ГЛАВА IIX

ВОШЁЛ УБИЙЦА…

Анашин вдруг остановился и прислушался, предостерегающе махнув Виталию рукой. Но, кроме шелеста листьев и весёлого пересвиста птиц, ничего слышно не было, ничего постороннего, настораживающего.

— Почудилось, — успокоенно объявил Анашин и снова двинулся вперёд, бормоча себе что-то под нос.

Виталий, догоняя его, ускорил шаг. Сухой валежник предательски затрещал под ногами.

— …Дурья твоя голова, — вслух сердито рассуждал сам с собой Анашин. — Дурья, говорю… Энто дело нешто возможное?.. За энто дело, знаешь, сколько отломится?.. А я тебя, зараза, упреждал… Цыц! Забейся, и нишкни! Жисть не ломай!..

Он торопливо петлял среди деревьев, иногда сходя с тропы и напрямик продираясь сквозь кусты, все больше нервничая и заметно трезвея.

Наконец вышли на просеку. Тут Анашин снова огляделся, но на этот раз озадаченно и с беспокойством сказал:

— И де ж она, окаянная? Выходит, не туда вышли.

Он снова отступил в лес и, держась просеки, двинулся в сторону шоссе, то и дело озираясь по сторонам и что-то, видимо, высматривая.

«Машину ищет», — догадался Виталий. Он уже неплохо ориентировался в этом лесу и знал, что сейчас они выйдут к нужному месту. Очевидно, понял это и Анашин. Он прибавил шагу и больше уже не оглядывался.

Скоро они подошли к покосившейся сосне, возле которой в кустах ещё вчера стоял «газик» Булавкина. Тут Анашин резко остановился, с испугом глядя на истоптанную траву вокруг.

— И де ж она, окаянная? — повторил он. — Куда делась-то?

— Потерял что? — спросил Виталий.

Анашин растерянно оглянулся на него.

— Вот тута стояла… — указал он на кусты. — И нету…

— Что стояло-то?

— Да она!.. Машина та проклятущая!.. — ответил Анашин. — И нету…

Виталий прикинулся озадаченным.

— Брось. Померещилось тебе спьяну-то. Откуда тут машина?

Анашин был настолько ошеломлён случившимся, что забыл об осторожности. Ему необходимо было выговориться, разделить с кем-то нагрянувшую беду, услышать чьё-то сочувствие.

— Откуда, откуда… Егорка… Заехал, понимаешь, и бросил. А мне теперь ищи!.. Счёты тут, понимаешь, свёл с одним…

— Какие такие счёты? — заставил себя удивиться Виталий. Впрочем, удивление его было искренним. Какие счёты могли быть у Анашина с Булавкиным? Следовало скрыть только волнение, охватившее его.

— А это меня не касаемо, — раздражённо ответил Анашин. — Все одно… нешто можно было убивство делать?

— Убийство?!

Анашин метнул на Виталия насторожённый взгляд.

— Ну чего пасть раскрыл? — грубо спросил он. — Под пьяную руку дело было. Егорка-то все равно как без памяти был. Вдарил и бросил. Опосля мы уже вдвоём пришли. Искали, искали впотьмах и не нашли. А сам он уйтить не мог. Вот и загадка. А теперича и машины нет.

— Нашли да угнали, дело какое, — пренебрежительно сказал Виталий. — Ребята или бабы по грибы пошли, вот и все.

— Шум в деревне был бы, — с сомнением покачал головой Анашин. — А машина того, битая, словом, — и обеспокоенно добавил: — А главное — парень тот где, вот незадача.

— На что он тебе?

— На что? Мне Егорку спасать надо, вот на что. Анашин, что-то соображая про себя, зло покусывал губы.

— Очухался да ушёл, — как можно равнодушнее предположил Виталий. — Где ж его теперь искать?

— После Егорки очухаешься, жди, — Анашин почесал затылок, потом решительно сказал: — Вот что. Тут ещё одна деревня недалеко. Надо на всякий случай наведаться. Может, этот гад туда уполз?

Виталий на миг вдруг представил себе ночной лес и ползущего по траве Булавкина, раненого, теряющего силы, его исцарапанные, чёрные от земли руки, услышал крик ночной птицы, треск валежника в темноте, и озноб пошёл по спине.

