Глава двадцать пятая

На «Чапаеве»

Разину красную пасть, огромный белый медведь с ревом навалился на Диму и повалил его на лед.

«Завтракать! Завтракать!» – почудилось мальчику в рычании зверя.

Дима вскрикнул, рванулся и широко раскрыл глаза.

Перед ним была уютная, светлая, сверкающая лаком переборок каюта. На вешалках возле двери чуть покачивалась одежда. Тихонько дребезжали стаканы и графин с водой в своих гнездах на полочке.

Возле койки, положив передние лапы и голову на грудь мальчика, стоял, пошатываясь, Плутон и то тихонько скулил, то испуганно рычал, когда пол каюты выскальзывал из-под его задних лап.

Сердце еще испуганно трепыхалось в груди, но Дима с облегчением вздохнул и улыбнулся Плутон. Пес по-щенячьи взвизгнул, спрыгнул на пол, и его радостный лай загремел в маленькой каюте. Но каюта опять врдруг качнулась, лай тотчас же оборвался на жалобной ноте, и Плутон припал к полу, скорбно глядя на хозяина.

Из репродуктора послышался громкий голос:

– Завтракать, завтракать! Первая смена кончает.

Дима улыбнулся, вспомнил свой сон; и вскочил с койки.

Он торопливо умывался, разговаривая с Плутоном:

– Не скучай, Плутоша! Сейчас позавтракаю, потом тебе принесу поесть. Проголодался? Правда? Потом пойдем гулять.

Дима быстро кончил свой туалет и, приказав Плутону лежать смирно, вышел из каюты.

Во всю длину большой, высокой столовой тянулись два ряда тонких, стройных колонок из пластмассы цвета слоновой кости. Сквозь широкие окна из прозрачной стали вливался туманный свет, видны были тяжелые свинцовые валы с пенистыми гребнями. Валы проваливались, потом вновь медленно набухали, вздувались и вдруг, сгорбившись и злобно оскалив длинные ряды белых зубов, бросались вперед, на невидимого врага, и бессильно падали вниз, чтобы через минуту опять подняться для новой атаки.

Над волнами, то поднимаясь, то стремительно падая к воде, летали во всех направлениях черно-белые и белые чайки. Вместе с заглушенным завыванием ветра в столовую чуть слышно доносились их жалобные крики. Ветер подхватывал птиц, и они боком уносились вдаль, кувыркаясь, взмывая и тяжелыми взмахами вновь догоняя корабль. Другие чайки сидели на воде, колыхаясь на волнах и купаясь в их пенистых гребнях.

Дима с минуту наблюдал сквозь окно картину взволнованного моря, а затем пошел к облюбованному им еще с первого дня плавания месту за дальним столом у окна. Отовсюду слышались звон посуды, громкие разговоры, шутки, смех. Конвейеры находились в непрерывном движении, подавая из широких выходивших из центра каждого стола труб закрытые термосные тарелки, столовые приборы, плоские сосуды с напитками. Перевалив через круглую вершину стойки, конвейерная лента исчезала в другой трубе, унося в своих гнездах и карманах использованную посуду.

– А! Здравствуй, молодой человек! – весело, как старого знакомого, приветствовал Диму сидевший за столом моряк в кителе с позолоченными пуговицами, голубым вымпелом и золотыми нашивками на рукаве.

Моряк был невысок, смугл, худощав. На подвижном лице живым блеском горели большие черные глаза. Жесткие черные, точно лакированные волосы были гладко причесаны. Как у большинства людей его склада, живых, быстрых, энергичных, трудно было определить возраст этого человека. Ему легко можно было дать и тридцать, и сорок лет.

– Садись, садись, – продолжал он, наливая в стакан дымящийся кофе из термоса. – Ну, как спалось? Как себя чувствуешь при свежем ветерке?

