Глава 1.

ЛОВУШКА

Сегодня понедельник. Мнение, что «понедельник — день тяжелый», сложилось, я уверен, у людей, которые в воскресенье и субботу отдыхают, я же провел их на работе и уже не воспринимаю понедельник так трагически. А сегодня день выдался даже чуть спокойнее, чем обычно. Воспользовавшись этим, я пишу всякие бумаги.

И вдруг в очередной раз звонит телефон.

— Лосев слушает, — говорю, снимая трубку.

— Виталий, — торопливо произносит чей-то знакомый голос, который я, однако, сразу не узнаю. — Это Володя говорит, Чугунов. Понял?

— А-а, — облегченно улыбаюсь я. — Чего же тут не понять. Привет.

Володя Чугунов таксист, причем классный водитель. Мы с ним познакомились около года назад, когда на его машине — она нам случайно подвернулась в самый острый момент — преследовали ночью преступников, совершивших дерзкую кражу. Володя показал себя в тот раз не только асом в вождении машины, но и вообще золотым парнем. Мы с ним после этого еще несколько раз виделись. Однако это было довольно давно.

— Ты послушай, чего случилось, — волнуясь, говорит Володя. — Я этого типа у Белорусского посадил. Говорит: «Вези, где пообедать можно». Я ему говорю: «Вот тут, на вокзале, и можно». — «Совался, — говорит. — Только я за обед хочу деньгами платить, а не свободой». Понял?

— Приезжий?

— Ага. И еще спросил: «Переночевать найдешь где? Полсотни за ночь дам, но чтобы чисто было». Я ему говорю: «Подумать надо. Одно место есть, но там только деловых принимают». Это я уж от себя горожу, понимаешь? «Давай, говорит, вези обедать. Пока я заправлюсь, ты думай. Вот тебе десятка на это дело. Придумаешь, полсотни твои. А я деловой, такой деловой, что у вас в Москве мало таких найдешь». Ну, я его на всякий случай поближе к вам, в «Баку» отвез. Сейчас там обедает. Что делать-то с ним?

— А ты куда его собрался везти?

— Да никуда! Ты что? Откуда у меня такая хаза? Но только отпускать его нельзя, я печенкой чувствую. Что-то он, подлец, сотворил, ручаюсь. Скорей всего, здесь, в Москве, мне кажется.

— Или еще где-то. И в Москву прикатил.

Я лихорадочно думаю, как тут поступить. Бежать и советоваться некогда, еще раз Володя может уже не позвонить. Даже, скорей всего, ему это не удастся. И он, конечно, прав, отпускать этого парня ни в коем случае нельзя. Но и задерживать его нет никаких формальных оснований. От всего, что он наболтал, он тут же откажется, и тогда уже ничего из него не вытянешь. А за этим парнем, возможно, серьезный хвост, опасный. И встретиться с ним надо по возможности свободно и для него вроде бы безопасно. И тогда уже хорошенько его прощупать. Но вот как встретиться, где? И тут я вспоминаю один адрес, вполне подходящий адрес.

— Володя, — говорю я, — вези его вот по какому адресу. Пиши. У тебя есть чем?

— Ага, — торопливо откликается Володя.

Я медленно диктую ему адрес и добавляю:

— Сам вас там встречу. Ты только не особо торопись. А спросишь дядю Илью.

— Ясненько, — весело отвечает Володя. — Не раньше, как через полчаса двинем. Раньше он не заправится.

— Самый раз, — говорю. — Привет, — и вешаю трубку.

Минуту подумав и взглянув на часы, снова берусь за телефон. Нужный номер я прекрасно помню, хотя прошло уже, наверное, с полгода, как я звонил в тот дом последний раз. Там живет еще один мой знакомый. Его зовут Илья Захарович. Когда-то, лет так шесть-семь назад, он работал у нас, тоже под началом у Кузьмича. Но однажды его сильно ранили, он в засаде был с товарищами. Месяца три по больницам лежал, не одну операцию ему сделали. Словом, кое-как он выкарабкался, но с фирмой нашей пришлось ему проститься.

