- Если была необходимость, то появиться он у Купрейчика мог, соглашаюсь я.
      - Ну вот, - с облегчением констатирует Кузьмич. - Но это я, конечно, к примеру. Ты смотри разберись получше, что там к чему. И потревожь, потревожь его, не бойся. Они его сильнее потревожили. - И деловито заключает: - Ну, ступай. Звони в Южноморск. А с Купрейчиком постарайся днем встретиться. К вечеру Мещеряков обещал доложить результаты работы по обоим москвичам. Говорит, кое-что там уже накопали.
      Я киваю и, наконец, выхожу из кабинета.
      Вот, между прочим, такие у нас субботы, в нашей работе. И воскресенья часто тоже такие. Расследование тяжких преступлений должно идти непрерывно, тут дорог каждый час, не только что день. Паузы, конечно, возможны, но они зависят не от дня недели.
      В дежурной части мне тут же дают Южноморск. Разница во времени у нас всего лишь час, и там тоже разгар рабочего дня. Дежурный горотдела Южноморска принимает мое сообщение о возможном появлении Лехи и обещает принять все меры к его задержанию. В последнем случае будет немедленно сообщено нам. Голос у него при этом торопливый и нервный. Что-то, наверное, случилось у них, скорей всего какая-то неприятность.
      - Разыскивается в связи с убийством и крупной квартирной кражей, подчеркиваю я и еще раз настойчиво предупреждаю: - Помните, вооружен и очень озлоблен. Потому опасен при задержании.
      - Понятно, понятно, - нетерпеливо говорит дежурный. - Все будет сделано, товарищ Лосев.
      Мне не нравится его тон, но ничего больше не остается, как пожелать удачи. Моего дружка Мамедова на месте не оказывается. Я прошу передать, что жду от него известных ему сведений. На этом мы с дежурным прощаемся.
      Я иду к себе и уже по городскому телефону звоню Купрейчику. Он, конечно, дома. Время около одиннадцати, и Виктор Арсентьевич, судя по его вальяжному тону, небось еще попивает утренний кофе и проглядывает свежие газеты. Эх, живут же люди, черт возьми!
      Виктор Арсентьевич отменно любезен и конечно же не отказывается повидаться со мной. Больше того, он как будто даже рад предстоящей встрече. И мы уславливаемся, что через час я буду у него.
      Конечно, я мог бы вызвать его к себе. Несмотря на субботу. Но это не тот случай. Виктор Арсентьевич приедет недовольный, раздраженный причиненным ему беспокойством, настороженный, конечно, и с одной лишь мыслью поскорее от меня отделаться. И нужного разговора - доброжелательного, неторопливого, благодушного даже, с желанием все припомнить и максимально тебе помочь, такого разговора уже не получится. А мне нужен именно такой разговор.
      И потому я уславливаюсь, что через час приеду к Виктору Арсентьевичу. Ничего не поделаешь, так надо. Хотя погода по-прежнему мерзкая. Стеной валит мокрый, тяжелый снег, сырость пробирает до костей, под ногами глубокие ледяные лужи.
      Ровно через час я пересекаю знакомый двор. Моей приятельницы с внуками не видно. Впрочем, время их уже кончилось. Да и вообще вряд ли они гуляли в такую жуткую погоду. Заваленный снежными сугробами двор пустынен, насколько можно разобрать что-либо сквозь густую белую пелену снега.
      Я пробираюсь к подъезду и поднимаюсь на третий этаж, по дороге стряхивая с себя снег.
      Дверь открывает сам Виктор Арсентьевич. Он в знакомой уже мне красивой коричневой пижаме, под ней белоснежная рубашка, но галстука на этот раз нет, ворот по-домашнему расстегнут. Виктор Арсентьевич свеж, бодр и приветлив. Похоже, он и в самом деле доволен встречей со мной.
      Мы проходим в кабинет, и я снова как бы погружаюсь в книжный хаос вокруг. Однако он имеет свою какую-то неуловимую, но стойкую композицию, что ли. Мне кажется, что за два дня тут не тронута ни одна книга на огромных, вдоль двух стен, стеллажах, ни один даже раскрытый журнал на овальных тяжелых столах.
