ГЛАВА 1.

СЕРГЕЙ КОРШУНОВ ПРИНИМАЕТ РЕШЕНИЕ

Ранней весной демобилизованный офицер комсомолец Сергей Коршунов возвращался домой из Германии.

За окном уже развертывались, сменяя друг друга, знакомые пейзажи Подмосковья.

Сколько раз в эти годы, суровые и грозные, Сергей, засыпая на своей, советской, а потом на чужой земле, представлял себе минуту возвращения в Москву, и какой далекой, порой даже несбыточной, казалась ему тогда эта встреча. И вот она настала, почти настала — поезд подходил к Москве!

Пошли пригородные станции. Около одной из них осторожно ползет по наезженной дороге закрытая машина с яркой надписью наискосок: «Гастроном».

— Смотрите, смотрите! — радостно кричит кто-то из пассажиров.

На высоких воротах вывеска: «Колхозный рынок». За окном проносятся пригородные электрички. Впереди, в голубой морозной дали возникают бесчисленные черточки заводских труб, и над ними клубятся черно-белые дымы.

Но вот колеса застучали на стрелках. Во все стороны разбежались пути. За деревянной оградой, между высокими серыми домами мелькнули красные вагончики трамвая.

Во всех вагонах прозвучал торжественный голос диктора: «Поезд приближается к столице нашей Родины — Москве!» Сергей почувствовал, как заколотилось сердце и вдруг пересохло во рту. Непослушными руками он стал натягивать шинель.

В пестрой и шумной толпе встречающих Сергей не сразу нашел своих. Он минуту стоял один, держа в руке чемодан, и оглядывался по сторонам.

Вдруг Сергей увидел мать. Худенькая, с выбившимися из-под шляпки седыми волосами, она пробиралась сквозь толпу под руку с высокой девушкой в ярко-красной модной шубке. Сзади виднелась черная шапка и круглое, розовое от мороза и волнения лицо отца.

— Мама! — закричал Сергей.

Первые дни дома опьянили Сергея восхитительным бездельем, любовной и трогательной теплотой. Мать готовила все самое вкусное, с детства любимое. Все его вещи несли на себе заботливое прикосновение ее рук. Казалось, что только час назад прибрал он свой письменный стол, возвратившись из школы, и как будто не было после этого голодных и холодных зим во фронтовой Москве, не было трех лет эвакуации в далеком уральском городке, не было и следующих, послевоенных лет, когда это место, где сейчас стоял его стол, было занято тяжелым кованым сундуком. Возвратившись из эвакуации, Павел Афанасьевич попытался было передвинуть его в переднюю, но сундук как будто прирос к полу, и на него махнули рукой. Теперь же, получив телеграмму Сергея, Павел Афанасьевич решил, что к возвращению сына стол непременно должен стоять на старом месте. Дождавшись ухода жены, он с новым ожесточением взялся за сундук. И так ему хотелось что-то немедленно совершить в ожидании сына, что неподъемного веса сундук подался. Долго пришлось повозиться Павлу Афанасьевичу, но зато, когда жена вернулась, он, сильно запыхавшийся и довольный, гордо сказал:

— Ставь, мать, Сережкин стол, место готово.

Мария Игнатьевна всплеснула руками и с укором сказала:

— Не жалеешь ты себя!

И вот теперь Сергей сидит за своим письменным столом, аккуратно застеленным новым листом цветной бумаги, и растроганно смотрит на знакомую стеклянную чернильницу, сейчас необычно чистую, протертую до полной прозрачности, на свою старую ручку с новым, блестящим пером и на старательно, но неумело отточенные карандаши в деревянном стакане. В ящике стола Сергей обнаружил свой аттестат об окончании школы. Он долго и бережно держал его в руках, проглядывал перечень предметов, вглядывался в подписи учителей, с трудом вспоминая их фамилии, и чуть заметно улыбался при мысли о далеком, беззаботном и веселом времени.

Первые дни Сергей выходил из дому, испытывая острую потребность скорее окунуться в полузабытую, кипучую московскую жизнь, выходил с таким волнением, как будто ему предстояла встреча с родным и любимым существом, в котором очень многое переменилось, много появилось нового, и все это надо быстрее увидеть и понять.

Почти каждый вечер он звонил Лене. Встреча с ней на вокзале получилась совсем не такой, как представлял себе Сергей. Он хотел обнять ее так же, как мать и отца. «Ведь невеста же», — говорил он себе. Вероятно, этого же ждали от него и окружающие. Но Лена смущенно протянула руку. Сергей пожал ее — и только. Те слова, с которыми он обращался к ней в письмах, оказалось, очень трудно произнести вслух. Да и первый разговор их, когда они остались в тот вечер вдвоем, получился странным.

— Ты обязательно должен поступить в институт, Сережа, — сказала Лена. — Вот только в какой? Ты решил?

Сергей задумчиво ответил:

— Хочу, Леночка, работать. Да и моим надо помочь. А учиться… учиться тоже, конечно, хочу.

— Нет, нет, только учиться, — горячо возразила Лена. — Надо же иметь высшее образование! Ну, говори, куда тебя тянет?

— Сам еще не решил. Была мысль — на юридический, следователем стать. Работенка по моему характеру. Но в общем шут его знает! Подумать надо.

— Вот ты уже и подумал. Значит, юридический?

— Что же, так прямо и решать? — засмеялся Сергей.

— Ну, конечно.

— Ладно, — весело согласился он. — Тогда я пойду в твой институт. Буду тоже в кино сниматься. Хочу славы!

— Да, но тут дело решает талант, — снисходительным тоном возразила Лена, — и, кроме того, общее развитие и внутренняя культура…

— Ну, знаешь, — вспыхнул Сергей.

— Не сердись, Сереженька! — воскликнула Лена и, проведя рукой по его волосам, прибавила быстро и взволнованно: — Я совсем… совсем не то хотела сказать. Прости меня!

В следующие дни Сергей побывал с Леной в театре, потом на концерте.

Как-то днем он позвонил ей, собираясь пригласить в кино: у Лены в этот день не было занятий.

— Леночка? Она… она у Прасковьи Осиповны, — неуверенно ответила ему Маруся, домашняя работница Осмоловских.

— Это кто же, портниха? — недовольно спросил Сергей.

— Нет, что вы! Портниха-то Прасковья Сергеевна, а это наша соседка, напротив, через площадку, живет. Старенькая такая, все хворает. Леночка часто у нее бывает. Сегодня тоже с утра к ней ушла. Все старые письма ей читает, от сына, еще с войны. Погиб он… Может, позвать? Я мигом.

— Что-то она мне ничего не рассказывала об этой старушке.

— А стесняется, — понизив голос, быстро сказала Маруся. — Когда подружки или там молодые люди спрашивают ее, где была, она им говорит, что у портнихи или там на этой самой… на выставке. И мне так велит отвечать. Это я вам только осмелилась.

— Почему же это мне осмелились? — рассмеялся Сергей.

Маруся на минуту смущенно умолкла, потом в трубке снова прозвучал ее голос, но уже уверенно и чуть смешливо:

— А вы на этих не похожи. С вами запросто можно. Так позвать Леночку?

— Нет, не надо. Я потом позвоню, — задумчиво ответил Сергей и повесил трубку.

В кино пошли вечером.

Выйдя после сеанса на улицу, они некоторое время шли молча, думая каждый о своем. Потом Сергей спросил:

— К какой это больной старушке ты ходишь? Письма читаешь?

— Я? Кто тебе сказал? — покраснела Лена и не очень естественно рассмеялась. — Не думала даже.

— Ну и глупая же ты, Ленка! — засмеялся Сергей. — Точно боишься показаться хорошей.

Лена в ответ молча взглянула на него и неожиданно улыбнулась, совсем по-детски, растерянно и доверчиво. Сергей заметил и этот взгляд и эту улыбку и вдруг ощутил необычайный прилив нежности. Он плотнее прижал руку Лены к себе и почему-то ускорил шаг. В эту минуту у него стало удивительно хорошо на душе.

— Ну, допустим, я и зашла к нашей соседке, — задумчиво произнесла Лена. — Бедная! У нее недавно погиб в Берлине сын. Совсем одна осталась. Подумай, как это ужасно! Война давно кончилась, а он погиб.

— Что же с ним случилось?

— Не знаю. И никто точно не знает. Он служил в наших оккупационных войсках. И вот накануне демобилизации исчез. А потом его нашли убитым. «Подлые происки врагов советского и немецкого народов», как писал Прасковье Осиповне замполит полка.

— Да, там еще остались такие, — согласился Сергей. — Не всех добили. Ну и с Запада, конечно, просачиваются. Но чтобы нашего солдата…

— Расскажи, Сережа, как вы там жили.

Они вышли на улицу Горького, и Лена предложила зайти поужинать в кафе.

Сергею было приятно, что многие мужчины обращают на Лену внимание. Но в кафе он невольно нахмурился, заметив, как ловит она каждый брошенный на нее взгляд, как порой неестественно и невпопад улыбается ему. Лена для чего-то вдруг закурила сигарету. Он даже подумал, что сделала она это для того, чтобы лишний раз показать свою красивую обнаженную руку. От всего этого Сергею стало не по себе, и когда Лена предложила ему пойти на вечер к ним в институт, он неожиданно резко отказался. Лена обиженно поджала губы, но потом, словно спохватившись, опять улыбнулась. Она стала рассказывать, что для съемки новой картины режиссер Баранов отбирает несколько человек с их курса и она очень волнуется, попадет ли в их число.

— Но я все же надеюсь, — вздохнув, заключила Лена. — У меня хорошие внешние данные.

— А внутренние? — буркнул Сергей.

— Ах, как ты еще наивен, Сереженька, — рассмеялась Лена и оглянулась по сторонам.

В эти же дни Сергей побывал в военкомате и райкоме комсомола.

Секретарь райкома, коренастый, крутолобый парень в ковбойке и синем пиджаке, энергично пожал руку Сергею и сказал, как старому знакомому:

— Садись, Коршунов, рассказывай, что и как.

— Да что же рассказывать, — улыбнулся Сергей. — Как воевал? Так это уже давно было. Как в Германии жили? Так это довольно скучно рассказывать.

— Ты в последнее время комсоргом роты был?

— Так точно.

— Слушай, Коршунов, знаешь, что я тебе скажу? — с воодушевлением произнес секретарь. — Иди, брат, на комсомольскую работу, а?

— Об этом надо подумать.

— Думай. Отдыхай пока и думай.

Спустя три дня Сергея неожиданно вызвали к первому секретарю райкома партии.

— Вы не ошибаетесь? — переспросил Сергей, плотнее прижимая к уху телефонную трубку. — Может быть, к секретарю райкома комсомола?

— Нет, нет, товарищ Коршунов, — откликнулся энергичный девичий голос, — именно к первому секретарю райкома партии товарищу Волохову. Значит, завтра, ровно в три часа. Ясно?

— Так точно, — откликнулся Сергей. — Завтра в пятнадцать ноль-ноль буду у товарища Волохова.

Сергей повесил трубку и удивленно поглядел на мать.

— Интересно, что бы это могло значить? Ну, поживем — увидим, — философски заключил он и снова углубился в чтение.

— Что-то Лене ты давно не звонишь, — заметила Мария Игнатьевна. — Поди соскучилась она.

— Вряд ли, мама, — глухо ответил Сергей, не отрывая глаз от книги. — Вокруг нее столько талантливых юношей… и с таким общим развитием и внутренней культурой! Скучать некогда.

