— Лев Игнатьевич действовал не сам, — говорю я. — Он подослал на квартиру Виктора Арсентьевича своих людей, понимаете? Но, возможно, и его самого тоже кое-кто подослал. Вполне возможно, — многозначительно заключаю я.

— А я вам говорю! — азартно возражает Георгий Иванович и машет на меня руками, словно прогоняя из кабинета. — Я говорю, вы с ума сошли! — он все еще не в состоянии прийти в себя от услышанного. — Да, да! Я утверждаю! Идиотом же надо быть, господи боже мой!

— А Лев Игнатьевич, я полагаю, не идиот?

— Ого! Да он нас с вами съест, и мы не заметим. Опомнимся, когда уже переваривать начнет. Вот такой он идиот.

— Да-а, опасный человек. Но что же он не поделил с Гвимаром Ивановичем, как вы полагаете? У них ведь крупная ссора была. Это точно. Но из-за чего?

— Что же вы не понимаете? — саркастически усмехается Шпринц, поправляя съехавшие на кончик носа очки. — Какой-то колоссальный куш, не иначе. Я понятия не имею какой, это сам по себе тоже факт. Откуда мне знать? Я в их дела никогда не совался. И не суюсь. Я свое место знаю. И все! И точка!

— Но разве таким кушем не может быть богатейшая квартира Виктора Арсентьевича, вернее, его покойного тестя, академика? Да там одних картин на…

— Нет, нет и нет! Это сам по себе точнейший факт! — решительно мотает лысой головой Георгий Иванович и тут же снова выставляет перед собой растопыренные руки. — Но имейте в виду, я ничего не знаю! Решительно, вы понимаете? Я, повторяю, в их дела не суюсь. У меня на все официальные документы. Это абсолютный сам по себе факт! И все! И я больше ничего не знаю! Я, извините, хочу спать спокойно, вот так!

Георгий Иванович, видимо, пришел наконец в себя и подумал о собственной безопасности. Давно пора. Как легко, однако, он выходит из равновесия и ударяется в панику. Впрочем, новости на него обрушились, конечно, ошеломляющие. И он, наверное, на минуту только поставил себя на место Купрейчика и тем более Гвимара Ивановича и, естественно, пришел в ужас. Еще бы, есть от чего.

Я сейчас даже не пытаюсь как следует осмыслить всю полученную информацию. Я спешу добавить к ней кое-что еще, если это, конечно, окажется возможным.

— Вы спрашиваете, кто его убил? — обращаюсь я к Георгию Ивановичу, не давая ему возможности сосредоточиться на мысли о собственной безопасности.

— Да, да! — нетерпеливо откликается он, подаваясь вперед. — Весьма интересно.

— Убили ваши.

— Но, господи боже мой, кто наши, какие наши? — его снова охватывает волнение, почти паника. — С ума можно сойти! Ну говорите же, говорите! Чего вы замолчали? Ну, ради бога!

— Их имена вам ничего не скажут, — отвечаю я. — Хотя нет! Один из них как раз работал в этом магазине.

— Красиков! Этот проклятый Лешка, да? — почти обрадованно восклицает Георгий Иванович. — Верно я говорю или нет?

— Точно. Работал у вас, но не на вас, — усмехаюсь я.

— Это все, так сказать, до меня было. До меня, вы слышите? При Гвимаре еще.

— Не имеет значения. Он и на Гвимара Ивановича тоже не работал.

— А на кого же тогда? — напускает на себя наивность Шпринц.

— Подумайте сами.

— Ну на кого же, господи боже мой? — нетерпеливо восклицает Шпринц.

— А я не знаю, — загадочным тоном отвечаю я.

— Нет, знаете!

— И вы знаете, Георгий Иванович. Это сам по себе факт, — насмешливо говорю я.

— Я знаю?! — запальчиво переспрашивает он, не замечая моей иронии.

— Да, вы.

— А я только с вами согласился. Ведь это вы сказали, на кого он работает. На Льва Игнатьевича. Согласен!

— А на кого работает сам Лев Игнатьевич, как по-вашему?

— Ну, это я не знаю. Абсолютно. Уверяю вас.

