Тихая, плохо освещенная улица, редкие прохожие и ни одной подозрительной машины у обочины тротуара, казалось, могли успокоить кого угодно. Уксус поглядел во двор. Там было пустынно и гихо, ни одного человека, даже ребятишек. Это последнее обстоятельство чем-то не понравилось ему. Но стремление как можно скорее избавиться от вещей было так велико, что Уксус махнул рукой на свои подозрения.
      Не успел он, однако, въехать во двор и затормозить, как к машине подошел какой-то человек, спокойно открыл дверцу кабины и самым будничным тоном, словно старому знакомому, сказал:
      - Приехал? Ну, вылезай, раз так.
      Уксус оцепенел от неожиданности. Потом скосил глаза на заднее окошечко кабины и увидел, как через борт в кузов легко вскочили еще два человека. Только теперь Уксус понял, что случилось то страшное, чего больше всего боялся: он "сгорел".
      Тонкая кадыкастая шея Уксуса вдруг судорожно задергалась, худое лицо исказилось в истерической гримасе, он весь напружинился, готовый к сумасшедшему прыжку. Но стоявший перед ним человек невозмутимо предупредил:
      - Давай только без спектакля обойдемся. Зрителей здесь не будет, а нас все равно ничем не удивишь.
      Уксус понял, что обычная его "уличная тактика", рассчитанная на постового милиционера и сочувствие прохожих, здесь не пройдет, и счел за лучшее "спектакля" не устраивать.
      Через полчаса в кабинете Огнева начался допрос.
      За это время Уксус пришел немного в себя и решил все отрицать. Ясно, что "продал" его этот самый студент, а он знает и Резаного. Но Уксус ничего знать не обязан: его попросили, он довез. Что за вещи - тоже не знает и знать не хочет.
      Главное, не выдавать Резаного. Лучше суд, тюрьма - много ему все равно не дадут, - чем на всю жизнь иметь такого врага, как Pезаный. В последнем случае "вся жизнь" сокращалась до такого минимального срока, что при одной мысли об этом начинал бить озноб.
      - Ну-с, давай знакомиться, Михаил Колосков, - начал Огнев, закуривая и удобно откидываясь на спинку кресла. Все-таки первая встреча.
      - Дай бог, и последняя, - охотно поддержал разговор Уксус, хотя его и неприятно удивило, что уголовный розыск уже знает его имя и фамилию. Этого студент им сообщить не мог. Что же они еще про него знают в таком случае?
      Вечный и проклятый вопрос: "Что они знают?", а в связи с этим как вести себя на допросе, что скрывать, а что охотно и как бы искренне рассказывать, в чем немедленно признаваться, - вопрос этот начинал все больше мучить Уксуса. Он решил пока что оттянуть время и, в свою очередь, как можно беззаботнее сказал:
      - А раз знакомиться, то разрешите и вашу фамилию...
      - Что ж, моя - Огнев.
      Ого, Огнев!.. О нем предупреждал Резаный. И невольно у Уксуса вырвалось:
      - Тот самый?..
      - Другого нет, - усмехнулся Огнев. - А что?
      - Наслышан.
      - Ну вот и прекрасно! И я о тебе... наслышан.
      Поэтому давай, Колосков, решать сразу: сам все расскажешь, или уличать тебя надо?
      - Что рассказывать-то? - с глуповатым и как будто искренним удивлением спросил Уксус.
      Огнев пожал плечами.
      - Да все, что случилось с тобой, начиная... ну, скажем, со вторника.
      Вторник... Тот самый день, когда Резаный ограбил магазин. И при мысли, что Огнев все это знает и увязывает с ним, у Уксуса холодок прошел по спине.
      - Ничего со мной не случилось, - резко ответил он.
      - Вот как? - Лицо Огнева стало строгим. - Давай, Колосков, играть в открытую, а? Не люблю я, знаешь, эти жмурки.
      - А мне что? Валяйте.
      - Так вот картина. Во вторник был ограблен магазин и убит сторож. Из пистолета. Вот он.
      Огнев достал из ящика стола пистолет и положил перед Уксусом.
      - Узнаешь?
      - Нет!
      - Плохо. Молодой, а память уже того... Это тот самый пистолет, из которого ты потом стрелял на корабле в среду. Вот показания свидетелей, вот акт баллистической экспертизы.
