Чаще всего кройвенская полиция носила свое оружие исключительно напоказ. Для регулирования уличного движения и при патрулировании улиц у них, обычно, не было причин вытаскивать свои револьверы, потому что в большинстве случаев дубинки и штрафы решали основную массу проблем. И уж очень редко случалось, чтобы полиция принимала участие в крупных разборках.
      Туда, где предвиделись опасные ситуации или же на места серьезных стычек с бандитами чаще всего посылали карабинеров, гораздо лучше подготовленных к вооруженным конфликтам и привыкших к виду крови. Это имело свою психологическую подплеку. Бывает, что такой миролюбивый человек, как полицейский, который оружие вытаскивает пару раз в год только лишь для стрелковых учений и каждый день не гоняется за готовыми на все гангстерами, во время первой в своей жизни встречи с ними, вдруг неожиданно выясняет, что в критической ситуации нажать на курок бывает гораздо труднее, чем выжать центнер. Ведь посылка на тот свет других людей требует такой же самой рутины и привычки, как и вязание на спицах. Посему, захваченный врасплох видом настоящей смерти новичок, чаще всего погибает еще до того, как успевает сделать первый прицельный выстрел.
      Повидимому, префект полиции Кройвена вписал меня в список врагов общества первой категории. Этот вывод пришел мне в голову сразу же после того, как я пришел в себя и увидал эскорт, состоящий из шести искусственных карабинеров. Куклы сидели на лавках по обеим сторонам кузова в движущемся автомобиле. Я же наблюдал за ними с пола. Снизу карабинеры походили на восковые фигуры. На руках у меня были выкрашенные черной краской гипсовые наручники.
      Приподнялся я с огромным трудом.
      - Господа, и куда мы едем?
      Никто из них даже не шевельнулся. Тесно сбившись друг возле друга, они в два ряда занимали все места на сиденьях. Каждый гипнотизировал взглядом своего товарища, сидящего напротив. На них были напялены мундиры из бумаги. Неразгибающиеся руки придерживали на коленях деревянные автоматы.
      Окна тюремного фургона были снабжены солидными прутьями. Мы ехали по автостраде вдоль западного берега Вота Нуфо в направлении Нижнего Ривазоля. Слева за окном на солнце блестела обширная стеклянная плита, имитирующая поверхность озера, справа мелькали многоэтажные декорации. Громадные макеты небоскребов опирались на костыли, спрятанные за щитами фасадов. Все фасады и углы здешних построек были повернуты к северу, где располагался неподдельный фрагмент Центра. А в Нижнем Ривазоле находилась самая крутая в Кройвене тюрьма, туда мы, видимо, и ехали.
      Головная боль, рана и кровь в волосах окончательно вернули мне чувство растущей угрозы. Загадочное обстоятельство, что мои конвоиры были третьеразрядными статистами, настраивало на оптимистический лад. Я попытался представить, как может выглядеть тюрьма, выстроенная на самом краю съемочной площадки. Если строители декораций руководствовались принципом последовательности, то здание петенциарного заведения, возведенное в отдаленном месте сценического фона, должно было изображаться лишь единственной стенкой с зарешеченными окошками. Всяческого синтетического преступника, который сидел в своей "камере" (то есть, под голым небом, на помосте, укрепленном за этой решеткой) и строил мрачные мины в объектив Камеры, наверняка держал на месте инстинкт справедливости и чувство прекрасно исполняемого общественного долга.
      Видение наказания, основанного на принципе добровольности, не слишком-то пугало меня. Под его влиянием у меня возвращалась вера в собственные силы, как вдруг я стал свидетелем потрясающих событий.
      За перекрестком на Девяносто Третьей Улице наш фургон резко затормозил. В это время я выглядывал через заднее окошко. Ближайший конвоир подсек мне ноги своими выставленными коленями. Сила инерции бросила меня спиной на узкую полоску пола - между двух рядов сидящих манекенов. Через мгновение оказалось, что это самое счастливое падение во всей моей жизни.
