- Да, да... Морально, так сказать, опущенные люди... Это сам по себе факт... - растерянно лепечет Георгий Иванович, не сводя с меня испуганных водянистых глаз. - Ужас просто, господи боже мой!.. Я же говорю... Им бы только урвать... Только себе...
      - Вот и Лев Игнатьевич...
      - Не говорите о нем! - с негодованием восклицает Георгий Иванович. Это шакал, уверяю вас!.. Это, так сказать, гиена... Его и сам Виктор Арсентьевич терпеть не может, господи боже мой...
      - Но принимает, - на всякий случай вставляю я.
      - А что, так сказать, делать остается? Только приятных людей принимать? Морально, конечно, хотелось бы. Но фактически...
      - Вы давно его видели?
      - Кого, простите?
      - Да Виктора Арсентьевича.
      - Прошлым летом. Приезжал отдыхать с супругой. Милейший человек. И абсолютно культурный. Это сам по себе тоже факт, уверяю вас.
      - И деловой?
      - О-о! Я понимаю, так сказать, ваш намек, - с хитрой улыбочкой грозит мне пальцем Георгий Иванович. - Понимаю. Но имейте в виду, его поставки нам вполне официальны. Он лишь выполняет указание руководства, это сам по себе абсолютный факт! - Палец Георгия Ивановича, описав плавную кривую, многозначительно поднимается над его головой.
      И тут я вспоминаю рассказ Лиды о каких-то внеплановых поставках пряжи, причем самые большие партии ее шли из Москвы. Уж не от Виктора ли Арсентьевича? Это интересно проверить.
      - Вы имеете в виду пряжу? - спрашиваю я.
      Шпринц важно кивает.
      - Именно, так сказать, ее.
      - Но Гвимар Иванович после ухода из магазина разве имел к ней отношение?
      - Не имею понятия! - поспешно восклицает Шпринц и выставляет перед собой обе руки, словно защищаясь от кого-то. - Уверяю вас, не имею! Бумаги идут абсолютно официальным путем. Через управление Разноснабсбыта. За высокой подписью, это сам по себе, без сомнения, факт.
      - Ну, небось толкачи все-таки требуются? - наивно спрашиваю я.
      В самом деле, я не очень-то разбираюсь в этих тонкостях, тут ведь не моя епархия. И, видимо, Георгий Иванович своим обостренным чутьем улавливает это и заметно приободряется. На лице его появляется даже некое покровительственное выражение.
      - Всюду нужны толкачи, это сам по себе факт, - солидно кивает он. Куда денешься? Так уж все устроено, к вашему сведению.
      - И Ермаков...
      - Господи боже мой, при чем тут Гелий? - снова впадает в панику мой собеседник. - У него же, так сказать, другая система. Это абсолютный факт. Даже не говорите про него, боже мой...
      - Но Лев Игнатьевич...
      Я нарочно сейчас подбрасываю ему эти имена, всякие имена. Пусть он разбирается по-быстрому, в спешке, что я в самом деле знаю и чего нет, где я попадаю в точку, а где пальцем в небо. Пусть разбирается и при этом, конечно, неизбежно будет путаться. В этой путанице, спешке и нервничанье я, возможно, кое-что полезное ухвачу. Даже уже ухватил, черт возьми!
      - Вот тут не верьте! - захлебываясь от негодования, почти кричит Георгий Иванович и заклинающе протягивает ко мне короткие ручки. - Не верьте этому человеку, умоляю вас! Обманщик и демагог! Это абсолютный сам по себе факт. Подпустит такое, такие, так сказать, экономические обоснования выведет, что тебе ученый, боже ты мой. А сам... родного отца зарежет! Всех продаст! Ах, господи боже мой, Гвимар... Какая беда, какая беда...
      И Шпринц в припадке искреннего отчаяния хватается за голову.
      Но я так быстро не могу переключиться на покойного Гвимара Ивановича. "Экономические обоснования"? "Демагог"? Ведь это очень похоже на моего собеседника в кафе, на пресловутого Павла Алексеевича. А Лев Игнатьевич ведь это простая квартирная кража, вульгарная квартирная кража без всякой демагогии и экономических обоснований. Ничего не понимаю! И на всякий случай я подбрасываю Шпринцу еще одно имя.