— Пошли, — сурово сказал он. — Не оставлю я так… тебя.

Анашин быстро взглянул на него не то опасливо, не то благодарно, перехватил сумку в другую руку и буркнул:

— Ну, пошли.

Они миновали просеку и снова углубились в лес. Тут он был реже, кустов не стало, ровный травяной ковёр стлался под деревьями. Легче стало идти. «И легче ползти», — подумал Виталий. Постепенно исчезли берёзы, ольхи и осины, остались только бронзовые высоченные сосны, изредка перемежающиеся чёрными, в седой паутине елями, под их широкими, густыми лапами сгущался влажный сумрак.

Анашин и Виталий шли теперь рядом, подгоняемые почти одинаковым нетерпением и беспокойством. Анашин помахивал своей сумкой и, разгорячённый ходьбой, казалось, совсем протрезвел. И ещё казалось, что его спутник вызывает у него все большее доверие. Во всяком случае, его просто распирало от желания излить все свои горести.

В который раз уже недобрым словом помянув жену и её «пёсий нрав», он опять перешёл на мучившую его мысль о брате.

— …Я ему, гаду, говорю: «Ну чего теперь тебе надо? На работу, слава тебе господи, устроен, выпить на что есть, погулять тоже. Какого лешего тебе ещё надо?» Так нет. Трясёт его, понимаешь, все трясёт чегой-то…

«Погоди, — зло подумал Виталий. — Теперь я за твоего Егорку возьмусь. Я его потрясу, мразь такую».

— …Чегой-то он за душой носит, — продолжал Анашин. — Чегой-то ему покоя не даёт. А тут ещё Васька, дружок его. Как сойдутся, как начнут… я только головой кручу.

«Васька? — насторожился Виталий. — Это, конечно, Носов. Так, так». И, усмехнувшись, спросил:

— Чего начнут-то? Насчёт баб небось?

— То пустое, — махнул рукой Анашин. — Промеж них ещё чегой-то есть. Не сказывают только. А я их спрашивать боюсь, ей-богу! Лихой они народ, битый. Я… А, так тебя!..

Он споткнулся о какой-то корень в траве, выронил сумку, поспешно поднял её и, открыв, проверил бутылку с самогоном.

— Цела, родимая, — облегчённо вздохнул он и предложил: — Может, выпьем с устатку, а?

— Давай, чего ж.

Они присели на траву. Анашин стал вынимать свои припасы. Делал он все это торопливо, не то от нетерпения скорее выпить, не то от желания побыстрее двинуться дальше.

Виталий еле успел незаметно выплеснуть из кружки самогон, как Анашин уже поспешно стал закусывать, громко хрустя луком. Потом вытащил мятую пачку «Севера» и, закурив, вскочил на ноги.

— Иттить надо, — объявил он.

Лес начал редеть. Слева потянулся густой кустарник, за ним сверкнула река. Впереди раскинулся луг. Душно запахло нагретой травой. Лишь редкие сосны выбегали сюда, словно не успев остановиться вместе с подругами на опушке леса.

За лугом, у самой реки, показалась деревушка. На взгорке белела церковь. Вдали по шоссе пропылила машина, за ней — другая.

— Вот оно, — мотнул головой Анашин, останавливаясь и вытирая рукавом пот. — Село Миролюбово.

«После Буяновки и Пожарова это уже неплохо», — с усмешкой подумал Виталий и заметил:

— Домов в этом селе поменьше, чем в вашей деревне.

— Раз церковь, значит село, — важно пояснил Анашин. — Ну, двинулись. Ты гляди только не отставай, — добавил он, бросив на Виталия косой взгляд.

Во взгляде этом была непонятно откуда появившаяся вдруг насторожённость. Словно Анашин уже жалел, что взял с собой этого неизвестного ему человека, с которым к тому же ещё и выпил и разоткровенничался.