— Что ты говоришь? — удивилась Мария Игнатьевна. — И не стыдно тебе?

— Это не я говорю, — раздраженно возразил Сергей. — Это Лена мне на днях сказала.

— А ты не торопись обижаться, сынок. Может, не понял чего? Ждала-то она тебя сколько, а приехал — и сразу обиды.

Сергей ничего не ответил, но вечером все-таки позвонил Лене. У него невольно забилось сердце, когда он услышал ее радостный голос, и сразу вдруг куда-то исчезли горечь и досада от их последнего разговора тогда, в кафе. Сергей уже не вспоминал о нем, весь отдаваясь теплой волне вновь нахлынувших, волнующих чувств, и тут же охотно согласился пойти с Леной в Дом кино на просмотр и обсуждение нового заграничного фильма.

На следующий день, точно в указанное время, Сергей пришел на прием к секретарю райкома партии.

Войдя в кабинет секретаря, Сергей увидел за большим столом полного, чуть лысеющего человека в синем френче с колодкой орденов и депутатским значком над левым карманом. В стороне стоял длинный, покрытый зеленым сукном стол для совещаний.

Человек во френче что-то оживленно говорил собеседнику, сидевшему в кресле напротив. Увидев посетителя, он встал и, подойдя к Сергею, сказал:

— Здравствуйте, товарищ Коршунов. Знакомьтесь, это товарищ Павлов.

Волохов обошел стол, сел и, надев очки, вынул из черной папки исписанные листы.

— Ну что же, давайте побеседуем, — не спеша сказал он, проглядев бумаги и пряча их обратно в папку. — Мы вас вызвали, товарищ Коршунов, по рекомендации райкома комсомола для очень серьезного разговора. Но прежде расскажите, где и как служили, на каких фронтах воевали, где несли гарнизонную службу. Ваша анкета и личное дело сейчас у нас, но там обо всем этом сказано слишком кратко.

Он придвинул Сергею коробку с папиросами, но Сергей, поблагодарив, вынул свои. Закурив, он минуту сосредоточенно смотрел на разгорающийся уголек сигареты, потом начал рассказывать. Сперва он говорил медленно, как бы подбирая слова, но по мере того, как оживали воспоминания, рассказ его становился все красочнее и подробней. Сергей сам постепенно увлекся описанием стран и городов, в которых пришлось побывать, людей, с которыми свела его война, больших и малых событий, в которых пришлось участвовать. Его слушали внимательно, не перебивая вопросами. Когда Сергей кончил, Волохов спросил:

— Хромов, кажется, предлагал вам идти на комсомольскую работу. Вы уже дали ответ?

— Нет, не дал, — признался Сергей. — Я хочу учиться и хочу работать. Но где — еще не решил. Конечно, если надо…

— Речь идет о другом, — перебил его Волохов. — Мы собираемся послать вас на очень важный, трудный и даже опасный участок работы. Туда пошлешь далеко не каждого. Но вам, комсомольцу-активисту, храброму воину и разведчику, кавалеру трех боевых орденов, мы доверяем, товарищ Коршунов.

Волохов на минуту умолк и остро, испытующе посмотрел на Сергея. А Сергей вдруг вспомнил в эту минуту в настороженной, как будто накаленной тишине этого строгого кабинета громовую ночь на Дунае, черное небо в зареве пожаров, чугунные воды реки под мертвенным светом ракет и полутемный блиндаж, где майор Семенов давал задание разведчикам идти в далекий рейд по вражеским тылам. И, охваченный жаркими воспоминаниями тех дней, Сергей встал и твердо сказал:

— Я готов выполнить любое задание, товарищ секретарь райкома.

Волохов внимательно поглядел на Сергея.

— Это не просто задание, Коршунов. Это должно стать делом всей вашей жизни, вашей новой профессией. И помните, там за трусость людей карают, как предателей, но там же люди становятся подчас героями и заслуживают боевые ордена. Там как раз нужны боевые качества разведчика и еще — очень чистое сердце и твердая рука. — Сергей напряженно, с острым интересом слушал, стараясь понять, о какой работе говорит Волохов. — Короче говоря, товарищ Коршунов, партия и комсомол хотят направить вас на оперативную работу в органы милиции, в самое главное, ответственное звено ее — уголовный розыск.

В первый момент слова Волохова ошеломили Сергея. Он ждал чего угодно, но услышанное сейчас было так далеко от всех его мыслей и планов на будущее, так не знакомо и неожиданно, что он с невольным удивлением взглянул на своего собеседника, как бы проверяя, не шутит ли с ним этот человек.

— Мы хотим послать вас, так сказать, на передний край борьбы за торжество советской морали, — продолжал Волохов. — Конечно, такую борьбу так или иначе ведут все советские люди. Но только оперативный работник милиции сталкивается лицом к лицу, в прямом поединке с врагами советского общества — с преступниками. И он обязан всегда выходить победителем из этого поединка.

Слушая Волохова, Сергей вдруг понял, что он не только не может, но и не хочет отказываться от этой неожиданной, опасной работы. Он видел перед собой румяное, добродушное лицо Волохова, которое вдруг неуловимо заострилось, стало решительным и упрямым, а утомленные глаза в сетке морщинок смотрели теперь на Сергея проницательно и остро, и ему казалось, что какая-то большая забота лежала на плечах этого сильного человека, часть которой он готов теперь передать Сергею и только испытывает его, окажется ли тот достойным разделить с ним эту тяжесть. И всем своим существом Сергей стремился стать в один боевой строй с этим человеком, в которого он сейчас верил так же беззаветно, как в тех людей на фронте, которые посылали его в бой.

Сергей чувствовал, как охватывает его знакомое, хотя и полузабытое, чувство предстоящей схватки, волнующее и тревожное чувство, когда дрожит каждый нерв и тело наливается нетерпеливой и дерзкой силой. И он понял, что никогда не захочет уже расстаться с этим чувством.

— Вы должны сделать очень серьезный шаг, товарищ Коршунов, — продолжал Волохов. — Он изменит всю вашу жизнь, наполнит ее необычайными делами, тревогами и опасностями. Поэтому мы не требуем от вас сейчас же ответа. Подумайте.

— Нет, товарищ Волохов! — порывисто воскликнул Сергей. — Я уже решил. Ведь меня же партия посылает. И, кроме того, такая работа по мне, и я не хочу другой.

— Ну что же, быть по сему, — согласился Волохов и, обращаясь к Павлову, спросил: — Как, принимаете к себе этого молодца?

— Принимаем, — улыбнулся Павлов.

Волохов встал, вышел из-за стола, и, крепко пожав руку Сергея, тепло сказал:

— В добрый путь, Коршунов. Желаю больших удач!

— Служу Советскому Союзу, — серьезно ответил Сергей.

— Солдат, — любовно произнес Волохов, обняв Сергея за плечи, — и смена наша.

Сергей возвращался домой возбужденный. Завтра он должен явиться в отдел кадров Управления милиции, послезавтра — медкомиссия, потом, как сказал Павлов, пройдут еще недели две, нужные для оформления, и после этого он сможет приступить к работе.

Дверь отперла Мария Игнатьевна.

— Все решилось, мама, — весело сказал ей Сергей, — меня направили на такую работу, о которой я и не мечтал. Да и ты тоже. В милицию, в уголовный розыск!

— Что ты говоришь? — всплеснула руками Мария Игнатьевна. — И ты согласился?

— Конечно, — рассмеялся Сергей, проходя в комнату.

— Жуликов ловить — нашел себе работу, — укоризненно качала головой Мария Игнатьевна, вынимая из буфета посуду, но вдруг замерла, держа тарелки в руках, и испуганно взглянула на сына. — Сереженька, так это, наверно, очень опасно? Ведь жулики эти проклятые и убить могут, с ними только свяжись.

Сергей в ответ усмехнулся.

— Не таких гадов на фронте бил, мама, и ничего — цел и невредим.

— Ну, а что Лена скажет, не думал?

— Нет, не думал, — с деланным равнодушием ответил Сергей, усаживаясь к своему столу и беря в руки книгу.

Но читать Сергей не мог. Мысли разбегались, и своя собственная судьба застилала перед ним судьбы героев книги. Однако представить себе свою будущую работу Сергей не мог. Что ждет его? Что за люди там? Он никогда не сталкивался с ними, ничего о них не слыхал. Сергей подумал о Лене, и сердце его забилось тяжело и тревожно. Как она воспримет эту перемену в его судьбе? Поймет ли, что двигало Сергеем? А это значит, поймет ли она его самого и… любит ли его.

Он поспешно захлопнул книгу, встал и прошелся по комнате, потом подошел к окну. Он вспомнил свой разговор с Волоховым и снова ощутил уверенность в правильности своего решения и смутную гордость за свою новую профессию.

В передней раздался звонок. Пришел Павел Афанасьевич. Сергей услышал его тихий разговор с матерью в передней.

— Сережа-то наш, знаешь, в милицию на работу поступил, — огорченно сообщила Мария Игнатьевна.

— В милицию? Как так?

Сергей отбросил книгу и выбежал в переднюю. Павел Афанасьевич стоял в расстегнутой шубе, держа в одной руке портфель, в другой шапку. Венчик волос вокруг лысины растрепался, очки запотели, на усах таяли снежинки. Сергей посмотрел на отца и весело рассмеялся.

— Позвольте представиться: знаменитый сыщик Коршунов-младший.

Отец недовольно покачал головой.

За столом во время обеда Сергей подробно передал отцу свой разговор в райкоме партии. Павел Афанасьевич, оказывается, знал Волохова, не раз слышал его выступления и однажды, когда тот знакомился с новым составом парткома их министерства, беседовал с ним. «Первого бухгалтера в парткоме встретил, весьма полезно, — сказал ему тогда с улыбкой Волохов. — Очень рад познакомиться». Павел Афанасьевич был о Волохове очень высокого мнения, и сейчас самые противоречивые чувства боролись в нем: с одной стороны, он мечтал, что сын его, вернувшись из армии, займется серьезной и достойной работой, а с другой стороны, секретарь райкома Волохов, которого он уважал и с мнением которого считался, сам вызвал его сына и говорил с ним о работе в милиции как об очень важном и даже почетном деле.

— Стыдно, конечно… никогда не думал, что милиция такое серьезное и, как бы сказать, тонкое дело и что туда с эдаким отбором берут, — покрутил головой Павел Афанасьевич и, помедлив, спросил: — А как же с учебой будет, сынок?

— Не знаю еще, — пожал плечами Сергей. — Такая работа…

— Ну, нет, — вдруг решительно возразил Павел Афанасьевич. — Это ты брось. Учиться надо. Прежде, конечно, оглядишься, освоишься. Сейчас, брат ты мой, все и всюду учатся, старики даже.

— Переутомится Сереженька, — вздохнула Мария Игнатьевна. — Нельзя ему. В детстве сколько болезней перенес. А потом война. Уж и так работа у него теперь не приведи господи, а тебе еще — учиться.

Сергей весело рассмеялся.

— Ну что ты, мама, какие там болезни! Конечно, буду учиться. Что же я, не понимаю, что ли?

— Ты уж тоже, мать, скажешь, — поддержал сына Павел Афанасьевич. — Да я в его годы знаешь какие горы ворочал? Тоже вот и работал, и учился, и еще, между прочим, за тобой ухаживал, тоже сил положил немало.