      Возле кожаного дивана, над которым развешаны картины, стоит другой столик, полированный, на тонких ножках, за которым мы прошлый раз пили кофе. Сейчас на нем стоит ваза с апельсинами и яблоками, две тарелочки и фруктовые ножи.
      - От этой мерзкой погоды есть только одно средство, - говорит Виктор Арсентьевич.
      Он приносит бутылку коньяка и две рюмки и, в ответ на мой протестующий жест, добавляет:
      - Знаю, знаю. Вы на работе. И потому спаивать вас не собираюсь. Но даже комиссар Мегрэ в мерзкую погоду не отказывался от рюмочки.
      - Вы меня сразили этим классическим примером, - сдаюсь я.
      Мы чокаемся и делаем по глотку. После чего не спеша закуриваем. Между прочим, коньяк в такую погоду действительно очень к месту. Я сильно продрог, и сейчас приятное тепло разливается по телу. Что ж, пора приступать к серьезному разговору, "разминка" кончилась. И я приступаю.
      - Вы обещали мне вспомнить все о Гвимаре Ивановиче, - напоминаю я. Удалось вам что-нибудь вспомнить?
      - Кое-что, хотя и не очень значительное, - пожимает плечами Виктор Арсентьевич. - Потому и не звонил вам. Пустяки, в общем-то.
      - Что же все-таки?
      - Ну, во-первых, вспомнил, как мы познакомились. Он зашел ко мне на работу. Сказал, что он тут на фабрике у нас в командировке. По линии своего Министерства текстильного машиностроения. Разговорились, помню. Так, обо всем. Человек он был общительный необычайно. Он, я вам, кажется, уже говорил, живописью интересовался. Я тоже. Слово за слово, напали на эту тему. Узнал, что у меня картины, загорелся. Симпатичный такой человек оказался. Вот с тех пор и виделись, когда он в Москву приезжал. Он меня и с художником Кончевским познакомил и с сестрицей его.
      Итак, один из главных сомнительных пунктов прошлой беседы вроде бы получил объяснение. Ну что ж, тем лучше.
      - А можно ли предположить, что он навел воров на вашу квартиру? спрашиваю я. - Прошлый раз вы, кажется, об этом подумали.
      - Ну да! - как-то странно, не к месту вроде бы обрадовавшись, кивает Виктор Арсентьевич. - Я, представьте, и сейчас об этом думаю.
      Мне непонятна его реакция, и я невольно настораживаюсь. Начинает даже казаться, что Виктор Арсентьевич не до конца объяснил тот сомнительный пункт. Все-таки тут кое-что требует уточнения.
      - А к кому именно и по какому поводу приезжал к вам на фабрику в командировку Гвимар Иванович, не помните? - спрашиваю я.
      - Уже не помню, - небрежно машет рукой Виктор Арсентьевич. - Кажется, по вопросам новой техники, к главному инженеру. Но боюсь соврать, давно все-таки было. После он, кажется, приезжал уже по каким-то другим делам и не к нам. Ну, и непременно звонил мне. Заходил. Приятнейший собеседник был, доложу вам. Живопись любил. Не хочется даже плохо думать, - он горестно вздыхает. - Все-таки ужасная история с ним приключилась. Где же на него напали?
      - У вас во дворе и напали.
      - О господи! Я думал, просто слухи какие-то дурацкие. Прямо во дворе?
      - Именно.
      - И никого не нашли?
      - Пока нет. А тут еще у вас кража.
      - Да. Кошмар какой-то.
      Я вижу, что Виктор Арсентьевич не на шутку взволнован. Еще бы не волноваться, когда вокруг тебя происходят такие события.
      - А тогда, раньше, у вас не возникало никаких подозрений на его счет?
      - Подозрений?..
      Виктор Арсентьевич несколько нервно потягивает коньяк из своей рюмки и задумчиво трет подбородок, стараясь успокоиться.
      Он, кажется, сейчас заново припоминает свои встречи с Гвимаром Ивановичем и напряженно что-то прикидывает в уме, время от времени испытующе поглядывая на меня, потом неуверенно говорит:
      - Подозрений, пожалуй, не было... Но... так, знаете... Кое-что странным казалось. Ну, например. Он почему-то ничего не рассказывал мне о своей работе. Словно и вовсе не работал. О семье тоже... Ах да! Последний раз вдруг сообщил, что женится. Даже пригласил нас с женой на свадьбу. Это было весьма неожиданно.