      - А Павел Алексеевич? - спрашиваю я.
      - Кто? - удивленно смотрит на меня Шпринц, обрывая свои причитания.
      - Павел Алексеевич, - повторяю я.
      - Извините, извините. Но такого не знаю, - категорически объявляет Георгий Иванович и, в свою очередь, спрашивает, причем голос у него начинает снова дрожать: - Кто же его, так сказать, убил, вы выяснили?
      - Да, - киваю я. - Представьте, ваши же уголовники, из вашего города. И после этого они еще обокрали квартиру Виктора Арсентьевича.
      - Не может быть!
      - Увы, да.
      - Ой, что творится, господи боже мой! - снова начинает причитать Георгий Иванович, хватаясь за голову. - Отказываюсь верить! Отказываюсь, и все! Ну, с Гвимаром я хоть как-нибудь, но понимаю. Лев на что хотите пойдет, если... если, допустим, можно крупно заработать. Но поднять руку на Виктора Арсентьевича, на золотую курочку, так сказать... Не понимаю! Не по-ни-маю!
      Шпринц и в самом деле ошарашен этой кражей, поэтому у него вырываются слова, которые он конечно же никогда бы не произнес при других обстоятельствах. И вот оказывается, Виктор Арсентьевич - "золотая курочка"? Вернее, конечно, курочка, которая несет золотые яйца. В виде этой самой пряжи, что ли? Ох, как мне нужен сейчас мой друг Эдик Албанян из нашего московского ОБХСС. Окаемову я не верю, его квалификации, его способностям.
      - Лев Игнатьевич действовал не сам, - говорю я. - Он подослал на квартиру Виктора Арсентьевича своих людей, понимаете? Но, возможно, и его самого тоже кое-кто подослал. Вполне возможно, - многозначительно заключаю я.
      - А я вам говорю! - азартно возражает Георгий Иванович и машет на меня руками, словно прогоняя из кабинета. - Я говорю, вы с ума сошли! - он все еще не в состоянии прийти в себя от услышанного. - Да, да! Я утверждаю! Идиотом же надо быть, господи боже мой!
      - А Лев Игнатьевич, я полагаю, не идиот?
      - Ого! Да он нас с вами съест, и мы не заметим. Опомнимся, когда уже переваривать начнет. Вот такой он идиот.
      - Да-а, опасный человек. Но что же он не поделил с Гвимаром Ивановичем, как вы полагаете? У них ведь крупная ссора была. Это точно. Но из-за чего?
      - Что же вы не понимаете? - саркастически усмехается Шпринц, поправляя съехавшие на кончик носа очки. - Какой-то колоссальный куш, не иначе. Я понятия не имею какой, это сам по себе тоже факт. Откуда мне знать? Я в их дела никогда не совался. И не суюсь. Я свое место знаю. И все! И точка!
      - Но разве таким кушем не может быть богатейшая квартира Виктора Арсентьевича, вернее, его покойного тестя, академика? Да там одних картин на...
      - Нет, нет и нет! Это сам по себе точнейший факт! - решительно мотает лысой головой Георгий Иванович и тут же снова выставляет перед собой растопыренные руки. - Но имейте в виду, я ничего не знаю! Решительно, вы понимаете? Я, повторяю, в их дела не суюсь. У меня на все официальные документы. Это абсолютный сам по себе факт! И все! И я больше ничего не знаю! Я, извините, хочу спать спокойно, вот так!
      Георгий Иванович, видимо, пришел наконец в себя и подумал о собственной безопасности. Давно пора. Как легко, однако, он выходит из равновесия и ударяется в панику. Впрочем, новости на него обрушились, конечно, ошеломляющие. И он, наверное, на минуту только поставил себя на место Купрейчика и тем более Гвимара Ивановича и, естественно, пришел в ужас. Еще бы, есть от чего.
      Я сейчас даже не пытаюсь как следует осмыслить всю полученную информацию. Я спешу добавить к ней кое-что еще, если это, конечно, окажется возможным.
      - Вы спрашиваете, кто его убил? - обращаюсь я к Георгию Ивановичу, не давая ему возможности сосредоточиться на мысли о собственной безопасности.