«Что это он? — с беспокойством подумал Виталий. — Ведь я же как будто ничем себя не выдал». Ему тоже хотелось отделаться от Анашина, который раздражал его каждым своим словом, каждым движением и который мог теперь лишь осложнить поиски Булавкина. Но отпустить от себя Анашина было нельзя. Он мог предупредить Егора. А того надо было брать внезапно, застать врасплох и не дать скрыться. То, что Егора Анашина надо арестовать, и арестовать немедленно, Виталий не сомневался. Хотя бы за нападение на Булавкина. А там будет видно. Не зря он, конечно, трясётся. Не зря…

Они шли теперь через луг, ноги путались в высокой траве. Солнце пекло немилосердно, словно навёрстывая то, что не удалось сделать с утра.

— Как будем искать-то его? — спросил Виталий. — Документы при нем какие есть?

— Не твоя забота, — угрюмо отрезал Анашин.

— Ну, вот что, дядя, — не вытерпел Виталий. — Я тебе и вовсе, видать, не нужен. Чего ж ты меня за собой поволок?

Анашин как будто только и ждал этого вопроса. Он резко повернулся и заорал:

— Кто тебя волок?! Кто?! Сам навязался! Я тебя знаю?! Ты меня знаешь?! К водочке чужой подкатываешься?! — худое, заросшее щетиной лицо его нервно подёргивалось, в слезящихся глазах светилась злость. — Катись, откуда пришёл! А то враз накостыляю! Нужен ты мне, как… — и он замахнулся на Виталия сумкой.

— Ну, дядя, ты даёшь, — отскочив, изумлённо произнёс Виталий. — Это кто же со мной за дружбу пил? Да ещё деньги у меня на водку взял.

— Деньги?! Я небось все насквозь вижу!.. Гад ты, вот кто!..

— А ты сам кто? — задорно спросил Виталий, которого начинала и злить и смешить эта сцена.

— Я?! Порешу вот, и за себя не отвечаю! Какая хошь комиссия справку даст! Псих во мне серьёзный! Понял? Господи-и-и! — вдруг, подвывая, произнёс он. — Хоть бы подох тот стервец, что ли! Хоть бы подо-ох!..

— Ты что, в самом деле рехнулся? — сердито спросил Виталий, изумлённый внезапным переходом Анашина. — Чего кличешь-то?

— Так ведь не то засудят Егорку-то. Засудят!..

— Если тот помрёт, ещё больше засудят.

— А кто дознается? Кто? А ему на том свете, считай, уже все равно. Зачем ещё одну душу-то губить? Ой, господи!.. Ну, пошли, что ли? — уже миролюбиво предложил он.

— Ну, пошли, — вздохнул Виталий. — Черт с тобой.

«И в самом деле псих, — подумал он. — От него чего хочешь можно ждать».

И все-таки того, что вскоре случилось, Виталий не ждал.

Они пересекли луг, потом большое картофельное поле, переходившее незаметно в огороды, и, наконец, вошли на пыльную деревенскую улицу.

Около одной из изб стояла подвода. Какой-то мужчина сгружал с неё доски. Пегая лошадёнка мотала головой, отгоняя слепней.

Анашин вихляющей походкой, заранее широко и заискивающе улыбаясь, подошёл к подводе.

— Здорово, кум! — закричал он. — Бог в помощь!

— Благодарствую, — сурово ответил мужчина, продолжая скидывать доски. — Опять куролесить явился?

Анашина, видно, тут тоже знали.

— Ни боже мой! По делу я к тебе, — обиженно ответил тот.

— Делов у меня с тобой не было и нет. Давай, давай ступай.

И мужчина неодобрительно покосился на стоявшего в стороне Виталия.

— Да я ж только спросить хочу! — взмолился Анашин. — Крест на тебе есть?

— Нету креста, — мужчина скинул на землю очередную доску и выпрямился. — Ну, спрашивай!

— Ты скажи, — засуетился Анашин. — Может, знаешь. Тут парня одного не подбирали? Приползть должен был?

Мужчина подозрительно посмотрел на Анашина.

— Выходит, это твоих рук дело, злодей?

— Ни боже мой! — испуганно замахал на него Анашин. — Что только скажешь! Вот, — вдруг указал он на Виталия. — Сродственники ищут.

Мужчина уже внимательно оглядел Виталия и спросил:

— Ваш, значит, парень?