Вот к Илье Захаровичу я сейчас и звоню. Время обеденное, и готовит себе Илья Захарович всегда сам. Так что есть шанс застать его дома.

Так оно, к счастью, и оказывается. Илья Захарович с большим интересом меня выслушивает, сразу все понимает и коротко говорит:

— Ясно! Приезжай. Будет антураж.

Он любит выражаться изысканно.

Я выпрашиваю у Кузьмича машину, в двух словах объяснив ему, в чем дело. А дело, между прочим, может оказаться весьма серьезным. В розыске находится ряд опасных преступников, и если этот парень окажется одним из них… На такую удачу я даже боюсь рассчитывать. И все-таки это вполне вероятно.

Мы мчимся на самую окраину Москвы, в конец Ленинского проспекта, чуть не к Кольцевой дороге. Там, в снежном поле, выросли гигантские белые дома, одни с красными, другие с синими или желтыми балконами. Снег прикрыл голую, взрытую землю вокруг. Вот такие теперь у Москвы окраины. Когда территорию вокруг приведут в порядок, когда появятся деревья, кусты, разобьют цветники и скверы, отроют пруды, да еще придет сюда метро, лучше всякого центра здесь будет. А пока только свистит злой ветер и гонит поземку по снежному пустому полю. Пейзаж оживляют лишь табунчики обледенелых машин возле бесчисленных подъездов. Гаражей здесь пока тоже еще нет.

Наша машина останавливается возле одного из подъездов. Ветер такой, что я с усилием распахиваю дверцу и выбираюсь наружу. Простившись с водителем и запахнув пальто, я кидаюсь в подъезд, вернее, меня прямо-таки вдувает туда, как только я распахиваю невысокую дверь.

Бесшумный лифт мчит меня на двенадцатый этаж.

Открывает мне сам Илья Захарович. Я сразу начинаю улыбаться. Ну и видик у него! Где он только выкопал такие брюки, такую рубашку? Тут же в передней весь угол заставлен пустыми водочными и винными бутылками. А это он откуда достал, интересно?

Илья Захарович довольно похохатывает, подтягивая на толстом животе все время сползающие, немыслимо мятые старые брюки. Он очень доволен произведенным на меня впечатлением. И я, оглядываясь, восхищенно качаю головой, прежде чем снять пальто.

— Понимаешь, — улыбаясь, говорит Илья Захарович, — жена на неделю к сестре уехала, ну, а я, понятное дело, гуляю. Всю ночь вот пили, под утро только и расползлись. Видишь, какая у меня рожа?

— А зачем вам жена потребовалась? — ухмыляюсь я.

— Ну, видишь, все-таки обстановка в целом приличная. Да еще цветы вон. Откуда это все у такого пропойцы возьмется?

Он вводит меня в комнату и, оглядывая царящий там бедлам, довольным тоном говорит, чуть шепелявя:

— Видал, за час какой антураж навел?

Да, Илья Захарович не пожалел труда и проявил немалую фантазию. Впрочем, выдумывать ему ничего не требуется, достаточно навидался за двадцать с лишним лет работы в розыске.

Я снимаю пиджак, галстук, отстегиваю плечевые ремни кобуры и прячу ее вместе с остальными вещами в шкаф. Я не перекладываю пистолет в карман брюк, нет в этом необходимости сейчас. Ведь встреча предстоит вполне мирная. В данном случае требуется лишь определить, что за гусь попался нам, и внимательно изучить его физиономию, не числится ли этот парень в розыске. И если даже числится, то брать его немедленно все равно нельзя, ни в коем случае. Квартира Ильи Захаровича должна остаться вне подозрений. Мы задержим его совсем по-другому, в другое время и в другом месте, когда он уже забудет даже о квартире, где ночевал.

Тем временем Илья Захарович критически осматривает стол, покрытый на этот раз грязной клеенкой, прожженной в нескольких местах сигаретами. Прямо на клеенке лежат небрежно нарезанная колбаса, ломти хлеба, стоит грубо вспоротая коробка консервов и недопитая бутылка водки, тут же валяются сигареты, спички и старые, засаленные карты. Словом, все, кажется, как надо. Но Илья Захарович задумчиво чешет за ухом и отправляется на кухню, оттуда он приносит небрежно оторванный угол газеты и делает на нем какие-то корявые записи, потом, полюбовавшись ими, удовлетворенно говорит:

— Помни. Ты мне уже полсотни проиграл.

