Адамов Аркадий Григорьевич
      ПОСЛЕДНИЙ "БИЗНЕС"
      Повесть
      ОГЛАВЛЕНИЕ
      I. Записка
      II. "Что б я не родился!" .
      III. Андрюша Рогов ищет сенсацию
      IV. "Жертва собственной нсосторожности".
      V. "Капелла" Жоры Наседкина
      VI. На старой посудине
      VII. "Рок" с идеологией
      VIII. В доме злая собака
      IX. Последнее дело в жизни
      X. Стрелять не обязательно
      XI. Воззвание к тарасовцам
      XII. Встреча состоялась, но...
      Глава I ЗАПИСКА
      Под высокие застекленные своды вокзала врывались паровозные гудки, то резкие и короткие, как удар хлыста, то длинные, тоскливые, как вой зверя. Ворвавшись, гудки, даже самые могучие, мгновенно растворялись в напряженном и, кажется, никогда не затихающем вокзальном гуле.
      Дальние дороги, встречи и расставания, тревоги, волнения, заботы, обостренные последними минутами перед неизбежным рывком вдаль, заставляют людей особенно громко смеяться, иной раз плакать и всегда волноваться в накаленной сутолоке перрона, вдоль которого протянулись зеленые вагоны поезда.
      Впрочем, Бориса Нискина, худого долговязого парня в ковбойке с закатанными рукавами и соломенной шляпе, все это не касалось. Его никто не провожал, за него никто не волновался. Он даже несколько свысока, независимо поглядывал сквозь стекла своих очков на окружающих, спокойно прогуливаясь по перрону. В руке у него был небольшой спортивный чемоданчик. Что еще надо для командировки на три дня?
      Между прочим, больше всего места в чемоданчике занимали драгоценные четырехгранные пластинки к незатачиваемым резцам, ради которых Борис и приехал сюда в командировку. В его городе таких не оказалось. После невообразимого шума, поднятого бригадой токарей, Госплан республики выделил, наконец, им эти пластинки. И бригадир послал за ними Бориса. Здесь тоже пришлось побегать. Но все же Борис побывал и в театре и даже на стадионе: что делать, если сюда приехала любимая футбольная команда.
      Борис разгуливал по платформе, рассеянно поглядывая по сторонам. Кругом шумели, суетились люди - до отхода поезда оставалось несколько минут.
      Борис подумал, что можно, пожалуй, зайти в вагон, но в этот момент кто-то подбежал к нему сзади и закрыл ладонями глаза.
      - Попался! Ну, теперь угадай, кто это? - прозвучал за его спиной веселый девичий голос.
      Ладони были нежные, легкие и едва уловимо пахли какими-то духами, а голос был чертовски знаком.
      - Ну, не знаю, не знаю. Сдаюсь, - снисходительно пробасил Борис, не пытаясь, однако, отвести от глаз девичьи ладони.
      - Эх, ты!
      Девушка рассмеялась, и в тот же миг Борис увидел перед собой Аню Артамонову. Вот так встреча!
      Красивая девушка эта Аня, стройная, с пышной копной золотистых волос, небрежно собранных на затылке, и темными, веселыми, горячими глазами. На Ане было легкое красное в белых горошках платье, на загорелых ногах сандалии.
      Аня была в Москве и возвращалась переполненная впечатлениями. Борис еле сумел пробиться сквозь поток ее восторженных слов и со сдержанной, чисто мужской солидностью сообщить о своей командировке.
      - Знаю, - кивнула головой Аня. - Читала вашу "молнию", да и в райкоме у нас вы много шумели. Только я думала, что Николай сам поедет или...
      - ...или пошлет Тарана?
      Борис постарался вложить в эти слова весь сарказм, на какой был способен. Но Аня лишь с улыбкой махнула рукой:
      - Что ты! Его нельзя, он легкомысленный.
      Но тут, покрывая гул человеческих голосов на перроне, раздался удар колокола.
      - Ой, сейчас отходит! Бежим! - воскликнула Аня, хватая Бориса за руку. - У тебя какой вагон?
      - Четвертый.
      - Мой! Вот здорово! Бежим!
      Оказывается, увлекшись разговором, они довольно далеко отошли от своего вагона.
      Поезд уже тронулся, и полная симпатичная проводница шутливо погрозила им свернутым в трубочку желтым флажком.
      Задыхаясь от бега, они вошли в узкий коридорчик купированного вагона.
      - Приходи ко мне, слышишь? - сказала Аня.
      Борис кивнул головой.
      В купе оказалось всего два пассажира. Пожилой тучный человек, читавший книгу и поминутно вытиравший пот с разгоряченного, красного лица, не поднял головы, когда Борис вошел. Зато второй пассажир, паренек в черной с серебряной полоской нейлоновой рубашке, заправленной в узкие кремовые брюки, необычайно обрадовался его появлению.
      - Ого! Какая радость! Вас само небо послало.
      На подвижном лице его блестели черные, чуть навыкате глаза. Иссиня-черные волосы были гладко зачесаны назад. Тонкая ниточка усов и длинные, косо побритые виски придавали ему фатоватый вид.
      Молодые люди познакомились.
      - Жора Наседкин, студент, - представился паренек.
      Потом Борис спросил:
      - А почему меня к вам небо послало?
      Жора быстро придвинулся к нему и, слегка понизив голос, горячо ответил:
      - Конечно, небо! Я всю дорогу ломаю себе голову, как познакомиться с этой девушкой, и вдруг вижу тебя сначала с ней на перроне, а потом у себя в купе. - Жора легко и свободно перешел на доверительное "ты". - А чем она занимается?
      - Инструктор райкома комсомола.
      - Ого! - Жора даже присвистнул. - Серьезный товарищ. Но все равно. Познакомишь?
      Борис ощутил некоторую неловкость. С одной стороны, для отказа вроде бы и нет никаких оснований, но с другой... Василий Таран, лучший друг, ухаживает за Аней.
      Борис пробормотал сначала что-то неопределенное, вроде "как-нибудь потом", "если будет случай", но потом ему вдруг стали противны эти уловки, и он сказал, как всегда, прямо и серьезно:
      - У нее уже есть избранник. Кстати, мой друг. Так что не стоит и знакомить.
      Правда, насчет "избранника" Борис явно преувеличил, но ситуация в целом была изложена предельно четко, хотя и пристрастно. Борис ожидал обиды, но Жора оказался парнем миролюбивым и оптимистичным.
      - Чепуха! - решительно ответил он. - Избранник еще не муж, это раз. А друг - это тоже не причина. Все равно от знакомства ты ее не убережешь, слишком красивая. А так по крайней мере у тебя на глазах...
      Жора добродушно подмигнул. Но Борис не принял шутки. Давая понять, что он не намерен продолжать этот разговор, он демонстративно вынул из кармана дорожные шахматы и углубился в решение какого-то этюда.
      Толстяк объявил, что идет в ресторан.
      Не успела дверь закрыться за ним, как снова порывисто откатилась в сторону, и на пороге появилась Аня.
      - Ну конечно, - смеясь, произнесла она. - Его ждешь, а он - пожалуйста, играет себе. Невозможный человек!
      - Понимаешь, - смущенно ответил Борис, засовывая шахматы обратно в карман. - Я тут... в общем уже собрался...
      - Вы его накажите, - посоветовал Жора. - А то он и сам не идет и других не пускает. Высшая степень эгоизма!
      Аня улыбнулась.
      - Кого же это он не пускает?
      - Меня! Знаете, как рвался?
      - Чуть поводок не оборвал, - иронически заметил Борис.
      Жора в ответ свирепо оскалился и смешно завращал глазами.
      - Можно, я его разорву на части? - осведомился он у Ани. - Тогда давайте сообщим суду имена поручителей. Как вас зовут?
      Девушка охотно поддержала шутку.
      - Милуем и берем на поруки.
      - Согласен, - важно кивнул головой Жора. - Так непринужденно и весело состоялось знакомство. Только Борис продолжал хмуриться.
      Между тем Жора достал из кармана сигарету, необычно длинную, с фильтром, и прикурил от изящной зажигалки, зажав ее пальцами так, что видна была только ее верхняя часть с фитилем.
      - Жора, дайте посмотреть, - заинтересовалась Аня.
      - Для дам у меня другая, - ответил тот и вынул из кармана другую зажигалку.
      - Нет, я хочу ту, - возразила Аня.
      - А эта, Анечка, для мужчин. Не могу.
      - Вот как? Не ожидала.
      Все это время Борис неприязненно молчал. Теперь замолчала и Аня. Жора, как видно, почувствовал неловкость положения. Он обвел взглядом купе и, что-то вспомнив, с наигранной веселостью сказал Борису:
      - Ты, кажется, шахматный мыслитель. Сыграем? У меня это получается неплохо, предупреждаю.
      - Можно, - буркнул в ответ Борис.
      Жора ему не нравился, но отказаться от партии в шахматы было выше его сил.
      - Только не в твои бирюльки, - сказал Жора, вставая. Я возьму у проводника настоящие.
      Когда он вышел, Борис сказал:
      - Дался тебе этот пижон.
      Аня улыбнулась.
      - По-моему, ты с ним собираешься играть в шахматы, а не я.
      - Надо изучать людей, - назидательно возразил Борис. Если хочешь узнать характер человека, сыграй с ним партию. Если такой нахальный субъект только соображает в шахматах.
      - По-моему, ты преувеличиваешь насчет этого парня, заметила Аня.
      Борис насмешливо возразил:
      - Я и не знал, что тебе так легко понравиться, и кое-кто тоже об этом не догадывается.
      Аня нахмурилась.
      - Без глупых намеков, пожалуйста. А понравиться мне. между прочим, не так просто.
      В дверях купе появился Жора с большой коробкой шахмат. Ослепительно улыбаясь, он объявил:
      - Матч на первенство скорого поезда № 13 объявляем открытым. Приз - бутылка коньяка в вагоне-ресторане. Согласны?
      Они расставили фигуры. Борису достались белые.
      - "Готовые к бою орудья стоят, на солнце зловеще сверкая", - продекламировал Жора.
      Аня встала.
      - Как говорят, желаю победы сильнейшему.
      - Вы уходите? Кто же нас будет вдохновлять?
      - Бутылка коньяка.
      - Я предпочел бы вас.
      - А я не приз. Меня выиграть нельзя.
      - К сожалению. Не та эпоха. Вот, например, раньше хорошеньких женщин выигрывали на рыцарских турнирах. Красиво и просто! А теперь надо зарабатывать отличную трудовую характеристику, получать рекомендацию общественных организаций.
      - Ничего. Мы лично эпохой довольны, - процедил Борис.
      Аня молча вышла из купе.
      Борис нетерпеливо посмотрел на Жору.
      - Может быть, все-таки начнем?
      - Прошу, маэстро, ваш первый ход.
      Борис двинул пешку. "Проверим для начала его теоретический багаж", - решил он. Жора безукоризненно разыграл дебют. Борис остался доволен: противник вполне приличный, играть будет интересно.
      Что ж, теперь надо готовить атаку.
      Последующие несколько ходов показали, что Жора, пренебрегая сгущающимися тучами на ферзевом фланге, готовит атаку на королевском фланге, готовит лихорадочно и не очень точно.
      Борис задумался. Противник до конца еще не ясен, в таком положении опасно рисковать. А что, если?.. Это опасный для черных маневр, и тут надо иметь крепкие нервы, чтобы не растеряться. Что ж, проверили теоретическую подготовку, теперь проверим его нервы. И Борис начал атаку.
      Первые удары не смутили Жору.
      - Так. "Смешались в кучу кони, люди", - задумчиво произнес он, пощипывая усики. - Что ж, посмотрим, "что день грядущий нам готовит".
      Борис нетерпеливо ждал хода противника. Начнет обороняться или пойдет на жертву, но не изменит своего плана? Жора сделал ход. Нет, он наращивает силы для атаки, бросает вперед все резервы, пожалуй, даже слишком далеко вперед. Однако азартен!
      Если следующим ходом он начнет атаку, это будет типичная авантюра.
      Что такое? Жора сделал странный ход. Это и не оборона и не начало атаки. Он лишь толкает, соблазняет Бориса взять "за здорово живешь" пешку... Ах, вот в чем дело! Ну, это уже не корректно. Пропустить дорогой сейчас ход, чтобы поймать противника в элементарную ловушку. Вот это уже действительно пижонство. За такие дела надо наказывать. Борис рассердился. Противник не вызывал уважения.
      Вперед! Теперь Борис выводил атакующие силы обходным маневром на королевский фланг, в тыл противника.
      Жора нетерпеливым движением стряхнул пепел с сигареты и жадно затянулся.
      - Ходы назад не берем?
      - Кто как. Я, например, не беру, - иронически ответил Борис.
      - Это лишь в порядке уточнения.
      Жора, так и не начав атаки, стал торопливо перебрасывать силы на другой фланг. "Нервишки-то, оказывается, не того, шалят", - удовлетворенно констатировал Борис.
      Атака белых нарастала. Борис хладнокровно забрал вторую, затем третью пешку и к тому моменту, когда черные фигуры появились, наконец, на месте боя, он давно рассчитанным ударом перенес сражение на королевский фланг. "Такого не видеть", - с презрением подумал Борис.
      Силы черных снова шарахнулись на королевский фланг. Растерянность переходила в панику. А для паники, по мнению Бориса, оснований еще не было.
      Положение черных было трудным, но далеко не безнадежным. Здесь требовалось мобилизовать волю, а противник от первой неудачи пал духом, больше того, он начал попросту терять голову и делал один слабый ход за другим.
      - Что-то я сегодня не в форме, - Жора предпринял слабую попытку спасти свой престиж. Борис не ответил. Он играл с нарастающим ожесточением: противник не вызывал у него теперь даже жалости.
      - По-моему, черные могут сдаться, - спустя некоторое время заметил он.
      - А мы подождем, - с наигранной бодростью возразил Жора. - Есть кое-какие скрытые шансы.
      "Пижон, - с презрением подумал Борис. - Просто рассчитывает на мой зевок".
      В купе заглянула Аня.
      - Битва еще продолжается?
      - "Ни сна, ни отдыха измученной душе, - откликнулся Жора. - Берут на измор.
      Через десять минут все было кончено.
      Жора с неизменной улыбкой направился в купе, где, как он заметил, ехала Аня.
      В коридорчике около этого купе стоял высокий светловолосый человек в сером костюме и курил, глядя в окно. Когда Жора подошел, человек слегка посторонился, бросив на него рассеянный взгляд.
      Аня читала, забравшись с ногами под одеяло.
      В купе больше никого не было.
      - Видите, Анечка, - весело сказал Жора, - что значит вас не было. Проиграл! Опозорен! Как у Горького: "Ни сказок о вас не расскажут, ни песен о вас не споют". Представляете?
      - Представляю. Борис, кажется, сильный игрок.
      - Ничуть. Просто я торопился.
      - Куда?
      - К вам! Неужели трудно догадаться? - Большие выразительные глаза Жоры смотрели томно и грустно. - Я теперь "без вас не мыслю дня прожить".
      - Боже мой, Жора! Вы начинены цитатами.
      - Ничего не поделаешь. Так сказать, по долгу службы. Я ведь с филфака. Четыре года уже трублю.
      - Любите литературу?
      - В меру... Анечка, - вдруг проникновенным тоном сказал Жора. - Можно в память о нашей встрече сделать вам маленький подарок?
      Жора достал из кармана коробочку. В ней оказалась красивая, из крокодиловой кожи пудреница.
      - Прошу вас. Париж. Мировая фирма "Коти".
      - Что вы, Жора! Не надо! Спасибо.
      - Вы меня обидите. Ведь я от чистого сердца. Клянусь!
      - От чистого сердца спасибо. Но не надо, - покачала головой Аня. - Это очень дорого.
      Но сама помимо воли залюбовалась. "Какая прелесть! И откуда только у него такие вещи?"
      - Анечка, возьмите! Хотя я понимаю. Инструктору райкома обязан носить такую пудреницу. Все-таки вы себе выбрали странную профессию.
      - Во-первых, это не профессия. Профессия у меня еще будет. А во-вторых, почему странная? Я люблю это дело.
      - Все-таки такая девушка, как вы... А что у вас будет за профессия?
      - На вечернем учусь, в педагогическом.
      - Вот это уже понятно. Ну, хорошо! Тогда я вам подарю косынку. Индийскую! Можно? - И он жестом фокусника вытащил из кармана пеструю нейлоновую косынку. - Вы только взгляните на эту экзотическую красоту, на эти сюжеты!
      Но Аня сердито ответила:
      - Я все равно ничего не возьму. Спасибо.
      - Какая вы... - Жора с огорчением бросил косынку на столик рядом с пудреницей. - Но по крайней мере можно, я запишу ваш телефон? Мы должны еще увидеться!
      - Должны? - невольно улыбнулась Аня. - Почему должны?
      В купе зашел Борис.
      - Ты, кажется, уже что-то должна? - спросил он, подозрительно взглянув на косынку и пудреницу. - Только этого не хватало.
      - Ничего я не должна. Успокойся. И вообще, что ты взялся меня опекать?
      - Анечка, вы не цените дружеского отношения, - вмешался Жора. - А теперь вот что. Есть предложение отправиться в вагон-ресторан. За мной долг чести. Анечка, умоляю не отказываться.
      - Я и не отказываюсь. Но коньяк пить не буду.
      Выходя из купе, Аня обратилась к высокому человеку в сером костюме, курившему у окна.
      - Алексей Иванович, не хотите с нами в вагон-ресторан?
      - Ну, что вы! - махнул рукой тот. - Я уж по-стариковски тут один постою, помолчу, покурю.
      ...Огнев посмотрел вслед удаляющимся молодым людям. "Милая у меня соседка попалась, очень даже милая. Вон пареньки как вокруг хлопочут". Он усмехнулся. Будь здесь его старший, Виктор, тоже небось мимо не прошел бы. Между прочим, действительно не плохо было бы выпить бутылочку пива похолоднее. Очень уж жарко сегодня. Но как-то неудобно, отказавшись от приглашения, сразу вслед за ними появиться в ресторане. Придется маленько обождать.
      Огнев вновь повернулся к окну.
      Незаметно сгустились сумерки. Подкрался вечер.
      Начал накрапывать дождь, и на стекле появились косые полоски.
      ...Проходя из вагона в вагон, минуя жутковато лязгающие под ногами переходы, Жора галантно подавал Ане руку и торопливо поддерживал ее, когда вагон неожиданно наклонялся.
      Улучив момент, Борис недовольно буркнул Ане:
      - Тебе, кажется, нравится, что этот пижон...
      Он не успел закончить. Шедший впереди Жора раскрыл перед Аней дверь вагона-ресторана.
      В обоих застекленных отсеках столики оказались занятыми. Пришлось подождать.
      Борис рассеянно наблюдал, как за высокой буфетной стойкой суетилась полная женщина в белом халате, как перебегала от столика к столику с подносом в руках молоденькая официантка.
      Здесь, в вагоне-ресторане, Бориса охватило какое-то странное ощущение необычайности происходящего. Казалось бы, вот сейчас он удобно сидит за уютным столиком, выбирает себе закуску в коротком, но все же ресторанном меню, кругом люди спокойно едят, разговаривают, смеются. Но в это же время и он, и эти люди вокруг, и столики, за которыми они сидят, и хорошенькая официантка безостановочно несутся в вечерней тьме, сквозь ветер и дождь. И дробный стук колес под полом, мерное раскачивание вагона, гудки паровоза все время напоминают о стремительности этого движения.
      Тем временем Жора уже сделал заказ, и за столиком завязался разговор.
      - Смотрите-ка, - сказала вдруг Аня, с улыбкой кивнув на дверь вагона и шутливо погрозив пальцем. - Пришел все-таки мой сосед.
      Огнев, усаживаясь за столик, добродушно кивнул ей в ответ.
      В это время в противоположном конце вагона, за стеклянной перегородкой, при взгляде на Огнева неожиданно насторожился плотный, средних лет человек в хорошо сшитом летнем костюме. Несколько секунд он сидел неподвижно, низко опустив над тарелкой голову. Потом на грубоватом, сильно обветренном лице его мелькнула пьяная усмешка.
      Привычным движением он потер пальцем за ухом, где начиналась и уходила под ворот пестрой рубахи тонкая полоска шрама. Потом, очевидно захваченный какой-то дерзкой мыслью, человек этот поспешно ощупал карманы, достал огрызок карандаша и, вынув из стакана бумажную салфетку, принялся что-то быстро писать на ней. Затем он сложил салфетку, надписал сверху и подозвал официантку:
      - Получи-ка с меня, красавица.
      Девушка улыбнулась и быстро подсчитала столбик цифр в своем блокнотике. Человек протянул деньги, но сдачу не принял.
      - Лучше ты мне окажи услугу, - доверительно понизив голос, сказал он. - Видишь, во-он сидит один в сером костюме?
      Девушка проследила за его взглядом и кивнула головой.
      - Вот ему передай-ка эту писульку.
      Человек протянул записку и, как только официантка отошла, грузно поднялся со стула, задев рукавом пустой графин из-под водки.
      В ожидании заказа Огнев проглядывал газету.
      - Вам просили передать, - услышал он над собой голос официантки.
      Огнев быстро поднял голову и, не разворачивая записки, сказал:
      - Кто?
      - Гражданин какой-то. Вон там сидит... нет, ушел уже.
      Огнев развернул записку. Неровным, размашистым почерком, местами разрывая тонкую бумагу, там было написано: "Крестник твой вернулся. Соскучился. Так что жди подарочек".
      Минуту Огнев размышлял о чем-то, вертя в руках записку, потом снова подозвал официантку.
      Девушка отвечала бойко, уверенно, с той особой, чисто профессиональной памятью на людей, которой отличаются официанты.
      Спустя некоторое время Огнев вновь перечел записку и уже собрался было сунуть ее в карман, когда заметил, что соседка его по купе и ее спутники, расплатившись, поднялись со своих мест и направляются к выходу. Встретившись с веселым Аниным взглядом, он снова дружески улыбнулся ей. А девушка, проходя мимо, шутливо погрозила ему пальцем.
      - Говорите, "по-стариковски постою один, подумаю", а сами записочки получаете? Мы все видели.
      - Ничто человеческое нам не чуждо, - лукаво подмигнул Жора.
      Огнев в ответ лишь усмехнулся и махнул рукой.
      - Э, чего там! Разве это записка? Так... - он на секунду умолк, нахмурившись, потом решительно закончил: - Можно считать, что записки этой не было.
      Ребята удивленно переглянулись.
      Глава II "ЧТОБ Я НЕ РОДИЛСЯ!"
      Пронзительный звонок оповестил цех об обеденном перерыве. Один за другим, урча, затихали станки.
      Коля Маленький, худощавый, вихрастый паренек с большими, цвета морской воды, плутовскими глазами и лихо вздернутым веснушчатым носом, шумно вздохнул и выпрямился, потирая затекшую спину. Он был в полосатой тельняшке с закатанными рукавами и в старых, промасленных брюках. Заботливо смахнув со станка стружки и вытерев капли масла на зеркально блестящих полозьях станины, он одобрительно похлопал станок.
      - Силен, зверюга!
      Работавший за соседним станком Николай Вехов усмехнулся.
      - Одобряешь?
      - Точность выдерживает астрономическую. А уж скорость можно дать - будь здоров! Как космическая ракета. Я так и хочу его назвать - "Ракета".
      - У него, брат, другое название: "Один к шестьдесят одному".
      Николай отличался рассудительностью и, как бригадир, не без оснований опасался полета фантазии у Коли Маленького.
      В ответ тот небрежно махнул рукой.
      - Не звучит! Скучное название.
      - Ты только смотри, чтоб на твоей "Ракете" резцы не полетели.
      - Все на высшем техническом уровне, - шутливо ответил Коля Маленький. - Консультант - трижды лауреат, заводской премии товарищ Куклевг Вот они, кстати, сами. В масштабе один к одному.
      К друзьям подошел Илья Куклев, невысокий, широченный в плечах парень, на могучей шее - круглая, под короткий бобрик подстриженная голова.
      И лицо у него было круглое, румяное, с широким носом и толстыми губами. Куклев был страстный рационализатор, "мозговой трест" бригады, как его окрестил Коля Маленький.
      - Все треплешься? - добродушно, но без улыбки спросил он.
      - Что вы, доктор! - все тем же шутливым тоном откликнулся Коля Маленький. - Просто характеризую вашу личность.
      - Ладно уж. Пошли обедать. Где остальные?
      Был тот редкий случай, когда вся бригада Николая Вехова работала в одну смену.
      О чем-то споря, подошли долговязый Борис Нискин и Василий Таран. Василий, стройный чернобровый красавец в берете, пестрой тенниске и щеголеватых узких брюках, беззаботно и весело говорил:
      - Красивая девочка, глаз не оторвешь. А как взглянула, ты бы видел. Все отдать - и мало!
      - С Аней, значит, уже покончено? - сурово спросил Борис.
      - Тихо, не касайся! Это тайная рана в моем сердце, - с напускной беспечностью возразил Василий. - Она меня только воспитывает.
      - Бесполезное дело, - вмешался Коля Маленький.
      Николай сердито посмотрел на него. Уж кто-кто, а этот молчал бы насчет воспитания. Вчера опять не явился на занятия по техминимуму. Переутомился, видите ли! А сам потом полночи не гасил свет в комнате, читал очередную книжку про шпионов. Это, мол, воспитывает бдительность! А то Кольке больше нечего воспитывать в себе, кроме бдительности.
      Но главное его увлечение, от которого нет покоя.- космос. Сначала это были ракеты. Старший брат Коли Маленького, офицерракетчик, приехав однажды в отпуск, объяснил ему принцип их устройства, от самых простых вплоть до будущих фотонных межгалактических ракет. Коля Маленький самозабвенно увлекался ими до тех пор, пока окончательно не запутался и не запутал всех ребят в дебрях относительности времени и пространства.
      А недавно он где-то прочел, что существа из других миров, побывали на Земле, и помешался. Ищет доказательства!
      Николай уже в который раз с беспокойством подумал, что взбредет в голову Коле Маленькому после этого.
      И, как бы отвечая на его мысли, Коля Маленький таинственным голосом произнес:
      - Хлопцы, есть потрясающая новость! Вы думаете, только мы запустили спутники?
      - Почему же? - небрежно возразил Борис Нискин, поправляя очки. - Американцы тоже запустили... Пытаются нажить политический капитал перед совещанием в Женеве. И, конечно, в глазах союзников. В Европе...
      Борис был политик. Это очень шло к его красивым роговым очкам - такие очки ребята называли "дипломатическими". Следует учесть к тому же, что Борис выступал за первую сборную завода по волейболуэто было, кстати, неудивительно при его росте. Но главным его увлечением были шахматы.
      Здесь он достиг выдающихся результатов: первый приз на областной олимпиаде - учебник дебютов с автографом самого автора (для чего книгу специально посылали в Москву от имени шахматной секции). Этот автограф любой член бригады Вехова мог в нужный момент процитировать наизусть.
      При стольких талантах Борис Нискин в любой другой бригаде был бы ее украшением и кумиром.
      Но бригада Николая Вехова блистала целым созвездием талантов. И Коля Маленький со своими захватывающими историями о шпионах (они воспитывают бдительность!) и особенно с космонавтикой занимал в этом созвездии достойное место.
      Но и на звездах, вероятно, есть пятна, раз они есть на Солнце. Таким пятном у Коли Маленького был его второй разряд, единственный второй разряд в бригаде. А Илья Куклев, например, имел даже пятый, высший у токарей, разряд. В сочетании с тремя крупными рационализаторскими предложениями и постом заместителя председателя комиссии по смотру технической грамотности молодых рабочих такой разряд уже принес бы Куклеву славу отнюдь не меньшую, чем у других членов бригады Вехова. Но ведь, кроме того, медлительный и на вид неуклюжий Илья был второй боксерской перчаткой завода, а по мнению ребят из его бригады - даже первой!
      При всем том, как убежденно рассуждал Коля Маленький, разве нет у Куклева недостатков? Есть, а как же? И у Бориса Нискина они тоже есть. А у Василия Тарана их, пожалуй, даже больше, чем достоинств. Не говоря уже о шестом члене бригады - Степе Шарунине, у того вообще нет никаких достоинств, кроме разве одного: удивительной способности первым узнавать самые потрясающие новости, а также слухи и сплетни и держать, таким образом, бригаду в курсе всех последних событий.
      Наконец, даже у самого Николая Вехова, их бригадира, тоже, если присмотреться как следует, недостатки, наверное, обнаружатся. Посему Коля Маленький с неизменным хладнокровием относился к своему второму разряду, хотя во всем другом он был человеком с крайне беспокойным нравом. Когда же речь заходила о космосе, как, например, сейчас, в этот обеденный перерыв, Коля Маленький начинал горячиться уже не на шутку.
      - Какие там американцы! - возбужденно воскликнул он, когда Борис Нискин упомянул о запущенных ими спутниках. Тоже мне! Чтоб вы знали, вокруг Марса искусственные спутники летают! Понятно?
      - Ты что, спятил? - изумился Борис.
      А Таран с сочувственной издевкой добавил:
      - Милый, ты бы в поликлинику сходил, что ли.
      - А-а, в поликлинику? Ну, глядите!
      Коля Маленький с торжеством вытянул из кармана смятую "Комсомолку", развернул ее и ткнул пальцем.
      - Вот! Пишет доктор физико-математических наук. Так и называется: "Искусственные спутники Марса". Фебос и Деймос. Это в переводе - Страх и Ужас. Видали, что делается?
      Все склонились над газетой. А Коля Маленький принялся читать вслух, захлебываясь от волнения и путая строчки.
      - Да-а... - произнес, наконец, Василий Таран. - Это же надо! Голова идет кругом, как подумаешь.
      - Надо иметь крепкую голову, - язвительно ответил Коля Маленький и важно объявил: - Я лично тоже решил понаблюдать за этими спутниками. Вот только где у нас в городе телескоп, а? Кто знает?
      При этих словах Николай сразу пришел в себя.
      Еще не хватало, чтобы Коля Маленький занялся астрономией!
      - Ты за собой лучше понаблюдай, - строго сказал он. Здесь, кстати, и без телескопа все видно. Последний раз предупреждаю: или ты сдашь, наконец, на третий разряд, или выкинем из бригады.
      При этих словах лицо Коли Маленького приобрело вдруг выражение полнейшего равнодушия, и только в глубине глаз, как свет в дверной щелке, затаилось лукавство.
      - Что значит "выкинем"? - невинным тоном возразил он. Это, знаете, проще всего. А людей воспитывать надо, убеждением действовать.
      Борис Нискин возмущенно блеснул очками.
      - Это уже чистая демагогия, вот что!
      - Еще какая! - подхватил Таран. - Сам иногда этим грешу... Видал, но такого!..
      Он с Колей Маленьким - два остряка и задиры - не упускали случая поддеть друг друга.
      - Мы когда-нибудь в столовку пойдем? - не вытерпел Илья.
      - Идем, - откликнулся Николай. - Вот только Степка Шарунин куда-то потерялся.
      Наконец появился и Шарунин, щуплый паренек в замасленной серой рубашке. Степка был чем-то явно взволнован.
      - Слыхали новость? - возбужденно спросил он. - Жуков Валька говорил. Ух, что будет!..
      - Вот это новость! - весело отозвался Коля Маленький. Самого Вальку Жукова удалось послушать! Секретаря комитета комсомола! Надо же, такое счастье.
      - И что теперь только будет? - подхватил Таран.
      Степа Шарунин обиделся.
      - Я могу и не рассказывать.
      - Ладно, пошли уж, - скомандовал Николай.
      Ребята гурьбой направились к выходу из цеха.
      Очутившись во дворе, все невольно зажмурились: в глаза ударили нестерпимо яркие солнечные лучи.
      Здесь было еще жарче, чем в цехе, только легкий ветер со стороны моря приятно обдувал разгоряченные лица.
      По тенистой аллее заводского сада, над которой смыкались ветви могучих акаций и кленов, вышли к низкому зданию столовой.
      Коля Маленький быстро встал в очередь в кассу, Таран и Куклев, взяв подносы, - в другую очередь, за оплаченными уже порциями, а Николай, Борис Нискин и Степа Шарунин направились занимать столик на шестерых.
      Через десять минут вся бригада уже с аппетитом уплетала обед, и, только Степа, упиваясь всеобщим вниманием, рассказывал:
      - Значит, на весь завод - дружина. Конечно, добровольная. Со штабом. Порядок охранять на улицах...
      К его рассказу прислушивались обедавшие вокруг рабочие.
      - И это по всей стране, во всех городах, - не то с удивлением, не то с опаской продолжал Степа. - Теперь и до нас докатилось.
      Илья Куклев одобрительно кивнул головой.
      - Давно пора. В газетах уж сколько об этом пишут.
      Кто-то за соседним столиком скептически произнес:
      - Выходит, еще одна милиция на нашу голову?
      - И вообще, - подхватил Степа. - Вон недавно в газетах писали - одного дружинника убили. Ну, кто это захочет подставлять свою шкуру за здорово живешь?
      - Нет, а по-моему, что ни говорите, красиво, мечтательно произнес. Василий Таран. - Форму какую-нибудь придумают, пистолет дадут. Девчата с ума сходить будут.
      - Чушь городишь, милый! - вмешался сидевший неподалеку старый мастер из первого цеха Григорий Анисимович Проскуряков, член цехового партбюро. - Пистолет ему подавай! Форму придумывай! Правительство наше и ЦК только и мечтают, чтобы Василий Таран неотразимым кавалером стал...
      По столикам прошел сдержанный смешок.
      - Или вон Кириллов Иван Степанович говорит: "еще одна милиция на нашу голову", - продолжал неторопливо Проскуряков, поглаживая седые, с табачными подпалинами усы. - Я бы на твоем месте, Степаныч, на милицию не обижался. Ведь, гляди, после каждой получки она тебя целым и невредимым домой доставляет. Ну, со штрафом, конечно. Не без этого. Потому нрав у тебя становится буйный.
      Кругом уже откровенно смеялись. Разговор принимал явно интересный оборот.
      - А ты, дядя Григорий, сам-то в дружину не собираешься? - поинтересовался кто-то.
      - Почему не собираюсь? - степенно ответил Проскуряков. - Вот такие орлы пойдут, - он кивнул на столик, где сидела бригада Вехова, - и я за ними.- Взгляд его остановился на Шарунине. - А ты, сынок, чего испугался? Мы же с тобой рабочий класс, основа основ государства. Это понимать надо! Царя прогнали, беляков передушили! Страну из разрухи подняли. Кто? Все мы, рабочий класс.
      В голосе старика звучала такая неподдельная гордость, такая хозяйская уверенность в своих силах, в своей правоте, что окружающим невольно передалось это чувство.
      - Гитлеру шею свернули, - прибавил рабочий, сидевший рядом с Проскуряковым.
      - Верно, - согласился тот. - Так неужто дома у себя порядок не наведем?
      - Эх, чтоб я не родился! -. задорно воскликнул Коля Маленький. - Будет порядочек!
      Кругом засмеялись.
      - В корень смотрит парень... Раз родился, то надо воевать!..
      - Непременно надо! - вмешался в разговор подошедший инженер Рогов, технолог цеха.
      Это был полный, розовощекий, с седыми висками человек.
      - В чем же дело? Записывайтесь, Дмитрий Александрович, - задорно предложил Таран.
      Рогов улыбнулся.
      - Я, видите ли, готов. Но есть условие. Чтобы супруга не узнала...
      Веселый смех заглушил на минуту его слова.
      - ...А так скажу: мол, совещание или собрание. И все тут, - шутливо продолжал Рогов, но вдруг с неожиданной суровостью добавил: - Я не зря сказал, что воевать непременно надо. Вот сегодня на работу сверловщица наша не вышла, Назарова. Почему? Потому, что в больнице возле сына сидит. Студент он, на одном курсе с Андрюшкой моим учится.
      Нашлись подлецы, ножом его ранили.
      - Это как же так? - спросил Николай.
      - А вот так. У них при доме красный уголок есть. Вечер там был, танцевали. В это время хулиганы нагрянули. Назаровой сын вздумал было вмешаться, да один оказался. Ну, они его...
      Николай нахмурился. Ох, до чего же ясно вспомнил он в эту минуту, как недавно они с Машей сидели вечером в парке, как окружили их скамейку подвыпившие парни. Николай тогда тоже оказался один, но те были потрусливей, и у них не было ножей.
      А Маша, как она тогда испугалась!..
      - Это что же получается, хлопцы? - тихо, с угрозой спросил он, оглядывая товарищей. - Выходит, наших бьют?!
      Коля Маленький вскочил со стула и запальчиво воскликнул:
      - Факт, бьют! А мы должны прощать, да? Мы что, христосики?
      Разговор неожиданно принял новый, всех взволновавший оборот. Посыпались возмущенные реплики:
      - Распустили!..
      - Сажать их всех надо! Довоспитались!..
      - Милиция куда смотрит?..
      - Что милиция? Сами мы куда смотрим?..
      А Коля Маленький с прежней горячностью добавил:
      - Это дело так оставить нельзя!
      - Есть конкретное предложение! - объявил Василий Таран. - Прошу внимания! Знаменитая бригада Николая Вехова целиком вступает в эту самую дружину. Ибо в такую эпоху, как наша...
      - Даешь! - на всю столовую заорал Коля Маленький.
      Николай махнул рукой.
      - Ладно вам, "эпоха...", "даешь..."! Просто интересно с этим красным уголком разобраться, вот и все.
      - Разберемся, - многозначительно пообещал Илья. - Не на бобиков напали. Найдем и так разберемся, что родная мать потом не узнает, душа с них винтом!
      При этих словах старик Проскуряков нахмурился и погрозил пальцем.
      - Ты, Куклев, не того... С них пример не бери. По-нашему разобраться надо, по-рабочему. Ясно?
      - Это он не в том смысле, дядя Григорий, - лукаво усмехнулся Таран, - а в смысле перевоспитания.
      - Я ваше перевоспитание знаю.
      - Не. Мы еще сами его не знаем. Учимся.
      - Вот я погляжу, как вы учитесь.
      - Прежде всего, - вмешался Борис Нискин, - план надо составить.
      На том пока и порешили.
      И только Степа Шарунин вдруг со страхом вспомнил, что красный уголок, где ранили студента, находится от него по соседству и он знает тех, кто там бесчинствовал вчера.
      Вспомнил, облился холодным липким потом и промолчал.
      Вечером зной спадал. Погружались во мрак широченные тротуары: свет фонарей над мостовой не мог пробиться сквозь густую листву кленов и акаций.
      И жизнь южного приморского города с шумом, весело выливалась из домов наружу: настежь распахивались окна, откидывалась легкая кисея с дверей, выходивших прямо на улицу, у подъездов домов и у ворот на длинных скамьях, а то и просто на вынесенных стульях отдыхали, наслаждались прохладой люди постарше. Они громко и оживленно переговаривались между собой, то споря, то сердясь, то сыпя шутками и остротами. А по тротуару говорливыми компаниями и парами растекалась молодежь.
      В воздухе стоял терпкий запах цветущей акации и кружился белыми снежинками тополиный пух.
      Ранняя и небывало жаркая весна стояла в городе.
      - Это так же похоже на весну, как я не знаю что, вздохнула полная женщина, сидевшая на длинной скамье у ворот, за которыми тонул во мраке большой пустынный двор.
      - И не говори, - подхватила другая женщина. - Днем чувствуешь себя, как скумбрия на берегу: нечем дышать абсолютно!
      На другом конце скамьи пожилая, скромно одетая женщина, грустно перебирая в пальцах оборки платка, накинутого на плечи, говорила соседке:
      - Не могу я этого понять, Вера. Ночи не сплю, все слезы выплакала. Вот у тебя сын как сын, человеком стал. А мой? И ведь жили мы с тобой вроде одинаково, обе вдовы-солдатки, обе последнее для сыновей от себя отрывали. И двор один, и школа одна. Ну отчего мой Коська таким получился, отчего?
      - Себя ты, Катерина, не блюла.
      - Себя... Так и норовишь уколоть. В двадцать пять лет вдовой осталась. Что же, и жизни конец? И полюбить нельзя?
      - Смотря кого...
      - А ей, любви-то, не прикажешь. Полюбила, и все тут. Красивая я была, веселая. От зависти это ты, Вера.
      - Из нее платья не сошьешь и обед не сваришь.
      - А я думаю, через характер Коська мой свихнулся. Вылитый отец. Ужас какой неуравновешенный! То тоска на него находит, то такое веселье, что удержу ни в чем нет. А другой раз прямо бешеный какой-то ходит, словно укусили его. Веришь, такая злоба в глазах, аж сердце у меня холодеет, думаю, убьет сейчас. Вот такой и отец был, просто копия фотографическая, - она вдруг уткнулась лицом в платок и, всхлипнув, прошептала: - С таким характером только в тюрьме сидеть.
      - Будет тебе! Далеко еще до этого.
      Не отнимая платка от лица, женщина горестно покачала головой.
      - Ой, чует мое сердце, недалеко. Такой у него приятель завелся, что с ним только туда и дорога. Одно имя-то чего стоит - "Уксусом" они его зовут.
      - Уголовный, видно, раз кличку имеет.
      - Они и твоего "Петухом" зовут, - откликнулась полная женщина.
      - А ты молчи!.. Молчи, змея!.. - вдруг пронзительно закричала женщина в платке, сверкая полными слез глазами.
      - Ты мне не указывай!.. Я тебе не граммофон, пластинки выбирать! Что хочу, то и говорю!..
      - Я тебе поговорю еще!..
      - Катерина, уймись, - потянула женщину за рукав соседка. - Коська твой, кажись, во дворе, услышит. Каково ему будет?
      И женщина вдруг так же внезапно, как закричала, безвольно обмякла, припав щекой к плечу подруги.
      - Ой, нервы мои, нервы! - простонала она. - Вот так я и с Коськой психую.
      К воротам подошел Илья Куклев и Степа Шарунин. Степа с опаской заглянул во двор и сказал:
      - Ну что, зайдешь? Или давай подожди, я тебе ее сейчас вынесу.
      - Это зачем еще? Сам заберу, не больной.
      - Да нет, - замялся Степа, продолжая тревожно оглядываться. - Для быстроты это я предлагаю.
      - Для быстроты!.. Тоже мне чемпион на короткие дистанции. Пошли!
      Илья усмехнулся и направился к веротам. Степа поспешил за ним.
      Друзья дошли уже до середины двора, когда откуда-то сбоку возникли неясные очертания людей и чей-то резкий голос окликнул:
      - Эй, Степка, ты, что ли? А ну, топай сюда!
      - Некогда мне, - чуть дрогнувшим голосом ответил Степа в темноту. - Товарищ пришел, книгу дать надо.
      - Хо-хо-хо!.. - раздался иронический хохот. - Ученые господа за книгами идут!.. Стой! Хоть раз на живого ученого поглазеть охота!
      К друзьям подошел из темноты длинный кадыкастый парень в мятой, расстегнутой на груди ковбойке и с нахальным любопытством оглядел Илью. За ним подошло еще трое парней.
      - Глянь, Петух, - длинный кивнул на Илью. - Выходит, буйволы тожа наукой интересуются. Ну и... - он грязно выругался.
      - Отодвинься, парень, - спокойно ответил Илья. - А то уроню - не встанешь.
      Он сжал громадные кулаки и вобрал круглую голову в широченные, литые плечи, готовясь к удару.
      - Эх, времени у меня сейчас нет, - все так же нахально усмехнулся длинный, - а то мы бы тебе... - он снова выругался, - кишки на сук намотали. Может, займемся, Петух, а?
      Парень сунул руку в карман и зажал там что-то в кулак.
      - Пусть он катится к... - лениво ответил другой.
      Илья оценил обстановку и пришел к выводу, что самому открывать боевые действия невыгодно. Перепуганный Степка в расчет не шел, а соотношение один к четырем, да если у них ножи, не сулило победы... "Наших бы сюда", - с сожалением подумал он.
      - Так, - с хрипотцой произнес Илья, не меняя позы. Значит, расходимся, как в море корабли? Или что?
      - Давай, чеши отсюда, буйвол ученый, - зло ответил длинный. - А другой раз попадешься - шкуру попортим. Я нахальства не прощаю.
      - А я тоже не бобик. И в другой раз один вот с этим, Илья небрежно кивнул на Степку, - к вам сюда не завалюсь.
      - Степка!.. - вдруг дико заорал длинный, выхватив руку из кармана, в которой тускло блеснуло узкое лезвие ножа. Уведи гада!.. За себя не ручаюсь!.. Убью!..
      Степка судорожно ухватил Илью за рукав и умоляющим голосом произнес:
      - Пошли, Илья! Пошли! Он не тронет.
      Илья секунду колебался, потом двинулся вслед за Степкой к стоявшему в глубине двора домику. При этом он ощутил неприятный холодок в спине, представив, что этот псих все-таки не удержится и ударит его сзади ножом.
      Оба отдышались только в Степкиной комнате.
      Отца и матери Степки дома не оказалось, и Илья почувствовал себя свободнее.
      - У тебя тут телефон есть? - хмуро спросил он.
      - Нету, - нервно ответил Степка и, в свою очередь, спросил: - Зачем он тебе?
      - Может, кого из наших бы застал. Тогда другой разговор получится, душа с них винтом!
      - Нету телефона! - У Степы задрожали губы. - И потом, тебе хорошо; пришел и ушел. А меня поймают и... все. Как того.
      - Кого еще "того"?
      - Ну, что Рогов сегодня рассказывал. В красном уголке... Сейчас я тебе книгу дам, - засуетился Степа.
      Он подбежал к этажерке, торопливо перебрал лежавшие там книги и схватил одну из них.
      - Вот, держи! Отец велел через три дня вернуть. Библиотечная.
      - Ладно. Я только схему оттуда перерисую. Ну пока!
      - Да я тебя провожу.
      - Это еще зачем?
      - Гляну, - понизив голос, сказал Степа, - ушли или нет.
      - Защитник тоже мне, - усмехнулся Илья. - Ну пошли!
      Они беспрепятственно пересекли двор и у ворот простились.
      Оставшись один, Степа огляделся и робко двинулся в обратный путь.
      Не успел он сделать и нескольких шагов, как раздался окрик:
      - Эй, ходи сюда!
      Степа вздрогнул от неожиданности и покорно свернул в темноту.
      - Ну, вша матросская, - сказал длинный, появляясь перед Степой, - кого приводил? И насчет книги мне не лепи, понятно? Мы, брат, тоже не лыком шиты и не травкой биты, понимаем, откуда ветер дует.
      - Чего молчишь? Ждешь, когда отвесим? - грубо спросил его коренастый рыжеватый парень с подергивающейся щекой, которого длинный назвал Петухом.
      - Так он, честное слово, за книгой приходил.
      В голосе Степы было столько искреннего отчаяния, что длинный заколебался.
      - И кто он такой будет, откуда?
      - С завода, из бригады нашей, токарь, - торопливо ответил Степа.
      - А почему он сразу стойку боксерскую принял? - недоверчиво спросил Петух.
      - В секции обучается.
      - В секции?
      К длинному вернулись все его подозрения.
      - А ну, дай ему, Блоха!
      Паренек лет четырнадцати без особой охоты подошел к Степе и неумело ткнул его в бок.
      - Разве так дают?! - остервенился длинный.
      Он развернулся, и Степа от страшного удара в переносицу пошатнулся и, не удержавшись, упал. Вставал он медленно, дрожащей рукой вытирая липкую жидкость под носом.
      - А будешь водить сюда свою секцию, перо в бок получишь, - прошипел длинный. - Одному такому активному мы вчера уже крылышки подрезали.
      - Не... не буду, - с шумом втягивая разбитым носом воздух, чтобы не разреветься, ответил Степа.
      - Эх, и цирк же вчера был, - мечтательно произнес Петух и с залихватским присвистом пропел.
      Помнить буду, не забуду
      Зрелище такое.
      Пойду беленькой добуду,
      Закачу другое.
      Длинный усмехнулся, покусывая тонкие губы.
      - Погоди, Петух, не то еще закатим.
      Он поглядел на Степку и неожиданно спросил:
      - А про дружину у вас на заводе треп еще не идет?
      - Идет.
      - Так... Ну, об этом у нас с тобой особый разговор будет. А пока топай до дому. И чтоб ни одна душа... Ясно?
      Степа в ответ только кивнул головой.
      - Может, добавить ему на дорогу? - предложил Петух.
      - Не надо. Задаток уже получил. - И когда Степа отошел, длинный тихо прибавил: - Парень этот еще пригодиться может. Есть один планчик.
      - Ох, и головастый ты мужик, Уксус! - с восхищением произнес Петух.
      - Со мной не пропадешь, - хвастливо ответил длинный и, понизив голос, сообщил: - Сегодня нежданно-негаданно встреча у меня случилась. Один корешок с того света раньше срока вернулся. Знаменитая личность! Давать гастроль приехал. Скоро весь город ахнет.
      - Это кто ж такой?
      - Помолчим, - многозначительно ответил длинный. - Я еще жить хочу...
      В ту ночь Степа Шарунин долго не мог уснуть.
      Больше, чем разбитое лицо, мучила его мысль об оеобом разговоре, который еще предстоит ему с длинным парнем по кличке "Уксус".
      Глава III АНДРЮША РОГОВ ИЩЕТ СЕНСАЦИЮ
      Редакция областной комсомольской газеты "Ленинская смена" помещалась на втором этаже старинного здания. Там были длинные гулкие коридоры, выложенные замысловатым паркетом, двустворчатые двери из резного дуба и потолки на такой высоте, что даже в самой большой комнате человек чувствовал себя, как на дне глубокого колодца.
      Заведующий отделом литературы и искусства Викентий Владимирович Халатов, румяный, седой, артистичного вида человек с черным галстуком-бабочкой и лучезарным взглядом серых, совсем моло" дых глаз, был, пожалуй, самым старым журналистом в городе. Тем не менее он отнюдь не случайно работал в редакции именно молодежной газеты. Халатова ценили за громадный опыт и неиссякаемый, чисто юношеский энтузиазм. Начинающие журналисты откровенно молились на него и ловили каждое его слово. Приговор Халатова был окончательный и обжалованию не подлежал.
      В тот не по-весеннему жаркий день, когда Андрюша Рогов, студент четвертого курса филфака, робко приоткрыл тяжелую дверь отдела, Халатов, отдуваясь и поминутно вытирая цветным платком багровые щеки и шею, хладнокровно расправлялся с чьей-то статьей.
      Андрюша, бросив тревожный взгляд на эту статью, даже зажмурился на секунду от страха: то была его собственная рецензия на недавно выпущенную областным издательством книгу местного автора.
      Дверь предательски заскрипела, и Халатов поднял голову.
      - Иди, голубчик, иди, - поманил он Андрюшу. - Я тебе буду сейчас делать больно.
      Андрюша заставил себя улыбнуться.
      - Пощадите, Викентий Владимирович.
      Но тот грозно спросил:
      - Ты что написал?
      - Рецензию, - не очень твердо ответил Андрюша.
      Сидевший за столом напротив Халатова редакционный острослов Саша Дерюбин ехидно сказал:
      - Вы разверните вашу формулу, Викентий Владимирович, а то, видите, человек не понимает. Он ведь еще...
      - Саша, - сухо оборвал его Халатов, - я бы на вашем месте после вчерашнего фельетона, которым вы нас осчастливили, вел себя поскромнее.
      Дерюбин густо, совсем по-мальчишески, покраснел.
      - Со всяким бывает...
      - Вы удивительно находчивы, Саша, А теперь умолкните. У нас начинается творческий разговор. Итак, голубчик, - обратился Халатов к Андрюше, - повесть Р. Обманкина тебе не понравилась. Почему, разрешите узнать?
      - Очередная макулатура! Детектив! - горячо ответил Андрюша. - На потребу самым низким вкусам. Одно название чего стоит: "Призраки выходят на берег".
      - Так. Если бы ты ограничился доказательством этой мысли, рецензия была бы хотя и мелкой, но в общем верной. Однако ты во всеоружии накопленных в храме науки познаний решил глубоко подойти к вопросу. Весьма похвально! В твоем материале появилась тема, появилось дыхание.
      - Почему же вы недовольны? - не выдержал Андрюша.
      - Стоп! Я тебе слова пока не давал! Ты пишешь... - Халатов пробежал глазами по странице. - Вот! "Детективный жанр со свойственными ему дешевыми "ужасами" и "тайнами" широко распространен на Западе и является типичным продуктом тлетворной буржуазной культуры".
      - А что, скажете, неверно? - запальчиво спросил Андрюша.
      Халатов вдруг задумчиво и мягко улыбнулся:
      - Верно, голубчик, все очень верно. А скажи на милость, ты Эдгара По читал?
      - Конечно.
      - И нравится?
      - Еще бы!
      - И Конан Доила, конечно, читал, и Коллинза, и, может быть, даже Честертона? И тоже нравится? Ведь да? Только честно!
      - Ну, нравится.
      - А все это, - Халатов заговорщически понизил голос, не "продукт тлетворной буржуазной культуры", как ты думаешь?
      Андрюша на минуту растерялся.
      - Так ведь это... это когда писалось! В период подъема! В историческом разрезе надо брать.
      Халатов досадливо махнул рукой.
      - Я сейчас не о том! Значит, могут быть в жанре детектива и увлекательные и по-настояшему художественные произведения?.. А ты здесь что делаешь? - Халатов потряс страницами Андрюшиной рецензии. - Ты не борешься за качество произведений этого жанра! Нет! Ты зачеркиваешь сам жанр! Понятно тебе?
      - Понятно, - сумрачно произнес Андрюша и потянулся за статьей. - Давайте переделаю.
      Халатов отвел его руку.
      - Одну минуту.
      Он оценивающе взглянул на Андрюшу, на его расстроенное лицо и неожиданно спросил:
      - До сих пор ты у нас печатал стихи и информации?
      - Да.
      - А теперь, юный друг мой, попробуй написать рассказ. Причем на свежем, фактическом материале.
      - Какой рассказ? - удивился Андрюша.
      - Детективный. Конечно, без тлетворного влияния Запада, а воспитательный, с характерами. И обязательно с острым, захватывающим сюжетом. Для воскресного номера. Чтобы его рвали из рук.
      - Но про что писать? На каком материале?
      - Э, голубчик, за этим дело не станет! Пойдешь, например, в уголовный розыск.
      - Куда?!
      - Чего ты пугаешься? - засмеялся Халатов.
      Но Андрюшу уже охватил нетерпеливый азарт.
      - Нет, это здорово - в уголовный розыск! Я там никогда еще не был. Значит, про бандитов писать?
      - Вот ты завтра пойди посмотри, а потом посоветуемся, как и о чем писать.
      Алексей Иванович Огнев любил в эти ранние часы не спеша пройтись по едва проснувшимся и словно еще умытым утренней прохладой улицам.
      По старой армейской привычке, а может быть, из-за стариковской уже бессонницы, вставал он чуть свет, когда все еще спали, и, крадучись, выходил из комнаты, прихватив гантели старшего сына, сладко посапывавшего на железной раскладушке у окна. На кухне Алексей Иванович несколько минут заученными движениями, почти автоматически вращал и кидал гантели, потом умывался, тяжело ворочаясь под тонкой ледяной струйкой, и, выпив стакан чаю, выходил из дому.
      Направляясь на работу, он выбирал разные маршруты. Если погода была хорошей, а главное - если требовалось обдумать по дороге что-либо срочное и важное, Алексей Иванович выходил пораньше и шел самым длинным и приятным для себя путемчерез Приморский бульвар, насквозь продуваемый легким бризом и в эти часы непривычно пустынный.
      Внизу, за каменным парапетом, раскинулся порт.
      У причалов толпились корабли, между ними сновали баркасы и легкие юркие катера. На внешнем рейде, как нарисованные, дремали танкеры. А дальше, до самого горизонта, величаво стыло море, золотисто-пепельное в лучах восходящего солнца, изрезанное синими и голубыми стрелами ряби.
      В то раннее утро Алексей Иванович не спеша брел по Приморскому бульвару, пристально, но больше по привычке, чем из любопытства, вглядываясь в редких прохожих и машинально отмечая про себя появление в порту новых судов. Его высокая, чуть сутулая фигура в синем костюме четко вырисовывалась между черными стволами каштанов и кленов.
      Выбранный маршрут свидетельствовал, что Огнева занимает какое-то трудное и важное дело.
      Алексею Ивановичу действительно было о чем подумать. В городе опять появился Иван Баракин по кличке "Резаный", дерзкий, хитрый и опытный вор.
      И появился он не с добрыми намерениями, это ясно, иначе бы не стал передавать через официантку в поезде ту глупую и наглую записку. Одного взгляда на нее Огневу было достаточно, чтобы догадаться, кто ее автор. Уж кого-кого, но Баракина Огнев знал так хорошо, как можно только знать человека, опасный характер и грязную биографию которого изучаешь подробно, кропотливо и отнюдь не ради пустого интереса.
      "Жди подарочек", - припомнил Огнев слова записки и усмехнулся. Что бы это могло значить? Уж не угрожать ли вздумал? Нет, вряд ли. Баракин не дурак и знает Огнева не хуже, чем сам Огнев знает его. Поэтому такая глупая мысль ему в голову не придет. Вот если бы он, наконец, одумался и решил бы потолковать с Огневым о том, как дальше жить? Но это исключено. Об этом говорит весь тон записки - враждебный, нахальный, вызывающий. Зачем же он написал ее? Скорей всего, это обычная дешевка - порисоваться: вот, мол, я какой, ничего не боюсь! - желание подразнить, щегольнуть лихостью.
      Алексей Иванович машинально пригладил взлохматившиеся на ветру светлые, с незаметной, но сильной проседью волосы и невольно поежился: всетаки прохладно еще по утрам, надо было надеть хоть плащ и кепку. Он ускорил шаг, чтобы согреться.
      Бульвар кончился. Огнев свернул налево и двинулся вверх по улице под зеленый шатер акаций.
      Усилившийся ветер с моря теперь порывисто и упруго напирал на него сзади, холодя спину.
      Мысли продолжали вертеться вокруг Баракина.
      Зачем все-таки он появился в городе? Займется прежними делами - кражами в гостиницах и квартирах? Вряд ли. По этим делам его связи известны и в большинстве оборваны, а если и сохранились кое-какие, он не будет ставить их под удар глупым оповещением о своем приезде. Ведь понимает, что теперь Огнев настороже и принимает меры. Против чего? Против таких преступлений Баракина, какими он занимался раньше. Выходит, не боится Баракин этих мер. А почему? Как видно, не собирается он вернуться к прежним делам. Что же такое задумал Баракин, какой опасный номер собирается выкинуть на этот раз?
      Ровно в девять часов утра Алексей Иванович подошел к невысокому красноватому зданию управления городской милиций и поднялся на второй этаж.
      Дверь налево вела в канцелярию и через нее - в кабинет начальника отдела уголовного розыска полковника Ивашова. Направо начинался широкий мрачноватый коридор, куда выходили кабинеты сотрудников отдела, там был и кабинет Огнева. Но прежде всего следовало повидаться с Ивашовым.
      В канцелярии перед деревянным барьером, за которым сидела секретарь отдела Лидочка Влах, как всегда толпились сотрудники, отмечавшие в книге свой приход на работу. Формальность эту любили, потому что появлялась возможность обменяться новостями, пошутить, посмеяться и даже полюбезничать с Лидочкой.
      Когда Огнев вошел в канцелярию, все шумно, наперебой стали здороваться с ним, расспрашивать о Москве.
      Пробравшись, наконец, к барьеру, он спросил Лидочку, кивнув на дверь кабинета Ивашова:
      - Пришел?
      - Пришел, пришел, - ответила та и с напускной строгостью сказала: - Вот я сейчас открою дверь, пусть послушает, какой здесь базар устроили.
      - Лидочка, вам изменяет память, - весело откликнулся кто-то из сотрудников. - Это так же похоже на базар, как вы на знаменитую его королеву по кличке "Резаная шейка". Вы помните эту даму?..
      Огнев усмехнулся и, открыв дверь, зашел в кабинет начальника отдела.
      Ивашов сидел за столом. Это был грузный, еще нестарый человек, на широком мясистом лице под лохматыми бровями светились умные, чуть смешливые глаза, густые черные волосы были гладко зачесаны назад, открывая высокий, с залысинами лоб.
      Он, улыбаясь, встал и неторопливо подошел к Огневу.
      - Ну, здорово, старина! С приездом!
      Чувствовалось, что этих людей связывает большая, не вчера родившаяся дружба.
      Ивашов обнял Алексея Ивановича за плечи и усадил рядом с собой на диван.
      Через час, уже по пути к себе, Огнев заглянул в одну из комнат.
      - Петро, - обратился он к лейтенанту Коваленко, молодому, розовощекому крепышу в щеголеватом коричневом костюме, зайди ко мне.
      В самом конце коридора Огнев своим ключом отпер дверь кабинета, вошел и огляделся. Все стояло на своем месте, привычно, удобно, и Алексею Ивановичу показалось, будто он и никуда не уезжал.
      И Москва с ее шумными улицами, магазинами, театрами, высотными зданиями и метро и уютная квартира брата в новом доме в Черемушках - все вдруг отодвинулось куда-то при взгляде на знакомый до последней царапинки письменный стол, на полукруглое кресло с потертыми ручками и старый, местами облупившийся несгораемый шкаф. Прежние и новые заботы еще плотнее обступили Огнева в этом кабинете, и он, вздохнув, опустился в кресло.