      - А кто невеста, сказал?
      - Нет, ничего не сказал. Даже когда именно свадьба будет, где. Тоже странно, я вам скажу. Хотя в тот момент я как-то не обратил на это внимания.
      - Где же он в Москве останавливался?
      - На квартире у приятеля, художника Кончевского. Я там разок был у него.
      Виктор Арсентьевич улыбается, словно это воспоминание связано с чем-то приятным для него. Впрочем, ведь он там познакомился с симпатичной соседкой Лелей, хотя продолжения это знакомство, кажется, не имело. А может, он доволен, что прояснил мне еще один неясный пункт в нашей прошлой беседе? Точнее, исправил свою оплошность. Вторую, кстати говоря. И теперь, пожалуй, у меня не осталось к нему претензий.
      - Скажите, а Гвимар Иванович знакомил вас еще с кем-нибудь?
      - M-м... Кажется, нет.
      - Пожалуйста, припомните. Это очень важно.
      Виктор Арсентьевич разрезает яблоко, очищает дольку и задумчиво ее жует. Наконец сообщает:
      - Ну, познакомил как-то с соседкой, милой молодой особой.
      - Ее зовут Леля?
      - Да. Так вы ее тоже знаете?
      - По долгу службы, - улыбаюсь я. - А еще с кем он вас знакомил?
      - Больше, ей-богу, не припомню.
      - Например, с кем-нибудь из приезжих. Скажем, со своими земляками?
      - Нет. Не припоминаю, - качает седоватой головой Виктор Арсентьевич, продолжая чистить новую дольку. Потом, спохватившись, придвигает вазу ко мне: - Прошу. Вы ничего не берете. Прошу.
      Я благодарю и задумчиво добавляю:
      - А ведь Гвимар Иванович не один приехал в Москву, а со своим земляком. Они даже поссорились однажды у вас во дворе.
      Виктор Арсентьевич перестает чистить яблоко и пристально смотрит на меня.
      - Поссорились? - недоверчиво переспрашивает он.
      - Да. И сильно.
      - А вот это уже меня не касается, - вдруг резко говорит Виктор Арсентьевич. - Кто там с кем изволил поссориться.
      - Это конечно, - охотно соглашаюсь я.
      А про себя удивляюсь его внезапному раздражению. Оно возникло при упоминании ссоры во дворе его дома. Что ж, усилим этот момент и проверим реакцию.
      - Скажите, - спрашиваю я небрежно, как бы вовсе между прочим, - вы случайно с неким Львом Игнатьевичем не знакомы?
      И тут мне кажется, что именно эта небрежность производит впечатление на моего собеседника. Впрочем, и сам вопрос ему тоже явно не нравится.
      - Понятия не имею, - раздраженно говорит он. - Кто это такой? Тоже приезжий, так, что ли?
      - Да. Приезжий.
      - Как, интересно, вы их узнаете?
      - Иногда по сущим пустякам.
      - А этого... Льва... Льва Игнатьевича, так, кажется?
      Он делает вид, что не сразу вспоминает это имя. Но мне почему-то кажется, что он этого человека знает.
      - Тоже по пустякам, - загадочным тоном говорю я.
      Если его этот ответ не устраивает, то пусть понервничает, это полезно.
      - Конечно, сверхсекретные методы, не так ли? - пытается иронизировать Виктор Арсентьевич, которого и в самом деле нервирует мой ответ.
      - Только отчасти, - спокойно говорю я, словно не замечая его иронии, и возвращаюсь к прерванному разговору: - Значит, вы такого Льва Игнатьевича не помните? Странно.
      - Почему странно?
      - Мне казалось, вы должны его знать.
      - А мне вот кажется, что вы не должны его знать, - запальчиво говорит Виктор Арсентьевич и, спохватившись, поправляется: - То есть мне, конечно, ничего такого не может казаться, но... и вам тоже. А впрочем, чепуха все это!
      Он досадливо машет рукой и вытягивает из лежащей перед ним пачки сигарету.
