шофера, экран телевизефона. Против двери у окна стояли столик, два легких стула; вдоль задней стенки - узкая кушетка, над ней - полочка с книгами, в углу - небольшой шкаф-холодильник. На столе была приготовлена закуска из мясных и овощных блюд, вскрытая коробка с концентрированным бульоном, фрукты, графин с прохладительным напитком. Комбайнер, очевидно, готовился завтракать. - Садитесь за стол, - радушно предложил молодой человек, пропуская гостя в кабину. - Подкрепитесь. Завтрак скромный, но сытный. Я пущу машину и тотчас присоединюсь к вам. Комаров тяжело опустился на один из стульев у стола и с наслаждением выпил один, потом другой стакан приятного напитка из графина. - Вы могли и не подымать руки перед машиной, - продолжал словоохотливый комбайнер, усаживаясь в свое кресло перед смотровым окном и запуская машину. - Автоматический шофер все равно остановил бы ее перед вами. - Он снабжен инфракрасным сторожем? - спросил Комаров, жадно принимаясь за бутерброды. - Нет, простым фотоэлементом. Этот аппарат нащупывает за двадцать пять метров впереди любое препятствие выше тридцати сантиметров над землей. Сначала он предупреждает об этом водителя звонком, а если тог спит или отлучился, то сам останавливает комбайн. Такой же фотоэлемент удерживает машину на краю пшеничного поля и не позволяет ей уклоняться в сторону. Машина тихо, чуть покачиваясь, шла вперед. Позади, за стеной рубки, мягко гудели моторы. Внутренние агрегаты возобновили, прерванную работу, а снаружи за боковым окном завертелись узкие длинные крылья мотовила, пригибая к ножам хедера1 сильные стебли пшеницы. Молодой комбайнер оставил свое кресло и перешел к столу. - Как вы все-таки попали сюда, товарищ? - спросил он наконец, не умея сдержать свое любопытство. - Зачем вы ломились через поле, когда в пяти километрах отсюда есть прекрасная дорога? Комаров молча доел второй бутерброд и выпил лимонаду. - Мне очень жаль, мой друг, - сказал он наконец, - что я не могу ответить вам на этот вполне законный вопрос. Наоборот, я хотел бы сам кое-что узнать от вас. Не можете ли вы мне описать наружность человека, который встретился вам до меня? Молодой человек смутился, слегка покраснел. - Пожалуйста... Простите, если мой вопрос показался вам нескромным... Что касается человека, то это был коренастый, широкоплечий мужчина, смуглый, с густыми черными усами и такими же черными волосами. Ладонь его правой руки была перевязана носовым платком, сквозь платок проступала кровь. Человек шел прихрамывая. Он объяснил мне, что его ушибло на работе по ремонту железнодорожного пути, что его хотели отправить в Вознесенск, но он пожелал, поскольку уже работать не придется, побывать у своей семьи в Николаеве. Так как все машины с их участка оказались в разгоне, то он надеялся, что доберется как-нибудь на попутной машине до цели. Бункера моего комбайна были уже полны мукой, и мне нужно было отправиться в совхоз, чтобы сдать продукцию. Я и предложил этому человеку свои услуги. Комаров внимательно слушал. - Еще вопрос, товарищ. На каком языке вы разговаривали с этим человеком? Комбайнер с удивлением посмотрел на Комарова. - То есть как это на каком языке? Разумеется, по-русски... Довольная улыбка появилась на лице Комарова. - Да, да... разумеется, по-русски... Ну, конечно, по-русски! - И, сразу согнав улыбку, он продолжал: - Акцента никакого не заметили? - Нет, - ответил комбайнер. - Никакого. - Отлично! Великолепно! - с посветлевшими глазами говорил Комаров. - Очень вам благодарен, товарищ. Это как раз то, что мне нужно было знать. Где вы ссадили этого человека? - В совхозе. Там ему обещали с первой же машиной - электромобилем или геликоптером1 - доставить его в город. Комаров насторожился. - О дальнейшем вам ничего