— Тебе бы все шутить, — сердито возразила Мария Игнатьевна, но тут же невольно улыбнулась. — Шустрый был, ничего не скажешь.

Вечером позвонила Лена.

— Сережа, был в райкоме?

— Был, а как же.

— И что же, наверно, важное назначение получил, загордишься теперь? — рассмеялась Лена.

— Очень важное. Ты даже и не представляешь. Но вот с учебой придется, видимо, обождать.

— Ах, Сереженька, такое назначение, это не шутка! — озабоченно и радостно воскликнула Лена. — Конечно же, учебу отложи. — И, немного помедлив, спросила: — У тебя, наверное, и машина будет?

— Ну, это вряд ли, — сдержанно ответил Сергей.

— Я понимаю. Тебе неудобно говорить по телефону, — заторопилась Лена. — Знаешь что? Давай погуляем. Приезжай за мной.

— Хорошо, приеду. А если бы не «важное назначение», ты бы меня позвала?

— Как не стыдно, Сережа!

— Ну, стыдно, стыдно. Ты только не сердись. Сейчас приеду.

У Лены Сергей застал высокого худощавого юношу с бледным лицом и зачесанными назад волосами. Сергей обратил внимание на его пестрый галстук и на ухоженные ногти.

— Арнольд, — представился юноша, отвечая Сергею вялым пожатием.

— Это тот самый Арнольд, — сказала Лена, взяв Сергея под руку и вводя в столовую. — Гордость всей группы. Самый талантливый. Баранов увидел его в роли Сатина. Помнишь? «Человек, это звучит гордо!» Чтобы сказать это по-горьковски, как Арнольд, надо много самому пережить.

Арнольд прошел вперед, лениво опустился в кресло и закинул ногу на ногу. Через минуту он небрежно закурил дорогую сигарету с золотым обрезом, обхватил колено тонкими пальцами и стал задумчиво рассматривать картину на стене. Лена восхищенно взглянула на Арнольда, Сергей перехватил ее взгляд.

— Арнольд привез вино и конфеты, — поспешно сказала Лена, — такие вкусные, что я уже половину съела. И вино какое-то особое. Мы сейчас попробуем. Отметим твое назначение. Хорошо?

— Ну что же, согласен. За это действительно стоит выпить, — ответил Сергей, привычным движением расправляя под широким поясом гимнастерку и садясь на предложенный ему стул.

— Вот и чудесно! — захлопала в ладоши Лена.

Она была в модном платье. Сергей обратил внимание на ее новую прическу: коротко подстриженные волосы венчиком охватывали голову, придавая лицу шаловливую игривость подростка.

— Ты изменила прическу, — невольно вырвалось у него.

— Все-таки обратил внимание, — с лукавой улыбкой ответила Лена, не замечая его огорченного тона, и с гордостью добавила: — Это у Поля. Есть такой парикмахер-художник на Арбате. Представь, у него очередь на три месяца. Я только сегодня к нему попала.

— У женщин свои радости в жизни, — снисходительно заметил Арнольд. — Приходится им это прощать.

Сергей промолчал.

Лена расставила на столе хрустальные бокалы, высыпала в вазу конфеты, потом попросила Сергея откупорить бутылку с вином.

Когда все было готово, она сказала торжественным тоном:

— Ну, Сереженька, за что же мы будем пить?

Сергею вдруг стало смешно и больно. Не в такой обстановке мечтал он отметить начало своей новой жизни. Нет, Лена, а тем более этот парень не смогут понять, какие чувства и мысли вызвал у него разговор с Волоховым, да и слова Волохова они поймут совсем не так, как понял их Сергей. Может быть, и не говорить им ничего? Но Сергей не привык отступать.

Он встал, поднял свой бокал и со скрытым вызовом произнес:

— Я буду работать в милиции, рядовым сотрудником уголовного розыска. Это очень важно и почетно. Советую вам выпить за это.

Лена, изумленная и растерянная, застыла с бокалом в руке. Но Арнольд закивал головой и начал небольшими глотками отхлебывать вино.

— В милиции? — недоверчиво переспросила Лена. — Рядовым сотрудником? Но это ужасно.

— Почему же так?

— Это грубая и грязная работа, — ответила Лена, брезгливо передернув плечами. — Она не для интеллигентного человека.

— Каждому свое, Леночка, — заметил Арнольд, — и каждая работа в конце концов полезна для общества.

Внешне Сергей остался совершенно спокойным, только голубые глаза его сузились и потемнели.

— Грубая и грязная работа, говорите? — медленно произнес он. — Добавьте еще — трудная и опасная. Все это было и на фронте, и не вам это понять. Актеры… Я тоже знаю, что такое настоящие артисты. Но вы… Да что говорить!..

Сергей круто повернулся и вышел в переднюю. Он был уже в шинели и шапке, когда появилась Лена.

— Сережа… Ну, куда же ты, Сережа?.. — прерывающимся от волнения голосом сказала она. — Я не хотела тебя обидеть. И ты… ты не прав.

— Я сказал то, что думаю, — сухо ответил Сергей, берясь за ручку двери. — Как, впрочем, и вы. Прощай!

Дверь захлопнулась за ним.

Сергей вышел на улицу и оглянулся. Большой дом с лепными украшениями над входом, балконами и цветной керамикой, раньше казавшийся Сергею таким родным, теперь стоял перед ним холодный и неприступный.

Только в конце месяца Сергей получил, наконец, удостоверение и впервые переступил порог управления Московского уголовного розыска.

Не спеша, внимательно оглядывая широкий, освещенный коридор, стоящие вдоль стен светлые массивные скамьи с гнутыми спинками и ряды обитых кожей дверей, Сергей прошел в указанную ему комнату.

— Коршунов? — переспросил его грузный бритоголовый человек, приподнимаясь над столом и протягивая Сергею руку. — Очень рад! Зотов. Будете работать у меня в отделе. Садитесь. Сейчас я познакомлю вас с товарищем Гараниным.

Он повернулся к маленькому столику, снял трубку одного из телефонов и назвал короткий номер.

— Гаранин? Зайдите, пожалуйста, ко мне.

Высокий, кряжистый, светловолосый, с открытым добродушным лицом, Гаранин запросто, как со старым знакомым, поздоровался с Сергеем и коротко пробасил:

— Вместе, значит, работать придется. Кое-чему друг друга научим. Я в тридцатой комнате.

Когда Гаранин вышел, Зотов сказал:

— Прекрасный оперативный работник. Вам будет чему поучиться у него.

Затем он снова взял телефонную трубку и назвал другой номер.

ГЛАВА 2.

ЗАПУТАННОЕ ДЕЛО

Смеркалось. Коридоры МУРа опустели. В открытые окна повеяло прохладой.

Сергей сидел за своим столом и читал книгу. И то ли потому, что книга попалась скучная, то ли от вереницы дневных дел, с непривычки казавшихся очень трудными, но смысл прочитанного ускользал от него.

За столом напротив склонился над шахматной доской Костя Гаранин и, поглядывая в раскрытый учебник, передвигал фигуры.

С Гараниным Сергей уже успел подружиться, несмотря на разницу характеров. Серьезный, скупой на слова Гаранин был всегда невозмутим. С затаенной добродушной усмешкой слушал он горячие суждения порывистого и впечатлительного Сергея.

Гаранин был на четыре года старше Сергея. Он родился на Урале, вечернюю школу окончил уже в Москве, работая у мартена на «Серпе и молоте». Войну Костя провел на бронепоезде, в глубине души полагая, что для него, металлурга, на фронте нет более подходящего места. Возвратившись в Москву через год после победы, он мечтал снова стать к мартену, но райком партии рассудил иначе, и коммунист Гаранин пришел в уголовный розыск.

Костю всегда тянуло к живым и общительным, развитым и начитанным людям. Потому-то он так быстро и подружился с Сергеем Коршуновым. Общая страсть к книгам и шахматам только скрепила их дружбу.

Это было уже третье ночное дежурство, и каждый раз он со смешанным чувством тревоги и азарта ждал необычайного происшествия, чтобы на деле проверить, наконец, свои способности в сыске. И каждый раз Сергей говорил себе, что, конечно же, в таком огромном городе, как Москва, не может не произойти в течение ночи хоть одно серьезное происшествие. Но ночь кончалась, а выезды дежурных сотрудников МУРа ограничивались расследованием какого-нибудь уличного ограбления или допросом преступников, пойманных на мелкой квартирной краже. Такие дела оставались обычно в районном отделе милиции: МУР ими не занимался.

— Лучшего начала для белых, чем ферзевый гамбит, нет, — заявил наконец Костя, откинувшись на спинку стула и с наслаждением потягиваясь. Потом он взглянул на часы, встал и, надев пиджак, сказал: — Схожу в буфет, а то он закроется. Возьму бутылку воды. А ты, может, проголодался? Так захвачу и бутербродов.

Сергей собрался ответить, но зазвонил телефон. «Внутренний», — мелькнуло в голове у обоих. Это означало, что звонит дежурный по МУРу, значит, происшествие.

Гаранин, как старший, снял трубку, и уже через секунду Сергей по выражению его лица понял — происшествие, и серьезное. Не дожидаясь конца разговора, — а он состоял из нескольких фраз, — Сергей вскочил со своего места, накинул пиджак и быстро раскрыл ящик стола. Там лежали наготове фонарик и лупа. Костя уже кончил разговор и устремился к двери, бросив на ходу:

— Убийство с ограблением квартиры. В нашей зоне. Едем…

Большая машина, временами включая сирену, неслась по оживленным, ярко освещенным улицам. На этот раз выехала вся дежурная группа: несколько оперативных работников, врач, эксперт научно-технического отдела, фотограф и проводник со служебной собакой. Все были сосредоточены и молчаливы, в темноте только вспыхивали огоньки папирос да поблескивали стекла очков у врача. «Как на боевое задание на фронте», — мелькнуло в голове у Сергея, и он невольно пощупал кобуру пистолета на поясе под пиджаком.

Оперативная группа МУРа прибыла на место происшествия через двадцать минут после того, как потрясенный хозяин квартиры, вернувшись домой, снял телефонную трубку и сообщил о случившемся.

Оперативные уполномоченные районного отделения милиции уже приняли меры, чтобы сохранить в неприкосновенности всю обстановку происшествия. Кроме них, в квартире находились высокий, широкоплечий старик в очках и темно-синем костюме, с седым бобриком волос на голове, и белокурая, в пестром платьице, девушка. У старика, назвавшегося Амосовым, были красные от слез глаза. Девушка испуганно озиралась по сторонам, щеки ее пылали.

Из прихожей видна была кухня. Открытая дверь вела в столовую. Там среди разбросанных вещей лежала убитая девушка.

Через пять минут приехал Зотов.

Давая Сергею поручение, Зотов отрывисто сказал:

— За дело, Коршунов. Составьте протокол осмотра столовой. Я потом проверю. Помните: мы начинаем вслепую. Каждая мелочь тут может оказаться решающей. Попробуйте увязать между собой детали. Делайте выводы.

И вот Сергей сидит перед чистым бланком, напряженно соображая, как ему последовательно, детально и точно, но в то же время кратко описать весь этот хаос, описать так, чтобы каждый, взяв его протокол, мог легко и правильно восстановить обстановку места происшествия.

Сергею казалось, что в этой чужой, таинственной комнате, которую он только что так внимательно обследовал, все вещи хранили на себе еще неразгаданные следы преступления. Да и само его пребывание здесь, к тому же в такой момент, было настолько ново и необычно, что Сергей то и дело как бы смотрел на себя со стороны и удивлялся. Ему казалась странной спокойная, даже какая-то будничная деловитость фотографа и врача, возившихся тут же.