– Спасибо, Иван Павлович, – смущенно ответил Дима, усаживаясь в кресло. – Спалось очень хорошо… Только голова сейчас чуть-чуть кружится. Ветер – пять баллов, – точно оправдываясь и в то же время щеголяя морскими словечками, добавил Дима.

– О, да! – внушительно подняв палец, подтвердил Иван Павлович. – Пять баллов! Это не шутка. Да ты заказывай себе завтрак. Чего тут засиживаться?

Дима быстро просмотрел лежащее в рамке под стеклом меню и нажал несколько кнопок, вделанных в стол.

– Ты непременно возьми тюленьи отбивные по-североземельски. Попробуй – пальчики оближешь! – рекомендовал Иван Павлович.

Дима рассмеялся. Этот человек ему очень нравился. Дима познакомился с Иваном Павловичем Карцевым в первый же день плавания за обедом и теперь норовил приходить в столовую в ту смену, когда Иван Павлович завтракал, обедал и ужинал. Дима уже успел узнать у своего нового знакомца, что он главный электрик на «Чапаеве». Морское училище кончил на штурмана, а потом увлекся электротехникой и вот уже десять лет работает в полярном флоте по этой специальности.

– А разве тюленье мясо так вкусно? – спросил Дима, снимая с конвейера кофе в термосе, заказанные блюда и приборы со своим номером. – Я думал, что его едят только во время дрейфа во льдах или потерпевшие крушение.

К столику подошел высокий широкоплечий человек со спокойными серыми глазами, чисто выбритыми лицом и головой. Кивком поздоровавшись с сидевшими за столом, он занял свободное кресло и углубился в изучение меню.

– Отстал, отстал, молодой человек, – возразил Иван Павлович, – лет на двадцать отстал! Повар в поселке на Северной Земле, давно уже нашел такой способ готовить тюленье мясо, что полярник не променяет его на самую лучшую дичь.

– А без этого способа его неприятно есть? Вам приходилось, Иван Павлович? – спрашивал Дима.

– Приходилось в самой первобытной обстановке, лет пять назад. Зима тогда была ранняя, вот как в этом году ожидается. И случилось, что заблудился я в тумане во льдах. Пять дней блуждал, голодал, наконец подстрелил тюленя у лунки. Ну, и зажарил его самым примитивным образом, и таким он мне показался вкусным – не хуже, чем по-североземельски! Да ты ешь, а то кофе остынет.

– Страшно интересно! – сказал Дима, словно пробуждаясь и принимаясь за завтрак. – А как же это случилось, что вы заблудились? Расскажите, Иван Павлович!

– После когда-нибудь. Длинная история. После завтрака приходи к люку машинного отделения. Я освобожусь, погуляем.

– Простите, товарищ, – обратился к Ивану Павловичу человек с бритой головой и серыми глазами. – Вы вскользь заметили, что зима в этом году будет ранняя. Если вас не затруднит, не скажете ли, почему вы так думаете?

– Это уже давно всем известно, – охотно ответил Иван Павлович. – Еще прошлой осенью и зимой наши и иностранные гидрологи обратили внимание, что температура Гольфстрима в Атлантике несколько понизилась и количество его теплых вод, поступающих в Полярный бассейн, уменьшилось. Было еще много других метеорологических и гидрологических показателей. Обработанные по методу академика Карелина, они дали полное основание предсказать раннюю и суровую зиму в этом году.

– Вот как! – задумчиво заметил человек с серыми глазами, поглаживая свой гладкий квадратный подбородок. – Когда же, по-вашему, должна кончиться полярная навигация?

Иван Павлович покачал головой, пожал плечами.

– По-настоящему, – ответил он, – учитывая этот прогноз, можно бы сделать еще два-три рейса. Но в этот рейс мы вышли с таким запозданием… Задержали в порту с погрузкой на целых десять дней! Подумайте, – внезапно заволновался Иван Павлович, – потеряно десять драгоценных дней короткого арктического лета! А ведь в портах скопилось множество невывезенных грузов, без которых зимой может остановиться строительство подводных шахт. Там есть и продовольствие. Если его вовремя не доставить подводным поселкам, то отрезанные от мира на всю зиму люди начнут терпеть лишения. Вот и придется теперь, не считаясь с погодой, плавать с риском для судов пока можно будет.

