В то лето Ян его так и не достал: словно Хоссеру помогали вышние силы. Август уже был на исходе, когда он приходил в аббатство Святого Духа, а в первые же дни осени зарядили дожди, так что в любом обличье было крайне неуютно. Лют неотвратимо кружил около монастыря, рыскал по округе, но все же упустил свою добычу, и был вынужден снова бросаться вдогонку по дорогам и весям. Было бы проще, если бы ему не приходилось отвлекаться на свои насущные нужды, а так – дело уже близилось к октябрю, когда в небольшой деревеньке – толи Крепицы, толи Липицы – ему наконец повезло.
      Божьи войны были здесь совсем недавно, забрали приблуду-батрака, признанного одержимым бесами, но сжигать его сразу не стали, отбыв к озеру.
      Слушая это, у Яна бешено раздувались ноздри: выдали, просто выдали на расправу какого-то бедолагу, так же как когда-то выдали его ведьму-мать… Желтые глаза мерцали мутными болотными огнями, когда кинув монетку за сведения Лют оставил деревеньку, направляясь к озеру.
      Тянуть он не собирался, шел почти в открытую, если не считать въевшейся привычки соблюдать осторожность и тишину. Первым увидел троих монахов и торопливо сорвал с себя всю одежду – пусть примут кару от того, кого боялись… Помнится, в первый раз он даже вывалялся в какой-то алхимической дряни, что бы шкура светилась в темноте, производя еще более жуткое впечатление, но теперь уже не до эффектов!
      Громадный черный волк вылетел на берег, опрокидывая молоденького монашка, оказавшегося ближе всех. Мощные челюсти сомкнулись на горле – не в жажде крови, а попросту ломая хребет, как куренку. Второй оказался храбрый – тыкал в зверя горящей хворостиной из костра. Лют даже пожалел, что в этом облике не может смеяться. Монах готов был драться, но это только раззадоривало – Ян видел, что тот уже понял, что имеет дело не с обычным зверем и даже не с бешенным. Волк глухо рыкнул – давай, святой колдун, никакие уловки тебе не помогут!
      Но рассуждать времени не было. Последний монах, застывший в потрясении, когда чудовище даже не заметило крестного знаменья, опомнился, но вместо того, что бы помочь собрату с воплями бросился бежать. Проклятье, допустить этого было нельзя, и волк в три прыжка нагнал улепетывающего брата. Убивать сразу он не хотел, только сбил с ног, прижав за края черной рясы, но удача как видно, по-прежнему смотрела в другую сторону. Оставив уже мертвое тело, Ян досадливо встряхнулся: тоже мне борец с нечистью, – оборотня увидел и окочурился от страха. Но один все же был старой закалки, небось проверенный Хоссеровский товарищ: волколака он встретил уже не столько крестом, сколько ножом, и если и поминал кого, то уж не Господа и Божью мать. Его убивать было и сладко, и жалко.
      Наклонившись над ним уже в человеческом облике, Лют признал:
      – Не плохо, монах. Да только железкой я тоже владею получше тебя, – он покосился на стремительно увеличивающиеся густо-вишневые пятна, – Ты истечешь кровью прежде, чем успеешь дочитать "Ave", так что давай, начинай исповедоваться! Ты знаешь, кого я ищу.
      Жить монаху хотелось сильно, но и мужества было не занимать. Вместо молитвы, он обозначил оборотня такими словами, что Ян уважительно присвистнул, постаравшись запомнить парочку особенно звучных оборотов.
      – Ты опоздал, тварь, брат Иоганн ушел еще утром… И вашему ковену все равно не быть!
      Отвечать Ян не стал: ни ковен, ни другие местные заморочки его не интересовали.
      – Куда? – спросил он.
      Монах засмеялся.
      – Зря смеешься, брат! Я еще успею отравить твои последние минуты!
      – "Не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить…" – Куда?!! – рявкнул Ян, встряхивая монаха и тыча в раны.
