2. Связь Паулюса с Зейдлицем будет поддерживаться через полковника Адама.

3. Руководству лагеря будет представлено письмо, в котором мы выразим протест против пребывания группы Зейдлица в лагере и против дальнейшей вербовки в пользу Союза немецких офицеров или Национального комитета «Свободная Германия».

4. Подготовка письма поручается генерал-лейтенанту Сиксту фон Арниму.

5. Письмо будет подписано всеми офицерами лагеря.

Действительно, письмо было подписано всеми генералами. Я тоже поставил под ним свою подпись.

От фельдмаршала я получил неприятное задание вручить письмо лично коменданту лагеря. Я попросил дежурного офицера доложить обо мне и был тотчас же принят. Советский полковник молча взял бумагу. Я вышел.

Уже по дороге к начальнику лагеря у меня появилась мысль, что наше заявление, собственно говоря, является чистой провокацией. По Паулюсу тоже было заметно, что последние события были ему крайне неприятны. Непосредственно после скандального собрания он несколько минут спокойно беседовал с майором фон Франкенбергом. Мы знали, что члены группы Зейдлица имели короткие, но деловые беседы с отдельными генералами, например фон Ленски, Шлемером и фон Дреббером. И вот теперь эта коллективная анафема, эта попытка объявить вне закона генерала фон Зейдлица и его спутников.

— Я все время раздумываю, господин фельдмаршал, — обратился я к Паулюсу, — правильно ли мы сделали, вручив письмо. Ведь Зейдлиц заверил вас и всех нас, что он приехал по собственному побуждению, следуя лишь своей совести и своей глубокой озабоченности судьбой Германии. Никто не поручал ему этого. А мы, военнопленные, обращаемся столь вызывающим образом к советским властям.

— Вы правы, Адам, я тоже еще раз все продумал. Мы действовали слишком поспешно.

— Интересно знать, как реагировал бы начальник немецкого лагеря, если бы советские военнопленные офицеры предъявили такие агрессивные требования?

— Подождем, что будет дальше, — сказал Паулюс, утомленный неприятными спорами.

Ничего не произошло. Вероятно, это свидетельство высокомерия и упрямства гитлеровских генералов было подшито к делу с улыбкой сожаления.

К чести Паулюса и наиболее порядочных из генералов, следует сказать, что позднее фельдмаршалу удалось объявить недействительным этот недостойный документ. Каждому в отдельности было предоставлено право решать, какую политическую позицию он займет.

Генерал фон Зейдлиц и его спутники вновь уехали спустя два дня. Им не удалось склонить генералов в пользу создаваемого Союза немецких офицеров. Даже катастрофа на Волге не смогла оторвать этих «полководцев» от Гитлера. Они все еще преклонялись перед преступным верховным главнокомандующим и обвиняли в предательстве тех, кто хотел помешать новым преступлениям. Однако было бы неправильным рассматривать попытку этой инициативной группы Союза немецких офицеров как провал. Единодушие, «корпоративный дух» были лишь внешними. Именно полный ненависти истерический способ ведения спора закоренелыми упрямцами вызвал затем у трезво мыслящих генералов и у меня самого новые сомнения. Кого я, собственно, должен был ненавидеть? Гитлера и тех, кто, толкнув на гибель 6-ю армию, собирается теперь повести на бойню весь немецкий народ? Или же тех, кто требует свержения Гитлера, чтобы жила Германия?

Я всегда воображал, что иду своим прямым путем. Я никогда не уклонялся, а безоговорочно применял свои силы там, где считал нужным. Другим я также, где мог, оказывал товарищескую помощь. Происходя из простой крестьянской семьи, я сделал свою военную карьеру не благодаря связям или интригам, а благодаря усердию, точности, исполнительности, старательности. Мне кажется, я всегда хорошо относился к подчиненным солдатам и офицерам и никогда не был трусом, даже если борьба шла не на жизнь, а на смерть. Без сомнения, все это относилось к моему «прямому пути».