И как раз в это время в передней раздается звонок.

Я валюсь на стул и небрежно закуриваю, потом придвигаю к себе карты, а Илья Захарович идет открывать дверь.

И вот уже из передней до меня доносится шарканье ног, возбужденный голос Володи, воркотня Ильи Захаровича. Только третьего голоса не слышно. А, нет! Третий голос что-то гудит, глухо, неразборчиво.

Наконец, все заходят в комнату.

Ого, вот это экземпляр! Совершенно квадратный малый. Ниже меня на голову, наверное. Впрочем, это как раз неудивительно, рост сто восемьдесят девять повторяется нечасто, и порой моя долговязая фигура приносит ощутимые неудобства в нашей сложной работе. Но у этого парня зато впечатляют поперечные размеры, тут мать-природа расщедрилась; начинаешь при взгляде на него думать, что выражение «косая сажень в плечах» не всегда бывает слишком сильным преувеличением. И сила скрыта, я вам доложу, воловья. При этом довольно неглупая рожа, узкие, с припухшими веками, настороженные глаза, над которыми низко нависли густые брови, все лицо как бы растянуто вширь, все тут крупное, грубое — нос, рот, уши, очень толстые сочные губы, все бросается в глаза. Нет, этот парень не числится в розыске, я почти убежден. Но почему он сбежал из вокзального ресторана, почему испугался?

— Садись, паря, садись. Стул только случайно не поломай, — весело шепелявит между тем Илья Захарович. — Гостем будешь, если монета водится. А нет, счастья попытай, вон они, сами в ручки просятся. На худой конец без порток уйдешь, — посмеиваясь, он кивает на карты, потом представляет меня: — Витек, дружок мой закадычный. Только начали, а уже полсотни мне оставил. И выпил всего ничего. Ну, как не дружок, верно?

— За дружбу с тобой, дядя Илья, можно и больше оставить, — хитро щурюсь я и поворачиваюсь к гостю. — Как тебя величать-то будем?

Взгляд у меня настороженный, даже подозрительный, оценивающий, словом, «деловой» взгляд, никакой приветливости в нем нет. Пусть чувствует, не к новичкам попал, не к «лопухам», пусть сам подмазывается, ищет расположения, доказывает, кто он есть и чего заслуживает в такой компании.

— Леха, — гудит он и тянет свою лапу.

— Садись, Леха, насмешливо говорю я и отвожу его руку. — Рано суешь. Скажи лучше, как еще тебя кличут?

Но гость уверен в себе и спокоен.

— Если ты Витек, то я Леха, — снова гудит он. — А сунуть я могу и по-другому.

— Пока не требуется, — отвечаю я. — Лучше выпьем по первой за знакомство. Не возражаешь? А уж там будем смотреть, что и как.

— Принято, — соглашается Леха, и толстые губы его чуть расползаются в усмешке. — За знакомство можно.

— И то, Лешенька, — наставительно говорит Илья Захарович, разливая водку. — Порядок знаешь? Вопросы задаем мы, раз уж ты к нам залетел. А твое дело отвечать. Ты как? — обращается он к Володе и указывает на водку.

— Ни-ни, дядя Илья, — вскакивает со стула тот. — Я побегу. У меня еще полплана только. Значит, клиент мой будет доволен? — и он весело подмигивает Лехе.

— Если человек свой, то будет доволен, — туманно отвечает Илья Захарович.

Володя уходит, а мы продолжаем наше застолье, время от времени кидая Лехе всякие вопросики. Его это, однако, не удивляет и не настораживает, «порядок» он, видно, знает.

Постепенно мы узнаем, что Леха приезжий, что в Москве он недавно и туда, где он до сих пор ночевал, возвращаться ему сейчас никак нельзя. Потому что он кое с кем тут, в Москве, посчитался, и шум теперь от этого пойдет большой.

— Завалил? — деловито спрашиваю я.

— Вроде того… — хмурясь, отвечает Леха, и мне кажется, что он сам недоволен тем, что сотворил.