      Все-таки странно. Почему, признав знакомство с Гвимаром Ивановичем, он не хочет признать, что знаком и с Львом Игнатьевичем? Какая разница? А может быть, это мне только показалось, что он его знает? Ведь этот Лев Игнатьевич... Он ругался с Гвимаром Ивановичем так, что на них обратили внимание и сидевшая недалеко Софья Семеновна, и проходившая через двор Инна Борисовна. Обе дали приметы этого Льва Игнатьевича... приметы... Я их прекрасно помню. Но сейчас, кажется, впервые представляю себе по ним живого человека, такого плотного, невысокого, пожилого, седые стриженые усики, мешки под глазами... И неожиданно меня берет оторопь. Я вдруг понимаю то безотчетное беспокойство, которое овладело мной утром, в кабинете Кузьмича, когда мы заговорили об этом Льве Игнатьевиче. Неужели?.. Неужели я вчера вечером встречался с ним? Да, да, очень похоже, что так. Но тогда...
      Чтобы иметь хотя бы еще минуту времени для размышлений, я тоже тянусь за сигаретой, медленно вытягиваю ее из пачки, щелкаю зажигалкой, прикуриваю, затягиваюсь... И у Льва Игнатьевича оказывается мой телефон, имя и отчество. Уж не Виктор ли Арсентьевич всем этим его снабдил? Нет, не может быть. Мы уже об этом думали. Достал, конечно, другим путем. Вот и Свиристенко он откопал. Нет, тут непонятно другое. Зачем совсем неглупому Льву Игнатьевичу понадобилось совершить такой наглый и такой рискованный шаг? Зачем? Ведь квартирная кража, в которой он замешан, и даже убийство Семанского не имеют никакого отношения к тому, о чем он меня предупреждал. Это именно "мой огород", и именно этим он и предлагал ограничить мою работу. Что ж, он нарочно пускал меня по своему следу, чтобы сбить с другого? Непонятно. И выходит, его кто-то действительно подослал ко мне. Но кто? Зачем?
      Я с усилием прогоняю от себя все эти вопросы. Потом, потом. Сейчас надо каким-то путем убедиться, знает мой собеседник Льва Игнатьевича или нет, и что именно он о нем в этом случае знает.
      - Совершенно верно, - соглашаюсь я. - Чепуха это все. И вы вовсе не обязаны его знать, и я тоже. Хотя я его, представьте, знаю. Дело в том, что незадолго до кражи у вас он встретился во дворе с Гвимаром Ивановичем и они поссорились.
      - Так вот вы о каком земляке упоминали, - усмехается Виктор Арсентьевич.
      - Именно. Их-то и видели во дворе. И запомнили.
      - И вам рассказали?
      - Конечно. Вот я и подумал: если Гвимар Иванович бывал у вас, мог быть и...
      - Не был, - решительно обрывает меня Виктор Арсентьевич. - Представьте себе, никогда он у меня в гостях не был.
      - Ну что ж, не был так не был, - соглашаюсь я. - Но вот к краже у вас этот человек какое-то отношение, видимо, имеет. И возможно, к убийству тоже.
      - Тут я вам плохой помощник, - машет рукой Виктор Арсентьевич и указывает на вазу. - Да возьмите же что-нибудь.
      - Спасибо.
      Я машинально беру апельсин и начинаю его чистить.
      Виктор Арсентьевич после некоторого колебания все же интересуется:
      - А почему вы решили, что он имеет отношение к убийству?
      - Кто?
      - Да этот... Лев Игнатьевич.
      - Потому что он серьезно поссорился с Гвимаром Ивановичем и знал одного из убийц.
      - Что вы говорите?! Значит, и вы этих убийц знаете?
      - Знаем.
      - И не задержали?
      Я усмехаюсь.
      - Пресс-конференцию по этому делу проводить еще рано.
      - Да, да. Извините. Я не должен вам задавать такие вопросы, понимаю.
      - А я не должен был вам на них отвечать.
      - И все-таки ответили, - улыбаясь и как бы с упреком говорит Виктор Арсентьевич.
      - Да. По слабости характера, - я тоже улыбаюсь. - А вот вы наоборот должны были ответить, но не ответили.
      - Так я же вам уже...
      - Да, да, - киваю я. - Вы его не знаете. Я понимаю.