Он обратил внимание, что девушка была в халатике, а в углу заметил неприбранную постель. «Убийство произошло еще утром», — решил Сергей. Он попытался сопоставить между собой и другие факты, но ничего из этого не получилось. «Оказывается, не так-то просто», — со смешанным чувством досады и уважения подумал Сергей.

В комнату вошел старик Амосов, вошел робко, боком и остановился в дверях, бессильно опустив руки. Сергей заметил его измученный и растерянный взгляд, которым он смотрел на убитую, и догадался: «дочь».

Кто-то тронул Амосова за плечо, сказал «простите» и мягко отстранил с прохода. Это был Костя. Он подошел к Сергею, наклонился и прошептал в самое ухо:

— Сандлер приехал. Допрашивает девушку. А у тебя как?

— Заканчиваю.

В этот момент они увидели, как Амосов вдруг резко повернулся к стене и, прижавшись к ней лицом, глухо зарыдал.

Сергей пристально посмотрел на высокую, чуть сутулую фигуру старика и чувствовал, как дрожит перо в судорожно сжатых пальцах и холодок пробегает по спине. Над головой он слышал прерывистое Костино дыхание. И еще чувствовал Сергей, как забытая уже со времен фронта волна жаркого гнева поднялась у него в душе: «Кто посмел сделать такое?»

В дверь заглянул один из сотрудников.

— Сандлер требует протокол осмотра столовой.

Сергей поспешно закончил работу. Передавая протокол заместителю начальника МУРа, он невольно задержался, слушая допрос девушки. Она отвечала на вопросы преувеличенно искренним, слезливым тоном, и Сергей несколько раз поймал тревожный взгляд ее больших, чуть навыкате голубых глаз. Этот взгляд показался ему настороженным, как будто что-то скрывающим, он, казалось, спрашивал: «Догадываетесь или нет? Только бы не догадались».

В четвертом часу ночи оперативная группа покинула место происшествия. Спустя полчаса в кабинете Сандлера состоялось совещание.

— Итак, товарищи, подведем первые итоги, — негромко произнес Сандлер. — Расследование на месте происшествия дало следующую картину. В десятом часу вечера мастер завода Никанор Иванович Амосов вернулся к себе на квартиру. В подъезде он встретил племянницу Валентину Михайловну Амосову, работницу того же завода, которая еще весной была направлена на лесозаготовки в Загорск. Обычно она приезжает к дяде в субботу, чтобы провести воскресенье в его семье. На этот раз она почему-то приехала в пятницу. Племянница сообщила дяде, что с утра звонит в квартиру, но никто ей не открывает. В течение дня два раза приходила знакомая семьи Амосовых. Как ее зовут, запамятовал.

— Тамара Абрамовна Голикова, — подсказал Зотов.

— Да, верно. Итак, Голикова тоже звонила в квартиру, и ей тоже не открыли. Встревоженный Амосов поднялся домой, открыл своим ключом дверь и обнаружил дочь убитой, квартиру ограбленной. Время, когда было совершено преступление, можно определить довольно точно — утро пятницы. Люба Амосова только встала и еще готовила завтрак в кухне. Время поддается еще большему уточнению: Амосов разговаривал по телефону с дочерью около десяти часов утра, племянница Валя, по ее словам, приехала из Загорска и безрезультатно звонила в квартиру в начале двенадцатого, а Голикова — спустя час. Далее эксперт удостоверяет, что преступники проникли в квартиру через парадную дверь, причем замок не был взломан и не был открыт с помощью отмычки. Верно я говорю?

— Так точно, товарищ полковник, — кивнул головой эксперт. — Рентгеном установлено отсутствие нарушений в расположении внутренних деталей замка. При разборке на них не обнаружено свежих царапин. Протокол экспертизы уже в деле.

— Из этого следует, — продолжал Сандлер, — что дверь была открыта самой хозяйкой. Но Амосова никогда не открывала дверь чужим, когда была дома одна. Отсюда следует первый важный вывод — голос за дверью ей был знаком. Этот вывод подтверждает и следующее соображение. Такой вид преступления редко совершается без подвода. Кто-то должен был знать заранее достояние семьи Амосовых, ее состав, время, когда отсутствует хозяин. Преступники учли также, что жена Амосова уехала на неделю к родным в Киев. Прошу это обстоятельство иметь в виду. Теперь второй момент, на который следует обратить внимание. Убийство сопровождалось ограблением квартиры Амосовых. Взято много дорогих вещей.

— Они даже прихватили новое зимнее пальто племянницы Амосова, которое висело в передней, — заметил кто-то. — Она очень просила вставить в список похищенных вещей.

— Возможно, — согласился Сандлер. — Таким образом, преступники не рискнут среди бела дня тащить чемоданы и тюки по улице. Следовательно, они увезли это все на машине. На машине, — с ударением повторил он и вдруг, повернувшись к Сергею, спросил: — Вам ясен ход моих рассуждений, Коршунов? Не обижайтесь, вы новый сотрудник, и это у вас первое большое дело.

Сергей быстро встал.

— Так точно, товарищ полковник. Все ясно, — и, секунду помедлив, добавил: — Если разрешите, я хотел бы доложить свое мнение, мне оно кажется существенным. — При этих словах многие из присутствующих откровенно заулыбались. Зотов удивленно поднял бровь. Виктор Воронцов, невысокий, щуплый на вид парень, наклонившись к соседу, неприязненно прошептал: «Выскочка. Рисуется перед начальством». Но Сандлер, обычно не терпевший скороспелых догадок, на этот раз добродушно кивнул головой:

— Говорите.

Сергей уже чувствовал, что поступил опрометчиво, но отступать было поздно, да и мелькнувшая мысль беспокоила и требовала проверки. Он как можно спокойнее произнес:

— Валентина Амосова не кажется мне правдивой, ее показания и поступки требуют проверки.

— Твое мнение, Иван Васильевич? — обратился Сандлер к Зотову.

В ответ тот пожал плечами и не спеша ответил:

— Пожалуй, оно так и есть. Но не эта версия должна быть главной.

— За нее только взяться, она принесет успех! — воскликнул Сергей. — Я убежден в этом!

— Ну, тогда все, — тихо, с насмешливой убежденностью произнес Воронцов. — Считай преступление раскрытым.

— Сейчас, Коршунов, опасны догадки, — строго сказал Сандлер. — Проверки требует каждая версия, в том числе и по Валентине Амосовой. — Он повернулся к Зотову. — Поручите ему работу по этой версии. И к одиннадцати часам представьте мне общий план мероприятий по раскрытию этого преступления. Все. Можете быть свободны, товарищи.

На следующий день Сергей вызвал на допрос Валентину Амосову.

Он тщательно готовился к этому своему первому допросу, обдумывал вопросы, которые надо было задать, их последовательность, старался, чтобы один вопрос вытекал из другого, перекрывал его, освещал тот же момент в событии с новой, важной стороны, — словом, чтоб преступнице ничего не удалось скрыть.

В том, что Амосова преступница, Сергей почти не сомневался. Он мечтал сразу же разоблачить ее, поставить в тупик своими вопросами. И все-таки это был первый допрос, первый поединок один на один, где его воля, разум, находчивость должны были пройти серьезное и совсем необычное испытание. Сергей не на шутку волновался.

Амосова вначале вела себя неуверенно, хотя отвечала торопливо и многословно. Наклонив белокурую головку, она поминутно заглядывала в глаза Сергею, как бы проверяя его отношение к своим словам и ища сочувствия.

Сергей задавал вопросы отрывистым тоном и отвечал ей колючим подозрительным взглядом. Он чувствовал скрытую ложь в ее словах, но поймать ее не удавалось. И от этого вся такая стройная, продуманная система вопросов приобретала характер чисто формальный, поверхностный, а надежда разоблачить Амосову с каждой минутой таяла.

Но Сергей не хотел признать себя побежденным. Он готов был сейчас накричать на Амосову, заставить говорить правду. Гнев, охвативший его, мешал думать, мешал уловить и связать между собой факты, которые сообщала Амосова. Сергей терял инициативу, терял нить, идею допроса, его наступательную форму.

И чем больше сердился и нервничал Сергей, тем жалобней и настойчивей звучал голос Амосовой, тем ласковей и как будто даже благодарней пыталась улыбнуться она ему.

Костя Гаранин, сидевший за столом напротив и сосредоточенно что-то писавший, наконец поднял голову, пристально посмотрел на Сергея и сказал:

— Товарищ Коршунов, попросите гражданку подождать в коридоре, у меня тут вопрос к вам есть.

Валентина встала, одернула платьице и, облегченно вздохнув, вышла. Когда дверь за ней закрылась, Гаранин сказал:

— Ты неверно ведешь допрос, Сергей. Заранее видишь в ней преступницу. Так нельзя. И вот еще что. Надо человека расположить к себе, вызвать на откровенность. А ты смотришь на нее рассерженным индюком.

— А если она врет! — запальчиво воскликнул Сергей. — Да еще строит глазки. Цацкаться с ней прикажешь, да?

— Да, прикажу, — твердо произнес Гаранин. — Раньше докажи, что она врет. Кончай допрос. В другой раз будешь умнее.

Костя снова углубился в работу, давая понять, что разговор окончен. Сергей хотел было продолжить спор, но, пересилив себя, сдержался.

Через час Сергей с протоколом допроса вошел в кабинет Зотова. Тот внимательно выслушал его доклад, прочел протокол и задумчиво произнес:

— Так-с. Скажем прямо: допрос не получился. Но кое-какие факты тут есть. Вот что. Составьте план работы по версии. Перечислите мероприятия.

— План составлен, товарищ майор, — быстро ответил Сергей и положил на стол исписанный лист бумаги. — Гаранин помог.

— Гаранин? Очень хорошо, — кивнул головой Зотов. — Давайте поглядим.

Он не спеша вытер платком бритую, блестевшую от пота голову, достал папиросу, дважды смял мундштук и с наслаждением закурил. Потом на листке бумаги он зачеркнул цифру «4» и, вздохнув, написал цифру «5»: начальник отдела вел счет выкуренным за день папиросам.

Подробно обсудив с Сергеем план работы, Зотов с удовлетворением произнес:

— Вот теперь все. Выполняйте. Это ваше первое самостоятельное дело. Старайтесь быть объективным и спокойным. Перепроверяйте показания одних другими. Некоторые могут быть пристрастны. Ну, желаю успеха!

Зотов встал, пожал руку Сергею, и на его широком, тронутом оспой лице появилась удивительно хорошая, почти отцовская улыбка. Сергей знал, что у этого бывшего шахтера во время войны погиб сын, боец ударной армии генерала Катукова. А Зотов, пожимая руку Сергея, подумал: «Вообще парень ничего. Чем-то на моего Лешку смахивает. Вот только голубые глаза, смуглое лицо, черные волосы, это, пожалуй, слишком красиво. И вообще — лишняя примета».

Из Загорска Сергей возвратился поздно вечером в понедельник.

На следующий день Гаранин обратил внимание на сияющее лицо Сергея, хотя тот с подчеркнутой скромностью сидел за столом, листая бумаги. Костя подозрительно взглянул на друга и спросил:

— Ну, как съездил? Что-то вид у тебя слишком довольный.

— Есть от чего, — загадочным тоном произнес Сергей. — Скажи: Зотов у себя?