Со времени ожесточенной битвы на берегу Волги и особенно в результате бесед в плену с такими людьми, как профессор Арнольд, Вильгельм Пик, подполковник Пузырев, не в последнюю очередь также в результате чтения литературы, размышлений и рассуждений во мне росло понимание того, что мой «прямой путь» в одном существенном пункте был самообманом. Я ошибся в действительной цели этого пути, в ответах на вопросы «зачем?» и «куда?». Как солдат, я слепо повиновался приказу. Но верховным главнокомандующим был Адольф Гитлер. В его руках находилась такая огромная власть, какой не имел ни один глава германского государства со времен кайзера Вильгельма II. Он добился такой власти путем насилия, бросая в концентрационные лагеря сотни тысяч политических противников национал-социализма — коммунистов, социал-демократов, либералов, христиан, — хладнокровно уничтожая их или посылая на эшафот. Большинство населения было обработано в нужном духе с помощью изощренной национальной и социальной демагогии и участия в ложном экономическом расцвете, достигнутом в значительной мере за счет вооружений. Пушки, танки, бомбардировщики, истребители, подводные лодки, линейные корабли вырастали как из-под земли. Росли сухопутная армия, военно-воздушные силы и военно-морской флот. Гитлер вел себя все более заносчиво, угрожающе и грубо.

Германия распространила во всем мире атмосферу страха и ужаса. Еще никогда другие народы не боялись Furor Teutonicus{101} так, как в первые десять лет Третьей империи. Когда гитлеровская Германия сочла себя достаточно сильной, она напала на соседние страны, захватила их, использовала до последней возможности, присоединила к себе. Затем наступил перелом. Он начался с поражений вермахта в Советском Союзе зимой 1941/42 года, завершился уничтожением 6-й армии на Волге и поражением под Курском летом 1943 года.

Прошло уже полгода с того времени, когда в последнюю ночь в котле, в ночь с 30 на 31 января 1943 года, я размышлял над вопросами: «Когда началась сталинградская трагедия?», «Чем была моя жизнь?», «Счастье или несчастье Германии?». Теперь я многое видел яснее. Прежде всего мне стало ясно, что беззастенчивая гитлеровская политика силы и войны могла стать возможной лишь потому, что генералы «верно» служили Гитлеру, слепо подчинялись, активно помогали ему. Гитлер использовал мой «прямой путь» в целях ведения беспощадной захватнической войны, которая теперь обратилась против немецкого народа как ужасная Немезида.

Гитлер и его режим уничтожили все этические и правовые основы взаимоотношений между государственным руководством и народом, между командованием вермахта и вермахтом. Если Гейтц, Шмидт, фон Арним и другие генералы все еще сохраняли ему «верность», то тем самым они брали на себя тяжелую вину не только за несчастье, которое уже случилось, но и за все, что еще принесет с собой Молох войны.

Мой «прямой путь» вынуждал меня отойти от генералов, которые недавно устроили такой недостойный спектакль в своем неистовстве, направленном против попытки переоценки и переориентации, перешли всякие границы, от генералов, которые в своем упрямстве готовы были скорее обратить в развалины весь мир, чем честно разобраться в происходящем.

Я стыдился post festum{102}, что под влиянием «корпоративного духа» поставил свою подпись под коллективным приговором, предающим анафеме сторонников Союза немецких офицеров. Этого со мной больше не произойдет. Я решил более основательно, чем до сих пор, заняться изучением деятельности и целей Национального комитета «Свободная Германия» и будущего Союза немецких офицеров.

Лагерь Войково вновь забурлил, когда пришло известие о создании Союза немецких офицеров. 11 и 12 сентября 1943 года в Луневе под Москвой собралось более ста делегатов от пяти офицерских лагерей, а также члены Национального комитета «Свободная Германия» и гости. Тяжелые поражения немцев на всех фронтах явились последним толчком для группы старших офицеров, которые начали действовать в духе движения «Свободная Германия». Инициатива Коммунистической партии Германии и ее Центрального Комитета, а также Национального комитета путем создания собственной организации облегчить офицерам присоединение к движению «Свободная Германия» и тем самым придать этому движению более широкую основу нашла благодатную почву.

После посещения генералов фон Зейдлица и Латтмана, полковника Штейдле и майора фон Франкенберга в Войкове были к этому готовы. В результате предания их анафеме все было определено окончательно. Теперь стало известно, что генерал фон Зейдлиц был избран председателем Союза немецких офицеров, генерал Эдлер фон Даниэльс, а также полковники Штейдле и ван Хоовен — вице-председателями. Генерал-майоры и д-р Корфес и Латтман вошли в президиум Союза. Чтобы обеспечить постоянное сотрудничество между Национальным комитетом и президиумом Союза немецких офицеров, несколькими днями позже генерал фон Зейдлиц был кооптирован в вице-председатели Национального комитета. Кроме того, состав Национального комитета «Свободная Германия» был расширен путем введения в него фон Даниэльса, Латтмана, д-ра Корфеса и нескольких других офицеров.