      Однако понимаю я совсем другое. Поведение Виктора Арсентьевича мне не нравится. Что-то он все-таки от меня скрывает, что-то не договаривает. Почему? Возможно, он боится, что все эти знакомства конечно же запачкают его. А тут еще и убийство. Что ж, это вполне возможно. И все же он должен мне довериться, и все рассказать. Вот как только этого добиться? Но, в конце концов, он же сам заинтересован, чтобы все распуталось.
      - Я хочу, Виктор Арсентьевич, обрисовать вам ситуацию, в которой вы оказались, - говорю я. - До конца вы ее, по-моему, не оценили. Это и понятно. Мне все же как-никак виднее. И я вам помогу.
      - Что ж. Слушаю вас.
      - Так вот. Ситуация, конечно, малоприятная. Вокруг вас, а точнее, вокруг вашей квартиры, крутилась целая шайка. Наблюдали, изучали, составляли план. Но предварительно им надо было убедиться, что игра стоит свеч, то есть что в квартире, грубо говоря, есть что брать. Кто-то дал такую информацию, и игра началась. По всему видно, что готовились умело и тщательно. Интерес к вам, а точнее, к вашей квартире...
      - Почему вы все время в этом пункте сбиваетесь? - подозрительно, даже нервно спрашивает вдруг Виктор Арсентьевич. - Лично я для них интереса, надеюсь, не представляю?
      - Я тоже так надеюсь.
      - Но не уверены? - продолжает цепляться Виктор Арсентьевич.
      - Пока дело не раскрыто, ни в чем нельзя быть уверенным, - спокойно отвечаю я. - Так вот, повторяю, интерес к вам, а скорее, конечно, к вашей квартире, был так велик, что в какой-то момент пошли даже на убийство. То ли что-то не поделили, то ли решили убрать конкурента.
      - Это уже коммерческий термин, он тут не применим, - прерывает меня Виктор Арсентьевич.
      - Коммерческий? - машинально переспрашиваю я и добавляю: - А ведь Гвимар Иванович имел отношение к коммерции.
      - То есть? - настораживается мой собеседник. - В каком смысле?
      - В прямом. Он в прошлом был директором магазина.
      - Ого! Так вы уже изучили его биографию, оказывается?
      - Пришлось. Но я пока вот на что хочу обратить ваше внимание. Для вас из возникшей неприятной ситуации желательны, мне кажется, два, ну, результата, что ли. Первый - это возвращение украденных вещей. Не так ли?
      - Да, конечно, - соглашается Виктор Арсентьевич. - А какой второй?
      - Второй результат скорее, так сказать, моральный, а не материальный. Что ни говорите, а вы сейчас, наверное, жалеете, что дружили с Гвимаром Ивановичем. Некую тень это все же на вас бросает, не так ли?
      - Жалеть я, конечно, жалею, - твердо говорит Виктор Арсентьевич. - Но никакой тени это на меня, извините, не бросает. Разве мог я предположить, что он... жулик!
      - При некотором желании могли бы.
      - Не понимаю.
      - Да очень просто. Вот вы сказали, что он вам никогда не рассказывал о своей работе, словно и вовсе не работал. Так?
      - Ну, так.
      - Но ведь вам ничего не стоило выяснить, что командировки к вам на фабрику ему никто не давал.
      Тут впервые в глазах Виктора Арсентьевича мелькает испуг.
      - Но позвольте... - лепечет он. - Вы куда-то в сторону уходите... Ну, допустим, я не догадался это выяснить... Допустим... Но кража у меня...
      - Вы правы, - перебиваю я его. - К краже это отношения не имеет. И мы действительно ушли несколько в сторону. Но к личности Гвимара Ивановича все это имеет прямое отношение, согласитесь. И ее не украшает, не правда ли?
      - Безусловно, - с явным облегчением соглашается Виктор Арсентьевич.
      - А потому и дружба с такой личностью, так сказать, не украшает вас. И вы об этой дружбе, по вашим словам, жалеете.
      - Да, конечно, - вздыхает Виктор Арсентьевич. - Но кто бы мог подумать.
      - Так вот второй результат, которого вы хотите, это избавиться от пятнышка, которое эта дружба на вас все же бросила.
