Вильгельм Адам

Катастрофа на Волге 

Мемуары

Адам Вильгельм | Adam Wilhelm

Катастрофа на Волге Проект «Военная литература»: militera. lib. ru

Оригинал: Adam W.

{1} Так обозначены ссылки на примечания автора. Примечания в конце текста книги.

{*1}Так обозначены ссылки на примечания редактора. Примечания в конце конце текста книги.

Все тексты, находящиеся на сайте, предназначены для бесплатного прочтения всеми, кто того пожелает. Используйте в учебе и в работе, цитируйте, заучивайте… в общем, наслаждайтесь. Захотите, размещайте эти тексты на своих страницах, только выполните в этом случае одну просьбу: сопроводите текст служебной информацией — откуда взят, кто обрабатывал. Не преумножайте хаоса в многострадальном интернете. Информацию по архивам см. в разделе Militera: архивы и другия полезныя диски (http://militera.lib.ru/cd).

Вы, кого предостерегаю, внемлите уроку! {*1}

«Над всеми гигантскими битвами высится ныне, подобно монументу, битва под Сталинградом. Она останется в нашей памяти как величайшее героическое сражение. Беспримерно то, что свершают там сейчас наши саперы, пехотинцы, артиллеристы, зенитчики и все, кто сражается в этом городе, — от генерала до последнего рядового».

Так говорил Геринг 30 января 1943 года. Миллионы немцев, сидя у радиоприемников, слушали рейхсмаршала. От этих его слов у них сжималось сердце, замирало дыхание в груди, стыла кровь в жилах. Их охватывал леденящий ужас: что же с нашими мужьями, отцами, сыновьями? Что происходит с немецкими солдатами в этом волжском городе?

Еще две недели назад военные сводки пытались скрывать окружение 6-й армии. Только в последней фазе битвы в окружении геббельсовская пропаганда стала мало-помалу приподнимать покров тайны, которой было окутано это чудовищное заклание людей. Но делала она это на свой манер: превращая в апофеоз смертный приговор, фактически вынесенный 6-й армии и частям 4-й танковой армии. Военные сводки пестрели такими словесными украшениями, как «героическая борьба», «бессмертная слава», «доблестное сопротивление», «несокрушимое мужество».

Без зазрения совести искажая историческую истину, Геринг сравнивал происходящее со знаменитой оборонительной битвой трехсот спартанцев у Фермопил в 480 году до нашей эры. 6-я германская армия, которая, захватывая и уничтожая все на своем пути, вторглась более чем на 2000 километров в глубь Советского Союза, уподоблялась, вопреки всем историческим фактам, тому маленькому отряду, что некогда защищал в узком горном проходе свою родину от персидских захватчиков. И по аналогии с надписью на одной из скал этой теснины: «Путник, если ты придешь в Спарту, скажи, что мы пали здесь, как повелел закон» — в истории Германии будет тоже сказано: «Если вернешься в Германию, сообщи, что видел нас сражавшимися в Сталинграде, как повелел закон».

К сожалению, нацистским правителям удалось, по сути дела, осуществить свой кощунственный замысел. Спустя всего три недели Геббельс мог уже в своей речи 18 февраля 1943 года в Спортпаласте с поистине бесовской ловкостью подать гибель 6-й армии в ореоле «гордой скорби» и использовать ее для провозглашения тотальной войны. Немцы, павшие в боях, погибшие от голода на Волге, равно как и оставшиеся в живых в советских лагерях для военнопленных — а таких немцев, по утверждению геббельсовской пропаганды, не существовало, — все они были бесстыдно использованы геббельсовской пропагандой, чтобы нацисты могли продолжать свои военные преступления. Провозгласив лозунг: «Так вставай же, народ, и пусть грянет буря!» — Геббельс сорвал аплодисменты и завершил свое выступление под нескончаемые возгласы хора отборных фашистских подпевал: «Повелевай, фюрер, мы следуем за тобой!»{1} Отныне роковой ход событий был предопределен. Он привел к величайшей катастрофе германской нации.

Усилия немецкого солдата в битве на Волге были неимоверны. Он сражался храбро, стойко, самоотверженно. Семьдесят шесть дней и ночей{2} смотрел он в глаза смерти — ведь каждую секунду угрожало ему смертью оружие храбрейшего и решительнейшего противника. Семьдесят шесть дней и ночей переносил он тягчайшие лишения, боролся против мучительного голода и лютого холода. Действительно, жертвы, принесенные лично каждым немецким солдатом и офицером, бесспорны. Но не об этом здесь речь. Речь идет о смысле этих жертв. Какой закон повелевал этим людям наступать до самой Волги, неся с собой смерть, страдания и разрушения? Какой закон требовал от них идти на смерть? И можем ли мы чтить их жертвы?