— Как угодно, Георгий Иванович, — я пожимаю плечами. — Можете не говорить. Я же вас не заставляю.

Я, однако, убежден, что он знает. Я и то, кажется, начинаю кое о чем догадываться. Но я и в самом деле не собираюсь заставлять его отвечать. Оставим это на будущее и пока что не станем уважаемого Георгия Ивановича особенно прижимать неудобными вопросами. Интересно, а Кольку-Чуму он знает?

— Но Леха действовал не один, — говорю я. — Был и второй.

— Убийца? — содрогаясь, уточняет Георгий Иванович.

— Да.

— Какой ужас, какой ужас, господи боже мой. Бедный Гвимар, — снова начинает стенать Шпринц. — И кто же он такой, этот второй бандит?

— Ну, этого вы наверняка не знаете.

— Ах, откуда вы знаете, кого я знаю и кого не знаю! — раздраженно машет рукой Шпринц. — Да я полгорода знаю. Я…

— Фамилия его Совко.

— Совко? — оторопело повторяет Георгий Иванович, снова поправляя сползающие очки. — Действительно… Такой фамилии не слышал, это сам по себе факт, конечно. А зовут его как, подонка этого?

— Николай.

— М-да… Понятия не имею.

— Они оба поступили к кому-то в няньки.

— Это еще что такое? — вполне искренне удивляется Шпринц.

Но мне достаточно его удивления, и объяснять я, естественно, ничего не собираюсь.

— Сам не знаю, — отвечаю я. — Кто-то сказал.

Пожалуй, пора заканчивать этот интересный разговор и прощаться с малосимпатичным Георгием Ивановичем. Только напоследок сделаю, пожалуй, одно доброе дело.

Я наклоняюсь к столу и, понизив голос, говорю:

— Теперь вы понимаете, на что способен этот Леха?

— Еще бы не понять, господи боже мой! — восклицает Шпринц.

— Так вот, учтите. Если вдруг Лида пожалуется ему на вас, — доверительно говорю я, — то и мы, боюсь, вас не убережем. Это я считаю нужным предупредить. Ну, потом-то мы его, конечно, найдем. Обязательно.

Георгий Иванович заметно бледнеет.

— Спа… спасибо… — заикаясь, говорит он.

А мне, признаться, становится немного не по себе оттого, что я приплел сюда вдруг Леху, мертвого Леху, и заставил его хотя бы после смерти сделать что-то полезное для своих близких.

Я поднимаюсь и начинаю прощаться. Шпринц отвечает мне вяло, все еще, видимо, не в силах прийти в себя от нашей беседы.

За окном совсем уже стемнело. Сейчас около шести, и мне пора спешить. Я надеваю пальто, киваю Георгию Ивановичу и выхожу из его кабинетика.

Магазин по-прежнему пуст, и по-прежнему дремлет за прилавком продавщица в черном халате. Когда я прохожу, она поднимает голову, и я ей тоже киваю на прощанье.

На улице и в самом деле темно, хотя высоко над головой, на длинных изогнутых мачтах горят яркие лампы и вокруг них серебрится воздушный нимб.

Я иду в сторону набережной, не замечая прохожих, и чувствую, как у меня медленно разбаливается голова. Слишком уж много впечатлений за один день, слишком много важных сведений надо удержать в памяти. И сейчас мне предстоит еще одна встреча, очень важная — встреча с Хромым. Не забыть бы, ведь у него тоже какие-то счеты с Чумой, что-то между ними произошло. И случилось это давно и далеко отсюда, в Сибири, то ли в колонии, то ли потом, когда Хромой отбыл свой второй срок и вернулся в родной город. Да, скорей всего, потом, когда вернулся. Из-за этого Хромой и вынужден был в конце концов уехать из Новосибирска, убежать оттуда. Что же там произошло между ними, интересно знать? Какую роль тут сыграл Чума, какую подлую и гнусную роль? Надо в удобный момент расспросить Сергея, не забыть расспросить. Возможно, сам он этого разговора не начнет. А мне необходимо знать. Все необходимо знать, что касается Чумы. Ведь с ним еще предстоит немало повозиться. Очень опасен этот человек. Когда-нибудь он снова выйдет на свободу. Каким он выйдет, таким же опасным? Что надо сделать, чтобы таким он не вышел?