Иван Петрович замолчал, нервно барабаня пальцами по столу. Молчал и человек с серыми глазами. Дима с аппетитом уплетал тюленину по-североземельски, поглядывая в окно.

Море утихло. Валы вздымались ленивее и беззлобно катились вперед. Становилось светлее.

– Почему же все так сложилось? – спросил незнакомец. – Как вы думаете?

Иван Павлович передернул плечами.

– Разное говорят. Одни думают, что всему причиной поздняя весна и, значит, позднее открытие навигации. А иные считают, что многие корабли поздно вышли из ремонта и работают не там, где нужно, и не полностью.

– Но, может быть, из-за позднего начала летней навигации рассчитывают на зимнюю, подводную?

Иван Павлович махнул рукой.

– Для строительства шахт и поселков нужен главным образом громоздкий материал. Даже наш грузовой подводный флот не справится с ним. Ну, простите, надо идти… Заболтался…

Иван Павлович быстро вышел из столовой.

Человек с серыми глазами задумчиво погладил подбородок и принялся молча доканчивать завтрак.

Дима торопливо выпил кофе, убрал в конвейер посуду и опять несколько раз нажал кнопки заказа.

Человек с серыми глазами удивленно посмотрел на него.

– Неужели ты еще голоден? Как тебя зовут, мальчик?

Дима смотрел в окно и любовался переменчивыми красками зари на далекой земле. Захваченный врасплох, он на минуту смешался, потом, вспомнив советы Георгия Николаевича, неохотно ответил:

– Зовут Дима… А это для собаки… Я с собакой еду…

– Ах, вот как! Большая, красивая собака? Я ее заметил вчера. Кажется, ньюфаундленд?

– Да, – коротко ответил Дима, чувствуя себя все более неудобно.

Он привык разговаривать вежливо, даже если не хотелось говорить, и ему было неловко так коротко и отрывисто отвечать. Этот большой, сильный человек со спокойными серыми глазами нравился Диме. От него исходило спокойствие, а в густом голосе было много теплоты. Кажется, очень хороший человек… Поговорить бы с ним, да нельзя – страшно, еще проговоришься.

В первый раз в жизни Дима не мог поговорить с человеком так, как ему хотелось бы, и от этого мальчику стало тяжело.

– Куда же ты едешь, Дима? – В голосе человека послышались едва заметные участие и ласка.

В это время на конвейере показались нарезанный ломтями хлеб и два блюда с номером Димы. Дима торопливо вскрыл термосные тарелки, переложил куски мяса между ломтями хлеба и, чувствуя, что краснеет, словно стыдясь чего-то, быстро ответил, вставая с места:

– Я к папе еду, в подводный поселок…

Мальчик почти побежал к дверям. Человек проводил его взглядом до двери и лишь после того, как он скрылся, вернулся к прерванному завтраку.

Глава двадцать шестая

Новый друг

Самолетная база острова Визе радировала, что море далеко на запад от острова покрыто тяжелым паковым[77] льдом и прямой путь к шахте № 6 небезопасен. С острова Уединения, лежащего почти в центре Карского моря, воздушная разведка, наоборот, доносила, что в районе острова море большей частью свободно, лишь местами встречаются скопления мелко битого льда и большие поля дрейфующего пакового льда, которые легко обойти.

Рация острова Домашнего сообщала такие же успокоительные сведения, добавляя, что у западных берегов Северной Земли сейчас густо идет сайка, которую сопровождают стада белух. Сайка – чисто морская рыба, держится в холодных водах, не избегая и кромки льда. Но белуха, для которой сайка в открытом море является основной пищей, боится больших пространств, покрытых сплошным льдом. Подобно родственным ей китам, кашалотам, дельфинам, белуха должна часто подниматься на поверхность, чтобы обновлять запас воздуха в своих объемистых легких. Сплошные льды не дают ей этой возможности. Вот почему присутствие белух у западных берегов Северной Земли как бы подтверждало благоприятные сообщения с острова Домашнего.