А я внутренне невольно напрягаюсь. Неужели убийство? Где, кого? Но такие вопросы уже не положено задавать в лоб. А мы пока ничего не знаем. Возможно, это попадет только в завтрашнюю суточную сводку по городу. И конечно, немедленно задерживать бесполезно, он тут же откажется от своих слов и уже через час нам придется его отпустить, ничего доказать мы все равно сейчас не сможем. Немедленно хватать Леху не только бесполезно и глупо, но еще и вредно. Как только мы его отпустим, он тут же скроется, исчезнет из Москвы. И когда мы наконец узнаем о совершенном им преступлении, когда соберем хоть какие-нибудь улики, сам Леха будет уже далеко. Да и совершил ли он вообще это самое убийство? Может, похвастать решил, «для авторитета» выдумал, «деловым» хочет казаться, «серьезным». Такое тоже довольно часто бывает. Но что-то мне на этот раз подсказывает, что Леха не врет, что он и в самом деле мог нечто подобное сотворить. Ох, мог. Как говорят, «печенкой чую».

— Откуда ж ты к нам залетел? — интересуется Илья Захарович.

— Где тепло, где урюк растет, — усмехается Леха.

После очередной рюмки, когда взгляд у Лехи слегка затуманивается, Илья Захарович снова подступает к нему.

— Счеты, соколик, сводил или деньга большая светила? — спрашивает он, с заметным усилием прожевывая колбасу.

— Надо было, значит. — неохотно гудит в ответ Леха.

Я зло ощериваюсь:

— Темнишь?

В такой компании этого не любят. Леха должен знать. А если не любят, то бьют. Но драка Лехе невыгодна. Не потому, что он не надеется взять верх. Тут он, кажется, не сомневается. Но он боится снова очутиться на улице. Это его состояние я ощущаю каждым своим нервом. Боится, боится. И, видно, не зря боится. Видно, он и в самом деле натворил что-то серьезное. А раз так, он ссориться ни в коем случае не будет, и на него можно нажать. Во всяком случае, следует попробовать. Надо непременно узнать хоть какие-то детали, обстоятельства совершенного им преступления и подержать его у Ильи Захаровича хоть сутки, пока мы не получим сообщение о каком-либо похожем преступлении и не «примерим» его к этому Лехе, к бандитской его роже, к явно бандитским повадкам, судя по которым от этого парня можно ждать чего угодно.

— Ты номера-то брось, понял? — добавляю я угрожающе. — Отвечай человеку, когда спрашивают. Закона не знаешь? Хозяин он.

А добродушный Илья Захарович улыбается при этом так многозначительно, что Лехе становится явно не по себе.

— Счеты свели, — бормочет он.

— Ты в Москве много бывал? — вкрадчиво шепелявит Илья Захарович. — Порядки тут знаешь или как?

— Первый раз залетел. Больше не сунусь.

— И умно сделаешь, — кивает Илья Захарович. — Потому порядки здесь, паря, особые, чтоб ты знал. Вот я на них зубы все съел, видал? — Он оскаливает зубы, и я на секунду столбенею, но тут же вспоминаю, как он мне перед приходом Лехи жаловался, что уже неделю ждет новый протез и даже стесняется выходить на улицу.

А Леха в усмешке кривит толстые губы, но в узеньких глазах его появляется тревога. Ох, и неуютно же ему в Москве, даже страшно.

— Чем кончал? — небрежно спрашиваю я. — Перышком?

И, продолжая жевать, лениво и равнодушно закуриваю.

Между тем вопрос очень важен. Если он ударил свою жертву ножом — это одно. Нож можно выбросить, можно якобы случайно найти. За него не зацепишься. Да и не всякий нож считается холодным оружием. Но если у Лехи пистолет, то все меняется. С пистолетом его можно брать хоть сейчас, и надо брать. Это слишком опасно. И прокурор немедленно даст санкцию на арест. А как же? У нас это ЧП, преступник, вооруженный пистолетом.

— Не все те равно чем? — угрюмо и недовольно отвечает Леха.

Я пожимаю плечами.