не известно? - Нет. Я быстро выгрузился и вернулся в поле. - У вас, кажется, постоянная связь с совхозом. Я вижу в углу аппарат телевизефона. Нельзя ли вызвать на экран кого-нибудь из совхоза? Через несколько минут Комаров узнал, что незнакомец, доставленный в совхоз молодым комбайнером, пятнадцать минут назад в грузовом электромобиле отправлен в город, что задержать эту машину невозможно вследствие порчи ее телевизефонной установки, что все легковые машины совхоза сейчас в разгоне и первая вернется лишь минут через двадцать, а до Николаева от совхоза всего около ста километров. Экран померк. Комаров недовольно потер колючий подбородок. - Когда вы предполагаете отправиться в совхоз? - спросил он. Комбайнер посмотрел на контрольный прибор, показывающий количество муки в бункерах, потом на пшеничное поле. - Минут через двадцать. Дойдем до дороги, к этому времени моя полоса кончится и бункера заполнятся. - А сколько езды до совхоза? - С полчаса. - Ничего не поделаешь, товарищ. Придется немедленно отправиться туда. Молодой комбайнер с недоумением посмотрел на своего самоуверенного и требовательного гостя. - Простите... Не понимаю... С чего это вдруг? Работа не кончена и... и это внесет беспорядок в работу всей колонны... Я нарушу строй и график. После минутного колебания Комаров сказал: - Сознаю, мой друг, и очень прошу извинить меня за бесцеремонность. Но... этого требуют интересы государственной безопасности. Комаров отогнул обшлаг. Под ним золотисто сверкнул значок. В первый момент комбайнер казался ошеломленным, затем покраснел от радости: впервые в жизни ему выпала такая редкая удача - принять непосредственное участие в деле государственной важности. Он засуетился, бросился к щиту управления. - Сию минуту, товарищ... товарищ?.. - и, не дождавшись ответа на свой робкий вопрос, продолжал: - Только вызову сюда помощника, передам ему колонну... Ей надо перестроиться. Через несколько минут огромный комбайн, тяжело покачиваясь на низких колесах и набирая скорость, понесся по жнивью вдоль высоких, нетронутых зарослей пшеницы.
      ГЛАВА ПЯТАЯ
      НЕОЖИДАННАЯ ВСТРЕЧА
      Недалеко от совхоза Комаров вышел из рубки комбайна, сел на скамью в придорожной аллее и, вынув из кармана аппарат, послал в эфир свой пароль. Несколько минут он поговорил с кем-то; в это время подошел легковой электромобиль, высланный ему навстречу директором совхоза. Быстро понесся элекгромобиль по шероховатой дороге. Позади остались пшеничные поля с медленно бредущими по ним комбайнами. Сначала тянулось словно остриженное под машинку плоское жнивье, затем пошли бахчи. Здесь работали странные машины с длинными металлическими когтистыми лапами. Лапы поочередно опускались, поднимали с земли огромный тяжелый шар, подрезав стебель, поворачивались и осторожно клали арбуз в тащившуюся позади машины тележку. За бахчами начались сады. - Скоро аэродром, - сказал водитель, оборачиваясь к Комарову, - а там и город. Вы куда хотели бы подъехать? - Сначала к аэродрому. Возле него нас встретят. Действительно, не успела вдали показаться белая вышка аэровокзала, как из придорожной аллеи показался легкий электроцикл. Седок поднял руку, электромобиль замедлил ход, и обе машины пошли рядом. Комаров высунул голову из окна и вопросительно посмотрел на электроциклиста. - Номер? - спросил тот. - Двести восемьдесят шесть, - ответил Комаров. - Грузовая машина совхоза пришла в город пустая, - доложил человек. Пассажир высадился за километр до аэродрома, у входа в последний сад. Через некоторое время на аэродроме появился субъект, интересующий вас. Приметы сходятся. - Где он сейчас? - Записался на рейсовый самолет Николаев - Воронеж - Куйбышев - Свердловск и пошел в ресторан аэровокзала. Машина улетает в