      Постучав, зашел Коваленко. Огнев кивнул ему на стул:
      - Садись.
      Он неторопливо закурил, придвинул пачку через стол Коваленко и сказал:
      - Была у меня интересная встреча по дороге домой, в поезде. Придется кое-что старое поворошить и кое-кого потревожить. И тебе один адресок перепадет.
      Коваленко, вынул блокнот.
      - А вот это уже ни к чему, - заметил Огнев. - Такие вещи в памяти надо держать. Голову, надеюсь, не потеряешь, а с книжечкой всякое может случиться.
      - Понятно, - стараясь скрыть смущение, ответил Коваленко.
      В этот момент в кабинет кто-то неуверенно постучал.
      - Входите! - крикнул Огнев.
      Дверь открылась, и на пороге появился плотный паренек в аккуратном сером костюме и красной тенниске. У него было румяное и нежное, как у девушки, лицо, золотистый пушок спускался от висков на щеки; карие глаза, обычно смешливые и задорные, сейчас смотрели с любопытством и чуть смущенно. В руке он держал серую фетровую шляпу.
      Паренек шагнул в кабинет и неуверенно спросил:
      - Не вы товарищ Огнев?
      - Я. Чем могу быть полезен?
      - Я к вам, - обрадовался паренек. - Моя фамилия Рогов, я из "Ленинской смены", сотрудник редакции, - и, сразу покраснев, добавил: - Внештатный пока. На филфаке еще учусь.
      Огневу гость понравился, и он уже по-другому, добродушно повторил вопрос:
      - Чем же я могу быть вам полезен? Да вы садитесь.
      Андрюша сразу почувствовал перемену в его тоне и, опустившись на стул, начал торопливо излагать свою просьбу.
      - ...Материал нужен необычный, остросюжетный, - закончил он. - И даже, в хорошем смысле, сенсационный. Чтобы все прочли, из рук рвали.
      - Значит, детективный рассказ сочинить хотите? - скептически усмехнулся Огнев.
      Уловив новую интонацию в словах Огнева, Андрюша горячо воскликнул:
      - Вы напрасно иронизируете! Этот жанр в принципе нам очень нужен. Знаете, как его молодежь любит?
      - Да нет, я не возражаю, - засмеялся Огнев.- Пишите на здоровье. Только какое же вам дело дать? А, Петро?
      Коваленко деликатно уточнил:
      - Вам как, с убийством надо? Или просто кражонку можно, квартирную там или государственную?
      - Можно и с убийством, - великодушно согласился Андрей, сам, однако, внутренне содрогнулся от мысли, что ему предстоит узнать, так сказать, из первоисточника о таких делах. Только чтобы в основе лежала какая-нибудь тайна, - просительно добавил он, - что-то непонятное, необъяснимое.
      - Видишь, Петро, - весело сказал Огнев, - оказывается, тайна нужна, да еще необъяснимая.
      Коваленко виновато вздохнул.
      - Насчет этого я не знаю, Алексей Иванович. Какие же тут необъяснимые тайны?
      "Никакого у них воображения нет", - с досадой подумал Андрюша.
      Надо сказать, что уже с первой минуты знакомства сотрудники уголовного розыска разочаровали его. Он шел с мыслью увидеть настоящих сыщиков, людей необыкновенных, какими он воображал их себе, с пронзительными, читающими мысли собеседника глазами, пружинящей походкой, тонко и многозначительно улыбающихся, с пленительными, почти светскими манерами. А перед ним сидели самые простые, совсем обыкновенные люди, ничем не отличающиеся от тех, кого он встречал до сих пор.
      На лице Андрюши отразилось охватившее его разочарование, и, заметив это, Огнев сочувственно спросил:
      - Это у вас первый литературный опыт, или уже что-нибудь печатали?
      - Конечно, печатал, - самолюбиво ответил Андрюша. Стихи, например.
      - Вот как! - изумился Коваленко. - Люблю стихи. Трудно, наверно, их писать?
      - Да, нелегко, - снисходительно согласился Андрюша.
      На столе неожиданно зазвонил один из телефонов. Огнев снял трубку.
      - Огнев слушает. Так... Так... Адрес?.. - Он взял один из карандашей и стал записывать. - Ясно... Сейчас еду!
      Он положил трубку и извиняющимся жестом развел руки.
      - Надо ехать. Неприятное происшествие в Приморском районе. Коваленко, едете со мной.
      Огнев летал, застегивая пиджак. Коваленко стремительно поднялся вслед за ним.
      Невольно вскочил со своего места и Андрюша.
      - А я как же?
      - Вы? - Огнев секунду помедлил. - Если хотите, можете ехать с нами.
      Андрюша, заливаясь от волнения краской, радостно воскликнул:
      - Конечно, хочу! Что за вопрос?
      ..."Победа" с непривычной скоростью неслась по улицам, обгоняя другие машины, трамваи, автобусы. Андрюша, зажатый между Коваленко и еще одним сотрудником, чувствовал, как гулко бьется сердце.
      Машина свернула сначала в одну улицу, затем в другую, стремительно пронеслась вдоль бульвара, потом мимо драматического театра и большого "Гастронома".
      И тут вдруг Андрюша увидел мать. Она выходила из "Гастронома" с сумкой, полной продуктов, в своем стареньком клетчатом пальто с большими пуговицами и черной шляпке - такая домашняя и привычная, что при взгляде на нее Андрюша вдруг с особой остротой ощутил всю необычность событий, в которых он сейчас участвовал. Черт побери, куда его занесло!
      Машина резко затормозила около двухэтажного дома, почти невидимого за зеленой стеной акаций.
      "Городской совет Союза спортивных обществ и организаций", - прочел Андрюша на небольшой, совсем еще новенькой табличке у входа.
      Вслед за Огневым и другими сотрудниками он прошел по коридору, ловя на себе любопытные и взволнованные взгляды.
      Около одной из дверей стоял милиционер. При виде Огнева он отдал честь и открыл дверь. Андрюша вместе с сотрудниками оказался в просторной светлой комнате.
      Кругом царил беспорядок. Ящики всех письменных столов были выдвинуты, в них, очевидно, грубо и торопливо рылись, на полу валялась опрокинутая пишущая машинка, истоптанные, порванные бумаги, папки, под ногами хрустело битое стекло.
      Но не было ни трупов, ни даже следов крови, ни оружия ничего, что втайне, с замиранием сердца ожидал увидеть Андрюша. "Простая кража, - с огорчением подумал он, - и что тут вообще можно украсть? Вот если бы обокрали магазин, да еще ювелирный! На сотни тысяч рублей, это да!"
      Между тем Коваленко уже расположился за одним из столов и, достав бланки, что-то записывал под диктовку другого сотрудника. Андрюша прислушался.
      - Справа от двери, на расстоянии в пятьдесят сантиметров и на высоте метр семьдесят сантиметров, висит пустая вешалка, деревянная, светлая, с тремя металлическими рожками, - диктовал сотрудник, сантиметром измеряя расстояния на стене. - Далее, по часовой стрелке, в тридцати сантиметрах от нее...
      "Какая скука", - подумал Андрюша. Он заметил, что Огнев разговаривает в стороне с каким-то человеком, и подошел к ним. Человек был невысокий, полный, седые волосы зачесаны назад, на щеках и толстом носу - паутинка склеротических жилок. Говорил он взволнованно, все время почему-то потирая руки:
      - ...Теперь, что взяли: во-первых, деньги. Я как раз получил под отчет полторы тысячи и, уходя, запер в стол. Потом вон из того шкафа все кубки, шесть штук, два из них серебряные. Что еще?.. Да, три коробки спортивных значков. А со стен сняли все почетные вымпелы. И, наконец, уже совсем смешные вещи. Вон из радиолы четыре лампы вытащили... А у Павла Семеновича на столе будильник стоял, старый, просто допотопный. Тоже украли! Ну подумайте... Да еще вон у той сотрудницы со стола коробку конфет украли. Знаете, ассорти шоколадное? Была бы еще коробка целая! А то Мария Николаевна тут всех товарищей из нее уже угощала в честь своего дня рождения.
      Огнев слушал внимательно, не перебивая, а когда человек кончил, коротко спросил:
      - Все?
      - По-моему, вполне достаточно, - как будто даже обиженно ответил тот и вдруг, схватившись, воскликнул: - Верно! Забыл! - Он указал на столик в углу: - Макет унесли! Макет нового стадиона!
      - М-да, - задумчиво покачал головой Огнев. - Радиолу оставили, пишущую машинку - тоже, а какой-то макет, который и продать нельзя, унесли.
      - Не какой-то! А дорогой! - запальчиво возразил толстяк.
      - Ну, не будем спорить, - примирительно сказал Огнев. Все, что вы мне сообщили, продиктуйте вон тому товарищу, он указал на Коваленко.И подробно каждую вещь опишите.
      Когда толстяк отошел, Огнев с улыбкой посмотрел на Андрюшу и спросил:
      - Ну как, интересно?
      - В принципе, конечно, да. Но в общем-то самая простая кража, - немного разочарованно ответил Андрюша, - и совсем не крупная.
      - Простая? - усмехнулся Огнев. - Не сказал бы. Кража странная.
      "На деньги они наткнулись случайно, - подумал он, - это ясно. А вот остальное... непонятно!" И убежденно повторил: Очень странная кража.
      Глава IV "ЖЕРТВА СОБСТВЕННОЙ НЕОСТОРОЖНОСТИ"
      В большом читальном зале городской библиотеки, начиная с середины дня, уже трудно найти свободное место. Вдоль длинных столов с лампами под зеленым стеклянным абажуром сидят люди: одни пишут, другие читают, третьи что-то сосредоточенно подсчитывают на черновиках. Две девушки, обнявшись, читают одну книгу. Напротив взлохмаченный паренек в очках что-то шепотом объясняет товарищу, водя карандашом по маленькому, наспех сделанному чертежу. Рядом седой человек, обложившись толстыми книгами в потертых кожаных переплетах с бесчисленными закладками, делает выписки, недовольно поглядывая на своих беспокойных соседей.
      В воздухе стоит шелест переворачиваемых страниц и ровный, приглушенный гул голосов.
      Было половина третьего дня, когда Николай, запыхавшись, появился в переполненном читальном зале.
      У кафедры выдачи книг совсем небольшая очередь, всего три человека, значит Машу можно на минуту отозвать в сторонку. Николай хотел только предупредить ее, что он не успеет в восемь часов, когда Маша кончит работать, встретить ее.
      Эх, а как он ждал вечера! Не так-то часто выдается он свободным. Николай учится в вечерней школе, кончает девятый класс - это уже три вечера в неделю! А контрольно-комсомольские посты, за работу которых он отвечает? Это же идет одна "молния" за другой! Дня не проходит спокойно. Николай, кажется, никогда не забудет - и не он один! - историю с четырехгранными пластинками к резцам, из-за отсутствия которых его собственная бригада снизила производительность в три раза. "Молния" помогла вверх дном перевернуть весь заводской склад. Не нашли! Поехали в совнархоз. Там попробовали было отмахнуться. Тогда договорились с их комитетом комсомола и повесили "молнию" прямо перед кабинетом начальника управления, дописав в нее и его фамилию. Что было! Начались поиски этих проклятых пластинок по всем предприятиям города. Нет! Написали в Госплан республики. "Молнию" опубликовали в газете. И ведь все это - время, время! Тогда Николай не видел Машу целую неделю, несмотря на то, что за пластинками в командировку ездил не он, а Борис.
      И вот теперь прибавилась еще дружина.
      ...В обеденный перерыв Николая вызвали в партком. Там он застал еще нескольких комсомольских активистов.
      Молодой инженер Алексей Федорович Чеходар, высокий, поджарый и смуглый, точно прокаленный на огне, с копной прямых иссиня-черных волос, порывисто поднялся из-за стола.
      - Мне поручено возглавить штаб народной дружины на нашем заводе, - решительно и немного торжественно сообщил он. - Районный штаб рекомендует создать ее в количестве трехсот человек. Есть мнение значительно превзойти эту цифру. Наш коллектив должен показать пример другим предприятиям района. Собрание сегодня. Надеюсь, товарищи, не подкачаем?
      - Можно, конечно...
      - Ясно, не подкачаем...
      Послышались голоса.
      - Вот только собрание отложить бы малость...
      - Ни в коем случае! - Чеходар с силой рубанул воздух рукой. - Мы и тут должны быть впереди! Списки по цехам уже подготовлены, - он указал на секретаря комитета комсомола Валю Жукова, и тот кивнул в ответ. - Мы их сейчас огласим. А вы хлопцев подготовьте. Чтобы ни одного отказа не было! Теперь так...
      Чеходар вынул из папки листок и, пробежав его глазами, сказал:
      - Мы тут прикинули список, кто выступит на собрании. Ты, Вехов, первый. От имени своей бригады, с призывом, так сказать. Только горячо говори, с подъемом!
      - Уж как сумею, - смущенно усмехнулся Николай. - Такое дело программировать трудно.
      В тот же вечер состоялось собрание. Чеходар вел его так умело и энергично, что отказов действительно не было. Отсутствовавших избрали заочно. Вся бригада Николая Вехова была целиком включена в состав дружины.
      - Оформились, - не то иронически, не то удовлетворенно констатировал после собрания Василий Таран. - И рекомендаций не потребовали, и биографию рассказывать не пришлось.
      - Чеходар - мужик деловой, - одобрительно заметил Николай. - Будь здоров, дружину отгрохал.
      Завод первым в районе отрапортовал о создании народной дружины, численность ее значительно превзошла первоначальные наметки. Об этом ребята с гордфстью прочли на следующий день в газете.
      И вот сегодня предстоит, наконец, настоящее дело. Кто его знает, как оно еще обернется. Но одно ясно: свидание с Машей опять откладывается.
      В это время у кафедры появилась улыбающаяся девушка со стопкой книг и журналов в руках. Высокая, тоненькая, в аккуратном синем халатике. Крупные волны каштановых, с бронзовым отливом волос, легкий, с изломом разлет бровей и большие, такие ясные и чистые серые глаза. Маша! Какая она все-таки красивая!
      А Маша уже увидела его, кивнула головой и улыбнулась ему, только ему одному. И сразу, как по волшебству, волна радости подхватила его, все кругом засверкало, заискрилось, все стало другим. Удивительную, сказочную власть имеет такая улыбка.
      Маша между тем пошепталась с другой девушкой в синем халате, и та стала за кафедру. А Маша, улыбаясь, уже шла к Николаю.
      - Здравствуй, Коля.
      Николай осторожно пожал теплую маленькую руку.
      - Ты что так рано?
      - Да вот в штабе дружины вечером надо быть. - Николай махнул рукой. - Дело тут одно затевается.
      В глазах Маши мелькнула грусть, а потом появилось беспокойство. Ох, как научился читать в этих глазах Николай!
      - Ну, чего ты? - грубовато и ласково спросил он.
      - Какое же вы дело затеваете?
      - Да так, - с напускной небрежностью ответил Николай. Паренька одного там... в общем обидели. Разобраться надо.
      - Как так обидели? Где?
      В больших Машиных глазах теперь стоял испуг.
      - На вечере одном. Да ты не пугайся! С ним все в порядке, выздоравливает уже.
      - Выздоравливает?
      Николай почувствовал, что окончательно запутался в несвойственной ему попытке скрыть что-то от Маши, и с облегчением понял, что теперь уже можно говорить все напрямик.
      - В общем какая-то шпана драку там затеяла, ну и порезала его... слегка.
      - И вы туда пойдете?
      - Надо.
      Маша опустила глаза, будто боясь, что Николай прочтет в них что-то такое, чего ему не следует знать, и тихо спросила:
      - Ты мне потом все расскажешь, да?
      - Ну, ясное дело, расскажу, - улыбнулся Николай.
      Маша минуту помолчала, потом, казалось без всякой связи с предыдущим, сказала:
      - Я очень интересную книгу прочла. Она тебе понравится. Про капитана Невельского. И жена у него тоже смелая была.
      - О Невельском знаю, - кивнул головой Николай. - Его именем бухта на Сахалине названа. Дикое место. Скалы кругом, об них волны, как пушки, бьют. А за скалами - горы и леса. Там народ такой - айны - живет. Длинные бороды носят.
      - Ой, откуда ты это знаешь? - всплеснула руками Маша.
      - Действительную в тех местах служил, - почему-то смущенно ответил Николай.
      - И ничего мне не рассказывал!
      - Просто случая не было.
      - Обязательно расскажешь, - улыбаясь одними глазами, строго сказала Маша.
      - Слушаюсь, - в тон ей шутливо произнес Николай и добавил: - Книгу эту ты мне отложи. И потом еще Гейне, кажется... Помнишь, ты мне рассказывала? Про медведя. Как он с ярмарки убежал.
      - "Атта Троль"? - засмеялась Маша и мягко добавила: Конечно, это Гейне.
      Николай покраснел.
      - Ну, вот что, - он вдруг вспомнил, что ему надо спешить, посмотрел на часы. - Мне пора, Маша.
      - Что ж делать, иди... - Она опять опустила глаза, но Николай успел заметить в них искру тревоги.
      - Да не бойся! Полный порядок будет, - с вновь обретенной уверенностью сказал он.
      Выходя из зала, он оглянулся. Маша стояла на прежнем месте и, встретив его взгляд, улыбнулась.
      Штаб помещался в сером четырехэтажном здании заводоуправления. У входа прибили табличку: "Штаб добровольной народной дружины завода".
      В этот час в просторной комнате народа почти не было: назначенные в патруль дружинники должны были собраться вечером.
      За небольшим, покрытым куском красного сатина столом сидел дежурный член штаба старик Проскуряков в очках и новом костюме и о чем-то негромко разговаривал с сидевшим напротив него, спиной к двери, человеком.
      В стороне на стульях расположилась вся бригада Вехова. Борис Нискин и Таран играли в карманные шахматы, а Коля Маленький громко, не стесняясь, говорил Куклеву и Степе Шарунину: - Вот, значит, один наш ученый и предположил: а может, такую площадку построили эти космонавты, чтобы обратно улететь к себе домой? Такой, значит, ракетодром. А почему нет?
      - А почему да? - неторопливо спросил Илья Куклев. - Где доказательства?
      - А кто же еще мог построить? Я же тебе объясняю, ей миллион лет! Человечество еще в обезьянах ходило. А плиты в тысячи тонн весом каждая и отшлифованы.
      Таран сделал ход и, подняв голову, лукаво сказал:
      - Обезьяны все могут. Я знаю.
      - Ты как пошел? - сердито спросил его Борис. - Я же делаю вилку. Обезьяна и та увидела бы.
      Коля Маленький не привык спускать насмешек.
      - Так то обезьяна... - ядовито вставил он, - а то наш Вася Таран. Две, как говорят, разницы.
      Илья Куклев задумчиво произнес:
      - А может, и в самом деле другие миры есть? Может, и прилетал кто оттуда?
      - Мы так же далеки еще от великих тайн вселенной, важно объявил Коля Маленький, - как первая обезьяна от кибернетики. Но путь этот мы пройдем быстрее.
      Он явно где-то вычитал это. Но ребята, и Куклев, и Степа Шарунин не обратили внимания на книжность его слов. Даже Борис оторвался от шахмат и минуту задумчиво глядел куда-то в пространство, потом, вздохнув, заметил:
      - Не может пока человеческий разум вместить все это.
      Но Коля Маленький быстро возразил:
      - А все-таки до Луны мы уже добрались. Значит, до Марса, например, добраться - это уже дело техники. Я так полагаю, это наш разум не может вместить, а ученые небось уже вместили.
      - Между прочим, чем темнее человек, тем все ему кажется проще, - насмешливо заметил Таран.
      Но его не поддержали. А Коля Маленький мечтательно произнес:
      - Эх, я бы полетел, скажем, на Марс. Только бы разрешили. Честное слово, полетел!
      В этот момент в дверях показался запыхавшийся Николай. Старик Проскуряков поглядел на него поверх очков и постучал пальцем по своим часам.
      - Опаздываешь, Вехов. А хлопцы ждут.
      - Мы ему все прощаем, - немедленно отозвался Коля Маленький. - Обождем своего бригадира.
      Таран лукаво подмигнул.
      - У него, дядя Григорий, уважительная причина. В библиотеке его задержали.
      Ребята добродушно заулыбались.
      - А вы - цыц! Заступники! - строго прикрикнул Проскуряков и, обращаясь к Николаю, тем же тоном добавил: - Иди сюда.
      Сидевший у стола человек оглянулся.
      - Ну, будем знакомы. Огнев, - весело сказал он.
      - Вехов, - ответил Николай, пожимая протянутую ему руку.
      - А ну, хлопцы, - все так же строго сказал Проскуряков, - подсаживайтесь.
      - Твое счастье, - проговорил Борис Нискин, пряча в карман шахматы. - Через три хода ты бы у меня горел, как швед под Полтавой.
      Таран покровительственно похлопал его по плечу.
      - Запомни, Боренька, кому не везет в игре, тому везет в любви.
      Коля Маленький не преминул вмешаться:
      - Везет! Надо иметь нахальство, чтобы играть с самим товарищем Нискиным и еще на что-то надеяться...
      Когда все разместились вокруг стола, Огнев спросил:
      - Ну так что вы с этим красным уголком задумали?
      За всех ответил Николай:
      - Хотим шпану ту найти. Чтоб не повадно было впредь драки устраивать.
      - Гм... Искать - это, кажется, в задачу дружин не входит, - покачал головой Огнев.
      Василий Таран насмешливо заметил:
      - Между прочим, только утюжить улицы тоже радости мало. Девчата, например, смеются.
      Огнев улыбнулся.
      - Зато надо. Очень даже надо и полезно. А что начальство думает? - обернулся он к Проскурякову.
      - Искать - дело не наше, это верно, - подтвердил тот. Но работу в этом уголке наладить, чтоб хлопцы и девчата вечера там спокойно устраивали, это, полагаю, наше дело, кровное, - и строго сказал, обернувшись к Николаю: - Под таким углом и действовать. Ясно?
      - Можно и под таким углом, - усмехнулся Николай.
      Коля Маленький весело подмигнул товарищам.
      - Нам главное - что? Действовать! А угол сам придет.
      - Интересно, как драка началась, - вмешался Таран, Очевидцев надо найти, особенно девчат.
      Коля Маленький в ответ презрительно сказал:
      - Эх, темнота! А правила конспирации? Вон я читал, один шпион провалился из-за того, что женщине доверился.
      - Положим, мы не шпионы, - рассудительно возразил Илья Куклев и, что-то сообразив, толкнул стоявшего рядом Степу Шарунина. - Ты ведь рядом живешь. Может, что слышал?
      Степа метнул на него испуганный взгляд.
      - Что ты! Ничего я не слышал...
      - Что ты, что ты! - передразнил его Коля Маленький. Живешь рядом, так надо слышать! - И, обращаясь к остальным, энергично добавил: - Ну как, хлопцы, по коням? Надо хоть взглянуть на этот красный уголок.
      Николай сухо подтвердил:
      - Надо. Только пойдут не все. Ты, например, с Шаруниным сейчас на занятия отправишься.
      - Какие еще занятия в такой момент?!
      - Обыкновенные. По техминимуму.
      - Нет, вы слышите?! - чуть не плача, воскликнул Коля Маленький. - А мы что, по-твоему, рыжие? Мы уже не люди, да?
      Таран невинным тоном заметил:
      - Рыжие тоже люди. Иногда даже третий разряд получают, чтобы бригаду не позорить.
      Коля Маленький бросил на него уничтожающий взгляд и уже собрался было что-то ответить, но неожиданно передумал и набросился на Степу Шарунина:
      - Ты-то чего молчишь, как божья коровка? Над нами тут измываются, власть свою, видишь ли, показать хотят, а ты только глаза таращишь?
      - А я что? - растерянно ответил Степа Шарунин и с явным облегчением прибавил: - Раз надо, так что ж...
      - Надо, надо, - не унимался Коля Маленький. - А сам небось рад-радешенек! Бочком, бочком - и в сторонку.
      Но тут за Шарунина, как всегда, вступился Илья Куклев. Он не любил, когда придирались к этому безответному парню.
      - Хватит тебе! - хмуро оборвал он Колю Маленького. Дело бригадир говорит. Резец и тот заточить как положено не умеешь. Красней потом за тебя.
      Коля Маленький собрался было ответить, но Николай решительно пресек назревавшую ссору:
      - Пойдешь на занятия. Все! В конце концов мы же только, посмотреть идем. Главное еще впереди. Навоюешься.
      И Коля Маленький решил в предвидении этого главного подчиниться суровой действительности.
      - Хорошо, я пойду, - с угрозой проговорил ы он. - Я вам подарю этот третий разряд, будь он неладен. И не надо аплодисментов!
      Ни на кого не глядя, он направился к двери.
      Вслед за ним двинулся и Степа Шарунин.
      - Ну, пора и нам, - как можно спокойнее сказал Николай, взглянув на Тарана, Бориса и Илью Куклева. В их глазах он прочел плохо скрытое сочувствие к ушедшим и с теплотой подумал: "Хорошие все-таки собрались хлопцы, дружные".
      Вся четверка молча вышла на улицу.
      Идти было недалеко. Сразу же за углом начиналась улица Славы, и где-то посередине находился нужный дом.
      Неторопливой походкой, словно гуляя, ребята вскоре подошли к новому дому, сложенному из больших желтых плит песчаника.
      Пройдя вдоль фасада, они свернули в ворота и оказались в просторном дворе. За стеной высокого кустарника виднелись красные шляпы деревянных грибов на детской площадке. Оттуда неслись ребячьи голоса.
      Около одного из подъездов виднелся спуск в подвальное помещение, туда указывала нарисованная на стене красная стрела, а рядом висела небольшая табличка.
      - Вон он где, красный уголок, - толкнул Николая Илья Куклев.
      - Вижу.
      Они не спеша обогнули двор. С другой стороны его ограничивали небольшие деревянные домишки.
      У дверей были вкопаны длинные скамьи. На одной из них дремал старик в толстой фуфайке и шапке-ушанке, на другой сидели две девушки, о чем-то оживленно переговариваясь, и с любопытством посматривали на незнакомых парней.
      Ребята все так же неторопливо спустились в подвал.
      Помещение красного уголка состояло из двух комнат. В первой, большой комнате было сооружено некое подобие сцены, но легкий ситцевый занавес оказался наполовину оборванным. Вдоль стен аккуратно стояли стулья, некоторые с поломанными спинками и сиденьями. На стене висели обрывки плакатов.
      В углу, на столике, стояла радиола с отбитой крышкой. Пол был чисто подметен. Видно, кто-то пытался по возможности навести здесь порядок.
      Ребята внимательно огляделись, потом прошли во вторую комнату. Она оказалась маленькой, душноватой, без окон. Здесь картина разгрома была еще более разительной. На круглом столе лежала гора разбитых пластинок. В одном углу были свалены поломанные стулья, в другом сметены в кучу истоптанные и изорванные газеты, журналы, брошюры.
      Николай чувствовал, как в груди накипает злоба. Кто посмел здесь так бесчинствовать?
      Ребята настороженно оглядывались по сторонам.
      - Ну, это им так просто не сойдет, - процедил сквозь зубы Илья Куклев.
      Они снова перешли в большую комнату.
      Николай задумчиво произнес:
      - Так... Что же делать будем?..
      - Положение... - в тон ему отозвался Борис Нискин.
      - Утро вечера мудренее, - махнул рукой Таран. - Завтра это дело обмозгуем. Пошли, хлопцы!
      На улице стали прощаться.
      Неожиданно за их спиной раздался чей-то веселый возглас:
      - Кого я вижу? Товарищ гроссмейстер!
      Перед ними стоял, широко улыбаясь, Жора Наседкин, как всегда франтовато и пестро одетый, с тщательно подбритыми усиками.
      - Сколько лет, сколько зим! - продолжал он, протягивая Борису руку.
      Тот без особой радости пожал ее.
      - Всего три дня, если не ошибаюсь.
      - Вечностью показались, - тем же тоном, нисколько не смутившись, продолжал Жора. - Привык, как к родному. Оттуда идете? - многозначительно спросил он, кивнув на двор за желтым домом. - Происшествием интересуетесь?
      - Каким еще происшествием? - так естественно удивился Борис, что Таран даже поймал себя на мысли, что сам на секунду поверил в его неосведомленность.
      - Вот тебе и раз! - воскликнул Жора. - Да об этом весь город уже говорит. Здесь такая драка была, боже ты мой! Одного нашего парня даже подрезали.
      - Какого это вашего?
      - С нашего курса. Юрку Назарова.
      - Об этом деле я слышал, - сказал Борис. - Только не знал, что это здесь было.
      - Именно здесь, - подтвердил Жора. - Я как раз сейчас в больницу к Юрке иду, проявлять чуткость.
      Николая вдруг осенило.
      - А что, хлопцы, - он многозначительно посмотрел на ребят, - может, и нам проведать этого парня от лица, так сказать, общественности? Все-таки геройски себя вел! И потом надо же быть в курсе дела? Как-никак наш район.
      - Идея! - подхватил Таран и, не моргнув глазом, прибавил: - Время все равно есть, билеты на девятичасовой сеанс взяли, а сейчас только пять.
      Жора от удивления заморгал глазами.
      - Вы это серьезно?
      - А чего же? - ответил Борис. - Мы тебе тоже, как родному, рады.
      - По меньшей мере оригинально, - пожал плечами Жора. А впрочем, в компании даже веселее. Я вас представлю по всей форме. Пошли. Нам на "тройку".
      Ребята гурьбой двинулись к остановке троллейбуса.
      В просторном и светлом вестибюле больницы ребята заметили невысокого человека в очках и белом халате. Его окружили несколько женщин и наперебой задавали вопросы.
      - Дежурный врач, - определил Жора. - Давайте наведем справку.
      Всей гурьбой они подошли к человеку в халате, и Жора через головы женщины громко спросил:
      - Доктор, как Назаров себя чувствует, из шестнадцатой палаты?
      - С переломом ноги?
      - Нет, другой, которого ножом ранили.
      Женщины испуганно умолкли, а одна жалостливо спросила:
      - Как же это его, сердечного?
      Доктор осуждающе пожал плечами.
      - Жертва собственной неосторожности. Не надо ввязываться в драку с пьяными.
      - Пусть делают, что хотят, - совершенно серьезно, в тон ему прибавил Таран. - На то они и пьяные.
      Врач сделал вид, что не слышал этой ядовитой реплики, и, обращаясь к Жоре, сказал:
      - Ваш Назаров выписывается через два дня.
      В гардеробной пожилая нянечка наотрез отказалась выдать халаты.
      - У него, милые, уже три человека сидят. А собрания у нас проводить не полагается.
      Ребята переглянулись. Первым нашелся Таран.
      - Правильно, мамаша! - горячо воскликнул он. - Режим есть режим. Но мы его, между прочим, нарушать и не собираемся.
      - А в таком разе куда пришли? - подозрительно спросила нянечка.
      - Тоже в шестнадцатую палату, к Назарову. Но к другому. Наш ногу сломал.
      Старушка, видно, почувствовала какой-то подвох в словах этого плутоватого парня.
      - А от того только что жена с дочкой ушли.
      - Именно! - подхватил Таран. - А мы с работы. Страхделегаты.
      - Делегаты еще какие-то, - проворчала старушка.- Дам вот тоже три халата, и все. У меня и нет больше.
      Таран хотел было продолжать диспут, но Илья Куклев сказал:
      - Ладно. Мы тут с Борисом подождем.
      На том и порешили.
      Жора, Николай и Таран, накинув халаты, двинулись вверх по широкой лестнице.
      Хирургическое отделение занимало весь второй этаж, и шестнадцатая палата находилась в самом конце коридора. На высокой белой двери виднелся синий стеклянный квадратик с цифрой "16". Жора, не стучась, уверенно распахнул дверь. За ним вошли Николай и Rаран.
      В небольшой, очень светлой, вызолоченной последними лучами солнца комнате стояло четыре кровати. На одной из них, у окна, лежал светловолосый паренек, возле него сидели двое ребят и девушка. Таран бросил на нее восхищенный взгляд.
      - Юрка, приготовься, - торжественно объявил Жора. Представители трудящихся Заводского района хотят тебя приветствовать за отвагу и геройство, проявленное...
      - Жора Наседкин в своем репертуаре, - насмешливо сказал плотный румяный паренек в сером костюме и красной тенниске, выглядывавших из-под халата, - Андрей Рогов, - просто добавил он, протягивая руку Николаю.
      Ребята познакомились.
      Второго парня, очень высокого и худого, в сером с черными полосками заграничном джемпере и пестром галстуке, звали Валерий Гельтищев.
      - Марина, - с улыбкой представилась девушка.
      Она была хороша собой - черноволосая, стройная, с ярким румянцем на нежных щеках и большими темными и ласковыми глазами. Синяя вязаная блузка туго обтягивала ее высокую грудь.
      Николай, пожимая руку Назарову, сказал:
      - Мы, конечно, никакие не представители. А так, покомсомольски зашли проведать. Хороший вы пример нам дали...
      - Ну что вы... - смущенно отозвался больной. - А вообще очень рад.
      - Нет, не что вы! - горячо вставил Таран. - Мы еще в нашей заводской многотиражке об этом деле напишем.
      - Юра, тебя ждет мировая слава, - иронически заметил Гельтищев.
      Андрюша Рогов метнул на него сердитый взгляд.
      - У тебя дурацкий тон, - резко сказал он. - Печать большая сила. Сам редактор, понимать должен.
      Гельтищев снисходительно усмехнулся:
      - У нашей газеты другое предназначение. За это нас, как известно, и преследуют.
      - Преследуют? - вскипел Андрюша. - Не публикуйте глупых статей!
      - Мыслить оригинально не значит мыслить глупо.
      - Иногда значит! Один девиз ваш чего стоит: "Я мыслю, следовательно, я существую!" Сплошной идеализм разводите! Тоже мне Декарты двадцатого века!
      - А что за газета такая? - поинтересовался Николай.
      Андрюша досадливо махнул рукой.
      - Да наша, факультетская. Вот доверили им, - и сердито прибавил: - Ленина читать надо!
      - Не меньше тебя читал, - отрезал Гельтищев.
      - Ну, об этом мы еще поговорим. И не здесь, а на бюро. Надо в конце концов оргвыводы делать. А то нашли себе, понимаете, трибуну! Воду мутить!
      Гельтищев иронически усмехнулся и поправил галстук.
      - Полная демократия, значит, и свобода слова? А между прочим, можно было бы с вами поспорить, к примеру, о так называемом идеализме.
      - Долго спорить не пришлось бы! Поповщина сейчас не в моде!
      - С ней в космос не полетишь, - авторитетно вставил Таран, вспомнив бесконечные рассказы Коли Маленького. - И другие миры не откроешь.
      Присутствие хорошенькой девушки явно вдохновляло его.
      Андрюша обрадованно подхватил.
      - Слыхал? Это тоже не последний аргумент. Они, - он кивнул на Тарана, - умеют спорить. Народ там знающий и зубастый. Я как-то был у них на собрании, отчет в "Ленинскую смену" писал.
      - А я в этой газете ваши стихи читал, - улыбнулся Николай. - Про любовь. Здорово написали.
      Андрюша покраснел и украдкой бросил взгляд на Марину.
      - Это так, первые опыты, - смущенно ответил он.
      - Скромность украшает человека, - засмеялся Жора.
      Андрюша зло прищурился.
      - Много ты в этом понимаешь!
      - А я во всем понимаю. Специальность такая.
      - Мы твою специальность знаем!
      - Андрей, что ты сегодня такой воинственный? - улыбнулась Марина. - Лучше стихи нам почитай.
      - Настроения нет.
      - Скажи, - обратился Николай к Юре Назарову, - кто тебя ножом-то ударил?
      - Не знаю я их. У одного только кличку слышал - Уксус. Вот он и ударил.
      - Узнаешь его?
      - Еще бы! Длинный такой, в ковбойке.
      - А больше никого не запомнил?
      - Больше... - Юра задумался, - рыжий такой еще был. Щека дергается. Тоже кличка у него есть, забыл только какая.
      Николай и Таран внимательно слушали.
      - Всего-то их много было? - спросил Таран.
      - Человек пять, один совсем пацан, лет четырнадцати. Все там разгрохали, гады. И еще предупредили: заведете опять шарманку, не такой бенц устроим!
      Юра неловко повернулся и сморщился от боли.
      Марина сочувственно спросила:
      - Болит, да?
      - И дернула нелегкая связываться! - беспечно вздохнул Жора. - Вот уж верно про тебя врач сказал: "Жертва собственной неосторожности".
      Николай сухо произнес:
      - Заяц он, этот врач.
      - Верно! - с энтузиазмом подхватил Андрюша.
      - А по-моему, всегда надо трезво взвешивать обстановку, - сказал Гельтищев, снова поправляя галстук. - Пять против одного - это много.
      Но тут опять вмешался Андрюша, и снова разгорелся спор.
      Вскоре начали прощаться.
      Спускаясь по лестнице, Таран мечтательно произнес, кивнув на шедшего впереди Гельтищева:
      - А мировой свитер на этом парне.
      - Могу достать, - охотно отозвался Жора.
      - Монета будет, так и сами достанем, - отрезал Таран.
      В вестибюле Илья Куклев не спеша говорил Борису:
      - ...А резец надо затачивать под другой угол. Потому скорость на таких оборотах пульсирует. Опасный момент создается.
      - Ну что, заждались? - спросил, подходя к ним, Таран.
      - Вы бы еще два часа там сидели, - проворчал Куклев, вставая.
      Гельтищев и Жора ушли вперед.
      У гардероба Андрюша задержал Марину.
      - Ты спешишь?
      - Пока нет.
      - Почему пока?
      - Потому, что уже семь, а в восемь мне надо идти в гости.
      - Каждый раз ты куда-нибудь спешишь, - с обидой сказал Андрюша.
      Марина мягко взяла его под руку.
      - Неправда. Ведь ты сам знаешь, что неправда.
      Ее большие темные глаза смотрели на Андрюшу с ласковым упреком, и он честно признался:
      - Мне почему-то всегда тебя не хватает.
      Марина не ответила.
      Они направились к выходу, издали помахав на прощание ребятам.
      - Хороша девчонка, - мечтательно произнес, глядя им вслед, Таран и, вздохнув, добавил: - Но есть, конечно, и лучше.
      - Он тоже парень свой, - заметил Николай.
      Выйдя из больницы, они еще долго гуляли по улицам. Тьма сгустилась. Сквозь плотные кроны деревьев еле пробивался золотыми нитями свет уличных фонарей. Широкие плитчатые тротуары тонули во мраке. А рядом, за черными стволами акаций, проносились освещенные троллейбусы.
      Ребята, все четверо, молча, плечо к плечу, шли по тротуару. Лишь огоньки папирос, на секунду разгораясь, освещали их лица.
      - Жалко того парня, - сказал Николай. - Чуть двинется, и уже больно.
      - И еще грозят, - зло прибавил Таран: - "Только заведите свою шарманку, и не такой бенц устроим".
      Внезапно ребята остановились и переглянулись.
      Потом никто из них не мог вспомнить, у кого именно вдруг возник необычный и дерзкий план. Но все мгновенно оживились, заговорили, перебивая друг друга, плотной группой стоя в темноте на пустынном тротуаре.
      Николай, сдерживая возбуждение, как можно спокойнее предупредил:
      - А в штабе объясним. Хотим, мол, жизнь в этом красном уголке наладить. Вечер организовать. Для начала под нашей охраной. Поняли?
      - Вот это да! - самозабвенно воскликнул Таран. - Ну, держись, хлопцы!
      Илья Куклев довольно кивнул круглой головой.
      - Дело будет. Давно я до них добираюсь, душа с них винтом.
      Борю Нискина лихорадило, как накануне ответственнейшей турнирной партии.
      - Главное - план, - горячо объяснял он. - Это половина успеха, имейте в виду!
      Таран вдруг хлопнул себя ладонью по лбу.
      - Братцы, надо девушек пригласить, А то как же?
      - Сами придут, - ответил Николай.
      - Нет, своих. А то и чужие побоятся, - настаивал Таран.
      Его поддержал Борис.
      - Ладно, - неохотно согласился Николай. - Предупредим в райкоме Аню.
      И вдруг все замолчали. Николай даже в темноте ощутил настороженные, осуждающие взгляды друзей. Ему стало не по себе.
      - Ты это брось, Николай, - тихо сказал сразу ставший серьезным Таран. - Машу, значит, жалеешь? А других девчат, выходит, можно звать? За них тебе не страшно, да?
      Николай, потупясь, минуту молчал, потом медленно произнес:
      - За всех боюсь. И Машу я не позову.
      Он вдруг с необыкновенной ясностью ощутил - до боли, до такого испуга, что оборвалось все в груди, - как дорога ему Маша, ее смех, улыбка, крутые локоны на хрупких плечах, теплый, лучистый взгляд больших карих глаз, ее губы, которые он лишь однажды осмелился поцеловать, - вся Маша, необыкновенная, чудесная, как из сказки, девушка. Только бы была счастлива, только бы видеть ее все время рядом или ждать встречи. Да как же можно хоть на миг рисковать всем этим? Как он будет жить, если вдруг... Нет, невозможно. Как они не понимают этого!
      Николай провел рукой по разгоряченному лбу и упрямо, с расстановкой, повторил:
      - Не позову!
      - Хорош... Хорош наш бригадир... - сквозь зубы процедил Таран. - Свое бережешь, а на других наплевать?
      - Ну ладно тебе, - вмешался Борис и, взяв Тарана за плечо, попытался увлечь за собой. - Завтра разберемся, когда у вас головы остынут.
      - Ну, нет! - Таран в ярости стряхнул его руку и снова повернулся к Николаю. - Я ему все скажу. Он думает, у него одного любовь. Так, что ли? А другие, думаешь, не любят? А у других душа не дрожит? Да если хочешь знать...
      Таран захлебнулся от нахлынувших на него чувств и на секунду умолк. И именно в эту секунду он понял, что нельзя говорить то, что собрался сказать сейчас, нельзя потому, что ему придется наврать, выдумать то, чего нет, чего он только хочет, чтоб было, хочет со всей силой, на какую способен, хочет даже тогда, когда убежден в обратном. Но... этого нет. Нет! А Николаю надо бросить в лицо то, что есть, то, что он сам, Василий, может потерять в случае чего. А разве можно потерять то, чего не имеешь?.. И все-таки Николай поступает подло, как трус, как собственник, как куркуль какой-то.
      Таран перевел дыхание и глухо, с накипевшей злостью сказал:
      - Валяй, бригадир, делай, как знаешь. Но нет тебе моего согласия, попомни это.
      - Не пугай, - хмуро ответил Николай. - Не из пугливых мы.
      И все-таки ему было не по себе. Он догадывался, почему вдруг взорвался Таран, и в душе не мог не согласиться с ним. Да, вообщето Таран, может быть, и прав, но... но пусть он лучше не касается Маши. Однако Николай видел, что и Борис и Илья Куклев - оба они осуждают его. Так еще не бывало в бригаде, к этому Николай не привык.
      - Вот что, - решительно вмешался, наконец, Илья Куклев. - Не время тут ссоры разводить. Звать, не звать. Ладно. Обойдемся. О главном сейчас думать надо.
      - Нет, почему же? - с вызовом ответил Таран. - В райком, Ане, мы сообщим. А то...
      - Ладно, говорю, - угрожающе перебил его Куклев. - О другом договориться надо.
      Они снова двинулись по темному тротуару, попыхивая огоньками папирос, непримиренные, только внешне спокойные, сдержанно и уже без прежнего азарта обсуждая план предстоящего дела. Но Николай, как тесно ни шли они, уже почему-то не ощущал плеча идущего рядом.
      Недалеко от заводских ворот ребята остановились. Николай сдержанно сказал:
      - Значит, завтра. Объявление Борис пишет сейчас, чтоб с утра уже висело. А я - на завод. Наших введу в курс дела. Занятия у них через полчаса кончатся.
      Его выслушали молча, не перебивая.
      - Да, вот еще что, - строго прибавил Николай. - Ни одна посторонняя душа знать об этом деле не должна. Ясно?
      - Убивать будем на месте, - мрачно откликнулся Таран. Грамотные.
      Было уже темно, когда Степа Шарунин подошел к своему дому. У ворот на скамейке, как обычно, сидели женщины.
      Во дворе к Степе подбежал паренек, который в прошлый раз так неумело ткнул его в бок по приказу Уксуса.
      - Пошли. Ждут тебя.
      - Я спешу, - хмуро ответил Степа.
      Паренек нерешительно посмотрел на него, и Степе вдруг стало страшно.
      В глубине двора, около сарая, их поджидали двое. Длинный кадыкастый Уксус, ни слова не говоря, с размаху ударил Степу по лицу.
      - За что бьешь?!
      - За дело, вошь матросская! - Уксуса всего трясло от ярости. - Опять твоя секция здесь была. Чего вынюхивала? Ну!
      - Я почем знаю?..
      - А, темнить вздумал? Вешай ему, братва!..
      И снова ударил Стену. Но как только замахнулся второй из парней, Уксус неожиданно скомандовал:
      - Стоп! Серьезный разговор сейчас будет.
      ...В ту ночь Степа так и не смог уснуть, полный бессильной злобы и горького презрения к самому себе. Сухими, воспаленными глазами смотрел он, как заползают в комнату бледные клочья рассвета. Плакать он уже больше не мог - слезы кончились.
      Рано утром на фасаде нового дома по улице Славы и во дворе, у входа в красный уголок, появились два больших, написанных от руки красной и синей тушью плаката: "Внимание! Сегодня в красном уголке вечер танцев! Играет музыка! Приглашаются все желающие! Начало в 8 ч. веч.".
      А за два часа до начала вечера в штабе заводской дружины собралась вся бригада Вехова. Ребята уже успели побывать дома, побриться, переодеться.
      Все были в праздничных костюмах, тщательно отглаженных рубашках, с галстуками. Настроение у всех было приподнятое, боевое.
      Словно и не было вчерашнего разговора в темноте, после посещения больницы, и ничего не случилось между Николаем и Тараном. Но Николай чувствовал, что все это лишь отошло куда-то на время, притаилось, спряталось перед лицом того важного, трудного и опасного, что ждало их сегодня.
      Только Степа Шарунин казался еще молчаливее, чем обычно. На бледном лице его под глазом растекся большой фиолетово-желтый синяк
      - Где это ты раньше времени схлопотал? - изумился Коля Маленький.
      - Упал, - хмуро ответил Степа, смотря в сторону.
      Таран сокрушенно вздохнул:
      - Эх, и падать-то толком не научился. Тоже мне деятель.
      В штаб подходили назначенные в этот день на дежурство дружинники. Старик Проскуряков формировал из них пятерки, назначал старших, выдавал красные нарукавные повязки, ставя галочки в списке, затем указывал по висевшей на стене карте маршруты патрулирования.
      В это время зашел Чеходар в сопровождении полного, пожилого человека в очках, оказавшегося инструктором райкома партии.
      - Вот наш штаб, - Чеходар широким жестом обвел помещение. - Теперь прошу познакомиться.
      Он подвел своего спутника к Проскурякову, потом так же уверенно, по-хозяйски продолжал сказывать:
      - Каждый день формируем патрули. Вот книга учета, книга задержаний. А сегодня еще одну операцию готовим, особого рода, - он усмехнулся. - Словом, активности нам не занимать.
      При этих словах Проскуряков бросил на Чеходара сердитый взгляд, но промолчал.
      В это время Коля Маленький ядовито спросил у Бориса Нискина:
      - Надеюсь, ты свои шахматы оставил дома, или обыскать тебя?
      Тот смерил его презрительным взглядом.
      - Я только и ждал твоих руководящих указаний.
      Таран взглянул на часы и повернулся к Николаю.
      - Слушайте, начальство, - с вызовом сказал он, - не играйте на моих нервах. Меня ждут. Я опаздываю.
      - Время еще есть, - как можно спокойнее ответил Николай, хотя задержка начинала беспокоить и его. - Сейчас поторопим.
      Он подошел к Проскурякову.
      - Дядя Григорий, нам пора. Где люди-то? Еще человек шесть нужно.
      Проскуряков сдвинул очки на лоб и возмущенно развел руками.
      - Нету! Такая дисциплина у нас. Назначено на сегодня сорок шесть человек, а явилось вот... - он подсчитал галочки в списке, - четырнадцать! Понял, елки зеленые?! - и посмотрел на Чеходара.
      Тот нахмурил густые черные брови и со спокойным упреком произнес:
      - Неужели нельзя без паники, Григорий Анисимович? В большом да еще новом деле всегда может случиться неувязка, и, обращаясь к инструктору, добавил: - Самая большая дружина в районе, сотни людей.
      - Это должны быть надежные люди, - вежливо заметил тот.
      - Совершенно справедливо, - подтвердил Чеходар. - Только таких и выбирали. Правильно я говорю, Вехов? - И, не дожидаясь ответа, снова обернулся к инструктору. - А теперь взгляните на эту карту. Здесь все маршруты наших патрулей. Необходимейшая вещь для каждого штаба.
      Когда Чеходар отвел своего спутника к висевшей на стене карте района, Николай сказал Проскурякову:
      - Может, мы пока одни пойдем? Начинать-то надо вовремя.
      - Сколько вы гостей ждете?
      - Говорят, человек пять их.
      - Ну вот! - Проскуряков досадливо покрутил между пальцами усы. - На каждого такого гостя надо по два хозяина. Непременно наружные посты выставь, чтоб не разбежались в случае чего. И потом не забудь, ножи у них водятся. Тут, брат, мы и так на риск идем.
      - Все понятно, дядя Григорий.
      - А раз понятно, то обожди еще чуток. Первых, кто придет, вам отдам.
      Прошло еще минут пятнадцать, но ни один дружинник больше не появился. Маленькая стрелка часов перешла на семь.
      Чеходар, наконец, проводил инструктора и, облегченно вздохнув, вернулся к столу, за которым сидел Проскуряков. Тем временем ребята начали уже все вместе наседать на старого мастера, требуя отпустить их пока одних.
      - Пусть идут и начинают, - распорядился Чеходар. - А мы им ребят подошлем. Не срывать же мероприятие в самом деле.
      Николай на всякий случай уточнил:
      - Человек пять-шесть надо, Алексей Федорович, не меньше.
      - Не робей, больше пришлем.
      - Робеть не привык, - сухо возразил Николай.
      Чеходар усмехнулся.
      - Ну, ну, не бычись. Надо понимать шутки.
      - Шутки шутками, - сердито проворчал Проскуряков, - а из-за такой дисциплины мы своих людей под удар ставим, вот что я тебе скажу.
      - Мне можешь говорить, что хочешь, - Чеходар уже но сдерживал раздражения. - Думаешь, я доволен такой дисциплиной? По при посторонних иногда можно и помолчать. Этот инструктор уже из твоих слов выводы сделал. "Все, - говорит, хорошо, а вот дисциплина из рук вон. Почему вас партком до сих пор не слушал? В других организациях это дело поставлено строже". Видал? Хорошенькую славу мы по твоей милости получим в районе.
      - А это уж какую заслужим, такую и получим.
      Ребята между тем торопливо направились к выходу. Таран должен был еще зайти в райком за Аней. Остальные направились прямо в красный уголок. Илья Куклев нес патефон с пластинками. Надо было еще успеть повесить новые лозунги и плакаты.
      Уходя, Николай подумал, что в одном, пожалуй, Чеходар все-таки прав. Зачем в самом деле надо было начинать при посторонних такой разговор? Но тут мысли его невольно перескочили на события, которые должны были разыграться в красном уголке, и спор в штабе сразу отодвинулся куда-то.
      Николай ускорил шаг, догоняя товарищей.
      К восьми часам красный уголок наполнился молодежью. Пришло человек двадцать. Кое-кто сначала боязливо оглядывался на входную дверь. Но заиграл патефон, первые пары закружились в вальсе, и настороженность постепенно пропала.
      Обещанные Чеходаром дружинники не появлялись. И Николай чувствовал, как злость накипает у него в душе. "Трепачи! Языком только болтать горазды, а как до дела, то их нет! Кажется, придется надеяться только на себя". Обстановка резко осложнялась.
      Николай в который уже раз придирчиво огляделся. Все ребята на своих постах. Илья Куклев не отходит от двери, он якобы дежурит у патефона, меняет пластинки. Борис Нискин подпирает стенку около выключателя, не танцует. Плохо! Вон какая-то девушка даже сама его приглашает, а он... да, отказался. Надо подключить к нему Степку, пусть по очереди танцуют. Впрочем, Степка тоже не танцует, он вообще сегодня какой-то странный.
      Николай думал обо всем этом, а помимо его воли в голове вертелся один и тот же вопрос: "Придут или нет?.. Придут или..." И это относилось сразу и к дружинникам, которых он так ждал, и особенно к "гостям", ради которых и был организован этот вечер.
      И еще, когда среди собравшихся замечал он Аню, не мог не думать Николай о том, что случилось вчера. И тогда помимо воли смутное недовольство собой овладевало им. Что-то не так он решил, не так сделал. А как бы поступила в этом случае сама Маша?
      Пошла бы? Наверно... Испугалась бы, но пошла. Ох, как бы трепетало ее сердечко, как бы волновалась она сейчас! И взгляд его опять отыскивал Аню.
      Девушку позвали не только для "обстановки". По сигналу Николая она должна незаметно и быстро увести других девушек, а их здесь человек шесть.
      Поэтому надо было со всеми познакомиться, не теряя времени. Аня это делала уверенно, энергично и быстро, со смехом и шутками. Незнакомые люди не пугали, наоборот, притягивали ее. Белое в синюю горошину Анино платье мелькало то в одном, то в другом конце комнаты. Вот что значит комсомольский работник, молодежный заводила и вожак!
      И снова Николай мысленно сравнивал ее с Машей. Нет, Маша бы так не могла, она робкая.
      И услужливая совесть подсказывала: зачем же тогда рисковать, зачем было звать ее сюда? Но мысль эта, казалось бы, вполне здравая, не успокаивала, наоборот, вызывала почему-то досаду. И Николай гнал ее, гнал все мысли, кроме одной, главной: "Придут или не придут?" Но сейчас это уже относилось только к "гостям". Да, да, главное - это они! И они придут. Должны прийти!
      А в это время Таран уже кружился с Аней. У них это получалось так красиво, с таким огнем и азартом, что все невольно залюбовались.
      - Приз, приз!.. - закричала какая-то девушка, хлопая в ладоши.
      Таран был на вершине блаженства. Он почти забыл, где он и зачем, забыл, что еще впереди то главное, ради чего он и пришел сюда. Рядом с ним была Аня, раскрасневшаяся, вся светившаяся радостью. Золотом отливали ее чудесные волосы, серые глаза смотрели на него ласково и задорно, и Таран чувствовал, что теряет голову, а рука, обнимавшая Аню, начинает предательски дрожать. Нет, так хорошо ему не было ни с одной девушкой на свете!
      Николай, поддавшись общему настроению, с невольной улыбкой следил за ними.
      В этот момент входная дверь приоткрылась, и в комнату проскользнул худенький паренек лет четырнадцати, в потрепанном пиджаке и белой мятой рубашке. Он настороженно огляделся, разыскивая кого-то глазами.
      Паренька увидели сразу три человека. Коля Маленький бросил на него быстрый, испытующий взгляд и, сам еще не зная почему, насторожился. Степа Шарунин при виде паренька испуганно спрятался за чьи-то спины. Сердце у него заколотилось медленно и больно. Илья Куклев рассматривал паренька в упор, тяжелым и подозрительным взглядом, стараясь вспомнить, где он его недавно видел.
      Между тем паренек, осмотревшись, снова скользнул к двери. Но тут его остановил Илья:
      - Нечего взад-назад шнырять.
      В спокойном, уверенном тоне его было что-то такое, что напугало паренька.
      - Пусти!
      - Сказано: оставайся, значит все.
      На глазах паренька навернулись злые слезы.
      - Пусти! Пусти! - упрямо твердил он, пытаясь сорвать со своего плеча тяжелую руку Ильи.
      Тот усмехнулся.
      - Вот чудак!
      За ними уже следили из разных концов большой комнаты пять пар настороженных глаз. Ребята поняли, что то, чего они ждали, начинается.
      Действительно, спустя несколько минут в красном уголке появились один за другим пятеро парней.
      Вторым вошел рыжий с подергивающейся щекой, последним длинный кадыкастый Уксус. От всех пятерых сильно пахло водкой, на лицах застыла одна и та же туповато-наглая ухмылка, в уголках рта прилипли слюнявые сигареты.
      Николай подал сигнал Ане. Но уже и без нее все девушки заметили хулиганов и испуганно стали пробираться к выходу. За ними устремился и кое-кто из ребят. Но Николай заметил, что некоторые не торопятся уходить, видно ожидая, как развернутся события. И они не заставили себя долго ждать.
      Рыжий парень перемигнулся с Уксусом и подскочил к патефону.
      - Ша, музыка! - заорал он и ударом ноги сбросил патефон на пол.
      Илья Куклев перехватил его ногу, рванул на себя, и парень грохнулся на пол рядом с патефоном.
      - Громим легавых!.. - истерически завопил Уксус и, выхватив нож, ринулся на Илью.
      Но Таран ухватил его сзади за ворот ковбойки.
      Уксус обернулся и неловко полоснул его ножом по плечу.
      - Вася!.. - раздался из дверей девичий крик.
      Николай прямым ударом в скулу свалил Уксуса, и тут же на Уксуса навалился Таран, пытаясь вырвать нож.
      Один из хулиганов, размахивая ножом, подскочил к выключателю. Борис Нискин оттолкнул его, потом схватил подвернувшийся под руку стул и угрожающе завертел им в воздухе.
      Но кто-то из хулиганов все-таки разбил люстру, и три лампочки из четырех лопнули с пистолетным треском.
      Возгласы, крики, ругань, треск ломаемой мебели наполнили помещение.
      - Где Уксус?! - оглядываясь, закричал Николай.
      - У меня... - тяжело дыша, отозвался откуда-то из угла Илья Куклев. Он коленом прижал своего врага к полу и стулом отбивался от другого.
      Николай решил отыскать рыжего парня с подергивающейся щекой, но тут он увидел, как упал от зверского удара в лицо Коля Маленький, и кинулся к нему.
      В этот момент раздался оглушительный разбойничий свист, и чей-то охрипший голос заорал:
      - Полундра!.. Тикай отсюда!..
      И сразу к дверям метнулись тени. Николай с одной стороны, Таран и Боря Нискин - с другой устремились вслед за ними.
      - Держи их!..
      Парень, лежавший под Куклевым, рванулся было тоже, но Илья только глухо предупредил:
      - Лежи, сволочь! Убью!..
      И тот испуганно затих.
      Николай и Таран выскочили во двор и огляделись.
      - Ушли... - задыхаясь, произнес Николай.
      - Точно, - согласился Таран, держась за плечо; оно только сейчас напомнило о себе режущей, огненной болью.
      Сзади, на лестнице, ведущей из подвала, послышались звуки борьбы.
      - Пусти!.. - пронзительно закричал чей-то голос.
      - Я тебе пущу! - раздался голос Бориса. - Кусаться вздумал!.. Блоха эдакая!..
      Николай спустился вниз. Там отчаянно рвался из рук Бориса паренек, который первый заскочил на танцевальный вечер.
      Ребята, подталкивая упиравшегося парня, вернулись в красный уголок.
      Коля Маленький уже поднялся и теперь сидел на диване, вытирая платком кровь с разбитой губы.
      В полутьме Илья Куклев тормошил лежавшего на полу парня.
      - Кажись, я его маленько сильнее стукнул, чем надо.
      Таран поднял валявшийся рядом нож, провел пальцам по лезвию и одобрительно кивнул головой:
      - Ничего. Умнее будет.
      Нагнувшись, он всмотрелся в лицо парню и досадливо прибавил:
      - Эх, не того ты, Илья, прижал, кого надо. Не Уксус это. Верно, Николай?
      Таран спросил так просто, словно и не было между ними ничего, словно и не ссорились они, и Николай, повинуясь тому же душевному порыву, ответил дружелюбно:
      - Да. Ошибся малость Илья.
      Но порыв этот тут же прошел. Оба вспомнили вчерашнюю ссору и умолкли, непримиренные и еще больше раздосадованные.
      Таран даже устыдился перед товарищами за свою невольную слабость. Ведь все они бесповоротно осуждали своего бригадира, и не было, по их мнению, ему прощения.
      Между тем Борис выдвинул на середину комнаты патефонный столик и принес из маленькой комнаты запасные лампочки.
      Вспыхнул свет, и Николай огляделся.
      - Наделали делов, а толку чуть, - сухо заметил он. Главных упустили... А все почему? - наливаясь злостью и не в силах уже сдержаться, добавил он. - Потому, что барахла в дружину набрали. Потому, что начальство только...
      - Постойте, хлопцы! - вдруг опомнился Борис и тревожно застыл на своем столике. - А где же Степка?
      Шарунина среди них не было. Все переглянулись.
      - Сбежал, сукин сын! - зло констатировал Таран. - Испугался!
      На лестнице послышались чьи-то шаги. Дверь распахнулась. В комнату вбежала Аня, за ней четверо дружинников.
      - Эх, опоздали, - разочарованно сказал один из них.
      - Спектакль окончен, - насмешливо отозвался со своего дивана Коля Маленький. - Вы бы еще позже пришли. Вояки тоже мне!
      Аня подошла к Тарану и осмотрела плечо.
      - До свадьбы заживет. Перевязать только надо.