— Думал, может, тебе маслята нужны, а ты небось при капитале.

Леха в ответ подозрительно щурится и, решившись, говорит:

— При себе, робя, ничего нет. Вот, три сотни, и все.

Он достает из кармана брюк деньги, красные десятки рассыпаются по столу.

А Леха между тем выворачивает карманы. На столе появляется расческа, кошелек, небольшой перочинный нож, которым убить человека никак нельзя, грязный носовой платок. На Лехе толстый старый свитер и, кроме как в брюках, карманов у него больше нет. Но в задний карман брюк он почему-то не лезет. И я коротко приказываю:

— Там чего? Покажь!

Это все в порядке вещей. На это Леха обижаться и сердиться не должен. Церемониться в таких случаях не принято. Надо знать, с чем пришел незнакомый человек, что от него можно ждать и можно ли ему довериться. Все тут обычно насторожены; за каждым что-то тянется и всем что-то грозит, а кое-кого, бывает, и ищут уже. Поэтому чужака встречают подозрительно, настороженно, и проверка неминуема. Это Леха знает, и кажется, к этому готов. При моем напоминании он поспешно хватается за задний карман, вытаскивает оттуда измятый, замызганный паспорт и небрежно швыряет его на стол.

— Вот там чего, — усмехается он. — Глядите.

К сожалению, глядеть нельзя. Паспорт тут не пользуется уважением. Наоборот, малейший интерес к паспорту может вызвать подозрение. И я, даже не взглянув на него, с легким разочарованием говорю:

— А я думал, тебе маслята нужны.

— Пригодятся, — неожиданно заявляет Леха.

При этом он хитро и многозначительно усмехается. Но мне почему-то кажется, что он хочет казаться хитрее, чем есть. Какая-то в нем ощущается прямолинейная грубость, ограниченность какая-то, неповоротливость мыслей, часто свойственные тяжелым и очень сильным людям. Но в то же время он недоверчив, насторожен и подозрителен, поэтому с ним надо быть очень осторожным и следить за каждым своим словом, за интонацией даже.

— Сколько тебе их требуется? — спрашиваю я.

— А у тебя что, склад? — ухмыляется одними губами Леха, в то время как его черные глазки за припухшими веками подозрительно буравят меня и пьяной поволоки в них словно и не было, а ведь выпил, подлец, в два раза больше, чем мы с Ильей Захаровичем.

— Твое дело сказать сколько, — отвечаю, — а уж склад у меня или полсклада, мое дело. Интерес у тебя нехороший. Дошло?

До Лехи дошло, я вижу.

— Ну, к примеру, полсотни можешь? — спрашивает он, поколебавшись.

Почему-то он поколебался, прежде чем сказать.

— Посмотрим, — отвечаю. — У тебя пушка-то какая?

— Пушка?.. Как ее, заразу… — Он скребет затылок и неуверенно говорит:

— Кажись, «вальтер», что ли…

— «Кажись»! — насмешливо передразниваю я. — А с какого конца она стреляет, заметил, голова?

— Твое дело достать что заказано, — озлившись, теперь уже пытается передразнить меня Леха. — А что я заметил, мне знать. Дошло?

Последние слова он произносит явно многозначительно. Что бы такое особенное он мог заметить, интересно?

— Ты, Леха, не сомневайся, — миролюбиво вставляет Илья Захарович. — Витек что пообещает, то железно. Завтра все будет как штык. Верно, Витек?

— Само собой, — киваю я. — Маслята мои, хрусты твои. Счет три один в мою пользу. Сговорено?

— Пойдет, — охотно соглашается Леха.

Где же, интересно, у него пистолет? И почему он сразу не назвал систему? Не такой уж он темный малый, чтобы не разбираться, что у него в кармане лежит. Недавно приобрел? Все равно, система — это же первый вопрос. Тем более, если стрелял уже из него. А может быть, это не его пистолет? И даже не он стрелял? И в Москву он приехал тоже не один? Тут надо разобраться, внимательно разобраться и не спешить. И не упустить этого Леху, не упустить пистолет.