— Зачем он тебе?

— Буду просить разрешения на арест Валентины Амосовой, — важно объявил Сергей.

— Что? — удивился Костя.

— О, вот это сила! — с хорошо разыгранным восхищением произнес Саша Лобанов, сотрудник того же отдела, весельчак и балагур, бывший старшина первой статьи.

— Просто, как у Шерлока Холмса, — тем же тоном продолжал он. — За два дня, путем чисто логических умозаключений, выкурив десять трубок и совершив таинственную поездку, Сергей Коршунов раскрывает сложнейшее преступление. Это вам, товарищи, урок, как надо…

— Не трепись, Сашка, — оборвал его Гаранин и сердито сказал, обращаясь к Сергею: — Идем к начальству.

Зотов встретил их строго.

— Доложите результаты первых двух дней. Начнем с вас, Гаранин. Как идет работа на месте происшествия?

Хмурое лицо Кости оживилось.

— Кое-что есть, товарищ майор. В субботу нашел первых очевидцев. Исходил из того, что преступники приехали на машине. Час мне был приблизительно известен. Но ни дворник, ни жильцы, которых я расспрашивал, ее не видели. Только мальчишки во дворе…

— Прекрасный источник сведений, — одобрительно заметил Зотов. — Имейте это в виду, Коршунов. Наблюдательны, энергичны, памятливы.

Сергей кивнул головой. Он слушал Костю внимательно и чуть ревниво, предвкушая то впечатление, которое произведет его собственный доклад.

— Так вот, мальчишки, — продолжал Костя, — сообщили мне, что в тот час у подъезда стояла какая-то большая черная машина. Однако номера ее и даже марки они не знают. Не видели и тех, кто в ней сидел.

— Интересно, — проговорил Зотов, раскладывая перед собой кучку остро отточенных карандашей. — У вас все?

— Так точно.

— Немного пока, очень немного. Надо искать эту машину. Слушаю вас, Коршунов.

Гаранин иронически посмотрел на взволнованного Сергея. Тот поймал его взгляд, нахмурился и начал свой доклад.

— Сначала общие сведения о Валентине Амосовой. По общественной и производственной линии ее характеризуют только с плохой стороны. Свободное время проводит на танцах, среди ее знакомых выявлено много лиц, состоящих на учете в милиции, как ранее судившиеся за различные преступления, и ныне ведущих подозрительный образ жизни. Амосова ленива, зарабатывает мало, очень интересуется нарядами и всегда жалуется на недостаток денег. Далее, она очень завидовала, часто вслух, своей двоюродной сестре Любе Амосовой, завидовала ее нарядам, общему достатку ее семьи. Никанор Иванович — знатный мастер завода, старый большевик, побывал несколько раз за границей в составе наших делегаций.

Зотов, откинувшись на спинку кресла, невозмутимо раскладывал свои карандаши.

— Это ведь не все? — поднял он голову, когда Сергей на минуту умолк.

— Так точно, — быстро ответил Сергей. — Показания, данные Амосовой, ложны. Во-первых, она заявила, что приехала в Москву в пятницу, так как выполнила недельную норму. Это ложь. Она просто сбежала с работы, ее никто не отпускал. Во-вторых, она заявила, что ехала в Москву вместе с подругами, Сильченко и Ивановой. Это тоже ложь. Обе они в тот день были на работе и в Москву не уезжали. В-третьих, Амосова скрыла, что она ездила в Москву и накануне, в четверг, и в тот же день вернулась в Загорск. Никанор Иванович этого не знал, так как был на работе. В-четвертых, Амосова заявила, что преступники среди других вещей похитили и ее зимнее пальто. И это ложь. Из первой поездки в Москву она вернулась с этим пальто и, уехав снова в Москву на следующий день, оставила его подругам с запиской. В ней она просила срочно продать это пальто на рынке.

— Черт возьми, — произнес Гаранин.

— Таковы факты, — заключил свой доклад Сергей.

— А каковы ваши выводы? — медленно спросил Зотов, собирая со стола карандаши.

— Вывод один, — уверенным тоном ответил Сергей: — Валентина Амосова является соучастником преступления. Это она дала подвод, и на ее голос открыла дверь Люба Амосова.

— Так, — Зотов повернулся к Гаранину. — Ваше мнение?

Костя минуту подумал, подперев широкой ладонью подбородок. Наконец он сказал:

— Интересные сведения и, по-моему, важные. Но арестовывать Амосову пока нельзя, нет прямых улик и мало косвенных.

— Но, оставшись на свободе, она возвратится в Загорск! — запальчиво возразил Сергей. — Там она узнает о моем приезде, догадается о цели его и предупредит сообщников. Они могут скрыться!

— Погодите, Коршунов, — сказал Зотов, жестом как бы успокаивая Сергея. — Все это мы и сами понимаем. Однако Гаранин прав. Сегодня же вызовите Амосову на новый допрос. Это, знаете, все-таки мутная девчонка. Да, Гаранин! Очень жду новых сведений о машине. Ну, можете идти.

Сергей встал, чуть заметно пожав плечами. Ему было обидно. В самом деле, он привез такие важные сведения. И по существу, только он и дал настоящие улики по делу. «Увидят, они еще увидят, кто прав», — твердил он про себя, уходя из кабинета Зотова.

Новый допрос Амосовой ничего не прибавил, «мутная девчонка» нисколько не стала ясней. Но на следующий день произошло событие, которое заставило и Гаранина и даже Зотова по-иному взглянуть на версию Сергея Коршунова.

Среди дня раздался телефонный звонок. Незнакомый женский голос попросил к телефону товарища Коршунова.

— Это говорит Голикова Тамара Абрамовна. Не помните такую? Мне очень надо поговорить с вами и как можно скорее. Я тут недалеко от вас и звоню по автомату.

Через двадцать минут в комнату Сергея вошла пожилая, очень полная женщина с красным потным лицом и, тяжело дыша, опустилась на стул. В одной руке у нее был зажат скомканный и мокрый носовой платок, в другой она несла тяжелую продуктовую сумку.

— Так что вы собирались мне рассказать, Тамара Абрамовна? — спросил Сергей.

— Я к вам пришла насчет Вали, Валентины Амосовой, — поправилась Голикова. — Но я расскажу все по порядку. Вот слушайте. — Она на минуту умолкла, потом поправила рукой пышные седые волосы и начала рассказывать:

— Вы помните, какой беспорядок царил в столовой, где убили Любочку? Я начала собирать вещи с пола, мне помогала Валентина. И вот, представьте себе, в дальнем углу комнаты я неожиданно нашла, что бы вы думали? Чужой платок. Понимаете — чужой. Он был в крови, и на нем ясно видны были следы пальцев, чужих пальцев! Понимаете? Это был платок тех негодяев, тех убийц. Я была просто потрясена. Я объяснила Валентине, как важно передать вам этот платок. Я была уверена, что он наведет вас на след. Поэтому я осторожно завернула его в газету и отдала Валентине, попросив передать вам, когда она будет у вас на допросе. Она взяла, обещала, но, конечно, не передала. Верно я говорю?

— Совершенно верно, — кивнул головой Сергей.

Он слушал рассказ с возрастающим интересом. При этом два чувства владели им, два очень разных и одинаково сильных чувства. Первое из них был стыд: ведь это он, Сергей, составлял протокол осмотра столовой и должен был найти этот платок. Как же плохо справился он с порученным делом, какую важную улику пропустил! Второе чувство было — гордость: его версия как нельзя лучше подкреплялась очень ценными сведениями, сообщенными Голиковой.

— Через два дня, — продолжала Голикова, нервно теребя свой платочек, — я спросила Валентину, отдала ли она вам находку. Она побледнела — я это потом точно вспомнила, да, да, побледнела, вы понимаете? — и ответила, что вы платок не взяли, сказали: «Пусть лежит пока у вас». Меня это, признаться, очень удивило. Поэтому еще через два дня, то есть сегодня утром, я попросила Валентину позвонить вам и спросить, можно ли стирать вещи, а заодно, мол, и про находку, что с ней делать. Валентина согласилась, а я вышла из комнаты, но, стоя за дверью, стала слушать ее разговор. Вы же понимаете, я ей уже чуть-чуть не доверяла. Я слышала, как она спросила вас про белье, но про платок не сказала ни слова. Когда она кончила говорить, я вошла в комнату. Она передала мне ваше разрешение стирать вещи, а про платок сказала: «Они велели его выбросить». Ну, вы понимаете, что это такое? И как это все объяснить, я вас спрашиваю? Боже, как это все ужасно! Сил нет выдержать такое горе! — воскликнула она, уронив голову на руки, и разрыдалась.

Сергей, охваченный волнением, не мог найти нужных слов, не знал, что сказать, чем утешить эту женщину. Он никогда в жизни не сталкивался с людьми в такой страшный для них момент.

Голикова, наконец, утихла, вытерла платком глаза и попросила пить. Сергей слышал, как стучат ее зубы о край стакана.

В тот же вечер Сергей уже докладывал Сандлеру и Зотову результаты работы по своей версии. Был вызван для доклада и Гаранин. К удивлению Сергея, у него оказались новые данные по черной машине.

Надо сказать, что Костя Гаранин, как успел уже заметить Сергей, отличался необыкновенным упорством. И, конечно, Зотов неспроста поручил именно ему работу на месте происшествия, требовавшую в данном случае, кроме всех прочих качеств, еще и чисто гаранинского упрямства, ибо здесь на первых порах не удалось обнаружить ни прямых улик, ни очевидцев.

Костя оправдал возложенные на него надежды. Сначала он нашел мальчишек. Это было далеко не просто. Только трое из целой оравы видели черную машину, но их не было во дворе, когда туда пришел Костя. Он вытащил ребят из дома, оторвав их от важной и ответственной работы: как оказалось, один уже полчаса отмачивал с конверта ценнейшую корейскую марку, второй, оставшись один, учил своего Рекса приносить различные предметы и извел при этом весь имевшийся в доме запас сахара, а третий пытался универсальным клеем восстановить до прихода матери разбитую тарелку. Но кто же из них мог устоять, если прибежавший со двора приятель задыхающимся голосом сообщил, что туда пришел «довольно чудной дядька», который вчера смотрел игру московского «Динамо» с австрийским «Рапид», знает биографии всех знаменитых советских футболистов, а Дементьева и Хомича даже лично, но который ничего не желает рассказывать, пока не придет он, Витька, и только потому — вот чудак! — что именно Витька гулял вчера утром во дворе!

Так появилось первое упоминание о таинственной черной машине.

Но к кому она приезжала? И Костя предпринял обход всех квартир в подъезде: может быть, какой-нибудь шофер приезжал на этой машине пообедать, или кто-нибудь из жильцов является ее владельцем, или, наконец, кто-то приехал с вокзала или по делу.

Это было очень трудно — всюду застать хоть одну хозяйку, которая в пятницу утром была дома, помочь ей хорошенько вспомнить то утро и внимательно выслушать ее рассказ. При этом каждый раз Костя ловил себя на том, что он больше всего боится услышать в рассказе упоминание о приезде черной машины. Но этого не случилось. Поэтому в каждой квартире он как бы одерживал маленькую победу, важность которой все росла и росла, пока не превратилась, после разговора в последней квартире, в ценнейший факт, в звено особой цепи, но звено еще не очень крепкое и надежное: ведь машину заметили только три мальчика и сведения о ней были очень скудны.