      Еще не отзвучал чудовищный писк покрышек и тормозов автомобиля, как после звона разбитого стекла в заднем окне появились два стальных ствола. А уже после этого в ящике тюремного фургона начался сущий ад. Поддельные карабинеры, разрываемые очередями боевых зарядов из настоящих автоматов, поочередно падали с сидений и покрывали меня все более толстым слоем. Непрерывный грохот длился секунд двадцать.
      После оглушительной канонады воцарилась зловещая тишина. От задней двери послышался скрежет замка. Сделалось немножко светлее. Через щелку в куче псевдо-трупов я увидал какие-то фигуры. Кто-то, стоящий на асфальте перед открытой дверью, сообщил ледяным тоном:
      - Скрутились в клубок будто червяки на крючке.
      - Черт подери! - отозвался на это другой голос, после чего добавил с деланой заботливостью: - Им там плохо не стало?
      К завалу трупов подошел еще один тип.
      - Шеф! Я знаю, чего это они так скривились. Видно им не слишком понравились духи из наших пульверизаторов.
      Раздался гогот, не менее шумный, чем залп из "пульверизаторов". Это была классическая шуточка из более-менее приличного гангстерского фильма, и по ней я понял, что положение мое, скорее всего, нормальным назвать нельзя.
      - Джон! Вечно ты сваливаешь в кусты, а другим за тебя пахать...
      - Шеф, ну чего вы все Джон да Джон. Я ж вчера посуду мыл, а сегодня заметал даже...
      - А ну за работу, а то сейчас как получишь по роже...
      Гора поддельных трупов зашаталась, они стали давить на меня не так сильно. Кто-то вытаскивал кукол из машины и швырял их на асфальт.
      - Ты, урод, не бросай же на самую средину мостовой, а то потом не развернешься. Мешки давайте!
      Через щелку между двумя застывшими карабинерами я увидал нескольких пластиковых мужчин. Среди них был манекен-красавчик в черной шляпе с широкими полями. На основании снимков, часто публикуемых в прессе, я без труда узнал в нем неуловимого гангстера Давида Мартинеса. Это его банда в понедельник вечером совершила наглое грабительское нападение на спецмашину, перевозившую золото в банк "Куэфеда Нос Паза", о чем я узнал во вторник из газеты, когда сидел в баре у Кальпата.
      Гангстеры не стали терять времени. Они вытащили из машины всех убитых конвоиров и оставили их на обочине. Я тоже притворился мертвым, и меня перенесли в самом конце. Во время транспортировки один из запыхавшихся амбалов стянул с моей руки часы. Второй пластиковый вор, уже несколько лысеющий, поломал себе ногти, пытаясь содрать с меня парик. Так как в машине я лежал на самом дне, придавленный чудовищной грудой тел - после выноса очутился на самой ее вершине.
      Я продолжал изображать из себя мертвеца, но внимательно следил за всем через прищуренные глаза. Я быстро догадался, почему шайка Мартинеса остановила нашу машину. Рядом с тюремным фургоном, который незадолго до налета свернул с автострады в боковую улочку, стояли две другие машины. Они разбились, столкнувшись друг с другом несколько минут назад. Одна из них принадлежала бандитам, которые возвращались на ней после очередной операции и везли с собой набитые добычей мешки. После аварии им пришлось сменить транспортное средство, и случайно им подвернулся наш фургон.
      Так что за свое освобождение я должен был благодарить случайность, хотя при этом чуть не расстался с жизнью. Через минуту после расстрела карабинеров на улице воцарилась тишина. В радиусе нескольких сот метров не было видно ни одного - ни живого, ни поддельного - человека. Грохот автоматов распугал всех прохожих. После перегрузки мешков пластиковый грабитель уселся за руль и в сопровождении троих своих дружков отбыл по ведущей в Куэнос автостраде.
