Гвенхивар, ферх Оргивран, ненавидела Мордрета! Ненавидела долго и упорно той ненавистью бездетной женщины, видящей, как растут чужие дети. И еще более сильной ненавистью бездетной королевы, видящей, как у подножья ЕЕ трона стоит чужой. Пожалуй, не меньше она ненавидела сыновей любвеобильной Моргиас. И если раньше, – ах, раньше можно было прислушиваться к успокоительным шепоткам, – ведь и первая жена Артура так и не понесла… Можно было, не смотря на уверенные слова сестер короля, верить, что это не ее вина! Но после того, как выяснилось, что у Артура есть сын, вполне реальный и прекрасно всем известный, – все изменилось раз и на всегда…
      Гвенхивар не любила детей, не понимала умильного сюсюкания и восторгов иных мамаш. Звонкие детские голоса вызывали у нее лишь головную боль. Но она была королева, – дочь, сестра и жена королей, – и прекрасно понимала, что главное предназначение королев – обеспечить престол сильными и крепкими сыновьями, способными занять и сохранить трон, крепкими плодовитыми дочерьми, способными укрепить династические связи. Она не смогла выполнить своего предназначения королевы, а значит, она переставала быть королевой!
      Артур отдалился от нее и причиной этого, живым укором, был зеленоглазый юноша, сын опальной уэльской королевы и феи Моргиан…
      Артур был слишком благороден, что бы запереть ее в монастыре или попросту отослать в дом брата, но теперь явно тяготился ею. Гвенхивар ненавидела его за это, понимая, что никогда не любила мужа, а любила его силу и власть, которую теряла.
      Гвенхивар ненавидела Моргиан. Она не верила, что рождение Мордрета было случайностью. Разве так бывает? Одна ночь языческого разврата – и дитя Артура, запятнанное кровосмешением, стоит у нее на пути! Непонятное, не нужное никому волшебное возвращение – и покушение на короля…
      А мальчик рос, мужал… Ловкий и сильный, он становился одним из первых в воинских забавах. Разумный и выдержанный не по возрасту, он легко запоминал чужие языки, нравы, умел слушать и вести изысканную беседу с не меньшей ловкостью, чем крутить тяжелый полутораручный меч. Он приобрел не то что бы доверие, скорее молчаливое признание его способностей со стороны короля.
      Гвенхивар ненавидела его так сильно, что сама боялась своей ненависти и не смела поднять глаз, осыпая похвалами и подарками. Даже сыновья этой жирной распутной коровы Моргиас не вызывали в ней такой ненависти!
      Королева Моргиас безошибочно чувствовала настроение королевы Гвенхивар, умело скрывая удовлетворение от того, что задуманная еще покойным мужем Лотом интрига уже почти не нуждается в дополнительных усилиях. В отличие от тихой и незаметной Гвенхивар первой, дочери Леодегранса, которой приходилось давать соответствующее зелье, лоно этой королевы было мертво само по себе. Моргиас всячески старалась отвести и без того ослепленный ненавистью взгляд королевы от сыновей Лота – ее гаранта на будущее… С лицемерным сожалением она признавала, что-де Гавейн слишком горяч, Гаррет – юн и наивен, близнецы и вовсе не стоят упоминания – и тут Мордрет даст им сто очков вперед… Еще бы, сын Артура!
      – Незаконный, – поправляли ее.
      – Ну-у… – тут же кто-нибудь многозначительно морщился.
      Гвенхивар делала вид, что не замечает слухов, но у нее обидно портился цвет лица.
      Мордрет становился все старше, ненависть королевы – сильнее, и не оставляла уже места ни для кого иного. И когда во всеобщей свалке мелькнуло такое похожее на Моргиан лицо, она кричала в исступлении:
      – Взять! Взять! – ее ненависть наконец-то нашла выход.
      Так же, как позже она кричала мужу:
      – Это он! Он! Ваш сын! Это его рук дело! Он хотел опозорить меня! Он сам меня домогался!