      - Да, да! - нетерпеливо откликается он, подаваясь вперед. - Весьма интересно.
      - Убили ваши.
      - Но, господи боже мой, кто наши, какие наши? - его снова охватывает волнение, почти паника. - С ума можно сойти! Ну говорите же, говорите! Чего вы замолчали? Ну, ради бога!
      - Их имена вам ничего не скажут, - отвечаю я. - Хотя нет! Один из них как раз работал в этом магазине.
      - Красиков! Этот проклятый Лешка, да? - почти обрадованно восклицает Георгий Иванович. - Верно я говорю или нет?
      - Точно. Работал у вас, но не на вас, - усмехаюсь я.
      - Это все, так сказать, до меня было. До меня, вы слышите? При Гвимаре еще.
      - Не имеет значения. Он и на Гвимара Ивановича тоже не работал.
      - А на кого же тогда? - напускает на себя наивность Шпринц.
      - Подумайте сами.
      - Ну на кого же, господи боже мой? - нетерпеливо восклицает Шпринц.
      - А я не знаю, - загадочным тоном отвечаю я.
      - Нет, знаете!
      - И вы знаете, Георгий Иванович. Это сам по себе факт, - насмешливо говорю я.
      - Я знаю?! - запальчиво переспрашивает он, не замечая моей иронии.
      - Да, вы.
      - А я только с вами согласился. Ведь это вы сказали, на кого он работает. На Льва Игнатьевича. Согласен!
      - А на кого работает сам Лев Игнатьевич, как по-вашему?
      - Ну, это я не знаю. Абсолютно. Уверяю вас.
      - Как угодно, Георгий Иванович, - я пожимаю плечами. - Можете не говорить. Я же вас не заставляю.
      Я, однако, убежден, что он знает. Я и то, кажется, начинаю кое о чем догадываться. Но я и в самом деле не собираюсь заставлять его отвечать. Оставим это на будущее и пока что не станем уважаемого Георгия Ивановича особенно прижимать неудобными вопросами. Интересно, а Кольку-Чуму он знает?
      - Но Леха действовал не один, - говорю я. - Был и второй.
      - Убийца? - содрогаясь, уточняет Георгий Иванович.
      - Да.
      - Какой ужас, какой ужас, господи боже мой. Бедный Гвимар, - снова начинает стенать Шпринц. - И кто же он такой, этот второй бандит?
      - Ну, этого вы наверняка не знаете.
      - Ах, откуда вы знаете, кого я знаю и кого не знаю! - раздраженно машет рукой Шпринц. - Да я полгорода знаю. Я...
      - Фамилия его Совко.
      - Совко? - оторопело повторяет Георгий Иванович, снова поправляя сползающие очки. - Действительно... Такой фамилии не слышал, это сам по себе факт, конечно. А зовут его как, подонка этого?
      - Николай.
      - М-да... Понятия не имею.
      - Они оба поступили к кому-то в няньки.
      - Это еще что такое? - вполне искренне удивляется Шпринц.
      Но мне достаточно его удивления, и объяснять я, естественно, ничего не собираюсь.
      - Сам не знаю, - отвечаю я. - Кто-то сказал.
      Пожалуй, пора заканчивать этот интересный разговор и прощаться с малосимпатичным Георгием Ивановичем. Только напоследок сделаю, пожалуй, одно доброе дело.
      Я наклоняюсь к столу и, понизив голос, говорю:
      - Теперь вы понимаете, на что способен этот Леха?
      - Еще бы не понять, господи боже мой! - восклицает Шпринц.
      - Так вот, учтите. Если вдруг Лида пожалуется ему на вас, доверительно говорю я, - то и мы, боюсь, вас не убережем. Это я считаю нужным предупредить. Ну, потом-то мы его, конечно, найдем. Обязательно.
      Георгий Иванович заметно бледнеет.
      - Спа... спасибо... - заикаясь, говорит он.
      А мне, признаться, становится немного не по себе оттого, что я приплел сюда вдруг Леху, мертвого Леху, и заставил его хотя бы после смерти сделать что-то полезное для своих близких.
      Я поднимаюсь и начинаю прощаться. Шпринц отвечает мне вяло, все еще, видимо, не в силах прийти в себя от нашей беседы.