В Арктике прямой путь не всегда бывает самым коротким.

Капитан «Чапаева» Василий Николаевич Левада, старый опытный полярник, знал цену этой истине. Лучше проходить длинным кружным путем, но чистой водой, чем пробиваться напрямик короткой дорогой, но сквозь тяжелые, всегда опасные льды, с риском повредить судно или надолго застрять.

Капитан Левада решил вести караваны следующих за ним судов кружным путем, через район острова Уединения. Правда, на широте мыса Желания и дальше к югу миль на тридцать лежала широкая полоса сплоченного семибального льда, но капитан был уверен, что «Чапаев» сможет преодолеть ее без особого труда и провести даже такие, не приспособленные для плавания во льдах суда, как «Полтава» и «Щорс».

На долготе мыса Желания «Чапаев» круто повернул на восток. «Полтава» и «Щорс», четко выделяясь огромными и в то же время изящными контурами на сером небе, последовали за своим вожаком.

Капитан Левада с тревогой посматривал на них с высоты своего мостика. И о чем только думали в Москве и Архангельске, когда направляли сюда этих франтов?! Понавешали на них по ватерлинии[78] стальные ледовые пояса и думают, что все сделано для их безопасности. А шпангоуты! А бимсы! А весь их деликатный скелет, совсем не созданный для могучих ледовых объятий! Хорошо, что пассажиры, все до одного, на «Чапаеве». Хоть за них-то душа спокойна. «Ну, да ладно! – встряхнулся старый капитан. – „Чапаев“ пошире этих красавцев! Он проложит для них достаточно свободный канал во льдах, А сжатий летом почти не бывает».

К вечеру сильно похолодало, пошел густой снег.

В обоих бортах «Чапаева» во всю их длину открылись продольные щели, и из них медленно поднялись между вертикальными стойками широкие пластины прозрачного металла. Вверху пластины достигли такой же прозрачной крыши и автоматически наглухо скрепились с ней.

Весь «Чапаев» оказался укрытым от непогоды, на палубах стало тепло и уютно. Автоматические снегоочистители равномерно двигались по прозрачным стенам вверх и вниз – сохранялась отличная видимость.

В густой кружащейся пелене снега никто не заметил появления первых мелких льдин. Их почувствовали лишь по ударам о корпус судна.

Дима стоял один на своем любимом месте – на баке, там, где у форштевня сходились углом верхние прозрачные стены корабля. Мальчик задумчиво смотрел вперед, в снежные вихри, мечущиеся перед ним снаружи, прислушивался к стонам ветра.

Вот он сейчас в самом сердце Арктики, и льдины кругом, и снег и холод. И ничего особенно интересного. Даже скучно. Не то, что дома. А что теперь дома? Его, наверное, ищут. Ира плачет. А что если вернуться? Сказать Ивану Павловичу… Нет, и думать об этом нельзя. Он должен найти Валю! Но легко ли найти человека здесь, в этих бескрайных льдах?

Льдины стучались о борта «Чапаева» все сильней, а ветер сразу стих, как будто его и не было. Можно было различить крупные льдины вокруг корабля. «Чапаев» раздвигал их носом, и они теснились в стороны, налезая одна на другую, ломаясь. Вон впереди одна, круглая, большая, совсем как островок, даже не качается. «Чапаев» идет как будто нарочно прямо на нее, расталкивает льдины помельче, точно хочет именно с ней встретиться. Вот она все ближе, совсем близко… У Димы на мгновение замерло сердце. Ух! Легкий толчок, чуть заметное сотрясение палубы под ногами – и огромная льдина беззвучно лопнула, словно кожа на барабане: по ней побежали две змейки-трещины, они на глазах делались все шире, потом средняя из трех новых льдин наклонилась набок, стала торчком на ребро, прозрачное, чистое, как стекло – зеленое с синевой. А «Чапаев» равнодушно идет дальше, словно никакие силы в мире не могут его остановить. А льдина так, торчком, и пошла вдоль его борта, жалкая, побежденная. Она жалобно скрипит, визжит – даже в груди ноет от этого визга. Впрочем, визг и скрежет несутся теперь отовсюду. Кругом, далеко-далеко – лед; ближе он розовый, а дальше фиолетовый, и вдруг весь он вспыхнул, заблестел, как на солнце. Откуда же солнце.