четырнадцать десять... через несколько минут. - Я успею? - быстро спросил Комаров. Человек пожал плечами: - Сомневаюсь, товарищ... - Гоните! - крикнул Комаров, обернувшись к водителю. - Вовсю! К аэровокзалу! Электромобиль, словно подскочив и сорвавшись с места, стремглав ринулся вперед. Ветер пронзительно засвистал в ушах Комарова. Электроцикл не отставал от машины. - Наблюдение ведется? - крикнул Комаров, перекрывая свист ветра и гудение моторов. Человек утвердительно кивнул головой. Комаров посмотрел на часы. Оставалось только три минуты до отлета. Комаров понял, что может опоздать и надолго, а то и совсем потерять Кардана из виду. На мгновение ему показалось, что все пропало. Холодная, медленно нарастающая ярость охватила его. Что может произойти, если подозрения относительно этого человека правильны? Диверсия! Катастрофа! Гибель людей! И как он, Комаров, будет смотреть в глаза заместителю министра государственной безопасности? Как он доложит ему о своей неудаче, о том, что буквально из рук выпустил этого человека? Он заскрипел зубами и тут же отчаянным усилием воли подавил свое волнение. Прежде всего не хныкать, не безумствовать, а действовать. Вернуть с пути геликоптер, послав ему приказ по радио? Зачем? Чтобы принять опоздавшего пассажира? Глупо! Лишь обратить на себя внимание Кардана... Не годится! Догонять на другом аппарате? Найдется ли он на аэродроме? А если найдется, пока подготовишь к взлету... и его скорость неизвестна... Не годится! Дать радиоприказ в Воронеж, Куйбышев, Свердловск, чтобы встретили там Кардана, установили наблюдение за ним? Но Кардан может "по требованию" спуститься где-нибудь в пути с парашютом - обычное явление на воздушных трассах Советского Союза. Ищи потом следы! Не годится! Не годится! Что же делать? Электромобиль уже мчался по въездной аллее аэродрома. Она была, к счастью, пуста. Машины неслись к видневшемуся вдали высокому белому зданию... Справа сквозь деревья видна была широкая ровная площадка - взлетное поле аэродрома. У перрона стоял готовый к отлету огромный геликоптер, опираясь, как на единственную ногу, на высокий, в два человеческих роста, пружинный амортизатор в виде тумбы с расширяющимся основанием. Кашалотообразный фюзеляж гетикоптера сверкал на солнце широкими окнами кабин. Как круглый рыбий хвост, поставленный на ребро, высоко в воздухе висел широкий руль горизонтальных поворотов. Впереди из-за фюзеляжа выглядывали отливавшие серебром концы лопастей металлического пропеллера. Над фюзеляжем, все убыстряя вращение длинных лопастей, ревел гигантский горизонтальный ротор1. Все двери и окна геликоптера были уже герметически закрыты, провожающие стояли на перроне, махая платками и шляпами. Мощный "Дедал" готовился к прыжку в высокое, бледное от жары небо. Держась за ручку дверцы, Комаров сидел, стиснув зубы, готовый к прыжку из машины. Его нервы напряглись до крайности, до озноба. И вдруг, неожиданно для самого себя, он крикнул водителю: - К геликоптеру! Слева к ноге! Он с усилием раскрыл против ветра дверцу кабины. Электромобиль, как метеор, врезался в смерч, поднявшийся вокруг геликоптера, и, вскинув от внезапного торможения задние колеса, с пронзительным визгом остановился у амортизатора. Комаров стремительно выпрыгнул из еще не остановившейся машины. В следующее мгновение геликоптер сделал гигантский скачок в воздух и высоко взвился над землей. Зрители на площадке аэродрома дружно вскрикнули. Толпа заволновалась. Среди ажурного сплетения прутьев амортизатора все ясно увидели крошечную фигурку человека, уверенно взбиравшегося вверх, под брюхо фюзеляжа. Геликоптер быстро уходил ввысь, затем лег на курс и скоро исчез в вышине. Сопровождавший Комарова электроциклист бросился в радиорубку аэровокзала...