      - И так сойдет, - смущенно ответил Таран.
      Коля Маленький не утерпел и засмеялся.
      - Смотря на какой день свадьбу назначили.
      В ответ Аня насмешливо подмигнула.
      - Не скоро. Пусть он еще найдет такую, которая за него выйти согласится.
      Николай посмотрел на лежавшего на полу парня.
      Тот тихо стонал.
      - Его надо в какую-нибудь поликлинику отвести, - сказал Николай дружинникам. - А этого шпингалета, - он указал на сидевшего в углу паренька, - мы с собой заберем.
      В штабе старик Проскуряков, вздыхая, выслушал сбивчивый, возбужденный рассказ ребят.
      - Эх, елки зеленые! Провалили дело, - сокрушенно сказал он. - Через нашу неорганизованность провалили. Нешто иначе упустили бы этих подлецов?
      - Ничего, ничего, - бодро отозвался Чеходар. - Первый блин всегда комом.
      Этого Николай стерпеть не мог.
      - Ничего? - зло переспросил он. - А то, что вон его ножом полоснули, а могли и хуже чего сделать, это как? - он кивнул на Тарана. - А тому вон всю щеку раскровянили, это тоже ничего?
      - "Жертвы собственной неосторожности", - отозвался Таран с напускной беспечностью, содержавшей, однако, изрядную долю яда.
      - Ты, Вехов, остынь немного, - строго сказал Чеходар. А то забываешь, с кем говоришь.
      Но Николай уже не мог остановиться.
      - Знаю я, с кем говорю! Набрали дерьма в дружину, вот что! Зато первые! Зато больше всех! Мы передовые!.. А мы на первом же деле - мордой в грязь!
      - Ты вот что, Вехов, - тихо произнес Чеходар, и уголки губ задрожали у него от сдерживаемой ярости. - На весь коллектив грязь не лей. Всю нашу дружину порочить тебе не дадим, учти.
      Но Николай уже взял себя в руки. Этому помогли не слова Чеходара, а изумленные и чуть насмешливые взгляды ребят, никогда еще не видевших своего бригадира в таком состоянии.
      - Я всю дружину не порочу, - уже спокойнее ответил он. - А то, что половину народа гнать из нее надо, это факт!
      Чеходар снисходительно усмехнулся.
      - Никого мы гнать не будем. И раздувать этот случай тоже не собираемся. Если тебе плевать на коллектив, на его доброе имя, то мы так поступать не намерены. И кончим на этом. Вот лучше им займитесь, - и он указал на понуро сидевшего в стороне паренька, которого задержал Борис Нискин.
      Все сразу оживились. А Коля Маленький, решив окончательно разрядить обстановку, с обычным своим веселым оптимизмом произнес:
      - Зато танцевать теперь в этом красном уголке можно, сколько влезет. Больше шпана туда не сунется.
      И Чеходар сразу поддержал шутку.
      - Правильно! Есть, оказывается, и достижения. Поэтому не будем сгущать краски.
      "Не хватает еще, чтобы до райкома дошло, - с досадой подумал он. - В сводке мы уже первыми по городу идем. Из газеты даже звонили".
      - А гнать кое-кого из дружины все-таки надо, - ни на кого не глядя, будто самому себе, упрямо повторил Николай.
      И вдруг ему стало так тяжело на душе, так тоскливо и одиноко, как никогда еще не было. Он уже жалел о своей вспышке и удивлялся ей. Между тем в ней вылились вся горечь, вся тревога, которые накопились у него за последние дни и часы, но главным здесь была еще, кажется, не понятая им до конца досада на самого себя.
      Николай отошел в сторону и, присев на скамью, жадно закурил. Его никто не окликнул. "Отчитал меня, как щенка нашкодившего, - со вновь вспыхнувшим раздражением подумал он о Чеходаре. - Ну, погоди еще..."
      В это время старик Проскуряков посмотрел поверх очков на задержанного паренька и сурово спросил:
      - Ну-с, а тебя как зовут?
      - Никак не зовут, - хмуро отозвался тот, Боря Нискин пояснил:
      - Они его Блохой называли. Я слышал.
      - То кличка их блатная, - махнул рукой Проскуряков. Нам она не подходит. - И, обращаясь к пареньку, уже добродушно пояснил: - Ты, милый, пойми. Мы тебя с этим самым Уксусом не путаем. Среди своих находишься, ясно?
      Паренек угрюмо смотрел в пол и молчал.
      - А вот компанию ты водишь плохую. До добра не доведет.
      - Давай, дядя Григорий, мы с ним сами потолкуем, предложил Таран.
      - Ну, валяйте.
      Ребята отвели паренька в сторонку и уселись вокруг него. Николай подошел тоже, но стал чуть поодаль, лишь прислушиваясь к начавшемуся разговору.
      - Значит, называть себя не хочешь? - строго спросил Борис.
      - Не хочу.
      - Боишься?
      - Ничего не боюсь, а не хочу.
      - Фу! - вздохнул Коля Маленький. - Хоть разговаривать с нами начал, и на том спасибо.
      - А тебя, что же, этот Уксус на разведку послал?
      - Вас считать!
      - Нас?! - изумился Таран.
      Паренек вызывающе усмехнулся.
      - А по-вашему, другие дураки, да? Одни вы умные?
      Как ребята ни бились, паренек отказывался отвечать, сначала спокойно, даже вызывающе, а потом горько всхлипывая и растирая по грязным щекам крупные градины слез.
      Пришлось его отпустить.
      Когда за пареньком закрылась дверь, Николай, ни на кого не глядя, хмуро произнес:
      - Что-то тут нечисто. Предательством пахнет.
      Глава V "КАПЕЛЛА" ЖОРЫ НАСЕДКИНА
      Расточительное южное солнце палило сверх всякой меры.
      Печным жаром дышали улицы. Даже море не в силах было побороть такой зной и покорно млело в огромной чаше залива. Ветер запутался где-то в буйной листве каштанов и кленов на Приморском бульваре, и его еле ощутимые порывы не приносили облегчения.
      Люди сидели лишь на тех скамьях, которые оказались в тени, вяло и без всякой надежды обмахивались газетами, веерами и шляпами.
      Внизу, на внутреннем рейде, в сонной одури сгрудились у причалов корабли, шевелились ажурные хоботы башенных кранов нехотя и, казалось, через силу.
      Огнев и Коваленко остановились у каменного парапета, оглядели порт. Алексей Иванович в сотый раз вытер мокрым платком струившийся по щекам пот и сердито взглянул вверх, где в раскаленном, золотисто-голубом мареве плавилось солнце.
      - Меня интересует, что оно будет делать летом, скажем, в июле? - осуждающе произнес он. - Всетаки надо бы ему напомнить, что сейчас только середина мая.
      - Беззаконие творит, - в тон ему откликнулся Коваленко и вдруг, оживившись, добавил, указывая рукой на море: - Глядите, Алексей Иванович!
      В порт, огибая маяк, величественно и неторопливо входил большой пассажирский лайнер, белоснежный красавец с яркой красной полосой на широкой трубе.
      С того места, где стояли Огнев и Коваленко, хорошо был виден пассажирский причал. Вдоль него уже вытянулась цепочка пограничников, группы встречающих, а в стороне, у длинных пакгаузов, стояли в ряд, сверкая на солнце, как новенькие игрушки, разноцветные интуристские автобусы.
      - Так, пришел, значит, из загранплавания, - озабоченно констатировал Огнев. - Тебе работки тоже подкинет.
      Коваленко усмехнулся.
      - Я с дружинниками договорился. Ребята что надо. Дадут бизикам жизни.
      Бизиками в городе насмешливо прозвали спекулянтов иностранным барахлом, которое они выпрашивали, выменивали или скупали у моряков и туристов.
      То был беззастенчивый, крикливый и нахальный народец, делавший, как они выражались, "свой бизнес".
      Отсюда вместе с презрением к их грязному промыслу и родилась кличка.
      - Насчет дружинников - правильно, - одобрил Огнев. Только гляди, чтобы не подвели. И так бывает. Откуда они?
      - С инструментального.
      - Я хочу их попросить еще в одном деле помочь.
      - Насчет Резаного? - удивился Коваленко.
      - Нет. Баракин не по их зубам. А вот кража в Союзе спортивных обществ - тут есть о чем с ними потолковать.
      Они отошли от парапета и не спеша двинулись по одной из боковых аллей, где больше было тени и потому казалось прохладнее.
      Алексей Иванович задумчиво насвистывал себе под нос какую-то песенку, по привычке разглядывая прохожих. Но мысли его продолжали кружиться вокруг дела, которым он решил поделиться с дружинниками инструментального завода.
      Огнев считал вопреки скептическому мнению некоторых из своих сослуживцев, что организация дружины - дело полезное. При этом он имел в виду отнюдь не будущее, не теоретическую сторону вопроса о постепенном переходе функций государства в ведение общественных организаций, а реальный или по крайней мере вполне возможный сегодняшний эффект от этого мероприятия. Подобную оговорку Огнев делал не случайно: реальный результат был, по его убеждению, пока значительно ниже возможного.
      Во время недавнего разговора в штабе дружины инструментального завода Алексей Иванович вполне согласился с красивым чернобровым пареньком по фамилии Таран, который говорил, что скучно только "утюжить улицы". Вот это и натолкнуло Огнева на мысль привлечь дружинников к делу о странной краже в Союзе спортивных обществ. Мысль эта особенно укрепилась после того, как Алексей Иванович вновь изучил обстоятельства этой кражи - обстоятельства необыкновенные, в первый момент даже загадочные.
      - Да, надо с ними об этом потолковать, - повторил он и невольно остановился.
      Бульвар кончился, дальше раскинулась затопленная до краев жаркими солнечными лучами площадь.
      На нее было страшно ступить, как на гигантскую раскаленную сковородку.
      - М-да, а идти, Петро, все-таки надо, - усмехнувшись, проговорил Огнев. - Давай, брат, рискнем.
      Они двинулись дальше по широкому тротуару, огибая площадь, и асфальт мягко оседал под их ногами.
      Зной еще не начал спадать, когда Жора Наседкин появился на Приморском бульваре в сопровождении юркого брюнета с большими маслеными глазами, с тоненькой - тоньше даже, чем у самого Жоры, - черной ниточкой усов и длинными, на полщеки, косо подбритыми баками. Парень этот был известен под кличкой "Червончик" и в недавнем прошлом занимал пост помощника администратора театра.
      Червончик пользовался большим влиянием среди коллег по "бизнесу" не столько из-за своей прошлой близости к миру искусств и знания всех сплетен и подробностей из личной жизни популярных актеров, сколько из-за своих "деловых" качеств. Хитрее и нахальнее его не было бизика на Приморском бульваре да, пожалуй, и во всем припортовом районе.
      Кроме того, именно Червончик помог Жоре Наседкину создать, как они выражались, "капеллу". Вошедшие в нее бизики работали уже не на свой страх и риск, а от "хозяина", и это придавало делу особый размах и приятно щекотало самолюбие Жоры.
      К своему верному другу и помощнику Жора относился со смешанным чувством превосходства и зависти. Превосходство объяснялось просто: Жора был студент. Багаж знаний, хотя и небольшой, позволял ему вести интеллигентный разговор и подавлять партнеров и конкурентов по "бизнесу" своей эрудицией. Последняя очень помогала и в общении с девушками, как и официальное представление: "студент филфака". Это "звучало".
      Но в то же время Червончик вызывал у Жоры, по его собственному выражению, "хорошую зависть".
      Ведь Червончик был свободен как ветер. Он нигде не работал, не учился и располагал своим временем, как хотел. На вопрос, почему он не работает, Червончик неизменно отвечал: "Пусть трактор работает, он железный".
      Жил Червончик у своей тетки. Отца он не знал, тот ушел из семьи много лет назад. Мать умерла вскоре после войны. Тетка, сестра матери, высокая, седая, очень представительная дама, на вопрос о племяннике говорила, прижимая платок к слезящимся, красным глазам: "Этель завещала мне этого мальчика. Она хотела, чтобы он был счастлив. Я ни в чем ему не препятствую. Он растет жизнерадостным и восприимчивым. Это натура артистическая, как и вся наша семья. И потом это такой наив, такая чуткость". Она старательно оберегала племянника от редких визитов участкового уполномоченного и болезненно морщилась, когда тот произносил "грубое" слово - тунеядец.
      Таким образом, Червончик жил удачливо, весело и беспечно. Были деньги, были легкие знакомства с интересными девицами, кутежи в ресторане.
      Что еще надо молодому человеку в эпоху водородных бомб и межконтинентальных ракет, когда с цивилизацией может быть покончено одним нажатием кнопки?
      Эту философскую "базу" подвел со свойственной ему широтой взглядов Жора и тем окончательно снискал себе уважение в глазах Червончика.
      И все-таки Жора завидовал своему другу. Еще бы!
      Ведь дома Жора вынужден был все время притворяться. Правда, мать в расчет не шла, но отец, заведующий одним из отделов облисполкома, был строг, хотя, к счастью, очень занят. Последнее обстоятельство оставляло Жоре очень много возможностей для "маневра", но первое заставляло прибегать порой к немыслимым хитростям, отнимавшим много сил и нервов. И все-таки отец был всегда недоволен сыном, и это создавало потенциальную опасность грандиозного скандала, все последствия которого Жора даже боялся представить.
      Словом, Жоре было нелегко, и только его оптимизм и изворотливость позволяли ему радоваться жизнью и с неиссякаемой энергией действовать на поприще "бизнеса".
      В этот день в связи с приходом большого корабля из "загранки" ожидались выгодные операции, и Жора лично прибыл на место событий. Кроме того, ходили непроверенные, но тревожные слухи о внезапном интересе к "бизнесу" со стороны дружинников ходили, и это тоже следовало проверить на месте.
      Поэтому сначала в порядке рекогносцировки Жора и Червончик с независимым видом прошлись по бульвару и прилегающим к порту улицам, лишь издали кивая своим подручным. Но ничего подозрительного обнаружено не было.
      - На Шипке все спокойно, - констатировал, наконец, Жора. - Валяй действуй. Попутного ветра вам!
      Червончик, уже давно нетерпеливо поглядывавший по сторонам, мгновенно исчез в толпе на боковой аллее, а Жора лениво опустился на скамью в тени и закурил.
      Тем временем из дальних ворот порта группами и в одиночку выходили в город моряки с пришедшего лайнера в синих парадных куртках и белых бескозырках. Они радостно улыбались, перебрасывались шутками. Вот тут-то на них со всех сторон, как стая галок, налетели бизики.
      - Куплю сигареты!.. Любые сигареты! - волновался прыщавый, длинный парень в берете, хватая моряков за руки. "Кемл", "Филипп Морис"!.. Ну продайте! Ну что вам стоит?!
      - Я интересуюсь резинкой, - вкрадчиво говорил другой, оттесняя конкурентов. - Американской, египетской, любой... Но если есть сигареты... Дайте мне! - вдруг сорвался он на крик, увидев пеструю пачку в руках одного из моряков. - Умоляю!
      Одни из матросов отшучивались, другие презрительно, как плевок, коротко бросали: "Пшел!..", третьи мрачнели и, не говоря худого слова, без особых церемоний, широким плечом отталкивали с дороги особо назойливых.
      Бизики не обижались и не сердились - они привыкли. Их могли даже стукнуть или обругать - всяко бывало! Но и это не умеряло их коммерческий пыл.
      - Нет трикотажа?.. Ну поглядите лучше, может, есть! Дам хорошую цену! - неотвязно увивался вокруг матросов долговязый парень в берете.
      - Я тебе сейчас дам цену, вобла сухопутная! - не вытерпел один из моряков. - Шугай их, братцы! - закричал он своим.
      Но кое-кто из его товарищей - одни неохотно, уступая лишь бурному натиску обнаглевших бизиков, другие с лукавой усмешкой - все-таки отходил в сторону и, опасливо озираясь, совершал торопливые сделки. Из широких матросских карманов извлекались и быстро, из рук в руки, передавались целлофановые пачки с жевательной резинкой или сигаретами, скомканные пестрые косынки или нейлоновые кофточки. В ход шли даже поношенные носки и далеко не первой свежести носовые платки.
      Неожиданно на углу площади, где троих матросов окружило плотное кольцо бизиков, раздался громкий хохот, в котором на мгновение потонул обозленный вопль долговязого парня в берете:
      - Это обман!.. Верни деньги!..
      - Почему же обман? - давясь от смеха, спросил один из матросов. - Ты же сам схватил. Еще вон этого парня оттолкнул. И правильно, классная партия носков.
      - Мало что! Я думал - это Запад! А это наше!.. Верни деньги!..
      - Еще чего! - матрос перемигнулся с товарищем. - Давай отчаливай, пока цел!
      - Это же нечестно!.. Ну, это же нечестно!.. - заскулил парень.
      - Верно! Деньги назад! - зашумели кругом.
      Но моряки, не обращая внимания на разбушевавшихся "коммерсантов", двинулись вверх по улице к центру города.
      Долговязый парень потащился за ними, ругаясь и требуя назад деньги.
      Встречные прохожие оглядывались, обмениваясь то возмущенными, то ироническими замечаниями.
      Пожилой человек в соломенной шляпе с усмешкой сказал морякам:
      - Вы его доведите вон до того угла, там как раз патруль дружинников его дожидается.
      Долговязый опасливо огляделся, потом грязно выругался и с независимым видом повернул назад.
      Патруль дружинников, о котором говорил человек в соломенной шляпе, состоял из молодых рабочих инструментального завода. Ребята, спасаясь от солнца, сгрудились под тентом у магазинной витрины и обсуждали "план кампании", как выразился присутствовавший здесь Таран. - А чего вас сегодня недокомплект? Только двое, - спросил его высокий бритоголовый парень, слесарь из кузнечного цеха, кивнув головой на Бориса Нискина.
      - Остальные, с вашего разрешения, вкалывают на трудовой вахте, - насмешливо доложил Таран и, в свою очередь, спросил: - Ну, а какие все-таки обвинения предъявляют этим деятелям?
      Борис шумно вздохнул и сверху вниз уничтожающим взглядом посмотрел на приятеля.
      - Я очень извиняюсь, - обратился он к остальным дружинникам, - но в нашей бригаде есть и такие, что сразу не доходит. - Потом строго сказал Тарану: - Смотри сюда! Во-первых, спекуляция: покупают дешево, а продают дорого. Элементарно? Во-вторых, опошляют городской пейзаж. В-третьих, слепое преклонение перед Западом. Ну как? Будут вопросы, или еще раз бегло повторим? Это, знаете, как в шахматах...
      - Хлопцы! - воскликнул Таран, молитвенно сложив на груди руки. - Остановите его! Иначе дежурить нам уже сегодня не придется. Я-то знаю!
      Ребята только дружелюбно посмеивались.
      - Мировую бригаду Вехов набрал, - заметил кто-то. - От скуки с ними не помрешь, это факт.
      Но шутил сегодня Василий Таран через силу, это мог заметить только такой друг, как Борис, если бы не рассердился. Таран действительно прослушал весь инструктаж. До этого ли ему было!
      Никогда раньше Василий не представлял себе, что любовь может так овладеть всеми чувствами, мыслями, даже поступками человека, так терзать и мучить его, так мешать жить. Оказывается, это форменный гипноз какой-то, колдовство!
      Ведь как было до сих пор? Почти каждый раз, когда Василию нравилась девушка - а случалось это довольно часто, роман начинался мгновенно. Правда, хотя и редко, но бывало и так, что девушка оставалась равнодушна к его ухаживанию. Это искренне удивляло Василия, порой даже ненадолго сердило и портило настроение. Но в большинстве случаев удача сопутствовала ему: статный, чернобровый парень, веселый и неглупый, пользовался, как говорят, "успехом".
      Очередное увлечение нисколько не мешало ему радоваться жизни, спокойно и добросовестно работать, видеться с друзьями, участвовать в заводской самодеятельности.
      Конечно, было очень радостно спешить на свидание, ходить вместе в театр или в городской парк, чувствовать на себе ласковый и взволнованный взгляд, обнявшись, сидеть полночи на скамейке, укрываясь пиджаком, и с увлечением рассказывать тут же придуманные веселые и трогательные истории или мечтать о будущем. В такие минуты Василию казалось, что нет счастливее его человека на земле, а для него самого нет ничего дороже вот этой дивчины, которая так доверчиво и нежно прижалась к его плечу. Однако на следующий день Таран даже с некоторым облегчением обнаруживал, что в жизни, оказывается, есть много радостей и помимо свиданий, и добродушно принимал подтрунивание друзей, когда делился с ними своим открытием.
      Но Аня, веселая и строгая, скромная и дерзкая, иногда такая вдруг простая и добрая, но никогда не ласковая, всегда недоверчиво насмешливая, разом перевернула все его представления о любви. Какая там радость!.. Казалось, не было и минуты, чтобы Василий без тоски и боли не думал об Ане. Что она сейчас делает? С кем говорит? Кому улыбается? Не выдержав, он звонил ей по телефону, и Аня говорила с ним весело и строго, то охотно, то нетерпеливо, потому что он отрывал ее от каких-то спешных дел.
      И за каждую минуту действительного, необыкновенного счастья, вроде той, в красном уголке на улице Славы, когда он танцевал с ней так, что даже одна девчонка закричала: "Премию!", за каждую такую минуту приходилось расплачиваться днями щемящей тоски, когда все валится из рук. В такие дни Василий старался казаться особенно бесшабашным, с подчеркнутой небрежностью говорил об Ане и строил из себя заядлого, даже, как говорил в таких случаях Борис Нискин, "злостного" ловеласа.
      И все-таки ребята с недавних пор начали догадываться о его состоянии и между собой осуждали Аню. Зачем морочить голову парню? Нет так нет, отрезала бы, и все! А если да, если парень ей нравится, то уж совсем глупо так его мучить. Николай однажды даже пытался поговорить с Аней, но та сердито и резко оборвала его. Нет, по твердому убеждению ребят, Аня вела себя неправильно.
      В последнее время у Василия было особенно тяжело на душе. Чтото так ослепительно ярко вспыхнуло у него в сердце в тот счастливый миг, когда они танцевали с Аней, так непередаваемо радостно стало ему вдруг, что наступившие вслед за этим дни, когда он больше не видел ее, показались невыносимыми.
      Аня молчала, не звонила, не забегала в цех. Значит, для нее, для Ани, ничего не вспыхнуло в тот миг.
      А раз так, то все! И Василий Таран поклялся, что больше не позвонит ей. Но от этого на душе стало еще тяжелее.
      А Борис еще смеет сердиться, что Таран не слушал инструктажа! Спасибо, что Василий вообще как-то дышит, ходит, работает не хуже других и вот даже идет патрулировать. Это просто удивительно, как он умудряется все это делать и вдобавок еще острить и балагурить.
      - Эх, напиться, что ли? Вот потеха будет, - сказал Таран, когда они с Борисом, немного отстав от остальных дружинников, подходили к Приморскому бульвару. - В жару только неохота.
      Борис подозрительно покосился на друга.
      - С чего это тебе напиваться?
      - А! - досадливо махнул рукой Таран. - Не понимаешь ты человеческой натуры!
      - Твоей, что ли?
      - Хотя бы и моей! На все мне теперь наплевать, понял?
      - Ты себя не очень-то распускай. Я понимаю, из-за чего другого, а то из-за девчонки...
      Таран насмешливо и горестно присвистнул.
      - А мне теперь она - до лампочки! Подумаешь! Свет не в одном окошке.
      - Во-во! Главное, духом не падать.
      - Точно. Вот как пущусь в разгул...
      Теперь они шли уже по бульвару.
      Зной постепенно спадал. И с моря, ставшего из плоского, золотисто-пепельного глубоким и переливчато-синим, потянул ветер. Приплывшие с юга редкие облачка временами закрывали солнце, и тогда по бульвару из конца в конец ползла спасительная тень.
      На аллеях стало людно.
      Неожиданно Борис толкнул Тарана:
      - Гляди, вон наш красавец сидит.
      На одной из скамеек лениво развалился Жора Наседкин, закинув ногу на ногу и покуривая сигаретку. Он тоже заметил ребят и приветственно помахал им рукой.
      В этот момент к нему подбежал запыхавшийся Червончик и шепотом сообщил:
      - Пахнет колоссальной сделкой. Засекли двух с той посудины.
      - Что толкают?
      - "Рок". Штук двадцать. Цена вполне приемлемая. Нужна наличность.
      - Будет. Где клиенты?
      - Решили промочить горло. Идут в "Южный". Вот они, Червончик указал на двух матросов, валкой походочкой направлявшихся в сторону площади.
      Один из них нес в руке небольшой ярко-желтый чемоданчик.
      - Предупреди, что я буду там через десять минут, - распорядился Жора, - пусть ждут. Берем всю партию.
      Червончик с сомнением покачал головой.
      - Многовато. Трудно будет реализовать.
      - Пхе! У нас на курсе есть интересующиеся. Душу заложат.
      - Это другая песня. Вопросов больше нет.
      Червончик мгновенно затерялся в толпе. А спустя несколько секунд Жора, потягиваясь, поднялся со своего места.
      Ни Таран, ни Борис не заметили этого короткого разговора. Совсем другое привлекло в это время их внимание.
      В противоположном от площади конце бульвара, где за массивной стеной начинались дачи санатория, дружинники задержали двух парней в пестрых шелковых рубашках навыпуск и светлых брюках-дудочках.
      Один из них, высокий, светловолосый, с ослепительной белозубой улыбкой, держал сверток, перевязанный бечевкой, другой - толстый, с поросячьими, злыми глазами - объемистый портфель из свиной кожи.
      Высокий улыбался широко и обезоруживающе добродушно, лишь в глубине его светлых холодных глаз чуть поблескивали временами враждебные льдинки.
      - Да вам все почудилось, дорогие товарищи, - говорил он в тот момент, когда подошли Таран и Нискин. - Какой "бизнес"? С чего? Мы просто имеем серьезный разговор с моим другом. Встали в сторонку. Ну и что? Зачем делать шум? Вон сколько хороших граждан потревожили, - и обвел рукой собравшихся вокруг людей.
      - Плоды просвещения, Майкл, - с издевкой пояснил толстый. - Начитались газет и показывают сознательность. Или я ошибаюсь? Тогда извините, и "мы с вами только знакомы, как странно".
      Таран не мог пропустить такой случай и немедленно ввязался в конфликт.
      - Ничего странного! Я, например, и другие товарищи интересуются вашим портфелем, - обратился он к толстому. Попрошу предъявить.
      - Обыскивать не имеете права! - вмешался высокий парень. - Кто вы такой? Я вас не знаю! Ты его знаешь, Фред?
      Таран с изысканной любезностью показал ему красную книжечку.
      - Народная дружина. Слыхали? Или вы только что из Штатов?
      Высокий с подчеркнутым вниманием вгляделся в книжечку, потом иронически сказал:
      - Печать, к сожалению, неразборчива.
      - Ну, вот что, - не выдержал Борис, - балаган тут не разводите! Пошли в штаб.
      - Верно, - поддержал его Таран. - Там мы поразборчивее печать приложим.
      Кругом одобрительно засмеялись.
      - Документов не спрашивал. А деятель вроде тебя - бизик.
      Червончик обиженно нахмурился.
      - Я не бизик, а такой же работяга, как и ты. В театре работаю.
      - В театре? - недоверчиво переспросил Таран.
      - Ага, - Червончик решил еще больше подогреть интерес к своей особе. - Хочешь, с актерами познакомлю? Интересно у нас.
      Таран нерешительно усмехнулся.
      - Это тоже, между прочим, разрешается, - но тут же, нахмурившись, спросил: - А зачем это барахло хватал? Зачем убегал?
      - Так ведь жалко того парня стало. Не разобравшись, опозорите начисто, - с подкупающим простодушием ответил Червончик. - А парень знакомый. Вместе покупали. И потом деньги пропадут. А их горбом зарабатываешь, не как-нибудь.
      - Вот и надо понимать, где их можно тратить, - наставительно и уже беззлобно сказал Таран. - А то городской пейзаж опошляете, - вспомнил он выражение Бориса.
      Червончик охотно согласился.
      - Все это, может быть, и верно. Тут, конечно, промашка. Хотя если не приглядываться, как вы, то ничего и не заметишь.
      Постепенно разговор принимал все более спокойный характер. Задержанный парень казался таким безвредным, что Таран стал невольно проникаться к нему сочувствием. Особенно его подкупила близость Червончика к театру. А театр Таран любил горячо и восторженно. "С артистами познакомит". Таран вдруг вспомнил об Ане, на душе стало опять обидно и больно, и он мстительно подумал: "Воображает о себе слишком много".
      В громадном полупустом зале ресторана было душно. Со стороны кухни тянуло запахом прогорклого масла, чеснока, лука, жаркого. В косых лучах солнца, лившихся сквозь высокие стекла окон, кружились рои пылинок.
      У столика возле окна сидел Жора, напротив него - два моряка. Все трое раскраснелись от жары, выпитого вина и волнения. Сделка была крупной. Ей предшествовала долгая и горячая торговля за каждый рубль. Наконец чемоданчик из светлой кожи перекочевал к Жоре вместе с двумя целлофановыми пачками жевательной резинки и тремя дамскими нейлоновыми кофточками. Эти кофточки Жора тут же, не стесняясь двух-трех случайных посетителей ресторана, придирчиво рассмотрел со всех сторон. Теперь сделку "обмывали".
      Моряки, перебивая друг друга, рассказывали о последнем рейсе. Иногда они опасливо озирались. Как выяснилось, они боялись всех, начиная от старпома и кончая своими же ребятами из команды, "сверхсознательными" и "идейными", как они выражались.
      Жора рассказывал городские новости, сыпал анекдоты.
      В этот момент в дверях зала появился запыхавшийся, взволнованный Червончик. Заметив сидящую у окна компанию, он, торопливо и чуть заметно прихрамывая, направился туда, лавируя среди столиков.
      По его загадочному и торжествующему виду Жора понял, что с приятелем случилось что-то необычное. И, словно угадав нетерпеливое желание друзей остаться наедине, моряки, поглядев на часы, стали прощаться. Их не удерживали.
      - Ну-с, какая сводка? - нетерпеливо спросил Жора.
      - Колоссальный случай! Кошмар!
      Червончик принялся рассказывать, захлебываясь от восторга, поминутно зажигая гаснувшую сигарету и отчаянно жестикулируя.
      Когда он кончил, Жора восхищенно произнес:
      - Артист!.. Народный!.. А как же зовут этого деятеля?
      - С утра звали Василий, фамилия Таран.
      - Что-о?!. Таран?.. - в изумлении переспросил Жора.
      - Именно. Почему такое удивление? Это переодетый император Эфиопии?
      - Таран... Мамочка моя родная, это же надо такое везение... - И, помолчав. Жора уже другим, деловитым и озабоченным тоном прибавил: - Вот что. Этого парня надо прибрать к рукам. Ему нравятся иностранные вещи, я знаю. Любит музыку и... интересуется девочками. Я это тоже знаю. Увязываешь? Это все надо обеспечить в лучшем виде.
      - Вопрос! - пожал плечами Червончик.
      Жора хлопнул приятеля по спине.
      - Ну, а по этому поводу требуется подбалдить!
      И он разлил по стопкам водку.
      Но выпить им не пришлось.
      К столику подошел плотный человек в хорошо сшитом летнем костюме. Светлые курчавые волосы его были зачесаны назад, глубоко посаженные серые глаза смотрели холодно, с хитрым прищуром. За ухом начинался и уходил под ворот белой рубахи длинный и узкий шрам.
      Человек неторопливо, как-то по-хозяйски, оглядел обоих приятелей и спокойно сказал, обращаясь к Жоре:
      - Пока я тут сидел и закусывал, - он кивнул на ближайший столик, - один разговорчик с вами наметился. Но без свидетелей. Жалеть не придется.
      Он спокойно опустился на стул, достал портсигар и не спеша закурил от зажигалки.
      Жора и Червончик переглянулись, потом Жора, ощущая внутри непонятно откуда взявшуюся вдруг робость, как можно небрежнее сказал:
      - А у меня от него секретов нет. Так что как угодно.
      Человек, прищурившись, внимательно посмотрел на Жору и холодно, веско ответил:
      - Угодно говорить тет-а-тет.
      - Ну, знаешь что, - вмешался внезапно заспешивший Червончик, - я, пожалуй, пойду. Кажется, мы все решили.
      - Если гражданин настаивает... - пожал плечами Жора. Про то дело только не забудь.
      - Вопрос!
      Червончик поднялся со своего места, кивнул на прощание Жоре и торопливо направился к выходу.
      - К вашим услугам, - с независимым видом, закуривая, сказал Жора.
      Незнакомец усмехнулся.
      - Я тут ненароком разговорчик ваш слышал с матросиками. Понял так, что иностранным барахлом интересуетесь?
      - Допустим.
      - Вот я и допустил. И на этот счет есть деловое предложение. Скоро буду иметь десятка четыре дамских кофточек нейлоновых, столько же отрезов, столько же часов, рубашки мужские, костюмы и прочее. Уступаю в три раза дешевле, чем платите...
      Говоря, незнакомец не спускал глаз с Жоры, и тот вдруг почувствовал, как у него хелодок пробежал по спине и от волнения задрожала рука с сигаретой.
      "Нечистое дело, - подумал он. - В два счета сгорю".
      Незнакомец как будто прочел его мысли.
      - Для собственной и вашей безопасности ставлю два условия. Железных! Первое. Полная тайна вклада. Обеспечивается вашим здоровьем, - в голосе его прозвучала нешуточная угроза. - Второе. Все вещи, до последней, толкать будете в других городах. Если хоть одну вещь в этом городе реализуете, отвечаете, обратно, своим здоровьем.
      - Согласия я еще, кажется, не дал, - криво усмехнулся Жора, - а вы уже угрожать изволите?
      В серых глазах незнакомца мелькнула злая искра,
      - Вы мне подходите. А особого согласия теперь и не требуется. Я слишком много карт открыл, чтобы на попятную идти, студент Наседкин Жора.
      - Вы... вы откуда меня знаете?..
      - А вас тут все знают. И запомни, - неожиданно переходя на "ты", с угрозой произнес незнакомец, - штуки со мной короткие. А тебе еще жить...
      - Вы меня на испуг не берите! - вскипел Жора. - И не таких встречали... У меня нет большой суммы. Обратитесь к Рокфеллеру.
      - Найдешь. У тебя, я слышал, - незнакомец усмехнулся, на то "капелла" создана. Кредит широкий.
      Но Жора не желал уже ничего слушать.
      - Все! Я в этом деле кристальный. Пачкаться не желаю.
      Незнакомец даже не изменился в лице. Только светлая полоска шрама на шее стала вдруг рубиновой.
      - Ах, вот как!.. Ну, гляди, студент, не просчитайся... Мне терять нечего...
      Он с силой размял в пепельнице свою папиросу и не спеша поднялся.
      Жору вдруг охватил панический страх.
      - А вы... вы... сами кто такой?
      - На глупый твой вопрос не отвечают, - через плечо бросил тот и вдруг, резко повернувшись всем телом, в упор спросил: - Будет у нас разговор?
      - Ну... допустим...
      - Ага. Значит, кое-что уразумел.
      И незнакомец снова плотно, по-хозяйски, уселся за столик.
      Глава VI НА СТАРОЙ ПОСУДИНЕ
      Уже смеркалось, когда Витька Блохин, по прозвищу "Блоха", оглядевшись, протиснул свое тщедушное тело в узкую щель ограды и оказался на территории судоремонтного завода.
      Слева вытянулись длинные, потемневшие от времени здания цехов. Оттуда несся гул станков, глухие и тяжкие удары паровых молотов, то в одном, то в другом из закопченных окон вспыхивали голубые зарева автогена.
      А впереди было море. Оно угадывалось по громадным плавучим докам, между стенками которых величаво дремали остовы кораблей. Другие суда, тоже старые, с ободранной краской, некоторые без труб и палубных надстроек, теснились у дебаркадера, дожидаясь каждый своей участи: либо возникнуть вновь и, сверкая свежей краской, легко и гордо резать форштевнем волны, а под самым клотиком мачты будет по-прежнему гордо полоскаться флаг, либо, честно отслужив свой срок, навсегда проститься с морем.
      Здесь, на территории завода, среди штабелей досок, огромных ящиков с оборудованием, смолистых бунтов канатов и сваленных в кучу старых, проржавелых остатков кораблей Витька чувствовал себя уверенно и почти спокойно. Почти - потому что все-таки попадаться на глаза не рекомендовалось: могли и прогнать.
      Поэтому Витька с величайшей осторожностью скользнул вдоль ограды и короткими перебежками, прячась за все укрытия по пути, направился в самый дальний конец территории завода, где поодаль от других судов стоял намертво заякоренный, старый-престарый и, казалось, насквозь проржавевший пароход.
      Добравшись до него, Витька припал к земле и зорко огляделся. Убедившись, что никого крутом нет, он пулей пронесся по наклонным доскам, соединявшим берег с палубой. Среди ветхих палубных надстроек он на секунду остановился, чтобы отдышаться, затем юркнул в темный дверной проем.
      В три прыжка Витька спустился по железному, дребезжащему от ветхости трапу, пробежал по темному коридору, проскочил через сломанную переборку, потом чepeз вторую, третью. Очутившись в другом коридоре, он еще раз в кромешной тьме сбежал по трапу и, наконец, остановился, чутко прислушиваясь. Откуда-то доносились неясные голоса людей.
      Витька особым образом четыре раза стукнул по железной переборке. В конце коридора мелькнул луч света и мгновенно погас, потом снова мелькнул и опять погас. Витька терпеливо ждал. Вскоре за перегородкой послышались осторожные шаги и чей-то голос с угрозой произнес:
      - Пароль или смерть.
      Витька ответил серьезно и с достоинством:
      - Наших трое, я четвертый.
      Голос за перегородкой сразу стал обычным, мальчишеским:
      - Давай дуй сюда. Сколько можно ждать?
      И Витька через минуту оказался в большой, с заколоченными иллюминаторами каюте.
      Под потолком висел фонарь "летучая мышь", бросая неверные, дрожащие блики на двух мальчишек, усевшихся около перевернутого большого ящика. На этом импровизированном столе лежала груда каких-то значков, пустая коробка из-под конфет, стоял большой, старый, громко тикавший будильник.
      На стенах каюты висели спортивные вымпелы.
      В углу, на другом ящике, в окружении мутно поблескивавших кубков стоял макет стадиона. У стены, тоже на ящике, лежали какие-то радиодетали, часть из них была уже смонтирована на небольшой полированной доске. Около другой стены лежали рядом два старых наматрасника с ржавыми следами кроватных пружин, прикрытые рваненьким байковым одеялом, в головах были брошены две подушки в перепачканных наволочках.
      Витька небрежно, по-приятельски, кивнул обоим мальчишкам.
      - Наше вам! Какие новости на берегу?
      В это время за его спиной появился еще один паренек, тот, который спрашивал у Витьки пароль.
      - Новости старые, - раздраженно откликнулся один из сидевших у ящика мальчишек. - Батька опять пьяный в стельку приперся. Мать измордовал будь здоров как. Ух, я б его!.. Вот только бы вырасти, увидите, что с ним сделаю... - и он погрозил кулаком в темноту.
      Мальчишку звали Гоша, был он высокий и худой.
      Чуть загнутый нос, черные как смоль прямые волосы, падавшие на лоб; отсюда прозвище - "Галка".
      - А тебя вытурил? - деловито спросил Гошу сидевший рядом с ним плотный белобрысый паренек с круглым лицом, на котором еле умещались толстый кос, круглые, совиные глаза и широкий рот, полный крепких белых зубов. Паренька звали Шурик, а прозвище тоже пришло само собой - "Шар".
      - А ты думал как? - с ненавистью отозвался Гоша. - Тебе хорошо - у тебя отца нет.
      Но тут вмешался Витька.
      - Брехня! Что ни говори, а когда бати нет - плохо. Вон у меня какой-никакой, а был. Так дед его возьми и выгони. Говорит: "Выродок в нашей семье". А какой он выродок? Веселый, деньги давал... И мать теперь ревет по ночам. А я, - он мечтательно посмотрел на потолок, - план строю, как его назад вернуть...
      - Планировщик! - усмехнулся Шурик и рассудительно добавил: - Собирай манатки и айда к нему.
      - Айда!.. - передразнил Витька. - Его еще найти надо. Знаешь, как он на деда озлился? Ушел и адреса не оставил.
      Но Шурика смутить было трудно.
      - Подумаешь... Через адресный стол узнай.
      Витька хитро подмигнул в ответ.
      - Через адресный стол пусть его кто другой ищет. А я одно место на привозе знаю, где он топчется. Как план придумаю, враз найду.
      - Спекулянт он, да? - с любопытством спросил Шурик.
      Витька сердито покачал головой.
      - Не. Он так...
      - Главное, какой-никакой, а отец, - примирительно сказал Шурик. - Глядишь, и пригодится. Верно я говорю, Стриженый? - обратился он к четвертому из ребят.
      Это был гибкий и стройный паренек с капризным лицом и хитрыми зелеными глазами. Одет он был не в пример другим ребятам добротно, даже щеголевато, но голова была начисто, "под машинку", острижена. Звали его Олег.
      - Точно, - лукаво согласился он. - Лично я на отца не обижаюсь. Пусть на него мать обижается.
      - А ей-то чего? - поинтересовался Витька.
      - Я, брат, такое про него знаю... - И, понизив голос, Олег насмешливо добавил: - С одной теткой крутит. Матери говорит, в магазине задерживается, собрание, мол. А я их сто раз видел, то на Приморском, то в такси куда-то катили. Думаешь, прошлый раз откуда у меня сотняга взялась? Отец дал. Я ему говорю: "Гони, а то матери все расскажу". Он и отвалил... - и Олег залился довольным смехом.
      - А у меня, говорят, мировой отец был, - с сожалением произнес Шурик, и круглые, совиные глаза его стали задумчивыми. - Только помер рано.
      Но Витьке уже надоел этот разговор. Он потянулся, оглядел полутемную каюту и довольно произнес:
      - Эх, а здорово у нас тут стало! Шар еще радио соберет...
      - Законно! - поддержал его Гоша и угрожающе добавил: А кто сунется - несдобровать!
      - Фартово мы то дельце обделали, - хихикнул Олег. - И милиция - с носом! Скажи, нет?
      - Лапитудники! - презрительно откликнулся Шурик. - Им на привозе тюлькой торговать. А приемник сегодня кончу, теперь все лампы есть.
      Витька самодовольно усмехнулся.
      - Со мной, братцы, не пропадете. Я еще и не такое выдумаю.
      - Выдумаю... - передразнил его Гоша. - Ври больше. Я тебя прошлый раз с такими дядьками видел, что все ясно.
      Витька ответил с напускным равнодушием:
      - Кое-кто к нам во двор, конечно, ходит.
      Неожиданно он насторожился и, предостерегающе подняв руку, произнес:
      - Ша!
      Все прислушались. За переборкой раздались чьи-то осторожные, неуверенные шаги.
      Через минуту дверь каюты распахнулась, и на пороге возникла длинная, худощавая фигура.
      - Уксус... - испуганно прошептал Витька.
      - Он самый...
      Уксус для убедительности смачно выругался и огляделся.
      - Ничего себе подыскали хату!.. Способно, - одобрил он. - Два раза чуть башку себе не расшиб, пока добрался.
      Ребята ошеломленно молчали. Никто из них, кроме Витьки, не знал Уксуса, и его вторжение казалось им загадочным, почти сверхъестественным.
      Уксус вразвалку подошел к Витьке.
      - Ну, Блоха, куда пропал? Почему носа не кажешь? Может, брезговать стал?
      Витька, потупясь, молчал.
      - Молчишь... - злобно прошипел Уксус. - Как в штабе у них побывал, так молчишь?..
      И он с неожиданной силой ударил Витьку по лицу.
      - Ой!.. - и Витька, громко всхлипывая, закрылся руками.
      - Чего дерешься? - хмуро бросил Шурик.
      - Цыц, вошь матросская! - грозно прикрикнул Уксус, оглядываясь на ребят и разыскивая глазами того, кто посмел ему перечить. - Ошметку из морды сделаю!
      Он снова повернулся к Витьке.
      - Ну, о чем в штабе разговор был?
      Витька, не отнимая рук от лица, тихо ответил:
      - Ни о чем. Как зовут, спрашивали.
      - Ну?..
      - А я не сказал.
      - Брешешь, сволочь! Сказал!..
      Уксус затрясся от ярости и, размахнувшись, снова ударил Витьку.
      - Ой!..
      Витька отбежал, но Уксус бросился на него, повалил на пол и стал топтать ногами.
      - Брешешь!.. Брешешь!..
      - Ой!.. Ой, больно!.. Ой, не надо!.. - кричал Витька.
      Ребята, сбившись в угол, с испугом следили оттуда за этой дикой расправой.
      Наконец Уксус, возбужденно сопя, отошел от рыдавшего на полу Bитьки и снова огляделся.
      - Хе, устроились, гаврики, - усмехнулся он. - Откуда взяли?
      Ребята враждебно молчали.
      Уксус подошел к макету в углу и удивленно присвистнул.
      - Фартовая вещица! Сперли?
      Не дожидаясь ответа, он направился к другому ящику, небрежно смахнул с него радиодетали и уселся, откинувшись к стене. Потом опять, уже с интересом, оглядел ребят.
      - Выходит, дельце обделали? Та-ак... Теперь, значит, заметут. Белый день в клетку... - мечтательно продолжал он, наслаждаясь испугом, отразившимся на лицах ребят. - Жизня еще та пойдет. А вот я, к примеру, о такой жизни не мечтаю. На кой хрен она сдалась! Вот морду кому набить - пожалуйста. И вообще повеселиться люблю. Душа у меня широкая... Тут мне не перечь! Или, например, кто продаст! - и покосился на уткнувшегося в пол Витьку. - Расчет короткий. А деньгу я завсегда и так получу. Первое дело - за баранкой сижу, на грузовой. Второе... вот ты, подойди! - Уксус неожиданно указал на Олега. - Ну, вошь матросская!..
      Олег подошел, испуганно моргая зелеными, округлившимися от страха глазами. Уксус насмешливо оглядел его и приказал:
      - Сымай пиджак! Ишь, папа с мамой приодели. Сымай, говорю!
      Олег торопливо снял пиджак и отдал его Уксусу.
      - Теперь часы сыман! - продолжал командовать тот. - Не дорос еще носить! Так бате и передай.
      Он забрал часы и довольным тоном спросил:
      - Скажете, грабеж? Никак нет, осмелюсь доложить. Наказание. За совершенное преступление. И скажи спасибо, что в уголовку не стукнул. Ну, говори спасибо! - грозно прикрикнул Уксус.
      - Спасибо, - еле слышно произнес Олег.
      - То-то же! - Уксус встал с ящика и потянулся. - Ну, я отчаливаю. И чтоб тихо было, как в могиле, ясно? Кровью умоетесь!
      Он направился к двери, по пути с размаху больно ударив ногой Витьку.
      - Детка, вытри носик, - насмешливо сказал Уксус, - чегой-то красное течет.
      В дверях он оглянулся.
      - Приветик! Как-нибудь еще наведаюсь. Фартово у вас.
      Ребята молчали, пока не стихли за переборкой его шаги. Потом все заговорили разом, возбужденно и зло. Витька с усилием приподнялся с пола и, вытирая рукавом рубахи кровь на разбитом лице, молча перебрался на наматрасник и замер там.
      - У-у, гад! - с ненавистью проговорил Гоша. - Таких расстреливать надо.
      - Его злить нельзя, - опасливо сказал Олег. - А то он, знаете...
      - Его не злить, его убить, гада, надо! - выкрикнул Гоша.
      Шурик рассудительно заметил:
      - Убить не убить, а придумать что-то надо...
      При слове "придумать" ребята невольно оглянулись на Витьку: лучше него придумать никто не мог.
      Но Витька лежал, закрыв глаза, и тихо стонал.
      Ребята, приумолкнув, подошли к нему, и Шурик нерешительно спросил:
      - Что, Блоха, здорово он тебя, да? Больно?..
      Витька, стиснув зубы, только кивнул головой.
      - Сам виноват, - сердито сказал Гоша. - Не надо трепаться кому не следует.
      - Ему не расскажи... убьет... - с усилием, еле шевеля губами, ответил Витька. - Прицепился... Я думал, он так...
      - Может, тебя к врачу?
      - Никуда... не пойду... здесь останусь...
      Шурик поглядел на товарищей, потом решительно объявил:
      - Я с тобой тогда... только мать предупрежу, тревожиться будет.
      - А она возьмет и не пустит, - заметил Олег.
      Шурик презрительно усмехнулся.
      - Это меня-то? Скажу, дело есть, и все.
      - Ну и я останусь, - заявил Гоша. - Отец небось еще с соседями лается.
      - А я как же?.. - растерянно спросил Олег. - Мне, знаете, как влетит за пиджак и за часы!
      - Так оставайся, дело большое!
      - Да-а, оставайся... А он опять придет. Всех нас тут поубивает.
      И вдруг каждому из четырех стало окончательно ясно, что их убежище, казалось, самое тайное и безопасное на свете, стало теперь для них самым опасным и страшным местом.
      - Что же делать? - спросил Шурик. - А дома, может, уже милиция нас ищет?
      При эти словах мороз пробежал у всех по спинам.
      - И... и на черта сдались нам эти значки, вымпелы? - с тоской проговорил Олег. - Так спокойно жили. Вот куда теперь деться?
      И снова все взгляды устремились на Витьку...
      В тот день Аня Артамонова собралась раньше обычного уйти домой: так уговорились с отцом. Вернее, он просто велел ей прийти пораньше, и она обещала. Еще бы, предстоит серьезное дело. Как это здорово, что отец теперь занят такими делами! Он совсем другим человеком стал.
      Аня улыбнулась своим мыслям и принялась убирать со стола папки с бумагами. Сколько их у нее!
      А ведь каждая папка - это низовая комсомольская организация, к которой прикреплена Аня, за дело которой она отвечает. Есть организации маленькие, в двадцать-пятьдесят человек, но есть и такие, как судостроительный, там больше тысячи комсомольцев.
      А секретарь комитета там новый, совсем неопытный и, кажется, не очень инициативный. Аня к нему еще не пригляделась. И со всякими мелочами бежит к ней советоваться. Ну, на первых порах это еще ничего, но что будет потом...
      Аня невольно задумалась, держа в руках папку с надписью: "Судостроительный". Из этого состояния ее вывел озабоченный и чутьчуть просительный голос Толи Кузнецова, тоже инструктора по группе промышленности.
      - Анечка, значит договорились? Возьмешь у меня инструментальный? На следующем бюро тогда утвердим.
      Аня оглянулась. Сердиться на Толю Кузнецова было нельзя, просто невозможно, до того это был обаятельный парень с белозубой улыбкой и светлым шелковистым хохолком на затылке. И Аня была непримирима к его попыткам, как она выражалась, "сыграть на обаянии".
      - Как тебе не стыдно, Толя! Ты же знаешь, сколько у меня организаций!
      - Но ведь ты там со всеми дружишь, часто бываешь. А у меня, кроме заводов, еще университет. Это шутка, ты думаешь?
      - Мало ли что я дружу. Я вот и сегодня там буду, как тебе известно. Но если по этому принципу подходить, - Аня лукаво сощурилась, - то уж мединститут, безусловно, должен отойти к тебе. Согласен?
      Толя никак не реагировал на намек, но все кругом заулыбались: в райкоме уже давно шел разговор насчет комсомольской свадьбы.
      В комнату инструкторов зашел второй секретарь райкома Саша Рубинин и, обращаясь к Кузнецову, озабоченно спросил:
      - Из университета еще не приходил Рогов?
      - Нет, а что?
      - Да заваруха у них на филфаке со стенгазетой. Надо разобраться.
      - Знаю, знаю, - сразу загорелся Толя, мгновенно забыв об Ане. - Пресловутая их "Мысль" явно не в ту сторону загибается.
      - Вот они там какие-то меры и наметили.
      - А, интересно! У меня на этот счет тоже предложение есть.
      ...Высокая, светлая, хоть и небольшая комната в райкоме комсомола на первом этаже кирпичного дома. Дом этот стоит в глубине широкого двора и еле виден за пенистыми вершинами могучих кленов и за молодыми, бойкими кустами сирени, прошлой осенью посаженными комсомольцами во время субботника.
      И поэтому в комнате райкома зеленоватый воздух напоен густым травяным настоем. "Санаторный воздух", - говорит про него Аня и не позволяет никому здесь курить. И все ее слушаются. Даже Саша Рубинин, заядлый курильщик, гасит папиросу, прежде чем зайти к инструкторам.
      В комнате на тумбочке - макет боевого корабля, подарок подшефной части. На стенах висят плакаты, диаграммы. Но в глаза прежде всего бросается кра* сочная надпись: "Не курить! Смертельно", и черная стрелка от нее указывает на Анин стол: опасность грозит прежде всего оттада. Это тем более понятно, что за остальными тремя столами - трое ребят, двоим из них все равно, а третий, Толя Кузнецов, главный страдалец, единственный "безнадежно отравленный никотином", как его называет все та же Аня.
      В комнате у каждого из четырех столиков всегда толпится народ, и часто серьезные разговоры, горячие споры вдруг прерываются заливистым, веселым смехом. Тогда все головы немедленно поворачиваются к одному из углов, и разговор становится общим.
      Весело в райкоме, хорошо, приятно, хоть далеко не всегда ведутся здесь приятные разговоры. Бывает... впрочем, чего тут только не бывает!
      Но сейчас в комнате инструкторов настал тот редкий момент, когда почти нет народу, если не считать троих девушек из текстильного техникума у столика Володи Коваленко и вихрастого паренька в полосатой тельняшке - члена портового комитета комсомола.
      От Ани только что ушли ребята с судостроительного, горластые, задиристые, и у нее еще до сих пор шумело в ушах от их возгласов и споров. Поэтому, когда Толя Кузнецов заговорил с вошедшим Сашей Рубининым, Аня, облегченно вздохнув, торопливо запрятала в стол последние бумаги и сняла со спинки стула свой жакет, собираясь уходить.
      Но почти сразу за Рубининым в комнате появилось четверо ребят из университета во главе с Андреем Роговым, и завязался такой интересный разговор, что Аня невольно задержалась.
      - Пора принимать решительные меры! - горячо говорил Андрюша Рогов. - Это совершенно чуждые нам люди! Они используют газету как трибуну для пропаганды вреднейших идей.
      - А вы с ними пробовали беседовать? - подчеркнуто спокойно сказал Саша Рубинин.
      Он обладал удивительнейшим свойством. Если собеседник горячился, Саша становился спокойным и неторопливым, но если собеседник был хладнокровным или равнодушным, то Саша вспыхивал, как смоляной факел. Но сейчас горячился Андрюша Рогов.
      - Или не пробовали! Нет, хватит цацкаться! Сейчас нужны меры организационные.
      - Снимать, к чертовой бабушке, - пробасил один из студентов.
      Саша покачал головой.
      - Надо подумать.
      - Чего думать?! - вскипел Андрюша. - Они отрицают социалистический реализм, пропагандируют буржуазные течения в искусстве. Например, сюрреализм, абстракционизм, модернизм...
      Паренек в тельняшке ошеломленно посмотрел на Андрюшу, потом со всего размаха стукнул кулаком по столу.
      - Ах, мать честная! Вот гады!.. Да таких в открытом море топить надо, чтобы территориальные воды не заражать.
      - Но, но, Галушко, - строго сказал Саша Рубинин. - Не заносись, пожалуйста. Это тебе не девятнадцатый год и не Врангель какой-нибудь. Ничего себе рецепт для решения идеологических споров!
      - Зато на комитет вынести и по выговору вкатить - самый раз! - сердито буркнул Андрюша Рогов. - Мы так считаем.
      Но тут вмешался Толя Кузнецов.
      - А мы не так считаем! Такие вопросы оргвыводами не решаются. Это, знаете, легче всего. Вот в последнем номере "Коммуниста" другой метод рекомендуют.
      - Это какой же? - запальчиво спросил Андрюша. - Опять уговаривать?
      - А ну, давай, давай, Толя, - одобрительно кивнул головой Qаша Рубинин. - В этом плане и твое предложение?
      - Именно. Я предлагаю провести на факультете открытый диспут. Хорошо его подготовить. И разбить их взгляды публично. Бить фактами, убедительно, так, чтобы ни у кого не осталось даже сомнений в нашей правоте. Ясно?
      - Здорово! - вырвалось у Ани. - Вот это я понимаю!
      - А я не совсем, - упрямо возразил Андрюша. - Зачем столько шума? Вопрос-то ведь очевидный.
      И снова вспыхнул спор. Убеждали Андрюшу и его товарищей горячо и дружно. В конце концов он дрогнул, а через минуту уже сам загорелся новой идеей.
      - И откладывать это дело нельзя, - все так же строго и спокойно сказал ему Саша Рубинин. - Сколько тебе надо дней на подготовку доклада?
      - Ну, неделя нужна, конечно. У меня еще одно задание от редакции есть.
      - Важнее этого доклада ничего быть не может, - отрезал Саша. - Ладно. Неделя так. неделя. Сегодня у нас что, суббота? Значит, в следующую субботу, так?
      - Суббота не годится, - вмешалась Аня.
      - Да, пожалуй. Значит, пятница.
      Андрюша покрутил головой и впервые за весь разговор улыбнулся.
      - Маловато времени. Доклад надо делать зубастый.
      - Ничего, хватит, - ответил очень довольный Толя Кузнецов и шутливо добавил: - Парень ты талантливый, эрудированный. Мыслей у тебя много. Успеешь. А надо, так и мы поможем.
      Взглянув на часы, Аня воскликнула:
      - Ой, мне пора, товарищи!
      - Иди, иди, - добродушно кивнул ей Толя Кузнецов, давно забыв о вспыхнувшем было у них споре. - Технические детали мы уж как-нибудь без тебя обсудим.
      Аня не привыкла оставлять шутку без ответа.
      - Надеюсь, крупных ошибок не сделаете, а мелкие поправлю завтра. Утром доложишь.
      По дороге домой Аня зашла в магазин. Стоя в длинной очереди в кассу, она неожиданно услышала веселый голос:
      - Вот так встреча! Видите, Анечка, это - судьба!
      Аня удивленно оглянулась. Перед ней стоял Жора. Элегантный, оживленный, он, видно, был искренне обрадован встрече.
      Аня улыбнулась.
      - Ну, если судьба, то занимайте очередь в гастрономическом отделе. Чтобы быстрее.
      - Слушаюсь.
      ...И вот они уже вместе шли по улице, направляясь к Аниному дому.
      - Мы не виделись с вами сто лет, - говорил Жора. - А я так ясно помню нашу встречу в поезде, как будто это было вчера. А вы?
      - Я тоже помню, - засмеялась Аня. - А вы все такой же поклонник красивых вещей? Эх, Жора! Надо иметь все-таки более высокую цель.
      - А я имею!
      - Какую же?
      - Видеть вас! Честное слово, так хотел видеть вас!
      Они подошли к подъезду дома, где жила Аня.
      - До свидания, Жора. И спасибо вам. Без вас я бы так быстро не управилась с покупками.
      - Давайте погуляем еще. Такой вечер...
      - Не могу. Отец ждет. И притом голодный.
      - Но мы увидимся с вами еще?
      - Не знаю... - Аня помедлила и решительно добавила: - И вообще я вам хочу сказать: не надо за мной ухаживать. Ладно?
      Жора опешил от неожиданности.
      - Ого! Вы, оказывается, человек прямолинейный. Значит, вам неприятно?
      Аня молчала.
      - Хорошо. - Жора нахмурился и с непривычной для него серьезностью продолжал: - Тогда я тоже буду прямолинейным. Когда мы встретились в поезде, Борис сказал мне, что в вас влюблен один его друг. Только теперь я догадался, кто это. И вот что я вам скажу на прощание. Не думайте, не из ревности. Я говорю правду, чистую как слеза. Этот человек обманывает вас всех. Он предатель, вот он кто!
      Аня взглянула на него с удивлением и тревогой.
      - Я вас не понимаю.
      - А я больше ничего сказать не могу, - развел руками Жора. - Увы, увы!..
      Но Аня уже справилась с охватившим ее волнением и сухо сказала:
      - Это похоже на подлость. Понятно вам?
      И, круто повернувшись, она побежала вверх по лестнице.
      С сильно бьющимся сердцем Аня открыла дверь своей квартиры.
      Отец был дома.
      Павел Григорьевич Артамонов, полковник в отставке, высокий, чуть сутуловатый, бритоголовый человек. Под косматыми бровями внимательные, очень спокойные, усталые глаза. Павел Григорьевич всегда сдержан, суров и энергичен. Таков был характер, под стать ему сложилась и жизнь.
      Служба в контрразведке, трагическая гибель жены-военврача в последние дни боев в Германии, потом тяжелое ранение там же в Германии в пятьдесят третьем году, во время фашистских беспорядков в Берлине, и, наконец, отставка.
      Павел Григорьевич забрал у сестры свою дочку-школьницу, поселился в этом южном приморском городе и начал новую жизнь - размеренную, спокойную, однообразную, как он сам выражался - "безответственную жизнь": выступал по поручению райкома с лекциями и беседами, изредка писал статьи в областную газету.