      – "Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной…" – Только не говори, что всю жизнь мечтал стать мучеником! – Лют взярился окончательно, – Святой венец "А теперь готовится мне венец правды, который даст мне Господь, праведный Судия, в день оный; и не только мне, но и всем, возлюбившим явление Его". (Второе послание Павла Тимофею 4, 8) так покоя не дает, что чужими костями себе дорогу выстилаете?! Вспомни, монах: "Если я что сделал, если есть неправда в руках моих, если я платил злом тому, кто был со мною в мире – то пусть враг преследует душу мою и настигнет, пусть втопчет в землю жизнь мою и славу мою повергнет во прах" (Псалом 6, 4-6)… О "мужи праведные", погрязшие в корысти, тщеславии и всех смертных грехах… извращенном блядстве! Да как вы смеете не то, что учить – карать за то, чего не понимаете?! "Чистые сердцем"!!!
      Пусть я тварь, но и вам Царства Божьего не узреть! (От Матфея 5, 8) Да и по земле спокойно не ходить…
      Ян разжал руки, с трудом сквозь пелену обжигающего бешенства осознав, что монах уже мертв. С коротким ругательством отпихнул от себя тело, – его все еще колотило от бессильной и бесполезной ярости.
      Только испортил все! – досада обратилась уже на себя. Где теперь эту сволочь искать… Несколько часов форы, пока он тут богословские диспуты вел! Лют запрокинул голову к небу: Господи, а ведь ты же кажется учил любви и прощению!!!
      Так почему же в Твоих словах каждый находит то, что ему больше нравится…
      Он тяжело спустился к безымянному озерцу – так, недоразумение, – и стал умываться…
      И тут заметил нечто такое, что заставило подняться волосы на затылке, хоть он сейчас и не был зверем, разом уяснив, с чегой-то тут святые братья прохлаждались…
      Над водной гладью простирался несчастный покореженный ствол уже неведомо какого дерева, охваченный веревкой, которая уходила вниз. А над поверхностью виднелось нечто, что при ближайшем рассмотрении оказалось обессилено поникшей головой со спутанными мокрыми волосами, и заведенными над ней руками, запястья которых и охватывала веревка…
      Ян опомнился только тогда, когда уже перерезал ножом суровые волокна – хоть серебра в них не было, и на том спасибо! Озеро оказалось коварным: дно резко уходило в глубь, а вода по осени была уже холодна до судороги…
      Выгреб на берег, волоча за собой безвольное нагое тело. Содрал непонятную тряпку: лента в рост Спасителя – ужель еще верят в такую ерунду?! Повернув откинутую голову – ухмыльнулся, заметив богатую россыпь родинок на шее: как ты с этими отметинами до таких лет еще дожить ухитрился! А выглядел горе-одержимый и в самом деле не старше пятнадцати.
      Яну пришлось сильно напрячься, что бы уловить в глубине закоченевшего тела слабое глухое биение. Шепотом ругаясь на свою не вовремя проснувшуюся совесть, он оттащил парня поближе к костру на организованное из монашеских вещей ложе.
      Растирая мраморно-белую кожу, неожиданно наткнулся на странные следы на груди юноши.
      Знакомо, – Ян скрипнул зубами, – Ловкий фокус призванный убедить свидетелей, что содрогающийся от прикосновения креста мальчишка одержим бесами… Сучьи дети!
      Лют натянул на него исподнюю рубаху и теплую рясу одного из монахов: мертвым все равно, а парню не до щепетильности. После чего, одевшись и самому, сел рядом и задумался, – а подумать ему было о чем. Вопрос, что теперь делать стоял не праздный. Будь Ян один – уже мчался бы волком вдогонку за своим врагом, а теперь что ему с этим беднягой делать? Вернуть в деревню – глупость несусветная, оставить в другой ближайшей – тоже самое, уморят. Оставить у церкви, – да с явными следами дознания на тщедушном теле, – проще самому убить. Стоило тогда из воды вытаскивать!