      В сутолоке гангстеры не заметили, что из разорвавшегося мешка выпал золотой слиток и целая пачка денег. Золотой слиток изображал выкрашенный желтой краской гипсовый кирпич, а деньги - кучка ничего не стоящих бумажек. Кирпич мне и не нужно было брать в руки, потому что при падении на асфальт он раскололся и явил всему миру свои белые внутренности, так что я осмотрел только деньги. В толстой пачке случайно оказалось и несколько настоящих банкнот, которые я тут же спрятал в карман.
      Сейчас боль ударила мне в голову еще сильнее: помимо шишки ужасно саднила царапина от ногтей лысого разбойника, который заинтересовался свеженьким видом моего "парика". В свою очередь, следовало поблагодарить Давида Мартинеса - помимо сочувствия за верность идее накапливания гипсовых кирпичей - за альтруистическую жертвенность, размах и энергию всей его деятельности, которая оправдывала существование и подпитывала деятельность прессы.
      Дело в том, что Великий Разбойник принадлежал к авангарду марионеточных персонажей, которых Главный Художник придумал для сохранности декораций.
      Любого, кто в качестве неподдельного и осознающего окружающее туриста, прогуливался бы по Верхнему и Нижнему Ривазолю с целью осмотра негритянского квартала, вовсе не периферийному по отношению к формальному центру Кройвена, но выстроенного на дальней перспективе съемочной площадки - то есть, любого, кто, ведомый любопытством, добрался бы до самого горизонта громаднейшей сцены, наверняка трудно было бы уговорить, что линии, образованные рядами столбиков, поддерживающих фанерные листы, вырезанные в форме домов, хоть в чем-то походят на улицы города, населенного людьми. Хитроумный гид, которого наверняка бы засыпали лавиной неприятных и недоуменных вопросов, чтобы отвлечь внимание излишне въедливых туристов от деталей (уж слишком подозрительно смотрящихся вблизи), скорее всего показал бы вдаль - на самый отдаленный от центра мыс на Вота Нуфо, где из тонкого слоя стекла, покрывающего землю, вздымались щиты, вырезанные в виде элегантных пассажирских судов.
      На станции Девяностой Улицы я вскочил в вагон метро и, спрессованный давкой неживой толпы, направился в центр Кройвена, где сразу же пересел на полупустой автобус, благодаря чему, буквально через минут сорок после расставания с Мюриэль, вновь смог заглянуть в "Глаз Циклона", только понятное дело - там ее не застал. Сидя в бистро, я выкурил сигарету и выпил чашку кофе. Мне пришло в голову, что круги света, в которых передвигаются главные герои фильма, легче всего было бы заметить с места, не закрываемого стенами домов или щитами декораций - то есть, с приличной высоты. При мысли о Темале мне сделалось нехорошо; впрочем, это административное здание и не было самым высоким. В Центре имелся наблюдательный пункт намного лучше.
      Я остановил такси и поехал на Пятьдесят Первую Улицу - к банку "Куэфеда Нос Паза" - зданию, насчитывающему сто двадцать этажей и бившему рекорд высоты среди окружающих небоскребов. В магазинчике рядом с банком я купил часы и красный фломастер. В холле банка можно было приобрести план Кройвена. На лифте я поднялся на самый верх "Куэфеды". Со смотровой террасы на крыше я увидал только одно световое пятно, что было ярче падающих на землю солнечных лучей. Яркий круг обнаружился в самом неожиданном месте. Это была совершенно незаселенная местность, но она находилась в границах фигуры, заполненной неподдельными объектами. Я заметил его в естественной пальмовой роще на склоне холма за озером - километрах в четырнадцати отсюда.
      Была ли Мюриэль единственной актрисой? Мне показалось, что нет. Уже сам факт, что она разговаривала с глухонемыми, исключал подобную возможность. Все люди, с которыми она поддерживала близкий контакт во время киносъемок, должны были являться актерами, поскольку обращали на себя внимание Зрителя. Но, возможно, наркоманка и не была из главных героев фильма? В качестве персонажа второго плана (но как актриса, рядом с которой я сыграл роль статиста первого плана) она могла быть связана с другой главной фигурой всего зрелища, в котором сама она играла пусть и не самую важную, но существенную роль. В таком случае, она бы принимала участие только в некоторых эпизодах фильма, написанных специально для нее.