Я участвовал в битве на Волге и вышел из нее живым. Она явилась глубоким переломом в моей долгой жизни — сейчас мне уже за семьдесят. Мне, кадровому офицеру, было мучительно и горько прийти к сознанию, что я служил верой и правдой неправедному делу и, как совиновный, несу за него ответственность. Только в длительном процессе пересмотра прошлого и духовного перевоплощения, который приводил к тяжелым внутренним конфликтам и противоречиям, я постепенно уяснил себе глубокие причины нашего поражения: оно было следствием не морозов, не бездорожья, «не гигантских пространств России» и не следствием стратегических или тактических ошибок военного командования — начиная с ОКВ{3} и кончая фронтовым командованием — или ошибок одного лишь Гитлера, как все чаще пытаются нас убедить многочисленные мемуаристы. Не было оно вызвано и «ударом в спину» или прочими факторами, которые можно и не принимать в расчет. Оно было следствием гибельной захватнической политики германского империализма и милитаризма, которому армия первого в мире социалистического государства дала сокрушительный отпор.

Но какова цена прозрению и раскаянию перед судом истории, если они останутся только мыслью или словом! «Discite moniti» — «Вы, кого предостерегаю, внемлите уроку!» Ведь это требует правильных действий. Только таким способом сможем мы освободиться от бремени ответственности за содеянное зло. Только отдав всего себя борьбе против повторения ошибок прошлого, можно предстать пред судом истории, быть достойным ответить за мертвых, не погрешить перед совестью.

В этом, я знаю, мы вполне единодушны с моим другом и соавтором Отто Рюле, который, как и я, будучи участником битвы на Волге и преодолев внутренние конфликты, правильно осмыслил пережитое. Как добрый товарищ, он помог мне с присущей ему основательностью, ясностью и энергией дописать повесть моей жизни, первые наброски которой я сделал двадцать лет назад.

Полчища захватчиков рвутся к Волге

Полтава, 14 января 1942 года{4}. Офицеры оперативного отдела штаба 6-й армии беседовали, сидя в своей столовой. Обед уже кончился. Мы еще ждали главнокомандующего, генерал-фельдмаршала фон Рейхенау. В этом не было ничего необычного. Во внеслужебное время Рейхенау не отличался пунктуальностью. Случалось ему и являться к столу в спортивном костюме — это было ему нипочем. Мы знали, что он в то утро, как обычно, в сопровождении своего молодого адъютанта, обер-лейтенанта кавалерии Кетлера, тренировался в верховой езде со стрельбой. Оттого, вероятно, он и задержался.

Привычки Рейхенау были нам знакомы, поэтому нас не удивил его поздний приход. Однако поразило нас другое: он шел к столу неверной походкой, словно с трудом держался на ногах. И если он всегда ел охотно, с аппетитом, то сегодня он только ковырял вилкой в своей тарелке. При этом он чуть слышно стонал. Это заметил полковник Гейм, начальник штаба армии. Он с тревогой посмотрел на Рейхенау.

— Вам нездоровится, господин фельдмаршал?

— Не беспокойтесь, Гейм, это скоро пройдет, не обращайте на меня внимания.

В эту минуту меня вызвал в коридор вестовой. Там ждал полковник юстиции Нейман.

— Передайте, пожалуйста, фельдмаршалу, что мне нужно, чтобы он срочно подписал кое-какие бумаги. Почта должна быть сегодня же отправлена Главному командованию сухопутных сил (ОКХ).

Когда я передал это Рейхенау, он ответил, что просит полковника Неймана несколько минут подождать.

Я вышел, чтобы уладить вопрос о сроке представления кое-каких документов. В передней я еще немного поговорил с Нейманом и одним из наших офицеров-ординарцев. Тут отворилась дверь и появился Рейхенау. Он подписал поданные ему бумаги. За ним стоял денщик, готовясь подать ему шинель. Но ему не пришлось это сделать: фельдмаршал вдруг пошатнулся. Мы успели подхватить его тяжелое падающее тело.