      И видела – Артур ей не верит…
      Но у Ланселота, такого немыслимо благородного, – не было причин сомневаться в своей даме сердца. И Артур, не поверивший жене, – поверил ее любовнику…
      Монастырь был маленьким, тихим и невзрачным. Монахи, люди искренние, добрые, но невежественные, изо всех сил пытались помочь Мордрету. Могриан благодарила всех известных ей богов, что им не удалось применить свои умения в полной мере, иначе вряд ли она застала бы сына в живых.
      Артур в самом деле не тронул сестру. Артур и Уриенс – два короля, двое мужчин, – поняли друг друга… И приняли решение, которое помогло им избежать возможного конфликта и не нарушить политический союз…
      Усланная в отдаленный замок в Корнуолле, Моргиан жила почти в заточении и как не тяжка была неизвестность и забвение, она лишь изредка позволяла себе достать гадальную чашу, что бы увидеть происходящее в Каэр Меллоте. Этого было слишком мало, что бы она могла понять, могла знать и судить, что происходит… Но к чему?
      Справившись с горем и вновь обретя способность мыслить, Моргиан была потрясена поступком сына. Он бросился под меч Артура, защищая ее, и она сочла, что имеет право надеяться на примирение с ним… Как оказалось, зря!
      Пять лет изгнания память упорно приводила, как тогда, находясь под арестом в своих покоях она ждала его, желая наконец объясниться, уверенная, что он поймет, простит… Долго ждала… Оправдывая тем, что его не пускают. Но Мордрет не появился и позже, и не простился с ней перед отъездом в назначенную Артуром ссылку. Моргиан не получила ответа даже на прямую просьбу о встрече…
      Она уверилась, что сын не просто безразличен к ней, но ненавидит ее, и не могла не признать, что дала ему много поводов. Ей оставалось лишь влачить свое пустое существование, – жизнь ее была разбита так же, как и сердце…
      Единственное, что еще волновало Моргиан – было пророчество Мерлина. Она ждала беды, поскольку знала, что сама заложила для нее основу…
      Беда пришла. Разбуженная ночью ледяной рукой, сжавшей сердце, и едва заглянув в чашу, Моргиан с такой поспешностью собралась и покинула замок, что ее не то что не успели остановить, но даже не успели понять в чем дело.
      Она промчалась отделяющие ее от умирающего сына мили с такой скоростью, что рассказы ее вынужденного эскорта о том, что фея Моргана улетела от них по воздуху, не выглядели сказкой.
      Рана гноилась, Мордрет метался в жару – ему достался хороший удар. В этом приблуде, – а кто-нибудь знает, где находится Бенвик? – Ланселоту не откажешь, он умеет не только баб портить…
      Неся у ложа сына бессменную вахту, Моргиан жалела, что и впрямь не обладает такими способностями, как ей приписывают: она бы точно воспользовалась ими, что бы снести одну хорошенькую головку и еще несколько не в меру ретивых, решивших поймать королеву на горячем.
      Возможно, убеждала себя Моргиан, их ничего не связывает, кроме крови в жилах, возможно, он ненавидит и презирает ее, но она не могла позволить ему умереть, если была в силах что-то сделать…
      Как же она боялась того момента, когда он очнется! Моргиан измучила себя гадая, что он скажет ей после стольких лет молчания. А правда оказалась проще и страшнее…
      Мордрет был просто потрясен, увидев рядом с собой эту женщину – ту, которую он меньше всего мог ожидать…
      За прошедшие годы она не то чтобы постарела, но как бы поблекла. А на лице застыли усталость и тревога… А еще она плакала. Сейчас, пока никто не видит – тихо, молча, без криков, как тогда, над телом Акколона. Просто слезы сами текли по щекам, но вот Моргиан спохватилась, промокнула их пальцами и поднялась – Мордрет ощутил у себя на лбу ее ладонь, потом губы…
      – Хорошо, хоть жар спал… – пробормотала Моргиан.
      Он вспомнил: он в монастыре, куда его отвез Гавейн, после свалки в опочивальне королевы. Он ранен, и ранен серьезно…
      И с изумлением он понял, что она все время была с ним, выхаживала его! Не важно, как она узнала о случившемся и как нашла его – она приехала… Сколько раз – давно, еще в детстве, – он мечтал о чем-то подобном, а сейчас просто не смел, не умел верить даже собственным глазам.