Размышляя, я сворачиваю на одну улицу, потом на другую, миную небольшую красивую площадь с умолкшим на зиму фонтаном и вскоре выхожу к набережной. Только здесь я прихожу немного в себя, стихает головная боль.

Я останавливаюсь у каменного парапета и с наслаждением вдыхаю соленый, терпкий воздух и подставляю брызгам лицо. Внизу уже привычно грохочут и бьются о камень невидимые волны, летит водяная пыль, я невольно слизываю ее с губ. И постепенно просто физически чувствую, как уходит усталость. Я совсем один на пустынной, темной набережной.

Внезапно до меня доносятся далекие голоса, они постепенно приближаются, я начинаю различать отдельные возгласы, разудалые, пьяные, похабные. Да, какая-то хулиганская компания приближается к тому месту, где я стою. Там, где идут сейчас они, набережная хоть и неярко, все же освещена редкими фонарями, но здесь она почему-то погружена в полную темноту. И потому меня не видно, а компанию эту мне постепенно удается разглядеть. Они идут в ту же сторону, куда надо и мне, идут по мостовой, занимая всю ее ширину, пьяно, азартно горланят, стараясь перекричать друг друга, кто-то приплясывает, кто-то пытается запеть. Опасная компания, встреча с ней одинокого прохожего, а особенно женщины, может кончиться трагически. Набережная длинная, и такая встреча может произойти в любой момент.

Все яснее вырисовываются фигуры идущих парней. Компания приближается. Меня им по-прежнему не видно. А я неожиданно замечаю среди них длинного, на голову выше остальных, парня. Неужели тот самый Славка? Это он восхищался Чумой, он плакал, когда уходила Лида… Конечно же это он.

И неожиданно, еще не отдавая себе отчета в том, что делаю, я решительно выхожу на середину мостовой и иду навстречу этой пьяной компания. Я только чувствую, что ее нельзя пустить дальше, нельзя, что-то может случиться ужасное, что-то непременно случится. А на моей стороне сейчас внезапность, важнейшая слагаемая успеха в любом рискованном деле такого рода. Но я все еще не могу решить, как ею воспользоваться, как себя сейчас повести. Впрочем, я по опыту уже знаю, все станет ясно, когда я увижу лица этих ребят, когда угадаю их настроение, их намерения. Именно так чаще всего и бывает в нашей непростой работе. А пока меня ведет одна интуиция и ощущение острой опасности, которую я должен предотвратить. Я еще не знаю, только чувствую, что что-то надо сделать, но как это сделать, станет ясно через минуту, нет… через полминуты… вот сейчас!

Мы сходимся на середине мостовой. Я возникаю перед ними из темноты так неожиданно, что вся компания на секунду умолкает от удивления и даже некоторого испуга. Слишком уж почему-то спокоен и уверен в себе этот одинокий, странный, возникший вдруг из темноты человек. Это не соответствует логике ситуации, когда, казалось бы, одинокий человек должен испугаться их, бежать. И тогда с гиканьем, свистом, гоготом кинется за ним в погоню вся эта бешеная стая, в упоении от своей силы, от своей жестокой власти над этим одиноким, испуганным человеком, от сладкого предвкушения дикой расправы с ним.

А тут, гляди-ка, он и не собирается бежать, он непонятно спокоен и уверен, и неизвестно, что у него на уме. И, как всегда, все непонятное настораживает, даже пугает.

Вот они уже столпились передо мной. Злые, пьяные, настороженные лица. Ждут. Но вот-вот кто-то из них сейчас не выдержит, выкрикнет что-то, остальные подхватят, завопят, и тогда…

Но я предупреждаю этот опасный взрыв. Я нахожу глазами высокого, всклокоченного парня в свитере и мятом пиджаке, крепко ухватываю его, притягиваю к себе и резко, сердито спрашиваю:

— Славка?

— Ну, — набычившись, говорит он. — Допустим, Славка. Что дальше?

Мне кажется, он не так пьян, как остальные.

— Отойдем, — говорю я. — Надо сказать два слова.

— Это мусор! — вдруг вопит один из парней и подскакивает ко мне. — Сапог! Я его видел! Бей его!

