- С помощью лупы, конечно? - смеется Раечка.
      - Ну что вы! Про машину мне сказала дежурная. Получалось, что девушку увезли. Может быть, даже похитили. Вот тут я, признаться, серьезно заволновался.
      - А когда он вот так загорается, - вставляет Яков Захарович, - он становится чертовски находчив.
      - Что же было дальше? - нетерпеливо спрашивает Раечка.
      - Дальше я стал рассуждать...
      - Вот в чем прелесть всякого детектива, - перебивает Раечка. - Значит стали рассуждать?
      - Да. В таком приблизительном плане. Значит, приезжала посторонняя машина. Ее видела дежурная. Это был газик с брезентовым верхом. Стоял этот газик не у подъезда и не на улице, а на заднем дворе, за главным корпусом, около котельной и склада. Там же вход в столовую для персонала.
      - Видите? В детективе все имеет значение, - внушительно говорит Раечка и поднимает палец. - Все! Каждая мелочь.
      - А как же, - со скромной гордостью рокочет Игорь Леонидович. - Именно. Тем более что все это было в обед. И в то время не одна та машина во дворе стояла. Угадываете ход мыслей?
      - Не совсем, - заинтересованно откликается Яков Захарович. - Ты решил выяснить, не обедал ли в той столовой для персонала и водитель газика?
      - Нет-нет! - восклицает Раечка и даже хлопает в ладоши. - Я поняла. Вы решили найти других шоферов, да?
      - Именно, - довольно урчит Игорь Леонидович. - Умница. Я всегда утверждал: женщина - прирожденный сыщик. Впервые я в этом убедился вскоре после женитьбы. У моей супруги неожиданно обнаружились поразительные способности. Что-нибудь не только скрыть, а просто недосказать оказалось немыслимым.
      - И вы, конечно, дали ей полную возможность развить этот талант? невинным тоном спрашивает Раечка.
      - Она эти возможности находила сама. Уф... - отдувается Игорь Леонидович.
      - Но как же вы все-таки действовали дальше? - возвращаю я его к главной теме.
      - А вот как, - с воодушевлением продолжает Игорь Леонидович. - Кто лучше знает и запоминает машины, как не шоферы? И кое-кто из шоферов непременно в этот час обедал в столовой, раз перед ней машины стояли. Вот я и решил этих шоферов найти.
      - Гениально! - вполне искренне восхищается Яков Захарович. - В духе лучших рассказов Конан-Дойля.
      - Ну и что же, нашли вы нужного водителя? - спрашивает Раечка.
      - Конечно, нашел, - гордо произносит Игорь Леонидович. - Даже двоих. Оба этот газик видели. А один из них даже сказал, из какого он колхоза. Ну, а дальше все было, как говорится, делом техники. Как видите, никакого героизма не потребовалось.
      - Но зато была тайна, - смеется Раечка. - И какая! Похищение. Это же жутко интересно. Может быть, там и любовь была замешана?
      - Чего не знаю, того не знаю, - качает головой Игорь Леонидович. Может быть, и была.
      Последние его слова наталкивают меня на некоторые размышления. Сам рассказ, как я и предполагал, ничего не дал нового. Но если Павел ухаживал за Верой и нравился ей, то, может быть, и он с ней поехал? Нет, тогда бы искали и его. А впрочем... Сосед Павла мог и не поднять тревоги. Даже наоборот, мог из дружеских соображений скрыть такое нарушение режима. Эх, только бы установить, что Павел ездил вместе с Верой или вообще кто-то ездил с ней в тот колхоз! Вера сказала, что она ездила туда "по служебным делам". А что, если и мне съездить туда "по служебным делам"? Ведь председатель наверняка запомнил Верин визит. И если Вера приехала не одна... Пожалуй, это неплохая идея. Заодно интересно будет узнать, что это за служебные дела оказались у Веры.
      Мы уже давно пообедали и сейчас машинально потягиваем из стаканов кисленький компот, увлеченные рассказом Игоря Леонидовича. Поднимаемся мы из-за стола, кажется, самыми последними и идем по опустевшему залу, где снуют лишь официантки, убирая грязную посуду.