      – Матушка? – выдохнул он, снова устремляя взгляд на проверяющую питье женщину.
      – Слава тебе, Керидвенн! – облегчение ее было почти осязаемым.
      Моргиан как-то жалко улыбнулась ему, и тоска в ее глазах – одинаковых у них обоих – была такая, что Мордрет начал подниматься…
      И повалился обратно, задохнувшись от боли, вызванной неловким движением.
      – Мордрет! – она тут же оказалась еще ближе, рассеяно приговаривая, – Потерпи, сынок… Я сейчас! Потерпи…
      Мордрет лежал, прислушиваясь к осторожным прикосновениям, и ему хотелось смеяться и плакать одновременно.
      Моргиан получила ответ сразу на все свои вопросы, даже те, которые не решалась задать и себе. Ни презрения, ни ненависти не было в глазах ее сына, но каким же горьким стало отразившееся в них удивление!
      Так очевидно было, что он не ждал не только ее появления, но и вообще участия к нему, и в первое мгновение – от слабости ли, от изумления – не смог скрыть, как тронут. Осознание пришло в один миг, и Моргиан готова была биться и выть подобно зверю, оплакивая самую большую свою ошибку.
      Да, она помнила его открытым веселым ребенком. Да, для нее прошло лишь несколько месяцев. Оставив Моргиас пятилетнего малыша, она не была готова встретиться с недоверчивым юношей, слишком гордым, что бы просить о том, в чем ему отказывали, как бы страстно он того не желал…
      Мордрет… как и все, она судила поверхностно о нем, и не подозревая что он способен на глубокое и преданное чувство, забывая что именно такие сильные сердца, порой оказываются самыми уязвимыми для несчастий. Лелея свою боль, – она была уверена, что он равнодушен… Упущенные возможности, драгоценные минуты накапливались и нарастали скатывающимся с горы комом. И едва не погребли их…
      Едва?!
      Обняв древесный ствол, Моргиан рыдала в монастырском саду, вжимаясь лбом в яблоневую кору: неужели же должна была пролиться его кровь, что бы она наконец поняла как ошибалась в нем?! Мой бедный мальчик, сможешь ли ты простить меня?! О матерь Керидвенн! Одним своим взглядом он сполна расплатился с ней! Мальчик мой, позволишь ли ты теперь хотя бы попытаться отогреть твое сердце?..
      Ему стыдно было признаться себе, но присутствие матери, ее забота и ненавязчивое внимание к самым мелким его нуждам – начали тяготить его и раздражать. Мордрет крепился до последнего, но он был не способен еще и сесть самостоятельно!
      Слабость, боль, досада, которую они вызывали, и постоянное нервное напряжение от ее нахождения рядом, все же прорвались сквозь все его закаленное долгими годами самообладание.
      – Зачем вы так обременяете себя? – поинтересовался он довольно резко.
      Моргиас замерла, едва не выронив то, что несла в руках.
      – Кто сможет обиходить лучше матери… – пробормотала она, опустив взгляд.
      Ей понадобилось время, что бы справиться с собой, но когда она вернулась, то была вполне спокойна. По крайней мере, внешне.
      Она опустилась рядом, и, сжав сплетенные на коленях пальцы, и начала говорить – медленно, сосредоточенно и тщательно подбирая слова:
      – Мордрет, я знаю, что разочаровала тебя. Знаю, что плохая мать – меня никогда не было рядом… Мои поступки, которые ты видел, врядли способны добавить уважения и любви… Но… на свете нет никого, кто значил бы для меня больше, чем ты!
      Мордрет молчал долго, не находя слов, которыми можно было бы ответить на такое признание, после чего просто поднес ее руку к губам. Сколько бы не было тебе лет, какая пропасть не оделяла бы тебя от близких, – всегда хочется услышать, что эта бездна всего лишь ложь… И еще больше хочется поверить, что это правда!