      Трудно свыкался Павел Григорьевич с такой жизнью, ибо под внешней суровой сдержанностью скрывался в нем беспокойный, деятельный xapaктер, страстный темперамент бойца. При таких качествах мог постепенно стать Павел Григорьевич сварливым и неуживчивым человеком, мелочно-въедливым и скандальным. Но верх взяли другие качества характера - ясный ум, сдержанность и незаурядная сила воли.
      Да и Анка - бойкая, непосредственная, с веселым и упрямым нравом, порой до боли напоминавшая ему жену, Анка со своими полудетскими заботами и тайнами, огорчениями и радостями согревала ему жизнь светлым и ласковым светом.
      И все же так до конца и не мог свыкнуться Павел Григорьевич с этой безмятежной жизнью, с этим пусть трижды заслуженным и потому почетным бездельем "коммуниста-надомника", как горько говорил он в минуту особенно острой тоски. Сколько раз за эти годы собирался он поступить на работу, но тут уже решающее слово было за врачами, а они в один голос заявляли "нет!", да и "гражданской" специальности у него не было, и поздно было ее приобретать.
      Когда Павлу Григорьевичу передали, что его просит зайти секретарь райкома партии Сомов, это нисколько не удивило и не взволновало его: ясное дело, еще одна лекция или новый семинар, только и всего.
      Но начало разговора невольно насторожило. Сомов приступил к нему подозрительно издалека, с непривычно общих и малоприятных вопросов.
      - Ну так как она, жизнь? - спросил он, протирая платком стекла очков. - Не дует, не сквозит?
      - Какая у меня теперь жизнь? - спокойно, с легкой горечью ответил Павел Григорьевич. - Сам знаешь, мохом порастаю, как старый пень.
      - Неужто недоволен? - как будто даже удивился Сомов.
      Павел Григорьевич усмехнулся.
      - Ты со мной, знаешь... дипломатию не разводи. По глазам вижу, серьезное дело ко мне есть. Вот и выкладывай.
      - По глазам... Не вовремя я, оказывается, очкито снял, - не в силах скрыть улыбку, проворчал Сомов. - Ну да ладно! Дело действительно серьезное. Как тебе известно, организовались в городе народные дружины. Так?
      - Не у нас одних, газеты читаю, - невозмутимо откликнулся Павел Григорьевич и с легкой усмешкой спросил, подталкивая Сомова скорее раскрыть цель беседы: - Выходит, новую лекцию готовить придется?
      Сомов улыбнулся.
      - А ты до конца дослушай. Так вот значит - дружины! Десятки, даже сотни дружин. Дело нешуточное. Для руководства ими городской штаб создается.
      В районах города - районные штабы во главе с секретарями райкомов партии. Вот и меня назначили.
      Но руководить таким делом надо повседневно, оперативно, потому - новое оно и важности огромной.
      Не тебе объяснять... И вот есть в горкоме партии такое мнение. Давай посоветуемся. Имеется у нас большой отряд старых коммунистов, опытных, знающих офицеров-отставников. Ценнейшие кадры! Что, если влить их в районные штабы, дать полномочия?
      - Что ж, - не спеша, без колебаний ответил Павел Григорьевич, - дело это полезное, хотя и беспокойное. Я бы лично согласился.
      ...И вот с того дня захлестнула его волна срочных, нелегких забот: комплектование дружин, планы их работ, учеба дружинников, дисциплина. Потом то тут, то там появились "перегибы" - то администрирование и грубое принуждение вместо мер воспитания, то слюнявое уговаривание, когда нужны были решительность и сила. И тысячи дел другого рода - помещения, связь, удостоверения и значки, которых все время не хватало, литература...
      Павел Григорьевич наконец-то почувствовал, как он стал опять нужен, до зарезу нужен десяткам, сотням людей, почувствовал, что по-прежнему коротки, оказывается, сутки. И, удивительное дело, прошли бессонница, головные боли, ломота в суставах по утрам, а главное - раздражающее, отравлявшее жизнь ощущение бесцельности своего, никому, казалось, не нужного уже существования, никому, кроме разве Анки.
      И тут вдруг заметил Павел Григорьевич, что ей, Анке, стало интереснее с ним. Дочка теперь с особой радостью делилась своими планами и заботами, уже не детскими, а серьезными, взрослыми, и ему самому стало в сто раз интереснее вникать в них. И советы его были теперь тоже иными, к ним Анка не только прислушивалась, их она уже требовала.
      Но чем больше сам Артамонов занимался делами дружин, вернее - чем шире развертывалось по городу это движение, чем больше людей втягивалось в него, тем сильнее охватывало Павла Григорьевича чувство недовольства и озабоченности. Что-то пока не ладилось, что-то не удавалось. И это "что-то" - он ясно ощущал - было сейчас самым главным, было смыслом, основной проблемой всего огромного и важного дела, в котором он участвовал.
      Цель? Она ясна и правильна, она теоретически закономерна: подъем самодеятельности народа, активизация его роли и сил, передача все новых функций по управлению страной из рук государства в руки общества.
      Но путь, но формы движения к этой цели, правильны ли они? Почему среди участников этого дела так много равнодушных? Почему то тут, то там живое дело подменяется бумажками - отчетами, сводками, рапортами? Почему, наконец, так много случаев, когда дружинники не являются на патрулирование? Трудно, не хватает времени? Но ведь это всего два-три раза в месяц. Скучно? Может быть. Но не это, видимо, главное. Что же тогда?
      И Павел Григорьевич упорно искал и думал. Он не привык к поспешным выводам.
      Вот и сегодня Павел Григорьевич с нетерпением ждал Анку. Им надо ехать на инструментальный завод. Там случилось ЧП: собираются исключать из дружины одного молодого рабочего, исключать, видимо, справедливо - за трусость и, кажется, за предательство.
      Это тем более неприятно, что дружина там самая лучшая, самая активная и многочисленная. Районный штаб всегда ставит ее в пример другим. И вдруг такая история!..
      Павел Григорьевич нетерпеливо расхаживал по комнате, заложив руки за спину, и то и дело поглядывал на стенные часы.
      Но вот, наконец, стукнула парадная дверь. Анка!
      Девушка вихрем вбежала в комнату, взволнованная, раскрасневшаяся.
      - Папа! Кого сегодня исключают из дружины на инструментальном за... за предательство?
      Павел Григорьевич внимательно посмотрел на нее.
      Ах, папа! - Аня нервно сцепила пальцы. - Я сейчас встретила одного человека... Он мне сказал, что один человек - предатель... А этот человек...
      - Постой, постой! - Павел Григорьевич невольно улыбнулся. - Один человек, потом еще один человек... Да не волнуйся так!
      - Я не могу не волноваться! Как ты не понимаешь?!
      - Гм... Ну, допустим, понимаю...
      - Тогда скорей пойдем. Скорее, папа!..
      Аня сама не догадывалась - об этом больше, может быть, догадывался даже Павел Григорьевич, - как много места в ее мыслях и мечтах занимал веседый, красивый и ловкий парень из бригады Вехова, не догадывалась потому, что каждый раз гнала от себя эти мысли и эти мечты. Аня была гордой девушкой, и ей казалось - она была даже убеждена, - что Таран ухаживает за ней просто по привычке, по капризу, так же как он, по слухам, ухаживал за многими другими девчатами. И ей хотелось наказать его за это, ей казалось, что иначе он потом обязательно посмеется над ней. Аня не верила ни одному его слову, ни одному поступку. И даже тогда, когда верила - ну как можно было не поверить, например, тогда, в красном уголке, когда они так упоительно танцевали! - считала это минутным увлечением и боялась, не хотела верить во что-то серьезное, настоящее. И еще Аня старалась уверить себя, что так же легкомысленно и цинично относится Таран ко всему в жизни. А этого в людях она не прощала, это презирала и ненавидела.
      Но в то же время в Таране было что-то такое притягательное, такое хорошее и искреннее, против чего она могла бороться только, когда все кругом помогало ей, - люди, дела, волнения и хлопоты. Чувство беззащитности, охватывавшее ее, когда она оставалась одна, возмущало и оскорбляло ее.
      И Аня мстила себе, говоря о Таране равнодушно, насмешливо, даже обидно. Так она как бы между прочим говорила и отцу, когда разговор у них заходил об инструментальном заводе и бригаде Вехова.
      Но разговор этот заходил почему-то довольно часто.
      А Павел Григорьевич был человеком опытным, наблюдательным и чутким, особенно если дело касалось его Анки...
      Они приехали на инструментальный завод, когда заседание штаба дружины уже началось. В большой комнате за столом сидели Чеходар, старик Проскуряков, инженер Рогов и другие члены штаба. Тут же присутствовали и ребята из бригады Вехова, не было только Тарана.
      Поодаль от всех на стуле сидел Степа Шарунин.
      Лицо его покрылось красными пятнами, он, не отрываясь, смотрел в пол, теребя в руках мятую кепку.
      Вся его тщедушная фигура в старом потертом пиджачке выражала предельное отчаяние и испуг.
      При взгляде на Степу Аня почувствовала и облегчение и острую, режущую жалость.
      Павел Григорьевич поздоровался с сидящими у стола членами штаба, добродушно кивнул ребятам и сел рядом с Чеходаром. Аню поманил к себе Николай. Ее вдруг удивили смущенные глаза, когда он смотрел на нее. Но все происходящее вокруг было так важно и необычно, что Аня тут же забыла об этом.
      Говорил Чеходар:
      - ...Обстановку мы, таким образом, выяснили. Конечно, Шарунин вел себя трусливо, недостойно. Думаю, в этой части все ясно?
      - Куда яснее, - сердито сказал Проскуряков, вертя в руках очки. - Позор, чистый позор на нашу голову.
      - Из дружины придется исключать, - заметил Рогов.
      - Не спешите с выводами, Дмитрий Александрович, - как можно мягче возразил Чеходар. - Парень он молодой, его воспитывать надо. Исключить всегда успеем. И потом... надо учесть и другой аспект этого инцидента. В каком же виде мы предстанем? Лучшая в районе дружина и вдруг...
      Он покосился на Артамонова, но тот сидел с таким невозмутимым видом, что Чеходар при всем желании не смог уловить его реакции на свои последние слова. "Должен же он в конце концов понимать, что и сам окажется в неприглядном положении. Ведь всюду хвалит нас, ставит в пример". И, не вытерпев, Чеходар спросил:
      - Как ваше мнение, товарищ Артамонов?
      Все посмотрели на Павла Григорьевича, и он не спеша ответил:
      - Надо выяснить картину и в другой части.
      - Именно! - запальчиво вставил Коля Маленький и указал на угрюмо молчавшего Куклева. - Вот он кое-что добавит.
      Тот неохотно возразил:
      - Нечего мне добавлять.
      - Как нечего? - взорвался Коля Маленький. - Это он просто его жалеет! - Вовсе я не жалею... - Тогда говори то, что нам сказал. Он, - Коля Маленький указал на Шарунина, знал эту тайну, знаком был. Это факт или фантастика? - грозно обратился он к Степе.
      Тот молчал, взволнованно шмыгая носом и не отрывая глаз от пола.
      - Отвечай, Шарунин, отвечай, - сурово сказал Проскуряков.
      Но Степа продолжал молчать, только по впалым щекам его вдруг потекли слезы.
      - Ну, а что бригада думает? - спросил Чеходар, взглянув на Николая, и мысленно прибавил: "Надеюсь заступитесь за товарища?" - Это вам лучше всего Борис скажет, - хмуро откликнулся Коля Маленький. - Объективнее по крайней мере.
      Никто из посторонних не понял намека. Только Чеходар испытующе и чуть насмешливо посмотрел на Николая. И тот невольно потупился.
      - Мы три фактора увязываем, - как можно спокойнее произнес между тем Борис Нискин, стараясь не глядеть на Шарунина. - Его знакомство с этой шпаной, бегство во время драки и то, что им, по-видимому, стал известен наш план.
      Наступило тягостное молчание.
      Николай с самого начала дал себе слово не вмешиваться. Ребята хотят решать без него - пусть решают. Он видел, что Чеходар пытается спустить вопрос на тормозах, не выносить сор из избы: для него главное - это не портить репутацию дружины в глазах начальства. Еще бы! Это ведь и его собственная репутация. А что от этого пострадает дело, его не волнует. Николай чувствовал, как растет в нем неприязнь к этому человеку. А тут еще и Куклев и даже Борис явно не договаривают. "Увязываем три фактоpa..." А какие выводы из этого делаем? И только Коля Маленький, который так открыто демонстрирует свое новое отношение к нему, Николаю, остается и здесь до конца непримиримым. "Что за парень!" - с невольным восхищением подумал Николай.
      Молчание нарушил стоявший в дверях Огнев, он только что пришел.
      - Я думаю, если Шарунин выдал план, то он должен сознаться! Ведь парень в конце концов свой. Ну, слабость, трусость проявил. Бывает... с некоторыми. Так ведь, Степа, а?
      Но Степка молчал, с шумом втягивая ртом катившиеся по щекам слезы.
      - Я не понимаю, - хмуро произнес Коля Маленький, - мы его уговаривать будем или судить?
      Аня поглядывала на суровые, замкнутые лица ребят. "А еще товарищи! - думала она. - И Николай молчит... И Тарана нет... Почему его нет в такой момент?" Она уже собралась было спросить об этом Николая, даже наклонилась к нему, но вдруг Степа упрямо, с отчаянием произнес, не поднимая головы:
      - Ничего я не выдавал, и... делайте, что хотите...
      - А ребят этих ты все-таки знаешь? - поинтересовался Рогов.
      - Факт это или фантастика, тебя спрашивают? - горячо подхватил Коля Маленький.
      Степа упрямо молчал.
      - Нехорошо ведешь себя, Степан, - покачал головой старик Проскуряков. - Стыдно мне за тебя.
      Ну вот! И этот жалеет, и этот не видит, что произошло. А произошло самое худшее, что могло быть.
      И Николай, не выдержав, хмуро и твердо произнес:
      - Пусть не врет. Он выдал план. А это предательство. И нечего тут крутить.
      Чеходар в упор посмотрел на Николая.
      - У тебя есть доказательства?
      - Это же ясно!
      - Значит, основываешься на интуиции? - усмехнулся Чеходар. - Это, дорогой мой, мало, чтобы человека позорить. Да еще публично.
      - Не надо так ставить вопрос, товарищ Чеходар, - прервал, наконец, свое молчание Артамонов. - Интуиция, между прочим, вещь не плохая. Но здесь еще и логика и кое-какие факты, - и жестко закончил: - Я согласен с Веховым. Полагаю, в дружине Шарунину не место. И пусть это нам всем уроком послужит, - и он мельком взглянул на Чеходара.
      "Все понимает и рубит как надо", - подумал Николай. Аня с удивлением посмотрела на отца: вот он, оказывается, каким бывает!
      С мнением Артамонова согласились все члены штаба. Только Чеходар счел нужным оговориться:
      - В решении отметим, что это частный случай и честь дружины не марает.
      - Ну, это как сказать, - покачал головой Артамонов.
      - Позору теперь не оберешься, - мрачно констатировал Илья Куклев.
      Коля Маленький шумно вздохнул и как-то неопределенно, в пространство произнес:
      - Воспитываем людей, воспитываем, а они...
      - Иди, Шарунин, все, - сухо сказал Чеходар.
      В полной тишине Степа встал и, горбясь, направился к двери. Когда он вышел, Огнев сказал:
      - Имею, товарищи, внеочередную информацию. Даже не то слово... В общем дело есть. Посоветоваться надо.
      - Давай, Алексей Иванович, слушаем тебя, - с видимым облегчением ответил Чеходар. - Да проходи сюда, чего ты дверь подпираешь.
      Огнев подошел к столу и сел на пододвинутый кем-то стул.
      - Дело вот какое, - начал он. - Ровно десять дней назад произошла у нас в районе одна кража. Дерзкая и на первый взгляд странная. Разные у нас мнения о ней сложились. Но я лично полагаю, что дружина здесь большую помощь может оказать. Теперь расскажу все по порядку...
      Но в этот момент в дверь постучались, неуверенно, боязливо.
      - Кто там? - крикнул Чеходар. - Входите же!
      Куклев, сидевший ближе всех к двери, встал и распахнул ее. На пороге появились две женщины и растерянно огляделись.
      Одна из них, высокая, полная, в зеленой вязаной кофточке, беспокойно теребила пальцами накинутую на плечи косынку. Широкое скуластое лицо ее было взволнованно, глаза покраснели от слез.
      Вторая женщина, маленькая, очень худенькая, с измученным, болезненным лицом, волновалась не меньше, чем ее спутница.
      - Дядя Григорий!.. - бросилась высокая женщина к Проскурякову. - К вам мы, дядя Григорий!..
      - Ксеня? - удивился тот и пояснил: - Это же Блохина, Захара Карповича невестка.
      Старого и опытнейшего лекальщика Блохина на заводе знали все.
      - Ну, чего ты? Что случилось-то? - обратился к женщине Проскуряков.
      - Витька мой пропал, ночевать не пришел! - заплакала та. - И вот ее парень тоже, - указала она на вторую женщину. - Ума не приложим, где искать-то!.. Все обегали... В милиции были, в больницах тоже были... К вам вот люди посоветовали...
      - Люди посоветовали!.. - с ударением повторил Проскуряков, обращаясь к окружающим. - Это вам не как-нибудь!
      - Авторитет у дружины высокий, - многозначительно подтвердил Чеходар, покосившись на Артамонова.
      - Куда же Витька ваш мог деться? - заинтересованно спросил Огнев. - Сами-то вы как думаете?
      Женщина ответила не сразу. Она перестала плакать, вытерла концом косынки глаза и вздохнула.
      Потом с сомнением поглядела на Проскурякова.
      - Уж и не знаю, как вам сказать...
      - Говори открыто, - строго сказал Проскуряков. - Свои кругом. Поймем, не бойся.
      Женщина потупилась и неуверенно произнесла:
      - Есть у меня одна думка... Может, он отца разыскал. У него остался. Его наш батя из дому прогнал. Повздорили...
      - Постой! Что-то я тебя не пойму, - забеспокоился Проскуряков и взволнованно затеребил усы. - Захар прогнал? Сына, выходит? Да за что же это он так?
      Не поднимая глаз, женщина смущенно ответила:
      - Я же говорю, повздорили... Выродком его назвал. За то, что на завод работать не шел. Ну, Семен и не стерпел, она уткнулась лицом в косынку и, давясь слезами, зло проговорила: - Жизнь нам всю поломал... И Витька вот... Может... может, через то и пропал... Может, в живых уже нет...
      - Ну, ну! - строго прикрикнул на нее Проскуряков. - Ты это брось! Найдем твоего Витьку! А с твоим что? - обратился он ко второй женщине.
      - Пропал... - тихо ответила та. - Товарищи они. В одном классе учатся.
      - А фамилия, зовут как?
      - Савченко... Гоша...
      - Ну и что ты думаешь об этом? - продолжал спрашивать Проскуряков.
      - Ничего я не думаю... Ищу вот...
      - Да говори уж, Маруся, говори... - махнула рукой Ксения и, обращаясь к Проскурякову, прибавила: - Мужик у нее сильно выпивает, дерется. Вот в тот вечер парень и сбежал.
      - Верно она говорит?
      - Со стороны всегда легче говорить, - сердито ответила женщина. - Больной он. Его лечить надо, а все кругом... Да чего там! - досадливо сказала она. - Не про то сейчас речь.
      - А раз надо, так и лечи, - заметил Чеходар.
      Женщина горестно усмехнулась:
      - Чужую беду - руками разведу, дело известное.
      - Ну вот что, - вздохнув, сказал Проскуряков. - Вы пока идите себе. Мы этим немедля займемся. Так, что ли? - обернулся он к товарищам.
      - Ну, ясно! А как же? - взволнованно откликнулся инженер Рогов. - Святой наш долг!
      - Слыхали? - Проскуряков посмотрел поверх очков на женщин. - Так что будьте спокойны.
      - Ой, спасибо вам, родненькие! - снова заплакала Ксения. - Ой, спасибо!.. Пойдем, Маруся...
      - Спасибо вам, - сдержанно произнесла та.
      Когда женщины ушли, Коля Маленький поднялся со своего места и сказал, обращаясь к Чеходару:
      - У нас к штабу просьба есть.
      - Какая еще просьба?
      - Мы тут посовещались, - Коля Маленький указал на Бориса и Илью Куклева, - и решили. Думаю, что бригадир нас поддержит. Поручите нам найти этих хлопцев. В лепешку расшибемся, но найдем.
      - Вы сначала своего найдите, - проворчал Проскуряков, а потом уже чужих. Где Таран-то?
      - А он болен, - быстро ответил Коля Маленький. - Как раз собираемся идти проведать.
      - Я поддерживаю перед штабом их просьбу, - вмешался Огнев.
      - Ты сначала скажи, какое у тебя дело к нам было, вспомнил Чеходар. - Что там за кража?
      Огнев хмуро усмехнулся.
      - Пока придется отложить. Сейчас меня интересуют те хлопцы, что пропали...
      Заседание штаба закончилось поздно.
      Выйдя на улицу, Николай, ни на кого не глядя, спросил:
      - Ну, а что же все-таки с Васькой? Кто знает?
      - Никто не знает, - ответил Коля Маленький.
      - Надо в самом деле проведать, - предложил Боря Нискин.
      - Ну, счастливо, мальчики, - сказала Аня.
      Коля Маленький ехидно спросил:
      - Папочка ждет?
      - Не болтай глупости, - резко ответила Аня.
      ...Таран жил с матерью недалеко от завода. Ребята дошли до его дома за несколько минут.
      Дверь открыла мать Тарана.
      - Вася? - удивилась она. - Он давно ушел. Сказал, что в штаб, на дежурство.
      Ребята переглянулись.
      - Ну и ну, - присвистнул Коля Маленький. - Вот жизнь пошла. Люди пачками исчезать стали...
      Глава VII "РОК" С ИДЕОЛОГИЕЙ
      В субботу лекции кончались рано, и Валерий Гельтищев немедленно направился домой. До вечера надо многое успеть, а вечером они сделают роскошный "бар". Старики едут на дачу к Федоровым с ночевкой. Отец еще вчера сговаривался по телефону с Иваном Спиридоновичем насчет пульки. Вообще преферанс это просто спасение: старики забывают о времени и, что еще важнее, о собственных детях. Кончается тирания.
      Только бы ничего, у них не поломалось. Погода, слава богу, по-прежнему жаркая, у матери с утра мигрени не было, Федоровы тоже, кажется, в порядке.
      Теперь надо только придумать причину, почему ему самому необходимо задержаться до завтра в городе. Занятия? Не поверят. Проведать в больнице Юрку Назарова? Мать тогда так умилялась. Не пройдет. Юрку позавчера выписали, и он, Валерий, сдуру рассказал дома об этом. - Что же еще? Собрание?
      Ну, это уж совсем пошло. Вечер в институте? Но соседи могут потом трепануть, что у него собирались гости. Уж эти соседи!.. О, идея! Срочный выпуск газеты! На это многое можно навертеть.
      Валерий весело присвистнул и, помахивая небольшим спортивным чемоданчиком с конспектами и книгами, ускорил шаг. Надо спешить.
      С разбегу взлетев на третий этаж, он открыл своим ключом дверь.
      Отец еще не приходил, но мать была дома, сегодня у нее в школе было тоже мало уроков.
      Валерий поспешно чмокнул мать в лоснящуюся щеку и, почувствовав на губах приторный вкус крема, снисходительно улыбнулся.
      - Валерик, мой руки, я накрываю.
      - Папу подождем. Он скоро?
      - Только что звонил. Уже едет. И надо еще успеть все приготовить с собой. На один час дают собственную машину, это же надо додуматься!
      - Не собственную, а бывшую персональную, - засмеялся Валерий. - Бывшую!
      Надежда Викторовна раздраженно отмахнулась.
      - Вечно ты со своими глупыми шутками. Я не собираюсь никого осуждать...
      Вскоре приехал и Евгений Петрович. Вся семья села за стол. Рядом с прибором мужа Надежда Викторовна поставила небольшой графинчик.
      - Великолепно! - Евгений Петрович энергично потер руки. - Ну, так что нового на ниве народного образования? - обратился он к жене.
      - Одни неприятности! - с досадой ответила та, разливая суп. - Из шестого "Г" пропало сразу четверо мальчишек. Прибегали матери. Крик, шум. Это еще счастье, что не из моего класса.
      Евгений Петрович усмехнулся.
      - Муза дальних странствий, наверно. Ничего не поделаешь. Море зовет.
      - Какая там муза! Просто отпетые хулиганы. Безнадзорные.
      Евгений Петрович выпил рюмку, крякнул и принялся за щи.
      Валерий сидел скромно, не вмешиваясь в разговор и выбирая подходящий момент, когда можно будет сообщить о своей задержке в городе.
      - Я договорился с Федоровыми, - сообщил Евгений Петрович. - Мы за ними заедем. Тесновато, правда, будет. Ну, да что поделаешь...
      - Не так уж тесно, - сказал Валерий и с сокрушенным видом добавил: - Мне придется задержаться до завтра. Надо срочно выпускать газету.
      - Гм, - недовольно покрутил головой Евгений Петрович, каждый раз у тебя что-нибудь...
      - Ну конечно! Как с родителями ехать, так дела, - возмутилась Надежда Викторовна. - Совершенно выбиваешься из семьи. И потом, у тебя такой утомленный вид. Нет, я решительно против! Решительно!
      Валерий с улыбкой пожал плечами.
      - Ты хочешь, чтобы я заработал выговор? В конце концов это же моя общественная обязанность.
      Обед закончился в молчании.
      Потом Надежда Викторовна с сердитым и обиженным видом стала укладывать сумки. Евгений Петрович углубился в газету.
      Валерий без дела послонялся по комнате, потом направился к телефону.
      - Я, конечно, попробую, но... Рогов, как вам известно, человек принципиальный.
      Он набрал номер телефона. В трубке раздались продолжительные гудки, потом послышался голос закадычного его приятеля Анатолия Титаренко.
      - Рогов, ты? - спросил Валерий и, не дав Анатолию опомниться, продолжал: - Мне надо уезжать. Давай перенесем редколлегию на ту неделю?
      - Ты что, спятил? - изумился было Анатолий, но тут же рассмеялся. - А-а, ну, валяй, валяй!.. Колоссально получается.
      - Почему невозможно? - возразил между тем Валерий. - Ты всегда выбираешь самое неудобное время! Я поставлю вопрос, на бюро!..
      Он некоторое время горячо спорил, потом с досадой бросил трубку.
      - Ничего не получается! Только нервы треплешь с ним.
      - Ну ладно уж, - ворчливо проговорила Надежда Викторовна. - Только завтра приезжай пораньше.
      Когда родители, наконец, уехали, Валерий облегченно вздохнул. Теперь надо было не терять времени.
      Он торопливо прошел в свою комнату, снял со стен фотографии, запрятал в чемодан под кроватью, а на их место повесил пестрые и головоломные репродукции с картин западных абстракционистов, вырезанные из каких-то иностранных журналов. Несколько этих журналов вперемежку с "Америкой" он небрежно бросил на стол.
      В передней раздался звонок. Пришел Анатолий, толстый, рыжеватый парень, подстриженный под короткий бобрик. Несмотря на жару, Анатолий был в черном костюме с белым галстуком-бабочкой.
      Приятели разложили на столе пачки иностранных сигарет, тонкие пластинки жевательной резины в пестрой глянцевой обертке, потом достали из-за шкафа бутылки с водкой и перелили их содержимое в замысловатые бутылки из-под заграничного коньяка.
      Валерий натянул пеструю рубашку навыпуск с изображением обезьян, пальм и прочей экзотики, и приятели, развалившись на диване, наконец-то закурили.
      - Ожидаются новые персонажи? - спросил Анатолий.
      - Да, - кивнул головой Валерий и иронически добавил: В том числе из самых низов. Кадры нашего "технического директора".
      - Надеюсь, идейно чуждых не будет?
      - Ну, это само собой.
      Шел восьмой час вечера.
      В библиотеке можно было разговаривать только шепотом, и все-таки Андрюше Рогову казалось, что его шепот слышит весь читальный зал, а не только сидящая рядом Марина, столько гнева и боли вкладывал он в свои слова. И еще ему казалось, что если он не убедит Марину, если она все-таки уйдет сейчас из библиотеки и пойдет туда, в этот ненавистный ему дом, то все будет кончено. Из его жизни уйдет самое чудесное и дорогое, что наполняло ее, о чем он так мечтал, чем жил. И все, что он делает, потеряет всякий смысл, всякую радость для него - учеба в университете, стихи, газета, споры и дружба с людьми, семья, дом, небо, море... Андрюша даже не знал в этот момент, что еще вспомнить, что ему еще дорого.
      А Марина улыбалась, слушая его горячий шепот, и отрицательно качала головой. Черт возьми, если бы она еще не была так красива, если бы не шла ей так эта синяя вязаная кофточка и большие, темные, смеющиеся глаза не смотрели бы на него так упрямо и лукаво!
      - А мне с ними весело и интересно, вот и все. И они совсем неглупые, - ответила она. - И, пожалуйста, не командуй. Лучше пойдем вместе.
      - Ни за что! - горячо прошептал Андрюша, краснея от волнения. - И я вовсе не командую. Но они идейно мне чужды, понимаешь? И тебе тоже.
      - А мне нет.
      - Чужды, я знаю! И морально тоже чужды! И потом, это слепое преклонение перед Западом!
      - У них необычная музыка, необычные споры и взгляды на все. Нельзя жить девятнадцатым веком. Пойми, Тургенев уже устарел, даже... даже в любви.
      - В любви?!.
      Андрюша чувствовал, как у него разрывается сердце от переполнявшей его этой самой любви, а она, оказывается, может говорить об этом так спокойно и так несправедливо.
      - Что ты понимаешь в любви! - с тоской прошептал он. Да во все века, если хочешь знать, люди любили одинаково. И... и ревновали тоже. Мне рассказывали в уголовном розыске, как один хороший парень из-за любви...
      Марина тихо рассмеялась.
      - Вот ты где, оказывается, черпаешь сведения о настоящей любви... Ты все-таки очень смешной, Андрюша. Пойдем со мной. Там ты с ними поспоришь.
      - Я с ними не там поспорю, - угрожающе и зло ответил Андрюша. - Не под их дурацкую музыку.
      - Да ты ее не слышал даже.
      - Все равно дурацкая, даже вредная. Для этого ее слышать не надо. Я и так знаю. А ты... Я в тебе очень разочаровываюсь. Все! Иди куда хочешь.
      Он резко отвернулся и уткнулся в книгу.
      - Пожалуйста, - с деланным равнодушием ответила Марина, но в голосе ее все же звучала обида. - Я тебя не просила ни очаровываться, ни разочаровываться. Просто у нас разные взгляды на жизнь.
      Она тоже отвернулась.
      Несколько минут оба пытались читать. Потом Андрюша придвинул к себе тетрадь и принялся что-то поспешно писать на чистом листе. Перечитав, он зачеркнул написанное, подумал и снова стал писатьторопливо, взволнованно и неразборчиво. Марина краешком глаза следила за ним.
      Андрюша в третий или четвертый раз перечеркнул и снова написал что-то, потом вырвал лист и, сложив его вчетверо, придвинул Марине.
      Марина развернула записку и с трудом прочла: "Учти, я к тебе отношусь по-тургеневски. Но твои взгляды я уважаю. Ты, по-моему, очень хорошая. Пожалуйста, я готов пойти с тобой к ним. А примут они меня?"
      Марина поспешно сунула записку в сумочку и обрадованно прошептала:
      - Пойдем, Андрей. Они тебя примут. Ведь ты тоже очень хороший. И там так весело!
      Она встала и принялась собирать книги. Андрюша, красный от волнения, сумрачно поднялся вслед за ней.
      Они сдали книги, и Андрей все так же молча спустился вслед за Мариной по лестнице, чувствуя, что презирает себя за малодушие и беспринципность.
      Наконец он не выдержал и уже в дверях остановился. Марина тревожно оглянулась.
      - Не могу, - мрачно сказал Андрюша, не поднимая глаз. Я все-таки не пойду. Это... это с моей стороны будет подлость.
      - Ну почему же подлость? Ведь ты со мной идешь?
      Марина смотрела на него жалобно и огорченно.
      Андрюша собрал все силы и твердо ответил:
      - Подлость по отношению к самому себе.
      - Как ты все усложняешь, Андрюша! Так невозможно!
      Андрюша грустно покачал головой.
      - По-другому я не могу.
      - Ну и ладно! - рассердилась Марина. - А я пойду.
      Она повернулась и быстро выбежала на улицу.
      Андрюша с тоской посмотрел ей вслед, и ему опять, в который уже раз, показалось, что все рушится в его жизни. И вообще на кой черт ему нужна такая жизнь, без Марины?
      Таран встретился с Червончиком в самом начале улицы Славы, около Приморского бульвара. В густой тени огромного клена он еле различил его тщедушную фигурку. Червончик лихо сдвинул на затылок шляпу и, взяв Тарана под руку, сказал:
      - Полный вперед! Нас уже ждут. А тебя персонально ждет одна очаровательная особа.
      - Откуда она меня знает? - обеспокоенно спросил Таран.
      - Только с моих слов. Такую рекламу выдал, будь здоров, - засмеялся Червончик. - Иначе нельзя. Без паблисити нет просперити!
      - Это что же значит?
      - Американский принцип: без рекламы нет процветания. Здорово?
      - Вообще-то, конечно, - не очень уверенно ответил Таран.
      Ему было не по себе в этот вечер. Впервые он подвел, обманул ребят. Ведь ему надо быть сейчас совсем в другом месте. Там его действительно ждут.
      "В конце концов имею я право на личную жизнь? - убеждал он себя. - Некоторые другие тоже имеют".
      При мысли об Ане его разбирало зло и упреки совести окончательно отступили.
      Некоторое время шли молча, причем Таран старался держаться по возможности в тени деревьев, обходя людные места.
      Червончик одобрительно заметил:
      - Избегаешь компрометажа?
      Они свернули в одну из улиц, стороной миновали ярко освещенный кинотеатр, затем оказались на другой улице и вскоре подошли к подъезду высокого нового дома.
      Дверь им открыл Валерий. Увидев Тарана, он воскликнул:
      - О, кого я вижу?! Рад, сердечно рад! Прошу.
      Ребята вошли в большую полутемную комнату.
      Только в дальнем углу ее горела настольная лампа под плотным абажуром.
      На круглом столе возле дивана валялись пачки сигарет, поблескивали целлофановые обертки от жевательной резинки, стояли замысловатые бутылки с пестрыми, незнакомыми этикетками.
      Таран узнал сидевшего на диване Жору, возле него полулежали, облокотившись на подушки, две девушки и еще какой-то паренек в пестрой рубашке.
      В стороне на кушетке сидела Марина - ее Таран тоже узнал - и о чем-то оживленно болтала с мордастым толстым парнем в черном костюме с белым галстукомбабочкой. Рядом с ними, около радиолы, столпились еще несколько молодых людей и девиц.
      В комнате было шумно, накурено. Радиола играла что-то бравурное, бьющее по нервам и совсем незнакомое.
      Жора поздоровался с Тараном весело, как со старым знакомым, и представил своих соседок.
      - Это Стелла, - указал он на высокую яркую девушку с капризным лицом, и та ослепительно улыбнулась ему, изящно протянув тонкую обнаженную руку. - Жемчужина Черноморья, галантно добавил Жора, целуя девушку в плечо, потом указал на вторую свою соседку. - А это Кира. Шаловливая наша малютка. Знал бы, как она ждет тебя!
      И Жора многозначительно подмигнул Тарану.
      Невысокая, чуть полная девушка с большими карими плутоватыми глазами и курчавой копной каштановых волос задорно ответила, смерив Тарана быстрым взглядом:
      - Ваши друзья говорили о вас слишком много хорошего. Это интригует. Садитесь.
      Она подвинулась, освобождая Тарану немного места возле себя. Он сел, невольно опершись рукой на ту же подушку, что и она, и чувствуя сквозь рубашку волнующую теплоту ее плеча.
      - Подбалдим? - спросил Жора, берясь за бутылку.
      - За новых друзей движения! За модерн! - воскликнул Валерий, приветственно поднимая рюмку.
      Все шумно подхватили тост.
      Валерий развалился в кресле, положив ноги на край стола, и, обращаясь к Марине и Анатолию, продолжал прерванный приходом новых гостей разговор:
      - Я утверждаю: они задушат газету. И это террор, черная реакция! Где их хваленая свобода слова? Я, кажется, не поджигатель войны!
      - Правильно! - откликнулся с дивана Жора. - Война мешает бизнесу!
      Валерий раздраженно махнул рукой.
      - Я не о том! Итак, я не поджигатель войны. Но позвольте мне иметь свое мнение о живописи, например. Меня, скажем, волнует это, - он указал на одну из висевших репродукций, нервное сплетение стрел, каких-то молний, трепещущих линий. - Это искусство нашего двадцатого века. Тебя это волнует? неожиданно обратился он к Тарану.
      Василий посмотрел на репродукцию, где в фантастическом бедламе перемешались зеленые, красные, желтые линии, кляксы и брызги, и невольно пожал плечами.
      - Разве здесь поймешь чего-нибудь?
      - И не надо понимать, надо чувствовать! Воображать! Ассоциировать наконец! Здесь же вся наша жизнь! Это ты чувствуешь?
      Таран усмехнулся.
      - Я нашу жизнь по другому представляю. А этот... узор, может, на юбку какой девчонке сойдет. И то не всякая наденет, постесняется.
      - О ортодокс! - насмешливо воскликнул Анатолий. - О плоды воспитания!
      Валерий убежденно продолжал:
      - Абстракционизм - это модерн, это знамя века. Он рождает, к вашему сведению, новые формы всюду. Вот литература, например. Кому нужен теперь неторопливый, последовательный рассказ, копанье в душе и психологии героя? Вот я читал недавно. Все летит вверх дном! Сюжет - в клочья! Логика развития характеров - тоже! Никакой психологической волынки!
      - Да, да, колоссально! - подхватил Анатолий.
      Валерий иронически улыбнулся.
      - А официальная критика отнеслась отрицательно.
      - Чепуха! - Анатолий раздраженно махнул рукой.
      - Мне тоже это не понравилось, - заметила Марина.
      - Детка, - с усмешкой обратился к ней Валерий, - оставь это для собрания. Там она нам всем не понравится. А здесь будем искренни.
      Марина покраснела.
      - Я всюду говорю искренне. Ненавижу лицемеров, - и упрямо повторила: - Мне не понравилось. Вот и все!
      Жора вскочил с дивана и, притопывая, залихватски пропел:
      Дайте прочесть, дайте прочесть!
      Пошлую преснятину
      ведь надо же заесть!
      Валерий, улыбаясь, вышел из комнаты и через минуту торжественно вручил ему журнал.
      - Подбалдить! Немедленно подбалдить! - закричал Жора. Виват! Ура! Банзай!..
      Все охотно выпили.
      - Нох айнмаль! - не унимался Жора. - Повторим на бис!
      И снова выпили. Лица у всех раскраснелись, возбужденно заблестели глаза. И только Марина поморщилась.
      - Я не могу больше пить, - призналась она.
      - Ей надо кальвадос! Как у Ремарка! - воскликнул Анатолий.
      - И такую же любовь! - Валерий пьяно засмеялся. - Всех со всеми!
      - Перестань! - У Марины на глаза неожиданно навернулись слезы. - Гадости говоришь! У него не так! У него...
      - Нет, почему же "перестань"? А свобода слова? Теперь это модно!
      - Не очень-то модно, - вмешался Жора. - Газету вашу все-таки прихлопнут. И охота вам в самом деле копья ломать? Вернее - шеи? Добрый мой совет - покайтесь. Авось простят.
      Валерий возмутился:
      - Какими же трусами и идиотами мы будем выглядеть?! Кайся сам!
      - А в чем, в бизнесе? Пожалуйста! Попросят - покаюсь. С меня не убудет.
      - И все бросишь?
      - Ну, зачем так ставить вопрос? - тонко усмехнулся Жора и подмигнул Стелле. - Одно дело покаяться, другое дело бросить. Бизнес - дело реальное, солидное, а главное - прибыльное.
      Жора, обняв Стеллу, развалился на диване и самодовольно продолжал:
      - На что тратите свои молодые силы, мальчики? Надо жить весело в наш суровый век. Курите "Честер", жуйте вкусную резинку, выдавайте "рок", но без всякой идеологии, и будьте счастливы! Все это даст вам бизнес. Как говорил один великий человек: "Вы хочите песен? Их есть у меня!"
      Из другого конца комнаты Червончик патетически воскликнул:
      - Вот слова не мальчика, но мужа!
      - Жора, ты прелесть! - засмеялась Стелла, прильнув к его плечу. - Ты почти мой идеал.
      - "Рок" без идеологии, - презрительно скривился Валерий. - Какая трусливая и нищенская философия!
      Жора снова усмехнулся, на этот раз снисходительно.
      - Говоришь, нищенская? И к тому же трусливая? На этот счет могу дать одну деловую справку. Фамилий и цифр не называю исключительно из соображений здоровой конкуренции и личной безопасности. Я сейчас все наличные средства и все, какие только удалось достать, кредиты ставлю на одну карту. Случайно найденную карту! Если выиграю - могу приобрести тачку системы "Волга", даже две, если захочу.
      - Бери выше, - откликнулся Червончик. - Любой дизельэлектроход на Черном море!
      - Именно. А проиграю - буду стрелять у вас сигареты и клянчить на пиво. Это к вопросу о смелости и нищете.
      Анатолий поморщился и сказал, обращаясь к Марине:
      - Ох, уж эта торгашеская бравада! Он неисправим.
      - Он противен, - тихо поправила его Марина.
      Стелла пристально взглянула на Жору и отодвинулась, капризное лицо ее стала почти злым.
      - А как к вопросу о дружбе? - тихо, с угрозой спросила она.
      Жора поспешно наклонился и прошептал:
      - Стеллочка, радость моя, к нашим делам с ним это отношения не имеет.
      Стелла враждебно отстранилась.
      - Но ты сказал, что все средства...
      - Абсолютно все. И даже еще больше. Таковы суровые законы бизнеса. Но дело стоит того, будь уведена.
      - Тогда скажи, что это за дело.
      Жора загадочно улыбнулся.
      - Это коммерческая тайна. Ты первая не будешь меня уважать, если я проболтаюсь.
      - Ты меня не любишь... - Стелла капризно надула губки. - Я не останусь с тобой...
      - Останешься, - Жора привлек ее к себе. - Твой дорогой уже пса спустил. Теперь не только ваш дом, а всю Красноармейскую за два квартала обходить надо. Представляешь? - обратился он к Тарану.
      Василий усмехнулся. Прислушиваясь к их разговору, он не мог побороть в себе растущее чувство неловкости и какого-то смущенного протеста. Но росло в нем и любопытство. Никогда раньше не попадал он в такие компании, не слышал таких споров. За многими словами он угадывал какой-то скрытый и нехороший намек или иной, более широкий и важный смысл, который не мог понять. Ему даже казалось, что эти люди вдруг переходят в разговоре на другой язык, лишь внешне кажущийся русским.
      И только Кира, сидевшая рядом и как бы невзначай прижавшаяся к нему плечом, казалась близкой, понятной. Он вдыхал крепкий запах ее духов и, то ли от этих духов, то ли от выпитой водки, чувствовал, как хмель туманил голову.
      - Вы всегда такой скромный? - смеясь, лукаво спросила Кира. - Все молчите, что-то думаете. Вам приятно здесь? Правда, весело?
      - В общем весело, конечно. А скромный... но все я не такой уж скромный, - усмехнулся Таран и, решив доказать свою нескромность, крепко обнял ее за талию.
      - Ого, какой вы сильный! Пойдемте танцевать?
      Из радиолы уже рвались раздирающие, прыгающие, визжащие звуки, и несколько пар скакали и кружились посреди комнаты.
      Таран почувствовал, что танцевать так, как он привык, под эту музыку невозможно, она подмывала к чему-то необычному и азартному.
      - Ой, ля!.. Ой, ля!.. - возбужденно кричал "Валерий. Больше жизни! Больше страсти!..
      И Таран, подчиняясь охватившему его вдруг озорному, бесшабашному веццчью, завертелся с Кирой по комнате. Он смотрел на ее смеющееся лицо, ловил дразнящие искорки в глазах, а в чувственном изгибе ярких, влажных губ угадывал что-то вызывающе грубое и доступное. Василий неожиданно для самого себя нагнулся, и Кира, полузакрыв глаза, ответила ему долгим поцелуем.
      Никто не обращал на них внимания, все вертелось и бесновалось вокруг. Дико взвизгивала, стонала и грохотала радиола.
      Задыхающийся и взволнованный опустился, наконец, Василий на диван возле Киры.
      - Ну и музыка... - только и мог он сказать.
      Ему на минуту вдруг показалось, что музыка эта прилипчива и противна, как грязь на улице, что она испачкала его чем-то. Поглядывая на танцующих, Василий с невольным смущением подумал, что и он только что вот так же нелепо бесновался под эту сумасшедшую музыку. От этой мысли ему стало не по себе.
      - Классический "рок", - тоном знатока ответила Кира и, кивнув на Жору, добавила: - Уж он понимает, что выдать.
      - Вы с ним давно знакомы?
      - Ревнуешь? - лукаво засмеялась Кира, легко и свободно переходя на "ты". - Не надо. Одно время встречались, но потом у нас все порвалось. И сейчас "сердце свободнее ищет любви", - пропела она и, проведя горячей ладонью по его лицу, сказала: - Ты хороший. Опиши немного о себе. Где ты работаешь?
      Таран ответил и, в свою очередь, спросил:
      - А ты?
      - Я в магазине. Знаешь, на Черноморской? В отделе спорттоваров. Придешь?
      - Приду.
      - У нас такой зав, кошмар! - увлеченно защебетала Кира. - Мы на него все психуем. У него роман с Веркой из посудного отдела. Вот он однажды зазвал ее в кабинет, а она такая ехидна. И вдруг его сынок Олежка приходит. Ну, мы его туда и послали. Хорошо, она выскочила... А Олежка этот хитрый, хоть и в школе еще учится...
      Таран плохо слушал.
      Но вот радиола стихла, и пары, возбужденные, усталые, начали расходиться по углам.
      - Это какой-то припадок, - говорила Анатолию Марина. А на некоторых это вообще плохо действует.
      Анатолий шутливо потер руку.
      - Я это почувствовал.
      В это время Валерий озабоченно поглядел на часы и громко объявил:
      - Дорогие друзья, я вас ненадолго покину.
      Уважительная причина интимного свойства.
      - Объясни, тогда отпустим! - крикнул Червончик.
      Валерий театрально вздохнул и развел руками.
      - Ну, если вопрос ставить так, извольте. Свидание. Девушка неслыханной красоты и обаяния. Постараюсь уговорить прийти к нам.
      - Кто такая?.. Откуда?.. Как зовут?.. - посыпалось со всех сторон.
      - Похоже на пресс-конференцию, - рассмеялся Валерий, затягивая галстук, который он достал из шкафа. - Это жемчужное зерно я раскопал... где бы, вы думали? В библиотеке! Как видите, иногда полезно туда заглядывать. Она там работает. В прошлом году окончила наш факультет. Мы разговорились, и я умолил ее сегодня встретиться. Ровно в десять.
      - Это все, признавайся? - с напускной суровостью спросил Анатолий.
      Валерий усмехнулся.
      - Есть одна пикантная подробность: она пока влюблена в другого. И это вопиющий нонсенс, абсолютный мезальянс. Я уже все узнал.
      - Почему нонсенс? - продолжал с пристрастием допытываться Анатолий.
      - Отвечу текстом известной телеграммы: "Волнуйся. Подробности письмом". Мне некогда. Ждите нас через полчаса.
      И Валерий, отвесив театральный поклон, сдернул со спинки стула пиджак и направился к двери.
      Если бы кто-нибудь спросил Машу, чем ей понравился высокий белокурый парень с большими светлыми глазами на худощавом лице, в красивом заграничном свитере, она не смогла бы сказать.
      Остроумный, неглупый, начитанный, Валерий весь вечер не отходил от стойки, где Маша выдавала книги. И ей было интересно слушать его - в этом она призналась себе сразу. У него были какие-то необычные, оригинальные суждения, широкие взгляды.
      Часто ей хотелось с ним поспорить, иногда она вынуждена была соглашаться или вдруг сама удивлялась, как раньше не замечала того, о чем он ей говорил. А разговор у них, естественно, шел о самом дорогом и любимом для Маши - о книгах.
      Разговор был отрывочный, потому что Маше время от времени приходилось принимать заказы, выдавать отложенные книги и журналы, бегать в книгохранилище. Но каждый раз в таких случаях Маша ловила себя на том, что с интересом ждет продолжения этого разговора, гадая, что возразит ей Валерий, что скажет такого, чего она не знает, чего не видит.
      А он так же свободно, горячо, остроумно говорил и о живописи, и о театре, и о музыке, и Маша со стыдом признавалась себе, что многого она не видела, не слышала.
      Маша с детства любила книги. Этой любовью был пропитан весь их дом. И мать, научный сотрудник публичной библиотеки, и отец, преподаватель литературы в школе, страстный книголюб и собиратель, вольно и невольно передавали дочери свою любовь к книге. И эта любовь, в свою очередь, окрашивала всю жизнь семьи, придавая ей особую, утонченную интеллигентность.
      Игорь Афанасьевич, отец Маши, низенький, щуплый человек, очень мягкий и отзывчивый, был, однако, болезненно нерешителен в вопросах практических, житейских и этим доводил до отчаяния свою жизнерадостную и деятельную супругу. Наблюдая родителей, Маша рисовала в своем воображении совсем другой облик человека, которого она когда-нибудь полюбит. Отец - это отец, он был ей дорог со всеми своими недостатками. А вот тот, другой, должен быть обязательно высоким и сильным, решительным и умелым, ну и, конечно, благородным и добрым, как отец.
      Таким, ей казалось, и был Николай, это и привлекало в нем Машу. Но только сейчас, встретив Валерия, Маша поняла, чего же ей не хватало в Николае.
      Ей никогда не было так интересно с ним. Конечно, отец знал гораздо больше и умел рассказывать еще интереснее, чем Валерий. Но здесь прибавлялось то, чего не мог дать и отец, - молодой задор, будоражащее душу ощущение новизны и... кажется, влюбленность. Нет, нет, Маша не влюбилась, ей было просто интересно. Но он... он, кажется, увлекся, и серьезно. Что же делать? Ведь каждая встреча дает ему новый повод, новую надежду. А Маша не хотела этото. И не только из-за Николая. Каким-то особым чувством улавливала она в своем новом знакомом что-то непонятное и чуждое ей. Николай, тот был прост и прозрачен, он вызывал бесконечное доверие, а Валерий - нет, его она почему-то безотчетно боялась.
      И все-таки после нескольких, казалось, невольных встреч в читальном зале она разрешила Валерию ждать ее после работы, хотя кончала она сегодня поздно. И сама, почему-то волнуясь, ждала этого часа.
      И вот, наконец, Маша выбежала из освещенного подъезда библиотеки на мокрый от только что прошедшего дождя тротуар. От дерева отделилась высокая фигура в плаще. Валерий был без шляпы, светлые, небрежно зачесанные назад волосы потемнели от дождя, глаза блестели. Он бережно поцеловал Маше руку.
      - Наконец-то! Мы вас так ждем.
      - Мы? - удивилась Маша. - Вы же один.
      Валерий засмеялся громко и возбужденно, громче, чем хотелось бы Маше.
      - Остальные вас ждут в другом месте. Очень милая и веселая компания.
      - Но... уже поздно.
      - Что вы! Как раз! Мы совсем недавно собрались и даже не успели как следует выпить. Завязались только первые споры! На повестке дня абстракционизм и романы Ремарка. Сталкиваются самые крайние мнения. Кошмар! Можно ждать рукопашной.
      Он нежно, но решительно взял Машу под руку.
      Говорил Валерий так же громко и возбужденно, как и смеялся, низко наклоняясь к Маше и заглядывая в глаза. Неожиданно она ощутила на своем лице его дыхание. "Он же пьяный", - со страхом и отвращением подумала Маша.
      - Нет, я никуда не пойду. И лучше ступайте к своим друзьям, я дойду одна.
      - Ни за что! Вы пойдете со мной! Машенька, клянусь вам, мы больше не выпьем ни капли! Мы будем говорить о литературе! Читать стихи! Вы же любите стихи, правда?
      - Очень. Но... но все-таки поздно, честное слово.
      Валерий почувствовал нерешительность в ее тоне и усилил натиск.
      - Нет, вы просто испугались! Действительно, идти в незнакомую, пьяную компанию! Отвратительно! Но это не так, клянусь вам!
      Они медленно шли в тени деревьев по пустому, мокрому тротуару. Снова начал накрапывать дождь.
      - Я не могу... поймите, не могу.
      Валерий внезапно остановился и пристально, с вызовом посмотрел на Машу.
      - Я знаю, почему вы не можете! Вы увлечены другим! Вам кажется, что вы его любите? Простите меня за дерзость, но вы ошибаетесь. Клянусь! Вам все только кажется. Это нонсенс, поймите! Простой рабочий парень. Что общего?
      Маша опустила глаза и почувствовала, как краска залила ей лицо.
      - Я не хочу об этой говорить.
      - Надо! Пока не поздно, надо! Вы же никогда не будете счастлива. Подумайте, Машенька.
      Валерий говорил с подъемом, сам почти веря в этот момент в благородство и чистоту своих слов.
      Его на минуту как будто околдовали глаза Маши, такие чистые, глубокие и тревожные.
      Но Маша снова, как и каждый раз при встрече с ним, уловила в его словах, вернее - в тоне, какими они произносились, что-то непонятное к чуть-чуть пугающее. "Боюсь всего, как папа", - мелькнула у нее протестующая мысль, но побороть себя она не могла и... и, пожалуй, не хотела.
      - Нет, я все-таки... сегодня не пойду с вами.
      Валерий еще долго уговаривал ее, и Маша не спорила, у нее не было для этого нужных слов, но чем больше он уговаривал, тем сильнее росло в ней убеждение, что идти с ним сегодня не надо, что ей этого совсем-совсем не хочется, и при этом она почему-то не думала о Николае.
      - Ну, хорошо, - покорно вздохнул, наконец, Валерий. Сегодня вы не пойдете. А завтра, а потом?
      Маша, не имея сил отказать решительно и бесповоротно, мягко, как капризному ребенку, ответила:
      - Там видно будет. Ступайте, вас ждут. Я дойду сама.
      - Пусть ждут хоть до утра! Я провожу вас.
      Квартира встретила Валерия грохотом и визгом радиолы. Посреди комнаты кружились и прыгали две или три пары. А на диване, забравшись на него с ногами, о чем-то горячо спорили Анатолий, Марина, Жора и еще несколько человек. Рядом, прислушиваясь к спору, сидел и курил Таран. Кира, прильнув к его плечу, время от времени с лукавой усмешкой шептала ему что-то на ухо, и Василий беззаботно и пьяно улыбался ей в ответ, кивая головой.
      Появление Валерия одного было встречено громкими возгласами удивления.
      - Прокол, господа присяжные заседатели! - как можно беззаботнее объявил он. - Девица закапризничала.
      Стелла насмешливо поморщилась.
      - Фи! Это сейчас не модно! Познакомь меня с ней, я займусь ее воспитанием.
      - Передаю в твои опытные ручки, о Жемчужина Черноморья, - иронически поклонился Валерий и захлопал в ладоши. - Наполним чарки, леди и джентльмены! Все к чертям! Пить и веселиться!
      - Гип! Гип! Ура! Банзай! - пьяно заорал Жора.
      Все снова выпили, и опять завизжала радиола.
      На диване продолжался спор.
      - О чем шумите вы, народные витии? - спросил Валерий, подсаживаясь на край дивана и небрежно обнимая одну из девиц.
      - О Рогове, - ответил Анатолий. - Я считаю, он просто рвется к власти и хочет приобрести политический капитал на наших трупах. Он мечтает о кресле секретаря бюро.
      - Глупости говоришь, - возмутилась Марина. - Он вовсе не такой. И лично против вас ничего не имеет.
      Анатолий раздраженно махнул рукой.
      - Слова, слова... Не идеализируй его, дорогая.
      - Ты брось! Это парень что надо! - горячо вмешался Таран.
      Он хотел еще что-то сказать, но Кира обвила его шею рукой и притянула к себе.
      - Лично я не верю Рогову, - заявил Валерий. - Типичный карьерист, - и, обращаясь к Марине, спросил: - Он тебе, конечно, пел насчет своего благородства? Откуда ты взяла, что лично против нас он ничего не имеет?
      - Он... он даже прийти сюда хотел! - запальчиво выкрикнула Марина.
      Все громко расхохотались.
      - Ну, это ты уж слишком, - сказал Валерий. - Чтобы Рогов... сюда?..
      - Да, да! Мы сегодня с ним в библиотеке виделись! Он даже записку мне написал!
      Валерий переглянулся с Анатолием, и они сразу поняли друг друга. Анатолий незаметно кивнул головой.
      И снова вспыхнул спор.
      - Если они запретят газету, - горячился Анатолий, - это будет нечестный прием! Нас лишают трибуны.
      Между тем Валерий лениво поднялся с дивана и не спеша вышел в переднюю. Закрыв за собой дверь, он подскочил к столику у зеркала и, перерыв лежащие там сумки, шляпы, перчатки и косынки девушек, вытащил сумочку Марины и раскрыл ее. Воровато озираясь, он порылся в ней и, наконец, нашел, что искал: смятую записку Андрея Рогова. Он поспешно ткнул сумку на старое место и побежал на кухню. Там он несколько раз с усмешкой перечел записку и, бережно сложив ее, спрятал в карман.
      ...Василий Таран только делал вид, что ему сейчас так уж безмятежно хорошо и приятно. Он и себя самого пытался убедить в этом. Действительно, все было необычно вокруг. Бешеная музыка, к которой он не привык, взвинчивала нервы, возбуждала его.
      Да и Кира - девчонка красивая, ласковая.
      Но чем больше Василий пил, тем все противнее становилось на душе. Обманул... И кого обманул?
      Своих, до гроба своих ребят. Как он посмотрит теперь в глаза Николаю, Коле Маленькому, Борису, когда они спросят: "Где был?" Соврет? Впервые в жизни соврет им? Все эти - Таран огляделся - враги Андрея Рогова. А он тоже свой. Выходит, это враги и его, Тарана? А Жорка? А Червончик? Да разве когда-нибудь он сможет признаться, что пил с ними? Эх!.. Все пропало! Николай после этого не подаст руки, и другие ребята тоже... Николай... Он тогда не позвал Машу, побоялся за нее. Только и всего. Но Таран видел, что ребята до сих пор не простили этого своему бригадиру. Таран тоже не простил. И Николай чувствует это, все время чувствует!
      И мучается. Но ведь он поступил так только потому, что любит Машу. А почему поступил сегодня так он, Василий, почему пришел сюда? И что же будет, если ребята узнают о его поступке? И вдруг новая мысль обожгла мозг: Аня!..
      Глаза Тарана сузились, сошлись у переносицы густые, черные брови, между ними залегла горькая складка.
      Аня, Аня... Уж она-то этого но простит никогда.
      Ребята, те, может быть, и простят, а она...
      Но тут теплые руки порывисто обхватили его шею, и губы, нежные, влажные, коснулись его разгоряченной щеки. Кира томно прошептала в самое ухо:
      - Ну что же ты молчишь? Я тебе не нравлюсь?
      Она вскочила с дивана и потянула за собой Тарана.
      - Танцевать, танцевать!.. Жорочка! - возбужденно крикнула она. - Поставь что-нибудь необычное, что-нибудь экстра!..
      Жора понимающе рассмеялся и оглянулся на Стеллу.
      - Поставим экстра, а? Из его товара?.. Айн минут!..
      Он, как фокусник, опустил руки куда-то под тумбочку, на которой стояла радиола, и вдруг Таран увидел перед собой странные, полупрозрачные пластинки с бело-серыми тенями и силуэтами на них. Эти белые силуэты на сером фоне были чем-то удивительно знакомы ему.
      Жора, наслаждаясь изумлением на лице Тарана, с усмешкой спросил:
      - Непонятно, что к чему? - И, ткнув пальцем в какую-то длинную белую тень на пластинке, сказал: - Это же берцовая кость, понял?!
      - Кость?! - не поверил своим глазам Таран.
      Теперь уже вместе с Жорой смеялись и Стелла и Кира.
      - Ну да, кость, - весело пояснил подошедший Червончик. - А все в целом - бывшая рентгеновская пленка. Теперь уразумел?
      О да, теперь Таран уразумел. Он никогда не видел, но, конечно же, слышал о кустарных патефонных пластинках из рентгеновской пленки, продающихся из-под полы.
      Он удивленно спросил Жору:
      - Где ты их раздобыл?
      - Связи, - лукаво подмигнул тот. - Умный человек делает свой бизнес.
      - Какой же это человек?
      - Ну вот, - Жора развел руками и посмотрел на Стеллу. Все ему расскажи. Ну, так и быть. Это некий...
      - Жора! - резко перебила его Стелла, и красивое лицо ее вдруг стало неприятно-злым. - Язык тебя не доведет до добра.
      - Что ты, Жемчужина! Твой семейный покой мне дороже всего!
      - Ах, оставьте, мы не такие, - гримасничая, заявил Червончик. - Пожалуйста, без слез и подозрений. - И, обращаясь к Тарану, сказал: - Его зовут Король бубен. Неплохо, а?
      Таран мрачно констатировал:
      - Жулик.