      За окном совсем уже стемнело. Сейчас около шести, и мне пора спешить. Я надеваю пальто, киваю Георгию Ивановичу и выхожу из его кабинетика.
      Магазин по-прежнему пуст, и по-прежнему дремлет за прилавком продавщица в черном халате. Когда я прохожу, она поднимает голову, и я ей тоже киваю на прощанье.
      На улице и в самом деле темно, хотя высоко над головой, на длинных изогнутых мачтах горят яркие лампы и вокруг них серебрится воздушный нимб.
      Я иду в сторону набережной, не замечая прохожих, и чувствую, как у меня медленно разбаливается голова. Слишком уж много впечатлений за один день, слишком много важных сведений надо удержать в памяти. И сейчас мне предстоит еще одна встреча, очень важная - встреча с Хромым. Не забыть бы, ведь у него тоже какие-то счеты с Чумой, что-то между ними произошло. И случилось это давно и далеко отсюда, в Сибири, то ли в колонии, то ли потом, когда Хромой отбыл свой второй срок и вернулся в родной город. Да, скорей всего, потом, когда вернулся. Из-за этого Хромой и вынужден был в конце концов уехать из Новосибирска, убежать оттуда. Что же там произошло между ними, интересно знать? Какую роль тут сыграл Чума, какую подлую и гнусную роль? Надо в удобный момент расспросить Сергея, не забыть расспросить. Возможно, сам он этого разговора не начнет. А мне необходимо знать. Все необходимо знать, что касается Чумы. Ведь с ним еще предстоит немало повозиться. Очень опасен этот человек. Когда-нибудь он снова выйдет на свободу. Каким он выйдет, таким же опасным? Что надо сделать, чтобы таким он не вышел?
      Размышляя, я сворачиваю на одну улицу, потом на другую, миную небольшую красивую площадь с умолкшим на зиму фонтаном и вскоре выхожу к набережной. Только здесь я прихожу немного в себя, стихает головная боль.
      Я останавливаюсь у каменного парапета и с наслаждением вдыхаю соленый, терпкий воздух и подставляю брызгам лицо. Внизу уже привычно грохочут и бьются о камень невидимые волны, летит водяная пыль, я невольно слизываю ее с губ. И постепенно просто физически чувствую, как уходит усталость. Я совсем один на пустынной, темной набережной.
      Внезапно до меня доносятся далекие голоса, они постепенно приближаются, я начинаю различать отдельные возгласы, разудалые, пьяные, похабные. Да, какая-то хулиганская компания приближается к тому месту, где я стою. Там, где идут сейчас они, набережная хоть и неярко, все же освещена редкими фонарями, но здесь она почему-то погружена в полную темноту. И потому меня не видно, а компанию эту мне постепенно удается разглядеть. Они идут в ту же сторону, куда надо и мне, идут по мостовой, занимая всю ее ширину, пьяно, азартно горланят, стараясь перекричать друг друга, кто-то приплясывает, кто-то пытается запеть. Опасная компания, встреча с ней одинокого прохожего, а особенно женщины, может кончиться трагически. Набережная длинная, и такая встреча может произойти в любой момент.
      Все яснее вырисовываются фигуры идущих парней. Компания приближается. Меня им по-прежнему не видно. А я неожиданно замечаю среди них длинного, на голову выше остальных, парня. Неужели тот самый Славка? Это он восхищался Чумой, он плакал, когда уходила Лида... Конечно же это он.
      И неожиданно, еще не отдавая себе отчета в том, что делаю, я решительно выхожу на середину мостовой и иду навстречу этой пьяной компания. Я только чувствую, что ее нельзя пустить дальше, нельзя, что-то может случиться ужасное, что-то непременно случится. А на моей стороне сейчас внезапность, важнейшая слагаемая успеха в любом рискованном деле такого рода. Но я все еще не могу решить, как ею воспользоваться, как себя сейчас повести. Впрочем, я по опыту уже знаю, все станет ясно, когда я увижу лица этих ребят, когда угадаю их настроение, их намерения. Именно так чаще всего и бывает в нашей непростой работе. А пока меня ведет одна интуиция и ощущение острой опасности, которую я должен предотвратить. Я еще не знаю, только чувствую, что что-то надо сделать, но как это сделать, станет ясно через минуту, нет... через полминуты... вот сейчас!