      Между прочим, я только сейчас замечаю, что здесь все знают Игоря Леонидовича и чуть не каждая официантка, уборщица и сестра с ним приветливо здоровается и называет по имени и отчеству. Во дворе нам попадается Мотька, так и тот сначала здоровается с Игорем Леонидовичем, а потом кивает мне, довольно, кстати, снисходительно.
      Двор большой, и зданием столовой он разделен как бы на две части. Та, куда мы сейчас вышли, даже не двор, а сад, с клумбами, дорожками, подстриженным кустарником вдоль них, раковиной эстрады и рядами скамей перед нею, а дальше, за тенистой аллеей, - спортивные площадки и второй санаторный корпус с большими, во всю стену, окнами и лентами пестрых балконов. А вот по другую сторону столовой раскинулся хозяйственный двор. С того места, где мы стоим, видна только часть его: потемневшая от времени стена склада, торец главного корпуса с дверью, ведущей в котельную, асфальтовая площадка для машин и распахнутые ворота с будкой для сторожа.
      В этот момент в ворота лихо вкатывает старенький газик, дребезжа всеми своими металлическими суставами, взвизгивает тормозами и резко, "на всем скаку" замирает возле двери в котельную.
      Из газика выскакивает паренек, с силой хлопает дверцей и, обогнув машину, скрывается в черном проеме двери.
      Игорь Леонидович поворачивается к нам и говорит, кивнув в сторону подъехавшей машины:
      - Вот, кстати, живой свидетель всей этой истории с девицей. Он ее увез, он ее и привез.
      - Ой! - всплескивает руками Раечка. - Может быть, он теперь меня увезет? Это так романтично! А вы будете искать.
      - Если история повторяется дважды, - иронически замечает Яков Захарович, - то, как известно, первый раз это может быть трагедия, а второй раз уж непременно фарс. Так что лучше придумайте что-нибудь оригинальное, мадемуазель.
      - Я постараюсь, - кивает Раечка. - Но на этот раз героем будете вы, приготовьтесь.
      - Ну, тут есть кое-кто помоложе, - усмехается Яков Захарович, бросая взгляд в мою сторону.
      - К сожалению, не получится, - притворно вздыхает Раечка. - Товарищ Лосев совершает подвиги в честь другой дамы.
      Она, конечно, намекает на мой недавний разговор с Валей, когда я признался, что чувствую себя как собака на сене. Но мне вдруг становится не по себе, мне кажется, что Раечка имеет в виду Веру.
      - Так вы узнали не только машину, но и водителя? - спрашиваю я Игоря Леонидовича. - Вот это память!
      - Да уж... - самодовольно хрипит он. - Не жалуюсь. Уф!.. Его, кстати, Анатолием зовут. Это я тоже помню.
      - Ой, одолжите мне вашу память! - восклицает Раечка. - Сдам минимум и верну, честное слово.
      Тем временем мы спускаемся по широким ступеням в сад, и тут мои спутники меня покидают, они все живут в главном корпусе, а я во втором.
      Но я и не думаю идти к себе в комнату. Я неторопливо пересекаю сад, огибаю здание столовой и оказываюсь на заднем дворе. Далее я следую прямо в котельную. Я прекрасно запомнил парня, выскочившего из газика.
      Спустившись по гулкой железной лестнице в душную темноту котельной, я начинаю ориентироваться по голосам, доносящимся до меня из глубины коридора, и медленно, вытянув вперед руки, пробираюсь в их сторону. Слов я вначале не разбираю, слышу лишь, как громко переговариваются два, а может быть, и три голоса.
      Но постепенно я начинаю разбирать слова. Ребята орут что есть силы, перекрывая вой пламени в котлах.
      - У тебя же братан на базе работает! - запальчиво кричит кто-то из парней. - У них там этого добра навалом. Я тебе бутылку поставлю. А если в сборе - красненькую отвалю, ей-богу.
      - Их сейчас поприжали, - колеблется второй.
      - Тю! Всюду прижимают и всюду достают, если надо. Что, я не знаю. А тут машина стоит, соображаешь?
      - А тебе-то что? Твоя, что ли, стоит?
      - Так мне ж на ней работать!
      - И направо, и налево, - смеется третий голос. - Ты парень ходовой, Толясь, не теряешься.