Когда мы узнали обо всем этом из газеты «Фрейес Дейчланд», задающая в Войкове тон группа снова подняла крик. Она опять подвергла остракизму Зейдлица, Даниэльса, Корфеса и Латтмана. Старик Пфеффер сердито воскликнул:

— Тем самым они окончательно отделились от нас. Мы не хотим больше иметь с ними ничего общего и будем их бойкотировать, где бы мы их ни встретили.

Паулюс, фон Ленски, Вульц и я не присоединились к этому вою. Паулюс дал понять, что лично он не согласен с предложенным Пфеффером бойкотом.

Союз немецких офицеров в своем документе «Задачи и цели» исходил из того, что глубокое сознание долга и чувство ответственности перед нашим народом должны побудить каждого офицера приложить все силы, чтобы спасти Германию от грозящей катастрофы. В соответствии с анализом Национального комитета Союз немецких офицеров заявлял:

"Война стала бессмысленной и безнадежной. Дальнейшее продолжение ее — исключительно в интересах Гитлера и его режима. Вот почему национал-социалистское правительство, действующее против блага народа и нации, никогда само не вступит на путь, который один только способен привести к миру.

Это сознание побуждает нас вступить на путь борьбы против губительного режима Гитлера, за создание правительства, опирающегося на доверие народа и располагающего достаточными силами. Таким образом, и с нашей стороны было бы сделано все, что сможет обеспечить нашей родине мир и счастливое будущее"{103}.

Оставшиеся в живых военнослужащие 6-й немецкой армии приняли специальное Обращение к немецким генералам и офицерам, к народу и армии:

"Вся Германия знает, что такое Сталинград.

Мы испытали все муки ада.

В Германии нас заживо похоронили, но мы воскресли для новой жизни.

Мы не можем больше молчать.

Как никто другой, мы имеем право говорить не только от своего имени, но и от имени наших павших товарищей, от имени всех жертв Сталинграда. Это наше право и наш долг"{104}.

В этом обращении далее убедительно говорилось: "Теперь нужно спасти всю Германию от подобной же участи. Война продолжается исключительно в интересах Гитлера и его режима, вопреки интересам народа и отечества. Продолжение бессмысленной и безнадежной войны может со дня на день привести к национальной катастрофе. Предотвратить эту катастрофу уже сейчас — таков нравственный и патриотический долг каждого немца, сознающего всю меру своей ответственности.

Мы, генералы и офицеры 6-й армии, исполнены решимости придать глубокий исторический смысл бывшей доселе бессмысленной гибели наших товарищей. Их смерть не должна оставаться напрасной! Горький урок Сталинграда должен претвориться в спасительное действие. Поэтому мы обращаемся к народу и к армии. Мы говорим прежде всего военачальникам — генералам и офицерам наших вооруженных сил:

От вас зависит принять великое решение!

Германия ожидает от вас, что вы найдете в себе мужество взглянуть правде в глаза и в соответствии с этим смело и незамедлительно действовать.

Не отрекайтесь от своего исторического призвания! Возьмите инициативу в свои руки! Армия и народ поддержат вас! Потребуйте немедленной отставки Гитлера и его правительства! Боритесь плечом к плечу с народом, чтобы устранить Гитлера и его режим и уберечь Германию от хаоса и катастрофы"{105}.

В газете «Фрейес Дейчланд» я с величайшим вниманием прочел речь, которую произнес генерал-майор Латтман на учредительной конференции Союза немецких офицеров. Он говорил о воинской присяге. Как и многих участников боев под Сталинградом, этот вопрос в то время очень занимал меня: поколения немецких офицеров считали воинскую присягу, принесенную главе государства, самым святым атрибутом солдатской чести. Существовали ли причины, которые могли оправдать нарушение присяги? Латтман исходил из этического содержания присяги, из отношения верности между руководителем и исполнителем, которое взаимно скреплялось присягой. Он напомнил приказ одного из командиров корпусов, отданный еще задолго до окончания боев в котле: «Фюрер приказал, чтобы мы сражались до последнего. Так приказал Бог, мои солдаты!» В этом смысле десятки тысяч солдат до конца остались верными присяге. Однако как далеко позволено зайти в этой «верности»?