      Видать нашел ты на свою голову заботу! Или она тебя… Хотя возможно, вскоре все вопросы решаться сами собой, и в этом его, Яна, вины не будет, – парень лежал пластом, дышал судорожно, редко, и не выходил из забытья, только застонал, когда волколак разминал распухшие руки, с отпечатками врезавшихся веревок.
      Представления о медицине Ян имел самые минимальные…
      Парень ему не нравился. Для своих лет высокий, но тонкий до хрупкости, тощий – заморыш. Черты лица чистые, почти прозрачные, ничего лишнего, как будто гений ваял ангельский лик. С душой ваял. Руки узкие, пальцы длинные, ровные, ладони мягкие, с грубой работой явно не так давно познакомились. Такими руками струны на лире щипать, а не навоз грести. Не бывает таких деревенских батраков, – не та масть, не та стать.
      Ян никогда не жаловался на слабый нюх, а здесь ощутимо несло гнильцой. Но неприязнь, недоверие, осторожность, – это одно, а совсем другое бросить беспомощного мальчишку.
      Однако, думы – думами, а рассусоливаться не стоит. Лют быстро обыскал трупы монахов и их немногочисленные вещи, отобрал то, что могло пригодиться, после чего привязав к телам сумы с парочкой камней потяжелее, отправил в озеро. Легко подхватив на руки почти невесомое тело, скорым шагом двинулся в сторону, противоположную Крепицам (или Липицам – какая к черту разница!).
 

 
      Братьям-разбойничкам Лют обрадовался как родным, да и те своего в нем признали сразу. Сидя за столом на облюбованном ими хуторе, Ян с удовольствием потягивал не самое дрянное пиво, неторопливо обсуждая житье-бытье.
      Ватага была небольшой, крупных дел не ворочала, – так при корчме кормилась.
      Особо не зверствовали, на рожон не лезли, что бы людей не отваживать и внимания властей не привлекать. Ян согласно кивал головой: сам он в свое время куда громче гулял. Были, были места, где его имя хорошо знали, и к себе он тогда брал не каждого, кому тихая жизнь опротивела, или нужда на большак выгнала… Что ж, судьба, как дорогая девка – переборчива, да переменчива.
      – Сыгранем? – предложил Мешко, бывший за старшого.
      – Эт на что же, на честное слово? – усмехнулся Лют: деньги у него были, да только он ими светить не собирался.
      – За чем? На монашка твоего.
      Лют между делом обмолвился, что парень из монастыря сбежал от пострига, что бы его вид и компания не вызывали подозрений. Он уже совсем было решил оставить здесь спасенного пацана: не таскать же его с собой, к тому же за несколько часов у мальчишки поднялся на столько сильный жар, что пока он его нес Люта жгло даже сквозь рубаху, там где голова касалась плеча. Услышав предложение, Ян очнулся от своих размышлений и подобрался.
      – Сдурел?
      – Ох, давно я гладкой бабы не мял! – потянулся щуплый мужичонка с выступающими как у грызуна зубами.
      – А на безбабье, как говориться, и рыбу раком! – заржал кто-то.
      – А что, парнишка миленький, нежный… – протянул Мешко, – За бабу сойдет.
      Разложим по-быстрому, от него не убудет!
      – Его небось, святые отцы уже со всех сторон попробовали! – хохотнул потряхивая костями в стаканчике ражий детина с многократно переломанным носом.
      – Нет, – внушительно произнес Лют, в светлых глазах снова злым дурманом замерцали огоньки.
      – Нет, так нет, – усмехаясь, пожал плечами Мешко.
      Лют спокойно кивнул, но уже не распускался. Видать, их тут такая тоска разбирает, что и дупло на деревянной чурке кстати пришлось бы. С разрешением или без – попользуют пацана: восемь на одного – не самый лучший расклад даже для оборотня.
      Оно конечно, он тебе никто, и звать его никак, да только это не повод, чтобы спокойно под всякую сволочь подкладывать. Ты его сюда приволок, тебе и отвечать за гнусь.