Он замахивается, и я вынужден, на миг развернувшись, быстрым прямым ударом с подсечкой опрокинуть его на мостовую. Удар, надо сказать, элементарный, парень ведь полностью раскрылся. Я при этом почти не меняю позы, а парень рушится на асфальт как подкошенный. Только бы остальные сейчас не кинулись на меня, все вместе, с разных сторон. Но удар производит впечатление.

— Кто такой? — хмуро спрашивает меня Славка.

— Приезжий. Привет тебе от Чумы, — тихо говорю я.

— О-о! Погоди, ребята. Я сейчас! — оживляется Славка.

Мы отходим. Остальные сгрудились вокруг упавшего, помогают ему подняться и обсуждают мой удар. В дискуссии, как мне кажется, преобладают уважительные, а то и восхищенные нотки. При этом моя принадлежность к милиции остается под большим вопросом.

А я тихо говорю Славке:

— Чума загремел в Москве. Наглухую. И на много лет. За ним там убийство. — Последнее я нарочно говорю не на воровском, привычном для Славки жаргоне. — И еще попытка убийства работника милиции.

— Это не много лет, это вышка, — глухо говорит Славка.

— Что уж там бог и митрополит дадут, то и возьмет. Деться ему некуда теперь. И все плохо. А тебя, Славка, Лида ждет, — неожиданно заканчиваю я.

— Ну! — теперь уже он хватает меня за пальто. — Не трожь, понял?

Я в ответ пожимаю плечами.

— Гляди сам. Не упусти только. Сколько, по-твоему, можно ждать такого дурака? — И неожиданно спрашиваю: — К Хромому топаете?

— Ага… — рассеянно отвечает Славка.

— Чего от него надо?

— Чума велел. Всех продает.

— Кого же он продал?

— Чума знает.

— Понятно. Он, значит, и тут решил чужими руками все сделать. Как в Москве. Там он на убийство Леху толкал.

— А что Леха, лопух?

— А ты что, лучше Лехи? Что у тебя лично к Хромому есть?

— Ну ничего. Но, похоже, стучит.

В Славке начинает снова закипать злость.

— Похоже? — угрожающе переспрашиваю я. — А не похоже, что ты мне сейчас тоже стучишь? Чем докажешь, что нет? Вон им, — я киваю на ребят.

— Но, но, — сразу ощетинивается Славка. — Ты потише.

— Вон им это скажи. Гляди, как смотрят.

И правда. Вся компания сейчас настороженно, подозрительно прислушивается к нашему разговору, медленно и незаметно придвигаясь все ближе. Их человек шесть. Последние мои слова они наверняка слышали. И их начинает раздражать непривычная скованность, которая вдруг всех охватила. А причиной тому я, непонятный, чем-то враждебный им человек, и еще, кажется, Славка. А их по-прежнему распирает пьяная удаль, привычное желание драки, криков, ругани, крови, наконец.

— Эй, ты! Вали отсюда! А то схлопочешь сейчас, понял?! — кричит мне кто-то из них. — На нож поставим!

Смотри пожалуйста. Они меня просят удалиться, они даже не собираются, оказывается, на меня нападать, они лают издали, как злые и трусливые собаки.

— А мне с вами по дороге, — усмехаюсь я и громко обращаюсь к Славке: — Ну что, заглянем к Хромому? Или у тебя другое дело есть? — И, понизив голос, добавляю: — Иди, Славка. Иди к ней. Она тебя ждет. Я ее видел сегодня. Знаешь, как она плакала?

Славка стоит потупившись и тяжело, как-то надсадно дышит. Он не знает, на что ему решиться, что делать. И нервы его, я чувствую, натянуты сейчас до предела. Я крепко беру его за плечи, разворачиваю и толкаю в спину.

— Ступай, — приказываю я.

И Славка не сопротивляется.

— Все, ребята, — объявляю я по-хозяйски, словно уже взял в свои руки какую-то власть над ними.

Я сейчас испытываю знакомый, хотя всегда мне и непонятный подъем, который обычно охватывает меня в критическую минуту, ощущаю вдруг необычайную веру в себя, в свою силу, в свою удачу, и это, я знаю, неизменно воздействует на окружающих.