      * * *
      Уже в воздухе, сжав зубы, легким усилием тренированного тела Комаров подтянулся вверх и через минуту, перебирая руками прутья, очутился в ажурном колоколе амортизатора, под днищем фюзеляжа1. "Дедал" был уже на высоте около двух тысяч метров и с тихим урчаньем несся на северо-восток, когда из-под брюха фюзеляжа опустилась вниз суставчатая пластмассовая оболочка амортизатора и закрыла его со всех сторон, придав ему обтекаемую форму. Внутри стало совсем темно. Опираясь ногами на прутья и крепко держась за них руками, Комаров облегченно вздохнул: от ураганного ветра, холодного и режущего, уже начало зябнуть все тело, болеть кожа на лице и руках. Держась одной рукой, Комаров быстро расстегну т свой кожаный пояс и после некоторых усилий надежно прикрепил себя к одному из прутьев. Руки теперь были свободны. Комаров достал микрорадио и стал быстро настраивать его на нужною волну. Надо было торопиться: "Дедал" быстро выйдет из двухсоткилометровой зоны действия радиоаппарата. Комаров отыскал волну Николаева, местного управления государственной безопасности. - "Индеец"... "Индеец"... - понеслось в эфир. - Двести восемьдесят шесть... Двести восемьдесят шесть... Да, да... Комаров... Кто у аппарата? Включите диктофон и слушайте. Говорю из амортизатора пассажирского геликоптера "Дедал" Николаев - Свердловск. Немедленно прикажите командиру "Дедала" строго секретно принять меня на борт машины. Без шума и лишних разговоров... Что? Волна "Дедала" мне неизвестна... Что? Нет. Лучше сами сообщите ему. Стучать в люк не хочу... Поспешите... Очень холодно... Трудно дышать... Все. Очевидно, геликоптер поднимался все выше, и температура в амортизаторе быстро и резко опускалась, холод все сильнее пронизывал. Руки и ноги коченели, мучительно трудно было положить радиоаппарат обратно в карман. Кровь молотом стучала в висках, голова кружилась, подступала тошнота и не хватало воздуха. Комаров ловил его судорожными глотками. "Дедал" был уже, вероятно, на высоте семи-восьми тысяч метров. Минуты казались часами. Медленно текли мысли. Почему медлят на "Дедале"? Неужели еще не получили приказа? Недолго и замерзнуть... Не постучать ли в люк? Сказывалась все сильней усталость - результат напряженного дня и пониженного атмосферного давления на высоте. Руки не держали, подгибались немеющие ноги. Тело начинало свисать на поясе. Мысль угасала. Далекое и тихое гудение винта превратилось в рев, заполняло и разрывало голову. Надо стучать... Обессилеешь совсем... Все пропадет. От невероятного напряжения воли закружилась голова. Что-то теплое упало на руку. Кровь... из носа... Еще... все чаще... Из последних сил Комаров оторвал от прута тяжелую, словно налитую чугуном, руку и вскинул ее к люку над головой. Рука очутилась в пустоте и осталась там, крепко схваченная чьими-то теплыми дружескими руками. Комаров слабо встрепенулся. Как будто сквозь сон он увидел падающую мимо него гибкую металлическую лестницу, быстро спускающихся по ней двух человек в электрифицированных комбинезонах и кислородных масках. Ловкие пальцы молниеносно расстегнули пояс. Еще мгновение, и, подтянутый кверху сильными руками, Комаров очутился в небольшой кабине. Лежа на кушетке, вдыхая теплый, обогащенный кислородом воздух, в блаженной дремоте, он отдавался заботливым рукам, раздевавшим его, массировавшим окоченевшее тело, подносившим укрепляющее питье. Первым его вопросом было: - До Воронежа близко? - До Воронежа? - послышался ответный недоумевающий вопрос.- Да ведь мы еще только в ста километрах от Николаева! С радостным удивлением Комаров посмотрел на своего собеседника. Тот добродушно улыбался. Очевидно, он правду говорит. Значит, прошло всего лишь десять-пятнадцать минут с момента отлета. А казалось, будто вечность... Комаров усмехнулся и покачал головой. Ел он с жадностью и после еды сразу почувствовал себя крепче. За едой поговорил с вошедшим в кабину командиром воздушного корабля, условился, что о каждом требовании высадки с парашютом тот его предупредит. Короткий сон окончательно восстановил силы Комарова. В салон он вошел чисто выбритый, бодрый, спокойный, как всегда, с наслаждением потирая гладкий подбородок. Его появление среди пассажиров корабля не привлекло ничьего внимания. Кардан с перевязанной ладонью, с газетой на коленях дремал в покойном, глубоком кресле у широкого окна. У Комарова едва заметно шевельнулись брови. Ему сразу бросилось в глаза нерусское название газеты.