      - Ну зачем так? - поморщился Жора. - Законы создаются, чтобы их обходить. Это изречение великого мудреца. И так было во все века.
      "Вот попал, - с горечью думал Таран. - И ведь не пойдешь, не расскажешь теперь. Эх! Хоть головой в море".
      Но тут к нему снова, как будто чувствуя неладное, потянулась Кира и увлекла за собой.
      Глава VIII В ДОМЕ ЗЛАЯ СОБАКА
      Николай все время чувствовал изменившееся отношение ребят к нему, хотя вели они себя поразному. Коля Маленький, беспокойный, ершистый, ничего не умел и не хотел скрывать, даже тогда, на заседании штаба, не утерпел. Остальные были, правда, посдержанней. Но разве от этого легче?..
      Кругом гудел моторами цех. Отдавшись своим невеселым мыслям, Николай заученными движениями снимал со станка готовые детали, укреплял новую заготовку и, включив мотор, подводил резец. Партия на этот раз была большая, детали требовали всего одну операцию, так что переналаживать станок, менять инструмент не приходилось.
      И Николай думал. Ну в самом деле, как теперь он может спрашивать хотя бы с того же Тарана, если сам он, Николай, поступил тогда так... некрасиво, даже нечестно, как трус, как обыватель какой-то. Только бы свое сохранить, только бы свое было в порядке. Вот до чего дошло! Вот какие развороты, оказывается, могут случиться в жизни. И сам до поры до времени не знаешь, что сидит в тебе где-то хоть небольшая, а подлость. И вдруг - на тебе! - обнаружилось.
      Надо сказать, что возникшая так внезапно размолвка, почти ссора, невольно приобрела в глазах Николая, как, впрочем, и других ребят, размеры куда большие, и переживалась ими куда острее, чем, вообще-то говоря, того заслуживала, именно в силу своей необычности. Подобного еще не случалось в бригаде, подобного никто из ребят, в том числе и сам Николай, даже помыслить не мог - так был велик авторитет бригадира. И вдруг...
      Почему же он вдруг так испугался за Машу?
      Этот вопрос Николай задавал себе уже много раз. Но только сейчас, вот в этот момент, когда он так неловко, словно ученик, порезал себе руку вороненой спиралью стружки, у него неожиданно мелькнула догадка. Почему? Да потому, что ему казалось, будто в случае чего защищать Машу будет он один, ведь она даже не знакома ни с одним из его друзей. Ну, а он, Николай, мог и не успеть, мог оплошать.
      Как же это получилось? Почему он скрывал от ребят Машу, вернее - не скрывал, а не было у него потребности познакомить их с ней? Может быть, он стеснялся перед Машей за своих товарищей? Ну нет!
      Еще чего не хватало!
      И Николай неожиданно для себя понял, как требовательна, оказывается, дружба. И если хоть в чем-нибудь отступишь от ее законов, сфальшивишь или просто до конца не поймешь их, она мстит больно, очень больно.
      Он вдруг на самом деле ощутил боль. Она нестерпимо жгла руку. Рубиновой неровной полоской проступила там кровь.
      Возвращаясь из медпункта, Николай столкнулся у дверей цеха с секретарем заводского комитета комсомола Валей Жуковым, плотным светловолосым пареньком в очках и лыжной куртке.
      - Ага, ты-то мне и нужен, - наскочил на него Жуков.
      - Что такое?
      - Еще спрашиваешь? Ребята из кузнечного цеха тебя второй день ищут. Срочная "молния" нужна. Где ты вчера вечером пропадал?
      - Заседание штаба дружины было.
      - Опять дружина? Так вот, чтобы сегодня "молния" висела. Понятно?
      - Сегодня не могу, - сокрушенно вздохнул Николай. Важное задание получили.
      - Вы, кажется, стали уже штатными сыщиками? - ехидно спросил Жуков, потом совсем другим тоном, официально сообщил: - О работе контрольно-комсомольского поста будем слушать тебя на комитете. Если так пойдет дальше, выговор тебе обеспечен.
      Николай рассердился:
      - Да я не могу разорваться. Что-нибудь одно в конце концов: или дружина, или...
      Но Жуков холодно отпарировал:
      - Должен разорваться. Подумаешь, две нагрузки! У людей по четыре, и то ничего.
      - Смотря какие нагрузки.
      - А ты считаешь работу в дружине большой нагрузкой? Погулять по улице два-три раза в месяц, вечером, это что, много?
      - Это мало и скучно.
      Валька Жуков опять принял официальный тон.
      - Вас не веселиться посылают, а за порядком смотреть. Честное слово, ты рассуждаешь, как ребенок!
      Николай понял, что спорить бесполезно, и махнул рукой.
      - Что, бригадир, не весел? - со скрытой иронией спросил Коля Маленький, когда они с Николаем выходили после смены из цеха. - Неужели товарищ Таран мог так вас расстроить?
      - Он свое получил, - хмуро ответил Николай.
      - Вот именно! Молодой - исправится, - Коля Маленький на этот раз был настроен благодушно. - Ну, прогулялся с какой-то девчонкой, ну, соврал...
      При этих словах шедший за ними Таран невольно опустил глаза. "Если бы они знали правду..."
      Ребята остановились у проходной. Через минуту к ним подошел Куклев. Ждали Бориса Нискина, но он, как всегда, где-то задержался.
      - Вот что, - ни на кого не глядя, сказал Николай, - соберемся через час. У меня тут дело одно есть.
      Коля Маленький невинным тоном спросил:
      - Книги в библиотеку сдать хочешь?
      - Машу повидать. Может, с нами пойдет.
      - Ого! - удивленно воскликнул Коля Маленький и, испытующе посмотрев на Николая, добавил: - Это, между прочим, неплохая идея. Надо же когда-нибудь и познакомиться.
      Когда Николай отошел, он сказал Илье Куклеву и Тарану:
      - Переживает. И ко всему еще в субботу ее, говорят, с каким-то пижоном видели. Гуляла, - и, вздохнув, прибавил: Сколько эта любовь нервов стоит, кошмар! Верно, Вась?
      Таран усмехнулся и как можно беспечнее ответил:
      - Слишком много серьезности на это дело тратит. Они все того не стоят. По собственному опыту знаю.
      - Нет, но Борис мне просто нравится! - посмотрев на часы, возмутился Коля Маленький. - Сколько можно опаздывать?
      - Шахматами небось занялся, - невозмутимо заметил Илья Куклев. - Сегодня за обедом говорил, партия какая-то в газетах дана.
      Коля Маленький вскипел от негодования.
      - Ну, конечно! В городе пацаны пропадают! Искать надо! А ему что! Шахматами занимается!
      Между тем Николай вышел из проходной на улицу и, увидев подходивший троллейбус, побежал к остановке.
      Когда, наконец, он появился в читальном зале, Маши у кафедры выдачи книг не оказалось.
      - Маша в каталоге, - сказала заменявшая ее девушка. Вы пройдите туда, - и при этом как-то странно взглянула на Николая.
      Он вышел из зала, поднялся по широкой лестнице и в конце коридора толкнул дверь в большую светлую комнату, где вдоль всех стен тянулись шкафы с узкими длинными ящичками. Посередине стояли столы. За одним из них Николай увидел Машу. Рядом с ней сидел высокий белокурый парень в красивом заграничном свитере и пестром галстуке и что-то весело, увлеченно говорил. Маша внимательно слушала, потом отрицательно покачала головой. Они заспорили.
      Николай узнал Валерия Гельтищева. "С ним, наверно, она в субботу и была", - подумал Николай, и на душе у него стало тоскливо и больно. Ну конечно, вон он как рассказывает, разве Николай так умеет? Может, уйти, пока его не увидели? Нет! И вообще, мало ли с кем Маша разговаривает, это еще ничего не значит. Но Николай тут же почувствовал, что именно этот разговор кое-что и значит.
      Все же он подошел и с подчеркнутым спокойствием сказал:
      - Маша, можно тебя на минутку?
      - Конечно, можно! - поспешно и чуть смущенно откликнулась Маша и, обращаясь к своему собеседнику, добавила: - Извините.
      - Да ради бога! - развел руками тот, бросив на Николая быстрый и иронический взгляд.
      Когда они отошли, Маша оживленно сказала:
      - Как хорошо, что ты пришел. Мне два билета принесли в консерваторию. Там сегодня "Пер Гюнт". Представляешь? Невозможно достать! - И вдруг, смутившись, добавила: - Это Григ, к драме Ибсена, чудесного норвежского писателя. Пойдем?
      Николай заметил ее смущение. "Конечно, ему этого объяснять не надо, - с горечью подумал он. - Сам небось ей и билеты достал. Вот Маша весь вечер и будет нас сравнивать".
      - Я не могу, - сдержанно ответил он. - Ребят искать надо. Помнишь, я тебе рассказывал? Думал, и ты с нами пойдешь.
      Маша огорченно всплеснула руками.
      - Ой, как же быть?
      - Иди уж сама, - улыбнулся Николай. - Потом расскажешь.
      Ему пришлось даже уговаривать, ее, но при этом он не мог избавиться от ощущения, что Маша с облегчением восприняла его отказ. А может быть, ему все это теперь казалось?
      - Ты не сердишься? - ласково и как-то участливо спросила Маша. - Только не сердись. Но я не могу не послушать "Пер Гюнта".
      ...С тяжелым чувством возвращался Николай на завод. Случилось, кажется, самое худшее, чего он все время ждал и больше всего боялся: Маша встретила другого, из "своего круга", как выразилась она сама однажды, рассказывая что-то. Это выражение и тогда больно кольнуло Николая, хотя к нему оно в тот момент не имело никакого отношения.
      Ребята ждали его на остановке троллейбуса. Никто из них не спросил, почему Николай один и где Маша. Они как будто чувствовали, что произошло что-то серьезное, о чем так просто спросить, а тем более пошутить, нельзя. Даже Коля Маленький при всем его нетерпении и любопытстве возмущенно шмыгнул носом, встретив строгий, предупреждающий взгляд Бориса Нискина: "Учить меня будешь чуткости!" Он только деловито осведомился:
      - Значит, для начала - в школу? - И, неожиданно вытащив из кармана шахматного короля, протянул его Николаю: - Я очень извиняюсь, но пришлось украсть...
      - Дай сюда! - ринулся к нему Борис Нискин. - Это, знаешь, как называется?! Да я из-за этого...
      - ...только и кончил, - иронически заключил Таран. - А то бы до утра просидел. Это же надо, а? Психическое заболевание! Мания, так сказать.
      Борис сердито и многозначительно ответил:
      - У каждого своя. Ты бы уж помалкивал, - и, вдруг улыбнувшись, добавил: - Между прочим, смотрите, что Илья делает.
      Все оглянулись на Куклева, который, вытащив записную книжку, погрузился в какие-то вычисления.
      Услышав свое имя, он поднял круглую голову и рассеянно спросил:
      - А?.. Что сказали?..
      Ребята рассмеялись. Даже Николай улыбнулся.
      - Нет, это же удивительно! - насмешливо сказал Коля Маленький. - С одной стороны, вроде "мозговой трест" наш, великий техник, а с другой - боксер. Как это у тебя из головы все мысли не выколотят? Удивляюсь!
      Илья усмехнулся.
      - Наоборот. Крепче вколачивают.
      Перебрасываясь шутками, ребята двинулись по улице.
      Школа была недалеко. И уже через несколько минут показалось ее светлое четырехэтажное здание с громадными окнами.
      Занятия второй смены уже начались, и широкие коридоры были пусты. На площадках лестницы, по которой поднимались ребята, стояли большие аквариумы, висели стенгазеты, таблицы спортивных состязаний, расписания дежурств и уроков.
      В учительской находились несколько преподавателей. Двое из них - худощавый, невысокий старик с седенькой бородкой, в очках и пожилая женщина в скромном коричневом костюме, с сухим, жестким лицом и гладко зачесанными назад волосами - сидели у стола и проверяли тетради. На диване сидели две учительницы. Одна, совсем молоденькая, что-то весело рассказывала полной женщине в пестром платье. Еще один человек, как видно, преподаватель физкультуры, в легком тренировочном костюме, с мячом в руках, изучал висевшее на стене расписание.
      Ребята вежливо поздоровались, и Николай сказал:
      - Мы из народной дружины. Хотелось бы поговорить с классным руководителем шестого класса "Г".
      - Это я, - ответила сидевшая у стола учительница. - В чем дело?
      - Нас интересуют ваши ученики Виктор Блохин и Гоша Савченко.
      - Ах, эта шайка, - вздохнула учительница. - Настоящая бандитская шайка. И главарь у них этот Блохин.
      Коля Маленький не выдержал и спросил:
      - Что, двое - уже шайка называется?
      Учительница неприязненно взглянула на него и ледяным тоном ответила:
      - Их четверо. Они уже второй день уроки прогуливают. Мы устали обсуждать их на собраниях.
      - Этот Блохин, между прочим, необычайно любознательный паренек, - заметил сидевший у стола учитель с бородкой. - И фантазер! Такие, знаете, истории выдумывает, которые с ним будто бы произошли, - заслушаешься! Но шайка - это ужасно! Я просто не знаю... - разволновавшись, он то снимал, то надевал очки. - Это может превратиться... страшно даже подумать...
      - Вечно вы, Игорь Афанасьевич, паникуете, - усмехнулся преподаватель физкультуры. - Ничего страшного. Живые, подвижные ребята, а вот Кузнецов, так тот даже перспективный для спорта. И я слышал, он еще радио увлекается, приемник собрал.
      - Значит, в их компании еще двое? - спросил Николай и вынул блокнот. - Кто же? Я заодно адреса запишу.
      - Одного вам назвали, это Кузнецов, - ответила классная руководительница, - второй - Вербицкий Олег. Семья вполне приличная. Отец - директор магазина, мать - портниха. А вот у Кузнецова - одна мать, отец погиб, в семье трое детей. Ей, конечно, очень трудно. А старший, вот этот, - отпетый хулиган. И понятно! Никакого контроля. Вот их адреса, - она открыла классный журнал.
      Николай записал.
      - Так. Семьи Блохина и Савченко мы знаем.
      - Ну, а что же все-таки случилось? - с интересом спросила молодая учительница.
      - Блохин и Савченко не ночевали дома. Матери прибежали к нам в штаб. Будем искать.
      - Это ужасно! - воскликнул старик, которого назвали Игорь Афанасьевич. - Ну, разве их теперь найдешь? Что не случается в большом городе? Все! Абсолютно все!
      - Ах, Игорь Афанасьевич, вас всегда страшно слушать, сказала сидевшая на диване полная учительница. - Нельзя же так всего - свете бояться!
      - Ну, хорошо, хорошо! Я ничего не говорю, - нервно вертя в руках очки, ответил Игорь Афанасьевич. - Я буду счастлив, если их найдут. Дай бог, как говорится, дай бог! Но я просто-напросто знаю жизнь. Если бы это случилось, скажем, у нас в Кременчуге лет сорок назад... О! Тогда бы...
      - Ну, мы их все-таки найдем, - улыбнулся Николай. - А учатся они, значит, плохо?
      - Отвратительно, - ответила классная руководительница.
      - Нет, почему же! - снова вмешался Игорь Афанасьевич. Вот Блохин, например, у меня по литературе учится совсем неплохо. К сожалению, он увлекается шпионскими книгами. Но вот недавно я им прочел "На смерть поэта". Вы бы видели, как он слушал! У него пылали щеки, а в глазах стояли слезы. Нет, у этого мальчика есть душа! Я знаю, что говорю!
      - Это не мешает ему быть вожаком шайки, - ледяным тоном возразила классная руководительница, и лицо ее стало еще жестче. - А я исчерпала все меры педагогического воздействия на него.
      Игорь Афанасьевич со скептической улыбкой осведомился у Николая:
      - И вы в самом деле рассчитываете их найти?
      - Конечно, найдем.
      - Ну, знаете! - И, пожимая плечами, он развел руки, выражая крайнее сомнение. - Однако допустим. Но потом они могут опять убежать, если им захочется.
      - Сделаем так, чтобы им не захотелось.
      Игорь Афанасьевич недоверчиво покачал головой, потом поднял палец и снова спросил:
      - Вы пойдете к ним домой?
      Николая все больше забавлял этот старик. Как видно, он понравился и другим ребятам, потому что Коля Маленький неожиданно спросил:
      - Не хотите с нами пойти?
      - Кто, я? - удивился Игорь Афанасьевич. - Но... как же так?.. Вот ведь классный руководитель... Ольга Ивановна...
      - Пойдите, пойдите, - охотно откликнулась та. - Я уже сто раз там была. Увидите, кстати, какая душа у этих бандитов. Дома им Лермонтова не читают.
      - Ну, хорошо... я пойду, - продолжая, однако, сомневаться, ответил Игорь Афанасьевич. - Хотя, право... Но все-таки любопытно... Вот и молодые люди тоже. Знаете, их самоуверенность мне даже импонирует...
      Учителя с улыбкой переглянулись. Только Ольга Ивановна осталась невозмутимой...
      Ребята и Игорь Афанасьевич вышли на улицу.
      И тут вдруг Николай с удивлением обнаружил, как незаметно для него самого почему-то начала исчезать скованность, медленномедленно начал таять холодок в его отношениях с товарищами. Николай не стал разбираться в этом радостном ощущении, сейчас было не до того. А главное, ему казалось, что попробуй только он начать разбираться, и это новое, еще совсем зыбкое, почти как мираж, ощущение мгновенно исчезнет. Но необыкновенное чувство облегчения овладело им, и давно, казалось, потерянная уверенность вдруг появилась вновь во всех его мыслях и поступках. Николай сказал:
      - Надо разделиться, чтобы к вечеру всех обойти. А потом решим, что дальше делать. Мы, к примеру, с Тараном и вот с вами, - он обратился к Игорю Афанасьевичу, - пойдем к Блохину и хотя бы вот к этому, Вербицкому. А вы к двум остальным. Старшим будет Борис. Задача такая...
      Слушая Николая, Игорь Афанасьевич снова пожал плечами и развел руками, но теперь это означало уже удивление.
      - Ну, знаете... Вы, я вижу, прекрасный организатор. У вас ясная голова, молодой человек.
      - У нас другого бригадира быть не может, - пояснил Коля Маленький. - Мы очень трудные.
      - То есть в каком смысле?..
      - Ну, по-разному, - в глазах у Коли Маленького мелькнули лукавые искорки. - Этот товарищ, например, просто больной, - он указал на Бориса Нискина, потом повертел пальцем у лба. - Немножко того... на шахматах. Знаете, бывает. А вот этого зовут Таран Василий, он насчет девушек - того!
      - Ты лучше о себе скажи, - сердито заметил Таран.
      - И скажу. Вот только сначала о нем, - Коля Маленький указал на Илью Куклева. - Страшный человек! Кажется, тихий, скромный, да? Но обожает бокс. И вы видите комплекцию? Если стукнет - все, мокрое место! Представляете, как с ним опасно?
      Игорь Афанасьевич засмеялся, из-под очков разбежались к седым вискам веселые морщинки.
      - Да, знаете... а о себе уже можете не говорить, тоже представляю...
      - Я-то что... У нас еще один есть. Так его мы недавно из дружины исключили. Вот трагедия!
      - Если не ошибаюсь... за трусость, да? - в полном смятении неожиданно спросил Игорь Афанасьевич.
      - Вот именно!
      - Позвольте, позвольте! - Старик с интересом и беспокойством посмотрел на Николая. - А вас, извините, не Николаем зовут?
      Игорь Афанасьевич от волнения снял и снова надел очки.
      - Ну что же мы, в самом деле, заболтались? Время-то идет!.. - и он суетливо поглядел на часы.
      Николай пожал плечами, а Коля Маленький, подмигнув товарищам, сказал:
      - Какая известность, а? Вот увидите, скоро еще автографы придется раздавать.
      - Пока известность не очень приятная, - хмуро заметил Илья Куклев.
      Ребята разделились.
      Николай, Таран и Игорь Афанасьевич сели в троллейбус. Ближайшим из двух адресов был адрес Олега Вербицкого.
      Дверь открыла его мать, высокая, представительная женщина в ярком платье с тщательно уложенными белокурыми волосами; глаза ее чуть припухли и покраснели. На груди висела подушечка с булавками.
      - Вы насчет Олега?! - всплеснула руками она, и голос ее задрожал. - Он пропал! Его нет второй день. Вы его будете искать? Ах, умоляю!..
      - Как он вел себя последнее время? Может, говорил что? - спросил Николай.
      - Право, не знаю. Он. очень скрытен, - и, обращаясь к Игорю Афанасьевичу, добавила: - Знаете, в таком возрасте... Вообще вам лучше поговорить с мужем. Воспитанием сына ведает он...
      - То есть как так? - удивился Игорь Афанасьевич. - Это ведь и ваш сын?
      - Ах, я не пользуюсь влиянием, - с улыбкой вздохнула Вербицкая, посмотрев на Тарана. - С отцом они говорят, как мужчина с мужчиной.
      - А где ваш муж? - спросил Николай.
      - Он на работе. В магазине. Черноморская, семнадцать. Здесь недалеко.
      При этих словах Таран невольно вздрогнул: это был магазин, где работала Кира. Не хватает встретить ее там!
      - Лучше вечером еще раз сюда придем, - поспешно предложил он.
      Николай решительно покачал головой.
      - Зачем терять время? Пошли.
      И Тарану ничего не оставалось, как подчиниться.
      Игорь Афанасьевич тоже не возражал. Он теперь с особым интересом присматривался к Николаю. Еще бы! Оказывается, это тот самый парень, в которого влюблена его Машенька. Это ужасно!.. То есть пока не ужасно, но что из этого получится? Он действительно не очень интеллигентен, тут жена права. Но, с другой стороны, он чем-то ему все-таки нравится. Ей-богу! И "что за комиссия, создатель, быть взрослой дочери отцом"! В последнее время Игорь Афанасьевич все чаще любил повторять этот грибоедовский афоризм. Но надо же - такая встреча! А вчера жена как раз перед сном говорила, что, оказывается, девочка начала критичнее относиться к этому парню. Почему вдруг? Любопытно, конечно. Но что из всего этого получится, лучше не думать. Ужасно просто!
      Этим обычно и заканчивались размышления Игоря Афанасьевича о жизни и людях...
      Большой магазин встретил их шумом и суетой.
      Таран бросил опасливый взгляд на доску с указанием отделов и с облегчением вздохнул: спорттовары находились на втором этаже. Значит, только бы не подниматься на второй этаж.
      Кабинет директора оказался запертым. Пожилая продавщица за соседним прилавком неохотно ответила:
      - В какой-нибудь отдел вышел.
      - Придется подождать, - решил Николай. - Вы бы присели, Игорь Афанасьевич, вот стул. - И, помолчав, не очень уверенно прибавил: - Я вас спросить хотел. Вы ведь литературу преподаете. Вот, например, "Пер Гюнт". Мне бы для начала прочесть его надо. А потом...
      Игорь Афанасьевич удивленно переспросил:
      - "Пер Гюнт"? А почему, разрешите узнать, вы начинаете именно с этого произведения?
      - Так надо, - чуть смутившись, ответил Николай. - Одна знакомая...
      Игорь Афанасьевич сердито перебил:
      - Ваша знакомая, извините меня, ничего не понимает в самообразовании. Начинать надо с другого. Ибсен и Григ! Ну, знаете... Нет, нет! Для начала это слишком трудно.
      - Мало ли что трудно, - упрямо возразил Николай. - А помните "Мартин Идеи"? У меня тоже ночи в запасе есть.
      - Ого! - Игорь Афанасьевич одобрительно, хотя и с некоторым недоверием, улыбнулся. - Вы это серьезно? Что ж, тогда я вас научу читать Ибсена. Но сначала...
      Таран отошел к галантерейному отделу и принялся рассматривать галстуки на вертящемся обруче.
      Неожиданно за его спиной раздался веселый возглас:
      - Вася, приветик!
      Таран как ужаленный оглянулся. Так и есть! Перед ним стояла улыбающаяся Кира. Поверх ее синего халатика был кокетливо выпущен белый крахмальный воротничок кофточки, губы ярко намазаны, глаза подведены. Обеими руками она поправила пышную прическу.
      - Здравствуй, - смущенно ответил Таран, скосив глаза на стоявшего невдалеке Николая.
      Кира лукаво погрозила ему пальчиком.
      - Ты что это зашустрил?
      - Нет, что ты... Просто... по делу мы тут.
      - Кто это "мы"?
      - Да вот с товарищами.
      Кира бросила сияющий, полный любопытства взгляд на Николая.
      - Задушевный друг?
      - Задушевный, - сдержанно ответил Таран.
      - Значит, по делу пришли? А я-то думала, соскучился. По какому же делу?
      - К вашему директору. Сын у него пропал.
      - Что ты говоришь?! - Кира всплеснула руками, и в глазах ее зажглось нестерпимое любопытство. - Мамочка моя, как интересно! А ты знаешь, где он?
      - Кто?
      - Да сам, - и, понизив голос, Кира ехидно прибавила: Он в посудном. Вокруг Верки все вьется. Позвать?
      Воскликнув напоследок: "Ой, мамочка, что делается!", Кира исчезла в толпе покупателей.
      Таран неторопливо подошел к Николаю.
      - Знакомую встретил, - сообщил он. - Сейчас она директора позовет.
      - Видел, - сухо ответил Николай. - Что-то я раньше только не замечал ее с тобой.
      Таран счел за лучшее промолчать.
      Через несколько минут к ним торопливо подошел высокий, представительный человек с пышной шевелюрой, в хорошо сшитом бежевом костюме и зеленом галстуке. Вид у него был обеспокоенный.
      - Вы ко мне, товарищи? Прошу.
      Он отпер кабинет.
      Через минуту Вербицкий уже взволнованно рассказывал:
      - Олег способный, но нервный мальчик. Однако в последние дни он вел себя особенно нервно. Боялся каждого звонка. Я пытался с ним говорить, никакого эффекта! Только дерзит. Переходный возраст!
      - Вот именно, - ворчливо вставил Игорь Афанасьевич. Здесь надо быть особенно чутким.
      - Конечно! - подхватил Вербицкий. - Но я вам скажу о другом. У него подозрительные друзья. Очень отрицательное влияние. Например, Блохин Витька - отпетый разбойник. Олег говорил, что он связан с какими-то взрослыми хулиганами. Даже кличку одного из них называл. Уксус, что ли?
      - Уксус?! - в один голос переспросили Николай и Таран.
      - Да, что-то вроде этого. Вы его знаете?
      - Немного, - ответил Николай и, посмотрев на Тарана, тихо прибавил: - Блохин - Блоха, похоже?
      - Видите, какое окружение? - продолжал Вербицкий. - Вот в таких условиях и воспитывай. А школа палец о палец не ударяет. Кошмар просто! В милицию я уже заявил. Что еще прикажете делать?
      Игорь Афанасьевич сердито ответил:
      - Сейчас приказывать поздно. Проглядели сына.
      - С вашей помощью, кажется, - ядовито заметил Вербицкий.
      Вербицкий все больше распалялся. Полное лицо его раскраснелось, он гневно жестикулировал.
      - Никаких благородных идеалов! Никакой моральной чистоты! Цинизм! Сплошной цинизм даже в отношениях с родителями!.. Я один тут, извините, бессилен!..
      Уже смеркалось, когда Николай, Игорь Афанасьевич и Таран вышли из магазина.
      - Вы, может, домой поедете? - обратился Николай к Игорю Афанасьевичу. - Устали, наверно.
      - Что вы! - обиженно запротестовал тот. - Вовсе не устал. С чего вы взяли? Хочу еще того старика повидать. Как он сына выгнал, не понимаю! Но и этот директор - фрукт, я вам доложу! - он кивнул на магазин.
      - Еще какой! - усмехнулся Таран.
      Переговариваясь, они двинулись по улице.
      - Неужели это тот самый пацан? - вслух рассуждал Николай. - Блохин - Блоха, похоже! Тогда он может и к Уксусу привести.
      - А это кто такой? - поинтересовался Игорь Афанасьевич.
      - Опасный тип. Мы с ним однажды познакомились, - ответил Николай и кивнул на Тарана. - Вот его он ножом угостил.
      - Боже мой! Все-таки как вы так рискуете, не понимаю... Попал бы в сердце и - готово! Или, например, по глазам... На всю жизнь калека.
      - Да нет, он по плечу попал, легко... - махнул рукой Таран.
      - Мало ли что! А вы подумайте, куда он мог попасть! Поразительное легкомыслие! - Игорь Афанасьевич рассердился не на шутку.
      - Мы уже все подумали, - улыбнулся Николай. - Поэтому и надо его быстрее поймать.
      - Ну, знаете... Интересуетесь "Пер Гюнтом", а сами... Не понимаю!.. Где же логика?
      "Положительно этот парень мне нравится, - подумал Игорь Афанасьевич. - Какое-то внутреннее благородство. Кажется, я начинаю понимать Машу".
      Они вышли на улицу Свободы. Николай посмотрел на бумажку с адресом.
      - Октябрьская, двадцать четыре. Теперь недалеко. Постой-ка! - он посмотрел на Тарана. - А ведь там Степка Шарунин живет?
      - Кажется... - неуверенно откликнулся Таран.
      - Не кажется, а точно! М-да... - И Николай пояснил Игорю Афанасьевичу: - Это тот самый парень, которого мы исключили из дружины. И он должен бы знать Блохина...
      Вскоре они подошли к воротам, возле которых на длинных скамейках сидели несколько женщин.
      В глубине большого пустынного двора в одном из домиков жила семья лекальщика Захара Карповича Блохина. Здесь под окнами росли кусты, стояла аккуратная скамейка, ступеньки крыльца и перила были наполовину из свежеоструганных досок, видно, их чинили недавно и добротно.
      Дверь открыл сам хозяин - высокий кряжистый старик, на суровом лице от ноздрей к углам рта пролегли глубокие складки, короткие усы тщательно подстрижены, на широком носу чуть косо держались модные очки в изящной дорогой оправе. Блохин был в старых домашних брюках, косоворотке, на плечи он накинул серый ватник.
      - Мы к вам, Захар Карпович, - сказал Николай. - По делу пришли.
      - Милости просим.
      Блохин провел гостей в большую, опрятно прибранную комнату. Над круглым столом, покрытым клеенкой, свисала лампа под большим оранжевым абажуром. У стенки стояло пианино, напротив широкая кровать с кружевным подзором и горой подушек.
      Над ней висели фотографии, а в стороне - гитара с красным бантом на грифе. На другой стене Николай заметил несколько почетных грамот под стеклом.
      Дощатый крашеный пол был чисто подметен. На окнах стояли горшки с фикусами и кактусами, в них бугрилась черная, щедро политая земля.
      В комнате появилась высокая, под стать хозяину, опрятно одетая старушка с открытым и добрым лицом, но сейчас омраченным какой-то горестной заботой; темный платок прихватывал ее седые волосы.
      За ней из соседней комнаты вышла молодая женщина. В ней Николай сразу узнал мать Витьки Блохина, прибегавшую к ним в штаб.
      - Хозяйка моя Полина Осиповна, а это Ксеня, невестка, представил женщин Блохин, и те приветливо поклонились.
      Но за внешним спокойствием всех троих угадывались тревога и напряженность, царившие в доме.
      Невольно вздохнув, Николай сказал:
      - Мы к вам насчет внука, Захар Карпович.
      Блохин нахмурился и, бросив сердитый взгляд на невестку, зло и как-то мстительно произнес:
      - Напрасно стараетесь, товарищи дорогие. Нашелся уже. Отец родной пригрел.
      - Нашелся?! - с изумлением воскликнули Николай и Таран.
      А Игорь Афанасьевич возбужденно прибавил:
      - Боже мой, так почему же они домой не явились? В школу не ходят?
      - Почему? - угрожающе переспросил Блохин и неожиданно с силой стукнул кулаком по столу. - А потому, что я подлеца на свет произвел! Такого подлеца, что свет не видывал! Вот я вам, люди добрые, сейчас покажу, какую он мне писульку сегодня подкинул.
      Он тяжело поднялся и шаркающей походкой направился в соседнюю комнату. Все молча, не шевелясь, ждали его возвращения.
      Через минуту Блохин пришел с письмом, опустился на стул и, хмурясь, стал доставать из конверта небрежно сложенный лист бумаги. Все заметили, как дрожат у него руки.
      Развернув бумагу, он поправил очки, секунду всматривался в письмо, потом резко протянул его Николаю:
      - Не могу я эту подлость еще раз перечитывать. На, читай сам. Вслух читай!
      Николай взял письмо и громко, спотыкаясь на неразборчивых буквах и словах, прочел:
      - "Батя, вы меня из родного дома выгнали, поперек жизни и воззрений моих стали. Нрав свой деспота и тирана проявили в отношении родного сына. Уж извините за такую не то рецензию ваших мыслей, не то откровенность с моей стороны. Но этот несчастный случай отложился поучительным уроком в моей жизни. С волками жить - по-волчьи выть. Извольте теперь обеспечить мою поломанную судьбу. Потрясите себя и любезных моих братцев-врагов и достаньте денег, сколько я перед уходом просил, и барахла-вещичек. А без этого я вам Витьку не верну, поскольку он у меня от гнева вашего и сумасбродства скрывается. Ну, а меня вам не найти, хоть всю милицию на ноги ставьте. Остаюсь ваш несчастный сын Семен".
      Николай в полной тишине торопливо дочитал письмо до конца, потом поднял голову и со сдержанным негодованием спросил:
      - Выходит, он родным сыном торговать решил?
      - Ну, знаете... - растерянно проговорил Игорь Афанасьевич.
      Старик Блохин вытащил из кармана большой пестрый платок, снял очки и промокнул глаза.
      - Нет, вот вы мне скажите, - горестно обратился он к Игорю Афанасьевичу. - Человек вы ученый, молодому поколению воспитание даете. Откуда эдакая... ну, пакость, что ли, в семействе заводится? Три сына у нас, погодки. Вместе росли. Достаток один, и воспитывали одинаково, никого мы с матерью не выделяли, всем поровну и ласка, и забота, и строгость. В школу одну ходили, во дворе одном гуляли. И вот на же тебе! Двое гордостью моей стали, утешением и радостью, а этот позором! Выродком! Проклятьем вечным! Двое в люди вышли; один инженер, коммунист, цехом командует. Вот, между прочим, очки мне эти фасонные зачем-то прислал, - смущенно прибавил Блохин и с прежней болью продолжал: - Второй у нас - сталевар знатный, орденоносец. И люди спасибо мне за них говорят, о них в газетах пишут. А этот честным трудом жить не желает, все налево ловчит, все в мутной водичке ловит. Спекуляцией, темными делишками промышляет. От законной жены к другим бабам бегает...
      - Не ловили вы его на этом, батя! - захлебываясь в слезах, перебила старика Ксения. - Со свечой над ним не стояли!..
      - Цыц! - прикрикнул на нее Блохин и, как бы извиняясь за ее слабость, прибавил: - Ей, конечно, тяжело такое выслушивать. А мне каково? - грозно спросил он. - Каково этот позор выносить? Так вот я вас и спрашиваю, откуда это берется?
      Игорь Афанасьевич минуту молчал, нервно теребя бородку, потом снял очки и, вертя их в руках, с трудом заговорил:
      - Это очень сложный вопрос. Признаюсь, я над ним не раз задумывался. На мой взгляд, вот в чем тут дело. Но это только на мой взгляд! Есть еще один фактор, влияющий на формирование человека, который мы не учитываем. Это, извольте видеть, характер, с которым человек рождается. Это не "лист белой бумаги", как утверждают некоторые ученые педагоги. А если и "лист", то разного качества, и "чертить" на нем надо разными способами. А что такое характер, с которым человек рождается? Это наследственность! Она может быть легкой и тяжелой, благоприятной и неблагоприятной, даже опасной. Негодяем человек, конечно, не рождается, но какие-то чер^ ты характера, заложенные в нем, если их не учесть при воспитании, могут сделать человека негодяем. А мы детей своих воспитываем одинаково, подсознательно предполагая, что они у нас тоже одинаковые. А ведь они разные. И те, другие двое, оба хорошие, но тоже разные. Верно ведь?
      - Ну, ясное дело, разные, - задумчиво ответил Блохин.
      - Вот именно, - все больше увлекаясь, говорил Игорь Афанасьевич. - А раз так, то и воспитывать детей, даже в одной семье, надо по-разному, и это, я вам доложу, целая наука. Ведь вот рождаются люди, например, музыкантами или техниками. Спрашивают: "Откуда такие способности?" Говорят: "Or природы". Но ведь бывают люди мягкие, задумчивые, а бывают резкие, жесткие, решительные, деятельные. Откуда они такие? Тоже от природы. То есть рождаются уже с такими задатками. Хотя здесь и воспитание играет роль. Оно может исправить, улучшить характер, может, порой невольно, его ухудшить.
      - Выходит, наша это беда - Семен-то? - тихо спросил Блохин.
      - И ваша и не ваша, потому что не умеем, не знаем еще многого в этой сложной науке. - Игорь Афанасьевич покачал головой, потом бросил взгляд на Николая и добавил: - У меня вот одна дочь, а и то я ее порой не понимаю.
      - Да-а, - тяжело вздохнув, произнес Блохин. - Умные слова вы сказали. Но сейчас думать надо, как Витьку у него отобрать, не дать парню таким же подлецом стать, как отец. О господи!..
      Игорь Афанасьевич согласно кивнул головой.
      - У внука вашего наследственность сложная. Есть что-то хорошее. Это я, как учитель, заметил. Но я же и многое очень плохое проглядел. Только сейчас вы мне глаза открыли.
      - Где теперь ваш сын живет? - решительно спросил Николай. - Мы с ним сами поговорим. Будьте спокойны.
      Блохин горько усмехнулся.
      - Если бы знать! Я уж через милицию справки наводил. Нигде не значится. Думал, он в другой город подалея. Ан вот тебе...
      - А друзей, приятелей его знаете? - продолжал допытываться Николай.
      - У него, милый, такие друзья, что их небось только милиция знает. А честным людям они не открываются. Да и имени у них нет, все клички. И у моего-то, я ненароком слышал, тоже кличка имеется. Дай бог память... - он нахмурился, вспоминая. - Король бубен, вот! Тьфу, пакость какая!
      - Король бубен? - не веря своим ушам, переспросил Таран.
      Николай покосился на него и, в свою очередь, спросил: А ты что, встречал такого?
      - Нет... так, знаешь, слышал, - смущенно ответил Таран, сам внутренне замирая и пугаясь сделанного им открытия.
      Николай внимательно, как бы оценивающе, посмотрел на товарища, потом обернулся к Блохину и твердо сказал:
      - Найдем мы этого Короля. Весь город поднимем, но найдем...
      Было уже совсем темно, когда они вышли от Блохиных.
      Прощаясь, Игорь Афанасьевич сказал Николаю:
      - Не понимаю. Как это вы можете так ручаться, что найдете? Случай, конечно, ужасный! Страшно подумать, что будет, если мальчик там останется. Но так ручаться...
      - Надо найти, а раз надо - сделаем! - убежденно ответил Николай.
      - Ну, знаете... - Игорь Афанасьевич по привычке пожал плечами и развел руками, выражая крайнее сомнение, - я бы на вашем месте...
      Николай весело рассмеялся.
      - Что вы, Игорь Афанасьевич! Зачем вам на наше место? А мы тогда куда?
      Старик невольно улыбнулся.
      - Это не без остроумия замечено.
      "Ей-богу, чудесный парень, - подумал он. - Поразительно цельная и сильная натура..."
      Расстались они друзьями.
      Штаб дружины, когда туда пришли Николай и Таран, жил своей обычной жизнью. Звонил телефон, приходили и уходили дружинники. С каким-то подвыпившим парнем сердито разговаривал Проскуряков.
      Тот вначале пытался кричать и ругаться, потом вдруг утих и принялся сосредоточенно рассматривать свои большие, испачканные маслом руки.
      В стороне о чем-то беседовали Павел Григорьевич Артамонов и Огнев. Они были очень похожи: оба высокие, светловолосые, подтянутые, и штатские костюмы совсем не шли к их военной выправке. Только лицо у Огнева было круглое, скуластое, загорелое, с веселыми карими глазами, а у Павла Григорьевича - тонкое, строгое. Огнев энергично жестикулировал и, как видно, в чем-то убеждал Артамонова, а тот лишь скупо усмехался.
      Увидев Николая и Тарана, Артамонов поманил их рукой.
      - Вас, голубчики, дожидаюсь. Где остальные?
      - Сами ищем.
      - Так. Ну, как поход? Вы у кого были?
      Николай закурил и не спеша принялся рассказывать. Артамонов и Огнев слушали внимательно, не перебивая.
      Только Таран не слушал. И не потому, что все, о чем говорил Николай, было ему известно. Одна мысль не давала Тарану покоя: Король бубен - отец Витьки Блохина. Но ведь о нем говорил в субботу Жорка этой самой Стелле: "Твой семейный покой".
      Выходит, он ее муж? Таран усмехнулся про себя.
      Какой он муж! Просто живет у нее, и все. И живет, видно, нелегально. Даже милиция не найдет. А найти его надо! Ведь он мальца украл. Конечно, украл!
      И не одного. Но как рассказать сейчас о том, что он, Василий, знает об этом типе? Как рассказать, чтобы не узнал Николай о том вечере? И еще при Артамонове! Это же отец Ани... Положим, с Аней все кончено.
      И вдруг Тарану стало так страшно от этой мысли, что он сам поразился. Ну да, конечно! И не он, а она тому причиной...
      Но Таран не успел углубиться в свои переживания. Перед ним вдруг встало лицо старика Блохина, и столько в нем было горестного раздумья и сдержанной боли, что Таран почувствовал: нет, не может он молчать, не может!
      А Николай уже кончил свой рассказ. И Огнев, раскуривая погасшую папиросу, сказал:
      - Да-а... Значит, эта Блоха связана с Уксусом. Опасно. И очень важно. Дело тут вот в чем. Придется вам один секрет открыть. Люди вы свои, надежные, - и он почему-то посмотрел на Тарана. - Что такое секрет, понимаете? Так вот. Рассказывал тебе Борис, как мне в вагоне-ресторане записку одну передали?
      - Да. Рассказывал.
      - Была она от старого моего знакомца. Опасного преступника. Он сейчас в городе скрывается и какое-то дело готовит. Какое - пока неясно. Мы проверили все его старые связи нигде не появлялся. И тут всплыла одна новая кличка - Уксус. Данных на него у нас нет. Ни по одному делу он не проходил, ни в одном преступлении замешан не был. Но... есть сигнал, что связан он с тем, кто записку мне прислал. Значит, нам сейчас этот Уксус до зарезу нужен. А путь к нему один пока через Блоху. Ясно? Это первое, почему я сейчас особо вашими делами интересуюсь. Второе...
      Но Огнев не успел договорить. В штаб с шумом вошли Коля Маленький, Борис Нискин и Илья Куклев. Они огляделись и, увидев друзей, направились к ним. Через минуту они уже, перебивая друг друга, рассказывали новости. Начал Борис, как всегда спокойно и последовательно.
      - Сперва мы пришли к Савченко Гоше. Там - дым коромыслом! Папаша - алкоголик. Дерется. Мать плачет, собой младшую дочку закрывает. Ну, мы его так прижали.
      - Он мне, между прочим, табуреткой по голове все-таки съездил, - деловито сообщил Коля Маленький.
      - Погоди, - оборвал его Борис. - Это детали. Главное, ничего они о Гоше не знают. Мать только рукой махнула: найдется, мол!
      - А папаша обещал тут же ему шею свернуть.
      - Да погоди же! - снова оборвал Колю Маленького Борис. - Папашу мы в милицию сволокли, потому, беседу проводить с ним не было возможности. Потом поехали к Кузнецовым...
      - Во, во! Тут уже поинтереснее!.. - вставил Коля Маленький.
      - Точно. У Шурика этого отца нет, погиб. А мать и сестренок младших он, видно, любит. И вот два дня назад прибежал к матери, говорит: "Поживу у товарища. А спрашивать кто будет - говори: уехал, и все. И когда вернется - не знаешь". Очень боялся, что его разыскивать будут.
      - Олег боялся... Шурик боялся... Интересно, - заметил Огнев.
      - Да. Простился, значит, и все. Пропал.
      Коля Маленький напомнил:
      - А конфеты?
      - Верно. Он сестренок конфетами угостил, дорогими. Мать еще удивлялась, откуда он их взял.
      - Какими именно? - быстро спросил Огнев.
      - Пожалуйста, поглядите, - с наигранным равнодушием ответил Коля Маленький и извлек из кармана две шоколадные конфеты. - Еле выменял. Всетаки след какой-то.
      - Ишь ты, Шерлок Холмс! - усмехнулся Огнев.
      Он не спеша рассмотрел конфеты, что-то, видно, припоминая, потом сказал:
      - Да-а... Это, брат, не только след. Это, кажется, улика, - и убежденно заключил: - Надо найти этих ребят.
      Артамонов покачал головой.
      - Больше скажу: надо их спасать.
      - Король бубен... - задумчиво произнес Николай. - Как же до него добраться?
      Он посмотрел на Тарана, и тот, как бы повинуясь его взгляду, хмуро произнес:
      - Я слышал о нем... Случайно. Два каких-то парня говорили. Он, кажется, на Красноармейской живет... у одной. Они ее Стеллой называли. И еще собака у них там злая. Вот и все, что слышал.
      - Гм... Это уже кое-что. Хорошо бы туда пойти, - Огнев вопросительно посмотрел на Артамонова.
      - Непременно, - кивнул головой тот.
      В этот момент Николай увидел Чеходара. Тот склонился над столом, за которым сидел дежурный по штабу. Они просматривали регистрационную книгу, и дежурный что-то объяснял, водя пальцем по страйице.
      Уходя, Артамонов напомнил Чеходару:
      - Не забудьте, Алексей Федорович, завтра ваш отчет слушаем.
      Чеходар поднял голову.
      - Вот как раз готовлюсь. А товарищ Сомов будет?
      - Думаю, что да. Обещал, - сдержанно ответил Артамонов.
      "Уж наш-то подготовится, будьте спокойны, - с неприязнью подумал Николай. - Выдаст все в лучшем виде". И он невольно прислушался к тому, что говорил Чеходару дежурный.
      - ...Вчера воскресенье было, Алексей Федорович. Самая работа у нас. А явилось - видите? - всего двадцать человек.
      - Так... - задумчиво проговорил Чеходар. - А патрулей ушло сколько?
      - Как вы распорядились, так и сделали: вместо пяти - по два человека посылали, а то и по одному. Получилось двенадцать патрулей.
      - Вот так и запишем: двенадцать. А сегодня?
      - Сегодня опять по два человека. Получилось семь патрулей.
      - Добавь еще два.
      - Это кто же?
      - Бригада Вехова. Тоже вроде бы патрулировала.
      - А ведь мы ее уже к особым отнесли?
      - Неважно.
      Тут Николай не выдержал. Он подошел и самым невинным тоном сказал:
      - Интересную я недавно книгу прочел. "Мертвые души" Гоголя. Не помните, Алексей Федорович?
      Чеходар напряженно взглянул на него.
      - Что ты хочешь этим сказать?
      Глядя прямо ему в глаза, Николай ответил:
      - Один герой оттуда вам кланяется. Чичиков.
      - Я твоих намеков не понимаю, - сухо сказал Чеходар. А теперь, извини, мы заняты.
      Но Николай и не думал отступать.
      - Он тоже был занят. Как и вы, мертвые души считал.
      - Уж не себя ли ты к мертвым душам относишь? - недобро усмехнулся Чеходар.
      Он давно уже понял намек, но уклониться от разговора было теперь невозможно.
      - Нет. Это вы нами так распоряжаетесь, - насмешливо возразил Николай. - Одна и та же душа у вас по двум ревизским сказкам проходит. Моя бригада, например.
      Чеходар вспылил первым.
      - Запомни, Вехов. Начальник штаба я, и мне лучше знать, что и как надо делать. Ясно?
      - Нет, не ясно! Кому очки втираете?
      - Ты ответишь за свои слова, - процедил сквозь зубы Чеходар, изо всех сил стараясь сохранить спокойный тон. - И демагогию свою брось. Я, кажется, за общее дело болею.
      Его поддержал дежурный.
      - И что у тебя за характер, Вехов? Ну, чего ты вредничаешь? Pепутацию себе зарабатываешь, да?
      - Репутацию он себе уже заработал, - иронически заметил Чеходар. - Даже в собственной бригаде его, кажется, раскусили. Прошлый раз не позволили хлопцы ему от их имени выступать. Нискина выдвинули.
      Чеходар ударил по самому больному месту, Николай не нашелся, что ответить.
      В тот вечер он долго бродил один по улце, такая горечь кипела на сердце, что все кругом казалось немилым, все враждебным. "И что у меня за характер такой на самом деле?" размышлял он, куря одну папиросу за другой. И уже казалось ему, что и ребята из бригады нисколько не лучше стали относиться к нему и что Маша скоро тоже поймет, какой у него ко всему еще и несносный характер.
      "Heт, нe скоро, а уже", - холодея, подумал он, вспомнив сегодняшнюю встречу в библиотеке.
      Он все кружил и кружил по ночнкм пустынным улицам. И только когда кончилась последняя в пачке папироса, он взглянул на часы и побрел домой.
      Сонный вахтер открыл ему дверь в общежитии и хмуро проворчал:
      - Носит тебя леший по ночам...
      Ребята уже спали. Богатырски раскинулся на узкой кровати Илья Куклев. Напротив зарылся лицом в подушку Борис; ему, как всегда, мешал свет от лампочки у постели Коли Маленького. А тот так и заснул, не успев ее погасить, и книжечка в пестрой обложке вывалилась у него из рук на пол. Николай поднял ее и прочел название: "Призраки выходят на берег".
      Вздохнув, он погасил свет и принялся осторожно раздеваться в темноте.
      На следующий день Павел Григорьевич Артамонов и Николай отправились на Красноармейскую улицу. Решено было, что пойдут они вдвоем.
      Был четвертый час дня. Солнце палило по-прежнему, и тоненькие, недавно высаженные вдоль тротуара акации печально поникли пыльными листьями.
      Прохожих было мало.
      Николай шел, погруженный в невеселые мысли.
      Ему не давал покоя вчерашний разговор с Чеходаром. Все утро, во время работы, он настороженно просматривался к ребятам. Неужели Чеходар прав?
      Неужели они так до сих пор и не простили ему то дело? Да, наверное, не простили.
      Он не понимал, что его подозрительность невольно передалась и ребятам. Поэтому даже Коля Маленький; подойдя к нему в обеденный перерыв с самым безобидным делом, вдруг переменил тон и как-то резко оборвал разговор. Николай стал еще угрюмее. И это окончательно отбило у ребят охоту обращаться к нему.
      - Не знаешь, что это с ним? - спрбсил Тарана Коля Маленький, кивнув на Николая.
      Таран усмехнулся.
      - Вчера в штабе с Чеходаром поцапался. Очковтирателем обозвал.
      - Да ну? А за что?
      - Кто его знает. Не расслышал. А подходить не хотелось.
      - "Не хотелось", - перебил Коля Маленький. - А может, надо было?
      - Может, и надо было, да не хотелось.
      - Эх, ты! - Коля Маленький возмущенно шмыгнул носом. А я бы, например, обязательно подошел.
      Борис Нискин с необычной для него резкостью сказал:
      - Хватит ему переживаний. Кончать это надо.
      Илья Куклев согласно кивнул головой.
      Но всего этого Николай не знал, и его угнетало ощущение мнимой враждебности ребят к нему. А тут еще Маша... После смены он хотел было позвонить ей, но не решился. Боялся по тону ее угадать, как безразличен он ей стал.
      Артамонов искоса поглядывал на своего молчаливого спутника, потом спросил:
      - Случилось что?
      - Ничего не случилось.
      - Врешь, брат. И зря, между прочим.
      Николай не ответил. Некоторое время шли молча.
      - Слушали сегодня отчет вашего начальника штаба, - равнодушным тоном сообщил Артамонов. - Выходит, хорошо работаете, а?
      - Как когда.
      - Вот именно. Потому и не нравятся мне, скажу тебе по правде, слишком уж благополучные отчеты, слишком гладкие. Отдает от них чем-то таким...
      - Очковтирательством от них отдает, вот чем! - не выдержал Николай.
      Он вдруг почувствовал, что не может больше носить в себе все свои горести и сомнения. И еще он почувствовал, что именно Артамонов поймет его как надо. Павел Григорьевич умел одним видом своим, даже своим молчанием вызывать в людях это чувство.
      - Запутался я что-то, - неожиданно произнес Николай, пристально глядя себе под ноги.
      - Расскажи. Подумаем, - предложил Артамонов.
      И Николай рассказал ему обо всем... кроме Маши.
      Павел Григорьевич слушал молча, сосредоточенно, не перебивая. Он умел слушать. А когда Николай кончил, он коротко и твердо сказал:
      - Человек ты настоящий. И надо, брат, всегда быть самим собой. И точка.
      Весь остаток пути до Красноармейской оба снова молчали. Но молчание это было уже другим: доверительным и дружеским.
      В глухой, сложенной из неровного песчаника стене, на калитке красовалась надпись: "Осторожно! Злая собака!"
      - И не одна, - усмехнулся Николай.
      Павел Григорьевич недовольно крякнул, вытирая платком вспотевший лоб.
      - Эх, стучать да кричать не хотелось бы...
      - А мы сейчас выясним обстановку, - откликнулся Николай.
      Он подпрыгнул, ухватился за край стены и, подтянувшись, заглянул во двор.
      Там в глубине, за акациями, стоял небольшой аккуратный домик, в стороне - какие-то сарайчики.
      От них к дому была протянута проволока, от которой в конце отходила длинная цепь, другой конец ее прятался в собачьей будке. Людей не было видно.
      У Николая заныли от напряжения пальцы. Он готов был уже разжать их и спрыгнуть, когда вдруг заметил, как в крайнем сарайчике открылась дверца и оттуда выглянул парнишка - худой, высокий, черные прямые волосы падали на глаза. Он был в закатанных по колено брюках и мятой рубахе. Осмотревшись, парнишка выскользнул во двор и, опасливо косясь на собачью будку, стал пробираться кружным путем, вдоль забора, к домику.
      Николай оглянулся на Павла Григорьевича и взглядом попросил поддержать его. Тот, смущенно усмехнувшись, подставил плечо.
      Николай подождал, пока парнишка не оказался совсем близко, и тихо окликнул его:
      - Эй, пацан!
      Тот испуганно поднял голову, но, увидев незнакомого парня, успокоился.
      - Чего тебе? - недовольно спросил он.
      - Король дома?
      - Какой еще Король?
      - Эх, ты! - усмехнулся Николай. - Короля не знаешь, собаки боишься. Меня Николаем звать, а тебя как?
      - Гоша...
      Паренек, видно, решил, что имеет дело с каким-то знакомым хозяина домика.
      - Гоша... - повторил Николай. - Так, так... Об этом деле слышал. А Витька Блоха тоже здесь?
      - Ага. Лежит еще. Вам открыть?
      - Валяй.
      Николай спрыгнул на землю. Павлу Григорьевичу объяснять ничего не пришлось: он слышал весь разговор.
      Калитка открылась, и они вошли во двор.
      В ту же минуту из конуры, как развернувшаяся пружина, выскочил черный крупный пес. Жалобно звякнула цепь, зазвенела проволока, и двор огласился яростным, густым лаем.
      Из домика вышел худощавый, высокий человек в лыжных зеленых брюках и белой рубашке. Он подозрительно оглядел незнакомцев и Гошу, потом цыкнул на бесновавшуюся собаку.
      - Вам кого? - сумрачно осведомился он.
      - Вас, по-видимому, - ответил Артамонов. - Разрешите зайти?
      Гоша с тревогой поглядывал то на Блохина, то на Николая и Павла Григорьевича, чувствуя, что происходит что-то неладное.
      - Прошу, - отозвался Блохин и, обращаясь к Гоше, добавил: - А ты ступай.
      В полутемной, неприбранной комнате занавески на окнах были опущены, над столом горела лампа.
      На низкой широкой тахте, покрытой ковром, в беспорядке лежали пестрые подушки, женский платок и кофточка. Стены были увешаны фотографиями. Их было так много, что Николай спросил:
      - Фотографией занимаетесь?
      - Так точно. Патент имею, - Блохин усмехнулся. - Некоторым образом частный сектор. А с кем имею честь?
      - Народная дружина.
      При этих словах лицо Блохина расплылось в улыбке. Как видно, он ожидал чего-то значительно худшего.
      - Мы к вам насчет сына, - сказал Павел Григорьевич. Ваши семейные отношения нам известны, но мальчик не виноват. Ему школу посещать надо. За ним уход должен быть.
      - Совершенно верно, - охотно согласился Блохин. - Очень правильно. Но тут закавыка есть.
      - Какая же?
      - Не хочет он возвращаться к деду. Никак не хочет.
      Павел Григорьевич невозмутимо и как бы мимоходом заметил:
      - Мы, кстати, и ваше письмо читали.
      - И даже значения не придавайте! - воскликнул Блохин. В сердцах написано, ей-богу! От несправедливости батиной!
      - Так что вы мальчика не удерживаете?
      - Конечно, нет. Хотя душой к нему прилип, это верно. Все-таки своя кровь...
      Он говорил добродушно, чуть заискивающе, но глаза смотрели настороженно.
      - А другие мальчики?
      - Ну что же с ними поделаешь? - развел руками Блохин. Друзья-товарищи. Попросились - устроил. Я, знаете, такой. У меня просто.
      - А ведь родители ищут, волнуются. Вы об этом не думали?
      - Как не думать! Так ведь не выгонишь...
      - Нехорошо, Семен Захарович. Они все-таки дети, а вы человек взрослый.
      Павлу Григорьевичу с трудом давался этот спокойный, даже как будто доброжелательный разговор.
      Он хорошо и быстро разбирался в людях и видел, что сейчас перед ним сидит законченный подлец, с которым в другое время он говорил бы безжалостно, и тот не посмел бы так нагло и безнаказанно притворяться. Впрочем, и так приходилось говорить раньше Павлу Григорьевичу.
      - Значит, квартируете? Неплохо! - иронически сказал он, решив слегка поднажать на Блохина. - У Жемчужины Черноморья?
      - Я... я вас не понимаю...
      - Допустим. Это к делу не относится. А теперь, - Павел Григорьевич продолжал уже. жестко и повелительно, - придется вам позвать мальчиков и уговорить их домой вернуться. Придется!
      Он пристально посмотрел на Блохина, и тот, не выдержав его взгляда, отвел глаза.
      - Попробую... - он неохотно поднялся.
      - Вот, вот, попробуйте. А мы поможем. Да вы не трудитесь далеко идти, - не скрывая иронии, проговорил Павел Григорьевич, тоже вставая. - С крылечка им и покричим.
      Ребята вошли испуганные и настороженные. Витя Блохин хромал, лицо его было в темных кровоподтеках, губа вздулась. При виде его Николай даже свистнул от удивления.
      - Привет, Витя. Как же он тебя разукрасил!
      Это "он" вырвалось у Николая случайно, но Витька опешил. "Откуда знает? - мелькнуло у него в голове. - Неужели Уксус попался? Вот здорово!" Но тут же новая мысль обожгла его: "Уксус был на пароходе! Он же все знает и, конечно, выдаст. А тогда..." Артамонов поймал испуганный и какой-то затравленный взгляд Витьки. "Чего-то боится, - подумал он. И что такого Николай сказал? Ах да! "Он".
      Наверное, какой-то "он" его и избил. Уж не Уксус ли? Только его Николай, кажется, и знает из Витькиных знакомых. Ну, это мы еще выясним..." Ребят пришлось уговаривать долго. С непонятным упорством они отказывались возвращаться домой.
      Блохин старался изо всех сил и вполне искренне.
      Он, как видно, понял, что это теперь вопрос и его собственной безопасности.
      Наконец Павел Григорьевич сказал:
      - Вот что, хлопцы. По всему вижу - боитесь вы чего-то. И я вам от имени штаба народных дружин обещаю: в обиду мы вас не дадим. Ясно? Поможем. В любом случае поможем. Но при одном условии. На дружбу отвечайте дружбой. Идет?
      Николай заметил, что требовательный, уверенный тон Артамонова, весь его суровый и твердый облик вызывали у ребят доверия куда больше, чем если бы тот говорил мягко, ласково, понимая и сочувствуя им.
      Первая робкая надежда на что-то мелькнула в глазах у Витьки. Потом дрогнул Шурик. И Павел Григорьевич чутьем старого контрразведчика, привыкшего разбираться в куда более сложных движениях человеческих душ и мыслей, сразу уловил эту перемену, понял ее причину. И он все тем же тоном добавил:
      - Во всем поможем. Слово старого коммуниста и старого чекиста. И еще вот что. Родителей, всех родителей, - с ударением повторил он, посмотрев при этом на Гошу, - предупредим. Дома будет порядок. И в школе, кстати, тоже. За вами теперь большая сила стоит - народная дружина.
      Последние слова Павел Григорьевич произнес с таким убеждением, что даже Николай почувствовал какое-то особое волнение от мысли, что он-то как раз и есть эта большая сила.
      Уходили от Блохина все вместе и, прощаясь на углу улицы Славы, условились, что Витька на следующий день после уроков обязательно придет в штаб к Артамонову.
      Николай пошел провожать его.