      - И как ты на ней от Москвы допилил? - спрашивает второй голос.
      - А что? Новая же машина. В ней один карбюратор только инвалидный. Для блезиру поставили. Если бы не он, только бы я такую машину и видел. А так она уже ждала меня, милая, ненаглядная. В пять минут актик сварганили.
      - По блату, значит?
      - Вроде того. Ну как, Севка? Значит, или новую иглу, или весь карбюратор в сборе, усек?
      Но тут я толкаю дверь и заглядываю в котельную. Ну, и здорово же там жарко! Двое из ребят без рубашек, перепачканы в угле. Это, конечно, местные. А третий - приезжий, он в кожаной куртке на "молнии", с кепкой в руке. Все трое молча глядят на меня.
      - Здорово, - говорю я. - Анатолий здесь?
      - Ну, я, - настороженно говорит парень в кожаной куртке.
      - Потолковать надо. Выдь во двор.
      - А ты кто?
      - "Кто, кто"! - грубовато отвечаю я. - Выдь, говорю. Здесь не продохнешь. Чего боишься?
      - Надо мне бояться, - сердито бурчит Анатолий. - Сейчас выйду. Ступай к машине.
      - Ну, давай. Жду.
      Я ухожу, нарочито громко топая по дощатому полу коридора. Чтоб не думали, что я интересуюсь их секретами. Хотя и любопытно бы знать, о какой это машине говорил ребятам Анатолий, как это он так ловко ее в Москве оформил. Значит, выдали ее за списанную, что ли? Ох и ловкач, видать, этот Анатолий. Да и один ли он такой в этом колхозе? И вот туда "по служебным делам" ездила Вера, с этим самым прохвостом Анатолием, кстати.
      По той же железной, гремящей лестнице я выбираюсь на двор и тут убеждаюсь, что снова льет дождь. Не раздумывая, залезаю в машину и принимаюсь ждать Анатолия.
      Как же мне вести с ним разговор? Ту поездку с Верой, наверно, запомнил. И конечно, помнит, ездил ли кто-нибудь с ней, или она поехала одна. Значит, остается только завести с ним разговор о Вере и о той поездке. Кажется, все тут просто? Но это только кажется. Анатолий, по-видимому, только что вернулся из Москвы, получал там машину для колхоза. Вполне возможно, что получал ее как раз по разверстке того самого управления, где работала Вера. Меншутин говорил мне о таких операциях, в соответствии с решением Моссовета. И вот Анатолий, попав в Москву, мог зайти в управление и... и узнать о смерти Веры. Или мог побывать там раньше и увидеться с Верой, с еще живой Верой. Как же ему напомнить о ней?
      В этот момент сквозь потоки дождя за ветровым стеклом я замечаю, как в дверном проеме котельной появляется долговязая фигура в черной кожаной куртке и мятой кепке. Анатолий оглядывается и, видимо, замечает меня в машине. В два прыжка он оказывается возле дверцы, с силой рвет ее на себя и валится на сиденье возле меня, ухватившись руками за рулевое колесо.
      Теперь я могу рассмотреть его получше. У него круглое лицо с вздернутым носом, густые, суровые брови и хмурые глаза. Словом, парень решительный, инициативный и находчивый, как, впрочем, все шоферы. Сейчас он смотрит на меня весьма подозрительно и с неудовольствием спрашивает:
      - Ну, чего тебе?
      - Толь, ты помнишь Веру? - в свою очередь, но вполне миролюбиво, даже дружески, спрашиваю я его. - Прошлым летом из Москвы сюда приезжала, ты еще в колхоз к себе ее возил.
      - Почему ж не помню? Помню, - спокойно отвечает Анатолий, и в голосе его исчезает настороженность, кажется, ему даже приятно это вспомнить.
      - Ты после ее видел?
      - Не, - вздыхает Анатолий и лезет в карман куртки за сигаретами. Отличная девка. А ты ее откуда знаешь?
      - Сестренка моя.
      Который раз уже произношу я эти слова, и каждый раз они волнуют меня не фальшью своей, а какой-то странной, нереальной своей правдивостью, словно и в самом деле стала мне Вера близкой, стала почти сестрой. Мистика какая-то, а мне почему-то не по себе.