— Наш, — подтвердил Виталий.

В это время из избы вышла женщина и остановилась на крыльце, прислушиваясь к разговору.

— Подобрали его, — сказал, вздохнув, мужчина. — Без памяти был. Хотели в больницу везти, а машины, как назло, ни одной на шоссе. Тут, видим, туристы на плоту плывут, — он кивнул в сторону реки. — Мы им давай махать. Они и взяли. До больницы тут рукой подать. В Чудиловке она. И тоже у самого берега стоит.

— Когда же это было? — на всякий случай спросил Виталий.

— Когда? Сегодня у нас вторник? Выходит… — мужчина стал считать про себя, загибая пальцы.

— Как раз в четверг и было, — сказала со своего крыльца женщина. — Ты ж ещё в город собирался.

— Значит, больница эта… — начал было Виталий.

— Знаю, знаю где, — недовольно вмешался Анашин. — Тудыть километра три, не больше. Ежели прямиком.

Мужчина согласно кивнул головой.

— Верно. Не больше. Но если желаете, подвезти могу.

А женщина соболезнующе спросила:

— Может, молочка выпьете? Устали, гляжу.

— Нужно нам твоё молоко, — грубо отрезал Анашин. — Дойдём, не помрём, — и махнул Виталию: — Пошли.

— Спасибо вам, — сказал Виталий. — Раз уж такой проводник у меня строптивый, придётся идти.

«Ну, скотина, — обозлённо подумал он об Анашине. — Погоди у меня».

Они в полном молчании миновали деревню и снова углубились в лес.

Анашин нервно курил и не смотрел в сторону Виталия. Вообще было заметно, что он все больше волнуется и даже не предлагал больше выпить, хотя сумку нёс по-прежнему бережно, то и дело кося глазом на высовывавшееся оттуда горлышко, заткнутое газетной пробкой.

Тропинки не было видно. Двигались напрямик, обходя кусты и поваленные деревья. Анашин шёл уверенно, и было видно, что он хорошо знает эти места. Оба молчали, и молчание это становилось все враждебнее.

Виталий обдумывал сложившееся положение. Итак, раненый Булавкин, видимо, доставлен в больницу. Пять дней назад. Почему же оттуда не дали знать в город? Ведь человек ранен, значит, ясно, что совершено преступление. Странно. А может быть, Булавкин умер в больнице? Но тогда тем более должны были сообщить. Вот если его не доставили в больницу… Ну, это уж невероятно. Почему же оттуда не сообщили в милицию? Они обязаны были это сделать. Впрочем, это сейчас не главное. Главное — чтобы Булавкин был жив, чтобы заговорил, чтобы захотел все рассказать. Зачем он писал анонимки? Зачем обманул и сбежал? Зачем угнал машину? Только бы он захотел все рассказать. Но скорее всего он не захочет. Его придётся уличать. Но прежде всего придётся его вылечить. Бедная Анфиса Гордеевна! Если бы она знала, что случилось с её Серёжкой… И потом, надо будет из больницы позвонить в город, пусть немедленно задержат…

— Стой, — неожиданно сказал Анашин. — Пришли. Видишь? Вон она, Чудиловка. А вон больница.

Лес кончился. Дальше золотом разлилось пшеничное поле. За ним виднелась большая деревня. Глазом нельзя было охватить всех её домов. В центре высились даже двухэтажные, каменные. И не только в центре. Два из них, белые, под зелёными блестящими крышами, стояли в стороне, у самой реки. На них, очевидно, и указывал Анашин. Больница!

— Давай-ка выпьем для храбрости, — мрачно сказал Анашин, опуская свою сумку на траву, под тенью последних деревьев на опушке.

— Давай, — согласился Виталий.

«Пусть налакается, — подумал он. — Легче будет потом отделаться».

Анашин достал уже наполовину опустошённую бутылку, огрызок хлеба и несколько луковиц.

Оба сильно устали. Виталий чувствовал, как гудят ноги, когда он вытянулся на траве. Небось километров пятнадцать отмахали по лесу, да по лугам, и ещё в такую жару. Как приятно было хоть на секунду закрыть глаза.