Поэтому Костя прибег еще к одному приему.

В тот день, когда Сергей беседовал с Голиковой, Костя рано утром снова, в который уже раз, подошел к знакомому дому. Игравшие невдалеке ребятишки, заметив высокую, плечистую фигуру в светло-сером костюме и соломенной шляпе, приветствовали Костю, как старого знакомого.

Гаранин остановился около подъезда и стал внимательно оглядывать окружающие корпуса. Потом он сошел с тротуара и даже присел, сделав вид, что рассматривает что-то на земле, но исподлобья вновь внимательно оглядел окна стоявшего напротив корпуса.

Затем Костя выпрямился, сдвинул на затылок шляпу и подозвал к себе одного из своих юных знакомых.

— Слушай, знаменитый дрессировщик. Мне прошлый раз показалось, что ваша резиденция находится в том доме. Верно?

— Так точно, дядя Степа, — в тон ему откликнулся мальчик. — А что такое резиденция? Где собак дрессируют, да?

— Ну, нет, — усмехнулся Костя. — Это где важные люди живут. А почему я дядя Степа? Высокий очень? Ага. Ну, так, скажи, вон те окна, это не твоей квартиры?

— Нет. То квартира семь, а я в девятой.

— А вот те?

— Те — восьмая квартира, соседняя с нашей.

— Здорово разбираешься, — похвалил Костя. — Ну, а кто ж там по утрам дома бывает?

— Да Вера. Она этот месяц во второй смене. Еще тетя Клава, мать ее, та нигде не работает, — охотно ответил мальчик, явно польщенный похвалой.

— А отец этой Веры на работе?

— Отец? Нет, он выбыл в неизвестном направлении.

— Как так?

— А так. Уехал куда-то и не вернулся. Тетя Клава все плачет. И я слыхал, мама говорила: «Подлец, семью бросил». А я думаю, разве можно семью бросить, это же не вещь какая-нибудь. Верно?

— Верно, брат. Это нам с тобой не понять.

— Во-во, так и отец сказал да маму зачем-то поцеловал.

— А Вера, она что — комсомолка?

— А как же? Вполне сознательная, — солидно ответил мальчик. — Второй раз уже голосует на выборах. На заводе у себя она член комитета. Это она Петьке, брату моему старшему, сказала, когда он ее танцевать звал. И не пошла. А между прочим, с Колькой Соловьевым из четырнадцатой пошла. Так что я ее теперь презираю, с пятницы.

Не менее подробно юный дрессировщик обрисовал Косте и жильцов другой заинтересовавшей его квартиры.

Гаранин поблагодарил, попросил передать привет Рексу и, посоветовав в интересах его здоровья экономить сахар, отправился в корпус напротив.

Длительный разговор в седьмой квартире ничего не дал: старушка пенсионерка и молоденькая домашняя работница, как ни старались, не могли вспомнить, что они видели утром в пятницу из окон своих комнат.

Дверь восьмой квартиры открыла высокая худощавая девушка в скромном синем платье и с пестрой косынкой на плечах.

— Вы Вера? — спросил Костя.

— Да. А я вас не знаю. Вы откуда?

Костя протянул ей свое удостоверение.

— Проходите, пожалуйста, товарищ, — торопливо сказала девушка. — Только извините, у нас не прибрано.

Комната оказалась небольшой и очень чистенькой. Над узкой, покрытой белой простыней кроватью висел портрет Ленина, а под ним — карта Европы. Это почему-то очень понравилось Косте, и он открыто и серьезно, без обиняков, спросил:

— Вы, я думаю, догадались, по какому делу я вас беспокою?

— Ну, конечно. Тут все уже об этом говорят. Буду очень рада вам помочь.

— Тогда постарайтесь вспомнить, — внушительно и неторопливо сказал Гаранин, — хорошенько вспомнить, что вы видели утром того дня из вашего окна.

— Сейчас постараюсь, — чуть растерянно ответила Вера, жестом приглашая Костю садиться.

Оба уселись за стол. Гаранин положил на краешек шляпу и вынул записную книжку. Вера задумалась, подперев щеки руками.

— В пятницу… пятницу… Что же я делала?

— В тот день вы ходили на танцы, — подсказал вдруг Костя.

Вера подняла на него удивленные глаза.

— Правда. Откуда вы знаете?

— Это мне рассказал мой приятель из девятой квартиры, Витя, хозяин Рекса.

— Витя? — улыбнулась Вера. — А он вам не говорил, что презирает меня? — И вдруг порывисто схватила Костю за рукав пиджака. — Вспомнила! Ой, как хорошо вспомнила! Слушайте. Всему виной этот самый Витя. В то утро он играл во дворе в мяч и нечаянно попал в наше окно. Я подбежала, но мальчишек уже и след простыл. А напротив, у того самого подъезда, я увидела красивую такую черную машину, большую. Но не «ЗИС», а какой-то, наверно, иностранной марки.

— Вы хорошо это помните? — переспросил Костя, чувствуя, как забилось у него сердце, но стараясь придать голосу самый равнодушный тон, чтобы Вера могла спокойно, не торопясь, припомнить все детали.

— Конечно. В машине сидел шофер. Я его хорошо разглядела — молодой, белобрысый и с таким, знаете, птичьим лицом. Он был в кожаной куртке с молнией. А рядом сидела девушка.

— Девушка? — не выдержал Костя. — Блондинка?

— Да, блондинка.

— А лицо ее разглядели?

— Нет, — огорченно ответила Вера. — Хоть и довольно долго смотрела. Этот шофер был похож на одного парня с нашего завода. Вот я и думала: он это или нет. Потом я отошла от окна, а через несколько минут из магазина пришла мама, и мы сели завтракать. Когда я снова выглянула в окно, машина все еще стояла. А потом из парадного, того самого, — с ударением, нахмурив брови, повторила Вера, — вышел какой-то мужчина, и машина уехала. Вот, пожалуй, и все, — Вера взглянула на Костю. — Скажите, вам это хоть чем-нибудь поможет, а?

И Костя не нашел в себе сил хитрить — таким правдивым был ее взгляд, столько было в нем дружеского участия и доверия.

— Да, вы нам очень помогли, — честно признался Костя и добавил: — Я вас задержу еще немного, чтобы записать ваш рассказ.

Вера кивнула головой. Несколько минут царило молчание. Костя быстро писал. Неожиданно он остановился, что-то обдумывая, потом поднял голову.

— Скажите, Вера. Значит, ваша мама пришла домой как раз в то время, когда стояла эта машина? Она должна была ее видеть. Правда?

— Да, пожалуй, — согласилась Вера.

— Мне хотелось бы с ней поговорить. Это можно?

— Конечно, она у знакомой, в соседней квартире. Я сейчас ее позову, — поспешно сказала Вера, вскочив со стула.

— Только давайте условимся, — предупредил Костя, — вы ни слова не скажете ей о цели моего прихода. Ладно?

— Хорошо, хорошо. Я сейчас.

Вера убежала.

Через пять минут перед Костей сидела пожилая, худенькая женщина с утомленным лицом и беспокойно теребила концы накинутого на плечи платка.

Костя старался как можно спокойнее и мягче задать свой вопрос. Но получилось преувеличенно осторожно и даже боязливо. Женщина вдруг улыбнулась, и от этого все лицо ее озарилось каким-то добрым и мягким светом.

— Что это вы со мной, как с тяжело больной говорите? Так выгляжу небось? Что поделаешь, сынок, — горе у меня. Из-за него я, можно сказать, и с автомобилем этим черным познакомилась. Даже рассказывать совестно, ей-богу. Верочке тогда и то не рассказала… А тебе, кажись, для дела надо. Так уж скажу.

Костя видел, как у Веры заблестели на глазах слезы, и сам почувствовал острую жалость к этим, таким душевно сильным и хорошим людям.

— Иду я, значит, домой из магазина. И вдруг вижу, стоит этот самый автомобиль-то. Никогда к нам в дом такой не приезжал. И тут что-то мне вроде в голову ударило и глупая такая мысль пришла. «Что, — думаю, — а вдруг это мой Митя вернулся?» Я к шоферу-то подбежала и не своим голосом спрашиваю: «Чья машина? Кто приехал?» А шофер зло так глянул на меня, губы скривил и вроде отрезал: «Не вам подано. Идите себе». Ну, я опомнилась и отошла, как оплеванная. Вот тебе и все. Что ж, неужто пригодится вам это?

— Очень, Клавдия Ивановна, — с горячей признательностью ответил Костя, чувствуя, каким нелегким был для нее этот рассказ. — А скажите, вы запомнили этого шофера?

— В лицо-то? Еще как, грубияна такого.

— Ну, а номер машины, наверно, не заметили? — на всякий случай спросил Костя.

— Представь себе — заметила, — усмехнулась Клавдия Ивановна. — И как посмотрела, сама не знаю. Но вот припомнить его — уволь, не могу. Только две цифирки в голове почему-то засели, две восьмерочки, рядышком.

Костя еле успевал записывать, буквы весело плясали— по бумаге, и в голове волнами прокатывался какой-то радостный туман. Удача! И откуда только свалилась она на него?

В тот же вечер Гаранин был вызван к Сандлеру и вслед за Коршуновым докладывал о событиях прошедшего дня.

Когда Гаранин упомянул о блондинке, находившейся в машине, Сергей обрадованно воскликнул:

— Вот видите! Это же была Амосова!

Сандлер сердито поднял ладонь.

После Гаранина доложил о своей работе Лобанов, который изучал круг знакомых Любы Амосовой.

— Больше всего она дружила с Борисом Голиковым, они часто переписывались, в общем, надо думать, влюблены были. Установлены еще четыре парня и шесть-семь девушек, с которыми она дружила, все студенты. Пока подозрительны двое — Виктор Спирин и Вячеслав Горелов. Но никаких улик против них еще нет. Сбор материала продолжаю.

«Эх, Саша, — насмешливо подумал про себя Сергей, — и хочется, как всегда, похвастать, да нечем. Просто жалко смотреть на тебя».

У Лобанова, коренастого, рыжеватого парня с веснушчатым вздернутым носом и почти неприметными бровями, лицо действительно было недовольное и чуть обиженное. Всем своим видом он как бы говорил: «Дали такой тухлый участок и еще результатов ждете».

Когда Лобанов кончил, Сандлер поглядел на Зотова и спросил:

— Твое мнение, Иван Васильевич?

— Думаю, вокруг Амосовой замкнулось кольцо косвенных улик. Оставлять ее на свободе, пожалуй, опасно.

— А не спешишь? — прищурился Сандлер и скосил глаза на Сергея.

— Но, товарищ полковник, завралась она! — снова не выдержал Сергей. — И честное слово, неспроста!

— Не спешу, Георгий Владимирович, — ответил Зотов. — Но и по другим версиям работу не прекратим, даже усилим.

Сандлер покачал головой.

— Лживость — этого еще для преступления мало. Алчность, зависть — всего этого мало, чтобы пойти на такое преступление. Здесь еще нужна активная, злобная воля. А этого я в ней пока не почувствовал. На арест сейчас не согласен — рано. Сначала дайте хоть одну прямую улику, добейтесь от нее новых данных. И потом — во что бы то ни стало найдите мне ту машину. И вы, Лобанов, усильте вашу работу, она меня очень интересует. Все. Совещание окончено, товарищи.

Все встали. Сергей подошел к Сандлеру.

— А все-таки мы докажем, товарищ полковник, что не ошиблись, — убежденно и весело сказал он. — Будут и прямые улики.