      Когда трое ребят поднялись, вроде как до ветру, он и не посмотрел в их сторону, продолжая с рассеянным видом следить за игрой. Чуткие уши уловили скрип петель и Ян слегка улыбнулся – якобы осторожные шаги направлялись вовсе не к общему столу, а туда, где за перегородкой лежал больной парень.
      Лют потянулся, поднялся покачиваясь и через чур аккуратной походочкой направился в сени. Кивка Мешко он не видел, но ему того и не надо было: убивать его скорее всего не собирались, потому и сам он особо не усердствовал.
      Резко развернувшись на пороге, попотчевал ближайшего незваного провожатого рукоятью ножа в зубы. Отпихнув с дороги, прыгнул на второго, со всего маху приложив затылком об пол. Поднимаясь, снова вломил первому в физиономию и выкинул обоих во двор, задвинув засов. Выскочивших на шум остальных, Лют встретил подпирая стену и поигрывая ножом:
      – Я своему слову ответчик: нет – значит нет!
      Неизвестно, что хотел ответить ему Мешко, но в этот момент из закута послышалась возня и какой-то непонятный полузадушенный хрип. Он и Ян одновременно стали в проеме, одновременно охватили взглядом картину – и даже забыли друг о друге… …На полу валялось два тела в таких позах, что не оставалось сомнений, кто кого убил, третий, собственно и издававший эти хрипящие звуки, методично вспарывал себе горло… А на лавке, опираясь на ходившие ходуном руки, поднялся отобранный Лютом у инквизиторов отрок. Лицо его, блеклые пряди, облепившие тонкое чело, казалось светились в темноте, а глаза… …белые, словно источающие ядовитый туман…
      Ян слышал, как Мешко подался назад, требуя самострел, боковым зрением ловил, как валится в липкую лужу тело охотника блуд потешить, но не мог оторвать взгляда от этих жутких глаз и сам не понимал, как он еще не развернулся, перекидываясь на ходу, и не умчался прочь, скуля и подвывая.
      Да только все это и лже-монаху далось нелегко: из носа поползла кровь, некоторое время он еще держался, сверля людей бельмами, а потом со всхлипом, -неуместно жалостливым, – ткнулся ничком на лавку.
      Развернувшись на подкашивающихся ногах, Лют едва не носом уперся в направленные на него самострелы. А вот теперь точно будут убивать! Спустят болты – в упор – любому конец, будь ты трижды оборотень…
      И уже не скрываясь – полоснул волчьим взглядом, оскалился с рыком, выпуская когти, прыгнул…
      По счастью, от такого зрелища даже у Мешко рука дрогнула: болт лишь скользнул по боку, слегка оцарапав шкуру, а нож вытащить он уже не успел. Двое остальных только мешали друг другу в узких сенях, но и Люту тоже было неудобно… Он выпрямился, порванная рубаха сползала с плеч, по шее текла кровь из распоротого другим болтом уха. Ему удалось подгрести одного, загородившись, как щитом, – вовремя: третий болт вошел тому в плечо. Лют для верности вывернул ему руку до хруста, толкнул вперед, насаживая на нож его приятеля, и завершил драку одним точным ударом, направив чей-то подобранный нож снизу вверх.
      Еще не все. Рванул засов – снова опустился на лапы, перекидываясь уже полностью, и выскакивая во двор. И с облегчением понял, что последние двое бандитов, были людьми разумными и героями становиться не собирались, задав такого стрекача, что Лют их и волком бы не догнал. О том, что они вернутся – можно было не волноваться, но и задерживаться здесь было не след.