      Больше на эту тему между ними не было сказано ни слова, сколько бы они не беседовали. Моргиас рассказывала сыну о своей – его – семье, рассказала и о встрече с Артуром, – все, без утайки… Вспоминала его детство: обычно молодые люди не любят напоминания о своих детских проказах, но Мордрет внимательно, без тени недовольства слушал, слегка склонив голову к плечу… А вырвавшееся у него "Я помню…" об одном из забавных случаев, – когда он пытался научить кота плавать, отозвались для Моргиан волшебной музыкой.
      Она не могла наглядеться, надышаться на него, и в какие-то мгновения была даже благодарна Ланселоту, чей удар так тесно их свел, дав возможность узнать и понять, что они нужны друг другу…
      Мордрет же был немало смущен открывшейся вдруг силой любви матери к нему. Он не смел сердиться на то, что этого не случилось раньше, боясь спугнуть радость, от того, что это все же произошло. Обмолвка Моргиан о ее плутаниях в безвременьи по тропам Фейри в поисках Мерлина, потрясла его до глубины души – всем сразу: и тем, что она едва не погибла, и тем, что ей даже не пришло в голову оправдываться ими раньше…
      Еще не полностью поправившись, он шел по саду, впервые опираясь на чью-то руку, и раздумывал о том, насколько же они похожи. Оба, боясь разочарования, предпочитали скрывать свои истинные чувства, как бы неистово они не бурлили, под маской безразличного покоя. К счастью, удавалось это все же не всегда!
      А еще Мордрет чувствовал себя уязвленным тем, насколько раньше он неверно судил о матери. Было неприятно понимать, что и он склонен к заблуждениям не меньше тех, кого всегда упрекал.
      "Я это исправлю, матушка. Обязательно", – пообещал он про себя. Нет, прощать Мордрет по-прежнему не умел, но собирался впредь более тщательно подходить к вопросам справедливости и вины.
      Случай представился быстрее, чем можно было ожидать. В монастырь явился посланный королем рыцарь. Бедняга явно не знал как себя вести, и покорно ответил на быстрые вопросы Мордрета, не сразу решившись сказать с какой целью он прибыл. …Произошедшее в спальне королевы Мордрет помнил плохо. Да собственно, ему-то и помнить было нечего: он влетел, когда беспорядочная драка шла уже полным ходом, и сразу же самым глупым образом подставился под удар, – а рука у ближайшего друга короля была верная, хотя и несколько в ином смысле, чем обычно имеется в виду.
      Уединенность монастырской жизни, тяжелое ранение и сосредоточенность на личных переживаниях, не давали возможности заинтересоваться чем-то еще, так что известия просто потрясли его.
      Гаррет… Мордрет и вмешался-то в этот бездарный заговор оркнейцев только ради него, пытаясь удержать от глупости юношу, к которому испытывал удивлявшую его самого привязанность. Он привык считать Гаррета, – которому не доставалось любви ни матери королевы Моргиас, ни старшего Гавейна, ни тем более неразлучных близнецов – Аргравейна и Гахериса, явившегося в Каэр Меллот никем не званным и не желанным – кем-то вроде нуждающегося в опеке младшего брата…
      – Ланселот… Он убил Гаррета! Боги… он же был совсем мальчишка! – это был почти стон, но Мордрет сейчас же взял себя в руки: ему и так было неуютно оттого, что он в последнее время необыкновенно расслабился.
      Присутствовавшая здесь Моргиан невесело усмехнулась: разница между Мордретом и Гарретом, пусть и нареченным Лионессы после недавнего весьма романического приключения – составляла всего-то пять лет! Но, пожалуй, он прав, – и в пятнадцать Мордрет мальчишкой не был… всеобщими стараниями…
      А дальше вести были настолько поразительные, что не выдержала уже никакая броня.
      – Что?! – задохнулся Мордрет, дослушав мнущегося рыцаря до конца, – Меня?! За… за… Что?!
      Он утратил дар речи от потрясения, и, почувствовав на плече руку перепуганной матери, поднял на нее совершенно изумленный, ошеломленный взгляд.
      – Покушение… измена?!