      Мы сходимся на середине мостовой. Я возникаю перед ними из темноты так неожиданно, что вся компания на секунду умолкает от удивления и даже некоторого испуга. Слишком уж почему-то спокоен и уверен в себе этот одинокий, странный, возникший вдруг из темноты человек. Это не соответствует логике ситуации, когда, казалось бы, одинокий человек должен испугаться их, бежать. И тогда с гиканьем, свистом, гоготом кинется за ним в погоню вся эта бешеная стая, в упоении от своей силы, от своей жестокой власти над этим одиноким, испуганным человеком, от сладкого предвкушения дикой расправы с ним.
      А тут, гляди-ка, он и не собирается бежать, он непонятно спокоен и уверен, и неизвестно, что у него на уме. И, как всегда, все непонятное настораживает, даже пугает.
      Вот они уже столпились передо мной. Злые, пьяные, настороженные лица. Ждут. Но вот-вот кто-то из них сейчас не выдержит, выкрикнет что-то, остальные подхватят, завопят, и тогда...
      Но я предупреждаю этот опасный взрыв. Я нахожу глазами высокого, всклокоченного парня в свитере и мятом пиджаке, крепко ухватываю его, притягиваю к себе и резко, сердито спрашиваю:
      - Славка?
      - Ну, - набычившись, говорит он. - Допустим, Славка. Что дальше?
      Мне кажется, он не так пьян, как остальные.
      - Отойдем, - говорю я. - Надо сказать два слова.
      - Это мусор! - вдруг вопит один из парней и подскакивает ко мне. Сапог! Я его видел! Бей его!
      Он замахивается, и я вынужден, на миг развернувшись, быстрым прямым ударом с подсечкой опрокинуть его на мостовую. Удар, надо сказать, элементарный, парень ведь полностью раскрылся. Я при этом почти не меняю позы, а парень рушится на асфальт как подкошенный. Только бы остальные сейчас не кинулись на меня, все вместе, с разных сторон. Но удар производит впечатление.
      - Кто такой? - хмуро спрашивает меня Славка.
      - Приезжий. Привет тебе от Чумы, - тихо говорю я.
      - О-о! Погоди, ребята. Я сейчас! - оживляется Славка.
      Мы отходим. Остальные сгрудились вокруг упавшего, помогают ему подняться и обсуждают мой удар. В дискуссии, как мне кажется, преобладают уважительные, а то и восхищенные нотки. При этом моя принадлежность к милиции остается под большим вопросом.
      А я тихо говорю Славке:
      - Чума загремел в Москве. Наглухую. И на много лет. За ним там убийство. - Последнее я нарочно говорю не на воровском, привычном для Славки жаргоне. - И еще попытка убийства работника милиции.
      - Это не много лет, это вышка, - глухо говорит Славка.
      - Что уж там бог и митрополит дадут, то и возьмет. Деться ему некуда теперь. И все плохо. А тебя, Славка, Лида ждет, - неожиданно заканчиваю я.
      - Ну! - теперь уже он хватает меня за пальто. - Не трожь, понял?
      Я в ответ пожимаю плечами.
      - Гляди сам. Не упусти только. Сколько, по-твоему, можно ждать такого дурака? - И неожиданно спрашиваю: - К Хромому топаете?
      - Ага... - рассеянно отвечает Славка.
      - Чего от него надо?
      - Чума велел. Всех продает.
      - Кого же он продал?
      - Чума знает.
      - Понятно. Он, значит, и тут решил чужими руками все сделать. Как в Москве. Там он на убийство Леху толкал.
      - А что Леха, лопух?
      - А ты что, лучше Лехи? Что у тебя лично к Хромому есть?
      - Ну ничего. Но, похоже, стучит.
      В Славке начинает снова закипать злость.
      - Похоже? - угрожающе переспрашиваю я. - А не похоже, что ты мне сейчас тоже стучишь? Чем докажешь, что нет? Вон им, - я киваю на ребят.
      - Но, но, - сразу ощетинивается Славка. - Ты потише.
      - Вон им это скажи. Гляди, как смотрят.