      - Ну, пожалуй...
      - Но чтобы достигнуть этих двух результатов, Виктор Арсентьевич, необходимо, чтобы вы были с нами полностью откровенны. Полностью. А сейчас, простите, я в этом не уверен.
      - Вы считаете, что я что-то скрываю? - вспыхивает Виктор Арсентьевич. Ну, знаете... у вас... у вас нет оснований!
      - Точнее сказать, что-то недоговариваете. Такое, простите, у меня ощущение. Видите, я с вами вполне откровенен. Больше того, я искренне хочу вам помочь. Хочу добиться и первого результата, и второго. Но и вы, в свою очередь, мне помогите.
      - Но... в чем же, по-вашему, я недоговариваю? - растерянно спрашивает Виктор Арсентьевич.
      - По крайней мере, в двух пунктах, - отвечаю я. - Первый - насчет Льва Игнатьевича. Мне все же кажется, что вы его знаете. Просто вы боитесь второго пятнышка. Так ведь, согласитесь?
      Я его уговариваю, как заупрямившегося мальчишку, и он, именно как заупрямившийся мальчишка, капризным тоном возражает:
      - Нет, не так. Я его действительно не знаю.
      - Ладно, Виктор Арсентьевич, отложим этот разговор, - предлагаю я. Подумайте. Все-таки лучше всего, если вы будете со мной до конца откровенны.
      - Как угодно. Только...
      Я наклоняюсь и кладу свою руку на его, как бы призывая не продолжать.
      - Подумайте, - повторяю я. - Мы еще увидимся. И тогда я вам скажу о втором пункте, где вы со мной не откровенны.
      Я поднимаюсь. Разговор окончен. Совсем нелегкий разговор. Я вижу, как утомлен Виктор Арсентьевич. И сам я утомлен не меньше. Хотя время я провел с пользой, однако кое-какие детали состоявшегося разговора пока от меня ускользают.
      Я возвращаюсь на работу только к середине дня. Рюмка коньяка и апельсин обед заменить, естественно, не могут. Когда же я узнаю, что и Кузьмич отправился перекусить, то уже решительно направляю свои стопы в сторону столовой. Кстати, столовая у нас очень неплохая, возможно потому, что над ней взяли своеобразное шефство сотрудники ОБХСС. Поэтому я стараюсь, когда возможно, обедать здесь. К сожалению, это далеко не всегда удается.
      Сегодня здесь народу совсем мало, все-таки суббота. В основном обедают сотрудники нашего управления. Картина, в общем, обычная. Я подсаживаюсь к знакомым ребятам из другого отдела, и за интересным разговором обед пролетает быстро. Я даже не успеваю узнать все подробности одного ловкого мошенничества и обсудить вчерашнюю газетную заметку об одном нашем сотруднике, очень нас развеселившую своей розовой наивностью.
      Когда я наконец поднимаюсь к себе, Кузьмич уже на месте. Прежде всего я ему подробно докладываю о своем разговоре с Купрейчиком, очень подробно. Это уже вошло у нас в привычку. Кузьмич слушает молча, не перебивая, то крутя в руках очки, то выравнивая на столе свои карандаши.
      - Так, - наконец говорит он, когда я заканчиваю свой доклад. - Совсем неплохо поговорили. Хотя и не все прояснилось. Не все.
      - Но хоть видно, что еще надо прояснить.
      - Именно что, - соглашается Кузьмич. - Вот к примеру. Семанский, выходит, чуть не год дружил с Купрейчиком и вдруг решил навести на него шайку. Значит, и сам с ней недавно связался, так, что ли? А чем он промышлял до этого? Ведь он года два как работать бросил. Неясно. Еще более неясен этот Лев Игнатьевич, уж как хочешь. Пожилой, солидный человек, вон какой философ, и занимается квартирными кражами, шайку организовывает?.. Не верю. Что-то тут не так. Да и сам он отрекомендовался тебе, как... ну, делец, что ли, коммерсант, представитель чей-то. Предложение деловое сделал. И вдруг квартирная кража за ним. Не бывает так, милый мой.
      - Да, - соглашаюсь я. - Странно все это с Львом Игнатьевичем, не спорю.