Солнце клонилось к западу. Жара начала спадать. Лёгкий ветерок обдувал лицо.

Анашин возился с бутылкой, зубами вытаскивая скрученную газетную пробку. Наконец он вытащил её, налил в кружку самогона, поставил её перед Виталием, подвинул ему хлеб, лук. Потом, что-то буркнув, он встал, пошарил в кустах и, казалось, что-то вытащил оттуда.

Виталий лениво разомкнул слипающиеся глаза.

В ту же минуту странный удар обрушился на него.

Игорь раздражённо опустил телефонную трубку.

Чепуха какая-то! Что значит «пропал»? Куда Виталий мог пропасть? Просто занят каким-то делом, напал на какой-то след, и нет времени или возможности дать о себе знать. Вот и все. Паникёр этот Углов. «Выезжайте к нам». Как на пожар. А настоящий пожар здесь, у Игоря. Виталий сказал бы, что стало «совсем горячо», горячее уже некуда!

Игорь принялся нетерпеливо расхаживать по кабинету.

Может быть, он совершил ошибку, что не арестовал Носова? Ведь помощник прокурора Кучанский дал санкцию. Носов написал угрожающее письмо Лучинину, и тот вскоре погиб; написал подозрительную записку от имени Булавкина, и тот исчез. Носов все время «ходит где-то рядом» с этими происшествиями. Но цепочка тянется куда-то в сторону, к Анашину например. И тут все пока неясно. А вот анонимки… После своего признания Носов выглядит пешкой, игрушкой в чужих руках. Главный преступник не он! И арест Носова мог бы всполошить, насторожить того, главного! А так Носов три дня не будет выходить из дому. Телефона под рукой нет. Послать некого. Значит, предупредить он никого не сможет. Это главное. Внезапность сейчас решает все. Следовательно, надо спешить. Завтра же надо увидеть…

Игорь подошёл к столу и начал набрасывать план на завтрашний день. Пункт первый, второй, третий… Вот скольких людей надо повидать. Разве он может уехать? Бросить все и лететь в Пожарово! Но Виталий!..

Игорь схватил трубку телефона и позвонил дежурному:

— Откаленко говорит. Что, Волов ещё не появился?.. Так. А где Томилии?.. Ага, ясно!

Он нажал на рычаг и набрал новый номер.

— Николай Игнатьевич?.. Ты что же не заходишь?.. Ну, понятно. Так вот. Выезжай в Пожарово. Лосев там куда-то пропал. И потом, Булавкин, сам знаешь, нужен до зарезу. В общем, на месте сориентируешься. Углов там ждёт.

— Все ясно, — прогудел Томилин. — Предупреди дежурного.

Игорь с облегчением повесил трубку. Одно дело сделано. На Томилина можно положиться. Интересно, куда все-таки делся Виталий?

Он снова позвонил дежурному.

— Запишите, товарищ Скворцов. Приготовить машину. Сейчас Томилин поедет в Пожарово. Передайте Волову. Завтра я с утра в прокуратуре. На одиннадцать вызвать ко мне… на тринадцать вызвать… На пятнадцать…

Продиктовав дежурному фамилии, Игорь напомнил:

— За Носовым наблюдать неотступно. Утром смените товарищей. Раскатова я сейчас предупрежу. Он у себя?

Игорь повесил трубку, убрал со стола бумаги и, накинув пиджак, вышел из кабинета.

В гостиницу он вернулся, как всегда, поздно.

…Когда мечтаешь, чтобы ночь прошла поскорее, она тянется бесконечно; когда подгоняешь время, оно растягивается, как резина, минуты ощутимо превращаются в часы. Игорь, ворочаясь в темноте, каждый раз убеждался в этом, когда зажигал лампочку… А тут ещё Виталий вздумал куда-то пропасть!..

Утро наступило неожиданно, когда Игорь потерял уже всякую надежду его дождаться. Проснувшись, он убедился, что опаздывает. Полетела зарядка, полетел завтрак, Игорь умудрился порезаться даже электрической бритвой…

В прокуратуре Игоря ждали Савельев и помощник прокурора Кучанский, изящный, загорелый, чёрные брови вразлёт, весёлые карие глаза на тонком лице. Игорю он чем-то напоминал Виталия, хотя был смугл, черноволос и лет на десять старше.