      И правда. Вся компания сейчас настороженно, подозрительно прислушивается к нашему разговору, медленно и незаметно придвигаясь все ближе. Их человек шесть. Последние мои слова они наверняка слышали. И их начинает раздражать непривычная скованность, которая вдруг всех охватила. А причиной тому я, непонятный, чем-то враждебный им человек, и еще, кажется, Славка. А их по-прежнему распирает пьяная удаль, привычное желание драки, криков, ругани, крови, наконец.
      - Эй, ты! Вали отсюда! А то схлопочешь сейчас, понял?! - кричит мне кто-то из них. - На нож поставим!
      Смотри пожалуйста. Они меня просят удалиться, они даже не собираются, оказывается, на меня нападать, они лают издали, как злые и трусливые собаки.
      - А мне с вами по дороге, - усмехаюсь я и громко обращаюсь к Славке: Ну что, заглянем к Хромому? Или у тебя другое дело есть? - И, понизив голос, добавляю: - Иди, Славка. Иди к ней. Она тебя ждет. Я ее видел сегодня. Знаешь, как она плакала?
      Славка стоит потупившись и тяжело, как-то надсадно дышит. Он не знает, на что ему решиться, что делать. И нервы его, я чувствую, натянуты сейчас до предела. Я крепко беру его за плечи, разворачиваю и толкаю в спину.
      - Ступай, - приказываю я.
      И Славка не сопротивляется.
      - Все, ребята, - объявляю я по-хозяйски, словно уже взял в свои руки какую-то власть над ними.
      Я сейчас испытываю знакомый, хотя всегда мне и непонятный подъем, который обычно охватывает меня в критическую минуту, ощущаю вдруг необычайную веру в себя, в свою силу, в свою удачу, и это, я знаю, неизменно воздействует на окружающих.
      - Все, ребята, - решительно повторяю я. - Убрать перо! - кричу я вдруг, больше ощущая опасность, чем видя ее.
      И один из парней мгновенно прячет нож обратно в карман.
      - Так вот, - продолжаю я, указывая на Славку. - Он идет к жене. Имеется жена, понятно? А мы идем к Хромому. И по дороге я вам сейчас кое-что скажу про него. - И тихо добавляю Славке в спину: - Иди, иди.
      И делаю шаг к ребятам. Еще шаг, еще... Они молча, настороженно следят за мной. Они ждут, что будет дальше. А я подхожу, спокойно, уверенно раскидываю в сторону руки, чтобы ухватить за плечи двух ближайших из парней, и тем довольно рискованно подставляю под любой удар грудь.
      - Пошли, блатнички, - весело говорю я. - Пошли, пока ходится.
      Я увлекаю их за собой. Они не очень уверенно подчиняются.
      Славка смотрит нам вслед. Представляю, какая борьба происходит сейчас у него в душе. Уйдет он? Нет? Уйдет...
      - Стой!.. - вдруг орет Славка и срывается с места, бежит за нами. Стой, сволочи!.. Порежу!.. Стой!.. Порежу!..
      Он выхватывает из кармана нож, подбегает к нам и начинает исступленно размахивать им вокруг себя. Лицо его перекошено от бешенства, на губах выступают белые пузырьки пены, он почти невменяем. И в какой-то неуловимый миг он вдруг наносит себе удар, потом второй, прежде чем я успеваю выбить нож из его руки.
      Славка с коротким воплем валится на асфальт, ребята кидаются к нему, пытаются поднять, он не дается, бьется у них в руках, рычит:
      - Убью... Кровью зальюсь... Уйди... Уйди...
      Он вырывается, стонет.
      А один из ребят вдруг поднимает вверх мокрую руку и отчаянно кричит:
      - Он кровь пустил!..
      Славка словно ждет этого крика. Он вдруг опрокидывается на спину, хрипит и, кажется, в самом деле теряет сознание.
      Мы все вместе тащим его на руках по улице. Вскоре я останавливаю первую проходящую мимо нас машину.
      - В больницу! - кричу я водителю, задыхаясь. - Срочно! Вот эти двое с вами поедут.
      И указываю на первых же подвернувшихся мне под руку ребят. Те безропотно лезут в машину.
      С остальными я молча возвращаюсь на набережную. Ребята притихли, и хмель, кажется, окончательно выветрился у них из головы.