Уже темнеет, и я начинаю прощаться. Напоследок говорю Лехе:

— Не сомневайся, все будет в лучшем виде. Готовь хрусты. Будет надо, чего хочешь достанем. Мы тут все дырки знаем. Главное, за дядю Илью держись.

— Я в своем городе тоже чего хочешь достану, — говорит Леха.

— Это какой такой? Вдруг залететь придется.

Леха хмурится.

— Придет время, скажу.

— Ну, гляди. Как знаешь, — усмехаюсь я. — Голову, значит, доверяешь, а как город звать — нет? Ну, чудик.

— Голову я тебе тоже не доверяю и ему, — возражает Леха, кивая на Илью Захаровича, потом, оглядевшись, многозначительно добавляет: — Если что тут не так окажется, вон он первый с двенадцатого этажа через окно навернется.

И нехорошая усмешка кривит толстые его губы.

— А ты за мной? — мягко спрашивает Илья Захарович.

— Ладно, замнем для ясности, — вмешиваюсь я. — До завтра.

Утром, на работе, я первым делом просматриваю суточную сводку происшествий по городу. Ничего, однако, что можно было бы «примерить» к Лехе, не случилось. Убийств по городу одно, причем в пьяной драке, и убийца тут же задержан. И все остальное тем более не имеет к Лехе никакого отношения. Три квартирные кражи совершены днем, когда Леха обедал в ресторане или уже сидел с нами. Два уличных грабежа произошли вечером; у мужчины сорвали шапку и у женщины отняли сумку с деньгами, — в это время Леха уже был у Ильи Захаровича, да и ждать от него таких мелочей не приходится. Одно изнасилование случилось поздно, когда Леха небось уже спал, а та женщина сначала пила с полузнакомыми мужиками в котельной, пьяная плясала там, ну, а потом побежала в милицию. И уже, конечно, не относятся к Лехе три автомобильных наезда на пешеходов, угон мотоцикла, два небольших пожара и пропавшие дети.

Я сижу в кабинете Кузьмича, и мы просматриваем суточную сводку происшествий по городу. Тут же и Валя Денисов. Он осторожно замечает:

— Может быть, они убили тоже приезжего и труп спрятали?

— М-да… Вполне может быть и так… что приезжий… — недовольно ворчит Кузьмич, откидываясь на спинку кресла, и трет ладонью седоватый ежик волос на затылке. — Надо, милые мои, вокруг этого Лехи чертова поработать. Кажется, какая-то неприятная перспектива тут для нас все-таки откроется.

— Но ведь ни одной зацепки пока, ни одной! — досадливо восклицаю я. — Если бы хоть с пистолетом его прихватить.

— Надо узнать, где вообще его вещи, — замечает Валя. — Приезжий все-таки.

— Да, — соглашается Кузьмич. — Нужна какая-то комбинация, чтобы он привел на тот адрес, где ночевал. И вторая комбинация, возможно, потребуется, чтобы к пистолету привел. Но патроны ему при этом давать ни в коем случае нельзя.

— Но показать? Только показать из своих рук — можно? — с улыбкой спрашиваю я. — От этого ничего не случится?

— А что это тебе даст?

— Пока не знаю, — честно признаюсь я.

— Он плохо знает пистолеты, — напоминает Валя. — И калибры, конечно, тоже.

И тут меня осеняет. Валя, сам того не подозревая, подал блестящую идею. Я торопливо развиваю свой план. Кузьмич ухмыляется в усы.

— Что ж, попробуй, — говорит он. — Вообще-то неплохо придумано. Одна слабинка только есть. Продумай, откуда все взял. И еще помозгуйте-ка вдвоем пока над первой комбинацией. Адрес надо узнать непременно.

— Может быть, и пистолет там? — как всегда, неуверенно, полувопросительно даже, предполагает Валя.

— Может, там, а может, и не там, — качает головой Кузьмич. — Даже, скорей всего, не там, мне думается. И третье, что надо узнать, это все, что возможно, о совершенном убийстве.

— Если это вообще убийство, — вставляет Валя.

В нем сидит «ценнейший дух сомнения», как высокопарно выразился однажды мой друг Игорь Откаленко. Но меня этот «дух» иногда раздражает.

— Уверен, что они все-таки что-то совершили, — упрямо возражаю я.