      Отблеск невидимого юпитера продолжал серебрить верхушки пальм. Засмотревшись вдаль, я терялся в догадках. В конце концов, я разложил план города и красным фломастером начертил на нем контуры сложной фигуры, заключающей внутри себя все естественные объекты.
      Этот контур был краем сцены, которую загадочное световое пятно никогда не покидало. Необычная яркость могла мне указать место нынешнего пребывания Мюриэль. Действие фильма (во всяком случае, в данный момент) разворачивалось на восточном берегу Вота Нуфо, где-то на полдороги между Альва Пас и Лесайолой. Если бы я летел на вертолете, то нашел бы актрису без малейшего труда. Часто ли "съемочная группа" выезжала на пленер? Чтобы сейчас добраться на место по ломаной линии, определяемой расположением улиц, мне бы пришлось проехать не четырнадцать, а все двадцать километров, пользуясь при том тремя видами транспорта.
      Нужно было ловить такси. Но тут выплыла непредвиденная трудность. Водители всех остановленных мною такси были манекенами, чаще всего, закрепленными в своих машинах навечно. Мне это - понятное дело - было без разницы. Только вот таксисты яростно противились. Когда я говорил, куда мне надо ехать, они тут же выгоняли меня из машины, ссылаясь на то, что у них нет времени. Один как раз направлялся за своим сменщиком, у второго заболела жена, третьему хотелось выпить пивка, а четвертому было просто не по пути. Все эти отговорки, однако, не мешали им брать других пассажиров. И тут я стукнул пальцем по лбу: наконец-то мне стало ясно, почему таксисты так часто капризничают на стоянках и сами выбирают себе пассажиров.
      Да, никто из них никогда не слыхал о съемочной площадке, никто из них наверняка не знал, где в данный момент горит сияние невидимых юпитеров, но их внутренний голос с безошибочной точностью управлял их желаниями и формировал их таким образом, чтобы ни один манекен ни с того, ни с сего не влез по случайности на освещенную сцену прямо под объектив Камеры. А сейчас я в качестве цели своей поездки указывал водителям именно то место, где как раз и сиял "Кройвенский Маяк".
      На поиски такси с живым водителем я напрасно потратил следующие четверть часа. В конце концов, я сел в автобус и поехал на станцию метро у Пятидесятой Улицы. Метро - которое обычно работало как часы - на сей раз меня подвело. Поезд остановился в тоннеле на красный свет. В безвылазной ловушке я застрял на целых двадцать минут. И в результате, на дорогу до настоящего моста, соединяющего берега Вота Нуфо возле Двадцатой Улицы, я потратил полчаса.
      Автобус-экспресс, идущий в аэропорт, уже ожидал на развороте. Я бегом бросился к нему. Но тот уехал, когда я почти что вскочил на ступеньку. Правда, автобус был забит настоящими людьми, и сам шофер тоже был живой, из чего следовало, что я иду по нужному следу. Через десять минут показался следующий автобус, но я на нем не поехал. Живой водитель привез живых пассажиров, развернувшись, выпустил их и заявил собравшимся на остановке, что у него поломка в двигателе и он сходит с маршрута.
      Обманувшиеся в своих ожиданиях пассажиры направляли въедливые замечания то в сторону шофера, то двигателя, а я нашел виновного среди самих недовольных: им был пластиковый, неприметный старикан, пришлепавший в самый последний момент. Вскоре на остановке появились и другие статисты третьего плана. По мере того, как их прибывало, все мои надежды на обнаружение Мюриэль таяли как дым.