      * * *
      В Воронеже геликоптер опустился на центральный аэродром в шестнадцать часов. Через несколько минут он вновь поднялся, оставив в городе Кардана и Комарова. Пообедав в ресторане аэровокзала, Кардан долго ходил по улицам, словно знакомясь с городом. Сумерки начали сгущаться, когда Кардан свернул в тихую, обсаженную кустами и деревьями улицу Коммунаров и дошел до парка Электриков. Перед последним домом с высоким арочным подъездом он прошелся взад и вперед и, словно убедившись в окружающем спокойствии, решительными шагами вошел в ярко освещенный подъезд. Укрывшись за густым кустом жасмина, Комаров видел сквозь стекло наружной двери, как Кардан начал подниматься по лестнице. Подождав немного, Комаров вынул из кармана свой аппарат микрорадио и тихо, почти шепотом, поговорил с кем-то. Минут десять он оставался на своем посту, не сводя глаз с ярко освещенного подъезда. Кругом было тихо и безлюдно. Лишь с улицы Октябрьской революции катился непрерывный гул, говор и шум толпы, глухие сигнальные вскрики электромобилей и электроциклов. Со стороны парка доносились обрывки мелодий "Пер Гюнта"1, порой заглушаемые звонкими голосами и взрывами смеха. Внезапно из тени деревьев возник человек и приблизился к Комарову. Они тихо поговорили несколько минут, и человек снова исчез в темноте. Комаров продолжал наблюдать за подъездом. Через четверть часа человек вернулся. - Посты расставлены, товарищ майор, - тихо доложил он Комарову. - В дворовом саду - ангар с двумя спортивными геликоптерами типа "Икар". На втором этаже живет лаборант завода концентрированных продуктов питания Заммель. Один из геликоптеров принадлежит ему. - Вот как... - задумчиво произнес Комаров. - Его номер? Отличительные признаки? - Номер "МФ 26-140". Красный фюзеляж с косыми синими полосами. - Отлично, товарищ лейтенант! Приметы приезжего я уже вам сказал. Через пятнадцать минут пришлю вам увеличенные снимки моего микрофото, которые я успел сделать в дороге. Раздадите их по постам. Я буду в управлении. Держите со мной связь, каждый час радируйте. При вылете машины или подготовке вылета сообщите немедленно. - Слушаю, товарищ майор! Четыре дня Кардан безвыходно находился в квартире Заммеля, никуда не показываясь. Лишь два раза постовым удалось заметить его профиль в окне, выходящем во двор. Поздним вечером четвертого дня Комаров наконец получил сообщение, что красный геликоптер выведен из ангара и что его готовят к отлету. Еще через пять минут последовало сообщение, что в машину вошли Заммель и Кардан. Через минуту геликоптер взвился в воздух, покружил над городом и лег на курс северо-запад. Комаров в своем геликоптере с погашенными огнями устремился за ним. Город, словно огненное озеро, быстро промелькнул под машиной. Ночь была безлунная, темная, хотя и звездная. Лишь с помощью инфракрасного ночного бинокля удавалось не терять из виду машину Кардана, держась позади нее на достаточном расстоянии. Через час быстрого полета, когда белесоватое световое пятно Тулы проплыло далеко слева, Комаров, не отрывая бинокля от глаз, сказал пилоту: - На Москву летим... - Точно! - согласился пилот. - Скоро покажется и Москва. Вскоре впереди на горизонте показалось светлое, чуть мерцающее облако. Облако светлело, разрасталось, заполняя четверть черного неба. На фоне этого жемчужного занавеса машина Кардана была отлично видна. Еще несколько минут - и вдали открылось спокойно горящее море добела раскаленной, расплавленной лавы. - Москва! - сказал пилот. Геликоптер Кардана начал вдруг быстро снижаться, замедляя ход. Пилот Комарова последовал за ним. Залитая светом Москва опять скрылась, оставив на высоте мерцающий туман. Машина Кардана опустилась еще ниже и начала медленно кружить в воздухе, словно ища удобного места для посадки. Комаров поднялся над ней повыше, наблюдая за ее маневрами. Внизу под машинами вдруг вспыхнул огромный правильный треугольник из зеленых световых полос. Машина Кардана тотчас же подлетела, остановилась в воздухе прямо над зеленым треугольником и медленно пошла на посадку. Геликоптер Комарова отлетел на сто метров в сторону и ринулся вниз на хорошо заметную в ночной бинокль свободную ленту какой-то улицы. Слабое гудение мотора тонуло в гудении машины Кардана. И тут и там шум смолк почти одновременно. Очевидно, оба аппарата приземлились в один и тот же момент. Легкий упругий удар, тишина: посадка была совершена вполне благополучно. - Подождите меня здесь, - шепотом сказал Комаров пилоту, выходя из кабины. - Пойду на разведку. Тьма окружила его. Комаров посмотрел на светящийся циферблат своих часов. Было уже поздно: третий час. Вдали сверкал ночной фонарь. Смутно виднелись сквозь черноту ночи густые массы деревьев, силуэты темных домов. Комаров определил, где должен был быть световой треугольник, тихо перешел улицу и в густой тени деревьев осторожно пошел в намеченном направлении. Дойдя до угла, он после небольшого колебания повернул направо и, неслышно ступая, пошел вдоль забора под нависшими ветвями. Через каждые пять шагов останавливался и, затаив дыхание, вслушивался и всматривался в тьму, напрягая почти до боли глаза. Он долго шел, повернул на другую улицу, потом обратно - медленно, осторожно. Где-то здесь, по той стороне улицы, должно было находиться небольшое здание, похожее на коттедж, с четырьмя стрельчатыми башенками - по одной на каждом углу. Он его хорошо запомнил, разглядев в бинокль. Но ничего похожего на башенки не было видно, хотя в поисках прошло уже около получаса. Как назло, он забыл взять с собой бинокль. Не вернуться ли за ним? "Ладно, - подумал с досадой на себя Комаров. - Пройду еще немного... Не найду - вернусь к аппарату за биноклем". Вдруг легкий шорох заставил его окаменеть на месте. Как будто что-то живое метнулось в сторону, к забору. Комаров вслушивался, не шевелясь, не дыша. Прошли томительные минуты звенящей тишины. Кажется, померещилось... Не иначе как померещилось. Комаров осторожно, на носках, двинулся вперед. Проклятый песок: нет-нет да зашуршит! Ни зги не видать... Еще напорешься на что-нибудь... Едва он протянул вперед руку, как рядом кто-то шумно вздохнул, мелькнула тень, кто-то цепко схватил руку Комарова и больно завернул ее за спину. От неожиданности Комаров издал приглушенный стон, но свободная рука почти автоматически, как стальной рычаг, стремительно рванулась, схватила врага, вскинула в воздух и бросила оземь. В следующее мгновение Комаров уже всей тяжестью навалился на кого-то и придавил его к земле, прерывисто бормоча сквозь зубы: - Молод... глуп... не сеял круп... И вдруг послышался слабый, придушенный стон, страдальческий и радостный: - Комаров! И сразу обмякли напруженные мускулы, от радости на мгновение закружилась голова, перехватило дыхание. - - Хинский!..