Дима оглянулся. На небе клубились темные низкие тучи, снег уже не падал. С запада низко, совсем у горизонта, пробиралось оранжевое солнце и на прощанье раскрасило весь ледяной мир.

А около Димы стоял тот высокий, со спокойными серыми глазами человек. Он смотрел вперед и молчал, точно не замечая мальчика. Так простояли они с минуту, не произнеся ни слова.

Потом человек опустил глаза и посмотрел на Диму. Встретив спокойный дружественный взгляд, Дима опять почувствовал симпатию к незнакомцу, желание поговорить с ним и неловкость оттого, что это было запрещено.

Человек улыбнулся и тихо спросил:

– Ну, что ты думаешь об этой картине? Нравится тебе?

И вдруг какое-то ожесточение охватило Диму. Что ему надо? Чего он пристает? И без него грустно. И неожиданно для самого себя мальчик ответил:

– А зачем вам знать, что я думаю? Отвратительная картина!

И, круто повернувшись, он побежал к трапу, бегом пронесся по палубе и ворвался в каюту.

При виде Димы Плутон, дремавший на ковре, тревожно вскочил на ноги.

– Лежи, лежи, Плутон, – проговорил Дима задыхаясь.

Опустившись вместе с ним на ковер, он положил голову на вытянутые лапы собаки.

Возмущение не проходило, и Дима прижался к Плутону, бормоча:

– Смотрит и смотрит… Подглядывает, что ли? Что ему от меня надо? Как будто он что-нибудь знает…

Плутон тихо заворчал и осторожно лизнул Диму в ухо.

– Не надо лизать, Плутон!

Плутон легонько постукивал пушистым хвостом по ковру, обнюхивал затылок Димы, щекотно шевеля волосы своим большим шершавым носом. Снаружи, за бортом, визжали и царапались льдины; казалось, будто они царапают сердце. А весь мир лежал кругом пустой и холодный, словно вымерший, и только он, Дима, остался в нем, одинокий и обиженный.

Дима прерывисто всхлипнул, вскочил с ковра и сел в кресло.

Плутон немедленно встал, подошел и положил тяжелую голову Диме на колени. Дима машинально почесал его за ухом.

А почему, собственно, он так ответил тому человеку? Почему вдруг вспыхнула в нем такая злость? Ах, не надо было! Не надо было! Что он теперь подумает?

И Дима опять увидел перед собой спокойное лицо и серые, немного удивленные глаза.

Дима вскочил с кресла и выбежал в коридор.

Лишь очутившись на палубе, Дима заметил, что «Чапаев» стоит на месте. Позади него среди ледяного поля виднелись огромные неподвижные силуэты «Полтавы» и «Щорса». По полю тянулись длинные гряды торосов, валы из нагроможденных друг на друга обломков льдин, торчали одинокие ропаки, и все было покрыто нежно-голубым покрывалом снега, который дальше, к горизонту, окрашивался в густой сиреневый цвет. Спускались сумерки.

С кормы раздалось тихое шмелиное гудение, и вдруг над «Чапаевым» взвился в воздух небольшой, синий с желтыми полосами геликоптер. Он повисел минуту неподвижно над кораблем, тускло поблескивая своим вращающимся ротором и окнами фюзеляжа, потом передний тянущий пропеллер завертелся, и геликоптер, поднимаясь все выше, стремительно понесся на восток.