      - А полковник этот - мировой мужик, - солидно сказал Витька, но в глазах его светилось откровенное восхищение. Сколько он небось шпионов за свою жизнь поймал!
      План Огнева пока что выполнялся точно. Но разве можно было все предвидеть в таком сложном и опасном деле?
      Иван Баракин по кличке "Резаный" неожиданно смешал все карты.
      Глава IX ПОСЛЕДНЕЕ ДЕЛО В ЖИЗНИ
      Федор вышел из дому, огляделся, но тут же, спохватившись, тихо выругался: проклятая привычка! Ну чего он оглядывается, чего боится? Кажется, навсегда уже кануло то страшное время, когда каждую минуту он ждал опасности, когда в каждом человеке, с которым он сталкивался, Федор прежде всего видел врага.
      Теперь все это отрезано, все "завязано", он такой же, как все другие, он так же может легко, беззаботно ходить по улицам, свободно дышать, спокойно глядеть вокруг.
      И деньги, которые лежат у него в кармане, - это его деньги, никто не может их отобрать, приложив к протоколу обыска, никому не надо выделять из них "долю".
      За эти деньги Федор честно отстоял у станка. Они, наконец, стали друзьями. Станок помогал Федору жить по-новому, он теперь доверял ему, раскрывал перед ним все секреты и требовал, требовал многого.
      Хоть и странно, но станок прежде всего требовал, как и все вокруг, честности, честного отношения к себе и к их общей работе. Еще он требовал заботы, даже ласки. И Федор вдруг обнаружил, что он способен и на такие чувства. Это было целое открытие. Федор с удивлением приглядывался к самому себе: вот он, оказывается, какой!
      Но, кроме станка, были, конечно, еще и люди.
      Раньше Федор даже не подозревал, что может быть так много хороших людей. Теперь же он их встречал на каждом шагу в этом городе, куда он приехал ровно год назад, чтобы начать новую жизнь.
      И вот Федор Седых, в прошлом Седой, вор-рецидивист, а теперь токарь четвертого разряда, неторопливо, чуть вразвалочку, шел по Приморскому бульвару, щурясь от солнца.
      Недорогой костюм из серого шевиота, голубая майка, кепка с пуговкой - словом, все, до шнурков на ботинках, было свое, им самим купленное на трудовые "гроши", и это, честно говоря, еще не до конца привычное ощущение вселяло в Федора чувство уверенности и покоя. Оно было как бы разлито во всей его ладной невысокой фигуре и легко читалось на скуластом, курносом лице, тронутом первым загаром.
      Федор направлялся в центр, к главному универмагу, с намерением "чистым, как слеза", по его собственному определению. Предстояло купить подарок знакомой девушке, к которой он был приглашен сегодня на день рождения.
      Толпа перед универмагом особенно густая, толкают и мнут со всех сторон. И вот в тот момент, когда Федор готов был уже влиться в поток людей, кто-то взял его за руку повыше локтя, взял уверенно и крепко, так, как его уже давно никто не брал.
      - Здорово, Седой! Вот это встреча!
      Федор резко обернулся. Перед ним стоял плотный человек в добротном летнем костюме. Курчавые светлые волосы были зачесаны назад, у переносицы две резкие складки рассекли лоб, серые, глубоко посаженные глаза смотрели лучисто и добродушно, за ухом тянулась и исчезала под воротником рубахи узкая полоска шрама. Все было знакомо Федору в этом человеке, все, даже обманчивая ласковость взгляда.
      Это была самая неприятная и опасная из всех встреч с прошлым, о которых мог только Федор подумать.
      - Погуляем. Разговор есть.
      Федор не посмел отказаться.
      Они вышли из толпы и свернули в ближайшую улицу.
      - Ну, что хорошего?
      Федор в ответ натянуто усмехнулся.
      - Аппетит хороший. Сон хороший. Некоторые говорят, характер стал хороший.
      - Это мы еще проверим. Не забыл дружбу?
      - Дело прошлое.
      - Вот как? Завязать хочешь?
      В серых глазах исчезло добродушие. Вот такими их больше всего и помнил Федор. Давно забытый страх вдруг поднялся откуда-то из неведомых глубин его сознания.
      - Хочу. И ты мне, Иван, душу не береди. Мне такая жизнь, как сейчас, по вкусу.
      - Иван... А кличку уже забыл?.. Закон переступаешь? - И с угрозой прибавил: - На нож решил встать?
      Взгляды их встретились, и под яростным напором Федор первый отвел глаза.
      - Оставь меня, слышишь... Резаный? Я скорей руки на себя наложу.
      - Мы это раньше сделаем... Сам знаешь. Так вот! - Он хлопнул Федора по плечу. - Есть одно фартовое дело. Я уже все подготовил. А тебя мне сам господь бог послал... Зайдем сюда.
      Они спустились по выщербленным ступеням к дверям закусочной, в гомоне и табачном дыму с трудом отыскали там свободный столик, и Резаный заказал пива.
      Отхлебывая из мутной кружки, он сказал:
      - Фон-бароном заживешь. На курорт махнем. Там такие крали ждут - закачаешься.
      Федор молчал.
      - Сбыт мой, - самодовольно пояснил Резаный. - Тут я такое надумал, уголовка в жизни не допрет. Но поворачиваться с этим делом надо быстро. Тут, знаешь, кто шурует? Огнев. Слыхал такого? Крестный мой. Два раза по пятьдесят девятой крестил. Я его хватку знаю. Но и он мою - тоже. Чего молчишь?
      Федор мрачно цедил пиво.
      - А чего говорить-то?
      - Ладно. Молчи пока. Еще наговоримся. Но запомни. - Резаный отвернул обшлаг рукава и щелкнул по часам. - Сегодня в одиннадцать вечера здесь встречаемся. Инструмент я уже снес. Машина будет. И гляди, если что - на дне морском отыщу, добавил он почти равнодушно, как бы убежденный, что ничего такого случиться не может, но глаза его, мутные, студенистые, как медузы, не мигая, смотрели на Федора, леденя и парализуя его душу.
      Вторая встреча в тот день не была уже для Резаного сюрпризом.
      Ехать пришлось долго, сначала на одном трамвае по шумным центральным улицам, потом на втором.
      Этот второй долго бежал мимо бесконечных санаториев, клиник, стадионов и садов, мимо аккуратных домиков за глинобитными заборами.
      Иван Баракин, он же Баранов, Бариков, Баронов и Бакин, по кличке "Резаный", сидел у окна, вобрав голову в плечи, по привычке стараясь быть незаметным, и настороженно приглядывался и прислушивался ко всему вокруг.
      В городе был Огнев. И хотя Баракин выкинул тогда нахальный финт с запиской - пусть, мол, Огнев знает, что не так-то просто покончить с Резаным, пусть душонкой зайдется, но о встрече с ним не мечтал. Да и вообще скоро пожалел о записке. Видно, выпил он тогда все-таки лишнего в этом проклятом вагоне-ресторане. Насчет "душонки" Огнева у него было особое мнение, "зайтись" она навряд ли может, а вот результаты этого необдуманного хода сказывались на каждом шагу: все старые связи его оказались оборваны. Резаный метался по городу, ему нужен был угол, нужен был напарник, а в результате чуть не влетел однажды в засаду.
      Хорошо еще, что везет ему. Пьяный старик, которому он помог добраться до дому, приютил его. Теперь каждый день Баракин накачивает его водкой до одурения.
      Вторая удача - этот Жорка. Щенок усатый!
      Пусть только примет все барахло и уплатит, а потом распутывается, как знает. Он, Баракин, к тому времени будет далеко. Эх, и шум пойдет по городу!
      Попомнишь меня, крестный!
      И с Седым тоже удача, на пару дело провернуть будет легче и вернее. Правда, тут, кажется, не все благополучно. Чутье подсказывало: шатается Седой.
      Ну да там видно будет. На крайний случай одним трупом больше. Баракин крови не боится. "Оставь его..." Ну нет, пусть таким вот одиноким волком, как он, тоже покрутится по городу.
      От последней мысли засосало где-то под ложечкой. Стало вдруг горько и обидно, и, как всегда, эти чувства перешли у него в злобу на всех и на все, на весь белый свет! Эх, выпить бы! Баракин так скрипнул зубами, что заныли челюсти. Нельзя сейчас пить.
      Слишком серьезное дело ждет его сегодня ночью.
      В это время в просветах между домами замелькало море ослепительные синие вставки в белозеленой уличной ленте. Баракин увидел вдруг далекий дымок парохода там, где море смыкалось с небом, в необъятном пустом просторе, пронизанном солнцем и ветром. Там, далеко, плыли куда-то люди...
      И опять что-то защемило в груди.
      Но вот и конечная остановка. Баракин спрыгнул с подножки на песок рядом с белым павильоном трамвайной станции и по привычке незаметно огляделся. Все спокойно, никто не обращает на него внимания.
      Так, а теперь вот в ту закусочную.
      Баракин вошел в полупустое помещение. За столиками сидели люди. В углу развалился на стуле Уксус, пьет пиво, нервно курит. Он увидел Баракина, и с худого его лица разом слетела пренебрежительная, нагловатая усмешка, теперь оно встревоженно, в круглых глазах заискивающий испуг.
      - Чего уставился? - холодно спросил Баракин, подсаживаясь к столику. - Гляди веселее.
      Уксус не очень уверенно проворчал:
      - Веселого мало. Ради веселья ты бы меня не звал.
      - Это точно. С тобой только панихиду справлять. Баранку все крутишь?
      - Кручу, а что?
      - Сегодня ночью машина твоя мне нужна.
      - Кто же мне ночью ее даст?
      - Это твоя забота. Но чтоб была. Пять сотен за такое беспокойство.
      Уксус трусливо огляделся и, собрав остатки решимости, лихорадочно прошептал:
      - Слушай, я не берусь, ей-богу... Никогда на дело не ходил и не пойду. Ты меня не впутывай. Я перед уголовной чист как кристалл. Лучше так: ты меня не знаешь, я тебя не знаю.
      Баракин презрительно усмехнулся.
      - Что верно, то верно: ты меня еще не знаешь. Или хлебалу бы свою заткнул. Тебе, зануде, деньги с неба падают.
      - А на кой мне золотой поднос, если я в него кровью харкать буду? - заикаясь от волнения, ответил Уксус.
      - Поговори еще! - грозно прикрикнул на него Баракин. Ты у меня и без подноса захаркаешь! Запоминай адрес!
      Уксус в замешательстве поскреб грязными ногтями затылок, вся его долговязая фигура в мятой, засаленной ковбойке выражала отчаяние.
      - Но ведь не дадут машину!..
      - Ты мне от фонаря не лепи! Я ваши шоферские номера знаю. На сторожа или там дежурного сотню накину, и все!
      Примирившись, наконец, с неизбежным, Уксус покорно спросил:
      - Ну и куда ее подавать?
      - Вот это уже деловой разговор, - удовлетворенно кивнул головой Баракин. - Гляди сюда.
      Он достал клочок бумаги.
      Первое, что сделал Уксус, когда остался один, это заказал себе еще пива, круто посыпал его солью и, вытащив из кармана наполовину пустую четвертинку, незаметно влил ее содержимое в кружку. Затем, откинув голову, стал крупными глотками, не отрываясь, поглощать жгучую, соленую жидкость. На длинной жилистой шее судорожно задергался огромный кадык.
      Крякнув, Уксус вытер рукавом мокрые губы. Почувствовав прилив новых сил, он принялся, наконец, соображать, что же ему делать в сложившихся обстоятельствах.
      Обстоятельства эти были не из приятных. Уксусу, попросту говоря, было страшно. Страшно снова встречаться один на один с Резаным, страшно выпрашивать на всю ночь машину, страшно одному ждать где-то в переулке Резаного и потом гнать машину с награбленным добром по пустынным ночным улицам.
      И это еще не все. От Резаного так просто не отделаешься. По всему видать, ему нужен подручный.
      А значит, он не так-то скоро отцепится от Уксуса и чем дальше, тем больше будет прибирать его к рукам. А тогда рано или поздно, но гореть Уксусу свечой. Это уже верняк!
      Что же делать?
      Резаному надо кого-то подкинуть вместо себя. Но кого? Это должен быть человек верный, лихой блатняга, чтобы вдруг не сдрейфил, не стукнул в уголовку, чтобы любил "деньгу", не боялся крови и знал бы воровской закон.
      И как-то само собой в памяти всплыл Петух.
      Правда, насчет воровского закона он, кажется, не очень в курсе, но зато свой до гроба и ничего не боится ни на этом, ни на том свете.
      Уксус был человеком дела. Раз задумано - все!
      Да и времени оставалось в обрез, часа три, потом надо спешить в гараж. Там еще предстоит морока.
      Он расплатился и с усилием поднялся из-за столика. Ого, выпил он немало! Голова еще ничего, а вот ноги...
      В трамвае, пока добирался до центра, Уксус умудрился даже вздремнуть. Это придало ему бодрости.
      Когда пришлось делать пересадку, он довольно резво соскочил с подножки, перебежал улицу и ухватился за поручни переполненного вагона, шедшего на другой конец города.
      В просторном и знакомом дворе на улице Славы Уксус привык появляться лишь в сумерки. Поэтому сейчас, в ярком солнечном свете, этот двор показался ему чужим, неуютным и даже опасным. Людей до черта, все заняты, все спешат и подозрительно посматривают на праздного, пошатывающегося парня в мятой ковбойке. И, как нарочно, ни одного знакомого!
      Больше часа слонялся Уксус по двору, сторонясь людей, пока в воротах, наконец, не появилась рыжая шевелюра Петуха.
      - Фью! - присвистнул тот, увидев приятеля. - Каким ветром задуло в такую рань?
      - Дело есть, - коротко отозвался Уксус.
      Они отошли и уселись на скамейке в глубине двора. Закурили. Уксус не спешил начинать разговор, ожидая расспросов. Петух выглядел озабоченным, хмурил пшеничные, уже выгоревшие брови и нетерпеливо поглядывал по сторонам, но тоже молчал.
      - Вот что, - словно нехотя сказал, наконец, Уксус. Фартовое дело наклевывается. Можно зашибить немалую деньгу. Сегодня ночью. К утру будем дома. Заметано?
      - Не, - покачал головой Петух.
      - Трухаешь, слизь?
      Уксус ожидал обычной в таких случаях вспышки, но Петух, попрежнему озабоченно хмурясь, только небрежно бросил:
      - Не в цвет это мне.
      - Да ты не бойся, на мокрое дело не потяну.
      - Это я и без того понимаю, - насмешливо ответил Петух и деловито добавил: - Не светит мне никакое дело. С этим лучше не подъезжай. Не столкуемся. Да и потом... Мать чего-то захворала.
      - Тю, мать! Что ей будет?
      - Ладно. Это моя забота, понял? Мать у меня пока что одна.
      - Эх, держал я тебя за делового мужика, - Уксус начал сам заводиться, - а ты слизь, каблуком тебя растереть - и нету!
      Петух зло блеснул глазами, губы у него задрожали, и он с угрозой ответил:
      - Еще не стачали такой каблук... Запомни! И вообще я тебе присяги на верность не давал. Это тоже запомни.
      Обстановка явно накалялась, и Уксус, застигнутый врасплох, решил отступить. Окончательно ссориться с Петухом в его планы не входило. Ишь, чувствительный какой, оказывается! Из-за матери переживает. А может, и в самом деле остерегается на дела ходить? Это бы все еще ничего. Но вот если Петух вообще зашатался, если вообще отходить задумал, то погано. А ждать от него можно всякого, псих он и скрытный, пока от злости не слепнет. Ну да от Уксуса тоже не так-то просто в сторонку уйти, это он понимает.
      - Ладно. Для ясности замнем, - решил Уксус. - Я тебе ничего не говорил, ты ничего не слышал. Увязываешь?
      Петух небрежно повел плечом и сплюнул.
      - Ага. Замнем. Так-то лучше будет.
      На том они и расстались.
      Но уходил Уксус с неясным чувством какой-то новой, неожиданной угрозы, хотя Петух, казалось, и не дал к тому никакого повода.
      Вечер наступил сырой и душный. Еще днем отгремела гроза, но не принесла облегчения. С моря ползли и ползли тучи, в их толщах полыхали зарницы.
      Баракин пришел в закусочную часов в десять. Поставил в ногах чемоданчик, заказал пива и обильную закуску: впереди была трудная ночь. Ел он жадно и много, торопясь кончить к приходу Седого: угощать его он не собирался.
      Кругом было шумно, накурено, кто-то громко и бесцеремонно хохотал, кто-то затягивал песню, в углу, недалеко от Баракнна, назревала ссора. Это последнее обстоятельство Баракину пришлось не по вкусу: где пахнет дракой, там пахнет и милицией. Сейчас это было особенно опасно.
      Он взглянул на часы. Одиннадцать! Опаздывает Седой. А самое бы время сейчас уйти отсюда.
      Баракин ждал, наливаясь злобой и нетерпением.
      Но время шло, а Седой не появлялся.
      Что с ним случилось? Замести его не могли, у него все в ажуре. Может, он сам решил стукнуть в уголовку? И сейчас здесь появится Огнев? Нет, этого Седой не сделает. Тогда что же случилось?
      Баракин начинал терять терпение. Часы уже показывали двенадцать. Все! Больше ждать нельзя. Ну, держись теперь, Седой... Он небрежно расплатился, подхватил чемоданчик и, запахнув плащ, вышел на улицу.
      До места Баракин добирался полутемными, глухими переулками.
      Не доходя до одной из людных, ярко освещенных улиц, он внимательно огляделся и юркнул в ворота двухэтажного дома.
      Баракин уверенно пересек пустынный и темный двор, вошел в подъезд другого дома и, пройдя его насквозь, очутился в следующем дворе. Как и в первом, там было темно и пусто. Справа небольшой двухэтажный дом выходил фасадом на шумную улицу.
      В этом доме помещался один из крупнейших комиссионных магазинов. Со стороны двора к нему примыкала одноэтажная пристройка.
      Баракин вплотную притиснулся, к стене и зорко оглядел двор. Ничего подозрительного не заметив, он осторожно, почти на ощупь, двинулся вдоль стены высокого дома, из которого только что вышел, потом перебежал к сараю. Около него по-прежнему, как и в те дни, когда Баракин только изучал обстановку, лежала деревянная грубо сколоченная лестница.
      Она была совсем нетяжелой, и Баракин легко донес ее до пристройки, установил и быстро вскарабкался на крышу. Затем он осторожно втянул туда же и лестницу, уложил ее вдоль желоба, а сам протиснулся через узкое слуховое окно на чердак и в который уже раз чутко прислушался. Все в порядке!
      Нельзя сказать, чтобы Баракин все это время не волновался. Но главным, конечно, была решимость любой ценой и как можно скорее добраться до цели. А цель была уже вот здесь, под ногами. В подсобном помещении магазина хранились принятые на комиссию вещи, и среди них то, что обещано было Жорке: заграничное барахло - костюмы, отрезы, кофточки, трикотаж, косынки, часы. Да мало ли чего там еще найдется! И при мысли об этом Баракина охватывал нетерпеливый, жадный азарт.
      Но где-то в глубине все время дремал страх, липкий, холодный. Только замешкайся, и он уже расползается по телу, перехватывает дыхание, заставляет дрожать руки, они становятся непослушными, предательски вялыми.
      Поэтому Баракин действовал как в лихорадке.
      Прислушавшись, он раскрыл чемоданчик, вытащил и зажег фонарь, прикрыл его пиджаком. Потом из того же чемоданчика достал старые брюки, рубаху, тапочки и торопливо переоделся. В дальнем конце чердака он вытащил из-под балки мешок с инструментами. От неосторожного движения они гулко звякнули, и Баракин замер прислушиваясь.
      Наконец, определив место, он принялся за работу.
      Надо было спешить. Весь расчет сил и времени строился на двоих. А ему приходится теперь потеть одному.
      Тонко взвизгнула дрель, заскрежетала, впиваясь в доски, и Баракин, похолодев, смахнул со лба внезапно выступившие бисеринки пота. Во рту появился неприятный горький вкус. Это был страх.
      Дрель предательски повизгивала в чуть дрожащих руках.
      В тот вечер Федор Седых напился.
      Конечно же, ни на какой день рождения он не пошел, хотя еще утром мечтал об этом. Еще бы!
      Такой девушки, как Вера, он не встречал никогда до сих пор. Вера была другой, она была из того мира, в который он только что пришел.
      Как же он может явиться к ней после того, что случилось, после того, как он так струсил, встретив Резаного? Как ненавидел сейчас Федор этого человека! На "дело" с ним он не пойдет. Нет! Пусть Резаный убьет его, если хочет. Впрочем, убивать себя теперь он, пожалуй, не даст. Было время... но сейчас - нет! Сейчас Федор хочет жить. Но он ничего не сказал Резаному. Побоялся. И тот ждет его сегодня... Что же делать?
      И Федор напился. В одиночку. Сидя в первой попавшейся пивной.
      Он не стал орать и драться, нет. Когда Федор понял, что уже пьян, он тихо поднялся и, как ему казалось, печти не шатаясь, направился к выходу.
      Но тут кто-то позволил себе пошутить над ним.
      Пошутить, когда у Федора такое на душе! И он не стерпел. А потом...
      Патруль народной дружины, в составе которого были Илья Куклев и Коля Маленький, оказался вблизи совсем не случайно. Закусочная - это объект номер один в их работе. Тут только и жди скандала.
      Но на этот раз ждать даже и не пришлось.
      Белобрысого невысокого парня в сером костюме и синей тенниске Илья сгреб в охапку и с помощью Коли Маленького вытащил на улицу. Парень свирепо отбивался.
      - Куда его? - отдуваясь, спросил Илья.
      Коля Маленький огляделся и махнул рукой в сторону соседнего сквера.
      - Давай туда. На скамейке посидим.
      Внезапно парень перестал сопротивляться, обмяк и покорно поплелся за ребятами.
      В сквере было пусто и сыро. Над головой под порывами ветра шумели листья деревьев. Желтые головы фонарей на чугунных столбах безуспешно боролись с темнотой, она обступала плотно, со всех сторон.
      Ребята усадили парня на еще влажную скамью и отдышались. Парень угрюмо молчал.
      - Тебя как зовут-то? - спросил Коля Маленький.
      - Федор.
      - Так, Федя, рабочий человек. Выходит, развлекаешься, душеньку свою веселишь?
      - Было бы от чего... веселиться.
      Федор постепенно приходил в себя. И снова обрушилось на него все, от чего он пытался убежать в этот вечер: тоска, ненависть, любовь, а главное - презрение, глубочайшее презрение к самому себе, от которого хотелось выть и биться головой вот об эту скамью. Но сил не было. А тут еще эти... чего им надо от него?
      И такая боль, такое отчаяние исказили его лицо, что Коля Маленький невольно присвистнул и многозначительно поглядел на Илью.
      - Дела... Что с тобой, Федя, а? Видать, ты не от веселья набрался?
      Федор молчал, безвольно откинувшись на спинку скамьи и опустив голову. Ему вдруг стало жалко себя, так жалко, что он даже застонал.
      Коля Маленький встревожился.
      - Что-то с парнем неладное, - озабоченно сказал он Илье. - Видал? Стонет.
      - Может, болит чего?
      Коля Маленький с досадой взглянул на приятеля.
      - Душа у него болит, ясно тебе?
      Он подсел к Федору и осторожно потряс его за плечо.
      - Слышь, друг! Может, у тебя что случилось? На заводе какая авария или там по личной линии? Ты не таись. Мы же свои, поможем. Тоже ведь работяги.
      Федор закрыл лицо руками и глухо ответил:
      - Точно... авария... всей жизни моей авария...
      Рукав его пиджака чуть съехал, и ребята неожиданно увидели на руке темные разводы татуировки.
      Сюжет рисунка не вызвал сомнений в прошлом этого парня. Но только ли в прошлом?
      Коля Маленький значительно поглядел на Илью, давая ему понять, что тут случай особый.
      Потом он критически оглядел Федора. Нет, этот парень сейчас работает у станка, больше того - у токарного станка. Все это Коле Маленькому сказали руки Федора, заскорузлые, с мозолями и неотмываемыми следами масла. И ссадины на них одна совсем свежая - были как раз на тех местах, которые сбиваешь на старом токарном станке, особенно на первом году работы. Вот и рваные порезы от стружки, много порезов. Да, этот парень недавно стал к станку. Это ясно. А что было до этого?
      Коля Маленький был человек наблюдательный и умел делать выводы.
      - Федя, - мягко спросил он, - ты, может, кого из прежних друзей встретил? Потянуло на старое, а?
      Это так неожиданно совпало с тем, что мучило сейчас Федора, что в его еще затуманенном водкой мозгу даже не вызвало удивления или страха. Наоборот, в голосе незнакомого парня было столько дружеского сочувствия, такое понимание беды, в которой оказался Федор, что исстрадавшаяся, одинокая душа его невольно открылась навстречу.
      - А я не пошел, - упрямо мотнул он головой. - Вот напился и не пошел... Теперь один он там шурует...
      При этих словах ребята настороженно переглянулись. Речь шла о каком-то преступлении - тут сомнений не было.
      И Коля Маленький впервые, может быть, растерялся.
      Баракин осторожно выломал последний кусок надпиленной доски. Глухо сыпалась штукатурка. Но это не пугало его: сторож находился далеко, у дверей магазина.
      Наконец открылся темный, душный проем.
      Баракин разогнул затекшую спину и взглянул на часы. Половина второго! Нормально.
      Он раскрыл чемоданчик, вытащил оттуда свернутую жгутом толстую веревку и, прикрепив один конец ее к балке, другой спустил в выпиленное отверстие. Затем, подумав, он снова нагнулся к чемоданчику и достал оттуда пистолет. Щелкнув затвором, сунул его в карман.
      После этого Баракин выпрямился, разминаясь, осторожно прошелся по чердаку, покрутил руками, затем опять прислушался. Все было спокойно. Тогда он потушил фонарь, пристегнул его к поясу и в кромешной тьме начал спускаться по веревке.
      Подсобное помещение он как следует еще не успел осмотреть: дверь, ведущая оттуда в магазин, оказалась наполовину застекленной и была прикрыта лишь тонкой белой занавеской. Значит, сторож мог заметить свет фонаря.
      Очутившись в подсобном помещении, Баракин в полной темноте снова прислушался, затем осторожно подкрался к двери и слегка отодвинул занавеску.
      Большое торговое помещение магазина тонуло во мраке. Только в окна струился свет от уличных фонарей. Сторож спокойно дремал в тамбуре выходных дверей.
      Баракин опустил занавеску и стал вслепую шарить вокруг себя. Через несколько минут у него в руках оказался тяжелый отрез какой-то материн. Он развернул его и, встав на стул, укрепил на двух крюках, которые нащупал над дверью.
      После этого он зажег фонарь и огляделся. Вещей было много, самых разных. В дальнем углу Баракин отыскал пустые чемоданы и принялся отбирать вещи, придирчиво рассматривая их под узким лучом фонаря и время от времени настороженно прислушиваясь.
      Наконец один чемодан был наполнен. Баракин запер его, оттащил в сторону и принялся за второй.
      ...В это время к тому самому дому в тихом, полутемном переулке, в ворота которого два часа назад юркнул Баракин, подъехала грузовая машина.
      Долговязый кадыкастый Уксус опасливо огляделся по сторонам, потом взглянул на часы. Нет, он не опоздал. Только бы пронесло все благополучно. Он забился в угол кабины и принялся ждать. Его трясло как в лихорадке. Какие там пять сотен! Только страх, панический страх, еще больший, чем перед милицией, перед судом, перед самим чертом или господом богом, пригнал его сюда.
      Еще задолго до того, как появился Уксус в этом переулке, в тихий и пустынный сквер на одной из центральных улиц приехал Огнев. Его вызвал по телефону Куклев.
      Ребята, все трое, сидели на скамье. Коля Маленький что-то рассказывал о заводских делах. Федор вяло слушал, уронив голову на грудь. Не обратил он особого внимания и на человека, который дружески поздоровался с ним и его новыми знакомыми.
      В голове у Федора еще шумело. Не хотелось ни о чем думать, не хотелось никуда идти. Но мысли, горькие, безнадежные, не давали покоя, буравили, жгли мозг. И Федор вздыхал, морщась, как от боли.
      Ну что ему теперь делать? Как дальше жить? Резаный не забудет и не простит. С ним еще придется встретиться, придется сводить счеты. Что ж, Федор не трус. Не трус? А почему же тогда...
      Но тут вдруг до него донеслись слова, которые заставили его прислушаться. Говорил тот, новый, что подошел недавно, говорил спокойно, задумчиво и убежденно, как будто самому себе. Но это были его, Федора, муки и сомнения, его мысли.
      - Предать друга - нет, конечно, страшней дела. И этого, я вам скажу, прощать нельзя. Но бывает в жизни по-другому. Бывает, считаешь человека другом, а он оказывается врагом. Понял ты его наконец. А почему он враг? Потому, что зло в себе несет, отравляет им все вокруг. Что тогда делать?..
      И тут Федор, не удержавшись, медленно, с ненавистью проговорил:
      - Душить... Ногами топтать, гада...
      - Душить, говоришь? - все так же задумчиво переспросил Огнев. - Это, брат, иногда страшно. Легче в сторонку отойти, чтобы он тебя больше не задевал, и помалкивать. А он тем временем...
      Федор резко поднял голову и, подавшись вперед, на Огнева, возбужденно крикнул, потому что не было у него больше сил сдерживать кипевших и мучивших его слов:
      - А он тем временем магазин берет!
      Не давая ему опомниться, Огнев резко спросил:
      - Где?
      - Не знаю. Велел к одиннадцати в закусочную прийти. Теперь, конечно, один пошел. Уж он, гад, что наметил, то сделает. - В Федоре клокотала ярость.
      От прежней апатии не осталось и следа. Он готов был сейчас задушить Резаного своими руками. Федор пришел в такое возбуждение, что Огнев положил ему руку на плечо и сказал:
      - Спокойно, дружище, спокойно. Лучше скажи, чем интересовался этот твой бывший друг?
      - О заграничном барахле толковал...
      - Та-ак... - Огнев привычным жестом потер подбородок и, подумав, сказал: - Понятно. - Он пристально поглядел на взволнованное лицо Федора и с ударением добавил: - А тебе домой пора. Спать! И помни: спать можешь спокойно. И людям в глаза смотреть тоже можешь спокойно. Чист ты перед ними и перед самим собой.
      - Говорить легко, - сразу погаснув, сумрачно ответил Федор.
      Огнев тепло обнял его за плечи.
      - А это, брат, смотря кому. Мне - нелегко. И далеко не каждому я такие слова говорю. А фамилия моя Огнев. Так что будем знакомы.
      - Огнев?! - в изумлении произнес Федор, невольно отстраняясь и рассматривая своего нечаянного знакомого. - Так вот вы какой!
      Спустя полчаса дежурные оперативные машины уже мчались по пустынным ночным улицам. Вся постовая служба города была оповещена.
      Сигнал был короткий и досадно неконкретный: кража в каком-то магазине, где есть заграничные товары. А таких - десятки, даже сотни в большом городе.
      И оперативные работники милиции метались от одного промтоварного или комиссионного магазина к другому, проверяли охрану, осматривали помещения.
      Шел третий час ночи. В магазине по-прежнему было тихо. Баракин кончил набивать второй чемодан и с трудом защелкнул замки. Так. Порядком вошло. Но еще больше осталось. Баракин с сожалением осмотрел груды вещей кругом.
      Он подтащил один из чемоданов к свисавшей веревке, привязал конец и, взобравшись по ней на чердак, стал подтягивать чемодан. В тусклом свете фонарика чемодан, словно нехотя, тяжело всплыл к потолку. Потом Баракин снова спустился и привязал второй чемодан. Вскоре он так же, как и первый, пополз вверх.
      Но на полпути случилось неожиданное: чемодан отвязался и с грохотом рухнул вниз.
      Баракин замер на чердаке, потом нащупал в кармане пистолет. Каждую минуту в подсобке мог появиться сторож.
      Но время шло, а в магазине по-прежнему царила тишина. "Здорово дрыхнет старикан", - переведя дух, с облегчением подумал Баракин.
      Что же делать, спуститься за вторым чемоданом или уходить с одним? Баракин минуту колебался, но победила жадность. Делать "дело", так до конца!
      Он соскользнул по веревке вниз и прислушался.
      Потом осторожно подкрался к двери и, погасив фонарь, отодвинул тяжелую ткань.
      В ту же минуту в лицо ему брызнул яркий сноп света. Баракин увидел совсем близко перед собой бородатое, морщинистое лицо с испуганными глазами, большие, со вздутыми венами руки, державшие старенькое ружье.
      Не раздумывая, он выхватил из кармана пистолет и, почти не целясь, дважды выстрелил. И сразу после двух сухих и громовых ударов наступила тишина.
      За дверью - ни криков, ни стонов.
      Баракин лихорадочно прикрутил чемодан и дрожащими руками ухватился за веревку. С трудом поднялся он на чердак, втащил туда чемодан.
      Ох, как оттягивали ему руки эти проклятые чемоданы, когда выбирался он с ними на крышу!
      Задыхаясь, чувствуя, как сердце колотится уже под самым горлом, он спустился во двор и поволок чемоданы к подъезду дома. Едкий пот заливал глаза, но остановиться Баракин не мог: страх гнал его вперед.
      Но вот, наконец, и второй двор, уже видны ворота.
      За ними, в переулке, должен ждать Уксус.
      Баракин дышал громко, прерывисто и хрипло: воздуха не хватало. Онемели руки.
      Около самых ворот он споткнулся и упал, больно стукнувшись лицом об замок чемодана. Из носа потекла кровь.
      Вот такой, перепачканный в грязи и крови, всклокоченный, с синяком под глазом, он и появился около машины, упрямо волоча по земле два громадных чемодана. Уксус сам торопливо закинул их в кузов, спрятал между ящиками с каким-то грузом, потом помог залезть туда и Баракину.
      Машина рванулась вперед и, набирая скорость, вынеслась на широкую улицу.
      Но на первой же площади дорогу ей преградил неизвестно откуда взявшийся в такое время регулировщик. Уксус предъявил права и путевой лист.
      Молодой светлоусый старшина спокойно проверил документы. Уксус, холодея от страха, наблюдал за выражением его лица, но оно оставалось невозмутимым.
      - Следуйте дальше, - коротко приказал регулировщик, возвращая документы, и мельком взглянул на Уксуса.
      Машина судорожно дернулась. От волнения Уксус едва удержал в руках баранку руля.
      В глухом темном переулке на другом конце города Баракин, прощаясь, сунул Уксусу вместе с сотенными бумажками завернутый в тряпку пистолет.
      - Храни. Потом заберу.
      Он занес чемоданы во двор и, вспомнив о чем-то, бегом вернулся к машине. Уксус приоткрыл дверцу.
      - Денька два-три домой носа не суй, - хрипло приказал Баракан и с усмешкой добавил: - Хотя ты и чистый в этом деле.
      У Уксуса от страха перехватило дыхание, он хотел было что-то сказать, но Баракин уже исчез.
      Только подъезжая к гаражу, Уксус неожиданно вспомнил об одном-единственном месте, где он, пожалуй, будет теперь в безопасности, и облегченно вздохнул.
      К комиссионному магазину на улице Гоголя оперативная ?лашина подлетела, когда уже начало светать. Это был четырнадцатый по счету магазин, в котором за эту ночь побывал лейтенант Коваленко.
      Петр устало вышел из машины. Острота первых впечатлений уже прошла, волнения улеглись, начало даже закрадываться сомнение: а точен ли вообще этот сигнал о краже?
      Коваленко подавил зевок и, кивнув старшине Свиридову, направился к дверям магазина. А Свиридов, уютно устроившись на заднем сиденье, закрыл глаза: последние объекты они решили осматривать по очереди.
      Первое, на что обратил внимание Коваленко, это на отсутствие сторожа. "Пошел, наверно, чайку выпить в подсобку", - решил он и громко постучал. Сторож не появлялся. Коваленко постучал еще громче и требовательнее. "Заснул он там, что ли?"
      Когда Коваленко нетерпеливо забарабанил в дверь уже в третий раз, из машины высунулся встревоженный Свиридов. Коваленко прильнул лицом к стеклу двери. То, что он увидел, заставило его отпрянуть назад: в торговом зале, у дверей подсобки, лежал, раскинув руки, старик сторож, рядом валялось его ружье. "Убийство!" - пронеслось в голове у Коваленко.
      ...Через несколько минут в магазине уже собралась вся опергруппа во главе с Огневым: еще два сотрудника, эксперт, врач, фотограф, проводник со служебной собакой. Приехал и следователь из прокуратуры.
      Давно в городе не происходило таких тяжких и квалифицированных преступлений.
      Люди работали сосредоточенно, обмениваясь короткими замечаниями. Постепенно во всех деталях восстанавливалась картина и время происшествия.
      С момента смерти старика сторожа прошло уже около двух часов.
      Пожилой толстый эксперт в выпуклых очках тщательно обследовал найденную на полу гильзу от патрона, инструменты, которыми пользовался преступник, и брошенную им на чердаке одежду. Затем, тяжело сопя, он подошел к Огневу. Тот только что спустился с чердака и отряхивал костюм.
      - Ну-с, каковы первые впечатления, Алексей Иванович?спросил эксперт.
      - Неважные, - Огнев покачал головой. - Пока можно сказать только, что действовал не новичок, был он здесь один, под конец сильно нервничал. Ну да это понятно. Стрелять пришлось.
      - Много взял?
      - Надо полагать. Вызвали сотрудников магазина, они точно подсчитают.
      К ним подошел запыхавшийся Коваленко.
      - Собака через два двора вывела в переулок, доложил он. - Там его ждала грузовая машина. Следы протекторов остались.
      - Хорошие? - быстро спросил эксперт.
      Коваленко досадливо махнул рукой.
      - Откуда хорошие? Еле разглядели.
      Коваленко ушел, а старик эксперт по праву давней дружбы тихо спросил:
      - Ну, а кто бы это мог быть, как полагаешь?
      - Есть у меня одна мысль, - задумчиво ответил Огнев. Может статься, крестник мой один тут руку приложил. Уж больно почерк схожий. И если так, - с угрозой закончил он, - то это последнее его дело в жизни.
      Глава X СТРЕЛЯТЬ НЕ ОБЯЗАТЕЛЬНО
      Незаметная, но крепкая дружба постепенно связала таких, казалось, разных людей, как Павел Григорьевич Артамонов и Огнев. Каждый из них открыл в другом качества, которых ему недоставало. Огнев, например, был всегда весел и жизнерадостен, легко и быстро сходился с людьми, располагал к себе, заражал своим неиссякаемым оптимизмом. И это привлекало сдержанного, суховатого Артамонова. А Огнев, в свою очередь, восхищался способностью Павла Григорьевича хладнокровно, неторопливо и до дна, до последней мелочи разобраться в любой обстановке, в любом человеческом характере.
      - Ты просто как эта самая... электронная машина, - смеялся Огнев, легко и как-то незаметно переходя на "ты". Вложишь в тебя данные и получаешь абсолютно правильный ответ. К примеру, с этими парнишками ты в самую точку попал. Помяни мое слово.
      - Вот если Витька Блохин придет, то да.
      - Придет! Они теперь молиться на тебя будут.
      - Нашел икону.
      - А как ты думал? Я сам на тебя молиться готов. От них, знаешь, какая ниточка тянется?
      - Тут, Алексей Иванович, дело не в ниточке. Дело в них самих.
      Огнев кивнул головой.
      - Верно. Об этих ребятах у меня с тобой еще будет разговор. Но и ниточка - это тоже не шутка, не забава. Она к преступлению ведет. И к какому еще!
      В ответ Артамонов досадливо усмехнулся:
      - И раскрывай его. Разве я против? Я только за. Но не смотри на работу нашу, работу дружин, лишь как на подспорье тебе. Не для того все это задумано.
      - Инструкцию читал, знаю.
      - Инструкцию... Пора, брат, и без нее кое-чего кумекать. Слава богу, не молодой. Дедом скоро станешь.
      - Еще вопрос, кто раньше, - лукаво подмигнул Огнев. Дочки-то скорей замуж выходят.
      - Ну, моя на парней даже не смотрит. Был, правда, один... кажется, был, но... - Павел Григорьевич нахмурился и, оборвав себя на полуслове, закончил: - Впрочем, пусть сама разбирается.
      Разговор этот происходил на следующий день после того, как Павел Григорьевич побывал у Семена Блохина по кличке "Король бубен", а Огнев провел остаток ночи в комиссионном магазине на улице Гоголя, где такие страшные следы оставил его старый знакомец Иван Баракин.
      Поэтому оба в тот день не очень были расположены к веселью, и внезапно вспыхнувшая шутка тут же угасла.'
      Зазвонил телефон, и Артамонов снял трубку. После первых же его слов Огнев заметил, что лицо Павла Григорьевича стало вдруг упрямым и еще больше нахмурилось. А через минуту Огнев догадался, что звонит секретарь райкома Сомов. Но разговор оказался странным и тревожным.
      - Не могу к тебе сейчас приехать, - с расстановкой проговорил Артамонов. - Человека одного жду.
      При этих словах Огнев не мог сдержать улыбки.
      - И вообще, на мой взгляд, не дело это, - продолжал Артамонов. - Ты все-таки начальник районного штаба, и не грех было бы почаще появляться здесь. Вчера, например, тебя ждали. Отчет инструментального был... А я вот понял, что порядка там мало...
      Павел Григорьевич угрюмо выслушал то, что ответил ему Сомов, и с той же упрямой интонацией возразил:
      - А у меня впечатление, что ты надеялся на меня это дело спихнуть. Извини, другого слова не подберу. Ты лишь сводки подписываешь, которые мы для тебя здесь составляем. Бюрократизмом это пахнет... Понимаю, что не одно... есть и важнее... Но ты бы об этом сказал на бюро горкома, когда тебя начальником штаба назначили. А сейчас, скажу тебе откровенно, совестно мне перед нашими соседями из Заводского района. Посмотрел бы, как их секретарь райкома делами дружин занимается! Да и в других районах...
      Сомов, как видно, ответил что-то мало приятное, потому что лицо Павла Григорьевича стало еще более замкнутым и упрямым, и он, заканчивая этот неприятный разговор, прибавил:
      - Что ж, скажу и на бюро, если позовете.
      Он повесил трубку и посмотрел на Огнева.
      - Ну, брат ты мой, - покачал головой тот, - и наговорил же ты,
      - А что, грубость сказал?
      - Не то что грубость, а...
      - Неправильно?
      - И правильно, конечно.
      - Я твою мысль понимаю, - усмехнулся Артамонов. - Дипломатичнее, мол, надо, да? Отношений не портить? Я так не привык, запомни. А Сомов - коммунист настоящий, с ним таким образом отношений не испортишь.
      - Оно конечно, но...
      - "Но" тут другое. Ведь, смотри, что получается. Десятки дружин в районе. Ничего не скажешь, работают. Но какой-то формализм, будь он проклят, появляется. В чем? А вот, к примеру, присылают с завода сообщение: дружину создали. Во все инстанции - победные рапорты: мол, задание выполнено, даже перевыполнено. А начинаю интересоваться - дружина-то, оказывается, только на бумаге. Числится в ней человек пятьсот, а работает по-настоящему десятая часть из них. И рапортам всем - грош цена! Это как называется?
      - Ты имеешь в виду инструментальный? - спросил Огнев.
      - Хотя бы.
      - А я тебе скажу, в чем тут дело.
      Огнев закурил и протянул пачку Артамонову. Тот отрицательно покачал головой.
      - Ладно. Я тоже брошу, когда в отставку выйду. - Огнев положил на стол папиросы и, собираясь, как видно, говорить немало и обстоятельно, поплотнее уселся в кресло. - Так вот. Главное, видишь ли, в том, что скучно хлопцам улицу утюжить. Мне так однажды паренек один и заявил. С инструментального. "Девчата, - говорит, - просто смеются". И я согласен. Полностью.
      - А я не полиостью.
      - Ты дальше слушай. Вот подвернулось им это дело с красным уголком. Как они взялись! Любодорого смотреть. Дальше. Загорелись они тех пареньков-беглецов отыскать. И отыскали! Совсем другая жизнь пошла. А за ними, обрати внимание, и вся дружина подтягиваться начала. Почему? Урок получила. Оказывается, через халатность и неорганизованность они своих ребят под удар поставили. Видят: дело не шуточное. Вот как надо работу строить. На интересных делах, на риске, на опасности, на разгадке чего-то.
      Артамонов слушал внимательно, сам пытаясь разобраться в смутных и беспокойных мыслях, которые уже не первый день осаждали его. Он чувствовал в словах Огнева лишь краешек той правды, того главного, до чего он так давно пытался докопаться, что стремился понять.
      Павел Григорьевич вспомнил: действительно, загорелись ребята a красным уголком, особенно после того, как познакомились в больнице с тем раненым студентом. А потом они уже сами вызвались разыскать пропавших мальцов - это было после того, как в штаб прибежали те заплаканные, измученные женщины и рассказали, что творится у них дома. И каждый раз при этом ребята волновались, горячились и не считали потраченное время.
      Так в чем же дело? Неужели прав Огнев? Неужели главное во всех этих случаях - риск, опасность, поиски? Нет. Что-то другое, куда большее, двигало ими, хотя они и сами, наверное, не осознавали это.
      Что же именно?
      И вдруг мелькнула догадка. Ну, конечно! Как же он раньше этого не понимал?
      У Павла Григорьевича даже чуть-чуть порозовели от волнения скулы, и он машинально потянулся к лежавшим на столе папиросам.
      - Не в том дело, - резко произнес он.
      Огнев, угадав его состояние, с удивлением посмотрел на Артамонова. Всегда спокойный, выдержанный, Павел Григорьевич сейчас действительно волновался, хотя внешне это выразилось в таких малоприметных деталях, что заметить их мог только опытный глаз Огнева.
      - И тебя проняло. Ну, давай излагай, - сказал он.
      Артамонов между тем уже справился с охватившим его волнением и заговорил своим обычным невозмутимым тоном, но слова его были необычны, ибо они отражали чувства, которые неожиданно пробудились в нем. И эти слова тоже удивили Огнева, так несвойственны они были Павлу Григорьевичу.
      - Видишь ли, - не спеша заговорил он, - любая человеческая беда, любое человеческое горе всегда вызывает отклик в людском сердце, если оно, конечно, открыто добру. Ну, а если эту беду, это горе причинили какие-то люди, то появляется еще и злость и желание наказать таких людей. Так вот, разгромленный красный уголок, раненый парень в больнице это именно такая беда. Пропавшие ребятишки, их заплаканные матери и неустроенные семьи - это именно такое горе. И наши хлопцы не могли не откликнуться на все это. Будь спокоен, они не сыщики, и не так уж их увлекают сами поиски, сами опасности. Они просто добрые и хорошие хлопцы и идут на что угодно, чтобы помочь людям. Вот в этом и главная причина их азарта, их беспокойства и их хороших дел. В этом, я тебе доложу, и главный смысл нашей работы. Понятно тебе? Мне, например, уже понятно.
      Артамонов положил на стол пачку папирос, которую все это время вертел в руках.
      - Все верно, - задумчиво согласился Огнев, потом упрямо тряхнул головой, - но к этому все-таки надо приложить и риск, и опасность, и разгадку чего-то.
      Павел Григорьевич усмехнулся.
      - Приложить - да. Но это, повторяю, не главное. А что касается тех рапортов и сводок, то тут, брат...
      Он не успел закончить. В комнату вошли Николай Вехов и Коля Маленький.
      - Не пришел еще? - спросил Николай, подходя к Артамонову.
      Павел Григорьевич взглянул на часы и озабоченно покачал головой.
      - М-да, четыре. А занятия в школе в половине второго кончаются. Что бы это могло значить?
      В это время Коля Маленький о чем-то допытывался у Огнева. И тот, наконец, ответил:
      - Магазин этот нашли. Да жаль, поздно.
      - Это как понять? Ну, не тяните душу, Алексей Иванович! Кажется, народ здесь свой. Доверять можно.
      - Конечно, можно, - улыбнулся Огнев. - Так вот, сегодня я еще раз с Федором толковал. Ночью-то он пьяный был, да и я спешил. Оказывается, общий наш знакомый магазин ограбил и... - он вздохнул, - сторожа убил.
      - Убил?!
      - Да. А путь к нему пока только один - через того самого Уксуса. А к Уксусу - через ваших ребят, вернее - через Блохина Витьку. А его-то вот и нет.
      Огнев досадливо махнул рукой.
      - Нет, так будет! - воскликнул Коля Маленький. - Чтоб я не родился!
      Артамонов озабоченно сказал:
      - Наверное, в школе что-то случилось. Родителей мы предупредили.
      - А как узнать? - спросил Огнев,
      - В школу надо позвонить, - ответил Николай. - Ольгу Ивановну, их классного руководителя, вызвать, или еще там учитель есть, Игорь Афанасьевич.
      Коля Маленький весело отозвался:
      - Его, его! Это такой старик, обсмеешься!
      - Почему обсмеешься? Старик что надо, - возразил Николай и, обращаясь к Артамонову, добавил: - Он Витьку Блохина хорошо знает и с нами дома у него был. С дедом его, знаете, какие разговоры о воспитании вел? Заслушаешься!
      Артамонов позвонил в школу, но никого из учителей там уже не было.
      Когда Игорь Афанасьевич возвратился домой, он с удивлением обнаружил, что жена и дочь тоже дома и обедать собираются вместе с ним.
      - Ну, знаете... не ожидал... - обрадованно заявил он, Усаживаясь к столу и по старой привычке засовывая салфетку за ворот. - За последние дни просто одичал. Мы же, например, с дочкой и двух слов не сказали.
      - Очень много работы в библиотеке, - вздохнула Маша.
      Лицо Игоря Афанасьевича неожиданно приобрело тревожное выражение, и он взволнованно сказал:
      - Ты вообще преступно относишься к своему здоровью. Когда ты, наконец, пойдешь к врачу? У тебя слабые легкие, больное сердце, повышенная утомляемость. И целый день без воздуха! Надо что-то предпринимать в конце концов! Я просто не знаю, чем это все может кончиться... Ты окончательно погубишь здоровье и тогда...
      - Папочка, оставь Машу в покое, - вмешалась Софья Борисовна, худенькая, энергичная и жизнерадостная женщина лет сорока пяти. - Она вполне здорова и заболеть может только от твоих причитаний.
      - Сколько раз я тебе говорил! - вскипел Игорь Афанасьевич. - Во-первых, я тебе не папочка, я ей папочка! - и он ложкой указал на Машу. - Во-вторых, это не причитания. Вы обе абсолютно неразумны. Думаешь, ты очень здоровый человек? А печень?
      - А! - беззаботно махнула рукой Софья Борисовна. - Подумаешь, печень!
      Игорь Афанасьевич пожал плечами и развел руками.
      - Ну, знаете!.. Это просто ужасно! Живу среди каких-то... каких-то варваров!
      По многолетнему своему опыту Софья Борисовна поняла, что надо срочно переводить разговор на другую тему, иначе обед будет сорван.
      - Папочка, - ласково и кротко сказала она, - ты бы лучше рассказал Маше о своем недавнем знакомстве. Ей это будет интересно.
      С лица Игоря Афанасьевича мгновенно слетело выражение тревоги и негодования. Из-под очков разбежались к вискам лукавые морщинки. Он многозначительно поднял палец и с видом заговорщика подмигнул дочери.
      - Да, да. Ей это будет интересно.
      Маша удивленно посмотрела сначала на мать, потом на отца.
      - Что это за знакомство, папа?
      - Один молодой человек, - лукаво произнес Игорь Афанасьевич, - который, кажется, нам нравится.
      Маша невольно покраснела. "Это, наверно, Валерий Гельтищев, - подумала она. - Его мать работает с папой в одной школе, и Валерий к ней зашел".
      - Он мне вовсе не нравится, - возразила Маша.
      - Но, но! - погрозил пальцем Игорь Афанасьевич. - Кажется, с отцом можно быть откровенной. Ты уже не маленькая и имеешь право влюбиться. Да, да, это вполне естественно. Надо только уметь разбираться в людях. А ты такая, доверчивая. И какой-нибудь негодяй... подумать страшно!..
      - Папа, я же тебе говорю: я не только не влюбилась, но он мне даже не нравится.
      - Ну, знаете... - Игорь Афанасьевич обиженно развел руками и пожал плечами. - Я этого не заслужил. Такое недоверие... Кажется, я не чужой тебе человек, и я тебя люблю не меньше, чем мама. Но почему-то ей...
      - Папочка, - весело объявила Софья Борисовна, - не лезь в бутылку.
      - Я не папочка! - Игорь Афанасьевич даже покраснел от гнева. - То есть я папочка, но не тебе! И вообще, что за выражения! Это называется научный работник? Кандидат?!
      Но тут уже вмешалась Маша.
      - Ты мой, мой папочка, - она нежно положила свою руку на руку отца. - И, пожалуйста, так не волнуйся. Ну, а тебе самому он понравился?
      Ласка дочери действовала на Игоря Афанасьевича, как бальзам. Он мгновенно успокоился и уже совсем добродушно сказал:
      - Представь, да. Он чудесный парень. Уж я кое-что понимаю в людях.
      - Чудесный?
      - Да, да, - подтвердил Игорь Афанасьевич. - Конечно, он не очень образован. Тут мама права. Но у него есть душа и характер. А это самое важное. Да, да, самое важное! - повторил он, с вызовом поглядев на жену. - "Пер Гюнта" он мог не читать... но я уверен, он его прочтет.
      - Что?.. "Пер Гюнта"? - изумленно повторила Маша и с неожиданной тревогой спросила: - Папа, как же его зовут?
      - Ах, ты уже забыла? Очень интересно! Что ж, вспоминай, - и он строго погрозил жене пальцем. - Только ты, пожалуйста, молчи.
      Софья Борисовна с улыбкой тряхнула головой.
      - Нет! Это уж выше моих сил, - и, обращаясь к дочери, торжественно добавила: - Ты только подумай, он встретил Николая!
      Игорь Афанасьевич покраснел от возмущения.
      - Ну, знаете!.. Если я прошу молчать...
      Но в этот момент в дверь постучали, и из коридора донесся голос соседки:
      - Игорь Афанасьевич, вас к телефону!
      Маша проводила взглядом отца и, когда дверь закрылась за ним, тихо спросила:
      - Мама, как же это все случилось?
      ...Когда Игорь Афанасьевич вернулся в комнату, Маша, улыбаясь, сказала:
      - Папа, ты, оказывается, чудесный агитатор. Даже мама...
      Игорь Афанасьевич строгим тоном перебил дочь:
      - Прошу быстрее кончать обед. Сейчас к нам приедут.
      - Кто приедет?! - одновременно воскликнули Софья Борисовна и Маша.
      Игорь Афанасьевич ответил со скромной гордостью:
      - Из штаба народной дружины. За консультацией.
      Женщины переглянулись, не в силах сдержать улыбки.
      - Папочка, - озабоченно заметила Софья Борисовна, но в глазах ее светились лукавые искорки, - мне кажется, ты становишься чересчур воинственным.
      - Я попросил бы... - строго оглядев жену и дочь, начал Игорь Афанасьевич, но тут же досадливо махнул рукой. - Ах, ну давайте же скорее второе!
      ...Маша едва успела собрать со стола посуду и заменить скатерть, когда в передней раздалось три звонка.
      Игорь Афанасьевич сам открыл дверь.
      - Прошу, товарищи, прошу. Вот сюда.
      Маша оглянулась и увидела Николая, сначала только Николая, хотя он и вошел в комнату последним. Первым с Машей поздоровался Артамонов, потом Коля Маленький.
      - Моя супруга... Моя дочь... - церемонно представил женщин Игорь Афанасьевич. - Прошу садиться. Так чем могу быть полезен?
      Николай сел на краешек стула и, не поднимая глаз, смущенно, даже как-то деловито принялся мять в руках кепку. Коля Маленький чувствовал себя свободнее и с любопытством оглядывался вокруг. Рассказал о цели их прихода Артамонов, рассказал, как всегда, коротко и деловито.
      - Так, так... вот оно, оказывается, в чем дело, - кивнул головой Игорь Афанасьевич. - Понятно, - и неожиданно прибавил: - Я бы, между прочим, на его месте тоже не пришел.
      - Почему? - удивленно поднял брови Артамонов.
      Даже Николай оторвал взгляд от кепки. В глазах Коли Маленького зажглись лукавые огоньки, и, наклонившись к Николаю, он восхищенно прошептал:
      - Сейчас он выдаст... чтоб я не родился!
      - Почему? - замявшись, переспросил между тем Игорь Афанасьевич. - Дело в том... э-э, что классный их руководитель не очень... как бы это сказать?.. не очень чуток. Я Блохина встретил в коридоре... и с Ольгой Ивановной говорил... Она его, извольте ли видеть, с урока удалила. Записки он, мол, не принес и домашних заданий не выполнил. Ну, знаете... - он по привычке пожал плечами и развел руками. - Это абсолютно антипедагогично, абсолютно! Я так и сказал, и на меня, конечно обиделись.
      - Эх, всю музыку нам испортила! - воскликнул Коля Маленький, но тут же осекся под строгим взглядом Артамонова.
      - Досадно, - заметил Павел Григорьевич. - Весьма. Теперь вернуть доверие к нам трудно.
      Игорь Афанасьевич сделал протестующий жест.
      - Почему вернуть? Вы его не теряли. И я, кстати говоря, тоже. Он парень справедливый и неглупый. Идея! - вдруг обрадованно воскликнул Игорь Афанасьевич. - Или я ничего не понимаю, и тогда... тогда меня надо гнать, или я для него кое-что значу.
      Он подбежал к письменному столу у окна, нашел там чистый листок бумаги и стоя торопливо набросал несколько строк.
      - Вот! - Игорь Афанасьевич вернулся к Артамонову. Пусть он, Николай, сейчас же идет к Блохину. У него это получится, он умеет. И передаст эту записку. Ручаюсь, Блохпн все поймет и все, что надо, сделает. У этого мальчика при всех наследственных и благоприобретенных недостатках есть душа. Да, да, есть! - с вызовом повторил он и от волнения снял и опять надел очки.
      Николай ушел, так и не успев даже двух слов сказать Маше. Он был настолько ошеломлен открытием, что Игорь Афанасьевич - отец Маши, что в первый момент, еще в штабе, чуть не смалодушничал и решил было не ходить к старому учителю. Но тут уже вмешался Артамонов.
      И надо же было познакомиться с Машиными родными и побывать у нее дома именно тогда, когда в их отношениях начался разлад. Правда... Николай решился взглянуть на Машу только перед самым уходом, когда прощался, а взглянув, вдруг подметил в ее глазах смущение и какой-то новый интерес к себе.
      Что бы это могло означать?
      Занятый своими мыслями, он не заметил, как пришел в штаб. Там его ждал Огнев. Оказывается, он специально зашел еще раз, чтобы узнать, чем кончился визит к старому учителю.
      - Очень меня эти мальцы интересуют, - пояснил он. Особенно Вктька Блохин.
      Услышав, что Николай собирается к нему и даже несет письмо, Огнев задумался.
      - Раз уж вы над этими парнишками такое шефство взяли, сказал он, - то надо вам о них все знать. Слушай внимательно...
      Когда он кончил, Николай запальчиво сказал:
      - Что ж, берем ответственность на себя! - И, вспомнив слова Артамонова, прибавил: - Народная дружина - это сила, Алексей Иванович.
      Огнев усмехнулся.
      - Добре. Попробую вашей силе поверить.
      ...Было уже около шести часов вечера, когда Николай появился, наконец, на улице Славы. У высоких ворот с длинными скамейками по бокам, как обычно, отдыхали несколько женщин.
      Николай вошел в темный пустынный двор и направился к домику, где жили Блохины. В окнах его горел свет.
      Дверь открыла мать Витьки.
      - Дома, дома, заходите, - приветливо и грустно сказала она, узнав Николая. - Может, хоть вы его разговорите. Чистое наказание, а не парень.
      Витька встретил нежданного гостя угрюмо и настороженно. Волчонком посмотрел на мать и бабку, и те молча вышли из комнаты. Дед был на заводе.
      - Ну, брат, дело у меня к тебе серьезное, - сообщил Николай и, подмигнув, добавил: - Знаешь пословицу: "Если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе"?
      - Знаю, - на всякий случай буркнул Витька, хотя слышал ее впервые. Но намек он прекрасно понял и почувствовал неловкость: мужчина должен держать слово, что бы ни случилось.
      - Так вот, - удовлетворенно продолжал Николай. - Первонаперво, вот тебе письмо, - и он протянул удивленному Витьке конверт.
      Стараясь изо всех сил сохранить на лице выражение равнодушия и солидности, Витька прочел записку.
      "Виктор, - писал Игорь Афанасьевич, - учти, я лично поручился за тебя перед штабом потому, что знаю тебя и верю тебе. Не осрами же меня, старика, да и себя тоже. Люди эти хорошие и справедливые, не то что некоторые. Можешь им верить, как мне.
      Твой Игорь Афанасьевич".
      Никогда еще в жизни не получал Витька таких писем. Он был поражен. Самый уважаемый, самый любимый им учитель, в которого Витька верил, "как в бога", - если бы Витька вообще верил в бога! - обращался к нему с такими словами, будто он взрослый, будто он лучший его друг. Выходит, и эти люди из штаба тоже его друзья? А маленькое его сердце, затравленное, испуганное и исстрадавшееся, так жаждало дружбы, теплоты и участия!..