      От такой карусели туда-обратно все тело оборотня ломило, как-будто его ногами отмолотили. Силы ушли вместе с боевой злостью. Ян едва смог вернуться в человеческий облик, и в изнеможении привалился к стене. Стоял он так долго, переводя дух, потом кое как доковылял до лошадиной поилки и морщась стал умываться. Слабость мешалась с досадой и злобой, а больше – с усталостью: устал он вот так зубами выгрызать себе право на жизнь, на волю, на то, что другие назовут достоинством…
      Как оно все одно за одно цепляется! – подумалось ему, когда приведя себя в подобие порядка, Ян перешагивал через тела. Нехотя подошел, мрачно рассматривая причину кутерьмы: ведьмаченок все так же неловко лежал на лавке, бессильно свесив худую руку. Но ведь не привиделся же этот кошмарный взгляд с перепою!
      Никогда еще не приходилось волколаку ни видеть подобное, ни слышать о таком.
      Больше всего, Яну хотелось последовать примеру оставшихся в живых разбойничков, и никогда уже не видеть этого юнца с дьявольскими глазами. Нельзя не признаться, что мелькнула мыслишка добить ведьмину, пока не очнулся – а ну как он этот же трюк на своем спасителе попробовать захочет, да и мало ли еще на что способен…
      И тут на него словно водой плеснули: видно ты так привык в крови пачкаться, что одна лишняя капля уже значения не имеет! Сказано в Писании: "Не судите, да не судимы будете; ибо каким судом судите, таким будете судимы, и какою мерою мерите, такою и вам будут мерить" От Матфея 7, 2. Каким судом, его судить будут если что,
      – Лют знал слишком хорошо: через такой суд он сиротой остался, да и сам уцелел, только благодаря отцу Бенедикту. В чем парень виноват? В том, что защищался, как мог? Ты-то сам, много лучше?
      Словно торопясь загладить неслучившуюся вину, Ян осторожно переложил юношу удобнее и начал приводить в чувство. Когда густые ресницы дернулись – едва не отпрянул: глаза у парня оказались страннее некуда – зрачок и тонкий ободок по краю радужки чернющие, а сама радужка просто невероятного, даже не серого, а грязно-белого, амиантового цвета. Вот только никакого колдовского тумана в них не было: стоявшая там муть была самой обычной и называлась горячкой.
      – Не бойся, никто тебя не тронет больше, – Ян уже не испытывал ничего, кроме жалости, – Я тебя в обиду не дам.
      Веки дрогнули, опускаясь, но прежде он уловил какую-то странную тень мысли, которую не успел понять, однако на сердце снова стало неспокойно.
 

 
      Только одному человеку на свете, а тем более в такой ситуации Лют мог довериться безоговорочно. Но, до бенедектинского монастыря Святого Духа еще надо было добраться.
      Вынося рано по утру на руках своего подопечного, и устраивая в обнаруженной на хуторе телеге, Ян только вздохнул: парнишка был совсем плох, не помер бы дорогой.
      Скажи ему кто, что он, Янош Лют, как-то выжегший по настроению целую деревеньку, будет выхаживать больного ведьмачонка – посмеялся бы. Между тем, мальчишка пока умирать не собирался. Он метался в жару, но продолжал цепляться за жизнь. Такое упорство вызывало симпатию, однако дороги не облегчало. Тем более, что тот, хотя и принимал помощь, но по-прежнему не сказал ни слова, не назвал имени, а в светлых глазах стояла едва ли не ненависть, со странной тоской.
      Лют уже не сомневался, что юнец благородных кровей, – кто еще умеет так обдавать холодом в ответ на протянутую руку. Возишься с ним, возишься, – а он не то, что спасибо не скажет, а того и гляди, в рожу спасителю плюнет.
      Помогая больному напиться, Ян вдруг заметил, что тот глотает с трудом, и устыдился своего раздражения на его молчание. Глотку ему, что ли повредили?
      – Ты говорить не можешь?
      Парень только отвернул физиономию, уткнувшись в борт телеги.
      Ругаясь, Лют подгонял худую клячу, позаимствованную с хутора. Лошадка была нервная, чуяла в нем подвох (оборотень знал о таком своем свойстве и лошадей всегда подбирал тщательно и осторожно, лишний раз обходясь без них). Когда они в первые остановились в поле на ночлег, – а Ян теперь старался избегать людей, – и он обернулся волком, лошадка, всхрапнула и резво прянула в сторону. Волк фыркнул на нее: животина, она не человек, ничего не знает, ни в чем не виновата, и объяснить не получится, а потом устроился рядом с юношей, согревая его своим телом.