"Если представить, к чему приводит эта верность, — сказал Латтман, — то мы придем к выводу: пусть погибнет Германия, но мы не нарушим присяги! В этом окончательном выводе заключается право на то, чтобы охарактеризовать дальнейшую связанность присягой как аморальную. Поскольку мы придерживаемся того мнения, что любая дальнейшая борьба приведет к гибели немецкого народа, мы рассматриваем воинскую присягу Адольфу Гитлеру, принятую в совершенно иных обстоятельствах, как недействительную.

Поскольку он знал, что клятва приковывала нас к нему, он мог строить планы, которые должны были сделать его «самым великим из всех немцев». Драгоценная кровь наших товарищей была пожертвована уже не во имя Германии, а во имя этой идеи! Разве это не издевательство над правом, которое он осмелился вывести из нашего нравственного понимания формулы присяги?

Мы никогда не присягали сделать его или нас, например, «господином Европы»! Мы клялись Богом быть самыми верными в случае борьбы за Германию. Однако он, которому мы дали обет верности, превратил присягу в ложь; и теперь мы тем более чувствуем себя обязанными перед нашим народом.

Из этой внутренней обязанности мы черпаем свое право, благодаря ей мы чувствуем и необходимость действовать…"{106}

Это было честное, серьезное разъяснение, которое произвело на меня глубокое впечатление. Речи полковников ван Хоовена и Штейдле, а также генерала фон Зейдлица были проникнуты честным стремлением спасти Германию, пока еще не поздно.

Лозунг: отход к имперским границам

Несколько дней спустя Национальный комитет и руководство Союза немецких офицеров опубликовали свои требования: «Организованный отвод армии к границам рейха под командованием сознающих свою ответственность руководителей вопреки приказу Гитлера!»{107}. Это означало, что вопреки приказу Гитлера вермахт должен был под командованием своих генералов организованно отойти к границам рейха и тем самым продемонстрировать, что он отмежевывается от захватнических планов Гитлера и как крупнейшая в Германии вооруженная сила намерен смести Гитлера и установить мир.

Национальный комитет и Союз немецких офицеров постоянно повторяли это требование с сентября 1943 до начала 1944 года через мощные говорящие установки, листовки, личные письма, радиопередачи и газету «Фрейес Дейчланд». Так, в одной из листовок, изданных в октябре 1943 года, говорилось:

"Национальный комитет приходит к следующему выводу: у армии нет другого пути спасения, кроме организованного отхода на границы рейха. Однако такой организованный отход невозможен без смещения Гитлера как верховного главнокомандующего. Вермахт вышел в поход как гитлеровская армия, он возвратится назад без и против Гитлера или не возвратится вообще.

Поэтому руководство Национального комитета «Свободная Германия» обращается к генералам: требуйте смещения Гитлера, могильщика рейха и вермахта, как верховного главнокомандующего! Организованно отводите войска назад! Предотвращайте опасность того, что ваши солдаты вскоре бросятся обратно на родину самовольно и деморализовано! к офицерам и солдатам: требуйте немедленного отвода армии! Исполнитесь сознания, что вы будете носителями оружия свободы нашей новой Германии!"{108}

Претворение в жизнь этого лозунга предоставило бы Германии с политической и военной точек зрения большие возможности. Национальная катастрофа была бы предотвращена, миллионы жизней сохранены, не были бы разрушены немецкие города. Мир получил бы доказательство того, что в самой Германии имелись мощные силы, которые покончили — хотя и поздно — с режимом и политикой Гитлера. Исходные позиции для мирного договора и строительства новой Германии были бы несравнимо более благоприятными, чем после дальнейших пятнадцати месяцев войны.