      Мы уехали следующим автобусом. С обеих сторон моста рябила поверхность самой настоящей воды. Большинство живых пассажиров вышло сразу же за мостом, а остальные - в Парайо, где я тоже покинул автобус, поскольку аэропорт - о чем свидетельствовала карта - находился уже далеко за границами сцены. Впрочем, из Парайо было ближе всего к тому холму, на склоне которого (два часа назад!) сиял "Кройвенский Маяк".
      Дальше мне нужно было идти пешком. Местность была мне совершенно незнакома. Я прошел мимо последних построек поселка и свернул в глубину рощи. Пройдя ее, я очутился на самом высоком месте. Песчаная тропка извиваясь между деревьями - привела меня на берег озера. Целых полчаса бродил я по склону отмеченной на плане возвышенности, описывая все более широкие круги. Потом влез на дерево. Но нигде не было видно ни одной живой души.
      Я кружил в нужном месте, только в неподходящее время: единственное сияние, присвечивающее мне в моих поисках, исходило с западной стороны лазурного небосвода, где над обкусанным небоскребами горизонтом пылало громадное апельсиновое солнце.
      XIV
      Я сидел на берегу Вота Нуфо и глядел вдаль. Из расположения линий, нарисованных на плане города, следовало, что пятно яркого света могло покинуть восточный берег озера только лишь по двум направлениям. Одно из них я исключил сразу же, так оно вело через мост возле Двадцатой Улицы. Если бы "киносъемочная группа" разминулась со мною там, я сразу бы это заметил. Второе же направление вело через остров Рефф и два коротеньких моста, соединявших его с Лесайолой на восточном берегу озера и с Таведой на западном.
      Если Мюриэль осталась на восточном берегу (что было вовсе не обязательным), то сейчас она находилась где-то в посадках между Парайо и Лесайолой или же в одном из этих поселков. Опять же, нужно было бы принять во внимание Уза Не Хуто, поселение, где селили прокаженных. Хотя оно и лежало за официальной чертой города, только обозначенная на плане длинная красная загогулина вырезала из этого поселка небольшую его часть, и это указывало на то, что узенький помост сцены ведет и к людям, коренным образом изолированным от остальной части общества.
      Еще раз я разложил карту и склонился над треугольником Парайо Лесайола - Уза Не Хуто. Возможно, иголку в стоге сена было бы найти труднее, чем женщину, освещенную мощнейшим прожектором, но мысль о приключениях, случившихся со мною по пути с крыши банка "Куэфеда Нос Паза", остудила мой начальный запал гораздо эффективней, чем величина обозначенной на плане территории. Хотя, я обладал выбором и всю оставшуюся жизнь мог гоняться за сбегающим от меня по горам и лесам призрачным огоньком.
      Меня арестовали в тот самый момент, когда я узнал, что Мюриэль вовсе не глухонемая, и когда я решил познакомиться с ней сразу же после того, как она выйдет из телефонной будки. Было ли это случайностью? Затем тормозимый следующими одна за другой "неудачами", сначала увертками таксистов, затем стоянкой в тоннеле, бегством одного автобуса и аварией другого - я потратил два часа на дорогу, которую в нормальных условиях проехал бы минут за тридцать.
      И внезапно - раз, повидимому, в сотый за этот день - я вспомнил безмятежное, разве что несколько удивленное выражение на лице Линды, когда она, пьяненькая, поудобней рассаживалась на перроне, чтобы глянуть на подошву окровавленной ноги. А ведь я знал, что она невиновна, и любил ее: это что, тоже было случайностью?
      В свете заката я увидал лодку. Она приближалась ко мне со стороны Таведы, расположенной на противоположном берегу озера, и уже преодолела около половины пути. В лодке сидело двенадцать человек. Лодка погружалась чуть ли не по самые борта в настоящей воде, которая в этом районе - что следовало из карты - заполняла хранилище, окруженное стеклянной поверхностью. Эта неподдельная вода разливалась по приличной площади: начиная с того места, где недавно располагалась "съемочная группа", до Таведы в одну сторону направлении и до Лесайолы - в другую.