      ГЛАВА ШЕСТАЯ
      НЕСКОЛЬКО ЛЕТ НАЗАД
      Лето в тот год было жаркое, душное. Бледно-синее, без единого облачка небо таяло в вышине. Полуденное солнце жгло немилосердно. Лавров вышел на набережную. Сразу повеяло прохладой. Очутившись в густой платановой аллее, Лавров облегченно вздохнул и снял белый берет. Здесь было немноголюдно, несмотря на праздничный день. Лавров шел быстро, рассеянно посматривая на противоположную сторону реки, на взбегающие над ней вдали смелые арки легких мостов. За рекой виднелись высокие здания, похожие на дворцы, украшенные колоннами, балконами, скульптурами в нишах. Как всегда летом в праздничные дни, полноводная река была усеяна судами. С белоснежных яхт, шлюпок, катеров, расцвеченных флагами, переполненных людьми, неслась музыка. Изредка, низко гудя, медленно и осторожно проплывал большой волжский электроход1. Не менее оживленно было в воздухе. Над рекой и городом реяли ярко раскрашенные аэромобили2, похожие на жучков с короткими выдвижными крылышками, геликоптеры с узкими стрекозиными или трехэтажными башенными туловищами, орнитоптеры3 с птичьими крыльями. Лавров словно не замечал всей этой праздничной картины. За густой оградой из кустарников, окаймлявшей аллею, возникло огромное здание. На его открытых террасах и балконах, увитых зеленью, звенели детские голоса, мелькали цветные женские платья. Посредине фасада здание полукругом отступало вглубь. Перед центральным входом пестрели цветники, зеленели газоны, высокие говорливые фонтаны разбрасывали сверкающую жемчужную пыль. В глубине полукружия за рядом строгих колонн открывался обширный вестибюль, похожий на уголок густого сада. По тихо шелестящему эскалатору4 Лавров поднялся на площадку перед высокой резной дверью с табличкой: "Ирина Васильевна Денисова, инженер". На высоте человеческого роста в обеих половинках двери мягко отсвечивали два больших серебристых овала. Один из овалов отразил, словно матовое зеркало, лицо Лаврова - молодое, худощавое, с тонким носом и маленькими, тщательно подстриженными черными усиками. Под высоким лбом, чуть сжатым в висках, светились, то прячась в длинных ресницах, то вспыхивая глубоким внутренним светом, синие задумчивые глаза. Он с минуту постоял неподвижно перед дверьми, потом овал повернулся в своем гнезде, и дверь бесшумно открылась. Лавров вошел в высокую переднюю, и дверь, щелкнув, сама захлопнулась за ним. Послышались легкие шаги. - Сережа! Голубчик! Как это мило, что вы вспомнили обо мне! Я уже начала скучать по вас и собиралась звонить... Перед Лавровым стояла девушка с двумя тяжелыми русыми косами. Большие серые, чуть выпуклые глаза девушки сияли, точно льдинки, и все ее свежее, с нежным румянцем лицо казалось сейчас только умытым холодной, ключевой водой. - Здравствуйте, Ирина... Здравствуйте... Поздравляю вас с вашей первой годовщиной... - Спасибо, Сережа. Это очень, очень радостный для меня день! Первая годовщина на первом заводе... - Ну кто же у нас не радуется такому дню! Я уже давно к вам собирался. - Слишком долго вы собирались, - смеялась девушка. - Идемте! Она провела его через гостиную в соседнюю маленькую комнату, уставленную мягкой мебелью. Окна были наглухо закрыты, но воздух, подаваемый из установки кондиционирования, был чист и свеж, с легким ароматом сосновой хвои. - Я все не мог собраться, - говорил Лавров усаживаясь. - Я очень хотел видеть вас, но мне хотелось также и рассказать вам кое-что... Он внезапно умолк, словно не решаясь продолжать. Девушка сидела на широком диване, забравшись в уголок и уютно поджав под себя ноги. - Ну, рассказывайте же, - сказала она, шаря в карманах, и добавила: - Ах, какая жалость! Ни одной конфетки! Отбросив тяжелые косы на спину, она вскочила с дивана, выбежала из комнаты и быстро вернулась, неся горсть конфет в пестрых прозрачных обертках. - Вот, полакомьтесь, легче будет рассказывать. Ну, я слушаю! Посасывая конфету, она устраивалась на диване. Лавров