Напрасно! Правда, Национальный комитет «Свободная Германия» и Союз немецких офицеров были услышаны на германском фронте и частично в Германии. Безусловно, их слова предостережения вызвали раздумья, предохранили некоторых солдат и офицеров в безвыходном положении от смерти, опровергли хвастливые военные сводки фашистского генерала от пропаганды Дитмара и измышления Геббельса о том, что Советская Армия не берет пленных. Однако большого успеха достигнуто не было. Немецкий генералитет так же хорошо, как и руководство Национального комитета, понимал неотвратимость военного поражения Германии. Однако он следовал приказам Гитлера, будь то из фанатизма или от недостатка гражданского мужества.

Недостаток гражданского мужества, политическая неграмотность и другие наслоения прошлого в то время мешали и мне следовать своей совести и активно присоединиться к Союзу немецких офицеров. Так же как и генерал-майоры фон Ленски и Вульц, с которыми я подружился, я был согласен с целями Национального комитета. Но у нас имелись возражения против пути, по которому он шел; мы оказались в замкнутом кругу. Тем временем в начале сентября генерал-лейтенант Шлемер покинул лагерь Войково.

Для большинства из нас это не было неожиданностью. В плену Шлемер был всегда неразлучен с фон Даниэльсом. Мы называли их Макс и Мориц. Вероятно, оба генерала уже давно договорились о том, чтобы присоединиться к движению «Свободная Германия» и вступить в Союз немецких офицеров. Генерал Шлемер, кстати как и генерал фон Дреббер, в качестве гостя присутствовал на учредительном собрании Союза.

В начале осени стояла холодная и неприветливая погода. Лишь изредка удавалось посидеть на скамейке в парке. Ежедневные прогулки стали короче. Работа в саду в этом году также закончилась. Для того чтобы скоротать время, я вырезывал из дерева шахматные фигуры, портсигары, курительные трубки и другие вещи, доставлявшие маленькую радость то одному, то другому. Из картона сигаретных коробок были сделаны карты, так что в долгие вечера мы могли сыграть в скат или в «доппелькопф»{109}. Многие дневные часы посвящались книгам, художественной и политической литературе, а также изучению русского языка, в чем нам любезно помогал советский лагерный переводчик.

Однако мучившие вопросы не получали своего разрешения. Что стало с нашей родиной, с нашими близкими? Пожалуй, ничто не соответствовало так моему тогдашнему настроению, как строки Генриха Гейне:

Как вспомню к ночи край родной, Покоя нет душе больной…

В эти месяцы нас покинул генерал Ганс Вульц, бывший начальник артиллерии IV армейского корпуса. Он решился порвать с фальшивым сообществом генералов в Войкове, призывавших держаться до конца. Он уехал в Лунево, местонахождение Национального комитета «Свободная Германия». Неожиданно в путь собрались генералы Роске и Роденбург. Что касается Роске, то я полагал, что он также решил вступить в Союз немецких офицеров. Во всяком случае, в беседах в узком кругу он занимал деловую, благоразумную позицию. Действительно, он установил связь с Национальным комитетом, однако вскоре заболел и вернулся в Войково. Он также подтвердил, что Роденбург вступил в Союз немецких офицеров и сотрудничает в Луневе с Зейдлицем. В лагере это произвело впечатление разорвавшейся бомбы. Роденбург, бастион «продолжателей войны», — член Союза немецких офицеров! Неужели он действительно переборол себя?

Позднее генерал-лейтенант Роденбург был разоблачен как сообщник оберштурмбаннфюрера СС Губера, который попал в плен на Волге как обер-лейтенант батальона самоходных орудий, Губеру удалось из лагеря Елабуга попасть в число работников Национального комитета. Летом 1944 года Роденбург и Губер хотели уговорить капитана Штольца и лейтенанта д-ра Вилимцига, прикомандированных к фронтовому уполномоченному Национального комитета, перебежать на сторону вермахта. Они должны были сообщить гестапо подробности о деятельности, составе и местонахождении Национального комитета. Хорошо законспирированный план, который в случае его удачи мог дискредитировать Национальный комитет в глазах Советского правительства, удалось разоблачить в самом начале. Главная вина за эту попытку диверсии пала на генерала Роденбурга. Он был исключен из Союза немецких офицеров.

Совершенно неожиданно группа неисправимых генералов потеряла своего предводителя. Генерал-полковник Гейтц, закаленный солдат со здоровым аппетитом, который каждый день проходил в лагере пять километров, часть из них бегом, заболел. После временного улучшения его состояние ухудшилось. Он совершенно исхудал. Были вызваны профессора из Иванова и из Москвы. Они установили рак.