      Я направился по берегу на встречу гребцам. Среди манекенов я увидал и нескольких настоящих мужчин. Они плыли вдоль края имитировавшего воду стекла. Когда лодка приблизилась к мысу, я увидал на озере еще одну фигуру. Она шла от противоположного берега по стеклянной поверхности, нанесенной тонким слоем на огромном пространстве земель в озерной впадине. Гребцы тоже заметили эту тринадцатую фигуру. Довольно скоро в идущем по стеклу человеке я узнал Блеклого Джека.
      А вот мужчины в лодке, увидав его, переполошились. Они бросили весла и переместились на нос судна, беспокойно поглядывая то на явление, то на сушу.
      - Уверуйте! Это я, не бойтесь!
      - Господи! Если это ты, повели мне прийти к тебе по воде.
      - Иди!
      И как раз в этот момент лодка краем коснулась стекла. Один из гребцов выскочил за борт на твердую поверхность. Очень осторожно он сделал по ней несколько шагов в направлении Блеклого Джека, но потом свернул немного, поскользнулся и упал в воду. Блеклый Джек вытащил его, и они сели в лодку, которая вскоре причалила к настоящему берегу.
      Лодочники оставили свое судно на песке и направились по берегу в сторону Лесайолы. Я пошел за ними. По дороге нам встретились два манекена. Один был немым, а второй глухим. Блеклый Джек провел пальцем по рту немого (разделяя ногтем его склеившиеся губы). Глухому он проткнул уши поднятой с земли щепкой. Ларингологическая операция также прошла удачно. Она заняла так мало времени, что глухой еще успел услыхать слова благодарности, высказанные немым.
      Я мельком глянул на свою карту. Из нее следовало, что мы приближаемся к площадке с фиктивной растительностью. Эта искусственная роща имела в диаметре около километра и располагалась на пологом склоне возвышенности в местности, покрытой естественной зеленью. На краю этого "островка" Блеклый Джек остановился возле фигового дерева. Он искал на нем плоды, но обнаружил одни только листья. Как раз это дерево вне всяких сомнений было настоящим, поэтому я очутился перед неразрешимой теоретической проблемой, когда после слов: "И больше никогда не родишь ты плодов!", сказанных рассерженным проповедником, фига буквально в несколько секунд усохла и сбросила пожелтевшие листья.
      Блеклый Джек насупился и уселся под деревом. В этот момент из искусственных зарослей вышел старик.
      - Моя дочка только что умерла, - сказал он. - Но приди и возложи на нее свою руку, и она встанет.
      - Веруешь ли ты в это?
      - Конечно же, Господи!
      - Тогда я приду и оживлю ее.
      Ученики Блеклого Джека - уже освоившиеся со сверхъестественными способностями наставника - после эмоциональных переживаний, вызванных предыдущими чудесами, имели право на то, чтобы прозевать последний номер.
      Лишь двоих заинтересовала судьба фигового дерева.
      - Воистину, говорю я вам, - сообщил учитель любопытствующим. (В это время старик вел нас вглубь территории, на которой среди искусственных пальм и пиний кочевала орда бездомных манекенов.) - Если бы имели вы веру, то сделали бы не только то, что случилось с бесполезным деревом, но, приказуя этой горе, чтобы поднялась она и рухнула в озеро, увидали бы ее немедленное падение.
      Девушка была неподдельной. У нее была посиневшая кожа и вид настоящего трупа. Когда старик завел нас в забитую манекенами хижину, где лежала умершая, Блеклый Джек наклонился над ней и сказал:
      - Отойдите от нее, ибо не умерла она, но только спит. Сейчас вы ей не нужны. Пускай во сне отдыхает она до нового утра и даже более, пока не наступит день.
      Отец девушки окаменевшим взором уставился на пол. Угадывая его мысли, Блеклый Джек еще раз указал на застывшее тело.
      - О маловерный! Прикрой уснувшую, ибо наступает прохладная ночь.