      - Боюсь, не ошибаешься ли ты, - качает головой Кузьмич. - В кафе с тобой сидел не Лев Игнатьевич. Не может такой солидный человек квартирные кражи совершать. Он вот там, в кафе, на своем месте был, когда философствовал и деловые предложения делал. А Лев Игнатьевич с квартирной кражей у Купрейчика связан накрепко, через Чуму и Семанского.
      - И с убийством, видно, тоже, - добавляю я.
      - Именно что, - кивает Кузьмич и, вздохнув, заключает: - Нет, милый мой, скорей всего, ты ошибся. Бывает.
      - Уж очень похожи.
      - Тем более. Ну да поглядим еще. Если повезет, то ты с тем Павлом Алексеевичем еще встретишься. Он в понедельник звонить должен?
      - Да.
      - Ну вот. А пока пойдем дальше. Не нравится мне твой Купрейчик. Ты прав, что-то он недоговаривает.
      - Что знаком с Львом Игнатьевичем.
      - Это во-первых. А потом насчет Семанского. Проверим-ка на фабрике, появлялся там Семанский или нет и у кого. Ведь Купрейчик испугался, когда ты сказал насчет командировки этого Семанского, что не могло ее быть. Испугался или нет?
      - Точно, испугался, - подтверждаю я. - Сказал еще, что мы, мол, в сторону уходим от кражи... Федор Кузьмич! - вдруг вспоминаю я. - А ведь в сторону от нее просил не уходить и этот... Павел Алексеевич, там, в кафе.
      - Ишь ты, - довольно усмехается Кузьмич. - Чего увязать вздумал.
      - Так само вяжется.
      - Ну, ну, не торопись. Этот Купрейчик чем на фабрике у себя занимается, не узнавал?
      - Да нет.
      - Когда насчет Семанского туда поедешь, этим тоже поинтересуйся. Осторожно только. Он для нас пока лишь потерпевший, жертва, так сказать.
      - Он и в самом деле потерпевший.
      - Ну, а я что говорю? Поэтому особая осторожность нужна. Но проверить тут кое-что надо, милый мой, как уж ни крути. Непременно надо. Помни навсегда: самая малая неувязочка в деле, малейшая неясность должна быть прояснена, не забыта. Как в школе учили, - приводит свой любимый пример Кузьмич. - Один малюсенький уголок не совпадает, и два громадных многоугольника уже не подобны. А тут у нас не одна такая неувязочка, вот ведь что.
      Да, многовато неясностей в простом, казалось бы, деле о квартирной краже, даже слишком много. Что-то не складывается цельной картины, наоборот, все разваливается. Чем дальше, тем больше. Точнее, за квартирной кражей вырастает другое дело - убийство, а за этим другим расплывчато, неясно начинает как будто бы маячить что-то еще. Вот ведь какая странная история. И главное, не один я, оба мы чувствуем, и Кузьмич, и я.
      - Что там у Денисова? - спрашиваю я.
      - Час назад звонил с вокзала, - досадливо говорит Кузьмич. - Видно, ушел Леха из зоны активного поиска. Выпустили его. Вот уже... - он смотрит на часы. - Ну да. Как раз сутки прошли, как розыск объявили. И ни слуху ни духу.
      - Могли недавно взять, а сообщить еще не успели.
      - Посмотрим. Денисов там шарит по всем дорогам.
      Звонит один из телефонов. Кузьмич снимает трубку.
      - А-а, ты. Привет... Ну, давай, давай. Ждем... Тут, тут, - он кладет трубку и сообщает: - Паша Мещеряков. Сейчас зайдет.
      Наш "небесный Паша" в своем неизменном синем костюме и голубой рубашке появляется почти мгновенно. Он, как всегда, сосредоточен и неулыбчив. В руках у него дерматиновая зеленая папка с металлическим замочком. Паша раскрывает ее и вынимает всякие бумаги. На каждой почти стоит знакомый гриф "секретно". Бумаг немало, ребята успели, видно, поработать.