      - Ну да? - изумляется Анатолий. - Чего же она тебе про меня говорила, интересно?
      - А вот что есть такой Толя, что парень хороший, честный.
      - Уж прямо так и "честный"? - смеется явно польщенный Анатолий. Нашему брату во всем честным быть никак нельзя. А то не только не заработаешь, а и ездить будет не на чем.
      - Ладно тебе, - я машу рукой, - на самого себя наговаривать. Что ж ты, жулик, украл чего?
      - Ну, украл не украл, а ловкость рук требуется. Вот, к примеру, Вера тогда. Документики привезла. А что за документиками, соображаешь? - Он делает неопределенный жест рукой и подмигивает. - За ними, брат, переговоры.
      - С тобой? - усмехаюсь я.
      - Зачем?! Мое дело маленькое: получить - доставить, угнать - пригнать. Как прикажут. А переговоры начальство ведет.
      Он снова подмигивает и протягивает мне сигареты. Я с удовольствием закуриваю.
      - Вере тогда заночевать у вас пришлось, - равнодушно говорю я между двумя затяжками.
      - Ага. Ливень. А у нас в двух местах дорогу враз размывает. В темноте лучше не ехать.
      - А зачем ей вообще надо было ехать? Передала бы с тобой бумаги, и делу конец.
      - "Передала бы"! - Анатолий смотрит на меня иронически, как на круглого несмышленыша. - Там же личное письмо к нашему председателю было. Ну, и ей он тоже кое-что в руки передал. Я так понимаю. А она тоже вроде тебя, - он неопределенно шевелит пальцами около виска. - В делах ни бум-бум. Я же видел.
      - А чего ты видел?
      - Я-то? - хитро косится на меня Анатолий. - Чего видел, того не понял, а что понял, того не видел. Ясно?
      - Куда яснее, - смеюсь я. - Да меня, в общем-то, это все не касается, чтобы еще напрягаться. А Вера с тобой одна ездила?
      - А это разве тебя касается? - смеется Анатолий.
      - Фью! - презрительно усмехаюсь я. - Тут секрета нет и не было. Будь спокоен. Глупость одна была.
      Я говорю нарочито туманно, но Анатолий этого не замечает, для него мои слова звучат, видимо, вполне конкретно.
      - Ну да, "глупость", - говорит он. - Тот деятель, как тигр, рвался в машину. Вера ему говорит: "Я по делу еду, а не гулять. Неудобно, мол, тебе ехать". А он в одну дуду: "Не пущу тебя одну, и все". Ну, цирк. Я и то не выдержал. "Что ж, говорю, съедим мы ее, что ли?" - "А ты, говорит, в чужие дела не суйся". Ну, а Вера, та тоже с характером. Нет, и все. А тот... Был бы у него пистолет, застрелил бы, ей-богу. А ты говоришь, "глупости"...
      - Это Павел-то?
      - А кто же еще?
      - Ну, а Вера как с ним?
      - Она с ним спокойно. Когда поехали мы, я еще не раскумекал, что к чему, и говорю: "Ревнивый у вас супруг". А она смеется. "Пока, говорит, не супруг". - "Что ж, говорю, надо погулять напоследок, а?" Но Вера твоя на этот счет строгая оказалась. Я таких, между прочим, не люблю, но уважаю. Когда заночевать пришлось, все беспокоилась: "Павлик, мол, с ума сходит" Как они там, небось поженились?
      Я невольно вздыхаю. У меня не поворачивается язык рассказать ему о том, что случилось с Верой. Да и не следует это рассказывать.
      - Нет, не поженились, - отвечаю я.
      И машинально закуриваю новую сигарету.
      Анатолий, вдруг посерьезнев, говорит:
      - Бывает. Всяко, знаешь, в жизни бывает. И с нашим братом тоже, не думай. То живешь-живешь, как трава. Есть-пить имеется, от сих до сих вкалываешь, выпить - пожалуйста, баба тоже тут. Вечером - телевизор. Все вроде нормально. Все у тебя есть. Даже на красной доске висишь. И вдруг словно какой умный человек тебя издалека толкнет. Как ты, чучело, живешь? И как вокруг живут и еще дальше? Ты оглядись, ты прислушайся. Куда все движется, куда несется? Сегодня ты вот на столечко обманул, а вчера тебя во-он на сколько обманули... - Анатолий то указывает на кончик пальца, то разводит в стороны руки.