      Огнев открыл одну из папок и придвинул несколько бумаг через стол к Укcycy. Тот даже не взглянул на них. Огнев усмехнулся.
      - Пойдем дальше, - тем же ровным тоном продолжал он. Только что в твоей машине нашли вещи с этой самой кражи. Вывод? Вывод один. Ограбил магазин и убил сторожа ты. Это, брат, называется поймать с поличным. Лучших доказательств и не надо.
      - Никого я не убивал, - зло сверкнул глазами Уксус. - И магазин не грабил.
      - Тогда объясни. Опровергни факты.
      Уксус испугался. Ему "шьют" нешуточное дело.
      За такое могут дать и расстрел. О том, что Резаный убил сторожа, он не знал. Но на всякий случай Уксус решил для начала "толкнуть" свою версию, хотя внутренне он уже не верил в удачу.
      - Пистолет этот я нашел. А чемоданы студент один подкинуть просил. Я и не знал, что в них.
      - Та-ак, - как будто даже удовлетворенно произнес Огнев. - Здорово у тебя получается. Ну, а что ты делал в ночь со вторника на сред"?
      - Не помню, - и, подмигнув, Уксус добавил: - Может, где и задержался, человек я холостой.
      Огнев добродушно спросил:
      - Где же твоя зазноба живет?
      - Да тут недалеко, почтового адреса не знаю.
      - То-то, что недалеко. А в ту ночь тебя на машине задержали. Вот рапорт.
      Огнев открыл было снова папку, но Уксус, словно только сейчас вспомнив, воскликнул:
      - Да!.. В ту ночь я из колхоза возвращался. Путевка была в порядочке.
      - В порядочке? - Огнев достал из папки не одну, а две бумаги. - Ну так вот рапорт старшины милиции. А вот справка из гаража. Путевочка-то, брат, была фальшивая.
      Уксус растерялся. Никогда он еще не сталкивался с такими делами и такими допросами. Это было совсем не похоже на допрос в дежурке отделения милиции по поводу какой-нибудь драки. Это что-то совсем другое.
      И Огнев, словно прочитав его мысли, строго сказал:
      - Глупо ведешь себя, Колосков. А может...
      Нервы Уксуса были напряжены до предела. И он не выдержал:
      - Что может?
      - Может, ты, дуралей, чужую вину на себя берешь?
      Огнев спросил это так доверительно, с такой подкупающей искренностью, что Уксус вдруг необычайно ясно понял: он действительно ведет себя как последний дурак, хуже просто не придумаешь. Брать на себя такое дело, идти, может, под расстрел за Резаного, а тот будет себе спокойно разгуливать на свободе?
      Дудки!.. Но выдавать его? А вдруг его не расстреляют, и он когда-нибудь выйдет на свободу? У него хорошая память!.. Что же делать?.. И тут вдруг изворотливый, хитрый ум Уксуса подсказал ему, кажется, один-единственный выход. Что ж, он, так и быть, "продаст" Резаного, но взять его они, пожалуй, не возьмут. Конечно, ие возьмут!
      И, ликуя в душе, он с самым убитым видом сказал:
      - Ладно! На чистоту так на чистоту. Дело сделал не я, а другой человек. Могу сказать, где он схоронился.
      - Вот это уже серьезный разговор, - одобрительно кивнул головой Огнев.
      Огнев понимал: время терять нельзя. Баракин уже встревожен, ведь Уксус еще час назад должен был вернуться с деньгами. Скоро он поймет, что стряслась беда, и улизнет из города.
      Поэтому ровно через двадцать минут после того, как Уксус назвал адрес, где скрывался Баракин, маленький домик на безлюдной и тихой пригородной улице был окружен.
      Но Огнев слишком хорошо знал своего "крестника", чтобы вот так, просто, подойти и постучать в дверь, рассчитывая, что Баракин немедленно откроет, и тут же схватить его. Нет, он не откроет. Для этого нужен особый сигнал, заранее с Уксусом согласованный.
      Поэтому, получив сообщение, что дом окружен, Огнев и задал этот последний вопрос:
      - А теперь скажи, как стучать, чтобы открыл.
      - Да никак особенно не стучать, - махнул рукой Уксус. Он через дверь спрашивает, а я отвечаю, что, мол, свой, Уксус.
      Он и пускает.
      Он врал вдохновенно и нагло. Но Огнев слишком спешил и... поверил. Что ж, возможно, Баракин пускает "на голос", вполне возможно.