Еще не придя в себя от испуга, я через несколько секунд стоял уже в столовой клуба перед начальником штаба:

— Господин полковник, фельдмаршал…

Пораженные, все выбежали в переднюю. Генерал-фельдмаршал, еще недавно полный энергии и жизненных сил, сейчас бессильно лежал на руках двух ординарцев. Его словно потухшие глаза пристально смотрели куда-то в пустоту. По-видимому, он был без сознания.

Начальник медслужбы 6-й армии доктор Фладе за два дня до происшествия уехал в командировку в Дрезден. Поэтому я вызвал главного врача госпиталя в Полтаве. Мы отвезли фельдмаршала в автомобиле на его квартиру.

Подоспевший врач установил паралич с поражением центральной нервной системы. Он озабоченно качал головой. Правая рука и правая половина лица Рейхенау были парализованы.

Полковник Гейм немедленно дал знать о происшедшем Главному командованию сухопутных сил и в ставку Гитлера. Ведь Рейхенау был командующим как группы армий «Юг», так и 6-й армии. Теперь и та и другая остались без руководства. Это было тем более неприятно, что советские войска вели сейчас с флангов успешное наступление на нашу армию{5}.

Когда доктор Фладе был все-таки вызван телеграммой из Дрездена, Гейм предложил ОКХ, кроме того, доставить самолетом в Полтаву профессора Хохрейна, который был домашним врачом Рейхенау в Лейпциге. В тот момент Хохрейн находился на Северном фронте. 16 января профессор Хохрейн и доктор Фладе прибыли в Полтаву на самолете.

Состояние Рейхенау к этому времени значительно ухудшилось. Диагноз гласил: глубокое кровоизлияние в мозг. Вечером 16 января казалось, что наступило небольшое улучшение. Консилиум врачей решил воспользоваться этим, чтобы транспортировать Рейхенау в Лейпциг, в клинику профессора Хохрейна, — если только вообще и там удалось бы помочь столь тяжело больному.

17 января 1942 года в половине восьмого стартовали два самолета. Фельдмаршал не дожил до этого момента. Он скончался перед самым отлетом. В одной машине доктор Фладе сопровождал покойника, в другой летел профессор Хохрейн.

Около 11 часов в поле видимости показался Лемберг{6}, где нужно было набрать горючее. Самолет с телом Рейхенау пошел на посадку слишком поздно, врезался прямо в ангар на аэродроме и разбился вдребезги. Тело фельдмаршала было так изуродовано, что его останки пришлось перевязать бинтами. У доктора Фладе оказалась сломана левая рука. Вскоре после этой аварии, 11 февраля 1942 года, он писал в письме к генералу Паулюсу: «Мой пилот считал, что в Лемберге ему будет удобнее приземлиться, и на лету повернул как раз туда, где в 11 ч. 30 м. и произошло несчастье при этой попытке… Поистине чудо, что мы все не разбились насмерть, особенно если посмотришь, что сталось с самолетом»{}».

Гитлер приказал организовать за счет государства торжественные похороны фельдмаршала Рейхенау. В качестве представителя 6-й армии на траурной церемонии присутствовал генерал-майор фон Шулер, бывший в течение многих лет адъютантом Рейхенау. Начавшиеся тем временем ожесточенные бои лишали возможности отлучиться кому-либо из начальников отдела нашего штаба.

Руководство группой армий «Юг» было возложено на фельдмаршала фон Бока. 20 января 1942 года он приступил к обязанностям командующего. В тот же день прибыл в Полтаву и генерал-лейтенант Паулюс, вновь назначенный командующий 6-й армией. Вызванное смертью Рейхенау междуцарствие кончилось.

Перед обоими командующими стояли трудные задачи. Соединения Красной Армии выбили 294-ю пехотную дивизию с ее позиций в районе Волчанска, северо-восточнее Харькова. В результате наступления по обеим сторонам Изюма в стыке 17-й и 6-й армий советские войска глубоко вклинились в наши позиции. Резервами мы не располагали. Под угрозой оказались Харьков, Полтава и Днепропетровск. Из тех дивизий, которые не подверглись удару, были выделены пехотные батальоны, артиллерийские дивизионы и переброшены на юг для усиления правого фланга армии. Из армейского тылового района была спешно выдвинута охранная дивизия, не имевшая тяжелого оружия; ей предстояло задержать восточнее Полтавы острие наступающего советского «клина». Сводные батальоны, составленные из тыловых подразделений, предполагалось использовать для непосредственной обороны находившихся под угрозой городов.