Генерал-полковник был переведен в одну из московских больниц, однако спасти его не удалось, поскольку болезнь уже зашла слишком далеко. Вскоре он умер.

Весной 1944 года мой друг Арно фон Ленски вступил в Союз немецких офицеров. Все, и особенно я, считали его благородным человеком. Всегда открытый и приветливый с каждым, кто действительно испытывал угрызения совести, он был откровенен и прям в своем суждении о тех, кто надменно держался за старое, фальшивое, губительное и избегал честной дискуссии. Генерал-майору фон Ленски, бывшему кавалерийскому офицеру, происходившему из старинного аристократического офицерского рода и крепко связанному с прусско-германской армией, было особенно трудно освободиться от укоренившихся традиционных взглядов, сделать шаг, неслыханно революционный для его кругов. Однако то, что он его сделал, выявило его духовную сущность, его большую искренность и способность критически мыслить. Арно фон Ленски был моим лучшим товарищем в тяжелых духовно-нравственных конфликтах того времени, человеком, на чье участие и сочувствие я мог рассчитывать в любой трудной ситуации.

Со времени основания Национального комитета и Союза немецких офицеров мы оба следили за постоянно ухудшавшимся военным положением Германии. 6 ноября 1943 года Киев, столица Украины, был освобожден советскими войсками. Еще раньше, 3 сентября, безоговорочно капитулировала Италия. 26 ноября 1943 года в Москве состоялся салют по поводу освобождения Гомеля. В январе 1944 года Красная Армия прорвала германский фронт под Ленинградом, Новгородом, у озера Ильмень и на реке Волхов — везде на большую ширину и глубину.

В конце января 1944 года Национальный комитет «Свободная Германия» на пленарном заседании подробно проанализировал положение на фронтах. Вместе с фон Ленски мы изучали выступления членов комитета и его решение. Прежде всего мне стало ясно проницательное сравнение Вальтера Ульбрихта с положением в 1918 году, знакомое мне еще по его статье, опубликованной в октябре 1943 года в газете «Фрейес Дейчланд».

«Каково положение германской армии к началу зимы? — спрашивал он. — У Гитлера нет больше почти никаких резервов… К тому же германский военно-воздушный флот так ослаблен, что не в состоянии защитить даже немецкие промышленные районы. Без сомнения, ситуация Германии и германской армии более тяжелая, чем в 1918 году»{110}.

Затем он процитировал, что писал тогдашний начальник штаба действующей армии генерал-фельдмаршал фон Гинденбург в своей книге «Из моей жизни»:

«Все меньше становилась численность германских войск, все больше становились бреши в оборонительных позициях»{111}.

"У нас уже больше нет новых сил, как у врага. Вместо Северной Америки у нас усталые союзники, которые определенно идут к падению.

Сколько еще времени наш фронт сможет выдержать эту ужасную тяжесть? Передо мной вопрос, самый тяжкий из всех вопросов: «Когда мы придем к концу?»{112}.

Тогда Гинденбург не видел больше возможности выиграть войну. Однако он знал также, что союзники не согласились вести переговоры с кайзером Вильгельмом II и тогдашним правительством войны. Совместно с Людендорфом он потребовал немедленного создания нового правительства; об этом он писал в своей книге следующее: «Все эти вопросы обуревают меня и заставляют принять решение — найти конец. Разумеется, конец с честью. Никто не скажет, чтобы это было слишком рано»{113}.

Однако в 1918 году правительство, верное кайзеру, вышло в отставку не сразу. Тем временем военная катастрофа становилась все более очевидной. Вальтер Ульбрихт констатировал, что Гинденбург, до мозга костей преданный кайзеру, все же имел мужество наглядно показать своему верховному главнокомандующему, что военная политика обанкротилась, и потребовать создания нового правительства, с которым противники Германии были бы готовы вести переговоры. Такое же требование давно стоит перед военачальниками Гитлера, которые имеют в руках власть, чтобы свергнуть гитлеровское правительство в соответствии с волей народа и армии.

Вальтер Ульбрихт заканчивал свою статью следующими словами:

«Чем сплоченнее и смелее народ и армия будут действовать в духе Национального комитета „Свободная Германия“, тем скорее станет возможным устранить гитлеровское правительство и добиться мира на основе свободы и национальной независимости немецкого народа»{114}.