      Но ведь они, все они, не знали самого главного, самого страшного, что случилось в Витькиной жизни!
      Николай как будто и не заметил, как задрожали худые Витькины руки, грязные и исцарапанные. Он спокойно, как бы между прочим, как велел ему Огнев, сказал:
      - Ну, а насчет того дела не волнуйся больше. Если пойдете на откровенность - все уладим. Наше слово здесьмного значит. Народная дружина - это тебе, брат, не шутка!
      - Какого дела? - замирая от страха, спросил Витька.
      - Да этого, с Союзом спортивных обществ. Конфеты вы, конечно, слопали, ну, а остальное сами вернете.
      "Все знают, - с ужасом и какой-то отчаянной надеждой подумал Витька. - Знают и... и неужто уладят? А может, врет? Может, нарочно?.. Выпытать все хочет, а потом..." Но Витьке так хотелось верить, так хотелось все-все рассказать...
      - А пока, - невозмутимо продолжал Николай, будто и не замечая, что творится в Витькиной душе, - пока надо найти Уксуса. К нему у милиции особый счет. И ты помоги, будь другом. Где он сейчас может быть, как думаешь?
      - Не знаю... честное слово вот, не знаю, - ответил Витька и, указав на свое разбитое, в запекшихся ссадинах лицо, неожиданно прибавил, как бы отметая даже мысль о том, что он может скрывать Уксуса: - Это он меня так.
      - Да-а, - сочувственно покачал головой Николай. - За что же?
      Глаза Витьки сузились от ненависти, и он стукнул маленьким грязным кулаком по коленке.
      - Потому что гад он!..
      - А разыскал-то он тебя где?
      - В одном... - Витька внезапно умолк, опасливо огляделся по сторонам и, заговорщически понизив голос, закончил: в... в одном тайном месте.
      - Да ну? - тоже понизил голос Николай. - И никто про него не знает?
      Витька решительно мотнул головой.
      - Ни.
      Глаза его внезапно загорелись, и он лихорадочно прошептал:
      - Хочешь, покажу? Пошли!
      Николай на секунду даже опешил от неожиданности.
      - Прямо сейчас?
      - А чего ждать-то?
      - Сейчас нельзя. За ребятами надо зайти, а они, брат, кто где, - и, уловив тревогу в Витькиных глазах, добавил: То свои ребята, надежные. Будь спокоен.
      - Когда ж тогда?
      - А вот сейчас сообразим.
      Николай задумался. Коля Маленький должен быть уже на занятиях, его Илья еле-еле небось загнал туда. Сам Куклев, наверное, на комиссии по смотру технической грамотности, у них сегодня - кузнечный цех.
      И тут вдруг Николай вспомнил, что в этом цехе уже несколько дней висит "молния" об утечке воздуха из пневматической аппаратуры. Надо срочно проверить, что сделано руководством цеха по этому сигналу. Эх, черт возьми! Ну, нет времени на все.
      А Валька Жуков, пожалуй, сдержит слово, поставит вопрос на комитете.
      Но как быть с Витькой? Парень пошел, наконец, на откровенность, разве можно оттолкнуть его в такой момент? Другого, может, и не будет. И потом действительно интересно, да и полезно, между прочим, узнать это тайное место.
      Нет, что-то надо сделать, но на этот вечер освободить ребят от других дел. Впрочем, часа через полтора у Коли Маленького кончатся занятия, а Николай за это время успеет побывать в кузнечном цехе. Но где еще Таран и Борис?
      - Вот что, друг, - сказал, наконец, Николай, - сделаем так. Сейчас, - он посмотрел на часы, - полседьмого. Встречаемся здесь, в вашем дворе, ровно через два часа. Договорились?
      Витька ответил нетерпеливо и энергично:
      - Ага! Буду как штык!
      ...Когда добрались до ограды судоремонтного завода, уже совсем стемнело. По улице разлилось голубое сияние неоновых ламп.
      Витька критически оглядел своих спутников и впервые пожалел, что согласился на такое расширение состава экспедиции. Ну как они пролезут вот в эту щель? Взгляд его остановился на Куклеве.
      Николая в это время тоже одолевали сомнения.
      Все-таки неловко дружинникам красться в темноте по территории завода. Правда, все получилось так неожиданно, что уже нет времени действовать официальным путем. Да и не хотелось подводить Витьку, ведь он доверил им свою тайну.
      Заглушая все свои сомнения, Николай бодро спросил, указывая на щель:
      - Нам сюда?
      - Ага, - кивнул Витька и извиняющимся тоном добавил: Только мы на таких дяденек не расчитывали.
      Таран, усмехнувшись, добавил:
      - В крайнем случае Илья унесет на себе ползабора. Только и всего.
      - Им все шуточки, - проворчал Илья и первым стал протискиваться в узкую щель.
      Забор жалобно заскрипел, потом что-то громко треснуло, и Илья, чертыхаясь, провалился в темноту, выломав плечом соседнюю доску.
      - Ой, услышат же! - испуганно прошептал Витька.
      Но все обошлось благополучно.
      Ребята вошли во вкус и, старательно прячась за ящики и бунты канатов, последовали за Витькой.
      Короткими перебежками добрались, наконец, до парохода и залегли за штабелями досок, напряженно прислушиваясь перед последним броском.
      И тут Боря Нискин вдруг огорченным тоном сообщил:
      - Ребята, я, кажется, потерял очки.
      - Что значит кажется? - прошипел Коля Маленький. - Тебе в темноте не видно?
      - Не остри, пожалуйста. Тут не до этого, - обиделся Борис.
      - Тоже мне компания собралась, - не унимался Коля Маленький. - Один ломает заборы, другой теряет очки... - Он вытащил фонарик. - Посветить, что ли?
      - Ни! - испугался Витька. - Заметят враз.
      Николай подполз к Борису и охлопал его карманы.
      - Да вот же они! - досадливо произнес он. - Сам спрятал...
      Инцидент был исчерпан. Все снова прислушались, потом вслед за Витькой один за другим перебежали по наклонным доскам на пароход и начали спускаться по железному трапу.
      Здесь можно было зажечь фонари. Стараясь не очень греметь железными листами ветхих переборок, ребята уже без всяких задержек добрались до нужного коридора.
      Но тут Витька, шедший впереди, неожиданно махнул рукой и застыл на месте, к чему-то прислушиваясь. Николай и Коля Маленький погасили фонари. В наступившей кромешной тьме откуда-то донеслись неясные голоса людей.
      - Наших тут нет, - дрогнувшим голосом сообщил Витька.
      - А кто может быть?
      - Не знаю.
      - Давай вперед, - скомандовал Николай. - Только тихо.
      Ребята стали осторожно красться вдоль железной переборки. Голоса становились все явственней. Судя по бессвязным выкрикам, ругани, звону посуды и обрывкам песни, где-то рядом шла попойка.
      Вскоре лишь тонкая переборка отделяла ребят от шумной компании. Минуту или две они стояли молча, не шевелясь, стараясь понять, сколько там людей и кто они такие.
      - А ну, по последней! - перекрывая шум, раздался из-за переборки чей-то зычный голос. - Мне пора!..
      - И нам пора, - тихо скомандовал Николай. - Пошли, хлопцы, посмотрим...
      От сильного удара с визгом распахнулась на ржавых петлях металлическая дверь. В большой каюте с заколоченными иллюминаторами разом смолкли голоса.
      Ребята огляделись. На перевернутом ящике лежала закуска, стояли бутылки из-под водки. Фонарь "летучая мышь", висевший под потолком, тускло освещал фигуры нескольких парней.
      Один из них, развалившийся у стены на матрасе, внезапно вскочил, и Николай узнал Уксуса.
      Между тем Коля Маленький весело сказал, щелкая по одной из бутылок:
      - Кто здесь пьет, кто гуляет?
      - А кого тебе надо? - угрюмо спросил один из парней, рыжеволосый, с подергивающейся щекой.
      - Братцы! - заорал вдруг Уксус, остервенело рванув на себе засаленный ворот ковбойки. - Дружина!.. Бей!..
      Он тоже узнал своих давних врагов.
      Все парни, как по команде, вскочили на ноги.
      В руках у некоторых блеснули ножи.
      - Пусть сперва скажут, чего им здесь надо, - угрожающе произнес рыжий.
      Но Уксус уже подскочил к Николаю.
      - А ну, пропусти, - оттолкнул он его, дохнув в лицо водочным перегаром. - Меня дела ждут.
      Николай покачнулся и снова загородил Уксусу дорогу.
      - Погоди. Говорить, так всем вместе.
      Прямо перед ним было сейчас худое, искаженное ненавистью лицо Уксуса. Большого усилия стоило Николаю удержаться от прямого удара в челюсть, какой показывал ему на днях Куклев. Но... нельзя.
      Главное: удержать этого гада, любой ценой приволочь его в штаб.
      Но и Уксус понимал, что любой ценой ему надо вырваться отсюда. Тем более что его действительно ждали. Он сунул руку в карман, где обычно лежал нож. Но пальцы нащупали совсем другое. Пистолет!
      Уксус мгновенно отскочил в сторону, и Таран, заметивший что-то неладное, не успел схватить его за руку.
      Обстановка накалялась.
      - Так что же, будем разговаривать или как? - миролюбиво спросил Коля Маленький, зорко поглядывая по сторонам.
      - Пусть он сперва... - начал было один из парней, кивнув на Тарана.
      Но в этот момент Уксус заметил прятавшегося за спиной Куклева Витьку. Лицо его побелело от ярости, и, уже не владея собой, он бросился вперед.
      - Вот кто продал!.. Убью!..
      Илья прямым ударом отшвырнул его назад.
      - Наших бьют!.. Полундра!.. - заорал один из парней, бросаясь с ножом на Колю Маленького. Тот увернулся, и парень с разбегу налетел на Борю Нискина. Оба упали, нож со звоном ударился о металлическую переборку.
      Началась драка.
      Но Уксус помнил только об одном: надо уходить.
      Он кинулся к двери, обходя дерущихся, но его схватил Николай. Николай был сильнее, но Уксус вывернулся из его рук, и тут, поняв, что иначе ему не уйти, он выхватил из кармана пистолет и поднял его над головой.
      - Разойдись!.. Убью!.. - исступленно завопил он.
      И в ту же минуту, заглушая крики и шум борьбы, грохнул выстрел.
      Все невольно шарахнулись в сторону.
      И только рыжий парень по кличке Петух зло крикнул:
      - Брось пистоль! Слышь, брось!..
      В ответ снова грохнул выстрел. Пуля ударила в стальную балку на потолке. Раздался чей-то отчаянный крик.
      - Что делаешь, гад!. - заорал рыжий и метнулся к Уксусу.
      Но его опередили Таран и Николай.
      Николай подскочил первый и ударил Уксуса по руке. Пистолет упал на пол. Его подхватил Таран.
      В этот момент Уксус сделал отчаянный прыжок.
      Около самой двери он со злобой ударил Куклева и бросился бежать по темному коридору.
      За ним выскочили Коля Маленький, Таран и Николай. Два луча света от карманных фонариков ударили Уксусу в спину. Таран вскинул пистолет, но Николай резко отвел его руку.
      - А нам стрелять не обязательно, - тяжело дыша, произнес он.
      Невредимый Уксус, затравленным волком кидаясь из стороны в сторону по узкому коридору, взлетел по железному трапу и исчез.
      Ребята вернулись в каюту.
      Раненым оказался один из участников попойки.
      Над ним склонился рыжий. Кругом в мрачном молчании собрались все остальные. О драке уже забыли.
      - Ушел... - мрачно сообщил Николай.
      Рыжий поднял голову, щека его подергивалась.
      Он злобно ответил:
      - Далеко не уйдет. Еще встретимся...
      Раненый, не переставая, стонал. Пуля попала в грудь.
      Его дружно и бережно подняли с пола и, неловко толкая друг друга, понесли к выходу.
      - Вот, хлопцы, как оно бывает... - горестно произнес Николай. - Чужой он, этот Уксус. Всем чужой. Теперь поняли?.. - И, обращаясь к рыжему, который шел рядом и не отводил глаз от раненого, спросил: - Пойдешь с нами?
      - Куда еще?
      - Ловить этого...
      Рыжий парень пристально поглядел в глаза Николая, щека его снова задергалась.
      - Пойду... За друга я ему, знаешь, что сделаю?..
      - Знаю... - усмехнулся Николай. - А парень ты в общем свой.
      Рыжего парня по кличке Петух звали Костя, фамилия была Петухов. Отец его погиб в войну, когда Косте было четыре года. С тех пор у него сменился не один отчим: мать "искала счастья". Но каждый раз ее очередное увлечение кончалось трагедией и слезами. Костя с испугом наблюдал эти сцены, жадно прислушивался к осуждающему шепоту соседей. От отца он унаследовал характер горячий, вспыльчивый и самолюбивый, а от матери - ее беспечность и неумение упорно трудиться. Словом, это был трудный характер, а с годами он становился все труднее.
      После шестого класса Костя, не спросив мать - ее он уже давно ни во что не ставил, бросил школу и некоторое время болтался без дела с такими же, как и он, по соседним дворам, научился курить, ругаться и делал это со смаком, видя в том особую мужскую доблесть. Потом поступил учеником в какую-то артель. Однако вскоре нагрубил мастеру, поссорился, и его уволили. С тех пор он переменил много мест, но профессии не приобрел.
      С Уксусом он познакомился сравнительно недавно и очень быстро попал под его влияние.
      Костю привлекли в этом парне отчаянная, беззастенчивая лихость, полная независимость и глубокое презрение к правилам и порядкам, кем-то и для чего-то установленным, привлекли наглая и жестокая беспечность, с какой жил Уксус, его грубость и злость в отношениях со всеми людьми вообще, ибо все люди, как казалось Косте, тоже злы и враждебны ему. Наконец, его привлекли кутежи и беспутство со всеми легкими соблазнами, которые он не мог да и не стремился побороть.
      Но все же какая-то невидимая граница отделяла его от Уксуса, через какую-то черту Костя переступить не мог. За ней, за этой чертой, он угадывал преступления, угадывал такой цинизм, на который сам он не был способен, которого подсознательно боялся.
      Однако всем, чем была наполнена его жизнь до сих пор, что стояло по эту сторону черты, Уксус распоряжался самовластно, уверенно, и Костя бездумно шел за ним от одной безобразной затеи к другой.
      И только сейчас, когда этот человек ранил его лучшего, самого лучшего друга, Вальку Хитрована, Костя вдруг впервые подумал о своей жизни, о том, кем же он стал и кем ему надо быть.
      Он пробыл в больнице всю ночь, и всю ночь был с ним рядом высокий молчаливый парень из дружины.
      Прямо из больницы, даже не заходя домой, Николай привел Костю на завод, в отдел кадров.
      - Ко мне в бригаду, седьмым, - коротко сказал он там.
      Случай был исключительный, спорить и доказывать не потребовалось. Косте лишь пришлось сбегать домой за документами.
      В тот же день он появился в цехе.
      Ребята из бригады Вехова - в тот день они все работали в одной смене - встретили его спокойно и дружески, так, как будто ничего особенного и не произошло, как будто они давно этого ждали и иначе быть не могло.
      Коля Маленький, подмигнув, сказал ему вполголоса:
      - Я, брат, тоже в седьмой класс перешел, теперь вместе зубрить будем. А то тяжело, в случае чего и списать не у кого.
      Таран запросто угостил его папиросой и подарил свой новый берет.
      - Носи. Волосы здорово держит и вообще... мода пошла. Тебе, между прочим, даже идет.
      А Борис Нискин, как всегда серьезный и чуть застенчивый, указав на железную тумбочку у своего станка, предложил:
      - Ты, что надо, сюда клади. Только вон шахматы гляди не поцарапай.
      Обучать Костю взялся Илья Куклев, пообещав:
      - Через месяц ты им всем прикурить дашь, душа из меня винтом!
      И только молчаливый, тихий Степка Шарунин лишь издали испуганно и удивленно поглядывал на Костю, так и не решившись заговорить с ним. Впрочем, он старался не заговаривать и со всеми другими в бригаде. Это Костя заметил сразу.
      А после окончания смены Костя, не раздумывая, пошел за Николаем в штаб дружины. Он впервые за этот день вспомнил об Уксусе, и щека его задергалась от волнения.
      В штабе собралась вся их бригада. Был здесь и Огнев.
      Костя рассказал об Уксусе:
      - Шоферяга он. На грузовой ездит. Где живет, не знаю. К нам во двор всегда приходил. А вчера там, на пароходе, ночевал, говорил, домой ему нельзя, заметут.
      - А куда это он вчера вечером собирался? - спросил Николай.
      Костя нахмурился и сцепил на коленях руки.
      - Здесь дело темное. Впрямую он ничего не говорил. Но мы так поняли, что встреча у него будет с одним человеком. А послал его другой.
      Огнев внимательно слушал. Еще вчера ребята из дружины принесли ему пистолет Уксуса. Баллистическая экспертиза установила, что из него был сделан выстрел и в комиссионном магазине. Неужели Уксус был там и грабил магазин? Нет, конечно.
      Он шофер. Его машина ждала в переулке Баракина, тот и отдал ему пистолет. Значит, Уксус связан с Баракиным по последнему преступлению. И он, конечно, знает, где Баракин сейчас скрывается. Мало этого, он выполняет какое-то его поручение. Какое?..
      Что сейчас больше всего может беспокоить Баракина? Сбыт! Сбыт краденого. К кому же он послал для этого Уксуса?
      И Огнев спросил:
      - А насчет заграничных вещей он ничего не говорил?
      Костя исподлобья взглянул на него и мрачно кивнул головой.
      - Говорил. Выгодное, мол, дело предстоит. Целую партию загнать можно одному человеку. Студент он вроде...
      Куривший в стороне Таран вдруг поперхнулся ды-мом и мучительно закашлялся.
      - О, среди них есть, к сожалению, большие охотники до таких дел! - взволнованно воскликнул инженер Рогов. - Мне Андрей мой рассказывал.
      - А вы бы, товарищ Рогов, поговорили с ним, - посоветовал старик Проскуряков.
      Огнев с симпатией посмотрел на полного розовощекого инженера с седыми висками. "Так это же его отец", - догадался он, вспомнив Андрюшу Рогова, который как раз сегодня заходил к ним в ОУР.
      Огнев усмехнулся. Хороший паренек. Загорелся рассказом об уголовном розыске для своей газеты.
      И, кажется, кое-что понял в их работе. Во всяком случае, рассказ получается правдивым: Андрей читал им сегодня первый вариант. Но насчет этого дела разговаривать с Андреем нельзя. Так Огнев и сказал:
      - Нельзя. Одно неосторожное слово - и спугнем. Тогда сразу оборвем цепочку. А цепочка не простая - к убийству ведет, - он задумчиво потер подбородок. - Нет, тут что-то другое надо придумать.
      - Я... я знаю, кто это, - вдруг каким-то чужим, сдавленным голосом произнес Таран.
      Все удивленно обернулись. Василий стоял, низко опустив голову, и нервно мял в пальцах потухшую папиросу. Из-под щегольского синего берета свисала кудрявая прядь волос, на лице выступили красные пятна.
      Нет, он больше не мог молчать! Будь что будет!
      Но предателем он, Василий, никогда не станет.
      А скрывать сейчас все, что он знал, означало предательство. Это Василий вдруг очень ясно понял.
      - Что ж, рассказывай, коли знаешь, - предложил в наступившей тишине старик Проскуряков.
      И Таран рассказал все, от первого до последнего своего шага, с того самого часа, когда он погнался за Червончиком и, поймав, отпустил его.
      Он говорил, не поднимая головы, с трудом подбирая слова, не смея взглянуть в глаза стоявшим вокруг людям.
      Когда он кончил, Проскуряков, нахмурившись, строго спросил:
      - Что будем делать, товарищи?
      Он сурово взглянул поверх очков на Николая, на сгрудившихся вокруг него ребят из бригады.
      Николай, подавив вздох, ответил:
      - Судить. Судом чести.
      И при этом невольно подумал: "Хорошо, что нет Чеходара. Опять бы кричал, что доброе имя свое мараем".
      - Верно, - согласился инженер Рогов, председатель недавно созданного суда чести дружины.
      - Судить его, чтоб я не родился! - в отчаянии воскликнул Коля Маленький. - И что это за разнесчастная бригада у нас такая!
      А Илья Куклев растроенно проворчал:
      - Надо же, душа из него винтом...
      Василий понимал: все правильно, другого не могло быть. И вдруг с тоской и неприязнью подумал: "А ведь сегодня вечером еще с Кирой надо в кино идти". Ни на кого не глядя, он хотел было протиснуться к двери, уйти, но Николай крепко взял его за руку повыше локтя и хмуро бросил:
      - Куда? Никто пока не исключал тебя из дружины.
      И Таран, такой своенравный, порывистый, смолчал и покорно остался стоять рядом со своим бригадиром.
      - Ну, а что будем делать с тем студентом, с Жорой? спросил Огнев. - Тоже надо подумать.
      - По-моему... - неожиданно вступил в разговор Борис Нискин, - я его характер немного знаю... Однажды в шахматы с ним играл...
      - Как же, помню, - улыбнулся Огнев.
      - Так вот. Он, знаете, легко паникует и сразу делает неверный, даже глупый ход. На этом его и надо ловить.
      - Гм. Интересно. Но главное в таком случае - неожиданность. Надо выбрать момент...
      Огнев по привычке потер подбородок.
      - Идея! - вдруг воскликнул Рогов. - Ей-богу, неплохая идея! Андрей мне говорил, что завтра у них на факультете необычный диспут. Ожидается большая драка. И факультет бурлит страстями. Это можно использовать...
      В это время в районном штабе дружин - большой, просторной комнате на первом этаже здания райисполкома - сидели двое: Артамонов и Чеходар.
      Последний выглядел взволнованным и сердитым.
      - Как хотите, но я буду жаловаться! - запальчиво говорил он. - Что это за практика? Сначала вы нас возносите, хвалите всюду, ставите в пример, а теперь хотите с грязью смешать? Не выйдет! Если вы своим добрым именем не дорожите, ваше дело! Но мы свое пачкать не дадим!
      - Вы кончили? - спокойно осведомился Артамонов.
      - Нет, не кончил! И в чем мы, собственно, ошиблись? Патрули формировали неверно? Учет не точный? Поправьте! Это ваше право. Но вы же всю работу зачеркнуть хотите! Этого никто вам не позволит! Я буду говорить лично с товарищем Сомовым. В конце концов начальник районного штаба он, а не вы.
      - Правильно. Давайте в самом деле с ним и поговорим, все так же спокойно проговорил Артамонов.
      Он снял трубку телефона и начал набирать номер.
      Чеходар беспокойно заерзал на стуле.
      - Подождите! Сначала я хотел бы этот вопрос выяснить до конца с вами, - поспешно сказал он.
      - Пожалуйста..
      Артамонов повесил трубку.
      - Буду откровенным, - проникновенно начал Чеходар. Мне кажется, дело не в том, о чем вы мне сейчас говорили.
      - А в чем же?
      - Вы лично настроены против меня. И я знаю, кто вас настроил.
      - Вы так думаете? - усмехнулся Артамонов.
      - Я уверен. Вам что-то наговорил Вехов. И я просто удивлен, как вы, человек умный и опытный, так легко приняли на веру слова этого мальчишки, этого начинающего склочника, которого даже его собственная бригада...
      Павел Григорьевич нахмурился и приподнял руку.
      - Вот что. Вы уже много говорили, и я вас вни-* мательно слушал. Теперь послушайте меня.
      - Пожалуйста...
      Удивительно разными казались даже со стороны эти два человека. Чеходар, худой, поджарый, с черными длинными волосами, которые поминутно падали ему на глаза, и он нервным движением руки откидывал их назад. Разговаривая, он все время энергично и немного театрально жестикулировал, непрерывно курил.
      Павел Григорьевич сидел неподвижно, упершись локтями в стол, и серые глаза его смотрели на собеседника понимающе и чуть иронически.
      "Зачем так волноваться, зачем так дергаться?" - как будто говорили они.
      Когда Чеходар сказал: "Пожалуйста...", Артамонов задумчиво потер подбородок и вдруг усмехнулся: вспомнил, что так делает Огнев.
      - Так вот, - начал он. - Вы тут кое-что исказили. Во-первых, я не собираюсь зачеркивать всю работу дружины. Это было бы несправедливо. Вовторых, насчет формирования патрулей и учета. Это не ошибки, как вы выразились. Это сознательное очковтирательство.
      - Да как вы можете так утверждать?! - вскипел Чеходар.
      Артамонов остановил его движением руки.
      - Могу. Я привык называть вещи своими именами. Теяерь, втретьих. Да, я настроен и лично против...
      Пока Артамонов говорил, Чеходар сидел в напряженной позе, перекинув ногу на ногу и сцепив руки на колене. Глаза его пристально смотрели в одну точку на столе, широкие, вразлет черные' брови нервно вздрагивали.
      - И все-таки это ошибки, которые вы обязаны поправить в рабочем порядке, а не создавать вокруг этого нездоровый шум, - упрямо покачал головой он. - А ко мне лично вы можете относиться как угодно, но я старался для дела...
      Артамонов строго поправил:
      - Не для дела...
      - Ну да, да, - торопливо перебил его Чеходар. - Я вашу точку зрения понял.
      - Согласны с ней?
      - Нет!
      - Ладно. Перенесем этот разговор.
      - Пожалуйста!
      Чеходар заметно оправился от охватившего его было смущения и теперь говорил с прежним апломбом.
      - Не думайте, что бюро райкома вас поддержит, - добавил он со скрытой угрозой. - У товарища Сомова свой взгляд на нашу дружину.
      Глава XI ВОЗЗВАНИЕ К ТАРАСОВЦАМ
      В тот день Андрюша Рогов поздно явился в редакции газеты "Ленинская смена". Вид у него был хотя и усталый, но довольный, даже чуточку гордый. Лучистые карие глаза его смотрели на всех с таким плохо сдерживаемым ликованием, что Халатов сочувственно осведомился:
      - Ты, голубчик, никак опять стихи ночью кропал?
      - И не думал даже, - солидным тоном объявил Андрюша. Я, между прочим, ваше задание выполнил. Вот, пожалуйста, - и он торжественно положил на стол рукопись. - Детективный рассказ.
      Халатов усмехнулся и настороженно, но с явным интepecoм перелистал страницы.
      - Называется "Будильник звонит тревогу". Любопытно. Чего он так звонит? Ну-с, а теперь... - он отложил в сторону рукопись, - рассказывай. Что увидел? Что понял? Кошмарный случай описал, конечно, с тремя убийствами, погонями и перестрелкой?
      - Таких теперь у нас в городе не бывает, - авторитетно сказал Андрюша. - И вообще... У меня, понимаете, был выбор... За это время - два преступления. Одно - это неквалифицированная кража из Союза спортивных обществ. Ее совершили мальчишки, а раскрыть помогли дружинники. Второе...
      Незаметно вокруг Андрюши и Халатова собралась чуть не половина редакции. Всем, оказывается, было интересно послушать "уголовные байки Рогова", как с наигранным пренебрежением выразился Саша Дерюбин, довольно энергично тем не менее проталкиваясь поближе к рассказчику.
      - ...Второе, - продолжал Андрюша, - это очень опасное преступление, совершенное опытным рецидивистом. Убийство сторожа и ограбление комиссионного магазина. С проломом потолка, с машиной и так далее. Я выбрал для рассказа первый случай.
      - Правильно, - одобрил Дерюбин. - Нечего народ пугать. А нам второй случай расскажи. И поподробнее, пожалуйста.
      Андрюша досадливо махнул рукой.
      - Не в том дело, что народ пугать. Здесь же какая проблема воспитания! В семье, в школе. Дружинники тоже... И потом, характеры какие!
      - Да, но все это... - кто-то прищелкнул пальцем, скучновато. Между нами говоря, убийство есть убийство. И, как о нем ни пиши, оно всегда волнует.
      - Примитив! - авторитетно откликнулся Саша Дерюбин. Не тем волновать надо. Истинная художественность, дитя мое, заключается...
      Халатов взъерошил седые волосы и с досадливой иронией произнес:
      - Вас не туда повело, мальчики. Перегрелись. Что значит скучновато? И что значит примитив? Это значит, что и в том и в другом случае вещь плохо написана. Плохо! Неталантливо! Вот и все! О воспитании писал Макаренко в "Педагогической поэме". Это что, скучновато? Об убийстве писал, например, Достоевский. Что это, примитивно? Так о чем речь?
      Андрюша подумал, что сейчас от этих великих примеров Халатов перейдет к его рассказу, и ему стало не по себе. Успокаивала, правда, мысль, что рассказа Халатов все-таки еще не читал и поэтому разносить его вроде бы рано. Правда, Халатов все может...
      И, как бы подтверждая это мнение, Халатов обратился к Андрюше:
      - К тебе один вопрос. Самих этих ребят видел? С дружинниками говорил? Где вообще был, кроме угрозыска? Так сказать, два слова о творческой лаборатории.
      - Для будущего биографа, - вставил Саша Дерюбин.
      Из довольно сбивчивого рассказа Андрюши выяснилось, что ни у ребят, совершивших преступление, ни у дружинников он не был.
      - Плохо, - констатировал Халатов. - Я тебя, кажется, не торопил. Возьми свой рассказ и еще подумай.
      Выйдя из редакции, Андрюша в сомнении потоптался перед подъездом, потом, взглянув на часы, решительно направился к остановке троллейбуса.
      В штабе народной дружины инструментального завода жизнь шла уже своим чередом.
      За столом дежурный член штаба Григорий Степанович Проскуряков то сварливо, то с шуточками инструктировал старших по патрулям.
      - Опять, как прошлый раз, по одному да по два посылать будете? - недовольно спросил кто-то. - Не пойду я так больше.
      - Я, кажется, еще не сказал, как вам идти, - строго ответил ему Проскуряков. - Я, может, и сам этот порядок не признаю.
      - А кто ж тогда до него додумался?
      - Кто додумался, тот пусть и посылает, - сердито насупился Проскуряков. - По пять человек пойдете, как положено.
      В ответ все тот же парень ядовито заметил:
      - Маловато патрулей получится. Отчетность пострадает.
      А другой с откровенной насмешкой сказал словами Чеходара, которые уже стали в дружине как присказка:
      - "Что ж, мы свое доброе имя будем пачкать? Тень на коллектив бросать?" - и вдруг с нескрываемой досадой прибавил: - И так уже половина дружины разбежалась.
      - Оно и к лучшему, - сварливо ответил Проскуряков. Сами вернутся, когда мы порядок у себя наведем.
      - Наведем, когда рак свистнет...
      - А потому все, что набрали в дружину кого ни попадя, вмешался третий парень. - Вехов точно тогда сказал, а ему рот заткнули.
      - Ничего, ничего, придет время - скажет, - многозначительно заметил Проскуряков. - Не на такого напали. В ближайшее время собрание соберем.
      В ответ раздались возмущенные голоса:
      - Во, во! Перцу там дадим...
      - Молчать не станем...
      На улице, у входа в штаб, в коридоре и в самом помещении штаба толпились дружинники, наперебой обсуждая всех взволновавшее известие: в субботу состоится первое заседание суда чести дружины, разбор дела Василия Тарана из четвертого цеха.
      Самого Василия в штабе уже не было.
      У окна беседовали Огнев, инженер Рогов и Николай.
      Невдалеке, поджидая своего бригадира, играли в шахматы Борис Mискин и Коля Маленький. У их столика собралось несколько молодых парней. Собственно, партия уже закончилась, и теперь Борис разыгрывал варианты. Поблескивая стеклами очков, он небрежным тоном говорил:
      - Конь на бе четыре не даст форсированного выигрыша. Пусть не брешут. Черные отвечают слон эф два...
      Кто-то попытался возразить:
      - А пешка там на что?
      Борис снисходительно посмотрел на говорившего.
      - Милый! Первым ходом черные берут эту пешку ладьей. Надо же помнить ходы.
      Оппонент сконфуженно умолк. А Коля Маленький, оглянувшись, толкнул Николая и с лукавой гордостью сказал:
      - Могучий талант воспитали!
      - Ты лучше расскажи, как вы Тарана воспитали, - ядовито заметил один из дружинников. - За что его судить будут?
      Коля Маленький насупился.
      - Начальству виднее.
      - Брось вилять!
      - А я на пресс-конференцию согласия не давал, - попытался отшутиться Коля Маленький.
      Про себя он горячо и бесповоротно осуждал Тарана. Предельно правдивый и искренний, он не представлял себе, как это можно было так обмануть и подвести всю бригаду, так опозорить ее. Но с другими Коля Маленький не был расположен делиться своими переживаниями.
      - И на вечер вопросов и ответов тоже не было согласия, - решительно добавил он.
      - Просто не желаете сора из избы выносить. Знаменитая бригада!..
      Стоявший тут же Илья Куклев мрачно посоветовал:
      - Шуточки на этот счет лучше оставить. Ясно?
      Всем стало очевидно, что настроение у Ильи неважное, и это не сулило ничего приятного любому, кто попытался бы эти самые "шуточки" продолжать.
      Хотя и было ясно, что Куклев не позволит себе продемонстрировать даже часть своих способностей, но на присутствующих действовала неизбежная инерция от впечатлений о его последнем выступлении на заводском ринге. А потому щекотливый разговор как-то сам собою иссяк.
      Инженер Рогов между тем обратился к Николаю:
      - Значит, решено? Выступать будете вы?
      - Страшно, - признался Николай и виновато улыбнулся. Народ там, сами знаете, какой... И тема у них тоже...
      - Поможем, - бодро откликнулся Коля Маленький. - У нас же какие мыслители кругом, - он указал на товарищей и скромно добавил: - Лично я кое в чем тоже помогу. По вопросам космоса, например. Очень интересуюсь.
      В этот момент Рогов, оглянувшись на дверь, удивленно воскликнул:
      - Смотрите-ка, Андрей! Что ему здесь надо?
      - Собирает материал для газеты, - предположил Огнев, очень кстати.
      - Не сказал бы, - проворчал Дмитрий Александрович. - Я вовсе не собираюсь афишировать дома свою деятельность. И если жена узнает...
      Между тем Андрей уже заметил их. Подойдя, он, как старым знакомым, пожал каждому руку и, улыбаясь, сказал отцу:
      - Папа? Не ожидал. Ты прогрессируешь на глазах.
      - Об этом мы еще поговорим, - сухо отозвался Дмитрий Александрович. - К тебе тут есть дело.
      - Ко мне? А что такое?
      - Завтра на диспуте надо будет дать слово вот ему, Рогов указал на Николая.
      Андрюша насторожился.
      - Пожалуйста. Только... почему об этом просите вы, а не он сам?
      - Разве это имеет значение? - усмехнулся Огнев.
      В ответ Андрюша хитро подмигнул.
      - Я недаром столько дней ходил к вам. Появилось оперативное чутье. Разве нет?
      - А выдержка появилась?
      - Еще какая!
      - Тогда не задавайте лишних вопросов.
      Андрюша засмеялся.
      - Все. Обезоружили. Ну, а из другой оперы вопросы можно задать?
      - Из другой - можно.
      Андрюша деловито достал ручку и блокнот.
      - Меня интересуют дружинники, которые помогли милиции раскрыть кражу в Союзе спортивных обществ.
      Все невольно заулыбались. Андрюша смутился, лицо его залилось краской.
      - Вы что?
      - Тебе повезло, - продолжая улыбаться, сказал Дмитрий Александрович. - Вот он, Вехов, как раз и помогал со своими товарищами.
      - Ага! Идемте в сторонку, поговорим, - оживился Андрюша. - Мне нужны важные детали.
      Он увлек Николая за собой.
      В это время в штабе появился Чеходар. Он вошел озабоченный и возбужденный, еще не успев остыть после разговора с Артамоновым. Увидев Николая, он зло прищурился и поспешно отвел глаза.
      Подойдя к Проскурякову, Чеходар деловито сказал:
      - Завтра соберем членов штаба. Кое-что обговорить надо.
      - Что именно? - хмуро осведомился тот.
      Чеходар наклонился и вполголоса сказал:
      - На бюро райкома нас слушать будут.
      - Нас, милый, вся дружина хочет послушать.
      - Это успеется, - махнул рукой Чеходар. - Со своими всегда столкуемся. А вот там...
      - Не столкуемся, - перебил его Проскуряков, - если ты прежнюю линию гнуть будешь. Помнишь, инструктор райкома у нас на днях был? Думаешь, он поговорил и ушел? Нет, милый. Он вчера на заседании парткома был и под конец вдруг о нашей дружине вопрос поставил. Остро поставил! Партком теперь специально нашей дружиной займется. Надо будет и там ответ держать. Вот так-то, милый.
      Чеходар резко выпрямился и пристально, с враждой посмотрел на старика.
      - Ах, так? Ну, посмотрим!..
      К ним подошел инженер Рогов.
      - Я вам не помешаю?
      - Ну что вы, Дмитрий Александрович! - приветливо откликнулся Чеходар. - Вы мне тоже нужны. Давайте отойдем в сторонку.
      - Ишь ты, - проворчал Проскуряков им вслед. - Как рассыпался! Индивидуальной обработкой решил заняться.
      Домой отец и сын Роговы возвращались вместе.
      - Я тебя попрошу, Андрей, - строго и вместе с тем несколько смущенно сказал Дмитрий Александрович, - не рассказывать маме о моей общественной работе. Сам знаешь, у нее слабое сердце и... вообще она все это не так поймет. Пойдут всякие страхи...
      Андрюша, смеясь одними глазами, торжественно обещал:
      - Клянусь, ни звука. - И, помолчав, в свою очередь, спросил: - Но зачем все-таки будет выступать Вехов, а, папа?
      В тоне Андрюши сквозило нестерпимое любопытство. Дмитрий Александрович подозрительно покосился на сына и сварливо ответил:
      - Это наше дело, понятно? И не бойся, он вам музыки не испортит. У него есть что сказать, и весьма важное. Лучше думай о своем докладе.
      Андрюша вздохнул.
      - Думаю. И чем больше думаю, тем труднее его готовить. Вчера, например, на комитете тезисы обсуждали. Говорят, негативно.
      - Это почему же?
      - А вот я тебе почитаю то место.
      Они уже подходили к дому.
      Перед тем как открыть ключом дверь квартиры, Дмитрий Александрович бросил на сына предостерегающий взгляд, и тот в ответ понимающе кивнул головой.
      После ужина Андрюша разложил на освободившемся столе страницы доклада. Рядом уселся Дмитрий Александрович.
      Мария Спиридоновна, мать Андрюши, возилась на кухне, домывая посуду. Ей помогала Верочка, десятиклассница, хохотушка и болтунья, к которой Андрюша относился со снисходительным добродушием старшего брата, много уже повидавшего на своем веку и даже несколько утомленного обилием жизненных впечатлений.
      - Мамочка, скорее, - щебетала на кухне Верочка. - Андрей будет сейчас про рок-н-ролл читать. Это жутко интересно, правда? Девочки велели все-все запомнить!..
      Наконец женщины появились в столовой, и Верочка умоляюще произнесла:
      - Андрюша, только читай помедленней, а то я не запомню.
      - Чего ты не запомнишь? - подозрительно осведомился Андрюша, раскладывая перед собой исписанные листы.
      - Ну надо же, наконец, понять, что такое рок-нролл и что такое буги-вуги! Мы их вечно путаем, - с подкупающим простодушием сказала Верочка.
      - Ты что думаешь, - вспылил Андрюша, - я тебе инструкцию буду читать? Пропагандировать буду эти... - он досадливо махнул рукой. - И не надейся!
      Верочка смущенно пожала плечами.
      - Я и не надеялась.
      - Андрей, читай наконец, - вмешалась Мария Спиридоновка. - А то на плите суп.
      - Суп, суп... Главное у вас в жизни - это суп, - проворчал Андрюша, принимаясь за чтение.
      Доклад состоял из трех разделов: современная буржуазная упадочническая литература, музыка и живопись, и назывался "О вкусах, взглядах и цели жизни". Так же назывался и сам диспут. Доклад, как заранее оговорился Андрей, не претендовал на исчерпывающий анализ исторических и социальных корней, различных течений и их представителей. Нет, докладчик старался коротко, но в самых едких и бичующих выражениях охарактеризовать главные особенности изобличаемого явления и на конкретных примерах, взятых из газет и личных наблюдений, показать, к чему ведет увлечение подобными явлениями.
      - Значит, я прочту о музыке, - сказал Андрей и, обращаясь к отцу, как самому серьезному из слушателей, предупредил: - Я беру только танцевальную музыку, поскольку именно ею кое-кто и увлекается.
      - Правильно, это самое интересное! - горячо откликнулась Верочка. - Наши девочки...
      - Слушай, по-моему, у тебя какой-то нездоровый интерес к моему докладу, - строго сказал Андрей.
      - Нет, здоровый!
      Андрей досадливо махнул рукой и принялся читать.
      Речь шла о рок-н-ролле как о танце психопатическом, патологическом и безнравственном, который будит в людях самые низменные инстинкты, лишен благородства, изящества, веселья - всего того, что делает жизнь красивой и радостной. Музыка эта лишь бьет по нервам, толкает на дикие выходки, заставляет человека забыть, что он разумное существо, забыть о достоинстве, об эстетическом наслаждении. Недаром на Западе молодежь после этих танцев в зверином экстазе громит помещения, затевает кровавые драки. Недаром у нас этим танцем увлекаются те молодые люди, которым чужды и все остальные наши интересы, наши идеалы, взгляды, наши цели в жизни.
      Андрюша читал громко, с выражением, так, как собирался читать свой доклад завтра. Это была как бы репетиция.
      Кончив, он оглядел притихшую аудиторию и спросил:
      - Ну как?
      - Как в "Каштанке", - лукаво отозвалась Верочка. - Помнишь? Там гусь говорил горячо, убедительно, но непонятно.
      Андрюша презрительно усмехнулся.
      - Осталась непонятной разница между рок-н-роллом и бугивуги? Просто непонятно, откуда у меня такая сестра! Кажется, комсомолка... и родители вполне приличные, и брат...
      - У тебя очень хороший доклад, - поспешно вмешалась Мария Спиридоновка. - Я, например, все поняла. Веруля, иди на кухню помешай суп.
      Верочка неохотно поднялась со своего места и насмешливо бросила через плечо:
      - Брат у меня все-таки потрясающий сухарь. И я не удивляюсь, что некоторым людям с ним скучно.
      Андрюша даже покраснел от негодования. Эта несносная девчонка, кажется, уже что-то пронюхала. Ну, конечно! Недаром она вчера вечером все крутилась вокруг телефона, когда он говорил с Мариной. Иметь у себя в доме шпионку! Он собрался было поставить сестру на свое место, но Верочки уже в комнате не было.
      - Это черт знает что! - возмущенно проговорил он. Воспитали, называется...
      - А ты знаешь, - задумчиво произнес Дмитрий Александрович, барабаня пальцами по столу, - она ведь кое в чем права, по-моему...
      - Что?!
      - Да, да! Это в некотором смысле стихийный протест.
      - Против чего, хотел бы я знать?
      - Против твоей позиции в докладе. Ты сам разве не чувствуешь?
      Андрюша в недоумении посмотрел на отца.
      - Нет.
      - Вот она, - Дмитрий Александрович указал на дверь, за которой скрылась Верочка, - это выразила словом "сухарь". А твои товарищи из комитета - более научно: "негативная". А смысл один: ты только отрицаешь, убедительно, справедливо, но ты ничего не предлагаешь взамен.
      - Но что я могу предложить?! - возбужденно воскликнул Андрюша. - У нас ведь действительно нет интересных новых танцев!
      - Но у нас есть старые, и совсем неплохие. Например, многие бальные танцы. Они так красивы и изящны.
      - Их танцевали наши дедушки и бабушки сто лет назад! А молодежь всегда тянется к новому. Всегда! - Андрюша увлекся, торопясь высказать новые, внезапно возникшие у него мысли, которые уже обступили его со всех сторон. - И жизнь этого требует! Она теперь иная, чем сто, пятьдесят, даже двадцать лет назад! Она стала неизмеримо динамичнее, напряженнее, ярче. А танцевальная музыка у нас все та же и по ритму, и по мелодии, и по темпу.
      Как радовался Андрюша этому спору с отцом! Еще бы! Ведь без этого у него не возникли бы такие важные мысли. Вот ответ на обвинения в негативности - надо создавать новую, нашу танцевальную музыку, веселую, искрометную, чистую! И пусть ее сочинят молодые композиторы. Они есть и здесь, у нас в городе, в знаменитом на всю страну музыкальном училище, в театре оперы. Надо объявить конкурс через газету, создать жюри.
      - Между прочим, ты сейчас говоришь очень дельные вещи, - с улыбкой заметил Дмитрий Александрович. - Запиши это. Не то завтра от волнения все забудешь. А твои оппоненты на этот пункт будут обязательно напирать. Учти.
      Андрюша задорно тряхнул головой.
      - Они на многое будут напирать. Это будет такой бой, каких еще не знал факультет! Недаром он гудит как улей, - и, подмигнув, добавил: - А тут еще ваши дружинники что-то задумали.
      - Тс-с! Я тебя, кажется, просил...
      Дмитрий Александрович опасливо оглянулся на дверь в соседнюю комнату, откуда доносился голос жены.
      Вечером в библиотеку к Маше забежала Аня Артамонова. Увидев подругу, Маша обрадованно всплеснула руками.
      - Ой, Анечка! Как я тебя давно не видела! Подожди немного, я сейчас.
      Она сунула Ане свежий номер "Огонька".
      Пока Маша торопливо выдавала книги и журналы, подруги то и дело с улыбкой переглядывались, нетерпеливо ожидая минуты, когда можно будет, наконец, всласть поговорить.
      Но вот растаяла очередь у кафедры выдачи книг.
      Маша исчезла куда-то и через минуту, уже сняв свой халатик, в легком сером платье с большим отложным белым воротничком подбежала к Ане, схватила ее за руку, и подруги выпорхнули из зала.
      Отдышались они только в тихой, полупустой служебной комнате, загроможденной высокими стопками книг. Маша завела Аню в самый дальний угол и опустилась на стул возле небольшого столика. Аня устало улыбнулась, приложив руку к груди.
      - Ох, Машенька, ты меня просто замучила этим кроссом. Я даже не думала, что здесь так много лестниц и коридоров.
      - А я тебя в святая святых привела. Гордись. Ты первая из простых смертных, - засмеялась Маша, привычным движением откидывая с плеч чуть растрепавшиеся от бега локоны.
      Потом она внимательно посмотрела на подругу и, нежно проведя ладонью по ее щеке, сказала:
      - Анечка, ты плохо выглядишь. Случилось что-нибудь?
      - А, не выдумывай, пожалуйста!
      Аня небрежно махнула рукой и, вздохнув, подсела к столику.
      - Неправда! Я же вижу! - возмутилась Маша. - Как не стыдно! Я тебе что, чужая? - Но вдруг осеклась, пораженная мелькнувшей догадкой, и даже прикрыла ладонью рот. - Ой, ты влюбилась, наверное, да?
      В ответ Аня решительно тряхнула русой головкой и не без иронии ответила:
      - Надеюсь, что нет. Нельзя же нам болеть одновременно.
      Маша невольно залилась краской.
      - Ты напрасно смеешься. Это может быть очень серьезно и... и запутанно. Да! - вдруг спохватилась она. - Но у тебя все-таки что-то случилось?
      В их дружбе Аня всегда была стороной активной, наступающей и потому невольно усвоила по отношению к мягкой, застенчивой Маше тон чуть-чуть покровительственный и нежно-снисходительный. А уж в том, что она старалась скрыть даже от себя самой, Аня, конечно, ни за что не призналась бы Маше. Поэтому, объясняя ей причину своего прихода, Аня старалась и себя уверить в искренности своих слов.
      - Просто мне папа один случай рассказал, но я не поверила. Ужас какой-то! А официально, от имени райкома, я запрашивать не хотела. Вот к тебе и зашла.
      - При чем же здесь я? - удивилась Маша.
      - Ты раньше послушай до конца. Случай этот будто бы произошел на инструментальном, поняла? В бригаде Николая. Но это не может быть! Я его знаю, он честный!
      - Кто? Кого ты знаешь, Николая?
      Маша вдруг почувствовала, как тревожно сжалось сердце.
      - У тебя только Николай на уме! Как будто он один там. Но разве он тебе не рассказывал, что одного парня из его бригады под суд чести отдают?
      - Нет. Я... я давно его не видела, - и Маша робко добавила: - Но ведь разберутся. И если он честный...
      Но Аня с досадой перебила ее, невольно выдавая этим свое волнение.
      - Ах, ну как ты легко рассуждаешь! Разберутся! - И снова нетерпеливо переспросила: - Значит, ничего Николай не рассказывал?
      - Ничего. Я же тебе говорю: я его давно не видела.
      Тут только до Ани дошел смысл этих слов. Она внимательно посмотрела в огорченное лицо Маши, и та смущенно улыбнулась, но улыбка эта показалась Ане совсем не веселой, а скорей какой-то виноватой.
      Аня шутливо погрозила пальцем.
      - Ой, я вижу, что не у меня, а у тебя что-то случилось. Я даже знаю что. Ты поссорилась с Николаем, да?
      - Нет, нет, - поспешно возразила Маша. - Я просто... я не знаю... ну, как тебе это все объяснить?
      - Объясняй прямо и до конца, - решительно сказала Аня.
      Она пересела на стул рядом с Машей, нежно обняла ее и, зарывшись лицом в ее локонах, шепнула:
      - Ты же сама сказала, что мы не чужие.
      - Да... конечно... - Маша сделала над собой усилие и, не поднимая глаз на подругу, сказала: - Я не знаю, как я отношусь к Николаю. Раньше уне казалось... а теперь...
      - Ты же его любишь.
      - Не знаю.
      - Любишь, - твердо повторила Аня.
      - Ах, Анечка! Я недавно познакомилась с одним* человеком. Только не думай, он мне не нравится. Совсем не нравится. Но он много знает, много читал, видел. И мне с ним интересно. Ты понимаешь? Интересней, чем с Николаем. А тут еще папа случайно познакомился с Николаем. И в восторг от него пришел. Это папа-то! Представляешь?
      - Николай тебя очень любит, - задумчиво произнесла Аня. - Он так тебя любит, что... даже поссорился из-за тебя с друзьями.
      - Из-за меня?!
      - Да.
      Аня коротко рассказала о том, что произошло две недели назад в красном уголке.
      - Я только потом все узнала. К нам в райком один паренек заходил из их бригады. Они его зовут Коля Маленький, Аня улыбнулась, - чтобы с Николаем не путать. Знаешь, у них замечательная бригада. Это настоящие друзья...
      - Я их никого не знаю, - грустно сказала Maшa.
      - Вот возьму и познакомлю тебя с ними. Хочешь?
      - Неудобно как-то.
      - Удобно! Ну что это за привычка - людей бояться! Не понимаю.
      Маша улыбнулась.
      - Где тебе понять! Ты же всех воспитываешь. Вот и того парня, которого под суд чести отдают, тоже, наверное, воспитываешь. Анечка, а ты его хорошо знаешь?
      - Еще бы!
      - А по-моему, - Маша лукаво взглянула на подругу, - он тебе все-таки нравится. Ну признайся!
      - Кто? Этот несчастный Дон-Жуан? Нисколько даже.
      - Он вовсе не такой плохой.
      - Ты-то откуда знаешь?
      - Иначе он бы тебе не понравился.
      - Очень странная логика.
      Аня невольно засмеялась. Ей почему-то было приятно, что Маша завела этот разговор о Василии.
      И, тряхнув головой, она нарочито бесшабашным тоном объявила:
      - Вот пусть станет человеком, тогда я его, может быть, и полюблю. Не раньше. И потом, он слишком красивый.
      - Полюблю, - тихо повторила Маша. - Как это у тебя просто получается! А ведь это... это же все вдруг по-другому начинается, все другим светом кругом тебя светится. И счастье приходит такое, что задохнуться можно. И мученье приходит...
      Аня прижалась разгоряченной щекой к холодной щеке Маши и негромко спросила:
      - Машенька, а кто этот человек, с которым ты познакомилась?
      - Ах, этот, - Маша точно проснулась и равнодушно ответила: - Он студент. С филфака. Фамилия его Гельтищев.
      - Гельтищев? Валерий?
      - Да. Ты его знаешь?
      - Слышала. У нас в райкоме был секретарь их комитета комсомола. Они завтра интересный диспут проводят. И вот этот самый Гельтищев...
      Аня на секунду задумалась, потом вскочила со своего места и возбужденно объявила:
      - Знаешь, что я решила? Завтра мы с тобой идем на этот диспут. И без всяких разговоров! Ох, какая там драка ожидается!.. Между прочим, - она лукаво взглянула на Машу, - там будут и с инструментального завода.
      Маша удивленно взглянула на подругу.
      - Кто будет?
      - Увидишь.
      - Все-то вы знаете, - улыбнулась Маша.
      Аня ответила с нескрываемой гордостью:
      - А как же? Райком должен все знать. И не только знать. Так решено: идем завтра?
      В тот же самый вечер напротив входа в городскую библиотеку стояли Валерий Гельтищев и Анатолий Титаренко. Укрывшись от дождя под деревом, они, как видно, чего-то ждали.
      Высокий худой Валерий в пестрой шелковой рубахе навыпуск небрежно перекинул через плечо плащ и нервно курил одну сигарету за другой. Толстый, в черном костюме Анатолий, с неизменным галстукомбабочкой, выглядел спокойным, даже веселым. Аккуратно сложенный плащ он перекинул через руку, другой рукой картинно опирался о дерево.
      Свет уличного фонаря еле пробивался сквозь густую листву, и приятелей почти не было видно. Но сами они зорко наблюдали за ярко освещенным подъездом библиотеки.
      - Она должна выйти с минуты на минуту, - заметил Валерий. - Главное, не проворонить.
      - Но она, кажется, не мечтает, чтобы ты ее встретил, Анатолий лениво усмехнулся. - А жаль, девочка - люкс. У тебя есть вкус. - И уже другим, озабоченным тоном добавил: - Не очень только задерживайся, надо еще отшлифовать тот документ.
      Валерий самодовольно кивнул головой.
      - Будь спок! Бравые тарасовцы со всего факультета будут в восторге. Или я их не знаю, думаешь?
      Удивленно подняв брови, Анатолий спросил:
      - Какие тарасовцы, ты что?
      - Ха! Забыл? А прошлой осенью мы в какой деревне трудодни зарабатывали?
      - А-а! Тарасовка!
      - Именно. Вечерние зори, соловьи, плачущие ивы над рекой, тихий шепот и лобзанья...
      - Цыплята-табака пищат на дворе и роются в навозе, - в тон ему продолжал Анатолий, - белое столовое висит кислыми, пыльными гроздьями на кустах...
      Приятели рассмеялись. Потом Валерий мечтательно произнес:
      - Но Рогов будет у нас завтра нокаутирован в первом же раунде. Спасибо Мариночке...
      - Она твоей благодарности не примет.
      - Это меня мало волнует. А потом... потом мы дадим бой по существу. "О цели жизни", - передразнил Валерий. - "Зачем ты живешь на земле?" Демагогия! Софистика!
      - А ты докажи!
      - И докажу! - запальчиво ответил Валерий. - Прежде всего вопрос поставлен неверно. "Зачем живешь?" Или ставить его надо не перед нами, а перед природой: зачем она создала человека? А мы живем потому, что созданы ею. Вопрос надо ставить так: как жить? Они утверждают, что можно жить для себя, и это эгоизм, можно жить для других, и это хорошо.
      Но все это тоже софистика и демагогия! Каждый живет для себя! Да, да, каждый делает то, что ему нравится. Даже они, считая, что надо приносить пользу и творить добро другим, делают это для себя, ибо им так нравится. Ну, а мне нравится творить добро для самого себя! Логично?
      - Вполне. Один-ноль в твою пользу, - важно кивнул головой Анатолий.
      - Теперь второй вопрос: "Цель в жизни". Что это по-ихнему означает? Очень просто! Всю жизнь надрываться, нести тяготы и жертвы, чтобы потом, под конец жизни, не было стыдно за бесцельно прожитые годы. Хорошенькая перспектива! Ведь это, в лучшем случае, только один миг радости. Мне, например, этого мало! Я не хочу надрываться ради какой-то там цели! Я хочу каждый день получать радость. Какое мне в конце концов дело до других? Это, надеюсь, тоже логично?
      - Пожалуй, - без прежней уверенности согласился Анатолий, поправляя свой галстук-бабочку. - Но крика будет...
      - И все-таки это уже два-ноль! - азартно объявил Валерий.
      Внезапно Анатолий сделал предостерегающий жест рукой и негромко сказал, кивнув на освещенный подъезд библиотеки:
      - А теперь попробуй, чтобы было три-ноль.
      Валерий поспешно обернулся и увидел Машу.
      - Через час я тебе звоню, - тихо сказал он. - Больше мне на этот раз не потребуется.
      Приятели замерли в тени деревьев, дожидаясь, пока Маша простится с подругой. Потом Валерий небрежной походкой последовал за ней, все так же перекинув плащ через плечо, хотя дождь и не думал униматься.
      Догнав девушку, он мягко тронул ее за локоть и сказал:
      - Привет, Машенька.
      Маша с удивлением подняла голову.
      - Ах, это вы! Здравствуйте.
      Они пошли рядом, обмениваясь веселыми замечаниями о погоде и городскими новостями.
      Потом Валерий спросил:
      - Машенька, вы придете к нам завтра на диспут? - И загадочно добавил: - Там будет жарко.
      - Я знаю, знаю. Мы обязательно придем.
      - Кто это "мы"?
      - Я с подругой.
      - С какой, если не секрет?
      Маша засмеялась.
      - Это не секрет. Ее зовут Аня. Она работает в райкоме комсомола.
      - Боже, как серьезно! - с комическим испугом воскликнул Валерий. - Я буду смущаться.
      - Ну, вас, кажется, трудно смутить, - улыбнулась Маша. - Вы всегда чувствуете себя так уверенно.
      - Ах, Машенька, - голос Валерия внезапно дрогнул. - Если бы вы могли так же хорошо разбираться и в других моих чувствах.
      "Что такое? - в недоумении подумал он. - Почему я так волнуюсь?" Ласковый и звонкий голос Маши, застенчивый взгляд ее больших карих глаз, чистых и ясных, не затуманенных ни одной дурной мыслью, трогательная морщинка на лбу, когда она вдруг задумывалась, ее веселый, радостный .смех или вдруг взгляд удивленный и наивно-строгий, когда ей было что-то неприятно слышать от него, - все в этой девушке изумляло и притягивало Валерия. Он вспомнил слова Анатолия: "Девочка люкс". И сейчас эти слова его вдруг покоробили. Да разве можно так говорить о Маше, именно о ней?
      Валерий вдруг поймал себя на том, что рядом с Машей он думает о многом совсем иначе, чем в привычном кругу друзей. И это порой сковывало его, делало их разговор трудным и напряженным. Он даже вздыхал с невольным облегчением, когда расставался с Машей. Но уже на другой день думал о новой встрече. Это было как наваждение, как колдовство.
      - Вот мы и пришли, - донесся до него откуда-то голос Маши. - До свидания.
      Они стояли у подъезда дома, где жила Маша.
      На этот раз Валерий не стал ее задерживать.
      - До завтра, Машенька.
      Он наклонился и с непривычной для себя сдержанной нежностью поцеловал ее руку.
      Таран с негодованием отвернулся и ускорил шаг.
      "Еще ручки целует, тоже мне... - зло подумал он, узнав Машу и Валерия Гельтищева. - Морду надо бить за такие дела".
      На душе у него было так тяжело, как никогда еще в жизни. Хотя именно в этот день Таран почувствовал все же некоторое облегчение: больше нечего было таить от ребят, рассказал все, и баста! И про этого гада Жорку рассказал и про всех других тоже, даже про Киру. Рассказал, а сам все-таки идет сейчас к ней. Но ведь раз обещал, надо идти. А зачем обещал? Эх, неустойчивый он, видно, человек, нет у него характера. Вот и Аня ему однажды это сказала. Аня...
      О ней лучше не думать, а то вдруг охватывает такая тоска, что хоть головой в море...
      Дождь усилился. Таран поднял воротник пальто, надвинул на глаза мокрую кепку. И чего он тащится?
      На кой она сдалась ему, эта Кира? Но в кармане лежали еще вчера купленные билеты в кино, и Кира ждала его у входа. Эх, если бы его там ждал другой человек! Он бы полетел как на крыльях... Василий досадно тряхнул головой, отгоняя эти глупые мысли.
      Кира действительно ждала его, стоя под деревом на светлом пятачке сухого асфальта. Она была в ярко-красном плаще, из-под капюшона кокетливо выбивались курчавые пряди волос. Несмотря на дождь, на ногах у нее были открытые туфельки с длинным игольчатым каблучком.
      Когда Таран подошел, Кира сказала раздраженно и ядовито:
      - Еще в любви я тебе не объяснилась, а уже ждать приходится. Другие...
      - Задержали меня, - хмурясь, перебил ее Таран. - А на других мне наплевать.
      - Ах, наплевать? Другие хоть подарки делают. Жорик мне однажды такой нейлон оторвал, жуть! А ты... Вот только в кино и можешь.
      Она говорила быстро и громко, захлебываясь от обиды.
      Таран беспокойно огляделся.
      - Тише ты!..
      - А чего мне тише! Что я, украла чего?