Положение армии было отнюдь не блестящим, когда я встречал Паулюса на аэродроме. Он стоял передо мной, высокий, стройный. Сначала он слушал мой доклад сдержанно. Затем на его худом лице появилась улыбка.

— Тоже гессенец?

— Так точно, господин генерал, — ответил я.

— Ну тогда, Адам, мы с вами сойдемся быстро.

Затем Паулюс поздоровался со своим старым знакомым, капитаном Дормейером, начальником офицерского казино, который приехал со мной на аэродром.

Когда мы сели в машину, Паулюс первым делом спросил:

— Как на фронте? Я знаком с вчерашней вечерней сводкой армии. Изменилось ли за это время что-нибудь?

— Нас крайне тревожит вопрос, устоит ли перед растущим натиском Красной Армии слабый фронт обороны, созданный из собранных наспех частей и подразделений. Начштаба очень рад вашему приезду.

Паулюс сразу же поехал к полковнику Гейму, начальнику штаба 6-й армии. Гейм вместе с остальными офицерами штаба основательно подготовился для доклада приступающему к своим обязанностям новому командующему. На оперативную карту были нанесены новейшие данные, подсчитаны потери, понесенные нами за последние дни. Начальник оперативного отдела и начальник разведывательного отдела доложили о численности, боевом опыте и боеспособности наших частей. Затем они охарактеризовали состав советских войск и сообщили последние данные разведки.

Полковник Гейм предложил объединить под одним командованием те боевые группы, которые пока входили в различные полки и дивизии, но выполняли одну задачу. Выбор пал на генерала артиллерии Гейтца, командовавшего VIII армейским корпусом. Паулюс знал его как стойкого солдата, на него можно было положиться. Гейтц действительно в короткий срок добился согласованности действий этих боевых групп. Он значительно укрепил их с помощью четкой организации артиллерийского огня и форсированного строительства оборонительных позиций. 113-я пехотная дивизия была передана в VIII армейский корпус и также введена в бой фронтом на юг в месте прорыва южнее Харькова. Казалось, опасность предотвращена.

В эти дни мне неоднократно приходилось видеть, как добросовестно работает Паулюс. Ему была чужда размашистость, свойственная покойному Рейхенау. Каждая фраза, которую Паулюс произносил или писал, была точно взвешена, ясно выражала его мысль, так что не вызывала никаких сомнений. Если Рейхенау был командующим, который легко, не боясь ответственности, принимал решения, и его особенно характерными чертами являлись твердость, несокрушимая воля и отвага, то Паулюс представлял собой полную противоположность. Еще будучи молодым офицером, он получил в товарищеской среде прозвище «Кунктатора»{8} — «Медлителя». Его острый, как клинок, ум, его непобедимая логика снискали ему уважение всех сотрудников. Я не помню такого случая, когда бы он недооценил противника и переоценил собственные силы и возможности. Решение его созревало только после длительного трезвого обсуждения, только после обстоятельного обмена мнений с офицерами штаба, во время которого тщательно взвешивались все мыслимые случайности.

В отношениях с подчиненными Паулюс был благожелательным и неизменно корректным начальником. Впервые я убедился в этом, когда ездил с ним в штабы подчиненных ему корпусов и дивизий. 28 февраля днем мне сообщил начальник штаба, что я буду 1 марта сопровождать Паулюса во время его поездки на фронт. Тут он, как бы между прочим, протянул мне полученный с курьерской почтой из управления кадров список получивших очередные звания. Начальник штаба, поздравляя, протянул мне руку: с 1 марта 1942 года я был произведен в полковники.

— Ставлю вас в известность сегодня же, чтобы вы могли завтра утром доложить об этом перед отъездом командующему. За год вы из майора стали полковником, этим вы можете гордиться.

И я тогда действительно этим гордился. Я быстро внес необходимые уточнения на своей оперативной карте. Начштаба ознакомил меня с маршрутом. Наша поездка должна была продолжаться три-четыре дня.