Так же как фон Ленски и даже Паулюс, с которым я беседовал о проведенном Ульбрихтом сравнении 1944 года с 1918, я не мог оставаться глухим к этой аргументации. Мы были болезненно разочарованы тем, что не замечалось никакого значительного отклика, никаких серьезных выводов со стороны хотя бы одного военачальника или какого-либо старшего офицера вермахта. Казалось, они намеревались служить Гитлеру до полной катастрофы армии и народа. Этот факт отразился и на движении «Свободная Германия». Верный Гитлеру генералитет явно не думал о том, чтобы принудить его к отставке и добиться перемирия путем организованного отвода вермахта на границы рейха. Поэтому нельзя было поддерживать дальше прежний лозунг. Чтобы дать возможность многим солдатам и офицерам спасти жизнь, чтобы способствовать скорейшему окончанию войны, безнадежно проигранной, но требовавшей ежедневно все новых потоков крови и огромных материальных жертв, в январе 1944 года Национальный комитет выдвинул новый лозунг: "Прекращение боевых действий и переход на сторону Национального комитета «Свободная Германия»{115}.

В первый момент я был потрясен, прочитав об этом изменении тактики Национального комитета. Разве она не означала ликвидацию фронта, призыв к разложению, организации хаоса?

Снова дни и ночи я раздумывал над этими вопросами и обсуждал их с фон Ленски и Паулюсом, однако затем пришел к выводу, что этот лозунг Национального комитета при настоящем положении вещей указывал немецким солдатам и офицерам на фронте единственно возможный, подходящий выход. Ведь хаос и разложение вермахта начались уже давно. В этом был повинен не Национальный комитет, а исключительно Гитлер и его генералы, призывавшие держаться до конца. Тот, кто, находясь на Восточном фронте, хотел спастись, должен был стать на путь, указанный движением «Свободная Германия».

Меня занимал еще и другой вопрос. В декабре 1943 года лидеры Советского Союза, США и Великобритании встретились в Тегеране. Они недвусмысленно заявили:

"Мы выражаем нашу решимость в том, что наши страны будут работать совместно как во время войны, так и в последующее мирное время.

Что касается войны, представители наших военных штабов участвовали в наших переговорах за круглым столом, и мы согласовали наши планы уничтожения германских вооруженных сил. Мы пришли к полному соглашению относительно масштаба и сроков операций, которые будут предприняты с востока, запада и юга.

Взаимопонимание, достигнутое нами здесь, гарантирует нам победу…

Никакая сила в мире не сможет помешать нам уничтожать германские армии на суше, их подводные лодки на море и разрушать их военные заводы с воздуха.

Наше наступление будет беспощадным и нарастающим"{116}.

Решимость союзников бороться до безоговорочной капитуляции гитлеровской Германии вновь привела в ярость консервативную группу в Войкове. По понятным причинам она попыталась снять ответственность за это решение с германского фашизма и переложить ее на Национальный комитет. Но кто же, собственно, вел войну?

Гитлеровский вермахт или Национальный комитет «Свободная Германия»?

Кто объявил о ее тотальном характере — Геббельс или Вейнерт?

В результате тупоумной, исполненной ненависти болтовни большинства неисправимых генералов в Войкове последние остатки традиционных связей между ними и генералом фон Ленски, мною и несколькими другими ищущими постепенно прервались. Конечно, нам было тоже нелегко смотреть в глаза суровой действительности. Но могли ли мы ожидать чего-либо иного после всего того, что произошло? И мы не имели никакого права требовать гарантий.

Однако лично я был твердо убежден, что безоговорочная капитуляция означала не уничтожение или порабощение германского народа, а устранение раз и навсегда гитлеровского государства, гитлеровского вермахта, гитлеровской политики.

После отъезда фон Ленски из Войкова Паулюс сказал мне:

— Интересно, как поступите вы. Собственно, можно было ожидать, что вы уедете с Ленски. Ведь я знаю вашу позицию. За последний год я тоже многое обдумал. Если вы хотите вступить в Союз немецких офицеров, не отказывайтесь от этого из-за меня. Мы все равно останемся хорошими друзьями, какими стали за годы совместных боев и конфликтов.