— Все, ребята, — решительно повторяю я. — Убрать перо! — кричу я вдруг, больше ощущая опасность, чем видя ее.

И один из парней мгновенно прячет нож обратно в карман.

— Так вот, — продолжаю я, указывая на Славку. — Он идет к жене. Имеется жена, понятно? А мы идем к Хромому. И по дороге я вам сейчас кое-что скажу про него. — И тихо добавляю Славке в спину: — Иди, иди.

И делаю шаг к ребятам. Еще шаг, еще… Они молча, настороженно следят за мной. Они ждут, что будет дальше. А я подхожу, спокойно, уверенно раскидываю в сторону руки, чтобы ухватить за плечи двух ближайших из парней, и тем довольно рискованно подставляю под любой удар грудь.

— Пошли, блатнички, — весело говорю я. — Пошли, пока ходится.

Я увлекаю их за собой. Они не очень уверенно подчиняются.

Славка смотрит нам вслед. Представляю, какая борьба происходит сейчас у него в душе. Уйдет он? Нет? Уйдет…

— Стой!.. — вдруг орет Славка и срывается с места, бежит за нами. — Стой, сволочи!.. Порежу!.. Стой!.. Порежу!..

Он выхватывает из кармана нож, подбегает к нам и начинает исступленно размахивать им вокруг себя. Лицо его перекошено от бешенства, на губах выступают белые пузырьки пены, он почти невменяем. И в какой-то неуловимый миг он вдруг наносит себе удар, потом второй, прежде чем я успеваю выбить нож из его руки.

Славка с коротким воплем валится на асфальт, ребята кидаются к нему, пытаются поднять, он не дается, бьется у них в руках, рычит:

— Убью… Кровью зальюсь… Уйди… Уйди…

Он вырывается, стонет.

А один из ребят вдруг поднимает вверх мокрую руку и отчаянно кричит:

— Он кровь пустил!..

Славка словно ждет этого крика. Он вдруг опрокидывается на спину, хрипит и, кажется, в самом деле теряет сознание.

Мы все вместе тащим его на руках по улице. Вскоре я останавливаю первую проходящую мимо нас машину.

— В больницу! — кричу я водителю, задыхаясь. — Срочно! Вот эти двое с вами поедут.

И указываю на первых же подвернувшихся мне под руку ребят. Те безропотно лезут в машину.

С остальными я молча возвращаюсь на набережную. Ребята притихли, и хмель, кажется, окончательно выветрился у них из головы.

— Вот так-то, — укоризненно говорю я. — Не выдержал Славка.

— Псих, — откликается один из ребят.

— Отродясь он психом не был, — возражает другой. — Просто накатило.

— Видать, жену любит, — встревает в разговор третий парень.

Четвертый отмалчивается. Их со мной осталось четверо.

— Ну что, пойдем к Хромому? — предлагаю я.

— Чего нам у этого гада делать? — зло спрашивает первый из парней, назвавший Славку психом. — Его на нож ставить будем. Увидишь.

Я все еще не могу их всех как следует разглядеть. Кажется, этот старше других.

— Пора, соколики, кончать эту поганую блатную жизнь, — говорю я. — Сами видите, чего из нее получается. Чуму знаете?

— Ага, — отвечает за всех все тот же парень, постарше.

— С ним кончено, — жестко говорю я. — Снова его увидите, когда состаритесь. А то и вовсе на том свете. В Москве по мокрому сидит. Ну, и, конечно, все старается на Леху свалить.

По-моему, они до сих пор не могут понять, кто я такой, и теряются в догадках.

— Это он умеет, на других валить, — неожиданно заявляет один из парней.

— Твой кореш, Жук, — обращается он к тому, кто постарше. — Много ты ему лизал.

— Кончай, Рыжий, — примирительно говорит третий, молчаливый парень.

— У-у, зараза!..

Жук кидается на Рыжего, но тот же молчаливый парень ловко подставляет ему ножку, и Жук, падая, хватается за меня. Я его ставлю на ноги и говорю:

— Погоди, ребята. Слушай дальше. Не все еще. С Чумой ясно?

— Куда уж яснее, — отвечает Жук. — А не брешешь?