      И вдруг в хижине воцарилась абсолютная тишина. Видя, как Блеклый Джек сам начал разыскивать одеяло, кое-кто из присутствующих стал над ним насмехаться. В этом гомоне умершая открыла глаза. Ее лицо покрылось румянцем. Она поднялась - обнаженная - и, как будто бы была одна в заполненной чужими хижине, одела ночную рубашку, после чего вышла и скрылась в лесу. Второй раз я увидал ее ночью, когда она стояла на пляже, всматриваясь в широкую ленту огней Кройвена на противоположном берегу озера.
      В тот же вечер, вскоре после воскрешения настоящей девушки, в лагере манекенов случилось еще одно неподдельное чудо. Ему предшествовало совершенно несущественное событие.
      К обступленному толпой бродяг Блеклому Джеку протолкался искусственный калека. О нем рассказывали, что его рука отсохла в тот самый миг, когда он хотел ударить собственную мать. На самом же деле, манекен не владел своей правой верхней конечностью еще с того момента, когда покинул монтажную линию. Его отлили в негерметичной форме, расплавленная пластмасса вытекла из под пресса и сварила руку с корпусом.
      Блеклому Джеку понадобилось несколько минут, чтобы выдрать лишнюю пластмассу, соединившую руку псевдо-инвалида с его боком.
      - Протяни руку свою и владей ею свободно, ибо теперь она здорова как и вторая, - сказал он.
      Как раз после этих слов и произошло то самое странное событие. Он подействовал на меня очень сильно, ибо оказалось, что для проповедника нет ни малейшей разницы между чудом истинным и фальшивым, и то, что я сам слепой с точки зрения высшего уровня - принимал за чудо действительное, Режиссеру мира удалось с большей легкостью, чем имитация сверхъестественного оздоровления.
      В толпе возбужденных манекенов я обратил внимание на настоящую женщиину, лицо и руки которой были покрыты неподдельными струпьями проказы. Она стояла на коленях за спиной проповедника и коснулась краешка его мешка в тот миг, когда Блеклый Джек возвращал руку манекену. Я наблюдал за ней с расстояния не больше, чем метр, так что нет и речи о каком-то наваждении или иллюзии: чудовищно скрюченные руки прокаженной вновь обрели все пальцы и покрылись новой кожей. Через несколько секунд недавнее чудище, по которой искусственные люди топтались ногами, превратилось в здоровую и красивую женщину.
      Только в замешательстве практически никто этого и не увидал. Все отправились на пляж за исцеленным манекеном, она же одиноко осталась стоять на коленях. Поскольку проповедник ни разу не обернулся к ней, мне пришло в голову, что женщина была очищена независимо от воли Учителя и даже без его ведома. Но как только я подумал об этом, Блеклый Джек быстро глянул на меня (впервые после того, как сошел с лодки).
      - Воистину говорю я тебе, - сказал он, со значением указывая себе за спину, - такой веры, которую проявила эта женщина, я еще не находил в Кройвене.
      Мне показалось, что он прочитал мои мысли. Выходит, что эта женщина и я (вместе с другими - вроде бы, живыми - людьми) для Режиссера мира были манекенами высшего порядка, которым он мог возвращать здоровье с той же легкостью, с которой каждый из нас смог бы очищать кожу, открывать глаза и рты, протыкать уши, а так же надевать парики и снимать узы беспомощным пластиковым муляжам.
      После этого он уселся посреди собравшихся. Я со всем возможным вниманием приглядывался к нему, не обнаруживая, впрочем, на его теле никакого необычного знамения. Он выглядел как самый обыкновенный живой человек. Но ведь манекены тоже не могли отличать людей живых от искусственных. Сравнение это давало понять, что, находясь на нынешнем уровне, я никогда не увижу Блеклого Джека в его истинном виде.