      Опасения, что парень испугается и опять что-нибудь выкинет, не оправдались. Ян спал чутко, по-звериному, но утром обнаружил, что тот свернулся под боком, запустив руки в густой мех. Норов норовом, а нужда заставит – забудешь и про спесь, и про страх. Ян даже почувствовал к этому странному мальчишке благодарность – заботясь о ком-то беспомощном, он вдруг ощутил себя… чище, что ли. Как в раннем детстве после молитвы.
      "Знать, еще не совсем пропащая твоя душа, оборотень!" – усмехался Лют себе. …Всадники вылетели откуда-то с проселка, и окружили телегу в момент. Пятеро.
      Разодетые, как на бал и увешанные оружием с ног до головы. Лошади – как на подбор – мечта цыгана! А вот лица их Люту сразу не понравились: несмотря на разный возраст, черты, у всех они казались одинаково блеклыми, пустыми, как будто чья-то рука стерла с них все краски. Только в глазах билось жадное пламя.
      – Стой! Кто такой? Куда едешь?
      Связываться с ними Люту ой как не хотелось! Авось пронесет… Он забито втянул голову в плечи, кивнул на свернувшегося на сене парнишку в рясе.
      – Да вот, везу больного в монастырь к бенедектинцам.
      И злорадно увидел, как при упоминании болезни, всадники сдали немного назад. "Брезгливые…" – Откуда едешь? Места эти знаешь? – так же отрывисто бросал тот, кто видно был за главного, тыча в сторону Яна кнутовищем и придерживая беснующегося жеребца.
      – Как не знать! Вырос тут…
      Подробности Янова детства их не заинтересовали.
      – Здесь деревенька должна быть. Радковичи. Далеко она? В какую сторону? – выговор у него явно был нездешний, только какой Лют понять не мог.
      Он повертел головой, добросовестно припоминая, где оно такое может быть и как туда добраться… и внезапно увидел, что его подопечный лже-монашек едва не с головой стек под кожух, только капюшон и торчал, а тонкие пальцы стискивали его с такой силой, что побелели костяшки. И не расцепились, даже когда всадники давно скрылись из виду в указанном Яном направлении.
      Лют натянул вожжи, подсел к нему и сдвинул капюшон… Только белые глаза и жили на застывшем лице… И полыхало в них бешенным смерчем такое же неистовое пламя…
      А еще страх. Не просто испуг, а именно страх…
      – Та-а-к, – протянул Ян, – уж не по твою ли душу честная компания направилась?
      Ответ был написан у парня на лице, страх стал еще очевиднее, – его просто затрясло.
      – Может, соизволишь ответить-то? Я за тебя свою шкуру подставлял.
      Мальчишка упорно молчал. Амиантовые глаза уперлись в желто-зеленые.
      Ян усмехнулся:
      – Ладно, молчун! Ты не красна девица, что б я с тобой в гляделки играл, – и натянул капюшон ему на нос, – Не выдам!
      Ответом стал судорожный вздох, разжавшиеся наконец пальцы мелко дрожали.
      Все странное Ян не любил: обычно оно заканчивалось плохо. А в этой истории странного было через чур многовато! За чем молодому господинчику таскаться по дорогам, гнуть спину? Кто его может искать и за чем? Возможных ответов было слишком много, – а значит, не было совсем. Но даже если речь шла о том, что бы всего лишь вернуть блудного юнца в лоно семьи, вспомнив лица этих "сыщиков" Лют рассудил, что он им павшую клячу добить не доверил бы, а не то что судьбу человека. Да и парень боялся их до нервного припадка: он и на разбойничков-то спокойнее реагировал. Да… Похоже, влез ты, волк, в самую трясину, причем по маковку, так что вертеться уже поздно, остается только вперед переть и лапами грести.