      И передо мной на минуту оказывается словно совсем другой человек.
      - Да, Толя, - соглашаюсь я. - Сейчас нельзя как трава жить. Сейчас соображать надо, что к чему.
      Но Анатолий снова бесшабашно машет рукой.
      - Меня еще в парламент не выбрали, - насмешливо говорит он, глядя в мокрое, иссеченное дождем стекло. - И президента под суд я отдавать пока не собираюсь. Даже где для колхоза три машины и автобус достать, тоже не мне пришлось соображать, а Евгению Матвеевичу.
      - Это председатель ваш?
      - Ага. Сначала бумаги в Москву писал, потом гонца послал, потом сам московский начальник с супругой приезжал, здесь лечился, в этом санатории, в люксе. А потом вот Веру прислал. Только после этого машины и выцарапали.
      "Наверное, сам Меншутин к ним пожаловал, - с невольной издевкой думаю я. - Сначала, конечно, все им объяснил, как жить, как работать, чего думать. А потом снизошел и облагодетельствовал. Ну, да им тут хорошо. Любое начальство к себе заполучить могут, кому лечиться надо".
      - Наш Евгений Матвеевич тоже блоху подковать может, если потребуется, улыбается Анатолий. - Да так, что и сама блоха не заметит. Вот такой народный умелец, - он неожиданно вздыхает и говорит уже другим тоном: Ладно, Хватит трепаться. Ехать надо. А то наш умелец шкуру спустит.
      - Толя, а ты больше этого Павла не встречал? - на всякий случай все же спрашиваю я перед тем, как расстаться.
      - Видел я его, - неожиданно сообщает Анатолий и усмехается. - Летом этим видел. Здесь, в городе. Но останавливаться мне ни к чему было. Скучный он шел. Я и то подумал, как у них там с Верой.
      - Понятно. Ну, бывай, Толя.
      Я жму ему руку и выбираюсь из машины.
      Дождь уже не льет, а сыплет, мелкий, холодный. Меня пробирает озноб. Ну и погодка, чтоб ей пусто было.
      Анатолий заводит мотор, лихо разворачивается вокруг меня по двору и вылетает за ворота.
      Я тороплюсь к себе в корпус. Надо одеться потеплее, натянуть плащ и отправляться на свидание с Дагиром.
      У меня уже нет сомнений: Костя прав, надо искать этого неведомого Павла, фамилии и места жительства которого я еще не знаю. Зато я знаю кое-что о самом Павле. Если он мог так разозлиться, когда Вера уехала без него, то на что он мог решиться, когда Вера отказалась выйти за него замуж? А ведь, по словам Кати, Вера отказалась. Он что же, сумасшедший, этот парень? Да, но себя он при этом не убил и в руки правосудия тоже себя не отдал, а постарался трусливо скрыться. И если все так, то это не сумасшедший, это негодяй, которого надо найти и судить как убийцу.
      Я иду по улице и от злости даже не выбираю дорогу, а шагаю прямо по лужам. Прохожих почти не видно, хотя под густыми кронами деревьев, растущих вдоль тротуара, совсем сухо. Временами, правда, вместо деревьев тянется подстриженный кустарник, и тогда дождь с ветром сечет лицо, а на перекрестках мостовые полны воды, и обойти эти огромные лужи невозможно.
      Вот и грязелечебница - великолепное старинное здание из бурого камня, оно массивно, громадно и изящно, как древние римские бани.
      По красивой изгибающейся лестнице я спускаюсь на каменный двор, пересекаю его и уже по другой, широченной, в несколько ступеней, лестнице поднимаюсь ко входу в грязелечебницу. Здесь, возле одной из величественных колонн, меня поджидает Дагир. Он только что пришел.
      Мы скрываемся от дождя в глубокой арке, где тепло, сухо и царит полумрак. Больше нам ничего не надо.
      - Ну, рассказывай, - нетерпеливо говорит Дагир. - Почему ты отменил арест Кости?