На другое утро часов около восьми мы отправились на легковом вездеходе марки «Кюбель» к соединениям у места прорыва, восточнее Полтавы. Нас сопровождало несколько связных мотоциклистов. Было ясное морозное утро. Даже меховые шубы не спасали от пронизывающего восточного ветра. Дорогу часто преграждали сугробы. Колонны солдат тыловой службы и местные жители были в состоянии расчищать дорогу только от самых больших завалов, да и то ненадолго. Снеговые стены высотой чуть ли не в четыре метра по обочинам дороги ограничивали обзор. Лишь кое-где мелькавшие просветы позволяли увидеть широкую украинскую степь, раскинувшуюся перед моими глазами, словно пустынный край снегов, кристаллы которых сверкали порой на солнце, как бриллианты. Деревья и кусты попадались изредка только у русла ручьев и в селах между низенькими белеными хатами, крытыми соломой или дранкой. На голых ветках топорщились взъерошенные вороны.

По дороге Паулюс разговорился, стал рассказывать о своих опасениях и надеждах.

— Когда я шесть недель назад принял командование 6-й армией, — сказал Паулюс, — я был несколько обеспокоен тем, как сложатся мои отношения с командирами корпусов: ведь все они старше меня и годами, и званиями.

— Я и сам над этим задумывался, — ответил я, — но теперь, после того, что я слышал от корпусных адъютантов, у меня сложилось впечатление, что вы пользуетесь здесь у всех большим авторитетом.

— Это верно, Адам, мне тоже кажется, что я нашел правильный тон. Я хочу воспользоваться этой поездкой, чтобы установить еще более тесную связь с людьми. Ведь задача командующего войсками — создать со своими подчиненными отношения, построенные на искреннем доверии, а необходимое условие для этого — хорошо знать друг друга. Это значительно облегчит руководство. Вам уже приходилось лично иметь дело с командирами корпусов?

— Командирам корпусов полковник Гейм представил меня в первые же дни после моего приезда; командиров дивизий я знаю еще не всех. Пока я мог судить о них только по служебным характеристикам.

— Используйте для более близкого знакомства эти несколько дней. Мы побываем во многих дивизиях. Желательно, чтобы вы, когда мы вернемся, написали свои впечатления о командирах.

— Постараюсь, господин генерал, поговорить и с некоторыми полковыми командирами. Правда, у всех имеются служебные характеристики, но мне хотелось бы составить о них свое собственное мнение.

— Это и правильно, и необходимо. Думаю, что в нынешнем году нам еще предстоят тяжелые бои. При замене выбывших командиров я должен опираться на ваши предложения. Неправильный выбор при замене командира неизбежно влечет за собой вредные последствия для воинской части. Так что внимательно присмотритесь к каждому.

Мы спускались с какого-то пригорка. Машину занесло, и она несколько раз повернулась вокруг своей оси. Водителю не сразу удалось с ней справиться. Разговор, естественно, прервался. Внимание наше приковала гладкая, как зеркало, обледенелая дорога.

Сначала мы заехали к командиру дивизии генерал-лейтенанту Габке, которому подчинена была войсковая часть на западном выступе. Получив краткую информацию об обстановке и действиях частей, Паулюс осмотрел артиллерийские позиции. Они находились на открытой местности, не были ни защищены окопами, ни замаскированы, следовательно, их легко мог обнаружить противник. Это было непростительно.

Паулюс поговорил с наводчиками и командирами орудий.

— Орудия в порядке, боеприпасов достаточно?

— Так точно, господин генерал! — ответил один из командиров орудий.

— Где находятся передки и кони?

— Кони вон там, в сараях, передки около них. — Артиллерист указал на расположенный всего в нескольких сотнях метров поселок.

Командующий снова обратился к командиру орудия:

— Как, по-вашему, выгодная это позиция? Почему орудия не замаскированы?

Совсем рядом стояли огромные скирды.

— Почему не используете эти груды соломы?

К нам подбежал командир батареи, он явно побаивался нагоняя. Но Паулюс был не из тех грозных начальников, которые воздействуют только окриком, хотя в данном случае мог бы рассердиться — ведь командир батареи легкомысленно подвергал риску жизнь своих солдат.

— Я как раз говорил с вашими артиллеристами о позициях орудий. Они тут у вас видны как на ладони. Если бы противник вздумал возобновить атаку, от вашей батареи через несколько минут, вероятно, ничего бы не осталось. Перемените вечером позиции и замаскируйте орудия соломой.

Он говорил спокойно, убедительно, товарищеским тоном. Командир батареи стоял перед ним навытяжку, приложив правую руку к козырьку.

— Так точно, господин генерал! — Он был так растерян, что ничего больше не нашелся ответить.

— Ладно, ладно, наведите порядок. С этими словами Паулюс оставил ошеломленного офицера.