      После того, как Мордрет в гневе вылетел из кельи, Моргиан тоже пришлось приложить немалые усилия, что бы унять нервную дрожь. Пройдя мимо располагающегося на отдых отряда – конвоя, присланного Артуром, – она отправилась искать сына.
      Обнаружив его в часовне, не смотря на возникшую между ними близость и доверие, Моргиан все равно не могла предположить, о чем его невеселые мысли. Что уязвило его и заставило искать уединения: трусость заговорщиков, сваливших свою вину, на тех кто погиб – или считался таковым… Незаслуженное обвинение и та легкость с которым в него уверовали… или что-то иное?
      – Мордрет…
      – Король тяготится мной, но не может прогнать, – заговорил он с плохо сдерживаемой яростью, не оборачиваясь к матери, – А я как-никак присягал ему… и как мне кажется, не давал повода уличить меня во лжи или подлости!
      – Успокойся! Я – знаю, ты не способен на низость! – сейчас ее сердце рвалось уже не от страха, но от боли за него. Горьким же было бремя, которое он нес на своих плечах!
      Мордрет поднял голову к матери, снова готовый защищаться ото всех:
      – А как же пророчество? – с усмешкой поинтересовался он, и снова стал похож на того, каким Моргиан помнила его пять лет тому.
      – Я в него не верю! – решительно отозвалась она, до конца понимая, что это действительно так, что она не желает и не будет в него верить, не давая этому бреду больше ни одного шанса!
      – Тогда ты – единственная… Теперь, когда о нем знают даже судомойки и золотари!
      – А я знаю тебя – мальчишку, который закрыл меня собой от меча! Ты не способен на предательство!
      Руки ее лежали на его плечах, и Моргиан ощутила, как Мордрет вздрогнул.
      – Но нужно что-то делать… – она не желала допустить, что бы ее сын оказался в таком же положении, как и она, если не хуже…
      – Нужно ехать! Посмотрим, посмеют ли они повторить свою ложь при мне! А если посмеют… Надеюсь, у братцев хватит смелости бросить мне вызов! – Мордрет зло тряхнул волосами.
      – Ты готов их убить? – помимо воли, Моргиан снова ощутила страх перед сыном, и сжала его плечи сильнее, чем следовало.
      Мордрет только томно повел ресницами. Он становился красивым мужчиной и был все больше и больше похож на своего прадеда, чьи неосторожные слова тяготели над ним.
      – Не надо! Не ради них – ради себя! – в этот момент Моргиан окончательно убедилась, что если кто-то и может противостоять пророчеству, то это она.
      Должна!
      Мордрет вгляделся в мать и сухо ответил:
      – Я постараюсь.
      Чего у него не отнимешь, так это того, что признавали даже враги – слова у него не расходятся с делом.
      – Ты теперь знаешь, что тебе стоит жить с оглядкой! – вздохнула Моргиан.
      – Главное, что я об этом знаю! – жестко отозвался Мордрет, а потом снова поднял глаза, – И знаю, что мне стоит жить…
      Он тут же отвернулся, но пальцы его продолжали сжимать ее руку у себя на плече…
      – Я поеду с тобой.
      Он благодарно кивнул, понимая, что вызвано это желание отнюдь не недоверием.
      Грубый камень стен был скрыт разноцветными полотнищами. Солнце гуляло по начищенным до блеска доспехам… Под сводами гулко отдавались размеренные шаги одного человека…
      Мордрет шел под взглядами родичей, рыцарей Круглого Стола, гостей – а вся Британия стремилась быть рядом с Артуром! – медленно…
      Внушительно. Четко обозначивая каждый шаг.
      Моргиан бесшумно плыла за ним в тяжелом темно-зеленом платье… – почти нищенском, по сравнению с окружающим ее великолепием, но меньше всего она беспокоилась о наряде.
      Артур не отрываясь, смотрел на них: все еще цветущую сестру и ее сына – его сына… единственного… Боги слишком много требовали от него!
      Но это было так знакомо!..
      Мордрет приблизился ровно настолько, на сколько позволял этикет. Гордая голова не склонилась ни на дюйм.
      Некоторое время царило молчание. Потом сын Артура дернул уголком рта и начал говорить. Звучным, глубоким голосом профессионального оратора, задействовав сразу все навыки и наблюдения, которые он успел приобрести.
      – Мой… король, – изменения его тона и ударения передавали самый тонкие нюансы, придавая интонациям необыкновенную многозначность, – По твоему – приказу – я – немедленно(!) – явился к тебе… Дабы обвинения в – измене(?!) – и покушении на честь(?) – и жизнь(!) – королевы(!) Пронзительный взгляд Мордрета обратился на лилейно бледную Гвенхивар рядом с супругом. – могли быть предъявлены – все же в лицо!!! Как и подобает среди рыцарей Круглого стола и – достойных людей! Я – смиренно предаю себя – твоему – правосудию!
      Это был уже настоящий вызов! И все это видели. Мордрет преклонил колено, но голова по-прежнему была вызывающе поднята.
      Моргиан в это время незаметно оглядывала залу, – но не встретила ни одного хотя бы сколько-нибудь сочувствующего взгляда. Кажется, только теперь она до конца начала понимать, какое положение занимает так называемый наследный принц на самом деле! Он был камнем, брошенным в изумительный чистый уютный искусственный пруд… Перчаткой, которую до поры никто не решается поднять. Но не пришла ли эта пора?
      – Сын мой, – в умении выражать гораздо больше, чем значит слово, Артур мог посоперничать с сыном: не может быть, что бы король не знал, как действует это обращение на него, да еще произнесенное таким тоном, – но у Мордрета лишь слегка дрогнули, сузившись, веки…
      – Я рад, что ты разумно решил подчиниться моей просьбе, и явился, дабы дать объяснения по поводу выдвинутых против тебя обвинений. Мы выслушаем все, что сочтешь нужным сказать ты, либо те, кто будут свидетельствовать за тебя.
      Невозможно было не восхититься благородным и величественным обликом короля, его мягким, но исполненным силы и достоинства тоном! Тем громче прокатился ропот, когда Мордрет без дозволения встал.
      Свидетельствовать?! – едва не выплюнул он: единственный, кто стал бы свидетельствовать за него – просто в силу бескорыстия и ненадуманных понятий о чести – был убит в ту же ночь…
      И Мордрет весьма непочтительно заметил:
      – Не плохо бы для начала знать, кто именно и в чем конкретно меня обвиняет! – при этом он дерзко сверкнул глазами в сторону королевы.
      Гвенхивар только поджала губы. Вмешался Ланселот, который не мог перенести даже такого урона для своей дамы сердца:
      – Тебя обвиняю я! В том, что ты злоумышлял против королевы! Подговорив братьев, собрался лишить ее чести, а может и жизни!
      Артур нахмурился – вмешательство Ланселота ему не понравилось.
      – Вломился к ней в опочивальню…
      – А сам-то ты, что там делал? – резонно поинтересовался Гавейн медовым голосом.
      – Да как ты смеешь?!
      – Смею! Ты сам прелюбодей, клятвопреступник и убийца! Что делал ты в опочивальне королевы?! Ночью! И ты убил моих братьев!
      – Я защищал честь королевы от вас!
      Их уже приходилось держать, и долгой дружбе, – а ведь на много старший Ланселот был для оркнейского принца наставником и наперсником, – несомненно пришел конец.
      – Довольно! – прогремел Артур, и в наступившей тишине особенно громко прозвучал безмятежный голос Мордрета, о котором на время все забыли:
      – Честь королевы безусловно нуждается в защите…
      Ахнули и Артур, и Гвенхивар, и Моргиан – все, поскольку это даже нельзя было считать намеком.
      – Своевременной…
      – Что?! Да как ты смеешь?! – Гавейн и Ланселот обернулись одновременно, хотя минутой раньше их самих надо было разнимать.
      – В чем я не прав, король? В защите нуждается честь любой женщины, – Мордрет подчеркнуто обращался только к Артуру, и опять он как-то особенно произнес слово "любой", так что невинная фраза приобрела двусмысленный, если не оскорбительный подтекст.
      – Довольно разговоров! Объяснись же наконец! – приказал Артур, с трудом сдерживая гнев.