— Брешут псы. Теперь Леха. Вот он уже помер. Нету Лехи.

— Ну да? — недоверчиво откликается Жук.

Я уже стал отличать его в темноте.

— Точно говорю, — подтверждаю я. — Под машину попал. Спер, понимаешь, чемодан с поезда и дунул через вокзал на площадь. Ну, а там машина. И все. Вот такая поганая смерть.

— Бог наказал, — насмешливо говорит Рыжий. — Не бери чужого.

Я его тоже начинаю отличать — он тощий, подвижный и к тому же еще, видно, балагур.

— И вот глядите, — продолжаю я. — Третий теперь уже с рельсов сходит, Славка. У вас, можно сказать, на глазах. Ну, кому такая жизнь светит?

Мы проходим темную часть набережной, и теперь у нас над головой в легком тумане светят яркие молочные лампы. И тут я наконец могу как следует рассмотреть своих спутников. Между прочим, ребята как ребята. Ничего разбойничьего в них уже нет. Даже чем-то симпатичные, по-моему, когда трезвые. Особенно Рыжий и второй, молчаливый, по имени Гарик. Да и Жук, кажется, неплохой малый. Он-то меня неожиданно и спрашивает:

— А ты сам-то кто будешь?

— Приезжий, — отвечаю я беспечно. — Из Москвы.

— Мент небось?

— А похож?

Они уже давно приглядываются ко мне, я же вижу, и про себя каждый решает эту немаловажную проблему, кто я такой, в конце концов.

— Вроде не очень, — с сомнением в голосе говорит молчаливый Гарик.

— Похож, похож, — словно успокаивая всех, говорит Жук. — Они теперь все знаешь какие стали? От отца родного не отличишь.

— Только когда отец с тебя портки стянет и за ремень возьмется, вот тогда его, сердечного, узнать можно, — смеется Рыжий. — Тогда его с ментом не спутаешь.

Мы подходим к мастерской хромого Сережки, и вопрос обо мне так и остается временно не решенным.

— Ну, кто со мной? — спрашиваю я.

— Не. Мы тебя тут обождем, — снова за всех отвечает Жук. — Рано еще нам к Хромому в гости ходить.

— Ладно, — соглашаюсь я. — Тогда ждите. Кое о чем еще надо поговорить.

— Давай, — говорит Жук. — По-быстрому только.

Я киваю в ответ и толкаю дверь мастерской.

Несмотря на поздний час, она открыта. Я захожу.

Сиротливо горит лампочка над низенькой табуреткой за барьером, вокруг нее, как и вчера, разбросаны инструменты, старая обувь, куски кожи.

Пусто. Никого в мастерской нет. Я удивленно оглядываюсь и вдруг замечаю притаившегося за моей спиной Сергея. Он весь словно влепился в темную стенку, в руке у него нож.

Сергей медленно приближается ко мне, заметно припадая на больную ногу, прячет нож в карман, незаметным движением сложив его пополам, и протягивает мне руку. Это молниеносное движение руки с ножом я оцениваю по достоинству. Опасное движение, ловкое. Сергей жмет мне руку. Светлая прямая прядка волос прилипла к вспотевшему лбу. Но сейчас Сергей улыбается, показывая мелкие острые зубы.

— Опаздываешь, — говорит он. — А точность — это вежливость королей, между прочим. Пролетариям надо учитывать.

— Зато не один пришел, — многозначительно говорю я.

Сергей кивает.

— Видел. Потому и приготовился. Чего тебе от них надо?

— И мне надо, и тебе. Дружбы и понимания.

— Жди от этих волков понимания.

— Почти дождался. Теперь они вон меня дожидаются. Ну, а завтра вместе, надеюсь, в больницу пойдем.

— Это еще зачем?

Разговаривая, Сергей запирает дверь мастерской на засов и ведет меня в заднюю комнату. Мы усаживаемся возле стола, и я закуриваю.

— Зачем в больницу? — повторяет Сергей.

— Славка порезал себя сейчас.

— Ну да?! — удивленно восклицает Сергей. — Лепишь.

— На моих глазах. Даже, пожалуй, из-за меня.

— Это как же понять?

— Душу я ему разбередил. Не учел, понимаешь, что нервы-то у него никуда.