      Через минуту Огнев уже мчался в машине на окраину города.
      Был двенадцатый час ночи.
      Кольцо окружения вокруг домика начали постепенно стягивать все туже и туже. Сотрудники с разных сторон проникли в чернильную темноту двора, неслышно стали у всех пяти окон, взяли под наблюдение крышу. В двух окнах за плотными занавесями горел свет.
      К единственной двери первым подошел Коваленко и постучал осторожно, настойчиво.
      Дверь не открывали.
      Коваленко терпеливо подождал, потом постучал снова, еще осторожнее и еще настойчивее.
      В это время к Огневу приблизился один из сотрудников и, кивнув головой на темное окно, возле которого он дежурил, тихо доложил:
      - Храпит там кто-то.
      Неужто Баракин? Нет. Он сейчас не может спать, он ждет Уксуса, ждет нетерпеливо, уже тревожатся и давно злится. Может быть, это хозяин домика? Пока вообще неизвестно, чей это дом, кто в нем постоянно живет.
      Но размышлять долго не пришлось. Все, находившиеся во дворе, вдруг увидели, как в обоих окнах домика неожиданно погас свет.
      Огнев стоял у самого крыльца и не спускал глаз с Коваленко, который постучал уже в третий раз и тут же предостерегающе поднял руку: он услышал за дверью какой-то шорох, будто подкрался к ней человек, дышит тяжело, беспокойно и ждет, чего-то ждет.
      Коваленко тоже минуту выждал, потом глухо и торопливо, словно задыхаясь от волнения, произнес:
      - Открой. Это я, Уксус. Ну!..
      Секунда... И за дверью осторожно звякнул затвор. Она медленно приоткрылась, но на пороге, в черном ее проеме, никого не оказалось.
      Прежде чем Огнев успел его остановить, Коваленко бросился в темноту коридора. И тут же раздался его крик, короткий, отчаянный, сразу перешедший в хрип.
      На Огнева метнулась какая-то тень, отбросила его в сторону. Но он все же успел рукояткой пистолета ударить неизвестного, и тот, покачнувшись, глухо выругался. Огнев узнал Баракина.
      В этот момент кто-то из сотрудников крикнул:
      - Стой! Стрелять буду!
      И через секунду опять:
      - Стой, тебе говорят!
      Огнев был уже в коридоре, где, раненный ножом в спину, лежал Коваленко, когда во дворе грохнул выстрел. Всего один выстрел, но его оказалось достаточно. Сотрудники Огнева умели стрелять.
      Когда увезли раненого Коваленко, оперативная группа приступила к тщательному обыску. Пьяного старика хозяина разбудить не удалось.
      Огнев зашел в одну из комнат, где на кушетке лежало тело Баракина. Злость и удивление застыли на его лице.
      Следующий день был воскресенье.
      С утра в районном штабе народных дружин было особенно людно.
      Огнев остановился на пороге, огляделся и, заметив стоявших возле окна Артамонова и Николая Вехова, направился к ним.
      - Ну, что нового в вашем хозяйстве? - спросил он, здороваясь.
      - Вот суд чести вчера у них был, - Артамонов кивнул на Николая. - Проработали одного паренька так, что я, признаться, даже не ожидал.
      - Исключили из дружины?
      - Ну, зачем же, - спокойно ответил Николай. - Парень свой, не первый день знаем. Мозги прочистили.
      Все трое на миг задумались. Потом Артамонов сказал:
      - Это, милый, великое счастье, если ты всем честным людям, настоящим друзьям своим, можешь смело сказать, глядя прямо им в глаза: "Я свой! Я такой же, как вы, я - рядом, плечом к плечу с вами!" Но от тебя, Николай, и от твоих хлопцев требуется больше. Среди других, казалось бы, чужих тебе и даже враждебных людей должен ты уметь разглядеть таких же вот своих парней, которые только случайно, только по слабости или глупости своей отошли когда-то от вас. Но мало разглядеть это, надо заставить кх вернуться, как бы далеко они от вас ни ушли.
      Великое это дело, скажу я тебе. И вы уже начали его делать, начали правильно. И это не только радость, это святой долг наш. Запомни на всю жизнь, Николай: люди должны быть счастливы, все люди на нашей Земле. Это я тебе как старый коммунист говорю.