— Вот именно, что «они», — многозначительно замечает Кузьмич. — И я так думаю. Один он навряд в Москву заскочит. И вот это, — он грозит мне очками, которые, как обычно, крутит в руках, — это четвертое, что надо узнать: один он или нет и где остальные. Всех подобрать надо, всех до единого, помни.

Итак, предстоит выяснить четыре обстоятельства, которые назвал Кузьмич: где пистолет, где Леха скрывался все предыдущие дни в Москве, что и где он, в конце концов, совершил, и, наконец, последнее — один ли он приехал в Москву, и если не один, то где находятся его сообщники.

Что касается пистолета, то я, кажется, придумал неплохую комбинацию, идею которой подал Валя Денисов. Когда мы выходим от Кузьмича, он по поводу моего плана замечает, как всегда, негромко и полувопросительно:

— Может быть, пистолет приведет и к тому адресу, и к преступлению, и к соучастникам. Не думаешь?

— Надо бы так сделать, — отвечаю я.

Но как это сделать, я пока не знаю, и это не дает мне покоя. Ведь других зацепок у нас пока нет.

Мы с Валей заходим ко мне в комнату. Стол Игоря пуст. Игорь уже неделю как в командировке, и, когда вернется, неизвестно.

— Я думаю, его надо испугать, — предлагает Валя. — Чтобы растерялся, понимаешь? Чтобы совета попросил, помощи. А для этого ему придется и кое-что о себе рассказать, никуда не денешься. И тогда…

Валя не успевает закончить. Звонит телефон. Я поспешно хватаю трубку, потому что все время жду каких-то звонков, из разных концов города, от самых разных людей. Одновременно у меня крутится с десяток самых разнообразных, неотложных дел. Будьте спокойны, мы зря деньги не получаем. Ну, а звонок может означать и появление нового срочного дела. Вот такая у меня сумасшедшая, проклятая и любимая работа, без которой я уже не проживу.

— Лосев слушает, — говорю я в трубку.

— Здорово, Витек, — усмехаясь, отвечает знакомый голос. — Привет от Лехи.

— Здорово, дядя Илья, — смеюсь я в ответ. — Чего он делает?

— Спал как убитый. А сейчас меня с хлебом ждет. Завтракать будем. Звонил при мне бабе какой-то. Видно, на работу. Зовут Муза Владимировна.

— Что он ей говорил?

— Ничего не говорил. Ее на месте еще не было. Боюсь, как бы без меня не дозвонился. Ты когда приедешь?

— Часа через полтора.

— Придумали кое-чего?

— Не без того. А Леха ничего по делу не говорил?

— Нет. Опасается, я вижу. Очень насторожен.

— Ладно. Вы номер, который он набирал, не заметили?

— А как же? Пиши.

Илья Захарович диктует мне номер телефона. Экий молодец. Глаза такие, что молодой позавидует.

Мы прощаемся. Я передаю номер телефона Вале.

— Уточни, что это за учреждение и кто такая Муза Владимировна, где живет, ну, и все прочее, что требуется.

Через час я уже мчусь в машине к Илье Захаровичу, по дороге лихорадочно соображая, как себя там вести.

Врываюсь я в маленькую квартиру как буря, не то испуганный, не то обозленный, это пусть уже Леха сам решает. И, едва успев поздороваться, накидываюсь на него:

— Что ж ты, дурила, наделал? Ведь труп-то нашли.

Леха, опешив от моего напора, секунду смотрит молча на меня, потом неуверенно говорит:

— Не…

— Вот тебе и «не». Приметы же сходятся!

— Какие такие приметы? — не понимает Леха.

— Да твои, дурья голова, твои!

— Ну да?

Леха пугается. Он даже меняется в лице. А маленькие черные глазки под припухшими веками продолжают зло и недоверчиво буравить меня.

— Уж будь спокоен, — говорю я. — В Москву небось попал. Это тебе не под алычой пузо греть… — И деловито спрашиваю: — Где ты его хоть завалил, какой примерно район?

— А я знаю ваши районы? — пожимает широченными плечами Леха. — Почем я знаю какой?