«Ледовая разведка», – мельком подумал Дима, пробираясь к палубным каютам.

В конце тихого, мягко освещенного коридора, у двери, найденной после долгих нетерпеливых расспросов, Дима передохнул и, закусив губу, упрямо сжав брови, громко постучал.

– Сейчас, сейчас, – послышался из каюты спокойный голос.

Щелкнула задвижка, дверь раскрылась, и на пороге показалась знакомая статная фигура.

– Дима, ты?! – с удивлением произнес человек. – Что случилось? Входи, входи!

Дима споткнулся о порог, но успел схватиться за дверь и с силой захлопнул ее за собой.

– Я… – начал он звенящим голосом. – Я разговаривал с вами сейчас грубо… дерзко… Простите меня!

Губы человека тронула спокойная, мягкая улыбка, тепло глянули серые глаза.

– Что ты, Дима! – мягко прозвучал его приятный, несколько глухой голос. – Право, не стоило так волноваться. Я ведь понимаю, что ты неплохой мальчик. Мы просто забудем об этом и станем друзьями. Ладно?

И человек протянул Диме свою широкую сильную руку. С глазами, полными радостных слез, Дима порывисто схватил ее, и его маленькая рука потонула в теплой, мягкой ладони человека. А тот, обняв Диму за плечи, подвел его к широкому дивану.

На круглом столике стояли кофейный прибор с недопитой чашкой кофе, корзинка с печеньем, хрустальная вазочка с виноградом.

– Садись, садись, – говорил человек, опускаясь рядом с Димой на диван и нажимая одну за другой буфетные кнопки на переборке. – Гостем будешь. Я очень рад, что ты зашел. Скучно в одиночестве кофе пить. Не то что тебе. Ты в каюте с соседом и собакой. Прекрасная у тебя собака!

Человек говорил не торопясь, его движения были спокойны. Разговаривая, он протянул руку к соседнему окну, выходившему на палубу, спустил тяжелую штору. В каюте под матовым светом лампы стало совсем уютно. Все здесь нравилось Диме, и ему стало жалко Плутона, одиноко лежащего теперь в темной пустой каюте.

Дима почувствовал благодарность к незнакомцу за то, что он и про Плутона вспомнил, и мальчик торопливо ответил:

– Спасибо… спасибо… – Он запнулся.

Собеседник понял и подсказал:

– Меня зовут Дмитрий Александрович.

– Спасибо, Дмитрий Александрович. Вы знаете, Плутон мой лучший друг, Дмитрий Александрович! – горячо добавил Дима. – Он такой умный, такой умный, ну прямо как человек! Он даже умеет смеяться! Очень забавно! Я как-нибудь при вас рассмешу его. Сами увидите.

– Правда?

В переборке прозвучал короткий звонок, и раскрылась дверца буфетного конвейера. Дмитрий Александрович снял с конвейера чашку с блюдцем и ложечкой, сахар, корзинку с новым печеньем и вазочки с фруктами, вареньем, конфетами.

За горячим кофе беседа о Плутоне продолжалась с новым оживлением. Дима мог часами говорить о своем друге, рассказывать о его длинной родословной, которую знал наизусть, о его уме, силе и подвигах.

Да и Дмитрий Александрович оказался большим знатоком собак, настоящим кинологом. Он столько интересного рассказывал про них, особенно про ньюфаундлендов, что Дима просто диву давался, и его дорогой Плутон раскрывался перед ним совершенно в новом свете. Дима, например, не подозревал, что ньюфаундленды не раз участвовали в арктических экспедициях прошлого, а знаменитый Торос, спутник Пайера и Вайпрехта, открывших Землю Франца-Иосифа, прославился на весь мир.

Время в уютной каюте уходило незаметно, когда вдруг снаружи послышалось тихое жужжание, через минуту прекратившееся.