С Кучанским было легко и приятно работать. Он понимал все с полуслова, незаметно подсказывал, как-то совсем необидно возражал или не соглашался и радовался удаче другого.

— Великолепно вы Носова прижали, — сказал Кучанский. — Это, знаете, высший пилотаж. Но… — он задумчиво стряхнул пепел с сигареты, — он психологически сломался все-таки быстрее, чем можно было ожидать. Не находите?

— Нахожу, — кивнул Игорь. — И тут есть одна мысль. Носов ведь связан ещё и с Анашиным, и с Булавкиным. Эта цепочка тоже ведёт к Лучинину.

— Тут вы спешите, — заметил Савельев. — Лучинин два раза приезжал рыбачить к Анашину. О Лучинине, видимо, что-то хотел сообщить вам Булавкин. Это ещё не цепочка.

— Но присмотреться необходимо, — мягко возразил Кучанский. — Советую все же не разбрасываться. Вторая цепочка пока гипотетична, а вот первая вполне реальна. Она все объясняет, вплоть до гибели Лучинина.

— Видимо, да, — не очень уверенно согласился Игорь.

Кучанский засмеялся.

— Вам сейчас нельзя сомневаться! — энергично воскликнул он. — Вы вышли на финишную прямую. Как вы теперь собираетесь действовать?

— У меня вот какой план. Глядите.

К одиннадцати часам Игорь все-таки успел вернуться в горотдел. И почти вслед за ним пришла Филатова.

— Да, — сказала она враждебно. — Ухаживал. Руку и сердце предлагал. Он даже к родителям моим ездил, их уговаривал.

— У вас было с ним объяснение?

— Было…

— И что же?

— Он сказал… что я его все-таки полюблю. Отвратительный человек.

Игорь помолчал. Ему было неловко расспрашивать её о таких вещах.

— Вы меня извините, что приходится…

— Я понимаю, — перебила она. — Спрашивайте.

— Он знал о ваших… о вашем отношении к Лучинину?

— Наверное… Во всяком случае, догадывался.

— Это его не остановило?

— Его? Нет. Это не такой человек. Он мягкий и вежливый только с виду. И умеет притворяться. Я же вам говорила.

— А он с вами не говорил о Лучинине?

— Никогда.

— Но, вероятно, ревновал?

— Наверное… Да, конечно, ревновал. Я однажды поймала его взгляд, когда он смотрел на Женю…

Глаза её вдруг наполнились слезами, и она поспешно закусила губу.

— Он писал вам когда-нибудь?

— Да…

— У вас сохранились эти письма?

— Что вы!.. — она удивлённо подняла на него глаза.

— Да, конечно, — смутился Игорь. — Простите. И последний вопрос: он вам говорил что-нибудь о планах на будущее?

— О, у него были самые широкие планы, — Филатова слабо усмехнулась. — Он очень честолюбив. Хотя… Но я вам уже сказала, что он умеет притворяться.

— Ну, тогда ещё один вопрос: вы знаете кого-нибудь

из его знакомых вне завода?

Филатова задумалась, перебирая тонкими пальцами косынку, лежавшую на коленях.

— Да, — сказала она, наконец, и посмотрела на Игоря. — Он мне говорил о том самом человеке. Они друзья.

— Он не говорил, где они познакомились?

— Кажется, они когда-то вместе учились.

— Этого не может быть! — воскликнул Игорь, но тут же, усмехнувшись, добавил: — Впрочем, в жизни все бывает.

— Да, — тихо повторила Таня. — В жизни все бывает.

Потом она ушла.

А через несколько минут в кабинет постучала Анна Николаевна Бурашникова, маленькая, очень полная, в круглых очках, тёмные, с сильной проседью волосы были аккуратно собраны в пучок. На руке у неё висела большая потёртая сумка, тонкий ремешок глубоко вдавился в пухлую складку у локтя. Круглое лицо Бурашниковой светилось такой очевидной застенчивой добротой, что могло показаться простоватым, если бы не мудрый, терпеливый взгляд светлых, чуть выцветших глаз из-под очков.