Мы снова сидели в машине и снова отчаянно мерзли, невзирая на наши шубы.

Следующий разговор у нас произошел в районе расположения VIII армейского корпуса в населенном пункте южнее Харькова. Некоторое время Паулюс не говорил ни слова. Он был занят своими мыслями. Вдруг он вскинул на меня глаза:

— Мне непонятно, почему Тимошенко{9} не продолжает наступления. Оборонительная позиция, которую мы с вами только что осматривали, не устояла бы перед решительным ударом.

— Я это уже заметил, когда мы стояли на артиллерийских позициях. Достаточно было переброситься несколькими словами с офицером-наблюдателем, который установил на скирде соломы стереотрубу. Он преспокойно утверждал, что русские мерзнут совершенно так же, как и мы, они-де не будут сейчас наступать. Они, как и мы, закрепились в селах.

— Это-то верно, сейчас в большей или меньшей степени борьба идет за населенные пункты. Но мы должны учитывать, что русские гораздо лучше нас приспособлены для зимы, что они могут неожиданно снова нагрянуть. Во всяком случае, наш штаб в Полтаве по-прежнему находится под угрозой.

— Я, господин генерал, того мнения, что Тимошенко выдохся, иначе он все-таки воспользовался бы благоприятной для него ситуацией.

— Я не разделяю вашего мнения, Адам. Русские действуют систематически, они не пойдут легкомысленно на риск. Полагаю, мы сегодня вечером еще основательно обсудим этот вопрос. Послушаем раньше, как оценивает ситуацию генерал Гейтц, он уже давно на этом участке фронта.

Гейтц нас ждал. Он был небольшого роста, с четкой выправкой. Выступающая нижняя челюсть придавала его узкому лицу какое-то жестокое выражение.

Меня интересовало, как Паулюс будет вести обсуждение обстановки. Его не могла удовлетворить поверхностная характеристика положения на участке фронта. Будучи опытным генштабистом, он стремился получить точное представление об обстановке, расспрашивал об источниках сведений о Советской Армии, мгновенно вникал в суть вопроса, умел отделить несущественное от главного, обсуждал и взвешивал различные варианты действий русских и требовал соответствующего решения задачи.

Генерал Гейтц особо подчеркнул мощь советских танковых подразделений, затем резюмировал:

— Если русские соберут здесь ударный кулак, то Харьков нам не удержать, опасность будет угрожать 6-й армии с тыла. Нам не хватает крупнокалиберных противотанковых орудий. Прошу предоставить мне несколько батарей зенитных орудий калибра 8,8. Они дали бы нам возможность отбить атаку вражеских танков.

Паулюс вполне сознавал, какая опасность грозила немецким войскам в Харькове. Разумеется, следовало раньше проверить, можно ли и какие именно зенитные батареи выделить для генерала Гейтца. Обратившись к нему, Паулюс сказал:

— По приезде в Харьков я поговорю с начальником штаба армии. Надеюсь, мы сможем вам помочь.

В Харькове нас ждали ординарцы. Квартиру мы заняли в маленьких домиках на окраине. Обе комнаты и кухня были обставлены уютно, а главное, особенно после этой поездки в лютый мороз, — на нас повеяло приятным теплом. Поужинали мы вместе на квартире у Паулюса. Я жил рядом, в соседнем домике. Нам подали картофельные оладьи и настоящий кофе.

После ужина мы еще долго сидели вдвоем. Командующий возобновил начатый днем разговор:

— Как я уже говорил вам, Адам, я не разделяю вашего мнения о том, что боеспособность Красной Армии понизилась. Под Москвой русские не только задержали наши танки, но даже, как вам известно, перешли 5 декабря 1941 года на Калининском фронте в наступление, далеко отбросили наши войска и нанесли нам весьма чувствительный урон{10}. Я наблюдал этот первый период, еще будучи в штабе сухопутных сил.

— Я заново глубоко продумал ситуацию, господин генерал. Красные действительно показали под Москвой, какие еще большие возможности у них имеются. Они быстро нащупали наши уязвимые места, прорвали наши позиции и отбросили нас в глубокий тыл. Мне писал об этом генерал Шуберт, адъютантом которого я был до ноября прошлого года. Его XXIII армейский корпус был много дней в окружении под Ржевом; только напрягая последние силы, ему удалось вывести войска. Многие пункты, которые мы захватили ценой больших жертв, теперь потеряны, например Торопец.