В ответ Сандлер добродушно усмехнулся.

— У вас, Коршунов, хорошее чутье на неправду. Но надо выработать в себе еще чутье на преступление. Это разные вещи. А насчет Амосовой — что ж, теперь первая же прямая улика решит ее судьбу.

— Но ведь и Зотов согласен со мной, — попробовал возразить Сергей.

— Ну, Зотов, — снова, но уже с оттенком гордости усмехнулся Сандлер. — Он всего лишь очень осторожен. Вам много надо учиться, чтобы стать похожим на Зотова. Между прочим, обратите внимание, какая у него выдержка. А у вас ее маловато.

Однако никаких данных Амосова не сообщила, как ни бился с ней Сергей на допросах, чуть не каждую минуту уличая ее во лжи. Допрашивал ее и Зотов. Валентина плакала, сознавалась или упрямилась, потом выдумывала новую ложь, и Сергей только тратил время, чтобы убедиться в этом. Он нервничал, требовал признания, но Амосова обливалась слезами и… снова лгала.

Утром, на третий день после совещания у Сандлера, Гаранин, как всегда, спросил Сергея:

— Есть что-нибудь новое?

Сергей раздраженно ответил:

— Как всегда, врет — и только. Знаешь, я ее готов иногда задушить.

— Ну-ну, — скупо улыбнулся Костя, — полечи свои нервы. И я тебе сейчас помогу это сделать. Слушай внимательно, — уже серьезно продолжал он, усевшись на край стола и угощая друга сигаретой. — Зотов приказал, чтобы ты помогал мне. Дело вот какое. Мы вместе с сотрудниками из отдела регистрации автомашин отобрали все машины, в номере которых есть две восьмерки, потом из них выбрали только легковые, больших размеров и черного цвета. Таких выявлено около двухсот. Среди них надо установить ту, которая была на преступлении. Ясно?

— Ну и работка, — присвистнул Сергей.

— Да, не простая, — согласился Костя. — Для этого создана целая группа, ты в ее составе. Старшим назначен я. Задание получишь сейчас же.

— А Амосова?

— Дай ей собраться с мыслями, — иронически заметил Костя. — Тогда эта девчонка придумает еще что-нибудь новенькое.

У Сергея наступили хлопотливые дни. Два десятка фамилий шоферов потянули за собой свыше сотни других. С утра до вечера шли к Сергею люди. К концу дня у него немела рука от записей, голова гудела от бесконечных разговоров и все новых и новых сведений.

Постепенно, один за другим, два десятка шоферов с их жизнью, связями, характерами и вкусами прошли перед Сергеем. К каждому из них нужен был особый подход, это были очень разные люди: молодые и старые, прямые и плутоватые, вежливые и раздражительные, были среди них люди замкнутые и общительные, серьезные и легкомысленные, были передовики производства и середнячки, члены партии и беспартийные.

И все это были честные люди. То особое чутье на неправду, которое угадал в нем Сандлер, помогло Сергею быстро и безошибочно разобраться в этой пестрой веренице людей.

Работа оборвалась неожиданно.

Среди дня Костю и Сергея вызвал к себе Зотов. У него в кабинете они застали и Лобанова.

— Серьезное дело, товарищи, — объявил им Зотов, озабоченно потирая бритую голову. — Скажите, Гаранин, вами проверен шофер Зайчиков?

— Нет еще, Иван Васильевич. Вам переданы только его анкетные данные.

— Так, — как будто удовлетворенно констатировал Зотов. — И это, оказывается, не мало. Ну-с, а вы, — он тяжело повернулся к Лобанову, — вы проверили знакомого Любы Амосовой, некоего Горелова?

— Проверил, — ответил Лобанов. — Связи плохие, выпивает, водятся лишние деньги. Но он вроде как бы ухаживал за Любой, влюблен был.

— Долго ухаживал?

— Познакомился за месяц до убийства. Бывал дома. Как, впрочем, и другие знакомые.

— Так вот, — веско сказал Зотов. — Просматривал я ваши материалы. Интересная деталь. Зайчиков и Горелов живут в одном доме, может быть, и знакомы. Понимаете, чем пахнет? С одной стороны, Зайчиков — это машина, с другой — Горелов, — это подвод. Немедленно займитесь этой версией. Вы втроем образуете новую группу. Старшим назначаю Гаранина.

— Надо установить их связь с Валентиной Амосовой, — предложил Сергей.

— Нет, — резко возразил Зотов. — Терпение, Коршунов. Забудьте на время об Амосовой. Прежде всего надо установить их связь между собой. Потом — что они делали в ту пятницу. Это трудно, прошло уже дней десять, но это необходимо.

Через полчаса Гаранин и Коршунов поехали по указанному адресу. С особым заданием уехал Лобанов.

Узенький и кривой переулок в Замоскворечье — точно чудом сохранившийся осколок прошлого века: одноэтажные и двухэтажные деревянные домишки с палисадничками, мезонинами и галерейками, скамейки у ворот и булыжная мостовая. Только антенны телевизоров да стоявшие у тротуара две-три машины нарушали это впечатление.

Сергей и Костя шли рядом, разморенные жарой, и лениво переговаривались.

— Дом четырнадцать, — сказал Костя, — еще четыре дома.

Друзья повернули за угол и внезапно остановились, переглянувшись. Впереди, через два дома от них, около тротуара стояла большая черная машина. Хорошо был виден номер: «МГ-14-88». Около дома на скамейке сидел парень лет двадцати в красной майке и не спеша наигрывал что-то на гармони, то и дело пригибаясь к ней ухом.

— Что ж, начнем, — тихо проговорил Костя.

Они приблизились к парню и, поздоровавшись, сели рядом на скамейку.

— Ну и машинка! — восхищенным тоном произнес Костя. — Это какое же начальство у вас здесь живет?

— Начальство, — презрительно протянул парень. — Тоже мне. Это, видишь, Колька Зайчиков, шофер, домой прикатил.

— Обедать?

— Кто его знает. Он и так раз пять в день приехать может. Начальство, видишь, на заседании сидит, а Колька катается себе. Вчера вон мать на рынок возил. Представляете? Картинка.

— И приятелей, наверно, катает? — вступил в разговор Сергей.

— А как же. И девчонок тоже.

— А ты катался?

— Раньше катался. А теперь нет. Мы с Колькой, считай, уже дней десять как не разговариваем. Да мне плевать. Завтра в деревню, видишь, еду, в отпуск. Вот, — указал он на гармонь, — программу готовлю.

— Отчего же вы с Колькой поссорились? — равнодушно спросил Костя.

— Да как же, — сердито ответил парень. — Обещал в тот день прокатить с утра. Мне аккурат во вторую смену выходить пришлось. Мастер один заболел. Ну, а мне вроде доверяют. Так вот жду я Кольку. Даже костюм выходной надел. И еще того хуже, девушку знакомую пригласил. Наконец смотрим — подкатывает. Вдруг, откуда ни возьмись, дружок его, Славка Горелов выбежал, чтой-то пошептались и вдвоем, видишь, укатили.

— Что ж это он так? — удивился Сергей.

— Смеялся еще потом. Говорил, дело важное было, подзаработал на чем-то. И верно. На другой день они со Славкой здорово гуляли. Известно — шпана, хоть и студент Славка-то.

— А в какой же это день поездка твоя не удалась, можешь вспомнить? — спросил Костя.

— Очень даже могу. В прошлую пятницу. А вам, собственно, зачем это? — насторожился парень.

— Ну, друг, с тобой, видно, хитрить не надо. Человек ты серьезный. На, гляди, — и Костя протянул ему свое удостоверение.

Парень присвистнул от удивления.

— Достукались, значит?

— Вроде да.

— Поделом. Гниды, а не люди.

Петр Гвоздев, несмотря на простоватый вид, оказался человеком толковым, наблюдательным и деятельным. Он не только сам дал весьма точные и подробные показания, но и превратил свою комнату в некую оперативную штаб-квартиру, куда вызывались по его же совету другие очевидцы и свидетели. Вызывал их сам Гвоздев, очень искусно и незаметно для окружающих. Он же начинал разговор одним и тем же, невинным на первый взгляд вопросом:

— Ты помнишь ту пятницу, когда я на Колькиной машине кататься собрался?

— А то как же, — ухмыльнулся в пегую бородку сосед по квартире, — такого форса навел на себя и вдруг — конфуз на весь двор. А поделом, — назидательно прибавил он, — не води компании с этими обормотами. Что Колька, что Славка. А ты токарь большой руки, талант, грамота у тебя, опять же портрет снимали.

Гвоздев покраснел и с независимым видом полез за папиросой.

— А почему вы думаете, что этот случай был именно в ту пятницу, седьмого? — спросил Костя.

— Ну, почему, почему… — смутился старик.

— Да ты ведь, Прокофий Кириллович, в тот день за пенсией ходил, — вмешался Гвоздев. — Неужель забыл?

— Так и есть, — обрадовался Прокофий Кириллович.

Видно было, что полученное оскорбление Гвоздев переживал бурно и широко: весь двор знал об этом, и все симпатии были на стороне Гвоздева.

Под вечер Гаранин и Коршунов возвращались в самом приподнятом настроении.

— Вот парень попался — золото! — восхищенно говорил Сергей. — Но подготовку к концерту мы ему все-таки сорвали.

— За него не беспокойся. Такой лицом в грязь не ударит, — усмехнулся Костя.

Придя в управление, они застали в своей комнате Лобанова. Он сидел за столом Сергея, откинувшись на спинку кресла и жмурясь под лучами заходящего, нежаркого солнца.

— Смотрите, пожалуйста, — заметил Сергей, — как сытый кот на крылечке.

— Хватит шуток, — посерьезнел Гаранин. — Докладывай, Лобанов.

— Сейчас доложим, — не спеша отозвался тот. — Я вас уже часа два поджидаю. Все, Костя, сделано в лучшем виде. Карточку Зайчикова я достал, у нас ее тут же пересняли, увеличили. Я тем временем съездил за Клавдией Ивановной и Верой. Между прочим, очень симпатичная девушка и о тебе спрашивала.

— Это к делу не относится, — оборвал его Костя. — Не тяни, Сашка.

— Короче говоря, — радостно выпалил Лобанов, — и мамаша и дочка, каждая в отдельности, среди предъявленных им фотографий без колебаний опознали Зайчикова.

Гаранин и Коршунов переглянулись.

На следующее утро по приходе в гараж был арестован Зайчиков. Это оказался тщедушный белобрысый парень в розовой перепачканной рубашке с закатанными рукавами и отстегнутым воротничком.

Допрос вел сам Зотов в присутствии Гаранина и Коршунова.

Зайчиков говорил плаксивым, обиженным тоном и вначале пытался все отрицать. Но припертый показаниями очевидцев и свидетелей, запинаясь, он признался, что действительно в тот день отвез своего приятеля Горелова по указанному адресу, получив за это четыреста рублей.

— Что было дальше? — жестко спросил Зотов.

— Дальше он зашел в подъезд и возвратился через полчаса с вещами. А мы в машине сидели.

— Кто мы?

— Да я с девушкой, Славкиной знакомой, он ее прокатить хотел.

— Вы ее знаете?

— Нет, в первый раз видел. Верой или Варей, а может, Валей звать, не помню. Она подсела в машину по дороге.

— В каком месте? Только точно.

— Мы заехали за ней в кафе «Ласточка» около Курского вокзала.