      - Вот так-то, - укоризненно говорю я. - Не выдержал Славка.
      - Псих, - откликается один из ребят.
      - Отродясь он психом не был, - возражает другой. - Просто накатило.
      - Видать, жену любит, - встревает в разговор третий парень.
      Четвертый отмалчивается. Их со мной осталось четверо.
      - Ну что, пойдем к Хромому? - предлагаю я.
      - Чего нам у этого гада делать? - зло спрашивает первый из парней, назвавший Славку психом. - Его на нож ставить будем. Увидишь.
      Я все еще не могу их всех как следует разглядеть. Кажется, этот старше других.
      - Пора, соколики, кончать эту поганую блатную жизнь, - говорю я. - Сами видите, чего из нее получается. Чуму знаете?
      - Ага, - отвечает за всех все тот же парень, постарше.
      - С ним кончено, - жестко говорю я. - Снова его увидите, когда состаритесь. А то и вовсе на том свете. В Москве по мокрому сидит. Ну, и, конечно, все старается на Леху свалить.
      По-моему, они до сих пор не могут понять, кто я такой, и теряются в догадках.
      - Это он умеет, на других валить, - неожиданно заявляет один из парней. - Твой кореш, Жук, - обращается он к тому, кто постарше. - Много ты ему лизал.
      - Кончай, Рыжий, - примирительно говорит третий, молчаливый парень.
      - У-у, зараза!..
      Жук кидается на Рыжего, но тот же молчаливый парень ловко подставляет ему ножку, и Жук, падая, хватается за меня. Я его ставлю на ноги и говорю:
      - Погоди, ребята. Слушай дальше. Не все еще. С Чумой ясно?
      - Куда уж яснее, - отвечает Жук. - А не брешешь?
      - Брешут псы. Теперь Леха. Вот он уже помер. Нету Лехи.
      - Ну да? - недоверчиво откликается Жук.
      Я уже стал отличать его в темноте.
      - Точно говорю, - подтверждаю я. - Под машину попал. Спер, понимаешь, чемодан с поезда и дунул через вокзал на площадь. Ну, а там машина. И все. Вот такая поганая смерть.
      - Бог наказал, - насмешливо говорит Рыжий. - Не бери чужого.
      Я его тоже начинаю отличать - он тощий, подвижный и к тому же еще, видно, балагур.
      - И вот глядите, - продолжаю я. - Третий теперь уже с рельсов сходит, Славка. У вас, можно сказать, на глазах. Ну, кому такая жизнь светит?
      Мы проходим темную часть набережной, и теперь у нас над головой в легком тумане светят яркие молочные лампы. И тут я наконец могу как следует рассмотреть своих спутников. Между прочим, ребята как ребята. Ничего разбойничьего в них уже нет. Даже чем-то симпатичные, по-моему, когда трезвые. Особенно Рыжий и второй, молчаливый, по имени Гарик. Да и Жук, кажется, неплохой малый. Он-то меня неожиданно и спрашивает:
      - А ты сам-то кто будешь?
      - Приезжий, - отвечаю я беспечно. - Из Москвы.
      - Мент небось?
      - А похож?
      Они уже давно приглядываются ко мне, я же вижу, и про себя каждый решает эту немаловажную проблему, кто я такой, в конце концов.
      - Вроде не очень, - с сомнением в голосе говорит молчаливый Гарик.
      - Похож, похож, - словно успокаивая всех, говорит Жук. - Они теперь все знаешь какие стали? От отца родного не отличишь.
      - Только когда отец с тебя портки стянет и за ремень возьмется, вот тогда его, сердечного, узнать можно, - смеется Рыжий. - Тогда его с ментом не спутаешь.
      Мы подходим к мастерской хромого Сережки, и вопрос обо мне так и остается временно не решенным.
      - Ну, кто со мной? - спрашиваю я.
      - Не. Мы тебя тут обождем, - снова за всех отвечает Жук. - Рано еще нам к Хромому в гости ходить.
      - Ладно, - соглашаюсь я. - Тогда ждите. Кое о чем еще надо поговорить.
      - Давай, - говорит Жук. - По-быстрому только.
      Я киваю в ответ и толкаю дверь мастерской.