— Ну, ты хоть примету дай. Я Москву всю обегал.

— А тебе зачем?

— Во, доска! — призываю я в свидетели Илью Захаровича и снова обращаюсь к Лехе: — Ты соображаешь, куда попал? Да если тебя ищут по мокрому делу, то целый ты отсюда не выберешься, понял?

— Сам — нипочем, — подтверждает Илья Захарович. — Если только кто поможет.

— А что он, к примеру, сделать может? — довольно нервно спрашивает Леха, торопливо закуривая и, словно на улице, прикрывая спичку ладонями, потом откидывается на спинку стула и испытующе смотрит на меня.

— Что может сделать? — переспрашиваю я. — Да все, что потребуется. К примеру, скажем, маслят добыть, как договорились. Не передумал?

— Ты что? — оживляется Леха. — А ну, давай.

— Нет, милый человек, — спокойно качаю я головой. — Связываться с тобой таким делом я погожу. Мои маслята небось не в лесу растут. И мне еще свобода не надоела. А за такие дела знаешь что отламывается?

— Чего же ты ждать собрался?

— А вот охота мне, понимаешь, знать, в самом деле тебя ищут или тут ошибочка вышла.

— Ты же говоришь, ищут, — хмурится Леха. — Или брешешь?

— Брешет пес! — огрызаюсь я. — А твои приметы вроде бы те самые, что мне шепнули. — Я вглядываюсь в Лехину круглую рожу. — Но все дело в трупе. Где ты его завалил?

— Говорю, не знаю.

— Темнишь, Леха? — угрожающе говорю я. — Ну, гляди. Сам все равно теперь из Москвы не выберешься. Захлопнуло тебя здесь.

И я энергично сжимаю перед его носом кулак.

Лехе становится явно не по себе, он нервно затягивается и яростно мнет недокуренную сигарету в стеклянной пепельнице.

— Ладно, — решается он. — Сейчас вспомним.

Леха морщит лоб и энергично скребет затылок.

— Значит, так, — говорит он. — Здоровущая церковь там недалеко. Видно ее с того двора даже. Потом, вокзалы рядом. Вот в том дворе мы его… вечером.

«Мы»! Леха впервые сказал «мы».

— Неужто пальнули? — пугается Илья Захарович.

— Еще чего, — самодовольно усмехается Леха. — Мы его — чик! И не кашляй. А потом Чума камнем по лампочке. И тикать.

— Так, может, вы его не до смерти? — спрашиваю я и с трудом подавляю даже малейшую нотку надежды в своем голосе.

— Все точно, — отвечает Леха. — Не дышал уже.

— Да ведь вы утекли, — настаиваю я.

— Вернулись потом. В сарай чей-то затащили. И за доски спрятали. Теперь до весны, это точно, — словно сам себя успокаивая, говорит Леха.

— А сарай-то чей был? — продолжаю расспрашивать я.

— Хрен его знает. Мы петлю вывернули, а потом на место поставили. Так что ничего они не нашли, брехня все, — убежденно заключает Леха.

И лениво тянется снова к сигаретам.

— А что, Леха, не страшно тебе было убивать, а? — спрашивает Илья Захарович, и я вижу, как чуть заметно задрожали вдруг толстые Лехины пальцы, в которых он уже зажал сигарету.

— Чего ж тут страшного? — храбрясь, отвечает он. — Чик и… готово.

— Много страшного, — вздыхает Илья Захарович. — Если в первый раз, конечно. Человеческая жизнь, Леха, чего-нибудь стоит. Что твоя, что другого. Как считаешь? Охота тебе, скажем, помереть?

— Кому ж охота?

— Ну вот. А ты говоришь, отнять ее нестрашно.

— Пьяный я был, — хмуро говорит Леха, отводя глаза и стараясь не смотреть на свои руки.

Нет, совсем не спокойно у него на душе, мутно там, тошно и страшно, я же вижу. И это больше, чем любые его слова, свидетельствует о том, что Леха и в самом деле замешан в таком жутком преступлении, как убийство. И замешан, оказывается, не один. Но мы, однако, ничего об этом убийстве не слышали. Неужели они на самом деле спрятали труп в каком-то сарае?