      Когда солнце уже скрылось за имитациями стен северного Уджиофорте, учитель вошел в лодку, отплыл от берега и с места, где каждый мог его видеть, обратился к собравшимся на пляже слушателям:
      - Царствие экрана подобно пахотной земле, на которой хозяин посеял доброе семя. Только пришел неприятель его и посеял меж зернами пшеницы плевелы. Когда же взошла зелень пшеницы, показались и плевелы. Тогда сказали слуги хозяину: Хочешь, мы выберем их. Но тот сказал: Нет! Чтобы, выбирая плевелы, не выдергали вы с ними пшеницы. Оставьте расти то и другое до жатвы; и во время жатвы я скажу жнецам: Отделите плевелы от пшеницы. Зерно перенесите в житницу мою, а плевелы бросьте в печь огненную. Так будет при кончине века сего. Пошлет Творец Ангелов, что отделят злое от доброго.
      Говорил он еще многое иными притчами, когда же закончил говорить и вышел из лодки на берег, к нему приступили его ученики.
      - Зачем притчами говоришь им?
      Он ответил:
      - Вам дано знать тайну царства небесного, но им не дано. Потому и говорю притчами, ибо, глядя, не видят. И хоть внимательно выслушивают, все же не слышат. Ибо исполняется через них пророчество, что говорит: Будете глядеть, да не узрите. Кто сумеет, пускай поймет.
      Когда же стало совсем темно, во второй раз приступили к нему ученики, говоря:
      - Пустынно место сие, да и время прошло. Распусти народ сей, чтобы отправился он в Парайо или же Лесайолу и купил себе еды.
      А он на это:
      - Вы дайте им есть.
      Отвечали те:
      - У нас только пять хлебов и две рыбы.
      - Принесите!
      И приказав людям, чтобы те сели на траве, разламывал хлебы и рыб и давал ученикам, а те людям. Так насытились все, и еще осталось.
      Запылали костры. Блеклый Джек дал каждому по его потребности. Я сидел неподалеку от него и видел, как он делил хлеб и рыбы. С принесенных образцов - будто с матриц - он без конца снимал тонкие пластиковые оболочки. Буханки были пустыми изнутри, а рыбы напоминали целлулоидные игрушки, с которыми дети играются в воде. Огромнейшая толпа манекенов получила множество муляжей, загадочным образом умноженных, так что каждый из ненастоящих людей мог поднести к резиновым устам свою имитацию хлеба и рыбы.
      Я тоже протянул руку.
      - Дай мне поесть.
      Он положил на мою ладонь такие же оболочки, стянутые с образцов. Я уже хотел-было спросить, нет ли для меня чего-нибудь по-настоящему съедобного, как вдруг почувствовалтяжесть, тепло и аромат свежего хлеба и запах неподдельной рыбы, которая, после того как я ее разломил, еще исходила паром, будто ее только что вынули из коптильни. Теперь я мог есть, но голода не чувствовал - один лишь страх.
      И я отошел на другой конец табора.
      Пламя освещало свернувшиеся клубочком вокруг огня искусственные фигуры, бросавшие недвижные тени на ближайшие детали декораций. Сам же я размышлял о том, являются звезды капелькками серебрянки или же дырками в темно-синем куполе неба. В той части табора, где я ночевал, Художник-Декоратор расставил высокие пластмассовые кактусы. Их спутавшиеся разветвления и бульбообразные выросты после того, как их бросали в огонь, горели ярким пламенем, но при этом выделяли удушающий, слезоточивый дым.
      Приступ кашля привлек внимание манекенов ко мне. После замечания относительно холода весенней ночи я получил от них кусок клеенки, имитирующий покрывало. Чтобы не разочаровать добродетелей, я как-то натянул на себя эту клеенку и какое-то время притворялся, что сплю. У меня создалось впечатление, что я лежу среди граммофонов, на которых крутились одни и те же треснутые пластинки. Меня окружали говорящие и движущиеся куклы. Соседний костер был окружен недвижными фигурами, расположившимися на безопасном расстоянии от жара сжигаемых декораций. Измученный монотонным гулом псевдо-разговоров, изображаемых предложениями из слов, расположенных в случайном порядке, я поднялся и перешел к соседнему костру.