— Это у Славки-то душа? — иронически спрашивает Сергей.

— У него.

— У него вместо души сучок с наклейкой.

— Мы, Сережа, часто в людях до их души не докапываемся. А там порой всякие, понимаешь, неожиданности нас ждут, всякие открытия.

— Ну и что ты у Славки открыл, интересно?

— Любовь. Он ее затоптать думал. А я вот ее воскресить попробовал.

— Красиво говоришь, — грустно усмехается Сергей.

— А что? Не все в жизни плохо, — возражаю я. — Есть кое-что хорошее, даже красивое. И у Славки тоже. Кстати, и остальные ребята не такие уж пропащие, если разобраться.

— Это все пока, — машет рукой Сергей. — Найдут главаря вроде Чумы, увидишь, чего творить начнут. Ахнешь.

— А вот главарем, Сергей, должен стать ты, — тихо говорю я.

Он вскидывает голову и пристально, недоверчиво смотрит мне в глаза.

— Вполне серьезно говорю, — отвечаю я на его немой вопрос. — Сейчас они еще колеблются. Но завтра, после больницы, они колебаться перестанут, я знаю. И примут тебя. А дальше все будет зависеть от тебя самого. Надо спасти этих ребят, Сергей.

— Это точно, — задумчиво соглашается он.

— Начинай с Жука, — советую я.

Сергей все так же задумчиво кивает и вдруг усмехается:

— А ты, я гляжу, мастер.

— Еще только хочу им стать. Учитель мой в Москве остался. Ну ладно, Сергей. Теперь ты рассказывай, если есть что.

— Кое-что есть. Человек у меня утром был. Сказал так: этих двоих, Чуму и Леху, точно наняли. И в Москву недавно послали.

— Для этого и наняли?

— Не-а. Их давно наняли. Для охраны вроде. И в Москву отправили для этого.

— Счеты сводить?

— Ну, это точно никто не знает.

— А квартира?

— Не их работа.

— Не-ет, тут ошибки быть не может. В квартире нашли перчатку Чумы. Обронил он ее там. Куда дальше-то?

— Это сам разбирайся. На то ты и мастер. А вот про мокрое дело их в Москве здесь уже знают.

— Не все.

Я вспоминаю испуг Шпринца.

— Кому надо, тот знает.

— А от кого знает?

— Вот ты мне тогда имя одно назвал… — досадливо щелкает пальцами Сергей. — Как его?.. Ну-ка, напомни.

— Виктор Арсентьевич?

— Не-а.

— Лев Игна…

— Во, во! Игнатьевич! Лев Игнатьевич!

— Тебе случайно о нем ничего не сказали?

— Вроде он живет в Москве, а работает на здешних.

— А что за человек у тебя был?

Сергей качает русой головой.

— Неохота его подставлять, Виталий. Слово дал. Привык держать.

— Ну что ж. Тоже верно. Оставим это тогда, — киваю я. — Итак, выходит, Лев Игнатьевич работает на кого-то, кто Чуму и Леху нанял, так, что ли?

— Вроде так.

— Кто же это может быть и чем занимается, интересно знать.

— У них бизнес какой-то, — поясняет Сергей. — Дикую деньгу, говорят, зашибают. А кто, не знаю. Но тут они сидят, у нас. Один, говорят, на синей «Волге» катает. Регулировщики будто бы честь отдают.

— Интересное кино, — усмехаюсь я. — Взглянуть бы самому.

Сергей снисходительно машет рукой.

— Ну, может, и брешут насчет «Волги», кто их знает.

— А за что Гвимара Ивановича прикончили, тоже не знаешь?

— Вроде бы этот самый Лев и приказал. Чем-то ему тот мужик помешал.

— М-да… Что-то не складываются картинки, — задумчиво говорю я, стряхивая пепел с сигареты. — Что-то мешает…

— Шевели мозгами давай. Тебе за что платят? — смеется Сергей. — Хотя и не густо, я слыхал. Но иной раз я, например, и бесплатно шевелю. Особенно там пришлось шевелить, в местах далеких, на окраине.

— Решал, как жить дальше?

— Во-во. И где жить.