– Геликоптер вернулся из ледовой разведки, – сказал, прислушиваясь, Дмитрий Александрович. – Сейчас, наверное, «Чапаев» тронется в путь. Хочешь, Дима, посмотреть? Очень интересно, как работает ледокол ночью.

Короткая сумеречная сентябрьская ночь уже опустилась на корабль. Все вокруг потеряло свои естественные очертания, получило неопределенные, смутные формы. И лед, среди которого неподвижно стоял «Чапаев», был уже не тот, что встретился несколько часов назад. Это был тяжелый паковый, многолетний лед, серьезная преграда на пути. Все пространство, насколько хватал глаз, было занято этим льдом. Он лежал, как толстая белая кора, вся изрытая, словно перепаханная гигантским плугом.

Едва лишь Дмитрий Александрович и Дима поднялись на бак, как яркий светло-сиреневый свет залил весь лед вокруг судна, и все заискрилось, засверкало миллиардами радужных блесток. Мощные прожекторы «Чапаева» прорезали сгущающуюся тьму и ослепительно ярко осветили дикую страну льда и снега.

Корабль стал медленно отходить назад. Послышался знакомый визг потревоженного льда. Отойдя метров на пятьдесят, «Чапаев» на мгновение остановился и сейчас же полным ходом двинулся вперед.

Дима вцепился руками в борт судна в ожидании ужасного толчка. Лед быстро надвигался. Раздался глухой шипящий удар, «Чапаев» вздрогнул, и Дима почувствовал, как вместе с носом корабля поднимается все выше и выше. «Чапаев» налезал на лед. Еще несколько секунд, и вдруг под ногами послышался гулкий грохот, стон и скрежет – впереди и по сторонам «Чапаева» разбежалась сеть извилистых черных трещин, и корабль стал медленно опускаться вниз. С воем и визгом льдины топили друг друга; иные, подмятые носом корабля, погружались в черную воду, иные всплывали и тащились за судном, как пленники, издавая визжащие вопли.

«Чапаев» отступал и вновь налезал на лед, ломал, крошил, подминал под себя обломки, продвигаясь вперед. А лед упорно шел ему навстречу, высылая из тьмы все новые и новые ряды одетых в сверкающие доспехи бойцов.

Порой корабль сворачивал в сторону, к трещинам и разводьям, о которых сообщала капитану лежавшая перед ним аэрофотосъемка с геликоптера. «Чапаев» шел по ним в спокойной воде, покрытой уже тонкой пленкой свежего льда, и грохот жестокого сражения сменялся тогда певучим звоном.

Почти три часа длилась эта борьба со стихией, но Дима не мог отойти от борта. Каждый разбег корабля перед штурмом обещал что-то новое, каждое отступление перед разбегом наполняло Диму ожиданием еще не испытанного. Не хотелось уходить с палубы.

Широкие трещины попадались все чаще, каналы становились шире, сплошные ледяные поля сменились большими льдинами, разбивавшимися от столкновения со стальным форштевнем «Чапаева». Скоро и эти льдины стали мельчать.

– Ну, сражение кончилось в нашу пользу, – сказал Дмитрий Александрович. – Вражеский фронт прорван, и мы скоро очутимся в чистой воде. Можно идти спать, Дима. Плутон, наверное, соскучился и не знает, что думать о тебе.

Глава двадцать седьмая

В борьбе со льдом

Благополучно выйдя со своим караваном из сплоченного льда, «Чапаев» уже два дня спокойно шел по чистой воде на юго-восток, к острову Уединения.

Погода все время держалась тихая, но мглистая; изредка прояснялось небо, показывалось солнце, потом опять надвигался туман, предвестник близких ледяных полей, или шел дождь, смешанный со снегом.

Прошли через две широкие полосы разреженного льда. На одной из крупных льдин Дима издали заметил небольшое стадо моржей. В бинокль он ясно мог разглядеть их огромные туши. Одни спокойно лежали, положив на лед круглые головы с длинными мощными бивнями, другие возились, переползая с места на место.