      - Потому что произошла ошибка. Нам, оказывается, нужен совсем другой человек. Но этот Костя...
      И я ему рассказываю, как опасна Костина группа, что она уже готова идти на преступление и что ею надо заняться немедленно. Я называю и характеризую каждого из участников этой группы, все, что я о каждом запомнил, что бросилось мне в глаза: их имена, внешность, повадки и роль в группе. Больше других мне запомнился красноглазый старик, и он вызывает у меня особые опасения. Все остальные мелюзга, включая и Мотьку.
      Дагир напряженно слушает. Он ничего не записывает, у него профессиональная память и хорошая квалификация, это я уже успел понять. Другой бы сразу схватился за карандаш, когда ему сообщают так много "горячих" сведений. Кроме того, мне кажется, что кое-кого из этой группы Дагир уже знает, просто по той же профессиональной привычке он не хочет перебивать меня.
      - Ну, а теперь насчет Павла, - говорю я. - Вот он, погляди.
      Я достаю фотографию. Еще достаточно светло, и Дагир внимательно рассматривает лицо человека, на которого я ему указываю. Он подходит для этого поближе к выходу из арки и брызги дождя попадают на фотографию.
      - Прошлым летом, в июле, он жил в моем санатории, - поясняю я. - И этим летом он тоже был в Тепловодске, правда, неизвестно в каком санатории. Нам этого парня надо найти.
      - Значит, версия та же - убийство? - спрашивает Дагир.
      - Пока версия та же, - киваю я и отвожу его в глубь арки, куда не достает дождь. - Если только этот Павел не довел ее до самоубийства.
      - Дай мне фотографию, - просит Дагир. - Завтра верну. Мне придется ее кое-кому показать. Ты не возражаешь?
      - Нет, конечно. Только постарайся не возбуждать лишнего любопытства и ненужных разговоров.
      - Ну, зачем ты это говоришь?
      - Ладно, извини. А фотографию я, пожалуй переправлю тебе завтра утром. Сегодня мне надо тоже кое-кому ее показать.
      Дагир кивает в ответ, а я озабоченно продолжаю:
      - Костя назвал его Пашка-псих. Не нравится мне эта кличка.
      - Все узнаем, дорогой, - смеется Дагир. - Болезнь раскрыть легче, чем преступление. Сперва только узнаем фамилию. А потом в его истории болезни все прочтем. Дай мне два дня. А сам живи тихо и лечись. На казенный счет Плохо тебе?
      - Неплохо, конечно. Но что-то много я тебе уже дел надавал, - не очень тонко намекаю я.
      Впрочем, Дагир не обижается.
      - А в чем дело? - спрашивает он. - Все сделано, - и достает из кармана сложенный листок бумаги. - Вот список больных, кто приезжал в твой санаторий прошлым летом, когда там Вера была, и снова приехал сейчас. Всего четыре человека, к сожалению.
      Я нетерпеливо разворачиваю листок и снова подхожу ближе к свету.
      В списке Дагира действительно всего четыре фамилии. Троих я знаю заранее, это мои старики инженеры и Валя. Четвертым же, к моему удивлению, оказывается не кто иной, как Виктор Богданов, мой веселый сосед по комнате. А я-то даже не подозревал, какой ценный человек живет рядом со мной.
      - Знаю всех четверых, - говорю я и возвращаю список. - Попробую выяснить, не помнит ли кто-нибудь из них Павла. Веру кое-кто из них помнит Ну, а ты ищи по документам.
      - Не бойся, найду, - кивает мне Дагир и добавляет: - Еще одно твое дело сделал. Того самого "дядюшку" установил. Помнишь?
      - И кто же это такой? - с некоторым даже любопытством спрашиваю я, хотя мысли мои заняты сейчас совсем другим.
      Дагир трет лоб, потом начинает шарить по карманам, бормоча:
      - Погоди, погоди... очень трудная фамилия... я ее записал... из Москвы, понимаешь... А, вот!
      Он наконец вытаскивает из кармана еще один клочок бумаги и, высунувшись из арки, благо дождь уже совсем прошел, медленно, по складам читает:
      - Мен-шу-тин!.. Станислав Христофорович.