      Несмотря на поздний час, она открыта. Я захожу.
      Сиротливо горит лампочка над низенькой табуреткой за барьером, вокруг нее, как и вчера, разбросаны инструменты, старая обувь, куски кожи.
      Пусто. Никого в мастерской нет. Я удивленно оглядываюсь и вдруг замечаю притаившегося за моей спиной Сергея. Он весь словно влепился в темную стенку, в руке у него нож.
      Сергей медленно приближается ко мне, заметно припадая на больную ногу, прячет нож в карман, незаметным движением сложив его пополам, и протягивает мне руку. Это молниеносное движение руки с ножом я оцениваю по достоинству. Опасное движение, ловкое. Сергей жмет мне руку. Светлая прямая прядка волос прилипла к вспотевшему лбу. Но сейчас Сергей улыбается, показывая мелкие острые зубы.
      - Опаздываешь, - говорит он. - А точность - это вежливость королей, между прочим. Пролетариям надо учитывать.
      - Зато не один пришел, - многозначительно говорю я.
      Сергей кивает.
      - Видел. Потому и приготовился. Чего тебе от них надо?
      - И мне надо, и тебе. Дружбы и понимания.
      - Жди от этих волков понимания.
      - Почти дождался. Теперь они вон меня дожидаются. Ну, а завтра вместе, надеюсь, в больницу пойдем.
      - Это еще зачем?
      Разговаривая, Сергей запирает дверь мастерской на засов и ведет меня в заднюю комнату. Мы усаживаемся возле стола, и я закуриваю.
      - Зачем в больницу? - повторяет Сергей.
      - Славка порезал себя сейчас.
      - Ну да?! - удивленно восклицает Сергей. - Лепишь.
      - На моих глазах. Даже, пожалуй, из-за меня.
      - Это как же понять?
      - Душу я ему разбередил. Не учел, понимаешь, что нервы-то у него никуда.
      - Это у Славки-то душа? - иронически спрашивает Сергей.
      - У него.
      - У него вместо души сучок с наклейкой.
      - Мы, Сережа, часто в людях до их души не докапываемся. А там порой всякие, понимаешь, неожиданности нас ждут, всякие открытия.
      - Ну и что ты у Славки открыл, интересно?
      - Любовь. Он ее затоптать думал. А я вот ее воскресить попробовал.
      - Красиво говоришь, - грустно усмехается Сергей.
      - А что? Не все в жизни плохо, - возражаю я. - Есть кое-что хорошее, даже красивое. И у Славки тоже. Кстати, и остальные ребята не такие уж пропащие, если разобраться.
      - Это все пока, - машет рукой Сергей. - Найдут главаря вроде Чумы, увидишь, чего творить начнут. Ахнешь.
      - А вот главарем, Сергей, должен стать ты, - тихо говорю я.
      Он вскидывает голову и пристально, недоверчиво смотрит мне в глаза.
      - Вполне серьезно говорю, - отвечаю я на его немой вопрос. - Сейчас они еще колеблются. Но завтра, после больницы, они колебаться перестанут, я знаю. И примут тебя. А дальше все будет зависеть от тебя самого. Надо спасти этих ребят, Сергей.
      - Это точно, - задумчиво соглашается он.
      - Начинай с Жука, - советую я.
      Сергей все так же задумчиво кивает и вдруг усмехается:
      - А ты, я гляжу, мастер.
      - Еще только хочу им стать. Учитель мой в Москве остался. Ну ладно, Сергей. Теперь ты рассказывай, если есть что.
      - Кое-что есть. Человек у меня утром был. Сказал так: этих двоих, Чуму и Леху, точно наняли. И в Москву недавно послали.
      - Для этого и наняли?
      - Не-а. Их давно наняли. Для охраны вроде. И в Москву отправили для этого.
      - Счеты сводить?
      - Ну, это точно никто не знает.
      - А квартира?
      - Не их работа.
      - Не-ет, тут ошибки быть не может. В квартире нашли перчатку Чумы. Обронил он ее там. Куда дальше-то?
      - Это сам разбирайся. На то ты и мастер. А вот про мокрое дело их в Москве здесь уже знают.
      - Не все.
      Я вспоминаю испуг Шпринца.
      - Кому надо, тот знает.