— Сергей, — неожиданно спрашиваю я, — а кто у тебя отец с матерью были?

— А что? — сразу настораживается он.

— Да так, — улыбаюсь я. — Язык у тебя такой, не типичный.

— Отец у меня завгаром был, а мать учительницей русского языка. Ну, и литературы, конечно. Много у нас книжек дома было.

— Ну, а потом?

— Потом помер отец. Несчастный случай в гараже. Мать одна осталась. Я тогда уже второй срок тянул. Ну, болела, болела и за отцом ушла. Все без меня… Эх!..

Он умолкает и пристально смотрит куда-то в пространство перед собой, словно что-то видит там и не может оторвать глаз.

— Но почему же так, Сергей? — снова спрашиваю я. — Вот ты говоришь, что кодлу не признаешь. Как же судимости тогда схватил, одну, вторую?

Сергей хмурится.

— Тебе это для дела надо или так? — нехотя спрашивает он.

— Для размышлений. Ты уж мне поверь.

— Верю, — кивает Сергей. — Первая судимость — драка. Пошла по первой части двести шестой. Вторая судимость — опять драка, уже пошла по части второй. Схлопотал три года усиленного. Первый раз — за друга вступился. Второй раз… за женщину, словом. Тут уж я кое-кого порезал. Тут мы с Чумой первый раз и сошлись.

— Его порезал?

— Его…

— Можно ему это напомнить при случае?

— Напомни, напомни. Веру напомни. Он на стенку полезет. Как тогда от меня лез, шкуру спасал, — он стискивает зубы и умолкает.

— Как же дело было?

— Ох, Виталий, — вздыхает Сергей, по-прежнему глядя куда-то в сторону.

— Я вижу, ты и до моей души решил докопаться?

— Если тяжело, не говори.

— Нет. Скажу. Пусть, гад, вспомнит. Это моя девушка была, — Сергей злобно ударяет кулаком по столу. — Он ее искалечил. Не доказали только. Тогда я сам с ним посчитался. Надо было кончать, да рука дрогнула. Уполз.

«Как у Лехи», — с неожиданной тоской думаю я.

— Где же Вера сейчас?

— Не знаю, — глухо отвечает Сергей, опустив голову. — После тюрьмы я к ней явиться не смел. А потом и хромым стал.

— Чума?

— Не-а. Дружков подослал. И жизни мне в Сибири не стало. Сюда подался. А потом вдруг он сюда прибыл. Ну, и опять началось. Однако встретиться со мной боялся. Хоть и одна нога у меня осталась. Знал, пока руки есть, я ему горло рвать буду. Потому других подсылает.

— Теперь конец, Сергей, — говорю я. — Всему этому конец.

Некоторое время мы сидим молча. Я докуриваю сигарету и поднимаюсь. За мной поднимается и Сергей.

— Пойду, — вздохнув, говорю я. — Завтра жди… нас.

Сергей кивает в ответ:

— Буду ждать.

Мы снова проходим через мастерскую, на пороге я жму ему руку, крепко жму и смотрю в глаза. Сергей через силу улыбается.

Я толкаю дверь и выхожу.

На полутемной, пустынной набережной свирепо свистит ветер и грохочут волны. Погода разгулялась.

Я оглядываюсь и вижу невдалеке ребят. Они стоят возле какого-то подъезда, курят и о чем-то горячо спорят. Я подхожу, и они умолкают.

И вот мы снова идем по набережной, спокойно идем, все вместе. Ребята провожают меня до гостиницы. Тут мы прощаемся.

Утром я иду в управление вместе с Давудом. Он зашел ко мне в гостиницу, и мы вместе позавтракали в буфете. Давуду не терпится узнать всякие новости. И я ему подробно рассказываю о своих вчерашних встречах. При этом я ощущаю очевидные неясности, недоработки и даже всякие тупики в нашем деле. Вернее, тупик. Проклятая квартирная кража у Купрейчика. Она произошла — это, как говорит Шпринц, «сам по себе абсолютный факт», но она же и не могла произойти, это тоже факт. Вернее, ее не могли совершить ни Семанский, ни Лев Игнатьевич и организовать тоже не могли. Это категорически утверждает Шпринц, и ему можно верить, тут есть своя логика.