      - Вот тебе раз! Это же мой знакомый! - невольно вырывается у меня. Ах, бедолага!
      - Ну, тогда не показывай виду, что знаешь, - улыбаясь, говорит мне Дагир и грозит пальцем.
      - Да нет! Не в том смысле знакомый. Это же начальник Веры. Теперь все понятно! То-то мне Анатолий сегодня сказал, что сперва к ним в колхоз начальство приезжало. А потом уже приехала Вера.
      - Дает это тебе что-нибудь? - интересуется Дагир.
      Я пожимаю плечами.
      - Ровным счетом ничего. Мне нужны сведения не о Верином начальнике, а о Павле. И мне пора от вас укатывать. Интересно, где живет этот Павел, в каком городе?
      - Все узнаем. Очень скоро, - говорит Дагир. - Не волнуйся. Чего ты, в самом деле, волнуешься?
      Мы прощаемся.
      Какая-то пичужка, спрятавшись в густой кроне дерева возле арки, провожает нас странным посвистом:
      "С-с-кью-вить!.. С-с-кью-вить!.."
      Вечером за ужином я опять завожу разговор о прошлом лете и пропавшей девчонке. Замечу, кстати, что мы договорились приходить в столовую одновременно, чтобы не скучать за столиком в одиночку. Это конечно же предложила Раечка, она не переносит одиночества.
      Вот и сейчас мы все в сборе. Оба инженера с удовольствием вспоминают прошлогоднюю историю. Пожилые люди вообще любят вспоминать любые события, далекие и близкие.
      На этот раз я узнаю, что, оказывается, Яков Захарович приехал в тот раз сюда раньше своего друга и вместе они прожили всего неделю. Поэтому-то Яков Захарович и не встретился с Верой, он уехал раньше, чем приехала она.
      Но зато выясняется другое любопытное обстоятельство.
      Я рассказываю о бывшем "культурнике" Косте, которого оба инженера прекрасно помнят. Упоминаю я и о том, что он пытался ухаживать за Валей, которая, как я понял, из этого не делает секрета, а до нее Костя пробовал отбить некую "племянницу" у ее "дяди". Всех этот рассказ веселит, особенно Раечку. Как вдруг Яков Захарович перестает теребить свою бородку, после чего снимает очки и, тщательно протирая стекла платком, объявляет:
      - Кстати говоря, я этого "дядю" прекрасно помню. Прелюбопытнейший товарищ, смею заверить.
      - А племянницу неужто не углядел? - добродушно посмеивается Игорь Леонидович. - Не поверю. Эдакий гусар, и вдруг...
      - Ах, брось ты, ради бога, - конфузится Яков Захарович. - Вечно твои солдатские шуточки.
      - У нас, видите ли, разное социальное происхождение, - усмехаясь, поясняет Игорь Леонидович. - Я из потомственных военных, а вот он петербуржец, профессорский сынок. Родились мы в один и тот же кровавый одна тысяча девятьсот пятый год и вот уже тридцать лет на одном заводике трудимся.
      - И оба категорически отказываемся следовать на пенсию, - вставляет Яков Захарович.
      - И в один год язву, язви ее в бок, заработали.
      - И каждый год солидарно сюда паломничаем.
      - И внуки-чертяки в один год пошли.
      Друзья развеселились и уже поджидают, когда тот или другой подаст свою реплику.
      - Ну, а как все-таки насчет того дяди с племянницей? - спрашиваю я. Почему вы про дядю говорите, что он прелюбопытный?
      - Так ведь этот ваш Костя не смог у него девушку отбить, - вмешивается Раечка и мечтательно заключает: - Господи, вот это любовь! Вы же ничего не понимаете. Разве дело в возрасте?
      - Это намек, мадемуазель? - Яков Захарович театрально прикладывает руку к груди. - Я имею шанс?
      - Но в вас нет ничего прелюбопытного, - парирует Раечка.
      - Ну-с, вот и договорились. Итак, взаимная любовь - это производная от других человеческих качеств, - с комичной назидательностью произносит Яков Захарович. - А в случае с этим... как же его звали?.. как-то сложно...
      Мне ужасно хочется ему подсказать, и я еле сдерживаю себя. Потребность эта возникает у каждого человека совершенно автоматически, и сил нет терпеть, когда у тебя на языке вертится имя, которое другой так мучительно вспоминает.