      Не в силах больше сдержать накипевшую злость, Василий сказал:
      - Я с тобой объясняться в любви и не собираюсь. Поняла? И подарки делать тоже. И в кино - тоже!
      Он вынул из кармана билеты и со злостью разорвал их. Потом мстительно добавил:
      - А от Жорика твоего завтра пух и перья полетят. И от всех других тоже.
      - Уж не ты ли его щипать собрался?
      - Найдутся поумнее.
      Таран искал, что ему сказать Кире напоследок.
      Больше он с ней никогда не встретится. Все! Хватит! Был дураком, да не остался. Пусть катится к своему Жорику и вообще куда хочет. Василий даже не подозревал, что он может так презирать какую-нибудь девушку, тем более такую хорошенькую.
      Кира по-своему объяснила его молчание. Она усмехнулась, вплотную подошла к Тарану, почти прижалась к нему и, подняв глаза, лукаво спросила:
      - Ревнуешь?
      Но Таран в ответ обжег ее таким взглядом, что, невольно отпрянув от него, Кира всхлипнула:
      - Прямо псих какой-то бешеный... Ну тебя!..
      В этот момент дождь хлынул сплошным потоком.
      Но Кира, не задумываясь, кинулась бежать через дорогу.
      Внезапно взвизгнули тормоза, и большая грузовая машина резко вильнула в сторону, чуть не задев девушку. Кира испуганно вскрикнула, отскочила к тротуару и, поскользнувшись, упала.
      Таран в два прыжка оказался около нее. Вся мокрая, Кира лежала на боку, обхватив руками неестественно вывернутую ногу, и тихо плакала от боли. И такой жалкой, беспомощной и одинокой показалась она Тарану в этот момент.
      - Эх ты, неудачница!..
      Он без всяких усилий поднял девушку на руки и оглянулся. Под деревьями темнели силуэты людей.
      Кто-то уже бежал к нему на помощь.
      В сером плаще подошел милиционер.
      - Отнесите ее вон туда, в подъезд, - он указал на один из домов. - Справитесь? А я сейчас "Скорую помощь" вызову. Перелом, видно...
      Таран кивнул головой. Один, легко и бережно, он понес Киру.
      На следующий день в бригаде Вехова произошло чп: Коля Маленький "запорол" важные детали.
      Потный и огорченный, стоял он у станка, вытирая ветошью перепачканные в масле руки, и угрюмо прислушивался, как Николай и Куклев вместе с мастером обсуждали, можно ли исправить бракованные детали.
      С Колей Маленьким никто не говорил, его просто не замечали. И он прекрасно понимал почему. Проклятый второй разряд! Ну, ладно. Все! Что он, рыжий, да? И Коля Маленький с искренним ожесточением предупредил самого, себя: "В будущем месяце лопнешь, а сдашь на третий".
      Подошел Костя Петухов. В цехе он, как тень, всюду следовал за своим учителем Куклевым, уважительно прислушиваясь к каждому его слову.
      А Куклев тем временем уже принялся за дело и включил станок. Костя протиснулся поближе и замер в тревожном ожидании. "И надо ему за чужой брак отвечать, - с досадой подумал он. - А если не исправит?" И, не выдержав, он проворчал:
      - Одни портачат, а другие потей за них.
      - Со всяким, брат, может случиться. Тут взаимная выручка - закон. Понял? - со спокойной уверенностью сказал Куклев, не отрывая глаз от станка, где в бурном масляном потоке, как живая, дрожала и билась от напряжения, сверкая блестящими свежими бороздами, новая деталь.
      Костя не ответил. Он, словно завороженный, следил, как уверенно, точно и красиво, почти вдохновенно, управлял Куклев могучим и, казалось, непостижимо мудрым, но удивительно послушным сейчас станком. И, перехватив его жадный и восхищенный взгляд, Куклев, усмехнувшись, добавил:
      - Будет из тебя мастер, помяни мое слово.
      И Костя, впервые, кажется, оробев, подумал: "А вдруг не брешет? Вдруг и по правде буду?" И ему, тоже впервые, захотелось вдруг стать таким же умельцем, как этот неторопливый, широкоплечий парень с сильными, чуткими руками и умным взглядом неулыбчивых, но добрых глаз.
      А станок все гудел и гудел, и рождались одна за другой теплые блестящие детали.
      Между тем во дворе, у проходной, Николая нетерпеливо поджидали Борис Нискин и Таран.
      Таран с досадой посматривал на часы.
      - Все! - наконец объявил он. - Опоздали.
      - Ничего, - утешил Борис. - Самое интересное начнется в миттельшпиле.
      - Что, что?..
      Борис снисходительно пояснил:
      - Это значит - в середине игры. Учишь тебя, учишь... А в данном случае я хочу сказать, что самое интересное начнется после доклада Рогова.
      - Так и говори, - проворчал Таран. - Но мы свободно можем и на твой миттельшпиль опоздать.
      Наконец из цеха выбежал Николай, за ним Илья Куклев и Коля Маленький. Они успели уже принять душ и переодеться. Мокрые волосы их блестели на солнце.
      - Полный порядок, - бодро сообщил Николай.
      Вид у всех троих был такой, словно самое трудное испытание уже позади.
      - Полный или нет, это еще бабушка надвое сказала, - заметил Таран. - Шире шаг, хлопцы! Опаздываем.
      ...Ребята, запыхавшись, появились в огромном и светлом актовом зале университета, когда Андрюша Рогов уже заканчивал свой доклад.
      Зал был переполнен.
      Первым отыскал себе место Коля Маленький.
      Он юркнул куда-то между рядами и через секунду подмигнул друзьям: я, мол, уже оформился! Николай и Таран пробрались вперед и уселись вдвоем на один стул. Борис и Илья Куклев задержались у двери.
      Отдышавшись, Николай стал незаметно осматриваться вокруг. Вскоре он увидел Жору Наседкина.
      Тот с независимым и ироническим видом откинулся на спинку стула. Он был в черной с серебряной нитью нейлоновой рубашке и узких кремовых брюках.
      Черные, навыкате глаза его насмешливо щурились, на пухлых губах под тонкой ниточкой усов блуждала улыбка. Рядом с ним сидел какой-то толстый рыжеватый парень с коротким бобриком на голове и черным галстуком-бабочкой.
      Невдалеке от этой пары Николай заметил светловолосого паренька в белой рубашке с отложным воротничком и закатанными выше локтя рукавами.
      Лицо паренька было очень знакомо. "Да ведь это же тот самый, которого ранили! - вспомнил вдруг Николай. - Мы у него в больнице были". Он толкнул в бок Тарана и указал на паренька.
      И в этот самый момент Николай неожиданно увидел Машу. Она сидела с Аней Артамоновой. Обе внимательно слушали. С другой стороны рядом с Машей сидел долговязый Валерий Гельтищев в пестрой рубашке навыпуск и, время от времени наклоняясь к девушке, шептал ей что-то на ухо. Маша улыбалась и один раз погрозила ему пальцем.
      Николай поспешно отвел глаза. Как он будет выступать теперь, если здесь Маша? Он почувствовал, как напряженно замер рядом с ним Таран. Николай оглянулся. Василий неотрывно смотрел в ту сторону, где сидели девушки.
      - Брось, понял? - через силу сказал Николай. - Чего уж там!..
      Оба как будто очнулись и, смущенно оглянувшись на соседей, принялись слушать.
      Андрюша Рогов заканчивал свой доклад, заканчивал горячо, с азартом, не заглядывая в написанный текст.
      - ...А для чего же мы живем тогда? - донесся до Николая его звенящий, взволнованный голос. - Ведь не трава мы? Ведь мы думаем, мыслим, ведь мы всегда ставим в жизни какие-то цели. Какие же это должны быть цели? Как же надо жить?..
      "Правда, как надо жить? - подумал Николай и тут же себе ответил: - Жить надо счастливо. Все должны жить счастливо. Нет счастья одному. А в чем счастье? В работе, только настоящей, вот как, например, сегодня Илья, чтобы людям была польза, чтобы они тоже почувствовали, что это такое за радость - работа! И еще счастье... в Маше! - Он невольно поглядел опять в ту сторону, где сидела она, и упрямо подумал: - В ней. Для меня - только в ней!.. Нелегкое только это счастье. За него еще драться надо..."
      До Николая опять долетел голос Рогова.
      - ...И у нас на факультете есть, к сожалению, люди, запальчиво говорил Андрюша, теребя в руках листки своего доклада, - которые вот так бездумно, из желания быть во что бы то ни стало оригинальными, не похожими на других, увлекаются пошлыми танцами, объявляют себя сторонниками абстракционизма в живописи. А этот самый абстракционизм есть не что иное, как ядовитая буржуазная диверсия против истинного искусства всех народов!
      Ведь он не объединяет, он разъединяет людей и твердит о заумных "сверхчеловеках", которые, мол, только и могут его понять. Наконец, абстракционизм не помогает узнать и любить жизнь. Нет, он уводит от жизни, он оплевывает ее!
      - Демагогия! - раздался чей-то возглас из зала.
      Председательствующий, молодой, спортивного вида паренек в гимнастерке, с комсомольским значком на груди, поднялся со стула.
      - Кто не согласен, выходи сюда, поспорим!
      - Чтобы вы потом оргвыводы делали? - ехидно спросил тот же голос.
      - А я не боюсь оргвыводов и хочу поспорить! - выкрикнул со своего места Валерий Гельтищев.
      Председатель постучал карандашом по стоявшему на столе графину с водой.
      - Тебе дадут слово. И бросьте насчет оргвыводов. У нас тут не суд.
      - ... и Рогов не прокурор, - добавил все тот же голос.
      Николай в этот раз успел заметить, что реплики бросал мордастый парень, сидевший рядом с Жорой.
      Гельтищев уверенно вышел на трибуну и оперся руками о ее края. Перед собой он положил свернутый в трубку лист.
      - Я буду краток, - предупредил он. - И выскажусь по трем пунктам. Первый - о существе доклада. Он касался новых веяний в музыке, литературе и живописи и критики их с позиций классиков девятнадцатого века.
      - С наших позиций! - запальчиво возразил Андрюша.
      - Я вас, кажется, не перебивал, - с подчеркнутой вежливостью ответил Гельтищев. - Если не ошибаюсь, говоря о живописи, вы ставили в пример передвижников, Репина. Это, простите, какой век? И я отметаю все это! Нам нужна сейчас картина предельно простая, стремительная, картина, написанная совсем в другой манере, чем писали тот же Репин или, например, Левитан.
      - Но не нарочитая бессмыслица! Не ребус! - взволнованно откликнулся Андрюша. - Когда мажет холст обезьяна или делают скульптуру из старыЛ тазов, сковородок и проволоки!
      И зал одобрительно загудел десятками голосов.
      - Это кретинизм! - крикнул кто-то.
      - Это оригинально, - снисходительно возразил Гельтищев. - А что вы скажете на это?
      Он развернул свернутый в трубку лист и показал его залу.
      На бумаге в хаотическом беспорядке переплелись зеленые, красные, желтые полосы, кляксы и брызги.
      Таран узнал репродукцию, висевшую в комнате у Гельтищева тогда, во время вечеринки. И теми же самыми словами, как и тогда, Гельтищев с пафосом провозгласил:
      - Это нервное сплетение стрел, каких-то молний. Это волнует. Ибо я дополняю это своим воображением. Здесь сама наша жизнь...
      Зал ответил громовым и веселым смехом.
      - Я хочу ответить! - вскочил со своего места светловолосый паренек, которого узнал Николай. - Я интересуюсь живописью.
      Председательствующий обратился к Гельтищеву, который со снисходительным и насмешливым видом ждал, когда уляжется шум:
      - Не возражаешь, если мы разобьем твое выступление и дадим слово Назарову?
      - Возражаю!
      Стихший было шум снова усилился.
      - Дать слово!..
      - Юрка, говори!..
      - Нет, пусть Гельтищев!..
      - Тогда я с места! С места! - закричал Назаров. - Это не живопись, не искусство! У художника есть свой язык, на котором он обращается к людям! Еще знаменитый французский импрессионист Кур говорил: "То, чего мы не видим, несуществующее, абстрактное, не относится к области живописи".
      Абстракционизм - это отвлечение без обобщения, это полное отвлечение от жизни, то есть от того, что больше всего волнует человека, что является смыслом его существования на Земле! Это распад формы и содержания. А значит, и распад самого искусств! Смотрите! Его уже нет здесь!
      Последние его слова потонули в шуме и возгласах:
      - Верно!.. Правильно!.. Даешь настоящее искусство!..
      Затем выступали и другие, выступали прямо с места, из зала, горячо, убежденно, кто весело, кто с издевкой, кто требовательно и серьезно. Некоторые приводили доводы и примеры из области литературы или музыки, некоторые только решительно отвергли то, что сказал Гельтищев. Выступали и его сторонники, правда, их было мало и говорили они не так решительно, больше стараясь примирить точки зрения, чем отстоять свою. Среди них был и Анатолий Титаренко, тот самый толстый парень с галстуком-бабочкой, которого заметил Николай около Жоры.
      Диспут разгорался. Несколько пожилых преподавателей, сидевших в первом ряду, с улыбкой переглядывались между собой,
      А Гельтищев все продолжал стоять на трибуне.
      О нем как будто забыли, да и он сам забыл, где стоит, с интересом следя за разворачивающейся борьбой мнений, изредка выкрикивая что-то ироническое и насмешливое.
      - Во дают, - с восхищением прошептал Таран на ухо Николаю.
      Николай кивнул головой. Куда бы он ни смотрел, взгляд его неизменно возвращался к Маше. Девушка раскраснелась, глаза ее блестели, она что-то возбужденно говорила не менее взволнованной Ане, один раз они даже поспорили.
      Но вот Гельтищев, улучив момент, когда в зале стало относительно тихо, торжественно произнес:
      - Товарищи, минуту внимания. Второй из трех пунктов моего выступления заключается в следующем. Редакция бывшей, ныне закрытой газеты "Мысль" поручила мне довести до вашего сведения один документ.
      В наступившей тишине он достал из кармана бумагу и громко прочитал:
      - "Воззвание к тарасовцам!"
      По рядам пробежал смешок. Студенты четвертого курса филфака невольно вспомнили тихое украинское село, где прошлой осенью работали на уборке урожая. После этого они себя в шутку и стали называть тарасовцами. Но чтобы публично адресовать им такой документ... да еще требовать поддержки только потому, что они гдето все вместе жили и работали...
      Это уж слишком!
      Гельтищев между тем продолжал читать. В "воззвании" говорилось, что редакция "Мысли" считает, что газета закрыта несправедливо, что это "голый диктат силы", лишение "свободы слова", что газета нужна и даже полезна, ибо она борется за настоящее советское искусство, в спорах рождается истина...
      Но чем дальше он читал, тем все более нарастал возмущенный шум в зале. Послышались возгласы:
      - Долой!..
      - Нам нужна другая газета!
      - Позор для факультета!
      - Даешь новую газету! Новую редколлегию!..
      Раздались голоса и кое-кого из бывших членов редколлегии газеты:
      - Я не знаю такого воззвания!.. Я его в глаза не видел!..
      - Последняя карта бита! - радостно закричал Андрюшка Рогов.
      Гельтищев заметил, как Анатолий делает ему какие-то отчаянные знаки. Он кивнул головой и, вытащив из кармана клочок бумаги, замахал им в воздухе.
      - Я не кончил! Есть еще один документ!..
      И снова в зале воцарилась настороженная тишина.
      - Мы можем спорить и не соглашаться друг с другом, издалека начал Гельтищев. - Но одно требуется от всех нас в таком диспуте - честность, принципиальность! Я больше всего ка свете ненавижу хамелеонов, людей двуличных, верящих в одно, а открыто отстаивающих другое, если это помогает им выдвинуться, сделать карьеру.
      - Ближе к делу! - крикнули из зала.
      - Я уже очень близок, - угрожающе произнес Гельтищев. Я хочу вывести на чистую воду такого человека. Вот эта записка, - он еще раз взмахнул клочком бумаги, - она носит интимный характер и попала ко мне случайно. Но кое-что в ней имеет общественное значение и позволяет выявить истинное лицо ее автора.
      Гельтищев сделал рассчитанную паузу, накаляя атмосферу в зале.
      - Да не тяни же, Валерий!
      - Я не тяну. Речь идет о приглашении этого человека к нам в компанию. На словах этот человек против нас. И громко выступает так сегодня. А на деле он совсем иной. И вот он пишет одному из нас:
      "...твои взгляды я уважаю... Я готов пойти с тобой к ним. А примут они меня?" - Гельтищев негодующе повысил голос. - И этот человек - наш сегодняшний докладчик Андрей Рогов!
      Буря разразилась в зале.
      - Ложь!..
      - Это фальшивка!..
      - Записку в президиум!..
      Гельтищев сошел с трибуны и торжественно передал записку в президиум. Над ней сразу склонилось несколько человек.
      Андрюша сидел у края стола весь пунцовый от стыда и волнения. Ему придвинули записку.
      Наконец председательствующий поднялся со своего места и в мгновенно наступившей тишине объявил:
      - Товарищи, записку писал Рогов...
      И снова вспыхнула буря взволнованных криков.
      - Пусть даст объяснения!..
      - Позор!..
      - Рогова на трибуну!..
      Но Андрюша лишь отрицательно мотал головой.
      Шум нарастал. Таран наклонился к Николаю и возбужденно сказал:
      - Это что же такое происходит, а?
      Николай с тревогой пожал плечами. Срывался не только диспут, срывалось и его выступление, а значит и...
      Неожиданно откуда-то из середины зала раздался звонкий девичий возглас:
      - Я дам объяснения!
      Между рядами пробиралась Марина. Затихший зал провожал ее рядами встревоженных глаз.
      Андрюша еще ниже опустил голову.
      Марина взошла на трибуну и, будто боясь, что ей в последний момент изменит решимость, взволнованно и торопливо выпалила:
      - Это моя записка! Ее у меня украли! Да, да, украли! В тот самый вечер! И это подлость использовать ее сейчас! Это я уговаривала Андрея пойти к ним. Я их не знала, я думала... А Андрей решил так только из-за меня! А потом все-таки не пошел. Он так и сказал: "Это будет подлость по отношению к самому себе". Я так на него рассердилась! А теперь... теперь я так рада... Я даже горжусь им!
      Марина говорила сбивчиво, но с подкупающей искренностью и волнением. И зал сдержанно гудел, как туго натянутая струна, готовая вот-вот лопнуть.
      И как только девушка в синей кофточке сбежала с трибуны, снова грянул шквал возмущенных возгласов:
      - Позор!..
      - Исключить провокаторов из комсомола!..
      - Долой их с факультета!..
      - Вон!..
      Андрюша смотрел в зал сияющими, счастливыми глазами, потом он что-то возбужденно зашептал на ухо председателю. Тот согласно кивнул головой и поднялся со своего места.
      Когда, наконец, в зале воцарилась относительная тишина, председатель сказал:
      - Мы тут прослушали некое "Воззвание к тарасовцам". Оно нас не устраивает, товарищ Гельтищев! Оно фальшиво и противоречит нашим взглядам.
      И чтобы всем это стало окончательно ясно, чтобы никто больше не попался на удочку таких вот "ультралевых", якобы прогрессивных фраз, есть предложение. Давайте напишем развернутое письмо в нашу газету "Ленинская смена" и попросим его обязательно опубликовать. В нем мы разоблачим поклонников буржуазных взглядов и морали так же, как сделали это сегодня на диспуте! Кто за это предложение?
      Под одобрительный гул взметнулся в зале лес рук.
      Затем была избрана комиссия для составления письма, первым вошел туда Андрюша Рогов.
      Не давая минуты передышки, председатель объявил:
      - Слово имеет от имени народной дружины инструментального завода товарищ Николай Вехов. - И многозначительно добавил: - Сообщение важное.
      Николай тяжело поднялся со своего места, успев шепнуть Тарану:
      - Смотри в оба.
      По пути он обменялся взглядом с Колей Маленьким, и тот выразительно подмигнул ему.
      Пробираясь к трибуне, Николай не удержался и взглянул в ту сторону, где сидела Маша. Девушка следила за ним с интересом и удивлением. Гельтищева рядом с ней не было.
      Николай взошел на трибуну. На секунду екнуло сердце от сотен устремленных на него глаз. Он смущенно откашлялся.
      - Я, товарищи, имею задание кое о чем информировать вас. Вы тут важный вопрос обсуждаете. Мы с товарищами прямо заслушались. - Николай улыбнулся, и сразу дружескими улыбками расцвел зал. - Здорово обсуждаете, крепко. Но у того вопроса есть и другая сторона. Важная и... как сказать?., тревожная, что ли. Кое-кто из ваших студентов увлекается не только абстракционистами, - он старательно произнес это слово, - или безобразными танцами, а еще и иностранным барахлом. И не на себе его носит, а торговлю открывает.
      - 3наем!.. Знаем!.. - раздались возгласы.
      - Знаете, да не все, - Николай покачал головой.- Мы знаем больше. Мы очень внимательно следим за такими. И не только мы... Потому что они не только позорят наш город и торгашество развивают. Есть у вас один такой особо опасный фрукт.
      Его, так сказать, операции уже уголовный кодекс нарушают. Вчера был арестован человек, который незаконно изготовлял пластинки с этим самым рок-н-роллом. Кличка его - Король бубен. А сбывал их ваш студент. Есть у нас данные, что и краденые вещи он принимает.
      - Кто такой?.. Назовите!.. - понеслись из зала взволнованные голоса.
      Николай покачал головой.
      - Пока рано. Но мы с него и так глаз не спустим. Я это зачем вам докладываю? Чтобы знали все, куда эта дорожка ведет. Чтобы вы пригляделись.
      У вас, между прочим, сейчас тоже народная дружина создается. Надо нам...
      Между тем Жора Наседкин, пригибаясь, торопливо пробирался между рядами к выходу. Он понимал, что поступает глупо, но ничего не мог с собой поделать. Сидеть спокойно на месте, услышав такое, было выше его сил. Надо было немедленно, сейчас же что-то предпринять.
      Никто не обращал на Жору внимания, так заинтересовал всех высокий плечистый парень с инструментального завода.
      У самых дверей Жора наткнулся на какого-то человека и, пробормотав извинения, выскочил в коридор. Человек внимательно поглядел ему вслед.
      Через минуту, обменявшись с ним взглядами, в коридор вышли Коля Маленький и Илья Куклев.
      Таран и Борис Нискин остались на своих местах: их Жора знал в лицо.
      Глава XII ВСТРЕЧА СОСТОЯЛАСЬ, НО...
      Ребята выскочили на улицу и огляделись.
      В сгустившихся сумерках вдали мелькали фигуры прохожих, проносились темные силуэты машин. Под порывами ветра таинственно шелестела над головой листва деревьев.
      - Разве его тут увидишь? - угрюмо произнес Илья. - Да тут...
      Коля Маленький резко перебил его:
      - Надо увидеть! Побежали!
      Ребята устремились вперед, но, пробежав что есть духу два или три квартала, заглянув во все поперечные улицы, наконец, убедились в бесполезности своей попытки. Жора как сквозь землю провалился.
      Запыхавшиеся и раздосадованные, они повернули назад.
      - Душа из него винтом, - ворчал Илья Куклев, - бегай теперь тут, как бобик.
      Коля Маленький задумчиво сказал:
      - Хотел бы я знать, куда его понесло? Еще, чего доброго, с перепугу в море утопится. Я даже не ожидал такой нервной системы.
      - Не утопится, - успокоил его Илья. - Кишка тонка.
      У подъезда их встретил тот самый человек, на которого наткнулся, выбегая из зала, Жора. Это был лейтенант Коваленко.
      - Вы зачем бегали? - строго спросил он. - Вам же было сказано: это не ваше дело преступников ловить. Это наше дело. Кажется, ясно.
      - А если он убегает, а вы на месте стоите? - обиделся Коля Маленький.
      - Я потому на месте стою, что так надо.
      Петр Коваленко произнес это солидным тоном, очень довольный случаем показать перед этими хлопцами свои знания оперативной работы.
      Но Коля Маленький сдержанностью не отличался.
      - Как это так не наша забота? - запальчиво возразил он. - Наша! Недооцениваете дружины, вот что! Попробуйте-ка его теперь найти. За месяц не отыщете, чтоб я не родился.
      - Точно, - из солидарности поддержал друга Илья.
      Коваленко опять усмехнулся.
      - Не бойтесь, раньше отыщем.
      Скептически улыбаясь, Коля Маленький заметил:
      - На бумаге все гладко получается.
      Жора Наседкин, выскочив на улицу, никуда не побежал. Ему просто повезло. Затравленно оглядевшись, он внезапно увидел почти рядом старенькую "Победу", за ветровым стеклом ее уютно горел зеленый огонек.
      Махнув рукой, Жора вскочил в машину, которая даже не успела еще остановиться, и с силой захлопнул дверцу.
      - Осторожнее, гражданин, - недовольно проворчал пожилой водитель. - Куда вам?
      Куда? Это Жора еще не успел решить. У него было сейчас только одно желание: мчаться, лететь куда-то, что-то немедленно делать. Ему казалось, что он гибнет, тонет и надо изо всех сил двигаться, все равно как, лишь бы не уйти на дно, не захлебнуться.
      - Куда вам? - повторил водитель, искоса поглядывая на своего взъерошенного и явно чем-то напуганного пассажира.
      - Прямо... - мотнул головой Жора. - И... и скорее!
      Водитель пожал плечами и дал газ. Машина рванулась вперед.
      Жора высадился около парка, торопливо пробежал через освещенный вход и устремился в одну из отдаленных аллей.
      Очутившись около какой-то скамейки, он остановился. Сердце колотилось, и перехватывало дыхание.
      Жора огляделся. Черт возьми, он совершенно подсознательно прибежал на то самое место, где встречался позавчера с незнакомым парнем по кличке Уксус.
      Да! Именно этот парень и нужен ему сейчас. Жора скажет ему, что все отменяется, что он отказывается от всех условий и не возьмет ни одной тряпки.
      Нет, нет, ни одной! Он не желает отправляться в тюрьму, не желает рисковать. Впрочем, это уж не риск, это верная гибель! И он не желает впутываться в чужие преступления. С него достаточно Короля бубен.
      Боже мой, что он там уже наговорил! Но со стороны Жоры - это спекуляция, не больше. И это полбеды.
      А здесь, если он свяжется с крадеными вещами...
      Ну, конечно, с крадеными!.. Откуда еще может взяться у человека столько вещей!..
      Так что же делать, что же делать?.. И где найти этого Уксуса? А найти его надо сегодня, сейчас. Потому что завтра он уже привезет в условное место вещи. И если Жоры там не окажется... А он не придет туда теперь, он скорей умрет, чем решится туда прийти. И тогда... Зачем только он сообщил им свой адрес! Жора помнил предупреждение Уксуса в тот вечер: "Не придешь - привезу все барахло к тебе домой и устрою бенц! Меня оно во как режет", - и с ожесточением провел рукой по горлу. И он привезет, ему терять нечего. А Жора тогда погиб...
      У Жоры пересохло во рту от волнения. Он бегал из конца в конец по аллее, словно привязанный к той проклятой скамейке, где они сидели позавчера, и не мог остановиться. Где же найти того парня?.. Стоп!..
      Жора внезапно вспомнил.
      ...Когда парень назвал ему свою странную кличку, он, Жора, иронически осведомился:
      - Ну, а как вас зовут нормальные люди?
      Парень усмехнулся и небрежно ответил:
      - Мишка с Привозной, второй дом от угла. Мы не какие-нибудь беспаспортные.
      - Фирма солидная. Наслышаны, - все тем же ироническим тоном заметил Жора. Но он был не только "наслышан". Он там знал все дома наперечет, а уж знаменитый "второй дом от угла" особенно.
      И еще одну деталь вспомнил Жора, когда ему удалось, наконец, хоть чуточку успокоиться и собраться с мыслями.
      Да, конечно, он видел этого парня еще раньше.
      Однажды он зашел к Юрке Назарову, еще до той драки в красном уголке, когда Юрка был ранен.
      И вот на обратном пути, во дворе Юркиного дома на улице Славы, он увидел Уксуса в обществе какого-то рыжего парня. Жора запомнил эту встречу потому, что в тот момент, когда он проходил, женский голос из глубины двора позвал кого-то, и Уксус, толкнув рыжего, сказал: "Видал, Петух? Матка кличет. А ну, живее!" И оба парня стремглав бросились на улицу.
      Жора тогда еще удивился, почему они так поступили.
      Да, да, Жора все это очень ясно вспомнил!
      Но главное для него сейчас было другое. Главное было то, что он знал адрес Уксуса. А раз так, то надо немедленно мчаться к нему и, что бы там Жоре ни грозило, отказываться от вещей, отказываться безоговорочно!
      Приняв, наконец, решение, Жора устремился к выходу из парка.
      На Привозную он помчался опять в такси.
      Первый же встречный парень "во втором доме от угла" указал ему квартиру, где жил Мишка - Уксус. Фамилия его оказалась Колосков.
      Жора бросился вверх по слабо освещенной грязноватой лестнице, с трудом разбирая номера квартир.
      Но Уксуса дома не оказалось.
      - Три дня как не ночует, - сварливо сообщила пожилая соседка. - Может, бог даст, и совсем не вернется. Намучились мы с ним, не знаю как...
      Это был страшный удар. Значит, Уксус скрывается? И если так, то выходит, что дело, в котором оказался замешан он, Жора, очень серьезное. Как же теперь поступить? Может, и ему тоже скрыться? Но куда? И вообще... что это будет за жизнь? Вот до чего он дошел! Разве мог он когда-нибудь предполагать такое? Уголовный преступник!.. Жора невольно поежился от страха и омерзения. А что будет с университетом? Что будет с родителями? У отца и так больное сердце. И он не простит этого, никогда не простит! Он уж такой человек.
      Что же делать? Как разыскать этого проклятого Уксуса?
      Жора стоял на полутемной, грязной лестничной площадке между этажами и не знал, что предпринять. Может... может, попробовать найти того рыжего парня? Вдруг он знает, где сейчас Уксус?
      Проклиная все на свете, Жора помчался на улицу Славы.
      Вот уже неделя прошла с того дня, как Степу Шарутшна исключили из дружины.
      Ох, как тяжело было прожить эту неделю! Он не привык так жить, один. Ребята из бригады явно избегали Степку, словно ожидая от него чего-то. А чего, собственно, они ждали? Даже Коля Маленький, нетерпеливый и задиристый, и тот молчал, делая вид, что не замечает Степу. И Илья молчал, Илья, с которым он больше всех дружен. Тоже друг! И Николай, и Борис Нискин, и Таран...
      Впрочем, с Тараном вчера что-то случилось. Степка от других ребят в цехе слышал, что Василий вчера в штабе дружины признался в каком-то деле, за которое его будут судить теперь судом чести. Вот ведь взял и признался! А он, Степка? Духу не хватило.
      И еще одно, совсем уже удивительное событие произошло вчера в цехе: там появился Петух. Мало того, его привел Николай и взял в свою бригаду.
      И Петуха, которого все зовут теперь Костей, приняли, как своего! Степка долго не мог прийти в себя от удивления и испуга. Он не осмелился подойти к нему и заговорить, как другие, он вообще старался не попадаться ему на глаза. А ребята... Да что они, не знают, кто такой Петух, первый друг Уксуса, того страшного Уксуса, который заставил Степку все рассказать и выдать план? А Петух? Он тоже бил Степку. И вот теперь... хотя теперь Петух, то есть Костя, ведет себя тихо. Его, например, уже второй вечер не видно во дворе. Поэтому Степка и может вот так, спокойно, сидеть сейчас на скамейке и думать.
      Что же это в самом деле получается? Его, Степку, своего рабочего парня, выгнали, а Петуха приняли? Это все, наверное, потому, что Степка робкий, слабый. Он не может, как Коля Маленький, одним ехидным словцом поднять на смех и обрезать кого угодно или одним ударом кого хочешь свалить на землю, как Илья; он не такой красивый и нахальный, как Таран; не такой умный, как Борька Нискин, и, уж конечно, не такой авторитетный, как Николай.
      Вот и все, вот они этим и пользуются!..
      Степка горестно вздохнул и потянулся за папиросами. В большом, пустынном, окутанном сумерками дворе робко вспыхнул огонек, осветив на миг расстроенное Степкино лицо, и темнота снова cryстилась, поглотила его. Степка откинулся на спинку скамейки.
      В мечтах своих он был другой, смелый и сильный.
      Степка представлял себя то в бескрайной казахской степи, где он на мощном тракторе поднимает целину, то в сибирской тайге, среди бескрайных лесов на страшной высоте заканчивает он монтаж первой домны, а то он моряк и сквозь шторм ведет корабль. Он ставит рекорды, про него пишут в газетах...
      И все это он может! Вот тогда они узнают, тогда пожалеют, что обошлись с ним так бездушно и несправедливо. Несправедливо?.. Нет, по-своему они, конечно, были правы.
      А дела в дружине заварились круто. Степка со стороны слышал о них, слышал о пролавших мальчишках, о драке на пароходе, о краже в Союзе спортивных обществ. Один парень из другого цеха шепотом рассказал ему даже об ограблении какого-то магазина и убийстве сторожа. Слышал он, что с этим делом связан будто бы и Уксус. Его, кажется, даже ищут, а он пропал. Вот Уксуса ищут, а Петуха, главного его подручного, приняли на завод, в их бригаду.
      Да разве можно ему доверять?
      Степка недвижно сидел на скамейке. Было тепло и тихо. Только с улицы доносились голоса людей да шум проезжавших мимо машин. Степка стряхнул пепел, и уголек папиросы красным глазиком засветился во тьме.
      Неожиданно в воротах мелькнула чья-то фигура.
      Человек пробежал по двору несколько шагов и остановился. "Оглядывается, - решил Степка. - Да разве сейчас что-нибудь увидишь?" Но человек вдруг торопливо направился к скамейке, на которой сидел Степа.
      Это был Жора. Подойдя, он торопливо спросил:
      - Эй, парень, ты как, здешний?
      - Допустим, - солидно ответил Степка.
      - Мне, понимаешь, тут одного человека надо срочно разыскать. Поможешь? Я в долгу не останусь.
      Жора говорил почти заискивающе.
      В ответ Степка равнодушно пожал плечами.
      - Может, и помогу.
      - Так вот, - воодушевился Жора, - рыжий он, а кличка Петух. Знаешь такого?
      Степка насторожился. Эге, оказывается, какие-то дела у Петуха водятся. А ребята, наверное, про то ничего не знают. Он осторожно ответил:
      - Подумать надо. У нас здесь хлопцев много живет. А зачем он тебе?
      - Это, брат, тебя не касается. Сказано - нужен, и все.
      - Секреты, - усмехнулся Степка. - Ну да ладно. Приходи завтра, разыщем.
      - Что ты! Мне его сегодня надо, сейчас! - И Жора торопливо добавил: - Четвертной получишь.
      "Здорово ему приспичило", - подумал Степка и решил во что бы то ни стало разузнать, какие дела связывают этого типа с Петухом. Завтра он об этом расскажет ребятам. Пусть знают, что и он, Степка, кое на что годен; подумаешь, один раз струсил. Это еше ничего не означает! Но как подступиться к этому парню? Тут хитрость какая-то нужна, а то ничего не расскажет. И, приняв такое решение, Степка сдержанно ответил:
      - Сегодня Петуху не до тебя.
      - Не до меня? - испуганно переспросил Жора. - А что случилось?
      - Ну, это тебя тоже не касается.
      Жора, не помня себя от страха, воскликнул:
      - Касается! Ей-богу, касается! Замели его, да?
      Степка от изумления чуть не поперхнулся дымом от папиросы. Вот так дела!
      Между тем Жора, все больше волнуясь, пояснил:
      - Мне не он сам нужен, понятно?
      - А кто?
      - Приятель его один.
      - Я его корешей всех насквозь знаю, - важно объявил Степка.
      - Да ну? - обрадовался Жора. - Слушай, хочешь сотню?
      - Хочу, - откровенно признался Степка, но тут же настороженно спросил: - А что делать надо?
      - Ты Уксуса знаешь?
      - Еще бы, - голос Степки невольно дрогнул.
      - Вот его-то мне и надо разыскать срочно. Завтра уже поздно будет. Где он сейчас?
      - Постой, постой! Дай сообразить.
      Степка еле перевел дыхание. Уксус! Ему нужен Уксус. Но ведь его же разыскивает вся дружина!
      А почему завтра будет поздно? И внезапно пришло решение, первое твердое Степкино решение, которое показалось ему сейчас самым главным испытанием его характера, его планов на жизнь. Он им всем докажет!
      - Вот что, - объявил он, вставая. - Пошли.
      - Куда?
      - В одно место. Там тебе помогут найти Уксуса.
      У Жоры закрались неясные подозрения. Этот парень вел себя как-то странно.
      - Что за место?
      - Там увидишь.
      Жора рассердился.
      - Никуда я не пойду. Не хочешь помочь, не надо. Твое дело.
      Он повернулся, но Степка схватил его за рукав:
      - Пошли, говорю!
      Жора почти вплотную приблизился к Степке и с угрозой насмешливо спросил:
      - Хочешь, чтобы я испортил тебе фотографию?
      И, не дожидаясь ответа, он с силой толкнул Степку. Падая, Степка, ухватился за его ногу, рванул к себе. Оба оказались на земле.
      Боролись молча, остервенело. Но Жора был выше и сильнее. В конце концов он подмял Степку под себя и выкрутил ему за спиной руку. От острой боли в плече Степка громко вскрикнул:
      - А-а-а!..
      Жора испуганно вскочил, собираясь бежать. Но в этот момент из темноты вынырнул какой-то человек.
      - Кого бьют и по какому праву? - грозно спросил он.
      Степка мгновенно узнал его и, морщась от боли, прошептал:
      - Петух...
      - Петух? Я как раз тебя ищу! - обрадовался Жора и с ненавистью пнул ногой Степку. - А этот тащить меня куда-то вздумал... Мне Уксус вот так нужен, - и он провел ребром ладони по горлу.
      - Уксус? - недоверчиво переспросил Костя.
      Степка между тем с трудом поднялся с земли и нерешительно произнес:
      - Его в штаб нужно. К Николаю.
      - Вот ты кто, сволочь! - воскликнул Жора.
      У Кости от бешенства задергалась щека, но он все-таки овладел собой. Это было что-то новое, раньше он сдержать себя в таких случаях не мог,
      - Пошли, - хмуро бросил он.
      Жора встрепенулся.
      - Куда пошли?
      - Сказано куда. Ну!..
      Николай, выступая с трибуны, видел, в какой панике убежал из зала Жора Наседкин, как вышли за ним Коля Маленький и Илья, а потом и тот парень из угрозыска, с которым Николай познакомился сегодня в штабе. Но вскоре все трое почему-то снова вернулись в зал. Только сейчас, по дороге в штаб, Николай узнал, почему это случилось.
      - Куда же этот тип испарился? - задумчиво произнес он.
      - Это они знают, - лукаво ответил Коля Маленький, кивнул на шедшего рядом Коваленко. - У них, понимаешь, план... - И уже совсем другим, восхищенным тоном прибавил: - Но ты, между прочим, здорово выступал. Буря оваций!
      - Да, прозвучало, - солидно подтвердил Борис Нискин.
      И Николай подумал о том, как незаметно, но прочно восстановилась старая дружба. Нет, дружба стала даже еще крепче. Ведь сколько пережито вместе за эти немногие дни, какую проверку прошла и выдержала их дружба! Вот только Степка Шарунин ушел от них. Эх, как только могли они допустить это?
      Закрутились, забыли... А ведь Степка здорово переживает, это по всему видно. Нет, надо им заняться, надо его вернуть. Уж если к ним пришел такой, как Петухов, то Степка, свой, рабочий парень, должен быть с ними! И вот еще Таран... Ну... с этим все ясно, с этим проще. Василий никуда не уйдет, он останется. А случай тот будет ему памятной зарубкой на всю жизнь. Уж они постараются. Суд будет, суд справедливый и строгий. Пусть Василий не ждет снисхождения...
      Николай вдруг поймал себя на том, что он сейчас так же, как раньше, тревожится за всех своих хлопцев и за всех за них чувствует какую-то особую ответственность. Как и раньше! А впрочем, это понятно. Ведь ребята снова признали его не только другом, но и вожаком. Когда же это случилось? После схватки на пароходе? Или, может быть, после того, как он привел в цех Костю Петухова? Нет, нет, раньше! И тут вдруг Николай вспомнил, как испытующе посмотрел на него Коля Маленький, когда он, Николай, сказал, что хочет, наконец, познакомить ребят с Машей. Вот когда это началось! Именно тогда, когда Николай открыто и честно признал, что был неправ в той ссоре. Конечно, неправ! И перед ребятами и перед Машей.
      Маша!.. Что она сейчас думает о нем и о том длинном парне, который сидел с ней рядом, с которым она так весело и охотно переговаривалась в начале диспута? Ведь это с ним она тогда ходила в консерваторию. А недавно поздно вечером их виде18 А. Адамов ли вместе на улице... Ладно, лучше не думать пока об этсм. лучше думать о другом. Например: куда сбежал этот самый Жорка, удался ли их план?..
      Внезапно Коля Маленький взял Николая под руку и заставил ускорить шаг.
      - Есть экстренное сообщение, - торжественным шепотом сказал он. - Соберись с силами. Не упади.
      Николай внутренне весь напрягся: он видел, как после диспута Коля Маленький разговаривал с Машей.
      - Как-нибудь не упаду, - с деланным равнодушием ответил он. - А дальше что?
      Коля Маленький строго спросил:
      - А дальше: почему ты в библиотеку четвертый день не показываешься? Особого приглашения ждешь? Оркестр тебе нужен, цветы, короткий митинг сотрудников?
      - Я сам уже, кажется, там не очень нужен, - вырвалось вдруг у Николая.
      - Кажется? - с убийственной иронией переспросил Коля Маленький. - Ему, видите ли, кажется! Да чтоб я не родился, если... А в общем я устал заниматься твоими личными делами. Учти! У меня на руках еше Васька, - и он кивнул на понуро шедшего сзади Тарана.
      Николай схватил Колю Маленького за руку.
      - Что тебе сказала Маша?
      - Сказала, что ты круглый дурак. Ну, может быть, слова были другие, но за смысл ручаюсь.
      Николай счастливыми глазами посмотрел на друга.
      Когда уже подходили к штабу, Коля Маленький шепнул:
      - Анька меня про суд чести спрашивала.
      - Откуда она знает?
      - Она все знает...
      - Ну и что?
      - Смеется. А по глазам вижу; на душе у нее кошки скребут. Тоже мне характер... Ох, наплачется еще Васька!
      - Как-нибудь разберутся...
      В штабе за сголом беседовали Проскуряков и Артамонов. Увидев входящих ребят, Проскуряков ворчливо спросил:
      - Ну-с, отчитались? Жарко было?
      - Полный порядок, дядя Григорий, - весело ответил Николай.
      Проскуряков прихлопнул тяжелой ладонью по столу и строго сказал:
      - А коли так, то вот вам решение штаба насчет тех ребятишек. Мы сейчас это с Павлом Григорьевичем утрясли. Можете брать их на поруки. Садись, Николай, и пиши заявление в народный суд. И чтоб вся бригада подписала, ясно?
      Ребята одобрительно зашумели. Только Таран помалкивал.
      Николай уселся в стороне, возле небольшого столика, и придвинул к себе лист бумаги. И тут же над первой строкой заявления вспыхнул горячий спор.
      Старик Проскуряков с усмешкой посмотрел на них поверх очков.
      - Ну, а я, пожалуй, пойду, - сказал Коваленко. - Доложу по начальству.
      В этот момент дверь штаба распахнулась, и на пороге появился испуганный Жора Наседкин, за ним следовал Костя Петухов. Последним, как-то бочком, вошел смущенный Степка и робко огляделся.
      - Вот вам, - хмуро и зло сказал Костя, указывая на Жору. - Душу из него, гада, трясите. Он знает что-то про Уксуса.
      Поздно вечером в кабинете Огнева Жора Наседкин, всхлипывая, подписал последний лист своих "правдивых, как исповедь", показаний, в сотый раз поклялся, что "с бизнесом кончено и он даже забыл это кошмарное слово", что ему "хватит этих переживаний до самой смерти", и был, наконец, отправлен домой. Еще раньше ушли Степа Шарунин и Костя Петухов.
      Огнев посмотрел на Коваленко и усмехнулся.
      - Что ж, Петро, так или иначе, но дело вертится и час от часу становится горячее.
      Уже стемнело, когда Уксус подъехал к воротам, но, прежде чем провести машину через узкий тоннель во двор, он настороженно осмотрелся. Два проклятых чемодана в кузове, тщательно прикрытые брезентом, жгли ему спину. Только бы скорее избавиться от них!
      Тихая, плохо освещенная улица, редкие прохожие и ни одной подозрительной машины у обочины тротуара, казалось, могли успокоить кого угодно. Уксус поглядел во двор. Там было пустынно и гихо, ни одного человека, даже ребятишек. Это последнее обстоятельство чем-то не понравилось ему. Но стремление как можно скорее избавиться от вещей было так велико, что Уксус махнул рукой на свои подозрения.
      Не успел он, однако, въехать во двор и затормозить, как к машине подошел какой-то человек, спокойно открыл дверцу кабины и самым будничным тоном, словно старому знакомому, сказал:
      - Приехал? Ну, вылезай, раз так.
      Уксус оцепенел от неожиданности. Потом скосил глаза на заднее окошечко кабины и увидел, как через борт в кузов легко вскочили еще два человека. Только теперь Уксус понял, что случилось то страшное, чего больше всего боялся: он "сгорел".
      Тонкая кадыкастая шея Уксуса вдруг судорожно задергалась, худое лицо исказилось в истерической гримасе, он весь напружинился, готовый к сумасшедшему прыжку. Но стоявший перед ним человек невозмутимо предупредил:
      - Давай только без спектакля обойдемся. Зрителей здесь не будет, а нас все равно ничем не удивишь.
      Уксус понял, что обычная его "уличная тактика", рассчитанная на постового милиционера и сочувствие прохожих, здесь не пройдет, и счел за лучшее "спектакля" не устраивать.
      Через полчаса в кабинете Огнева начался допрос.
      За это время Уксус пришел немного в себя и решил все отрицать. Ясно, что "продал" его этот самый студент, а он знает и Резаного. Но Уксус ничего знать не обязан: его попросили, он довез. Что за вещи - тоже не знает и знать не хочет.
      Главное, не выдавать Резаного. Лучше суд, тюрьма - много ему все равно не дадут, - чем на всю жизнь иметь такого врага, как Pезаный. В последнем случае "вся жизнь" сокращалась до такого минимального срока, что при одной мысли об этом начинал бить озноб.
      - Ну-с, давай знакомиться, Михаил Колосков, - начал Огнев, закуривая и удобно откидываясь на спинку кресла. Все-таки первая встреча.
      - Дай бог, и последняя, - охотно поддержал разговор Уксус, хотя его и неприятно удивило, что уголовный розыск уже знает его имя и фамилию. Этого студент им сообщить не мог. Что же они еще про него знают в таком случае?
      Вечный и проклятый вопрос: "Что они знают?", а в связи с этим как вести себя на допросе, что скрывать, а что охотно и как бы искренне рассказывать, в чем немедленно признаваться, - вопрос этот начинал все больше мучить Уксуса. Он решил пока что оттянуть время и, в свою очередь, как можно беззаботнее сказал:
      - А раз знакомиться, то разрешите и вашу фамилию...
      - Что ж, моя - Огнев.
      Ого, Огнев!.. О нем предупреждал Резаный. И невольно у Уксуса вырвалось:
      - Тот самый?..
      - Другого нет, - усмехнулся Огнев. - А что?
      - Наслышан.
      - Ну вот и прекрасно! И я о тебе... наслышан.
      Поэтому давай, Колосков, решать сразу: сам все расскажешь, или уличать тебя надо?
      - Что рассказывать-то? - с глуповатым и как будто искренним удивлением спросил Уксус.
      Огнев пожал плечами.
      - Да все, что случилось с тобой, начиная... ну, скажем, со вторника.
      Вторник... Тот самый день, когда Резаный ограбил магазин. И при мысли, что Огнев все это знает и увязывает с ним, у Уксуса холодок прошел по спине.
      - Ничего со мной не случилось, - резко ответил он.
      - Вот как? - Лицо Огнева стало строгим. - Давай, Колосков, играть в открытую, а? Не люблю я, знаешь, эти жмурки.
      - А мне что? Валяйте.
      - Так вот картина. Во вторник был ограблен магазин и убит сторож. Из пистолета. Вот он.
      Огнев достал из ящика стола пистолет и положил перед Уксусом.
      - Узнаешь?
      - Нет!
      - Плохо. Молодой, а память уже того... Это тот самый пистолет, из которого ты потом стрелял на корабле в среду. Вот показания свидетелей, вот акт баллистической экспертизы.
      Огнев открыл одну из папок и придвинул несколько бумаг через стол к Укcycy. Тот даже не взглянул на них. Огнев усмехнулся.
      - Пойдем дальше, - тем же ровным тоном продолжал он. Только что в твоей машине нашли вещи с этой самой кражи. Вывод? Вывод один. Ограбил магазин и убил сторожа ты. Это, брат, называется поймать с поличным. Лучших доказательств и не надо.
      - Никого я не убивал, - зло сверкнул глазами Уксус. - И магазин не грабил.
      - Тогда объясни. Опровергни факты.
      Уксус испугался. Ему "шьют" нешуточное дело.
      За такое могут дать и расстрел. О том, что Резаный убил сторожа, он не знал. Но на всякий случай Уксус решил для начала "толкнуть" свою версию, хотя внутренне он уже не верил в удачу.
      - Пистолет этот я нашел. А чемоданы студент один подкинуть просил. Я и не знал, что в них.
      - Та-ак, - как будто даже удовлетворенно произнес Огнев. - Здорово у тебя получается. Ну, а что ты делал в ночь со вторника на сред"?
      - Не помню, - и, подмигнув, Уксус добавил: - Может, где и задержался, человек я холостой.
      Огнев добродушно спросил:
      - Где же твоя зазноба живет?
      - Да тут недалеко, почтового адреса не знаю.
      - То-то, что недалеко. А в ту ночь тебя на машине задержали. Вот рапорт.
      Огнев открыл было снова папку, но Уксус, словно только сейчас вспомнив, воскликнул:
      - Да!.. В ту ночь я из колхоза возвращался. Путевка была в порядочке.
      - В порядочке? - Огнев достал из папки не одну, а две бумаги. - Ну так вот рапорт старшины милиции. А вот справка из гаража. Путевочка-то, брат, была фальшивая.
      Уксус растерялся. Никогда он еще не сталкивался с такими делами и такими допросами. Это было совсем не похоже на допрос в дежурке отделения милиции по поводу какой-нибудь драки. Это что-то совсем другое.
      И Огнев, словно прочитав его мысли, строго сказал:
      - Глупо ведешь себя, Колосков. А может...
      Нервы Уксуса были напряжены до предела. И он не выдержал:
      - Что может?
      - Может, ты, дуралей, чужую вину на себя берешь?
      Огнев спросил это так доверительно, с такой подкупающей искренностью, что Уксус вдруг необычайно ясно понял: он действительно ведет себя как последний дурак, хуже просто не придумаешь. Брать на себя такое дело, идти, может, под расстрел за Резаного, а тот будет себе спокойно разгуливать на свободе?
      Дудки!.. Но выдавать его? А вдруг его не расстреляют, и он когда-нибудь выйдет на свободу? У него хорошая память!.. Что же делать?.. И тут вдруг изворотливый, хитрый ум Уксуса подсказал ему, кажется, один-единственный выход. Что ж, он, так и быть, "продаст" Резаного, но взять его они, пожалуй, не возьмут. Конечно, ие возьмут!
      И, ликуя в душе, он с самым убитым видом сказал:
      - Ладно! На чистоту так на чистоту. Дело сделал не я, а другой человек. Могу сказать, где он схоронился.
      - Вот это уже серьезный разговор, - одобрительно кивнул головой Огнев.
      Огнев понимал: время терять нельзя. Баракин уже встревожен, ведь Уксус еще час назад должен был вернуться с деньгами. Скоро он поймет, что стряслась беда, и улизнет из города.
      Поэтому ровно через двадцать минут после того, как Уксус назвал адрес, где скрывался Баракин, маленький домик на безлюдной и тихой пригородной улице был окружен.
      Но Огнев слишком хорошо знал своего "крестника", чтобы вот так, просто, подойти и постучать в дверь, рассчитывая, что Баракин немедленно откроет, и тут же схватить его. Нет, он не откроет. Для этого нужен особый сигнал, заранее с Уксусом согласованный.
      Поэтому, получив сообщение, что дом окружен, Огнев и задал этот последний вопрос:
      - А теперь скажи, как стучать, чтобы открыл.
      - Да никак особенно не стучать, - махнул рукой Уксус. Он через дверь спрашивает, а я отвечаю, что, мол, свой, Уксус.
      Он и пускает.
      Он врал вдохновенно и нагло. Но Огнев слишком спешил и... поверил. Что ж, возможно, Баракин пускает "на голос", вполне возможно.
      Через минуту Огнев уже мчался в машине на окраину города.
      Был двенадцатый час ночи.
      Кольцо окружения вокруг домика начали постепенно стягивать все туже и туже. Сотрудники с разных сторон проникли в чернильную темноту двора, неслышно стали у всех пяти окон, взяли под наблюдение крышу. В двух окнах за плотными занавесями горел свет.
      К единственной двери первым подошел Коваленко и постучал осторожно, настойчиво.
      Дверь не открывали.
      Коваленко терпеливо подождал, потом постучал снова, еще осторожнее и еще настойчивее.
      В это время к Огневу приблизился один из сотрудников и, кивнув головой на темное окно, возле которого он дежурил, тихо доложил:
      - Храпит там кто-то.
      Неужто Баракин? Нет. Он сейчас не может спать, он ждет Уксуса, ждет нетерпеливо, уже тревожатся и давно злится. Может быть, это хозяин домика? Пока вообще неизвестно, чей это дом, кто в нем постоянно живет.
      Но размышлять долго не пришлось. Все, находившиеся во дворе, вдруг увидели, как в обоих окнах домика неожиданно погас свет.
      Огнев стоял у самого крыльца и не спускал глаз с Коваленко, который постучал уже в третий раз и тут же предостерегающе поднял руку: он услышал за дверью какой-то шорох, будто подкрался к ней человек, дышит тяжело, беспокойно и ждет, чего-то ждет.
      Коваленко тоже минуту выждал, потом глухо и торопливо, словно задыхаясь от волнения, произнес:
      - Открой. Это я, Уксус. Ну!..
      Секунда... И за дверью осторожно звякнул затвор. Она медленно приоткрылась, но на пороге, в черном ее проеме, никого не оказалось.
      Прежде чем Огнев успел его остановить, Коваленко бросился в темноту коридора. И тут же раздался его крик, короткий, отчаянный, сразу перешедший в хрип.
      На Огнева метнулась какая-то тень, отбросила его в сторону. Но он все же успел рукояткой пистолета ударить неизвестного, и тот, покачнувшись, глухо выругался. Огнев узнал Баракина.
      В этот момент кто-то из сотрудников крикнул:
      - Стой! Стрелять буду!
      И через секунду опять:
      - Стой, тебе говорят!
      Огнев был уже в коридоре, где, раненный ножом в спину, лежал Коваленко, когда во дворе грохнул выстрел. Всего один выстрел, но его оказалось достаточно. Сотрудники Огнева умели стрелять.
      Когда увезли раненого Коваленко, оперативная группа приступила к тщательному обыску. Пьяного старика хозяина разбудить не удалось.
      Огнев зашел в одну из комнат, где на кушетке лежало тело Баракина. Злость и удивление застыли на его лице.
      Следующий день был воскресенье.
      С утра в районном штабе народных дружин было особенно людно.
      Огнев остановился на пороге, огляделся и, заметив стоявших возле окна Артамонова и Николая Вехова, направился к ним.
      - Ну, что нового в вашем хозяйстве? - спросил он, здороваясь.
      - Вот суд чести вчера у них был, - Артамонов кивнул на Николая. - Проработали одного паренька так, что я, признаться, даже не ожидал.
      - Исключили из дружины?
      - Ну, зачем же, - спокойно ответил Николай. - Парень свой, не первый день знаем. Мозги прочистили.
      Все трое на миг задумались. Потом Артамонов сказал:
      - Это, милый, великое счастье, если ты всем честным людям, настоящим друзьям своим, можешь смело сказать, глядя прямо им в глаза: "Я свой! Я такой же, как вы, я - рядом, плечом к плечу с вами!" Но от тебя, Николай, и от твоих хлопцев требуется больше. Среди других, казалось бы, чужих тебе и даже враждебных людей должен ты уметь разглядеть таких же вот своих парней, которые только случайно, только по слабости или глупости своей отошли когда-то от вас. Но мало разглядеть это, надо заставить кх вернуться, как бы далеко они от вас ни ушли.
      Великое это дело, скажу я тебе. И вы уже начали его делать, начали правильно. И это не только радость, это святой долг наш. Запомни на всю жизнь, Николай: люди должны быть счастливы, все люди на нашей Земле. Это я тебе как старый коммунист говорю.
      Я для этого революцию делал и защищал ее в трех войнах.
      - Хорошо это ты сказал, Павел Григорьевич, - заражаясь его настроением, задумчиво подтвердил Огнев и уверенно добавил: - А эти не свернут. На таких положиться можно.
      Артамонов со своей обычной скупой усмешкой кивнул на Николая:
      - Он к тому же еще и оратором стал. На диспуте в университете очень умную речь сказал. И вчера на суде тоже. Теперь выделили его общественным защитником по делу о тех ребятишках. Словом, растет человек. Вот только юридических знаний не хватает. - И озабоченно добавил: - Это для дружинников становится делом важным сейчас.
      - Да-а, - покачал головой Огнев. - Вот так оно получается. Одни растут, а другие... Э, да чего там! - досадливо махнул он рукой и, чтобы переменить разговор, спросил Николая: - Идешь сегодня в патруль?
      Тот отрицательно покачал головой, а Артамонов добродушно заметил:
      - Культпоход у них в оперный. Вся знаменитая бригада Вехова в полном составе плюс представитель райкома комсомола.
      - Уж не твоя ли стрекоза?
      - Она самая, - усмехнулся Артамонов. - Суд чести странный результат возымел, доложу я тебе. Просто, знаешь, диву даешься.
      Огнев хитро взглянул на Николая.
      - А как насчет работников библиотечного фронта? Они тоже плюс или как?
      Николай покраснел. Артамонов обнял его за плечи и ответил:
      - Плюс, плюс. И все-то эти сыщики знают. Ничего не скроешь.
      Огнев улыбнулся.
      - Я еще знаю, что бюро райкома партии было. Решили догнать другие районы по уровню партийного руководства дружинами. Так ведь? Выходит, случай с инструментальным кое-чему помог?
      - Ну и что? - пожал плечами Артамонов. - Я же тебе говорил, что Сомов коммунист настоящий.
      Самое главное на этой неделе будет.
      - Что именно?
      - Общее собрание дружины партком собирает, Вот где будет жарко. Так, что ли, Николай?
      - Еще бы, - кивнул в ответ тог. - Ребята как черти злы. - И многозначительно добавил: - Кое-кому из начальства придется солоно.
      - Вот оно что! А я-то думаю, почему это самое начальство сегодня носа не кажет, - усмехнулся Огнев. - Теперь все ясно.
      Артамонов вздохнул.
      - Словом, жизнь идет, и все вполне закономерно получается. Между прочим, - обернулся он к Огневу, - зашел бы вечерком, потолковать кое о чем надо. У них суд чести еще один результат дал. Восемьдесят новых заявлений в дружину. Неплохо, а?
      Огнев кивнул головой.
      - За боевыми делами идет и боевая слава. Все, как ты говоришь, закономерно. Кстати, "Ленинскую смену" сегодня видели?
      - Нет еще. А что?
      - Читать газеты надо, дорогие товарищи. А эту сегодня все из рук рвут. Рассказ Андрея Рогова. Детективный, главное. Там и про них говорится, - Огнев кивнул на Николая. - И совсем неплохой рассказ, между прочим. Это первое. Второе открытое письмо про диспут в университете. Ох, и здорово там одной группке влетело!
      - Это нам еще вчера было известно, - не без подковырки заметил Артамонов.
      - Да? - Огнев хитро прищурился. - А то, что двое из них у нас сидят, это вам тоже известно?
      - То есть как сидят?!
      - Обыкновенно. С горя напились вчера вечером в ресторане. Шум подняли. А сейчас льют слезы и отрекаются от своих идейных заблуждений. Уж мы и родителей сегодня с утра вызвали и ребят из комитета комсомола. Даже валерьянкой поим. И смех и грех, честное слово.
      - А фамилии их как?
      - Гельтищев и... Титаренко.
      - Они самые, - подтвердил Николай. - Главные крикуны.
      - Ну, теперь у них совсем другой репертуар, - усмехнулся Огнев и, обращаясь к Артамонову, добавил: - А вечером я, так и быть, зайду. Стариковское твое одиночество рассею.
      Артамонов улыбнулся и, указав рукой вокруг, сказал:
      - Какое же тут одиночество? Тут, брат, все кипит, бурлит и никогда не затихает.
      Огнев засмеялся.
      - Что ж, все вполне закономерно.
      Ему, как видно, понравилось это выражение.