— Да, Адам, у Ржева положение чрезвычайно осложнилось; к тому же мы потеряли очень много ценного материала. Наступление русских на Центральном фронте создало большие трудности для Главного командования сухопутных сил. Было не ясно, каким способом удастся закрыть зияющие бреши прорыва. Вы сами понимаете, что меня крайне тревожит положение нашей армии. Прорвавшаяся у Изюма армия Тимошенко угрожает нашему глубокому флангу к югу от Харькова. Силы, противостоящие тимошенковской армии, не в состоянии отразить новое наступление. Не устранена еще и опасность на северо-востоке от Харькова, у Волчанска. Новые силы еще не прибыли для подкрепления, так что мы можем оказаться в таких обстоятельствах, когда нам придется удерживать нынешние позиции, опираясь на уже действующие там соединения; более того, с их помощью можно скорее ликвидировать вклинения противника. Пока это не сделано, мы находимся в чрезвычайно опасном положении{11}.

Перед нами лежала карта. На ней были нанесены последние данные оперативной сводки. Паулюс поговорил по телефону с начальником штаба о ходатайстве генерала Гейтца, чтобы южнее Харькова были использованы для противотанковой обороны зенитные пушки калибра 8,8. Начальник штаба информировал командующего об обстановке на других участках фронта армии. Я слушал рассеянно. Наш разговор с Паулюсом не слишком способствовал моему душевному равновесию.

Я мысленно восстанавливал перед собой сегодняшние события. Кое-кто из строевых офицеров был настроен мрачно. У многих солдат не осталось и следа от прежнего подъема, от веры в победу, воодушевлявшей их в первый год войны. Достоверно было одно: Гитлер и Главное командование сухопутных сил сознательно или невольно лгали, когда бахвалились перед всем миром, что Красная Армия разбита. Разбитая армия не может без передышки атаковать в разных местах посреди зимы.

Но к чему эти сомнения? Вот кончится зима, тогда дело пойдет на лад. Так убеждал я самого себя. Однако в ту ночь мне долго не спалось.

На другой день мы побывали в дислоцированных в Харькове штабах XVII армейского и ХХХХ танкового корпусов. С командиром танкового корпуса, генералом танковых войск Штумме, я встретился здесь впервые; в армии ему дали шутливое прозвище «шаровая молния». Кличка эта очень подходила к маленькому, толстому, живому как ртуть генералу. Его танковые дивизии оттеснили противника, который прорвался было в наши позиции на северо-востоке от Харькова. Понравился мне Паулюс и здесь, в беседе с командирами корпусов и начальниками штабов. Он не кичился своим высоким званием, а старался убедить подчиненных в правильности своей точки зрения. Его манера держаться произвела благоприятное впечатление и на генералов. Я с удовольствием заметил, что они отнеслись к командующему с должным уважением.

Через два дня мы выехали в Белгород, в XXIX армейский корпус. Я радовался предстоящему свиданию с начальником штаба полковником фон Бехтольсгеймом. Мне довелось много месяцев работать с ним в штабе XXIII армейского корпуса. Паулюс тоже знал его довольно близко. Во время польской и французской кампаний Бехтольсгейм был начальником оперативного отдела 6-й армии.

Мы уже подъезжали к городу, когда Паулюс показал направо и сказал:

— Смотрите, здесь шоссе, играющее такую жизненно важную роль для снабжения войск в районе Белгорода, почти не пострадало. Вы знаете, что 294-я пехотная дивизия оказала лишь слабое сопротивление атакующему противнику; часть ее, спасаясь бегством, отступила туда, вот до той небольшой возвышенности. Восстановить прежнее положение удалось только при поддержке наших танков.

Вскоре мы прибыли в Белгород. И тут в центре города перед нами внезапно открылась страшная картина. Меня охватил ужас. Посреди большой площади стояла виселица. На ней раскачивались трупы людей в штатской одежде. Паулюс побледнел. Глаза этого обычно спокойного человека выражали глубокое возмущение. Он гневно воскликнул:

— Да как они смеют делать свое преступление публичным зрелищем! Я же отменил приказ Рейхенау, как только приступил к своим обязанностям!

Я очень хорошо помнил этот приказ Рейхенау. Это произошло в ноябре 1941 года. Я был переведен в штаб 6-й армии и направлен к месту своего назначения. Мне сразу стало ясно, какой царит здесь дух.