задумчиво сворачивал и разворачивал хрустящую конфетную бумажку. - Я долго не мог решиться, Ирина, - начал он. - Но это захватило меня. И чем дальше, тем больше. Иногда я приходил в отчаяние, иногда такая радость охватывала меня, что все казалось легким, возможным. Ах, Ирина, милая, если бы вы только поняли меня! Лавров вскочил с места и взволнованно зашагал взад и вперед по комнате. Ирина слушала ею с опущенными глазами. - Говорите, Сережа, ведь я всегда понимала вас, - прошептала она. - Ира! - воскликнул Лавров, останавливаясь перед ней с конфетой в поднятой руке. - Эта идея грандиозна! На первых порах она может показаться невыполнимой, но, подумав, вы согласитесь, что нам это сейчас под силу, что теперь настало время и для таких грандиозных проектов... Румянец медленно таял на лице Ирины, ее ровные тонкие брови поднимались все выше, и наконец широко раскрытые серые глаза недоумевающе взглянули на раскрасневшегося Лаврова. - Какая идея? - растерянно спросила она. - Какие проекты? - Послушайте, Ира, - говорил Лавров. - Вам и Николаю первым я хочу рассказать о том, над чем я уже целый год думаю и работаю. И первая из первых - это вы, Ирочка... - Ну, говорите, Сергей, не томите, - сказала Ирина, встряхнув головой, словно отгоняя от себя какие-то свои, другие мысли. - Вы - металлург и машиностроитель, Ирина, - начал Лавров, - я студент-гидрогеолог, еще совсем молодой научный работник. Но мы можем мыслить одинаково научно и притом свободно. Мы не скованы традициями, известной косностью, привычками, которые бывают присущи иногда даже большим ученым. Молодость, не отягощенная еще грузом традиций, укоренившихся привычек, способна иногда к таким скачкам по лестнице культуры... Тихий, мелодичный звон прервал Лаврова. Звон доносился из черного лакированного ящика с разноцветными головками регуляторов и матово-серебристым овальным экраном. - Смотрите, Сережа, - тихо сказала Ирина, показывая на экран. - Николай! На экране виднелась круглая бритая голова Николая Березина, его скуластое веснущатое лицо. На коротком вздернутом носу сидели большие роговые очки. У широких плеч виднелась верхушка букета из больших ярких цветов. - Я совсем забыла, Сережа, - быстро говорила Ирина. - Николай вчера еще спрашивал меня, буду ли я сегодня дома... Он собирался прийти поздравить меня. - Виновато взглянув на Лаврова, она добавила: - Я же не знала, что вы придете, Сережа. Ну, как быть? Он не помешает? Лавров с видимым неудовольствием кивнул ей. Ирина подбежала к телевизору, повернула регулятор и торопливо вышла. Из передней сейчас же послышались хлопанье закрывающейся двери, шаги и голоса - тихий, певучий Ирины и резкий, громкий Березина. Лавров нетерпеливо поглядывал на дверь. В комнату вошел Березин, потирая ладонью бритую голову. Лавров с улыбкой протянул руку товарищу: - Здравствуй, Николай. Видно, сама судьба направила тебя сюда... - Ага! Что-то неизбежное должно случиться... И ты уже здесь?! - Почему "уже"? Я почти месяц не видел Ирины. - Вот как! Поздравляю вас, дорогая, с радостным днем. Желаю вам много-много лет счастливого труда! - И, протягивая Ирине букет, Березин вдруг спросил: - А я не помешал вам? - Нет, нет! Что вы, Николай! Спасибо, что вспомнили об этом дне моего второго рождения. Садитесь. Хотите конфет? Очень вкусные... мои самые любимые, - говорила Ирина, вставляя букет в высокую вазу. - Для вас, сластена, все конфеты любимые, - говорил Березин, усаживаясь в кресло. - И правда, - засмеялась Ирина, устраиваясь в своем уголке на диване. Умирать буду - с собой возьму... Не хотите конфет - возьмите в стенном шкафу апельсины или груши. - А! Апельсинчик в такую жару - не вредно. На стене была нарисована большая картина: две девушки с букетами полевых цветов в руках. Березин нажал едва заметную кнопку посреди картины девушки разошлись в разные стороны и скрылись в стене. - Ого! - воскликнул Березин, вынимая из стенного шкафа огромный оранжевый шар.