Пятого сентября «Чапаев» круто повернул на север. Ветер свежел, свинцовые тучи низко шли по небу, на тяжелых волнах качались одинокие льдины, быстро проносившиеся мимо судна к югу. Несколько чаек и большой бургомистр,[79] уже второй день упорно следовавший за кораблем, хрипло кричали и то беспомощно, как лоскутья бумаги, уносились ветром далеко назад, то догоняли корабль и кружили над ним на своих словно изломанных крыльях.

К ночи ветер ослабел, пошел густой снег, и «Чапаев» приблизился к новым льдам. Несмотря на работу всех прожекторов, дальше пятнадцати метров впереди корабля ничего нельзя было различить в белом крутящемся вихре снега. Когда Дима, потушив в каюте свет и оставив лишь синюю ночную лампочку, укладывался спать, послышались первые удары встречных льдин о корпус корабля. Удары становились все чаще и сильнее, затем начались царапанье и скрежет, скоро превратившиеся в сплошной, непрерывный гул.

Георгий Николаевич, который во все время пути почти не общался с Димой, спал на своей койке, повернувшись лицом к переборке, но Дима, как ни старался, не мог заснуть. Плутон, поднимая время от времени голову, тревожно прислушиваясь к тому, что делается снаружи, вопросительно посматривал на Диму.

Вдруг Дима почувствовал, как от удара содрогнулось все судно, как опускается кормовая часть корабля, и через минуту услышал донесшийся с носовой части отдаленный треск и грохот. Георгий Николаевич встрепенулся, приподнялся на локте и, испуганно оглянувшись, хриплым от сна голосом что-то пробормотал, потом спросил:

– Форсируем льды?

– Да, Георгий Николаевич, – ответил Дима. – Должно быть, тяжелые льды.

– А почему ты думаешь, что тяжелые?

– Иван Павлович мне говорил.

– А-а-а… – протяжно зевнул Георгий Николаевич. – Ну, ладно, пусть форсирует, а я спать буду. Адова работа была сегодня в трюме!

Он опять улегся и скоро захрапел.

Дима лежал с открытыми глазами, прислушиваясь к грохоту и треску льдин, становившимся все оглушительней и невыносимей. Кормовая часть корабля опускалась медленно и низко – значит, нос его поднимался на лед… Борьба становилась для ледокола все тяжелей: очевидно, лед делался толще и сплоченней. Наконец, с трудом поднявшись на лед, «Чапаев» на минуту замер на месте, хотя его корпус продолжал содрогаться от работы винта. Потом корабль начал медленно крениться на один борт, затем на другой. Раздался оглушительный грохот, корма поднялась. «Чапаев» выровнялся и остановился. Винт прекратил работу, и сразу наступила тревожная, пугающая тишина.

Дима прислушался. Все спокойно, не слышно криков, беготни, топота ног – всего, чего ожидал испуганный Дима.

Все же, под мирный храп Георгия Николаевича, он торопливо оделся и тихо вышел из каюты, позвав Плутона.

На палубе, ярко освещенной прожекторами, Дима встретил лишь двух-трех пассажиров и несколько человек из команды.

– Простите, – остановил одного из них Дима, – почему мы стоим?

– Сейчас пойдем дальше, мальчик, – последовал ответ. – Лед толстый и сплоченный, девять баллов. Готовимся резать его.

«Резать лед? – Дима стоял в полном недоумении. – Пилы они готовят, что ли?»

Не доходя до бака, в проходе между палубными каютами и бортом, Дима встретил Дмитрия Александровича и очень обрадовался.

– Вы не спите? Вот хорошо! Говорят, что будут резать лед. Он очень толстый и сплоченный. Девять баллов… – без передышки говорил Дима. – Вы не видели, как режут лед? Машинами, что ли? А какие бывают баллы у льда?

Дмитрий Александрович улыбался, слушая этот поток вопросов.