      Вряд ли они сопоставят возницу и больного монаха с искомым беглецом, но на всякий случай Ян свернул в сторону, забирая крюк. И тут пришла ему в голову шальная мысль – а не завернуть ли ему к знакомой ведьме, проведать? Почему-то он был уверен, что Марта их примет. Если и не примет – пересидят где-нибудь, пока эти господа рыскают по округе. Да и город ближе монастыря, а за это время мальчишка совсем выправится, зато преследователи убедятся, что его прибрала к рукам инквизиция. Сам же он твердо решил сдать своего невольного подопечного отцу Бенедикту, – если и был человек способный беспристрастно во всем этом разобраться, то только он. И парень будет там в безопасности, добраться до него в монастыре под пристальным оком настоятеля не так-то легко, а у аббата больше возможности что-нибудь выяснить об упорном молчуне.
      Лют влился в поток перед воротами, отметив, что по времени они добрались удачно: народу много, на еще одного крестьянина внимания не обратят, а на монаха и подавно. Заплатил пошлину за обоих, позубоскалил немного и в прехорошем настроении въехал таки в город.
      Ян благодушно жмурился на яркое не по-осеннему солнце и вспоминал предыдущий свой визит, намереваясь в этот раз свести с красавицей вдовой куда более близкое знакомство. Погрузившись в воспоминания о выдающихся достоинствах кружевницы, Лют не сразу обратил внимание, что чем ближе к центру, тем тише. Народу на улицах было не так что бы очень, а учитывая, что час уже не ранний, к полудню, – так считай совсем не было. Почти уже свернув на знакомую улочку, он бы так и проехал мимо, когда внимание его привлекла немаленькая толпа по обоим берегам неширокой здесь реки. С нехорошим предчувствием, Ян развернул лошадку туда.
      – Что тут у вас, мил человек? – остановившись, обратился он к крайнему, по виду цеховому подмастерью.
      – Божий суд, – бросил тот, даже не повернувшись и продолжая тянуть голову.
      Ян только сплюнул зло и встал на телеге. Мальчишка рядом шевельнулся, выпрямляясь.
      На старом мосту, на фоне серо-голубого неба отчетливо выделялись черные рясы монахов, занятых тем, что читали молитву. Толпа вслед за ними истово крестилась, как один человек. Были на мосту и светские – скорее всего бальи и из магистрата.
      Двое стражников светили начищенными басинетами, пока их сослуживцы сдерживали толпу, – а между ними, поджимая босые ноги, в одной грубой рубахе стояла женщина, сжимая связанными руками грубый крест, и ветерок ерошил коротко, клоками остриженные волосы…
      У Яна все поплыло в глазах – Марта!
      Божий суд! Не название, а издевательство! Если выплывет – не виновна, Бог спас.
      Утонет – туда ведьме и дорога. Руки свяжут, бросят в реку – даже не будь вода ледяной, все одно конец… Потому что как раз только ведьма выплыть бы и смогла.
      Монахи монотонно читали молитвы, Марта дрожала в развевающейся рубашке. Стоя на телеге, Лют скрипел зубами, а снизу из-под капюшона на него удивленно смотрели амиантовые мерцающие глаза.
      Бог ли, Дьявол – да где же вы?!!
      А если нет – может, я на что сгожусь?!
      Не помня себя, не сознавая и не раздумывая, что им сейчас движет, Ян пихнул юношу к вожжам:
      – Отгони к рынку!
      И спрыгнул в толпу.
 

 
      Работая локтями и ругаясь, Ян протиснулся почти к самому мосту. Краем глаза заметил юркого мальчугана, занятого делом – ведьма ведьмой, давка давкой, а кошельки он снимал изрядно. Сдавать своего было противно, но случай упускать было нельзя. Изловчившись, Лют отловил его за шкирятник и потряс:
      – Вор! Люди добрые, вор! Он у вас, почтенный, кошелек срезал!