      - Кажется, на эс... да, да... ну, как же это?.. а-а!.. Станислав!.. между тем еле карабкается по ступенькам памяти Яков Захарович. - Да, да, Станислав... Как же дальше?.. Нет, я обязан вспомнить! Не такой уж я склеротик... Что-то еще сложнее... погодите, погодите... - И вдруг выстреливает: - Христофорович! Ну, конечно, Станислав Христофорович. Каково?
      - Язык свернешь к чертям собачьим. Уф!..
      - Именно, - гордо соглашается Яков Захарович и обращается к Раечке: Это, мне кажется, потруднее запомнить, чем какого-то Анатолия. Почему же вы не восхищаетесь, не хлопаете в ладоши, как ему? - он кивает на своего друга.
      - Устала ждать, пока вспомните, - насмешливо откликается Раечка.
      - Нет, этот язычок опасней пистолета, - разводит руками Яков Захарович и продолжает, уже обращаясь ко мне: - Так вот, этот самый Станислав Христофорович меня все учить норовил как по общим вопросам, так, представьте себе, и по специальным. Ну, добро бы еще по вопросу отношений с Китаем, допустим, или изменения климата земли, этому все сейчас друг друга учат. Но он по технологии электроплавок вздумал меня однажды учить. Каково?
      Яков Захарович переводит взгляд на своего друга, и тот громко фыркает в стакан.
      - Это одного из виднейших практиков Союза... Кхе-кхе!.. - хрипит и кашляет от возбуждения Игорь Леонидович.
      - Так вот, заспорили мы однажды, - продолжает Яков Захарович, смеясь одними глазами. - После ужина это было. Он так, знаете Ли, фамильярно берет меня под руку и доверительно говорит: "Ах, дорогушка, поверьте мне, политика вещь сложная. Иной раз говоришь, и сам не веришь тому, что говоришь. Но... боне фиде, говорить надо. Больше вам скажу. Я же знаю, что и мне не верят, а все равно говорю. Что поделаешь? Надо, дорогушка, надо. Понимаете? Есть такое слово". Я освободиться стараюсь - не отпускает. Прорвало.
      - Не. Просто выпил, - крутит головой Игорь Леонидович.
      - Вполне допускаю. А вот второй его конек был - это нравственные проблемы. И так у него получалось, что одно дело - массы, а другое дело он, например. Словом, что дозволено Юпитеру, то не дозволено быку. И второй его нравственный постулат: одно дело - глобальные вопросы, где надо выглядеть кристальным и всем об этом объявлять, чуть не по радио, а другое дело - личные, интимные вопросы, о которых никому не должно быть известно, словно их у такого, как он, и нет вовсе. Зато на эту тему он любил рассказывать скабрезные анекдоты.
      - Это при племяннице-то? - смеется Раечка.
      - И при тебе? - подхватывает Игорь Леонидович.
      А я думаю о том, как, вероятно, Вере было трудно работать у такого начальника. С ее прямым и чистым характером, с такой ранимой душой. Ведь она же умница была и все видела. И уж Меншутин ее тоже вниманием не обошел. Это он сейчас выдает себя за отца родного, а супругу свою чуть не за мать, хотя та особой симпатии к Вере, кажется, не выказала. И суетится теперь больше всех. Как бы на него пятнышко не попало, на его безупречную репутацию. Понятно, почему Вера собиралась уходить с этой работы.
      - Вы с нами пойдете, Виталий? - спрашивает Раечка.
      - Куда?
      - О, у вас не только, как я слышала, занято сердце, но и чем-то все время занята голова, - смеется она. - Мы же собрались в кино. И Валя пойдет. Это вас как-никак должно воодушевить.
      - Зато у вас головка все время занята одним, - говорит Яков Захарович. - Кого бы поддеть своим язычком.
      - Как вам не стыдно! - Раечка скромно опускает глаза. - Вечно вы ко мне придираетесь.
      - Смотрите-ка, прямо по Чехову, - торжествует Яков Захарович. Беззащитное существо, - и поворачивается ко мне. - Ну-с, а как тем не менее насчет кино?