— Ого! Зачем же вы такой крюк дали?

— Я почем знаю? Горелов велел.

— Так. Кого еще встретили там, с кем говорили?

— С официанткой говорили, с кем еще?

— Вам лучше знать.

— Я ни с кем больше не говорил, а за Гореловым не следил.

Зотов внимательно посмотрел на сидевшего перед ним парня, минуту помолчал, перекладывая на столе карандаши, потом задумчиво произнес:

— Ясно. Боитесь договаривать. Может, и о кафе зря сболтнули? И об официантке?

Зайчиков молчал.

— Да, боитесь, — тем же тоном продолжал Зотов. — А мне-то казалось, что человек вы в этом деле случайный.

— Я не боюсь, — сумрачно проговорил Зайчиков. — А звонить зря тоже не хочу. За мной больше вины нет.

— Мы тоже зря ничего не делаем, — ответил Зотов. — Вы замешаны в серьезном деле. Думаете, простая спекуляция, вещички с места на место перевозили? Нет, парень. Здесь убийство произошло.

Зайчиков побледнел, потом судорожно дернул подбородком, проглотив набежавшую слюну.

— Быть этого не может, — прошептал он одеревеневшими губами. — На пушку берете.

— Положим, на меня это не похоже, — спокойно возразил Зотов.

Зайчиков бессильно охватил голову руками, худые плечи его нервно вздрагивали. Так сидел он несколько мгновений, потом поднял голову и внезапно охрипшим голосом произнес:

— Валяйте спрашивайте. Пропал я теперь через Славку. Не думал, что он на такое пойдет, а то бы… Да что теперь говорить!

— Смотри, пожалуйста, ведь не ошибся, — сказал Зотов, как бы сам удивляясь своей проницательности. — Ну-с, так кого встретили в кафе?

— Горелов за один столик подсаживался к старику какому-то. Он потом сказал, что учителя своего встретил. Только факт, что соврал.

— Почему думаете, что соврал?

— Учитель… — с горькой усмешкой протянул Зайчиков. — Какого же это учителя папашей называют? А Горелов его так называл, своими ушами слышал. Но о чем говорили — не знаю. Только…

— Что только?

— Только старикан этот, видать, Славке что-то наказывал и водкой поил. Сначала они вроде спорили, ну, а потом договорились.

— Какой из себя этот старик?

— Да такой невидный, встречу — не узнаю. Ну, высокий, хлипкий, в кепочке.

— Вы правду говорите, Зайчиков? Не вздумайте только нас запутать.

— Вас запутаешь. Сам небось знаю — в МУР попал. Наслышан.

— То-то же. А мы проверим. Ну, хотя бы у официантки. Как ее зовут, какая она из себя?

— Горелов ее Зоей называл. Блондинка. Худая такая, невысокая, красивая.

— Так. Значит, знакомая его. А теперь скажите, куда отвезли награбленные вещи?

Зайчиков наморщил лоб и через минуту назвал улицу и номер дома.

— А квартира какая?

— Никакая. К воротам подъехали. Горелов туда сам все вещи занес. Быстро вернулся. Видать, передал кому-то.

— А все вещи унес?

— Один саквояж оставил. Сначала и его хотел нести, а потом подумал, глазами на ворота зыркнул и припрятал. Все. — Зайчиков тяжело вздохнул. — Больше я, ей-богу, ничего не знаю.

— Хорошо, — согласился Зотов. — А теперь расскажите о себе.

Допрос продолжался.

Вечером того же дня был арестован Горелов, высокий, плечистый парень с наглыми глазами и модной длинноволосой прической.

— Вам что, материал для фельетона нужен? — нахально улыбаясь, спросил он у Зотова. — Так поищите его в коктейль-холле на улице Горького, а не хватайте честных людей, да еще студентов.

— Сейчас разберемся, — спокойно ответил Зотов, просматривая бумаги.

— И разбираться тут нечего! — крикнул Горелов, сверкнув глазами. — Материала не получите.

— Вы обвиняетесь, — поднял голову Зотов, — в убийстве Любы Амосовой.

— Я такой не знаю, — вызывающе ответил Горелов. — Прекратите издеваться над человеком.

— Не знаете? — переспросил Зотов. — Вам нужны очные ставки или достаточно будет почитать допросы свидетелей?

Зотов назвал несколько фамилий.

Горелов беспокойно заерзал на стуле, потом неожиданно схватился за голову.

— Боже, что я говорю! Люба? До меня сразу и не дошло, так далек я был от этой мысли. Моя Люба убита? Этого не может быть. Я так люблю ее. Отпустите меня! — закричал он, вскакивая со стула. — Я сам найду убийц!

— Прекратите комедию, Горелов, — властно сказал Зотов, хлопнув тяжелой ладонью по столу. — Будете отвечать на вопросы?

— Не буду! — завизжал Горелов, растирая по лицу слезы. — О, я отомщу!.. Я докажу!..

Зотов повернулся к Сергею.

— Вызовите конвой. Разговор с ним продолжим завтра. К тому времени одумается.

Но Горелов одумался только на третий день.

— Ничего не поделаешь — погорел, — со знакомой уже Сергею наглой улыбкой сказал он Зотову. — Валяйте пишите. Только сначала скажите, кто меня заложил? — и яростно скрипнул зубами. — Убью падлу.

Зотов в ответ усмехнулся и сурово сказал:

— Вас разоблачило много людей, Горелов. Честных людей. Теперь отвечайте на вопросы. За что судились в тысяча девятьсот сорок четвертом году?

— Докопались? — злобно процедил сквозь зубы Горелов и с деланной небрежностью добавил: — За карманку.

— Так. А теперь, значит, на убийство пошли? Назовите сообщников.

— Один дело сделал, один и пойду, — угрюмо ответил Горелов.

— Нет. Вы не могли сами решиться. Это вам не карманная кража. Зайчиков говорит, что вы были сильно пьяны. Верно это?

— Да!

— Вас кто-то напоил, Горелов. Вас кто-то толкнул на это убийство.

Горелов молчал.

— Вспомните, — продолжал Зотов. — Когда вы садились в машину Зайчикова, вы знали, что Люба Амосова дома?

— Я думал, что квартира пустая.

— Значит, вы затеяли кражу, а не убийство?

— Выходит, что так.

— Значит, решение убить Амосову, если она окажется дома, вы приняли позже?

Горелов молчал.

— Вы боялись уйти из квартиры с пустыми руками. Вы очень боялись, Горелов. Верно я говорю?

Горелов тревожно посмотрел на Зотова и, чуть побледнев, спросил:

— Вы куда клоните?

— Отвечайте на вопрос.

— Не буду отвечать. Не заставите.

— Как хотите. Но, по-моему, это в ваших интересах. Вы ведь поняли, куда я клоню.

Горелов не ответил.

— Ладно, — продолжал Зотов. — Теперь скажите, где и как познакомились с Любой Амосовой?

— На вечере. Сосед познакомил. Петька Гвоздев. Он с ее отцом на одном заводе работает. В их клубе заводском вечер был.

— Так. А кто принял у вас вещи?

— Барыга один залетный. Случайно познакомился с ним на вокзале.

— Скупщик краденого? Случайно? Так, так, — иронически проговорил Зотов. — А у нас есть сведения другого рода.

— Плевал я на ваши сведения, — самоуверенно ответил Горелов. — Я правду говорю.

— Допустим, — невозмутимо продолжал Зотов. — Скажите еще вот что. С вами в машине была девушка. Кто она? Где с вами встретилась? Зачем?

— Она не имеет отношения к делу, — поспешно возразил Горелов. — Она ехала кататься.

— Допустим. Но все-таки где вы с ней встретились?

— На улице. Могу показать место, — не задумываясь, ответил Горелов.

— Это точно?

— Будете приставать, так могу придумать что-нибудь позамысловатей.

— Нет, зачем же, — усмехнулся Зотов. — Придумывать не надо. Мне ваш ответ и так нравится.

Горелов метнул на него тревожный взгляд. Зотов невозмутимо курил и, казалось, ничего не заметил. Потом спокойно произнес:

— Вам привет от Папаши.

— Какого Папаши? — грубо переспросил Горелов. На его лице проступили красные пятна. — Какого Папаши? — крикнул он, подавшись вперед. — Я никого не знаю! Слышите?

— А вот он вас знает, — все так же спокойно заметил Зотов. — Знает даже, что вы обманули его, не все вещи отдали.

— Я его не обманывал!.. Не обманывал!.. Продать меня хотят!.. Да?!

Горелов затравленно озирался по сторонам, руки его дрожали.

— Ну вот. Значит, вам известен этот человек, — сурово произнес Зотов. — Будете давать показания?

— Нет! — закричал Горелов, закрывая руками глаза. — Я его не видел!.. Я его не знаю!.. Прочь!.. А-а!! — вдруг по-звериному завыл он.

Сергея всего передернуло от отвращения и гнева. «Откуда только берутся у нас такие?» — с ожесточением подумал он. И, как бы отвечая на его вопрос, Зотов сказал:

— Успокойтесь, Горелов. Слышите? Сейчас же прекратите истерику. Поговорим о другом. Итак, первый раз вы судились в сорок четвертом году, за карманную кражу. В то время вы учились в седьмом классе, так? Отец был на фронте с первых дней войны. Мать сошлась с другим, уехала из Москвы, а вас оставила у тетки.

— Я ее ненавижу.

— Кого?

— Мать!

— А отца?

— Ну, отец… Если бы он был жив, — с неожиданной тоской вдруг произнес Горелов.

— Если бы он был жив, то проклял бы сейчас своего сына, — убежденно сказал Зотов. — При обыске мы нашли у вас его письма. Это был честный боевой офицер.

— Все было бы по-другому, — покачал головой Горелов.

— Но вы забыли отца.

— Нет!.. — воскликнул Горелов и тут же осекся. — Забыл. Вы верно сказали — забыл…

Зотов внимательно посмотрел на него и продолжал:

— Через два года вы вернулись в Москву. Окончили школу. Поступили в институт. Какой институт?

Горелов ответил.

«И Лена там», — мелькнуло вдруг в голове у Сергея.

— Ваша тетка говорит, что вы неплохо учились. Но потом…

— Тетка, тетка… — с раздражением перебил его Горелов. — Что она понимает! В институте узнали о моей судимости, и все отвернулись от меня, почти все. А я не пошел к ним на поклон! Плевал я на них!

— Нашлись новые друзья?

Горелов в ответ лишь кивнул головой. Он сидел высокий, угловатый, с искаженным лицом, в помятом модном костюме, спутанные волосы падали ему на лоб, в больших черных глазах его давно потух вызывающий блеск.

— Да, рядом с вами не было уже отца, — с неподдельной горечью продолжал Зотов. — Но у вас были его письма, надо сказать, замечательные письма. Я тут обратил внимание на одно место. — Он надел очки и, вынув из пачки исписанную страницу, не спеша прочел отчеркнутые красным карандашом строки: — «…Помни, сынок, мы ведем сейчас страшный, смертельный бой, ведем его за Родину, за светлое будущее, за счастье и свободу. А мое будущее — это ты, ближе и дороже нет у меня теперь человека. Я хочу видеть тебя здоровым и счастливым. Учись, сынок, учись хорошо, будь смелым, правдивым и сильным. Я хочу рассказать тебе…» Дальше идет один поучительный боевой эпизод, — сказал Зотов, откладывая письмо в сторону и снимая очки. — Вот что завещал вам отец.