      Когда упитанный купчик, одновременно схватился за сердце и за пояс, где еще не давно был кошель, а на крик разом обернулись головы, Ян разжал пальцы и подался в сторону. Происшествие немного отвлекло честных граждан от ведьмы, люди оборачивались, одновременно проверяя все ли на месте у них самих (разумеется те, у кого было, что красть). Народ заволновался, раздались крики, улюлюканье…
      Пока горожане были заняты делом, а официальные лица требовали от стражи навести порядок, Яну удалось проскользнуть под мост. План у него был бредовый, – но лучше, чем ничего: в волчьем облике он – крупнее и сильнее обычного зверя, и был уверен, что кружевницу легко вытянет, а там – выбраться на берег, и авось удастся затеряться. Единственное в чем он сомневался, стоит ли подождать, пока женщину скинут в воду или нет, но потом рассудил, что уже в реке он не сможет освободить ей руки, а шансы на успех увеличатся, если она будет плыть сама. Если конечно она вообще плавать умеет… Была – не была! Где наша не пропадала! И Лют, подпрыгнув, уцепился за выступающую кромку кладки.
      Мост был старый не только по названию, и давно нуждался в ремонте, поэтому, хотя способностей жонглера Ян и не имел, но благодаря природной ловкости, он без труда в несколько мгновений достиг верха. С той стороны, к которой все стояли спиной. Чиновники топтались на месте, желая про себя, чтобы все это скорее кончилось, монахи недовольно жевали губы, досадуя на беспорядки и промедление…
      И Лют начал оборачиваться сразу же, уже ложась животом на широкие перила.
      Толпа ахнула, увидев вдруг гигантского черного зверя со вздыбленной шерстью, и услышав грозный раскатистый рык. Волколак прыгнул – не убивать, просто расшвыривая с дороги и сея панику. Только кружевница оставалась все так же неподвижно стоять на самом краю. Подскочив к ней и увидев ее лицо, Лют понял, что она уже настолько смирилась с тем, что нынешний день последний в ее земной жизни, – что появись перед ней не то что волк, а сам Спаситель с апостолами, ей и то было бы безразлично.
      Монахи тоже это понимали, поэтому даже связывать ее толком не стали – веревка разъехалась от первого же рывка. Женщина безвольно мотнулась следом, синие глаза оставались такими же безразличными. Ой, как все плохо-то! Делать нечего, – Ян стал перекидываться обратно, отвесив вдове неслабую оплеуху. Бить женщин он считал последним делом, но применил единственное средство от истерик, какое знал.
      Средство оказалось действенным – Марта дернулась, взгляд становился осмысленным.
      Толпа была настроена на зрелище, а не на гон, и это давало хотя бы несколько мгновений преимущества, пока вслед за осознанием происходящего побега ведьмы придет азарт травли и расправы. Лют уже совсем было сграбастал ее в охапку, собираясь прыгнуть, когда понял, что вокруг творится что-то не то. За те несколько минут, которые потребовались ему, что бы подняться, добежать до жертвы ордалии, сорвать веревку и обернуться человеком – атмосфера вокруг разительно изменилась. Словно сам воздух стал плотнее и тяжелее. Те, кто должны были бы останавливать оборотня и ведьму – занимались почему-то исключительно собой, давя друг друга едва ли не голыми руками. Даже в толпе били уже не воришку, а всех и вся. Лишь некоторых не оказались захвачены всеобщим безумием, и в панике пытались выбраться.
      – Лют… – раздался рядом прерывающийся шепот Марты, – Что это?!
      Ян не ответил. Он смотрел туда, где оставил телегу с ведьмачонком, и видел возвышающуюся над бурлящей толпой хрупкую фигуру: тот и не подумал подчиниться его распоряжению. Мальчишка стоял выпрямившись, откинув капюшон рясы и усилившийся ветер зло драл его светлые волосы. Этого не могло быть, но Яну казалось, что даже отсюда он различает плывущее в его жутких глазах колдовское марево.