      - Двое граждан из красного "Москвича", - хмурясь, говорит Паша, - нами установлены. Один - Шершень Степан Иванович, второй - Гаврилов Иван Степанович. Под наблюдением двое суток, с момента наезда на Шухмина. Но сначала о них самих. Оба давно нигде не работают. Шершень, тот широко живет, деньгами кидается, рестораны, девки, шмутки заграничные. Одинокий. Имеет "Жигули" зеленого цвета. Последнее место работы - техник-смотритель в жэке. Веселый, контактный, многочисленные связи, все больше по части выпивки. А когда выпивает, становится агрессивен и подозрителен. Боится только одного человека - Гаврилова. Тот замкнутый, молчаливый, всегда подозрительный. Никого к себе не подпускает. Внешне живет скромно. Жена работает в аптеке. Есть дочка, во второй класс ходит. У Гаврилова свой дом под Москвой. Солидный дом. На тестя записан.
      - Это куда Петр ездил? - спрашиваю я.
      - Нет. То дача. Сейчас расскажу - упадешь. Но сначала кончу об этих двоих. Гаврилов слесарь, тоже в жэке работал. Там они с Шершнем и познакомились. От этого жэка, видимо, и интерес к чужим квартирам. Насмотрелись, как люди живут, а заодно и как двери запирают, какие замки ставят, что как в квартирах лежит, хранится. Гаврилов, надо сказать, слесарь первоклассный. Для него вообще нет замков, которые нельзя открыть. Однажды английский сейф в соседнем учреждении открыл, позвали его, ключи куда-то затеряли. И вот даже после такого дела он к нам в поле зрения не попал. Я считаю, серьезная эта наша недоработка.
      - Правильно считаешь, - кивает Кузьмич. - На заметку надо было взять.
      - Значит, в кепке и зеленом шарфе это он, Гаврилов? - спрашиваю я.
      - Он самый.
      - И красный "Москвич" его?
      - Тоже на тестя записан. Водит по доверенности.
      - Да что это за тесть такой?
      - Граф, - деловито сообщает Паша.
      - Чего, чего?.. Граф? - удивленно переспрашиваю я.
      - Самый настоящий. Вернее, потомок. Его мать из крепостных была, приз по красоте в Париже получила. А отец подлинный граф, младший отпрыск, правда. После революции пошел работать. Вот теперь сынок, то есть тесть этот самый, говорит, что ему якобы от предков кое-что перепало. На это, видишь ли, все и приобрел. Сам он сейчас пенсионер уже.
      - Ну и ну, - улыбаюсь я. - И не подкопаешься. Хитер Гаврилов. С графом породнился. Не всякому такое привалит.
      - Точно, - соглашается Паша. - Но вот с этими двумя рядом, так сказать, третий человек есть. Неожиданная фигура. До конца мы пока с ним не разобрались. Вернее, только начали разбираться. Вчера на него вышли.
      - А почему ты говоришь "рядом"? - интересуюсь я.
      - Видимо, в их группу непосредственно не входит.
      - Кто ж он такой?
      - Зовут Олег, фамилия Брюханов.
      - Брюханов? - недоверчиво переспрашиваю я. - Это что же, однофамилец покойного академика или...
      - Вот именно. Сын, - угрюмо подтверждает Паша и добавляет: - Сначала сами не поверили. Ну, а потом пришлось поверить.
      - Он-то, во всяком случае, квартиру отца, надеюсь, не грабил?
      - Тоже надеюсь. Но с Шершнем знаком, выпивают вместе.
      - А что этот Олег Брюханов делает, где работает?
      - Ассистент в одной из лабораторий института, где отец был директором. Спирт оттуда тащит. Алкаш немыслимый. Где выпивают, там и он. Магнитом тянет. В любую компанию. Если не зовут, сам втирается. И принимают. Болтун, добряк, безобидный парень.
      - А с сестрой судился, - говорю я. - Все отцовское добро себе тянул, говорят.
      - Так это, видимо, жена его накрутила.
      - Во-во. Третья, говорят, она у него. Пьяница, проститутка, - вспоминаю я рассказ Софьи Семеновны во дворе. - Так, что ли?
      - С женой мы еще познакомиться не успели. Вчера только на него самого вышли. Все возможно, между прочим.
      - И где она работает, неизвестно?
      - Известно. В том же институте, лаборантка. Сегодня мои ребята туда поехали. Вот-вот вернуться должны. Разрешите? - обращается Паша к Кузьмичу и указывает на телефон.