Знакомство с ней произошло быстро, не успела ещё Бурашникова усесться возле стола, взгромоздив на колени свою сумку и вытереть мокрым, зажатым в кулак платком бисеринки пота со лба.

— Заходил, как же, — ответила она на вопрос Игоря. — И наряды смотрел.

— А из бухгалтерии выносил?

— Чего греха таить — выносил. «Хочу, — говорит, — досконально все изучить». Я ему говорю: «Не положено». А он мне: «Сделайте, мол, исключение. Надо подготовиться. Из Москвы комиссия едет». Ну, что ты будешь делать? И чего ему надо? Бухгалтерия его не касается. А Валентина Григорьевича, как на грех, не было, болел он. При нем бы не осмелился.

— Вы и другим позволяете в нарядах рыться?

— Ни, ни. Это уж кто так, понахальнее. И то на моих глазах, — она смущённо улыбнулась. — Никак авторитет не внушу. Все «тётя Аня» да «тётя Аня». Что с ними поделаешь? Но чтобы что пропало, такого не было.

— До первого случая, оказывается, тётя Аня, — усмехнулся Игорь.

Ему было легко, и просто беседовать с ней, особенно после того тягостного, душу вымотавшего разговора, какой был с Филатовой.' Что ж, горе есть горе, никуда от него не денешься, ничем не отгородишься, даже если это чужое горе. Впрочем, Игорь уже привык делить с людьми их горе — такая работа. Что тут поделаешь? А не взвесишь чужое горе на своих плечах, не ощутишь его непомерной горечи, тоски и гнева, что тебе делать тогда на такой работе, какой из тебя прок? И горе Филатовой это теперь и его, Игоря, горе: ведь погиб хороший, нужный всем человек.

Тень пробежала по лицу Игоря, он невольно нахмурился, прогоняя эти, не ко времени возникшие мысли. И видно, Бурашникова заметила, перехватила что-то из них. Она тяжело вздохнула и вытерла платком лицо, будто смывая с него неуместную сейчас, добрую свою улыбку. И толстое лицо её стало сразу напряжённым и задумчиво-скорбным. Она, видно, тоже сейчас вспомнила Лучинина, Игорь готов был поклясться в этом. И он сразу ощутил, что лёгкость и приятность ушли из разговора, вернее, ушла видимость этого, которая появилась было вначале.

— Если надо, так и подпишусь, — вздохнула Бурашникова. — Никто больше взять их не мог, кроме него. Это точно.

— Но это ещё не все, Анна Николаевна.

Игорь достал зеленую папку из прокуратуры и стал листать страницы допросов. Сейчас в этой папке были собраны все протоколы — и те, что были у Роговицына, и те, что передал Раскатов в первый день по приезде Игоря и Виталия в Окладинск.

Наконец Игорь нашёл то, что искал, и, пробежав глазами исписанную страницу, сказал:

— Вы говорили, Анна Николаевна, что видели Лучинина в тот самый вечер. И что шёл он не один.

Бурашникова скорбно кивнула головой.

— Видела, как же. Темно, правда, уже было.

— Как видели, близко?

— Ближе некуда. Мимо забора моего прошли.

— Кто же с ним был?

— Вот не знаю я того человека.

— А если увидите, то узнаете?

— Ой, милый, не скажу. Память у меня только нацифры и документы. Их, ночью разбуди, вспомню. А на личность, ну прямо, никуда. Ей-богу, никуда, — огорчённо повторила она и, словно желая утешить Игоря, добавила: — А насчёт того, точно вам говорю: никто больше взять их не мог. Я так вчера и Валентину Григорьевичу сказала, когда он меня конф… конф… как уж он объявил, не помню. В общем, секретно спрашивал, по душам. Вам одному и велел про то сказать.

— Это очень важно, Анна Николаевна, — кивнул Игорь.

Потом ушла и Бурашникова.

А вскоре на её месте уже сидел, перекинув ногу на ногу и упёршись острым локтерл в колено, худой, усатый Симаков. Поминутно сдувая пепел с сигареты на ковёр и от волнения не замечая этого, он говорил: