Обстановочка в господской части замка, чем-то напомнила Яну логово перекупщика: та же мешанина всего и вся. Каждая в отдельности вещь – гобелен, предмет мебели, подсвечник сами по себе или в должном интерьере произвели бы впечатление, но здесь безнадежно терялись, создавая общий яркий безликий фон. Одно только запоминалось – поживиться здесь было бы чем! С этой мыслью Ян и шагнул в приемную залу, в центре которого, в высоком кресле сидела графиня Элеонора.
Она выглядела гораздо моложе, чем ожидалось. Сколько ж ей лет было, когда родился Уриэль, мельком удивился Лют. Кланяться он не стал, наоборот вздернув высоко подбородок.
Элеонора сидела пощелкивая остреньким коготком по шкатулке на столике, не поднимая на него взгляда, и, Ян, не стесняясь присутствующих здесь же гайдуков, подробно ее разглядывал. Как уже говорилось, графиня выглядела очень молодо – кожа ее просто светилась благородной матовой белизной. Поэт мог бы сказать, что ее неприкрытые ничем волосы, собранные в замысловатую прическу, были цвета бледного золота, Люту – они напомнили лыко или паклю. Но становилось ясно, в кого пошел Уриэль: она была тонка в кости, худощава, хотя женственные формы каким-то образом корсет не только не скрывал, но даже подчеркивал, и хороша хрупкой тонкостью ангела. Как узнал оборотень, Элеонора вот уже больше десятка лет была вдовой, но траур не снимала – скорее потому, что темный цвет и строгий покрой модеста, лишь выгодно оттенял ее облик. Тем более, что она нашла, чем его компенсировать, просто сияя от драгоценностей. Понятно было, откуда ноги растут у всего этого украшательства: женщина, она и есть женщина, просто меры не знает.
Или не хочет знать.
– Как видишь, – нарушил затянувшееся молчание томный голос, – теперь в нашей коллекции есть самый настоящий волк.
Оказывается, одержимый господин тоже был здесь, устроившись у окна. Хотя его было прекрасно слышно создавалось впечатление, что он говорит шепотом.
– Неужели? – Элеонора все таки повернулась, вонзаясь в Люта взглядом светло-серых глаз, – Не верится. Я хочу видеть!
– Может я и волк, но не фигляр, – осадил ее Ян, – Забавлять – не приучен!
Элеонора резко встала, обводя его взглядом с ног до головы и обратно.
– Люблю норовистых! – с придыханием выдала она, когда Лют уже уверился, что рассчитал неправильно. В любом случае, шута и слугу он из себя изображать не собирался.
Графиня в это время, что-то вспомнив, обратилась к одержимому:
– О норовистых, как там… – она прищелкнула тонкими пальцами, – Ты не испортил его совсем, Рубин?
– Какая разница? – недовольно поморщился тот, – Все равно нужна только его кровь.
"Солнечно сегодня, тепло…" – подумал Ян, глядя в окно. О ком они говорили, он прекрасно понял.
– Кровь… – протянула Элеонора, подплывая ближе, – Надо же, сколько всего заключено в этой жидкости… Кровные узы, кровное родство, кровное братство, клятвы, скрепляемые кровью… кровь – это жизнь, это власть! Кровь… Это так красиво!
Она оказалась совсем близко. Сумасшедшая, твердо осознал Лют, и подтверждением прорвался придушенный смешок Рубина.
Элеонора остановилась вплотную, смяв юбки, – так, что оборотень чувствовал ее дыхание на своей коже.
– Ты сделал правильный выбор, волк. Силу притягивает сила… истинное могущество – вот чего стоит желать!
Она стремительно развернулась, удаляясь из залы.
– Жаль, волк, что этой ночью я буду занята! – услышал Лют напоследок.
"Мне тоже!" – стиснул зубы Ян.
Похоже, это уже начинает входить в привычку!
Когда упоминается черная месса, а тем более вызов Дьявола, сразу же представляется: полночь, какой-нибудь мрачный подвал или катакомбы, сборище в черных балахонах. Или на худой конец разнузданные пляски вокруг котлов с мясом некрещеных младенцев, заканчивающиеся свальным совокуплением ведьм с чертями.
Последнее – удел низших, приукрашенный буйной фантазией монахов-экзекуторов. Что касается черной мессы, то как для любой мессы, для нее необходим священник, святые дары, и разумеется она должна проводиться в церкви или часовне.
Конечно, как во всяком большом замке, часовня здесь была – недавно перестроенная и поэтому случаю освященная заново. И конечно же капеллан, исполнявший свою службу уже около 30 лет. Брат Жозеф был теоретик, с юных лет задумывающийся о мироустройстве и промысле Божием. Покойный граф не интересовался ни чем, кроме рубки, охоты и пьянки, зато соображения капеллана нашли живейший отклик в сердце молодой графини, всегда отличавшейся необузданностью, поэтому вместо того, что бы вульгарно отдаваться конюху или вассалу, тело ее стало сосудом, принявшим в себя сущность высшую, – ангела, пусть и падшего.
Они все были для него опытными образцами, объектами, на которых он изучал природу и сущность греха – если и был в этой паутине паук, то это отец Жозеф. Но, паук бесстрастный, паук, единственной выгодой которого, было знание.
Он наблюдал, описывал и с холодной рассудительностью препарировал грехи не только чужие, но и собственные. Исполняя требуемое, постольку, поскольку его это не обременяло и не отвлекало от труда его.
"Saligia", иначе: superbia (годыня) – avaritia (алчность) – luxuria (похоть) – ira (гнев) – gula (чревоугодие) – invidia (зависть) – acedia (печаль). Во истину, годыня – первый из них, ибо он побуждает все остальные. Гордыней движим был первый, усомнившийся в величии Господа, и она же руководила последним из недостойнейших созданий его… И разве сам он был иным, желая обладать чем-то, недоступным до селе никому другому, лишь от него исходящим. И во истину в том человек подобен Сатане, но разве не подобен он в том самому Богу, ибо все создания Его, человек же – его подобие… Что же тогда Господь, если и Сатана – от Него…
Он был исследователем, препаратором, – и что значит еще одна особь? Отец Жозеф равнодушно миновал Уриэля меж двумя охранниками, подготавливая столь долгожданную службу (естественно, она должна была начаться много раньше полуночи, ведь обряд тоже занимает порядочное время).
От свечей было жарко, от ладана – душно. Риза священника сияла белым, только по краю шли черные шишки. Отец Жозеф наполнял потиры вином, и выставил дискос с гостией, пока в часовню, косясь на вычерченный знак, обозначенный именами демонов и символами планет, входили избранные: несколько доверенных вассалов, гайдуки, ближние женщины графини. Черные балахоны – помилуйте! Какая безвкусица!
Достаточно просто плащей.
Последней появилась сама Элеонора об руку с Рубином.
– Я буду спускаться до алтарей в Аду… – раздался ее возбужденный голос, отмечающий начало службы.
– Отец наш, сущий на небесах
Да святится имя твое на небесах,
Как это есть на земле
Дай нам этот день нашего экстаза
И предай нас Злу и Искушению Ибо мы – твое королевство, – хором затянула паства.
Латынь гулко раздавалась под сводами:
– Veni, omnipotens…
– Словам Князя Тьмы, я воздаю хвалу! Мой Князь, несущий просвещение Я приветствую тебя, кто заставляет нас бороться и искать запретное, – на следующих словах в голосе графини уже пропало всякое волнение, и он стал торжествующим.
Сама она все больше впадала в состояние экзальтации, – Блаженны сильные, ибо они унаследуют землю. Блаженны гордые, ибо они поразят богов! Позволим скромным и кротким умереть в их горе!
Элеонора сбросила свой плащ, и в отличие от остальных присутствующих на ней ничего не оказалось. Отец Жозеф потянулся за дискосом с гостией.
– Suscipe, Satanas, munus quad tibi offerimus…
– Muem suproc…
"Veni…" звучит слажено, явно не впервые исполняясь, графиня вообще уже не контролирует себя.
– С гордостью в моем сердце я воздаю хвалу тем, кто вбили гвозди и вонзили копье в тело Иисуса, Самозванца. Пусть его последователи гниют в своей скверне! – еще немного и с губ пойдет пена.
Ритуал неуклонно следует к завершению, и семикратное "Diabolus", означает переход к следующей, самой торжественной части. Двое стражей вводят Уриэля: тот не сопротивлялся, покорно позволяя разложить себя на алтаре. Его и привязывать не было необходимости: юноша был едва в сознании. Он выпил положенное вино из поднесенного священником потира, и откинул голову, опуская ресницы.
Еще не все, осталось последнее надругательство… И священник уже принял от Элеоноры жертвенный нож: когда стихнет "Nythra kthunae…" он войдет в его тело.
На избавление от смерти, Уриэль уже давно не надеялся, но губы сами собой шевелились в последней бесполезной мольбе. Не к людям.
О какой милости он просил Бога, он и сам не мог выразить, ощущая только ужас, больше смертного, и безнадежное отчаяние.
Сверху обрушилась тишина – на плиты брызнуло алым…
20.
Замок, не просто башня или несколько башен, обнесенные стеной. Это сложная организация, ибо в условиях хозяйственной автономии он должен отвечать всем повседневным потребностям живущих в нем людей, духовным и материальным. Как уже говорилось, в замке обязательно есть часовня, затем сам замок предназначенный для жизни, своя кухня и сад. Кроме всего прочего в замке есть прачечная, пекарня, хлев, конюшни, кузница, хлебный амбар, продовольственные склады, и конечно же казарма, для тех, кого наняли его охранять.
Ян быстро убедился, что здесь к этому вопросу относятся серьезно, хоть графиня и сумасшедшая. Наемников было много, хорошо вооруженных. Ребята подобрались злые, охочие до наживы: управлять такими, легче легкого. Но для этого нужно время, а времени-то у него и не осталось почти. Он конечно уже присмотрел, что потяжелее, что бы подпереть двери, но выигрыш это ему даст не большой. Другая проблема – те, что на стенах: такой отряд, какой собрал Хёссер, незамеченным подойти не сможет, как ни старайся. А значит сигналом ему будет скорее всего не условленный знак, а крик дозорного…
Вот с них-то волколак и начал, аккуратно, по одному, снимая служивых с нужной стороны. И все же, заметно, когда хозяйка женщина! Ибо она либо искренне полагает, что стражи на посту не спят и не пьют, либо вообще не задумывается над такими не достойными ее вопросами.
В этот момент его застало пение, донесшееся из часовни, еще более сгущая плотный тяжелый воздух. Было душно, как перед грозой, хотя какие грозы в конце октября!
Лют поймал себя на том, что напряженно прислушивается к происходящему в святилище. Не думать об Уриэле не получалось, как ни старался: подлостей за ним еще никогда не водилось, а иначе не назовешь предательство того, кто тебе доверился. Марта, права: жизнь за жизнь – это не цена, и бывают случаи, когда любой выбор не правильный… А ведь они оба верили ему до самого последнего момента! Последнего…
Ян саданул кулаком в камень. Стоя между зубцами, он так задумался, что не сразу разглядел движение за стенами, несмотря на свое особое зрение.
"Давайте же", мысленно подгонял их Лют, "Когда не надо – шустры не в меру, а когда надо, тащатся, как улитки беременные!" Ощущение неотвратимой катастрофы становилось почти осязаемым.
Дьявольщина! Вот именно дьявольщина здесь и происходила. Ян бесшумно скользнул во двор. На его счастье, слуги попрятались, видимо уже зная, что в такие ночи лучше не высовываться.
– Ну, затянули свои ермосы, – расслышал он ворчание кого-то из вольной братии, прежде чем подпереть дверь.
И обнаружил, что его трясет. Все. Вот-вот должен был прозвучать звук рога.
Времени, что бы обезвредить караульных в обрез. Но и служба судя по звукам подходила к концу, искать ход из замка в часовню (а его не могло не быть, потому что как туда входила Элеонора волколак не видел) было уже поздно.
В Христово воинство он не годился, да и плевать ему было на все эти игры с чертями и бесами! Не плевать было на другое: кто-то назовет это честью, кто-то просто человечностью, – красивых слов много, суть одна. И менять ее не следует.
Пение прекратилось, и Лют сорвался с места, поудобнее перехватывая позаимствованный чуть ранее приглянувшийся арбалет с сауленхебелем и оснащенный полиспастом. Болт в нем был только один, но и возможности перезарядить его ему вряд ли дадут.
Гори оно все огнем!
Приложившись, Ян пинком едва не сорвал с петель отнюдь не хлипкие двери, только-только успев нажать на спуск.
Болт прошил священника-отступника насквозь, и тот рухнул в вычерченную звезду, так и не выпуская атан. В три прыжка Лют оказался рядом, подхватывая с алтаря Уриэля и отступая к стене. Минута растерянности прошла, и раздался истошный визг графини. Почувствовав, что юноша больше не висит на нем, Ян покосился на него, – и у оборотня дыхание на миг оборвалось, а сердце вдруг ни с того ни с сего дернулось со всех жил.
Уриэль смотрел на него, как на явление Святого Духа, не меньше: словно не видя, не осознавая, зачарованными изумленными глазами, полными обожания, и с бездумной, хоть и вымученной улыбкой на искусанных губах. Такой взгляд половину грехов спишет почище всякой святой воды!
– Очнулся? – нарочито грубо бросил Ян, и мотнул головой на обступавших их гайдуков (и на том спасибо, что они на мессу оружия почти не брали, во всяком случае стрелкового) – С этими справишься? Тут тебе, я думаю, должно быть полное раздолье!
– Попробую… – прошелестел юноша, прижимаясь к загораживающей его широкой спине и просто млея от этого чувства. По щекам бежали слезы, но он их не замечал.
– Не так быстро!!! – перед Рубином пытались расступаться.
– К воротам. Это наш единственный шанс, – процедил Лют и толкнул Уриэля в сторону выхода.
Тот не ответил, но ослушаться на этот раз ему и в голову не пришло: скажи ему сейчас Ян в костер прыгнуть, он бы выполнил, ни мгновения не сомневаясь, что благодаря оборотню останется невредимым. Скользя вдоль стены, он упорно продвигался к распахнутым дверям, добавляя в ауру злобы и жажды крови, свою собственную ненависть к ним всем.
То, что началось потом – ни один человек в здравом рассудке ни видеть, ни тем более вспоминать не захочет. Однако несколько десятков, мечущихся в ограниченном пространстве людей, мешали добраться до оборотня и сбежавшей жертвы пробивающемуся к ним разъяренному Рубину, который просто отшвыривал все и вся со своего пути.
Рухнул очередной канделябр со свечами, у одной из женщин занялись распущенные волосы, у кого-то еще – плащ, добавляя во всеобщее смятение ноту страха. Уриэль, то и дело утирая шедшую носом кровь, разошелся не на шутку, и Ян молился лишь о том, что бы он выдержал, и не грохнулся в обморок, как обычно: заметно, что парню и так досталось порядком, как еще на ногах стоит…
Рог прозвучал именно тогда, когда между отступавшим Яном и взбешенным Рубином никого не осталось: это и спасло волколаку жизнь – метнувшая нож рука дрогнула, и Лют легко увернулся.
– Быстрее, твою…! – боковым зрением он видел, что растерянный Уриэль медлит на самом пороге, и понимал, что единственный, кто может противостоять даже для него еще жутковатым способностям мальчишки – демон, смотрящий на них из серых глаз одержимого.
А значит, подпускать его к юноше нельзя! Ян толкнул двери, выбрасывая Уриэля на ступени, и подпирая створки собой. На него снизошло ледяное спокойствие: беснование, как он помнил, сразу не утихает, и толпа сумасшедших займет себя сама, а с этим бороться можно только так – с холодной головой.
– Хочешь со мной потягаться, волк? – нежно протянул Рубин, хлеща рапирой воздух.
Вот, дьявол! Он еще и левша!
– Вот уж не знал, что в Аду фехтованию учат! – хмыкнул Лют, уходя от первого удара.
– Скоро узнаешь, чему учат в Аду, – любезно пообещал одержимый. Пока Ян сохранял выдержку, ему приходилось действовать как обычному смертному.
Ян отскочил от очередного выпада, неудачно подставившись под удар одного из оставшихся гайдуков, который оставил не опасный, но неприятный порез на боку.
Зато оборотень успел подобрать чью-то саблю и немедленно пустил ее в дело.
– Тупое животное, какого дьявола ты вмешался в то, в чем ровным счетом ничего не смыслишь?! Подобный парад планет повторится только через несколько веков! – хорошо, что убивать взглядом он не умел, иначе от оборотня давно и кучки пепла не осталось бы, – И даже эта убогая плоть ее слабоумного братца, так любезно предоставленная Элеонорой, рассыплется в прах!!!
Поскользнувшись в крови, Лют рухнул на пол и едва успел откатиться. Героем он становиться не собирался, да и противник попался такой, что уцелеть бы как-нибудь, поэтому он как мог уклонялся, отступал и уворачивался, отмахиваясь от гайдуков и убийственной рапиры Рубина. Как ни быстр и ловок был волколак, но демон, давно подчинивший себе это тело был ему не по зубам, так что единственное, что занимало Люта – сможет ли Уриэль открыть ворота. И сможет ли он сам продержаться до этого времени. Все больше набиравший силу пожар тоже не обнадеживал.
– Я возьму тебя живьем, волк! И буду лоскуток за лоскутом срезать шкуру! Но прежде, ты увидишь, как кровь этого отродья, которое ты так благородно кинулся спасать, наполнит жертвенную чашу!
– Почему? – выплюнул Ян глаза в глаза через перекрестье клинков, – Он же твой сын, или я не прав?
– Вашего Бога это никогда не смущало! – оскалился Рубин.
Противники отскочили друг от друга одновременно, но на этот раз не повезло одержимому: у него начал тлеть рукав. Требовательный призыв рога повторился, и Ян попятился к дверям.
– Да, волк! – смеющийся Рубин неотвратимо наступал, – У вас это называется так, и именно потому его кровь драгоценнейший мощнейший эликсир, с помощью которого можно сделать почти все! Даже снять проклятие самого Люцефера…
– А-а, так вот, где собака зарыта! – глумливо ухмылялся Лют, хотя дыхания у него уже не хватало, а выщербленная за время этого безумного боя сабля, становилась все тяжелее в потной ладони, – Поперли из Пандемонии Столица демонов в Аду, как проштрафившегося служку!
Испустив невнятный придушенный возглас, Рубин бросился на него, занося руку в неудержимом рубящем замахе. И в бесконечно малую долю секунды Лют видел, что отвести его он и успеет, но его достанет следующим движением…
Может парад планет в небе этой ночью и был какой-то особенный, зато у Уриэля перед глазами кружился настоящий хоровод. Он едва смог подняться, после того как его отбросило захлопывающейся створкой, несколько шагов проделав на четвереньках.
Тело слушалось плохо, мысли еще хуже, оставив в голове только осознание, что Ян остался там… Ян, который его опять спас… и четкий приказ открыть ворота.
Почти голый – черная хламида еще кое-как болталась на плече, босой, трясущийся от холода, изнеможения и нервного истощения, Уриэль отчетливо понял, что сделать ничего не сможет. В караулке двое: и в лучшие свои дни ему, да еще безоружному, с ними не справиться, а он не из тех, чьи приказы здесь выполняются беспрекословно и в любое время.
Наемная братия, слыша красноречивые звуки и чуя запах дыма, бодро вышибала ставни и двери, запертые оборотнем. Раздавалась перекличка дозорных. Караульный как раз задавал сакраментальный вопрос "кто такие и чего надо"…
На бегу – хотя бегом это назвать не смогла бы и хромая черепаха, – юноша подхватил попавшийся под руку инструмент, вроде щипцов, полено, и заколотил по всему, что как-то могло издавать звук, заголосив, надрывая легкие:
– Лю-ю-юди! Пожар! Гор-и-и-м!
Караульный отвлекся, оборачиваясь, и Уриэль ощутил еще не явный, но понятный и ожидаемый испуг перед огненной стихией, пожирающей твое добро и подбирающейся к жизни. Для того, что бы побудить к бегству – этого страха было еще мало, а сам Уриэль слабел все больше, но воспользовавшись заминкой просто повис на вояке, истошно вереща:
– Это черти из Ада рвутся! Спасайся, пока можешь! Страшный суд наступает, и первая труба уже прозвучала!
Ошалевший от такого натиска, в самом деле видя явные признаки неудержимо распространявшегося пожара, и провожая взглядом напарника убегающего куда-то – Бог весть, что тому пришло в голову в этот момент! Быть может, он геройски бежал спасать запертых в часовне людей, а может припасенные из жалования монеты под кроватью дородной жаркой поварихи… Под раздавшийся повторный сигнал рога – тот без труда стряхнул с себя юношу и тоже бросился бежать.
Сидя на земле, Уриель со злобой смотрел на механизм ворот. Вырвавшаяся таки на свободу вольница, оценив обстановку, ринулась не к почти полностью охваченной огнем часовне, колодцу… И не к воротам, конечно, – а в сам замок, что бы под предлогом спасения господ и их ценностей, сначала разжиться чем-нибудь стоящим.
Нужно ли говорить, что в скором времени пожар запылал и там?
Оставляя в дереве глубокие борозды от ногтей, обламывая их чуть не до крови, Уриэль навалился на ворот всем телом, и скрип скверно смазанного железа – прозвучал желаннее, чем музыка райских кущ…
В глазах мерцал целый хоровод созвездий, безвольное тело медленно сползло с рычага под ноги вступавшим, и только дестрие – умнейший конь, равноправный боец и на турнире, и в реальной схватке: самое понимающее существо, из сопровождающих человека со времен библейских прародителей до Потопа и наших дней, – смог вознести копыта, миновать эту еще дышащую горку костей и кожи, пахнущую человеком…
Яростная длань вздернула кверху за волосы:
– Где Лют?!
Уриэль только молча повернулся в сторону часовни, просто мечтая о том, что бы все-таки потерять сознание. Но та же рука волокла его, по-прежнему за волосы, и оставалось лишь кое-как переставлять ноги. Он с торжеством, которого никогда от себя не ждал, видел: как загодя изготовленный таран, запасенный вовсе не для такого, выносит многострадальные двери, и следом врывается вооруженное хоругвями, крестами и прочими освященными предметами братство.
Он видел, как Ян не ожидая того, опрокидывается навзничь, как спотыкается Рубин, тут же отступая перед исполненным веры инквизитором, воплощающим сейчас Кару Господню… Про него забыли. Он больше им не нужен! Никому…
И Уриэль улыбаясь, позволил себе все же покориться слабости. "Бог определил нас не на гнев, но к получению спасения…". "Всегда радуйтесь. Непрестанно молитесь.
За все благодарите: ибо такова о вас воля Божия во Христе Иисусе. Духа не угашайте". 1-е Павла Фессалоникийцам, 9, 16, 19 "Ян!!!"
21.
Марта не была бы собой, если бы развернувшись тогда, так и уехала навсегда. То, что раньше она принимала за безмятежность, мертвенный покой ее души однажды был нарушен, – грубо и довольно жестоко, но уже давно она осознала, что вновь ощутить его не хочет. И возвращалась она вовсе не потому, что идея христианского милосердия застила глаза и заткнула уши, мешая здравому смыслу взывать к рассудку. Но был вопрос, который волновал ее необыкновенно, и эта новая, а точнее проснувшаяся ото сна женщина, предпочитала разрешить его немедленно, чем остаток жизни мучится сомнениями, терзаться, ждать чего-то, а точнее кого-то, не будучи уверенной, что этот кто-то достоин того, что бы его ждали.
Прежде она долго думала как быть с золотом, полученным за Уриэля. Тридцать серебрянников выглядели скромным подаянием рядом с этой суммой, на которую преспокойно можно было приобрести добротную ферму. Даже прикасаться к ним было гадко, но предусмотрительность взяла свое: Марта прикопала их той же ночью, и времени на это ушло порядочно – земля смерзлась, а лопатой разжиться было негде.
"Если что: легко пришло – легко и уйдет!", – подумала она, утирая со лба нечестный, но от этого не менее соленый пот, а потом уже неспешно тронула повозку. За этот долгий день руки она себе сбила до кровавых мозолей, но боли не чувствовала.
И когда ее окружили без всякого окрика, – не испугалась. Впрочем, этим охотникам, такая добыча была не интересна.
– Бесстрашные вы все слишком, – протянул Хёссер, когда поставленная перед ним ведьма не то, что глаз не отвела, но и вернула усмешку, – Почему? Не поверю ведь, что не боишься!
– Сам-то не боишься, невинную душу погубить? – дернула губами Марта.
– Отпустить. Не денется никуда, – коротко распорядился инквизитор, и на нее перестали обращать внимание.
Конечно, на штурм ведьму никто не брал, но никто не мешал ей берегясь следовать за отрядом, и она вошла в распахнутые ворота цитадели аккурат в тот момент, что бы увидеть Хессера и Яна обменивающимися любезностями на ступенях полыхающей замковой часовни…
– Вот уж не гадал, что тебе жизнью буду обязан! – признал очевидное Ян, вскакивая на ноги.
– Неисповедимы пути Господни! – несколько рассеяно отозвался инквизитор, обращая взгляд на попиравшего и без того оскверненный алтарь Рубина с рапирой и кинжалом.
Пока его люди выводили уцелевших адептов ковена, он бестрепетно шел к одержимому сквозь огненную купель. И Лют не мог не признать мужества своего кровного врага, чувствуя странное удовлетворение: давя гадину, можно испытать лишь омерзение, но противник умный, смелый и сильный – некоторым образом возвышает тебя самого.
Однако то, что он здесь, означает…
Оборачиваясь, Ян высмотрел таки искомое, бросаясь туда.
– Вставай! Замерзнешь…
Уриэль улыбнулся этому голосу, но шевелиться сил не было.
– Вставай, парень! – оборотень тормошил своего нечаянного крестника, – Пора уносить ноги… Эк тебя!
Рядом встала Марта.
"Дура!" – беззвучно сказал Лют в сияющие просто неземным светом синие глаза.
"Сам выбрал!" – так же молча ответила она.
Самое время незаслуженно забытым напомнить о себе, не так ли? Так о ком все забыли, но кто не может позволить так просто списать себя со счетов? Ответ один, и он правильный: Элеонора. Нагая графиня, выпрямившись в свой не самый большой рост в оконном проеме, сжимала в тонких ручках любимый дублетер, за которым она и кинулась.
То, что она хотела отыграться именно на нарушивших ее грандиозные планы – сомневаться не приходилось. С такого расстояния она не впечатлила бы и куропатку, но лишь не на много промедлив после выстрела, что бы увидеть последовавший прыжок, Лют упал, увлекая за собой Марту и подминая под себя несчастного юношу…
Мало ли…
Боли он тоже не ощутил, ведь болт вошел хоть и не глубоко, но точно в шею, как и намеренно попасть трудно. Второй оцарапал плечо оглушенного Уриэля.
Высшим волеизъявлением: в этот момент державшие кровлю балки прогорели и рухнули, погребая под собой и демонов и святых.
– Вставай! Идем же! Ну! Давай! – резкий вопль пробился сквозь безвремение.
Ясное ночное небо мелькало перед глазами.
– Вставай!
Несколько пощечин наотмаш. Чужая живая кровь обжигает голую кожу…
– Вставай!!!
Женские, но отнюдь не хрупкие руки волокут его дальше…
Эпилог
Так они и встречали рассвет, глядя на зарево: Марта и кое-как опамятовавший Уриэль, все еще чувствовавший на себе тяжесть другого тела… Амиантовые глаза плыли горьким дымом. Обрывки прошлой ночи, ощущение касающихся щеки волос, тишина вслед за выдохом – расслаивались, оседали туда же, где уже хранилась память о том, как он бежал по галереям, услышав отзвук злой воли, и скользили пальцы в пропитывающей рясу настоятеля крови… Больно… Лучше бы самому погибнуть, чем так! Жизнь на жизнь… Такой размен равноценным не бывает!
Казалось, что это просто страшный сон, и сейчас оборотень возникнет рядом с едким словцом и знакомым прищуром…
– А ведь ты теперь граф, – заметила женщина, – спорщиков не выберется…
Юноша вздрогнул, словно она его ударила. Марта повернулась к нему, взглянула в застывшее мертвенно-белое лицо, и – обняла порывисто, прижимая голову к пышной груди и шепча в самое ухо:
– Ты держись! Если ты сдашься – то мне останется только вслед за ним в землю лечь! А нельзя… – и добавила еще пару слов.
Уриэль резко отстранился, потрясенно оглядывая ее с ног до головы.
– Кому как не тебе его сына растить?! – улыбнулась горько вдова. Дважды уже.
– Или дочь… – шепнул юноша.
– Или дочь… – на последнем вздохе согласилась Марта, снова оборачиваясь к догорающему замку, – А крестить отец Бенедикт будет! Его обвинять теперь тоже некому…
This file was created
with BookDesigner program
bookdesigner@the-ebook.org
16.01.2009