      Я для этого революцию делал и защищал ее в трех войнах.
      - Хорошо это ты сказал, Павел Григорьевич, - заражаясь его настроением, задумчиво подтвердил Огнев и уверенно добавил: - А эти не свернут. На таких положиться можно.
      Артамонов со своей обычной скупой усмешкой кивнул на Николая:
      - Он к тому же еще и оратором стал. На диспуте в университете очень умную речь сказал. И вчера на суде тоже. Теперь выделили его общественным защитником по делу о тех ребятишках. Словом, растет человек. Вот только юридических знаний не хватает. - И озабоченно добавил: - Это для дружинников становится делом важным сейчас.
      - Да-а, - покачал головой Огнев. - Вот так оно получается. Одни растут, а другие... Э, да чего там! - досадливо махнул он рукой и, чтобы переменить разговор, спросил Николая: - Идешь сегодня в патруль?
      Тот отрицательно покачал головой, а Артамонов добродушно заметил:
      - Культпоход у них в оперный. Вся знаменитая бригада Вехова в полном составе плюс представитель райкома комсомола.
      - Уж не твоя ли стрекоза?
      - Она самая, - усмехнулся Артамонов. - Суд чести странный результат возымел, доложу я тебе. Просто, знаешь, диву даешься.
      Огнев хитро взглянул на Николая.
      - А как насчет работников библиотечного фронта? Они тоже плюс или как?
      Николай покраснел. Артамонов обнял его за плечи и ответил:
      - Плюс, плюс. И все-то эти сыщики знают. Ничего не скроешь.
      Огнев улыбнулся.
      - Я еще знаю, что бюро райкома партии было. Решили догнать другие районы по уровню партийного руководства дружинами. Так ведь? Выходит, случай с инструментальным кое-чему помог?
      - Ну и что? - пожал плечами Артамонов. - Я же тебе говорил, что Сомов коммунист настоящий.
      Самое главное на этой неделе будет.
      - Что именно?
      - Общее собрание дружины партком собирает, Вот где будет жарко. Так, что ли, Николай?
      - Еще бы, - кивнул в ответ тог. - Ребята как черти злы. - И многозначительно добавил: - Кое-кому из начальства придется солоно.
      - Вот оно что! А я-то думаю, почему это самое начальство сегодня носа не кажет, - усмехнулся Огнев. - Теперь все ясно.
      Артамонов вздохнул.
      - Словом, жизнь идет, и все вполне закономерно получается. Между прочим, - обернулся он к Огневу, - зашел бы вечерком, потолковать кое о чем надо. У них суд чести еще один результат дал. Восемьдесят новых заявлений в дружину. Неплохо, а?
      Огнев кивнул головой.
      - За боевыми делами идет и боевая слава. Все, как ты говоришь, закономерно. Кстати, "Ленинскую смену" сегодня видели?
      - Нет еще. А что?
      - Читать газеты надо, дорогие товарищи. А эту сегодня все из рук рвут. Рассказ Андрея Рогова. Детективный, главное. Там и про них говорится, - Огнев кивнул на Николая. - И совсем неплохой рассказ, между прочим. Это первое. Второе открытое письмо про диспут в университете. Ох, и здорово там одной группке влетело!
      - Это нам еще вчера было известно, - не без подковырки заметил Артамонов.
      - Да? - Огнев хитро прищурился. - А то, что двое из них у нас сидят, это вам тоже известно?
      - То есть как сидят?!
      - Обыкновенно. С горя напились вчера вечером в ресторане. Шум подняли. А сейчас льют слезы и отрекаются от своих идейных заблуждений. Уж мы и родителей сегодня с утра вызвали и ребят из комитета комсомола. Даже валерьянкой поим. И смех и грех, честное слово.
      - А фамилии их как?
      - Гельтищев и... Титаренко.
      - Они самые, - подтвердил Николай. - Главные крикуны.
      - Ну, теперь у них совсем другой репертуар, - усмехнулся Огнев и, обращаясь к Артамонову, добавил: - А вечером я, так и быть, зайду. Стариковское твое одиночество рассею.
      Артамонов улыбнулся и, указав рукой вокруг, сказал:
      - Какое же тут одиночество? Тут, брат, все кипит, бурлит и никогда не затихает.
      Огнев засмеялся.
      - Что ж, все вполне закономерно.
      Ему, как видно, понравилось это выражение.